Прашкевич Геннадий Мартович. Человек Чубайса

   - Зачем?
   - А я выкуплю парашют. На память о Вадике. - Шурка взглянул на часы. - Пожрал? Тогда изобрази сытую отрыжку. Несколько деньков поездишь со мной, присмотришься. Лады? - он прекрасно понимал, что я нуждаюсь в работе. - Если дело покажется стоящим, пойдешь ко мне в напарники. Только купи джинсовую жилетку. У нас это вроде формы, чтобы своих узнавать. Держи на первый случай, - он сунул мне несколько бумажек. Штук пять, кажется. С портретом какого-то американского президента, вечно я их путаю. - Ты, небось, подумал, что Шурка Сакс потреплется и уйдет, да? А я не Вадик, я не Голощекий, я друзей не бросаю. Я же вижу, что ты в большой дыре. Со мной ты запросто встанешь на ноги. И на бабу свою плюнь. Ушла, значит, так надо. Всосал? Сейчас это сплошь и рядом. - Он нагло и весело заржал: - О бабах вообще не надо. Любую купим! Помнишь, как девчат гоняли в нашем дворе, а? Была там одна, однажды половинкой по башке смазала. Везло мне на голову.
   - Хороший гэг.
   - Это чего? - не понял Шурка.
   - Ну, это когда ты получаешь по башке, а другие смеются.
   - Это все твоя сраная Америка, - подозрительно хмыкнул Шурка.
   - Чего ты все время приставал к девчонкам?
   - Так профессорские дочки! Это же просто, даже китаец поймет! обрадовался Шурка. - Я их, глядь, всех перещупал. Типа они теперь меня помнят. Я так и хотел, чтобы они меня помнили. Все думал, одна какая-нибудь вырастет моей женой, глядь, перееду в три комнаты, тесть будет настоящим профессором, да? Были, были такие мечты, Андрюха, не будем скрывать. Зато теперь проблем нет. Мечты ушли, зато проблем нет. Всосал? Я теперь в силе, Андрюха, - сдержанно похвастался он. - Наш Фазан взял вольвешник, а у меня американский джип. Потом я тебя представлю Фазану. Он - крупная птица! Ты отнесись к нему с уважением. Тут недавно мой напарник сел за бытовуху, весело пояснил Шурка. - Напарник - козел, и баба у него не чистая оказалась. А нам наплевать! Выше голову!
   Конечно, день так просто не кончился.
   Сперва мы катались по городу, потом оказались где-то на Фабричной, в огромной Шуркиной квартире. Появилась водочка, появились девочки, наконец, появились правильные пацаны, речь пошла обо всем на свете, поэтому я свалил. Ненавижу беседы обо всем на свете, они никогда ни к чему не приводят.
   Утром Шурка за мной заехал.
   Вид у него был потрепанный, но постепенно он разошелся и (с перерывом на обед) мы проездили с ним часов пять.
   Жара сгустилась. Над Левобережьем повисли сизые тучи, страшноватые на вид, но в центре с особой злобой палило солнце. Зной все сильней окутывал каменный город. "Пахнет грозой", - нагло ржал Шурка, но пахло не грозой, а бензином и пылью, и ещё какой-то гнильцой. Когда вся страна гниет, гнильцой несет отовсюду.
   Впрочем, страна Шурку не колыхала.
   - Есть одно заведеньице, - намекал он и в черных его глазах зажигались таинственные огоньки. - Ну, настоящая мечта, а не заведеньице! Я тебе покажу. Сидит там матерый человечище. Ну, типа такой кабан по жизни, бывший таксист Костя Воронов. Я ему прямо намекаю: ты съезжай, Костя, по доброму, оставляй заведеньице, а он ни в какую, не понимает. Тяжелый мужик. Было у него, замели на пятнадцать суток - ещё в империи, так он, гуляя по двору вытрезвителя, какому-то случайному прохожему продал по дешевке казенный мотоцикл, можешь себе представить? - Шурка осуждающе покачал головой. - Вот такие, как Костя Воронов, сгубили империю. А теперь держит заведеньице. Никакого стыда. Но заведеньице уютное, душа радуется. Называется просто - "Брассьюри". Почему, Костя, спрашиваю, "Брассьюри"? А бывший таксист только жмурится, а вот, говорит, красиво.
   Время от времени Шурка тормозил то у лавчонки, то у ларька.
   Я оставался в джипе, поглядывал из-за опущенного стекла на сизый и смутный мир. Шурка что-то там говорил, весело и бесцеремонно наваливаясь животом на прилавок, иногда кивал издали. Как мы заранее договорились, я отвечал таким же кивком. В ответ, как китайский болванчик, начинал кивать лавочник. Смотрит издали, ничего не понимает, козел, но кивает. Я сам к лавочникам и ларечникам не подходил, но отлично знаю, что в этот момент пряталось у них в глазах. Отними у негра, у афроамериканца, значит, барабан, у него с глазами случится точно такое самое. Видел я это ещё у Вадика, поэтому старался не поглядывать лишний раз в сторону лавочников и ларечников, потому что окончательно ещё не решил, пойду ли к Шурке работать. Наверное, пойду, думал я, с чего-то начинать нужно. Даже обязательно пойду, но зачем торопиться?
   - Что-то я не всосал, какие такие "люди"? - заржал Шурка, когда я поделился с ним некоторыми сомнениями. - Это ты о ком? Это же бараны, ты что? У них есть бабки, пусть делятся. Они же прекрасно знают, что лучше частью поделиться, чем потерять все. Ты что, братан? Я же у них не прошу, они сами дают. Они знают Фазана, потому и дают. Сам подумай. Ну, кто их защитит, кроме Фазана? Без его пацанов, то есть, без нас, всякое может случиться. Утром встанут, к примеру, а торговый квартал лежит в пожарищах, как Бобруйск после войны. А? "Люди!" - презрительно фыркнул он. - Тут тебе не какая-то сраная Америка. У нас все всерьез. У нас ментов боятся до смерти. Конечно, и бандитов боятся, но ментов больше. Сечешь? А мы, ухмыльнулся он, - самая надежная крыша. Мы же свои, нас все знают, мы слово держим, мы не какие-то там залетные бандосы. Благополучие всех этих баранов покоится на наших мышцах. Всосал? Это же просто. Даже китаец поймет.
   Шурка выходил из джипа.
   Раскованный, ловкий, нырял в лавку.
   В лавке полумрак, думал я, уют. Там поблескивают ласковые бараньи глазки лавочника. Такой действительно все поймет, не китаец.
   Потом Шурка возвращался - ловкий, довольный, застегивал кожаную сумку на поясе. Иногда его провожали. Иногда что-то говорили. Может, убеждали, упрашивали, не знаю, не прислушивался. Не хотел прислушиваться. Какая разница? Все клопы. Особенно Вадик Голощекий был клопом. Очень большим клопом. Насосался и отвалил неизвестно куда. Из-за Вадика я теперь болтался с Шуркой по городу. Хотел, вернувшись из Штатов, удивить Вадика знаниями, поднять бизнес на невиданные высоты, а вся учеба полетела коту под хвост. Я бы тоже, как Шурка, с удовольствием начертал на могилке Вадика: "Спи спокойно, падла, понял!" Это ведь из-за Вадика я вернулся в пустую квартиру. Сперва жена перестала звонить, потом все-таки позвонила. Попрощаться, как она выразилась. С её слов я и понял, почему от Голощекого перестали приходить деньги. В последние дни в Нью-Йорке я не то что порк, самый дешевый гамбургер заказать не мог. Не терплю гамбургеров, баранья пища, но жрать хотелось. Терпеть не могу хлебных батонов, набитых ветчиной, овощами и кетчупом, меня от них тошнит. Прав Шурка - сраная Америка. Но я там многому научился, не с Шуркой бы сейчас мотаться по городу. Ведь научился же!
   Ладно, думал я, всему свое время.
   С чего-то все равно начинать надо. В этом смысле, Шурка - не худший вариант. Тем более, что он однозначно прав: дают, надо брать. В конце концов, все эти бараны действительно хотят спокойной жизни, они нуждаются в надежной крыше. Интересно, сколько берет Шурка с бывшего таксиста, заведеньице которого ему нравится?.. От души, наверное... А бывший таксист разве пожалуется Фазану? Да нет, конечно... Если какое-то время поработать в паре с Шуркой, расчетливо прикидывал я, на ноги встать можно быстрее, чем я планировал... А если Шурка действительно отхватит "Брассьюри", вдвоем многое можно сделать. Через год, через два можно иметь несколько таких заведеньиц, заняться делом. И голова по поводу законов болеть не будет. Калаш под рукой, Макар под подушкой... Как по другому жить в городе, в котором милиция, найдя труп с несколькими пулевыми дырками в голове, официально заявляет, что человек покончил с собой, а то просто расшибся, споткнувшись о камень? А пьяного бомжа и поднимать не станут, руки о него марать.
   В общем, я склонялся к тому, чтобы принять Шуркино предложение.
   А он, вернувшись из очередной лавчонки, добил меня, заявив, что в течение пяти дней до нашей встречи каждое утро проезжал мимо моего дома, даже пару раз видел меня, но тормознул не сразу.
   Почему не сразу?
   Да потому, что нужно было тебя проверить, ухмыльнулся Шурка. Теперь-то я точно знаю, что квартира у тебя пустая и ты не врешь. А квартира у тебя даже слишком пустая, ухмыльнулся он. Типа, помнишь, когда хозяин тараканов все пугал: нет жратвы, нет жратвы! Все думал, что испугаются, уйдут. А однажды ночью раздался шорох, потрогали хозяина за плечо. Он глаза раскрыл, а тараканы в полукруг стоят у дивана. Потом старшой прохрипел: вставай, хозяин, мы тебе жратву принесли!
   Мы посмеялись и Шурка сказал: в жизни так не бывает, Андрюха. Никто нам (даже тараканы) жратву не принесет. Да нам с тобой и не надо. Мы с тобой хорошие дела завернем, я к тебе давно присматриваюсь. Всосал? У тебя, правда, позавчера было в кармане всего только четыре бакса? - веселился он. Ах, ты ещё бакс в метро отдал девке? Клёво! Три, значит, осталось! Шурка от души веселился, даже ударил ладонью по клаксону, когда мы совершали кругосветку вокруг барахолки, но вывернула из-за светофора бело-голубая ментовская машина и он эти штуки оставил.
   Четыре бакса!
   Ну, это правильно, что ты не пожалел, что сунул бакс девке, ржал Шурка. Все-таки счастье нагадала, сучка. Все у Шурки почему-то были сучками. Ты ей на обратном пути ещё один бакс сунь, предложил он. Пусть у неё от удовольствия пятки порозовеют, как у негритянки. Пусть она теперь ни в чем себе не отказывает. Годик вместе поработаем, Андрюха, тут бабки нормальные крутятся, заодно заломаем Костю Воронова. У него мозг таксиста, как раз за год созреет. А понадобится, мы Косте покойника подкинем в кафушку, ржал Шурка. Тогда совсем кранты Воронову, очень уж место хорошее. А мы поставим дело на лад, управляющего наймем, в отпуск будем мотаться прямо в парашу, то есть в Америку. Однажды к тем самым сучкам подвалим, которые из Саратова или откуда ты там говорил? Из Питера? Ну, и лады. Хотя, нет, обрадовался Шурка, чего это я? Мы к ним подвалим прямо в Питере. Надо же пристыдить, русские же сучки! Вокруг детишки, мужья в модных шляпах: ах, мамочки, ах, лапочки, вот к подружкам в Штаты летают! - а мы издали им бакс покажем: эй, дескать, девочки! Думаешь, не разденутся?
   - Холодно в Питере.
   - Аллё! - весело откликнулся Шурка на писк мобильника. - Чего, чего?.. На работе, конечно... Кредита хочешь?.. Сколько, говоришь, сколько? - удивился он. - Ну, ты загибаешь! Время сейчас такое, просто так кто даст?.. Но интересно, интересно, не спорю... Что там у тебя в залоге? Квартирка?.. Да ну, мне ли не знать про твою квартирку! Дыра у тебя, а не квартирка! У черта на рогах, на любителя... Дачка?.. Ну дачка ничего, не спорю? И баньку знаю, сам парился-жарился. Бак в печке ещё не прогорел? Вот и отлично... А про машину не надо, ты мне про свою машину даже не говори... Да? Теперь у тебя бээмвушка? Когда появилась?.. Ну, в натуре, не знал... Сколько, сколько, говоришь, хочешь процентов? Двадцать пять?.. Ладно, заеду, мама...
   - Кого это ты называешь мамой?
   - Да бывшую тещу, ну, как бы тещу, - весело объяснил Шурка, бросая мобильник на заднее сиденье. - Помнишь Борьку-биксу? Биксе все по барабану, он - дурак, он у меня подружку увел. А это я говорил с мамашей бывшей подружки. Сильно деловая женщина. И удачливая. Я таких уважаю. Мне сейчас, Андрюха, не подружки нужны, а умные люди. Вот такие, как ты. А Борька-бикса пусть живет с моей бывшей подружкой, хрен с ним, у меня на них зла нет. Мы с тобой на все эти амурные дела крепко поклали, всосал?
   И весело хлопнул по рулю:
   - Вот я тебе покажу "Брассьюри".
   Но заведеньице бывшего таксиста Шурка показал мне только через три дня.
   Странный выдался день. С утра Шурка почему-то нервничал.
   "Брассьюри".
   Действительно стоял в оживленном месте двухэтажный из красного кирпича дом с двумя высокими башенками, несомненно, функциональными. Что-то там можно хранить, подумал я, а можно кабинет устроить. Отремонтировать деревянные пристройки, сменить вывеску, - никто мимо не пройдет. На фоне грязноватых обочин, серых пятиэтажек и пыльных тополей заведеньице бывшего таксиста смотрелось как дворец, правда, сильно запущенный. Особенно нехороши были старые тополя, густо рассыпавшие по обочинам сугробы белого пуха. Но тополя можно срубить, заодно освободится подъезд к заведению.
   - Большому куску рот радуется, - понял мои мысли Шурка. Что-то он действительно нервничал. - Нравится заведеньице? Мы с тобой найдем надежного управляющего, чтобы самим не стоять за прилавком. Всосал? А бывшего таксиста выкурим. Как одинокую осу. Видишь, под стрехой уже кирпич сыпется? Надо бы ремонт провести, а Костя гоняет по окрестностям шашлычников с лотками и думает, что развивает отечественную экономику.
   На стеклянной входной двери красовалась картонка: "Закрыто", но Шурка без раздумий толкнул дверь.
   В просторной светлой зале, густо заставленной дешевыми пластмассовыми столиками, стояла у стойки, покрытой нержавейкой, улыбчивая молодая женщина, в кудряшках по плечи, как овца. На ней была светлые блузка и такая же светлая юбка с претензиями. Наверное, зашла к Косте Воронову; три его работницы за столиком у окна допивали кофе-экспресс.
   Это меня страшно удивило.
   Какой такой перерыв в самое горячее время суток?
   Зато Костя ничем не удивил: самый обыкновенный здоровый кабан, ушастый и крепкий. Светлые брюки толстили бывшего таксиста, полосатая рубашка, заправленная в брюки, подчеркивала брюхо. Но, возможно, он гордился этим. Я, например, знал человека, который гордился тем, что у него шесть пальцев на левой руке, дескать, пивную кружку ловчей держать. Не знаю, кем являлась для Воронова кудрявая женщина, стоявшая у стойки, но Костя при кудрявой явно не хотел выглядеть идиотом. В любое другое время, в любой другой обстановке - все, что угодно, но не при ней. Шурка это, видимо, понял, потому что заорал с порога:
   - Костя, ты анализы сдал?
   - Какие анализы?
   - На глистов.
   Шурка вдруг изменился. Он точно в этот день нервничал. Я видел, что он нервничает, может, предчувствовал что-то. Говорят, такое бывает. А может, не любил Костю. Даже скулы у него выперли и взгляд стал колючим. "Тебе, Костя, - заорал он на все заведеньице, - глистов лучше вывести сразу и навсегда, чем оплачивать штрафы!"
   - Это Шурка Сакс... - кивнул Воронов побледневшей кудрявой подружке так, будто она сразу должна была все понять. Но если кудрявая и слышала раньше о Саксе (наверняка, слышала), то анализы на глистов её буквально убили.
   - Книгу купил? - орал Шурка, подходя к стойке и тыкая пальцем в какую-то растрепанную книжку. - Косишь под интеллигента?
   Подружка Воронова смотрела на Шурку с нескрываемым ужасом. Зато бывший таксист смотрел злобно. Вблизи его лицо показалось мне каким-то недоделанным: все смазано, только глаза горят. "Я в твоем возрасте разгружал вагоны..." - начал он зловеще, пытаясь вернуть престиж, но Шурка обидно ввернул:
   - Пока не застукали!
   И протянул руку.
   Я думал, что Костя врежет ему по руке.
   Я обязательно врезал бы, но бывший таксист и это съел.
   Злобно засопев, он полез в карман и выложил на Шуркину ладонь несколько банкнот, стянутых красной резинкой.
   - Видишь как просто, - нагло хохотнул Шурка. - Это даже китаец поймет. А Косте я премию обещал, - все так же нагло объявил он Костиной кудрявой подружке, забывшей улыбчивость. - Как только выведет глистов, я ему голубые штаны пошью. - И глянув на тихих работниц, испуганно потянувшихся на кухню, ещё более нагло кивнул: - Знакомься, Костя, это Андрюха.
   Я кивнул, потому что было ясно, что бывший таксист руку мне не протянет. Он только подозрительно пробурчал:
   - Что-то с другими ты меня не знакомил...
   - А другие бы тебе не понравились, - нагло сообщил Шурка. - Уважай Андрюху, он большой человек. Он в Америке учился, не задирай нос. Андрюха там с негритянкой спал, - счел нужным объявить Шурка кудрявой Костиной подружке, побледневшей от такого сообщения. - Это как с обезьяной. Или с овцой клонированной. У них у всех пятки розовые. Это у негритянок. Точно я говорю, Андрюха?
   Поняв, что никаких решительных действий ждать от Воронова не приходится, кудрявая подружка пришла, наконец, в себя. Презрительно фыркнув, она презрительно поплыла к выходу. Не знаю, чего она ждала, в самом деле. Может, драки, хотя бы перепалки словесной, но, видимо, это был не Костин стиль - не собирался бывший таксист затевать драку в собственном заведении. Да и к чему? С собственной крышей. Пытаясь снять напряг, я спросил, почему на вывеске выведено "Брассьюри"? - но Костя мне не ответил. Он мрачно смотрел, как уходит его кудрявая подружка (кто знает, может, навсегда), а когда дверь шумно захлопнулась, вздрогнул.
   Почему-то это страшно не понравилось Шурке.
   Подняв со стойки пузатый стеклянный фужер, он брезгливо его обнюхал:
   - Чем людей поишь?
   - Антиникотиновый чай, - ещё мрачнее ответил Костя. - У меня есть постоянная клиентура.
   Это ещё больше не понравилось Шурке.
   - Постоянная? А это что? - заорал он, сметая со стойки посуду. На звон стекла выглянула из кухни посудомойка и мгновенно скрылась. - А это что, это? - орал Шурка. - Презервативы? Зачем в честном заведении презервативы? - Грохот и звон бьющейся посуды возбуждали Шурку. Он даже оглянулся, требуя от меня поддержки, но я промолчал.
   Это его отрезвило.
   - Вот все говорят, что ты дурак, Костя, - произнес он неожиданно спокойно. И спросил: - Сам-то что об этом думаешь?
   - Неправда это!
   - Тогда налей по наперстку, нервы утишить.
   - Что для тебя наперсток?
   - Да мне для запаха, дури своей хватает, - совсем уже спокойно ухмыльнулся Шурка. И кивнул мне: - Всосал? Мы Костю храним, как ангелы, без нас его конкуренты давно б зарезали, а у него, у дурака, одно на уме: о, Господи, в ужасной смерти не откажи! Не поверишь, такая у него молитва на каждый день. О, Господи, просит он каждый день, в самой ужасной смерти не откажи! В такой самой ужасной смерти, чтобы весь мир содрогнулся, ведь не для себя прошу!.. - По моему, Шурку уже заносило. - Такие у Кости молитвы.
   Сплюнув, Шурка двинулся к выходу.
   Бывший таксист остался на месте. Он был опозорен, он был унижен. От него оттолкнули кудрявую подружку, побили посуду. Собственные работницы видели его унижение. Но он остался на месте.
   Мы вышли на улицу.
   Сразу дохнуло влажным жаром, бензином, гнилью. Невыносимо ярко сверкнуло солнце из-за листвы. Классный, конечно, уголок, если его почистить... Я шел к машине и оглядывался. Как это ни странно, Шуркина мечта почему-то сразу запала мне в сердце. Раз не может бывший таксист постоять за себя, туда ему и дорога, невольно подумал я. Не позволим мы бросить на произвол судьбы такое заведение!
   В этот момент из тормознувшего в стороне (у какого-то отделанного под мрамор подъезда) шестисотого "мерса" вынырнул крепкий человек. Цвет "мерса" клюквенный, а сам хозяин был толстобрюхий, лысоватый, но очень подвижный. Он что-то говорил на ходу, фыркал и смеялся. Пиджак малинового цвета, как водится, на шее добротная голда, с надрезами, наверное, чтобы оборвалась, когда хозяина будут вешать. На поясе, как у монтажника-высотника, болтались мобильник, золотая зажигалка, какие-то ключи, что-то там ещё было, может, универсальный консервный нож.
   - Это Труба... - ухмыльнулся Шурка. - Это известный человек... У него рука легкая... - Шурка одобрительно ухмыльнулся, но было видно, что он действительно нервничает. - Поставим дело, сами купим клюквенные "мерсы"... Станем одинаковыми, как детдомовцы... Чтобы Труба не задирался...
   Он что-то ещё сказал, но я не расслышал.
   Меня отвлек звук работающего на форсаже движка.
   Вообще-то, в людных местах движок машины не должен реветь так мощно.
   Голубой, ничем не примечательный "жигуленок", как торпеда, вылетел из-за пыльных старых тополей. Левое боковое стекло было опущено, наружу торчал ствол Калашникова. Все было как во сне - стремительно, и в то же время, как в замедленной съемке. Поскольку все это не имело к нам вообще никакого отношения, я не успел даже пригнуться.
   - О, черт!
   Шурка стоял лицом ко мне, прижавшись бедром к открытой дверце своего джипа. Я видел, как что-то вдруг изменилось в его лице... Мгновенно и странно... Он будто удивился чему-то... Какое-то удивление... Не знаю... Даже сейчас мне трудно объяснить, что вдруг изменилось в его лице... "Давай в машину!" - крикнул я и увидел черную дырочку на Шуркиной джинсовой жилетке. По краю дырочка была смазана чем-то ещё более черным. Я дернул жилетку на себя и увидел круглую ранку, чуть обведенную кровавым кружком. Она чернела на сантиметр выше левого Шуркиного соска.
   Все нереально было.
   Нестерпимые вспышки Солнца сквозь колеблющуюся листву, столь же нестерпимый влажный зной, несмолкаемый гул улицы. Никто ничего не успел увидеть, "Жигуленок" уже исчез. Я толкнул Шурку на правое переднее сиденье джипа, оказавшееся как раз под ним. Вытягивая из кармана мобильник, он жестом показал мне: гони!
   - Куда? - крикнул я.
   - Ко мне, - отрывисто ответил Шурка.
   Он действительно ответил странно отрывисто, будто экономил слова или не мог их вспомнить. И так же отрывисто пробормотал в мобильник:
   - Филин, меня подставили... Мне врач нужен... Срочно... Кто на руле?.. Я говорил... Андрюха...
   Он опустил мобильник и замолчал.
   - Адрес! - крикнул я, выворачивая на площадь и моля Бога, чтобы он не вынес на нас ментов. - Адрес!
   У Шурке на Фабричной я был только ночью, надрался, как свинья, увозили меня пьяным и подъезды к дому я плохо помнил. Не тащить же раненого Шурку к лифту на глазах у всех, кто в это время пасется возле дома.
   - Не дрейфь... - отрывисто приободрил меня Шурка. Его лицо заметно побледнело. - Засвистят менты, не останавливайся... Не дай обогнать себя или прижать к обочине... Филин потом отмажет...
   - Адрес давай!
   Шурка не ответил.
   По тому, как он завалился на правую дверцу, я понял, что он и не ответит.
   Шуркиного адреса я не знал, вслепую мотаться по Фабричной не имело смысла, в любой момент машину могли остановить менты. Не стану я удирать от них, подумал я. Ни к чему мне это. Может, Филин и впрямь потом отмажет, только как правильно ответить на вечные вопросы: чей джип? чей труп? чьи в лесу шишки?..
   Вдруг хлынул дождь.
   Все вокруг сразу потемнело.
   В центре города, свернув на улицу Мичурина, я пару минут трясся прямо по пустым трамвайным путям. Зато джип надежно вошел в темный тополевый двор знаменитого профессорского дома, в котором прошло Шуркино детство. Отец его давно помер, сам Шурка много лет жил в других берлогах, я сам тут черт знает с каких пор не появлялся, но Юха Толстой, потомок адмиралов, никуда не мог деться. По моим представлениям он и сейчас должен был валяться дома. Пьяный, конечно.
   Так и оказалось.
   - Эк набрался!.. - завистливо хмыкнул Юха, открывая дверь.
   Он пошатывался, от него несло, как от пивной бочки. Он меня сразу узнал и не удивился. Где-то в комнате крутился магнитофон. Всего один мотив доносит с корабля... Один аккредитив на двадцать два рубля...За последние годы примус рыжих волос Юхи несколько поблек, выгорел, выцвел, все равно Юха остался пламенно рыжим. Сгибаясь под тяжестью безвольно обвисшего на мне Шурки (кажется, жив, радовался я, иначе не вцепился бы в какую-то кожаную папку), я спросил:
   - Юха, знакомый врач есть?
   - Гинеколог... - Юха удовлетворенно задрал полосатый тельник и почесал живот. Выпивка сама явилась к нему. Он явственно чуял крепкую выпивку. Одновременно он прикладывался к плоской железной фляжке. - Вот такая баба, сам увидишь... - И вдруг удивился: - Зачем тебе обязательно врач? Я актрисок кликну из музкомедии. Блядей, Андрюха, сейчас, как глины... - И радушно, как только он умел, протянул плоскую фляжку: - Дай приятелю, пусть хлебнет.
   - Приятелю нельзя.
   - Почему?
   - Из него выльется.
   - Как это?
   - Он дырявый.
   Только сейчас Юха разглядел на голой груди брошенного на диван Шурки черную дырочку, из которой почему-то не сочилась кровь. Жадно хлебнув, Юха протянул фляжку мне. "Шурка, что ли?" Я молча кивнул и тоже глотнул. "Я всегда ему говорил, плохо кончит", - неубедительно заметил Юха. Глотку неприятно обожгло: Юха пил какую-то дрянь, настоянную на калине. Дежурная по этажу грозилась мне на днях... В гостиницу вхожу бесшумно на руках... Тем не менее, теплая волна прошла, наконец, по жилам. Вместе с этой теплой волной, так утешительно согревшей тело, я вдруг отчетливо понял, что пруха кончилась, планы, которые я успел наметить, рухнули. Видимо, Господь не захотел простить Шурке измывательств над бывшим таксистом и от души его отхерачил. А заодно поломал мне пруху!
   - Он что, язвенник? - как бы издалека услышал я голос Юхи.
   - С чего ты взял?
   - Бледный какой-то очень.
   - Вот я и говорю, что тут врача надо, а не блядей. Где у тебя телефон?
   Юха кивнул в чрево темной комнаты (кажется, спальни), но в этот момент раздался мелодичный перезвон. Оказывается, Шуркин мобильник остался в кармане жилетки.
   - Ну? - хмуро отозвался я.
   - Андрюха? - спросил незнакомый голос.
   - Он самый.
   - Это Филин говорит.
   - Ну, привет.
   - Ты там типа не дрейфь, конкретно. Шурка коньки не отбросил? Вот и лады. Где, говоришь, хата? На Мичурина? У хорошего корешка? Ну, скажи своему хорошему корешку, что сотню баксов он заработал. Только пусть забудет о Шурке.
   И жестко предупредил:
   - Вы там никого не зовите, мы сейчас прибудем. Давай адресок. Пацаны, считай, выехали.
   Приехали трое.
   Один умело потрогал пульс, задрав Шурке веко, посмотрел в пустой глаз. В столовой номер два всегда стоит кефир... И мыслей полна голова и все про загробный мир...