Прашкевич Геннадий Мартович. Человек Чубайса

   И оказался прав.
   Два капитана в форме войск НКВД нагрянули с охраной в барак и увели зека, откликающегося на букву М, вместе с вещами. Кое-кто посчитал, что это, может, и к лучшему. Дураку понятно, что лучше подставить грудь под пули, чем упасть под лагерными заточками.
   А через месяц в барак попала ещё одна газета.
   Парикмахер Левон, раскрыв разворот, застыл с открытым ртом. Потом взглянул на законника и что-то залепетал. Тыкал растерянно пальцем в газету и лепетал что-то. Законник, понятно, полез в газету. А там заголовок черными крупными буквами: "Генерал такой-то принимает финский фронт". И фотография: перед недавним зеком, откликавшимся на букву М, шпалерами выстроились непобедимые сталинские красноармейцы во главе с офицерами.
   Лицо генерала нынче известно по учебникам.
   Не финской войны, конечно (финская война в школьных учебниках только упоминается). Лицо мрачного зека, откликавшегося на букву М, полного генерала, а потом маршала Советского Союза известно по книгам, посвященным истории Великой Отечественной войны. Самого деда Серафима Отечественная обошла стороной. Он со своей пятьдесят восьмой статьей все по разным лагерям да лесоповалам.
   Вечером в гостиницу нагрянул гость.
   Понятно, нежданный. Андрей никого не ждал.
   Черная борода, черные волосы. Каблуки высокие. Глаза возбужденно блестят. "Я звонил в Энск, мне сказали, что ты в Москве. Я, Андрюха, чисто секу, сразу понял, что ты в этой гостинице." По возбуждению гостя дед Серафим сразу понял, что по жизни Котел (Паша Котлов) часто и постоянно врет. А ещё дед почувствовал некую тайную зависимость: будто нежданный гость боялся Андрея, но одновременно тянулся к нему. "Совесть - лучший контролер, - выставив на стол бутылку коньяка, заявил, например, Котел. Было видно, что так он не думал, но язык у него включался с полуоборота. Сделал дело, гуляй смело." Это тоже было враньем. В Москве, где Котел сидел вторую неделю, дела его не очень продвинулись. Пил он немного, но жадно, при этом подпихивал бутылку Андрею. Андрей, в свою очередь, подпихивал коньяк деду. Правда, всегда спрашивал, хочет ли дед?
   Дед хотел.
   Выпив, Котел расчувствовался.
   В начале девяностых, расчувствовался он, в мутное, но милое для любого делового человека время западные фармацевтические фирмы обратили взгляд на Россию. Лечебные травы, деготь, масло аира, масло пихты, - все их интересовало. Хотели знать, сколько и какого продукта сможет производить Россия, если получит выход на европейский фармацевтический рынок. Запросы приходили на внешнеторговые фирмы, а оттуда разбрасывались по филиалам и отделениям. В то время на слово доллар слюни у отечественных предпринимателей начинали выделяться сразу и обильно. Котел, например, услышав о перспективах, сразу бросился к приятелю-биологу: что такое аир?
   "Ну, как, - ответил приятель. - Известное лекарственное растение, присутствует во всех справочниках. По-другому называется лепеха, татарское зелье. Акорус каламус из семейства ароидных. Растет исключительно на болотах."
   "А много у нас болот?"
   "Да хоть утопись."
   Котла такая оценка удовлетворила. Он обратился к справочникам.
   "Аир - многолетнее травянистое растение с длинным ползучим изогнутым коричневым корневищем, внутри белым, и многочисленными тонкими корнями. От верхней части корневища пучком отходят ярко-зеленые мечевидные листья. Стебель полый, трехгранный, с желобком и с толстым, отклоненным в сторону соцветием-початком. Цветы мелкие, зелено-желтоватые. Цветет в июне-июле. Плоды - зеленые суховатые ягоды, собранные в плотный початок, в Сибири чаще всего не вызревают. Растение, особенно корневище, обладает сильным пряным запахом."
   Из того же справочника Котел узнал, что распространен аир в южной половине лесной зоны Сибири - от Нарыма на Оби до енисейских болот. Изготовляют из его корневищ тонизирующее средство, помогающее при желудочных и кишечных коликах, а также другое эффективное средство - от холеры и гриппа. Короче, все то, в чем прежде всего нуждаются европейцы, скученные в тесных городах. А когда Котел в уме подсчитал возможный объем будущей добычи и соответственно причитающиеся ему доллары, то понял, что попал на золотую жилу. Тянуло Котла к деньгам. Сильно тянуло. Он сразу решил поставлять на Запад не сырье, а чистое масло, так получалось выгоднее.
   Через одну из внешнеторговых фирм Котел заручился письмами от немцев и французов - предоставить опытные образцы. С приятелем-биологом Котел явился в лабораторию запасов природных ресурсов с пузырем водки и с вопросами: конкретно где добывать, как и когда? В лаборатории за разделкой принесенного пузыря скрывать от друзей ничего не стали. Что точно, то точно, сказали, аир - богатое растение. Корневища содержат крахмал, фитонциды, эфирное масло, в состав которого входят сесквитерпены, терпеноиды, азарил-альдегид, а ещё гликозид акорин, алкалоид каламин, камедь, аскорбиновая кислота, дубильные вещества, различные смолы. Правда, гликозиды и алкалоиды, сказали в лаборатории, вам не нужны, вы хотите получать чистое масло. Для этого аир лучше собирать осенью. Такая информация вообще-то, ненавязчиво намекнули в лаборатории, немалых денег стоит. Приятель Котла хотел было согласиться (все равно денег у них не было), но Котел выставил на стол ещё один пузырь. Очень его тянуло к деньгам. Дескать, будет масло, будут и деньги. А на улице схватил приятеля за грудки: "У тебя крыша поехала? Делиться? С ними? Мы же знаем теперь, что татары селились у водоемов, там и выращивали аир. Значит, на что мы должны обратить внимание?" - "На пути татарских миграций, - догадался умный биолог. - Где раньше жили татары, там непременно аир растет."
   С этого дело и началось.
   У приятеля (звали Виктор) имелся старенький "Москвич".
   На рассыпающемся "Москвиче" Котел и Виктор отправились по татарским местам. Говорили: новое патриотическое движение. После Ермака, понятно, татар не везде найдешь, но аир произрастал всюду. Эмоциональный Виктор от усердия жевал пахучие корешки, говорил, помогает от желудка. Дважды выходили на приятелей сердитые лесники - вы тут случаем не браконьеры? Узнав, что не браконьеры, а патриоты и искатели лечебных трав (Виктор соорудил соответствующую справку с фальшивой печатью Академии наук СССР и с личной, тоже фальшивой, подписью Президента Академии наук СССР, - так и было напечатано Президент Академии наук СССР, без фамилии), давали советы. Понимали, что горожанам надо лечить желудки.
   В конце концов вышли на богатое место.
   Аир рос там как камыш, но добыча оказалась нелегким занятием. Приходилось драть из болота крепкие мясистые корни в палец толщиной, при этом густо переплетенные. Очень скоро приятели поняли, что нужен другой инструмент - не лопаты, и нужны рабочие. На плохих дорогах "Москвич" на ходу разваливался, но Виктор, понимая, что скоро денег у него хватит на самую классную тачку, терпеливо восстанавливал задыхающийся мотор. В какой-то деревушке на краю бесконечного болота заняли пустующий дом, выпросили у простака-соседа металлическую флягу (на время), бесстыдно вырезали дно, поставили металлическую сетку. В старой рассохшейся сараюшке развели огонь и в первую же ночь сараюшка напрочь сгорела. Налетели пожарники, как таежные коршуны, выписали штраф, а соседи (деревенщина) намекнули: ещё раз загоритесь, самих побросаем в огонь. Известно, деревни у нас не сильно продвинуты. На заброшенном асфальтовом заводике нашли постоянный источник пара, дали сторожу на бутылку, стырили у него металлический бак и постепенно выгнали пробирку желтого, как подсолнух, непрозрачного жидкого масла. С ним и отправились в город во внешнеторговую фирму: отправляйте, дескать, продукт на Запад!
   Понятно, отправка потребовала денег, но тут даже Котел поборол жабу. Понимал, недолго осталось ждать. Чтобы не терять просто так время, чтобы уже к первым снегам получить приличную выручку (в долларах), решили начать промышленную выработку. Сразу нацелились на многие тысячи долларов. Виктор, как биолог, уверял, что масло у них получается классное. Буржуи не дураки, уверял он, они передерутся из-за такого классного масла.
   В затерянной среди болот деревеньке нашли пихтоварку, поселились рядом - на песцовой ферме. Какой-то местный чудак выращивал песцов - зверей на вид хилых и забитых. К песцам чудак относился с нежностью. Даже в ужасном запое он, как автомат, вставал в нужное время и обходил вольеры, разбрасывая корма. Приятели подружились с чудаком, он их понимал. Пригнал в деревню Котел военный грузовик ЗИЛ-131 с лебедкой и с огромным кузовом, и за небольшие деньги нанял местных гегемонов, вооруженных кирками и лопатами (инструмент свой). В брошенной кузнице нашли сварочный аппарат, подключились к сети, из двух борон сварили нечто вроде плуга отвального, а к нему пятку приварили. Тянул это сооружение ЗИЛ, понятно, с помощью лебедки. Вся деревня выходила смотреть, как придурки из города пашут болото. Шептались: упал во время войны самолет с золотом из Магадана, теперь хотят осушить болото. Другие возражали: дело не в самолете, а в науке. Скоро на месте болот начнут сажать бананы, полюбился банан русскому человеку. Ходили слухи и пострашнее: дескать, уже несколько месяцев лежит в болоте посадочная ступень с тремя живыми космонавтами. Еды и кислорода им хватит на полгода, но правительство уже спохватилось. А однажды смело подъехал на велике маленький засранец:
   "Бабка спрашивает, что ищете?"
   Котел врать не стал:
   "Лекарство."
   "От чего?"
   "От желудка."
   Маленький засранец спросил:
   "Мне дадите?"
   "Бери", - щедро сказал Котел и оторвал лопатой кусок дерна.
   Засранец уехал.
   Нарытые корни аира грузили на телегу, телегу загоняли в речушку и промывали в прозрачной проточной воде. Пихтовары зелье вываривали, но недоверчиво спрашивали:
   "Зачем вам это?"
   "Лечиться."
   "Ну, видно, что больные", - кивали пихтовары и начинали пить так страшно, что на них комары не садились. Все равно к осени получили Котел и Виктор стеклянную трехлитровую банку масла, которую они с великими предосторожностями и доставили в Энск. Три литра это, конечно, не триста литров, но ведь это только начало. Правда, надо было оплачивать труд гегемонов, пихтоваров, водилы с военного грузовика, наконец, аренда грузовика требовала оплаты. Ну, одежду попортили в болотах, "Москвич" развалился. Такие серьезные убытки мог возместить только Запад, но Запад молчал. Только после новых трат на почту добился Котел более или менее определенного ответа. Оказывается, ни Франция, ни Германия в масле аира пока не нуждается, дескать, проводили они маркетинговые исследования.
   Котел расчувствовался.
   Было видно, что Запад он не любит.
   Поругав Францию, он поругал Германию. А поругав Германию, перешел на собственную семью. Сперва поругал жадного сынка, который все тянет из дома, потом жадную жену, которая все тянет в дом. Потом поругал российский бизнес, в котором тормозов встроено в сто раз больше, чем переключателей скоростей. А потом раскололся.
   - Вот хочу приобрести тихую русскую деревеньку, - лживые глаза Котла увлажнились. - В сущности, я уже богатый человек. - Врал, конечно. - Чтобы, значит, сосновый бор, деревянный помещичий дом с колоннами, как в старинной жизни. Чтобы песни по утрам, на пруду мельница, а в пруду серебряные карпы с лопату. Ну, еще, русалки.
   - А русалки зачем?
   - Ну, как? - удивился Котел. - Красиво.
   - Чего красивого? Русалки это утопленницы.
   - Все равно красиво, - настаивал на своем Котел. Было видно, что от русалок он не отступится. Опять жаба его давила.
   - И как ты собираешься приобрести деревеньку?
   - А найду самую нищую, где живых денег не видели с девяностого первого года. Отберу у мужиков самогонные аппараты, а взамен предложу маленькую, но регулярную, как месячные, зарплату. Вот мужики и начнут вкалывать. Все верну, что революция отобрала. Все снова будет моим.
   - А у тебя до революции что-то было?
   - А то! - заявил Котел, но добавить ничего не смог. Истории своей не знал.
   - Не будут на тебя мужики вкалывать. Они тебя сожгут, - строго предупредил Котла дед Серафим и старомодно поджал губы: - Теперь время такое, что у мужиков мочи нет жить с горожанами душа в душу.
   - А зачем мне жить с мужиками? - изумился Котел. И с неясным укором заметил: - Ты, дед, уже с ярмарки едешь, а вякаешь. Что тебе моя мечта? - И с тем же неясным укором обернулся к Андрею: - Зачем, Андрюха, таскаешь старорежимного старца по городам? - И ещё спросил, будто не было у него никаких сил остановиться: - Ты, Серафим, с виду умный дед, а чухню несешь. Ты лучше скажи, тот свет существует?
   - А скоро сам увидишь, - загадочно пообещал Серафим. И укорил: Живешь неправильно.
   - Это почему?
   - С людьми не делишься.
   - С людьми пусть министр Лифшиц делится, - обиделся опьяневший Котел. - А у меня мечта, хочу купить деревеньку.
   Он как-то подозрительно быстро захмелел и свалил из номера не попрощавшись.
   - Это ты его выпроводил? - удивился Андрей.
   Дед кивнул и налил ещё стопочку.
   - Тебе не много будет?
   - Мне-то как раз, - сказал дед и сердито по-современному прибавил: А вот ему мало не покажется.
   - Прижмет жизнь Котла?
   - Сильно.
   - Как ты чувствуешь такие вещи?
   - А я не знаю, - неохотно ответил Серафим. - Я ни о чем таком не думаю, просто смотрю на человека и все вижу. Меня в тридцать восьмом забрали, я не волновался. Знал, жизнь впереди долгая. Страшно, конечно. Но ведь не с одним мною такое.
   Задумавшись, Серафим покачал головой.
   Он жил долго, но не устал вглядываться в людей.
   Природа или Бог дали ему такую возможность и он не пропускал никого, все ждал, что вот откроется перед ним необычная живая душа. Откроется, пахнет теплом, вниманием, но души почему-то открывались самые обычные. Снаружи улыбка, снаружи все хорошо, а внутри - корысть, только корысть. У самых разных людей одинаково. Встречались совсем страшные души. Дед Серафим на всякое насмотрелся и знал, как сильно нужны людям крепкие законы, как быстро в беззаконии истлевает душа, превращается в гниль. Он и Котла сразу увидел - ну, тянет человека к деньгам, страшно тянет, и всегда будет ему мало, и всегда он будет добиваться денег любыми способами. Конечно, таились в душе Котла и маленькие желания, как бы и не имеющие отношения к деньгам, но на самом деле все они имели отношение к деньгам, а если не имели, то, значит, были совсем уж маленькими. Такими можно пренебречь.
   Ох, тряхнет жизнь Котла.
   - Я в Москве в последний раз был в тридцать восьмом, однако, недовольно покачал головой дед. - Ну, видел Лубянку, изнутри. И ничего больше. Теперь мы зачем приехали?
   - Живет в Москве один человек, - просто объяснил Андрей. - Раньше жил в Энске, теперь живет в столице. Людей боится, окружил себя большой охраной, осторожничает, но не трус. Например, прыгает с парашютом. Знает, что однажды ему обязательно подменят парашют на старое покрывало, а все равно прыгает. Звать Вадик Голощекий, а по кличке - Парашютист. Никогда ничего не боялся и начинал круто. Он первый понял, чем мы можем взять Запад. Русский человек широк, сам знаешь, он и валенок починит и в космос слетает. У Вадика смолоду идея была: создать специальную школу для русских специалистов. Учить их анализу, прогностике, экономике, финансам - всему, чем сильны западные специалисты. Но при этом не превращать людей только в бухгалтеров или там в менеджеров, а давать им свободу, чтобы они умели шарить по всему диапазону. Вадик считал, что мы уже лет через пять получим первую команду таких универсальных спецов и начнем высаживать десанты в России и за бугром. Упало производство, рушится фирма, банк горит выбрасывается десант и за считанные дни находит причину крушения. За это никаких миллионов не жалко, правда? Меня Вадик послал в Америку. Научившись, я должен был вернуться и заняться другими людьми. Но Вадик меня не дождался, погорел. Слышал, наверное? Кризисы, подставы, конкуренты, воры в штате - не выдержал Вадик. А пытаясь выбраться, быстро оскотинился. Начал компромат копить на серьезных людей, на администрацию, на депутатов, скупал долговые обязательства, векселя, расписки. Собрал страшную папку, не папку, а, скажем так, намыленную веревку, но веревку эту у него увели. Не знаю, как. Свои же, наверное, увели. Вадик смылся, спрятался, отлежался и, присмотревшись, занялся дурью. Пошли большие деньги, действительно большие, он даже с основными долгами рассчитался. Теперь вообще легализировался, сел в Москве, для отвода глаз занимается продажей стильной мебели. Но это все ерунда. Он дурью торгует. Он весь в крови, Серафим. Сломай его, как сломал Долгана. Сделай так, чтобы Вадик в собственную контору попасть не мог. Ты же умеешь, сделай. Просто убивать Вадика - это значит снова проливать кровь. Он умный, он здорово обезопасился, комар носа не подточит. Таким, как он, нельзя жить.
   Дед внимательно прислушался к мыслям Андрея.
   Слова словами, только мысли не врут.
   Это мало кто понимает, поэтому мало кто старается не слова, а мысли подавать выгодным образом. Мысли, они какие есть, такие и есть. Как вода в круговороте, толкутся сами по себе, как предназначено от природы. Хотя дед Серафим не все понял в том, что толклось в голове Андрея Семина, кое-что до него дошло. Деньги и тут стояли, конечно, как предгрозовые испарения над полями, но у Семина отношение к деньгам было проще, проглядывали варианты. Потерял деньги, выиграем в чем-то другом. Дед Серафим явственно видел, что Семин всю жизнь опирался только на себя. И всю жизнь искал друга, это постоянно его подводило. Какие-то Саксы, Долганы, Филины, конкретные Толяны, какой-то Трубников так и крутились в мыслях Семина. Кажется, Семин жалел Трубникова, но и по отношению к нему был полон самых темных сомнений. Другие люди, на которых Семин пытался опираться, тоже не внушали особых симпатий - какие-то пожилые карлики, пропойцы, наркоманы, проститутки, вороватые людишки из администрации, приятели, способные хоть на что, хоть на убийство. Масса таких людишек все время крутилась вокруг Семина. Какие-то бабы, которые старались его погубить, они уходили и приходили нескончаемый поток. Например, баба, которая ушла к московскому человеку, не боящемуся прыгать с парашютом, до сих пор сидела в душе Андрея Семина, как ядовитая, вдавленная в бутылку пробка. И ещё одна баба сидела в нем. К этой бабе он сильно тянулся, тоже пытался опереться на нее, но ничего с этим не получалось.
   - Так что видишь, многое случилось через того Вадика, Серафим, покачал головой Семин. - Кстати, к нему баба моя ушла. Давно уже. Дело, конечно, не в бабе, но было, было - ушла.
   - Ну, ушла, это дело Божье, - отозвался дед. - В этом я тебе не помощник. Сам знаешь, не знахарь, зелья приворотного не спроворю, не по моей части. - И прямо спросил: - Тебя в Москву покойник послал? - Под покойником он подразумевал Трубникова.
   Андрей кивнул.
   - Это ладно, что не врешь, - вздохнул дед. - Я чувствую. Кто бы тебя ни послал, грех не в этом. Раз приехали, поговорю с твоим человеком. Отчего же не поговорить? С утра к нему и отправимся.
   Вздыхая и охая, дед Серафим отправился в ванную.
   Очень нравились ему никелированные краны, кафель по стенам, зеркала по всему потолку. Ни в Карлаге, ни под Ерцево, ни в каких других советских лагерях, тем более на этапах ничего подобного он не встречал.
   На Якиманку поехали после десяти.
   - Я буду ждать на углу, в кафе, - сказал Семин. - Ты, Серафим, не торопись, я не соскучусь. Ты все сделай правильно, чтобы нам об этом деле больше не думать.
   Дед кивнул.
   Прихрамывая, он доковылял до подъезда, забранного мощной стальной решеткой. Перед такой же стальной дверью с глазком, расставив ноги на ширину плеч, стояли два крепких охранника. В руках литые дубинки, на поясах коричневые кобуры. На деда сумрачно пахнуло лагерем. Пораженный, казалось, уже забытым лагерем, он сдвинул на лоб кепку и вспомнил слова Андрея Семина: "Я бы и сам пошел, но могу сорваться. Кому нужна кровь?"
   Действительно, подумал дед. Кому и зачем? Семин ему не платил, он сам отказался. Хорошие деньги Семин обещал, но он отказался. Может, доживем до такого разговора, крышу там перекрыть, полы переслать, мало ли... Дед Серафим хорошо чувствовал Андрея Семина. И чувствовал, что о крови он говорил не зря.
   И с тем покойником все верно.
   Дед Серафим сразу почувствовал, что в Москву Семина отправил покойник. Нечисто там было что-то с этим покойником, с Трубниковым, кажется, он людям не давал покоя. Понятно, что у Семина давние счеты с любителем парашютных прыжков, но главным толчком для поездки в Москву все-таки стал покойник. И не то, чтобы они сильно дружили, но именно смерть Трубникова двинула Семина в Москву. И другие покойники стояли за плечами Семина. Они тоже чего-то требовали. И живые чего-то требовали. Все это хорошо ложилось на то, что дед видел сам.
   - Вот с тридцать восьмого не был в Москве, - сердито сказал он насторожившимся охранникам. - Лубянку, к примеру, помню, а на Якиманке не бывал. Она и тогда так называлась?
   Охранники переглянулись.
   Дед их не испугал, но они знали порядок.
   Старший поиграл дубинкой и миролюбиво заметил:
   - Ты, дед, однако, ошибся. Кепка у тебя классная. Не у Лужкова стырил? Тебе в мавзолей, наверное, надо. Он и в тридцать восьмом так назывался.
   Он зря это сказал.
   - Я к вам ненадолго, - обиделся дед Серафим, цепко уставясь голубенькими глазками на старшего, а потом так же цепко перехватил взгляд младшего. - Я ведь в Москве не часто бываю.
   В глазах старшего мелькнула некоторая растерянность. Он вытер ладонью вдруг вспотевший лоб и спросил:
   - А тебе, дед, чего?
   - Да я посмотреть только... С людьми, может, потолковать...
   - Ну, если посмотреть...
   Не отводя от деда растерянных глаз, старший нажал скрытый в деревянной панели звонок и стальная дверь распахнулась.
   Дед, прихрамывая, двинулся по пустому коридору.
   Коридор был угнетающе чист.
   Тут не то, что окурка, тут пылинки нельзя было найти, только в неглубокой уютной нише за столиком, как злой микроб, сидел человек в пятнистом комбинезоне и тоже с пистолетом на поясе. И взгляд у человека был злой, будто его тоже, как деда, раздражала эта нечеловеческая чистота, правда, разговаривать со злым микробом Серафим не стал. Он с пяти шагов почувствовал, что ничего хорошего в голове такого человека не водится, одна смертная скука и желание покуражиться. Он только кивнул охраннику:
   - Сиди, сиди себе, парень. А хочешь, пой.
   Он не задал охраннику никакой программы. Просто разрешил петь. Пусть поет, это ничего, пение не грех, пусть из микроба кураж выйдет. Кроме "Черного ворона" да каких-нибудь нынешних глупостей из телевизора микроб все равно ничего не знает. Опять же, ничего страшного, если певца с работы выгонят.
   Дед Серафим неторопливо миновал пустой коридор и по широкой лестнице, покрытой пушистым ("Богатство какое!") ковром, поднялся на второй этаж. Там дежурили уже три охранника. Они провели Серафима сквозь металлоискатель, похожий на железные ворота. "Звенит? - удивился дед. - А чего ж ему не звенеть? Это он на железную скобку звенит. Когда-то я ногу ломал, мне скобку поставили, потом не до неё было, приржавела. Скобку-то поставили в тюремной больничке, чего хорошего, - объяснил он, - кто теперь станет её вытаскивать? Кто на такое денег даст? Может, этот ваш даст? - мелко рассмеялся Серафим, цепко глядя в глаза старшего дежурного.
   Тот неопределенно пожал плечами: "Может, и даст..."
   И проводил деда до приемной.
   На специальном столике в углу блистающей чистотой приемной негромко бубнил неслыханный по красоте телевизор, на другом столике мерцал экран такого же неслыханно красивого компьютера. В богатых кожаных креслах (много богатых вещей в Москве) дожидались приема три молодых человека вполне спортивного вида, - все, надо полагать, люди значительные. В любом случае, уверенные в себе, коротко стриженные, накачанные. На деда Серафима, на его кепку, на старенький пиджачок, на праздничную рубашку в белый горошек они взглянули мельком. Он не привлек их внимания: понимали, не конкурент. Так, совсем простой человек, дедушка, может, мелкий оптовый покупатель из провинции, у Парашютиста и такие бывают, наверное, подумали они. Но вот секретарша заинтересовалась дедом. А Серафим её даже испугался. Ноги длинные, бесстыдные, смуглые, белокурые волосы до плеч, глаза, в которых мир просчитывался до последней запятой.
   - Вы записаны?
   - В книге судеб, - сердясь на себя, ответил Серафим.
   Он не любил пышных слов, но опять почему-то дохнуло на него лагерным запахом. Чуть слышный лагерный запах исходил даже от этой стервы. Все в Москве отдавало мерзким душком. И не надо было этой длинноногой стерве улыбаться так мило, дед прекрасно видел её серые невыразительные мысли. Куда-то она вечером собиралась, в какой-то клуб (культуры, хмыкнул дед), куда один только вход стоил полтинник (не рублями). Для вечера стерва срочно нуждалась в долларах. Она не собиралась их тратить, но доллары должны были быть при ней, для уверенности. И ещё для того, чтобы тип, который будет её гулять, не вздумал чувствовать себя благодетелем. К утру она его разденет, во всех смыслах, понял дед Серафим, и это его расстроило.