Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   К нам подъехал бронированный грузовичок, также выкрашенный в нежно-голубой цвет. Сзади открылась широкая дверь, и из кузова выпрыгнули двое в черных рубахах. На плечах у них висели знакомые автоматы Калашникова, а их рукава, несмотря на прохладную погоду, были закатаны до локтей. «Под эсэсовцев косят, — решил я. — Это могут быть только наши».
   Молодчики затолкали нас в машину и подошли к ооновцам. Они перебросились краткими репликами, дружно захохотали и снова разделились на две пары: голубую и черную. Первая уселась в джип, а вторая направилась к нам.
   — Подожди! — крикнула Ксения солдату в берете. — Пульт отдай, зачем он тебе?
   — Извиняйте, — оскалился тот и бросил ей дырокол.
   Дверь тут же захлопнулась. Мы очутились внутри металлической коробки с жесткими лавками по бокам и крохотной зарешеченной лампочкой на потолке. В кузове было нестерпимо душно, пахло блевотиной и застарелой мочой.
   Дверь снова распахнулась, и к нам присоединился один из чернорубашечников. Он устроился в противоположном торце и два раза хлопнул по стенке. Двигатель заурчал, и грузовик медленно тронулся.
   — Здесь недалеко, — зачем-то сообщил «эсэсовец».
   — Ты русский?
   — Какая разница?
   — Рукава хоть отверни, не позорься!
   Он закурил и начал насвистывать. Машина наехала на какой-то камень, нас подбросило, и боец закашлялся. Когда он задрал голову к лампочке, я успел рассмотреть его морду. Бойцу не было и двадцати.
   — Мамка не ругает, что родину продал?
   — Где ты ее видишь, родину? — огрызнулся он.
   Ксения ткнула меня ботинком и сказала:
   — Отстань от него. Лучше подумай, как нам включить телевизор.
   Я нахмурился, соображая, что она имеет в виду, и Ксения показала глазами на дырокол.
   — Это надо сделать до комендатуры, там кино не любят.
   Боец тревожно зашевелился, пытаясь расшифровать наш разговор.
   — По пути из машины в комендатуру не успеем, — продолжал я. — Зрители набегут. А здесь… Я не представляю, куда… то есть где его смотреть.
   — Где-где… Откроем передвижную киноточку. Каскадеры хорошо зарабатывают.
   — И часто сворачивают себе шею.
   — Это лучше, чем всю жизнь… смотреть рекламу.
   — Пожалуй, да. Где экран установим?
   — Сзади.
   — Заткнитесь там! — не выдержал солдат.
   — Как скажешь. А скоро на месте будем? — поинтересовался я.
   — Считай, уже приехали.
   Мы с Ксенией переглянулись.
   — Ноги не сломай, — прошептала она.
   Задняя стенка грузовика мгновенно исчезла, и в глаза ударил яркий свет.
   — Что это? — испуганно воскликнул конвоир, вскакивая с места.
   Я встал на самый край пола. За ним неслась дорога — слишком быстро, чтобы прыгать.
   — Стрелять буду, — неуверенно предупредила черная рубашка.
   — Он может, — сказала Ксения.
   — Да.
   Пуля от этой твари или раздробленные кости, ничего себе альтернатива! Или всю жизнь «смотреть рекламу». Ну уж нет.
   Я развернулся спиной к дыре и, взявшись за скамейку, опустил ноги на летящий асфальт. Поймать скорость и побежать за машиной не удалось, и я потащился по асфальту как куль с песком. Подтянуться и залезть обратно я не мог — пальцы соскальзывали с гладкой доски, а больше уцепиться было не за что.
   Я смотрел вниз, с ужасом понимая, что долго не продержусь, а в голову лезло совсем не то, что нужно. Узелки. Кажется, часть из них развязывается. Она сказала, что машинку у Алены забрали. Кто? Некому. Ксения не возражала, чтобы машинка осталась у Алены. И она… знала это заранее. Почему Ксения не могла отдать ей свою, ведь ее машинка лучше, без трехчасовой погрешности. Зачем я им нужен? Кого я играю в этом безумном представлении?
   — Ну что же ты? — прокряхтел я. — Давай за мной!
   — Отпусти лавку, а то руки здесь останутся!
   Я не собирался прыгать, но пальцы сорвались сами. Я по инерции покатился за грузовиком, и мокрый, весь в мелких трещинках асфальт завертелся вокруг, врезаясь то в грудь, то в спину. Ожидание очередного удара растягивалось в вечность, и каждый раз я успевал побеседовать со всевышним, исповедаться в грехах и попросить о милости.
   Через пятнадцать или пятьсот вечностей — кто их считал! — смертельная карусель наконец остановилась. Я лежал на дороге и гадал, осталось ли в моем организме хоть что-нибудь целое. Потом приподнялся и сел — было очень больно, но мне это все же удалось. Впереди я увидел Ксению. Она дышала, и одно только это сделало меня счастливым. Ксения подняла голову и часто заморгала. Ее левая щека была обезображена большой ссадиной, на которую уже налип песок. Она тронула подбородок, и уставилась на свои окровавленные пальцы.
   — Лицо? — с ужасом спросила она.
   — Пустяки.
   Я поднял Ксению на ноги и начал отряхивать.
   — Смотри! — крикнула она.
   Сзади двигался белый фургон. Он развернулся боком, и на его кузове я прочитал: «Москарго». Рядом с ним давилась плотная очередь столкнувшихся автомобилей. В начале цепочки лежала бесформенная жестянка желтого цвета. Такси.
   — А ты говорил, гелиоплан.
   Кусок голубой обшивки принадлежал, конечно, не самолету. Но откуда я мог знать, что лист брони, свалившийся перед нашей «Волгой», прилетел из будущего?
   Единственная машина, не пострадавшая в аварии, медленно отъехала в сторону и, свернув на перекрестке, умчалась прочь. Это был… ярко-красный «ЗИЛ-917». Но почему он повернул? Он должен либо поехать прямо, либо врезаться.
   — Значит, все произошло из-за нас, — сказал я. — Ты специально выбрала эту дату?
   — У меня не было времени.
   На нас стали обращать внимание, и мы доковыляли до тротуара.
   — Снимем в гостинице номер, — предложил я. — Перемажемся йодом, отлежимся. У меня еще остались деньги. Наши нормальные деньги.
   — Нельзя, завтра четверг.
   — Будем перемещаться по полдня назад до тех пор, пока раны не заживут.
   — Хорошая идея. Ты делаешь успехи.
   — Мы теперь знаем, с чего все началось. Мы сможем не откорректировать аварию, а вычеркнуть ее совсем. — Сказав это, я внимательно посмотрел на Ксению.
   — Правильно, — согласилась она.
   — Мы предотвратим все это безобразие, не вмешиваясь в прошлое: просто не позволим нас арестовать там, в две тысячи шестом.
   — Да-да, — ответила она невпопад.
   — Ксения… я тебе не верю.
   Она поняла сразу. Она не пыталась уйти от ответа, хотя могла бы, ведь я стал ее заложником — ее и проклятого дырокола.
   — Немудрено, что ты догадался. Все пошло кувырком, ты и сам видишь. Никто не предполагал, что операция закончится так плачевно. Надеюсь, в этом ты не сомневаешься?
   — Кто вы такие?
   — Ты ведь в штабе служил, да, Миша?
   — Мы встретились не случайно.
   — Разумеется. Ты помнишь, что означает гриф «три нуля»?
   — Наивысшая степень секретности.
   — Там, где я работаю, на документах ставят не три нуля, а четыре. Можешь представить, что это такое?
   — С трудом. О вашей конторе не знает никто. В принципе вас вообще нет.
   — Нас не существует даже для президента. И ты требуешь, чтобы я тебе открылась.
   Мы дошли до узкой улицы, застроенной панельными семиэтажными домами. Здесь было не так людно, и мы остановились отдышаться. Ксения протянула мне свою сигарету.
   — Ты здорово придумал насчет вечной среды. В четверг нам соваться нежелательно, — проговорила она, морщась от боли. Кровяная корка на ее щеке начала подсыхать. — Миша, мне необходима твоя помощь. Я могу на тебя рассчитывать?
   — Выдай хотя бы минимум информации, — упрямо заявил я. — Мне надоело быть безмозглой кеглей. Что мы собираемся делать, а главное — для чего?
   — Нужно взять у Алены твой дырокол. Почему — тебе известно.
   — А что же ты с самого начала?.. На кой черт мы лезли во все эти аварии? И… ты правда забрала у матери лекарство?
   — Да. Я надеялась, что во всем виноваты мы. Так было бы лучше. А теперь придется отменить операцию. Пойдем поищем, где можно отдохнуть. На стимуляторе долго не продержишься.
   Гостиница, в которой мы ночевали в прошлый раз, находилась в двух шагах от перекрестка, но туда нам было нельзя. Там уже сняли номер другие Ксения и Миша. Он подыхал, а она его лечила. Завтра он поправится и втрескается в нее по уши. За ними начнут охотиться скучные мужички с задрипанными чемоданчиками. Завтра будет тяжелый день.
 
   Мы сказали дежурной, чтобы нас разбудили в десять вечера. Нормальная просьба, если не считать того, что часы уже показывали половину девятого. Потом Ксения отошла в дальний угол и открыла в центре комнаты дыру. В темноте плоскость была почти не заметна.
   Мы перебрались в блеклый полдень. Номер только что убрали после предыдущих постояльцев, и аромат чужих духов перемешался с удушливыми запахами моющих средств.
   Ксения приняла душ и, натершись бесцветным гелем из своей аптечки, стала собирать уже знакомый стальной карандаш. Теперь он состоял из трех частей и был в полтора раза длиннее. Ксения показала, как с ним управляться и, скинув халат, легла на живот.
   Пока она устраивалась на кровати, я успел мельком увидеть ее грудь. Второй размер, отметил я, и тут же устыдился: негоже это — переводить совершенство в номера и сантиметры. Судя по всему, Ксения была чуть помоложе меня. После двадцати пяти фигура у женщин начинает округляться, но Ксения сохранила ту необычайную гибкость, которой обладают лишь совсем юные девушки. Она подтянула руки к голове и не заметила, как сбоку выглянула правая грудь — почти вся, до темно-коричневого полукружья, упиравшегося в накрахмаленную простыню. Сквозь тонкую блестящую ткань ее трусиков легко угадывались очертания того, что было под ними спрятано. Резинка чуть сбилась вниз, и за ней, между двумя сходящимися пригорками, показалась маленькая родинка. Не ее ли она обещала продемонстрировать?
   Как только я приблизил регенератор к ее коже, Ксения застонала и томно выгнулась. Рана затягивалась на глазах. Вскоре капельки засохшей крови осыпались, и на месте глубокой царапины осталось лишь розовое пятнышко. Минут через двадцать спина Ксении была в полном порядке.
   — Спасибо. Лицом я сама займусь, давай теперь тебя.
   Она поднялась с кровати, и я снова впился взглядом в ее тело. Ксения даже не собиралась прикрываться, только накинула гостиничный халат, но пояс завязывать не стала.
   — Ложись, чего ты ждешь?
   Уже не отдавая себе отчета, я взялся за края халата и развел их в стороны. Ксения не сопротивлялась. Она позволила себя поцеловать, потом мягко улыбнулась и сказала:
   — Сначала обработаем ссадины.
   Она уселась на мои ноги, и я почувствовал, какая она теплая.
   — Будет щекотно, — предупредила Ксения.
   Первое же прикосновение металлического карандаша заставило меня вскочить. Это был самый натуральный электрошок.
   — Что ты делаешь?! — воскликнул я, уворачиваясь.
   — Терпи. — Ксения придавила меня к матрасу и наступила на шею коленом.
   Внезапно в комнате появился кто-то посторонний, и она сказала:
   — Вы тут отдыхайте, а нам пора.
   Голос принадлежал Ксении, но доносился откуда-то сбоку. Перед кроватью стояли двое: еще одна Ксения и еще один… я.
   — Совсем не больно, — утешил меня я-второй. — Для твоей же пользы, так что не возникай.
   — Все нормально? — спросила Ксения, сидевшая на мне. — Одежду поменяйте, а то похожи на беглых каторжников.
   Двойники прошли к выходу и пожелали нам хорошего отдыха. Кажется, Миша хотел меня о чем-то предупредить, но не решился.
   Когда дверь за ними закрылась, Ксения продолжила экзекуцию и не слезала с меня до тех пор, пока я, измотанный до смерти, не замычал.
   — Ну, все. Теперь… — Она провела ладонью по моей щеке и засмеялась. — Выдохся?
   Я не мог пошевелить и пальцем, какая уж там любовь! Ксения предвидела, что спать в одной постели со мной ей будет хлопотно, и намеренно измотала меня своим регенератором. Или это я такой немощный?
   — Не волнуйся, форсированная терапия всегда тяжело переносится, просто я привыкла.
   Ксения включила лампу над зеркалом и, взяв со стула свой пояс, извлекла из кармашка четвертый стержень. Я не представлял, как сумеет она выдержать такую боль.
   — Мне еще надо с лицом поработать, а ты спи.
   «Нашла дурака, — подумал я. — Вот только отлежусь, малость приду в себя и…»
   Сквозь сон я почувствовал, что кровать прогнулась, и у меня отняли часть широкого одеяла. Мне было не до комфорта. Вокруг по двое бродили незнакомые люди, но стоило мне к ним приблизиться, как прохожие превращались в меня и Ксению. Парочки удивленно таращились и делали вид, что не слышат моих вопросов, а я так хотел их спросить, так хотел…
   — Да? — произнес женский голос. — Да, спасибо. Вставай, уже десять.
   Ксения спрыгнула на пол и удалилась в ванную. Мы спали вместе. Вот черт! Мы лежали под одним одеялом, и я даже не… Или все-таки… Я отчаянно напрягал память, но не мог вспомнить ничего, кроме танка под раскидистым деревом. Откуда это? Ах да, с обложки.
   Плеск за дверью прекратился, и Ксения, тряся мокрыми волосами, вошла в комнату. Трусики, которые и так мало что скрывали, остались в ванной. Значит, все же…
   Спохватившись, она убежала за халатом, а когда вернулась, на ее лице, восстановленном и, как прежде, прекрасном, сияла загадочная улыбка. Чтобы не остаться в долгу, я тоже улыбнулся — нежно и многозначительно. На всякий случай. Спрашивать о чем-то было бы верхом идиотизма, и я решил, что все прояснится само собой.
   Мы снова вошли в дыру, за которой среда еще только начиналась. На полу валялись грязные джинсы, а на спинке стула висела кожаная куртка, такая же, как у Ксении. Кровать была занята двумя полуобнаженными телами: одно — мое — неэстетично развалилось на простыне, другое — Ксении — сидело верхом и гладило мне спину. Выглядела композиция чертовски привлекательно. Как я мог не запомнить самого главного?!
   — Вы тут отдыхайте, а нам пора, — буднично произнесла Ксения.
   Миша смотрел на нас, как на инопланетян, и я решил хоть как-то его успокоить.
   — Совсем не больно. Для твоей же пользы, так что не возникай.
   — Все нормально? Одежду поменяйте, а то похожи на беглых каторжников.
   Пропуская Ксению вперед, я мимикой попытался предупредить Мишу, чтобы он не терялся и не был тюфяком, но до него вроде бы не дошло.
   В цокольном этаже гостиницы располагался маленький магазинчик, в котором мы и переоделись. Поначалу нас приняли за панков, но когда мы стали вынимать из карманов деньги, нам тут же предложили кофе и угостили сигаретами. Продавец, не сводивший глаз с вороха купюр, не мог знать, что половина из них — «новые рубли», фантики.
   Мне пришлось сменить все, за исключением обуви. В новом наряде я смахивал на средней руки ковбоя: голубые джинсы, плотная клетчатая рубаха и рыжая жилетка. Продавец хотел «для ансамбля» всучить мне широкополую шляпу, но это было бы перебором. У Ксении, кроме прочных армейских ботинок, уцелела еще и куртка. Протертая в нескольких местах до естественного цвета кожи, она не выглядела испорченной, напротив, даже приобрела некоторый шарм. Ксения выбрала черные брюки и свитер цвета кофе с молоком.
   Через час мы были у Алены. Я вдавил кнопку звонка и держал ее, пока не надоело.
   — Нет никого, — предположила Ксения.
   — Сидим на кухне и торгуемся, кому открывать.
   — Ну и кому?
   — Мне.
   Внутри зашуршали, и я поднес к глазку кукиш. Любимая Мишина шутка. Негромко лязгнул хорошо смазанный засов, и из-за двери вышел Михаил. Это был действительно он, только не тот, которого я ждал. Не я.
   — Где тезка? — спросил я, нахально отталкивая Мишу-младшего в глубь прихожей. Уж мне-то известно, как можно и нужно с ним обращаться.
   — Опять ты? Никуда от тебя не деться, — проговорил он раздраженно, но, присмотревшись к Ксении, застеснялся и утих. — Ты вроде рукописи повез.
   — Сегодня что, понедельник? — насторожился я.
   — Среда, — уверенно ответила Ксения.
   — Конечно, среда, — подтвердил Миша-младший.
   — В издательстве я был позавчера, а сегодня мы с тобой поедем к Кнуту.
   — На кой он нам сдался? Ты же его сам выгнал.
   Желудку вдруг стало неуютно, и он зашевелился — в пределах, отпущенных ребрами. Я пока еще был не в состоянии осмыслить слова Михаила, но что-то подсознательное, забегая вперед, кричало: беда! Здесь, в две тысячи первом, события не имели права изменяться без моего ведома. Алена еще не заполучила машинку, она только-только тянется за ней и даже не знает, как та включается.
   Однако дверь открыл не я, а Миша-младший, и все остальное уже не имело значения. История не согласилась с поправкой, которую я внес своим появлением в прошлом, она все переиначила, и какая теперь разница, в понедельник я был в «Реке» или в среду, куда на перекрестке свернул «ЗИЛ» и откуда в моей жизни появился приятель Костик.
   — Что-то не так? — догадалась Ксения.
   — Все. Все не так.
   Я вбежал в комнату. Алена сидела на диване с неприкуренной сигаретой в зубах.
   — Кого ты там привел? Совсем совесть потерял? Со своими шалашовками сюда являешься!
   — Машинку, — коротко сказал я и протянул руку.
   Алена покосилась на ладонь и демонстративно отвернулась.
   — Не знаю, что ты собираешься с ней делать, — проговорил я, присаживаясь рядом. — В любом случае у тебя ничего не выйдет. Это не так просто, как кажется, машинка — штука непредсказуемая. Заказываешь сто грамм икры, а получаешь тонну песка — и попробуй не съесть. Отдай, Алена. Все равно я ее заберу.
   — Мефодий, я давно подозревала, что ты шизофреник. Тебе нужно лечиться.
   — Ты не брала?
   — Ты же с нее глаз не спускал! Спал с ней в обнимку. И зачем она мне нужна?
   — Отвяжешься ты от нас или нет? — Миша-младший встал между мной и Аленой, недружелюбно сунув руки в карманы.
   — Ну-у, без тебя бы мы не разобрались, — сказал я, отодвигая его в сторону. И, не сдержавшись, добавил:
   — Без твой храбрости нам кранты.
   — Какой храбрости? — опешил он.
   — Ну как же! В ресторане у мексиканцев, не помнишь, что ли? Главное — вовремя смыться, правда, Мишаня? И плевать, что тот, кого ты бросил, — ты же сам.
   — Да ты… заткнись ты, понял!
   Я поднялся и несколько секунд смотрел в его снующие глаза. А когда его зрачки остановились против моих, я коротко размахнулся и двинул ему в челюсть. И испытал от этого настоящее удовольствие.
   — Все, хватит ломать комедию, — заявила Ксения.
   Она вплотную подошла к Алене и тихо, но достаточно внятно произнесла:
   — Улитка, акция «гонец» отменяется. Пакет поступает в мое распоряжение.
   — Сама ты улитка! — разозлилась Алена. — Мефодий, вы с ней что, вместе колетесь?
   — Сделай громче! — вдруг крикнула Ксения.
   Не дожидаясь, пока мы сообразим, чего она хочет, Ксения схватила пульт от телевизора и нажала на кнопку.
   — …и массовые митинги, о которых сообщил наш корреспондент в Вильнюсе. Теперь о новостях из-за рубежа…
   — Что они сказали? В Вильнюсе?
   — Вы точно оба… совсем…
   — Что в Вильнюсе? — заорал я, хватая Мишу за рубашку.
   — Давно уже… Ты как будто не проснулся! Не только там, вся Прибалтика с прошлого года… Его прервал длинный звонок в дверь.
   — Еще гости! — взбеленилась Алена.
   — Ну! С прошлого года! Дальше!
   Ксения опустилась на диван возле Алены и потрясенно молвила:
   — Она верна.
   — Кто?
   — Энтропийная теория.
   — Отодвинься от меня, — зашипела Алена.
   В дверь начали стучать. Нет, это не истеричная соседка барабанила кулачками — дверь выламывали. И выламывали, судя по треску, умеючи.
   — Что «с прошлого года»?! — требовал я от Миши-младшего, мотая его за плечи.
   — Заваруха эта. С независимостью. Хотят отдельно жить. От нас, — промямлил он.
   Ксения молниеносным движением скинула Алену на пол. Рука Алены оказалась вывернутой за спину, а кисть — заломленной. Ксения держала ее за мизинец легко и без всяких усилий, но та выла от боли.
   — Дырокол сюда, — спокойно приказала Ксения. — Мы торопимся.
   — Не-е-е… — заскулила Алена.
   — С-сука! — выдохнул Миша и ринулся к женщинам, но я его снова ударил. На этот раз я попал в ухо, и он, отлетев к столу, врезался в монитор.
   — Все, все, Мишка, я поняла!
   Дверь с грохотом упала на пол, и по ней тяжело пробежали чьи-то ботинки.
   — Ксюша! Дыру!!
   Ксения перекувырнулась через голову и растворилась в воздухе. Сзади раздался какой-то звук — передернули затвор? — и я, не разбираясь, рыбкой запрыгнул в ту точку, где только что исчезла Ксения.
   Прежде чем покинуть последнее считавшееся родным место на Земле, я разобрал пару яростных реплик, брошенных странно знакомым голосом.
   Приземляясь на чужой пыльный палас, я толкнул Ксению под колени, и она завалилась на меня.
   — Вот так и лежите, — прохрипел кто-то. — Не вставайте.
   Послышался металлический «клик-клак». Теперь уже я не сомневался: это был затвор.
   Со стены на нас смотрела печальная кабанья морда. Рядом с ней висела большая фотография: крепкий мужчина в камуфляже держит за уши двух убитых зайцев.
   — Шевельнетесь — пальну, — сипло предупредил незнакомец. — Тушками сдам, — добавил он и нетрезво заржал.
   На вид ему было лет шестьдесят: безнадежно спившийся мужик, вся старость которого заполнена водкой и грезами о славном прошлом. Хозяин квартиры производил впечатление человека беззлобного, однако он был пьян, и это обстоятельство вкупе с карабином калибра 7, 62 в дрожащих руках не сулило ничего хорошего. Рыло убиенного зверя со стеклянными глазами, давний снимок, увековечивший один из подвигов, и — возможность вновь стать героем.
   — Я считала, что настоящие охотники уже перевелись, — уважительно заметила Ксения. — Сибирь там или Африка — это другое дело. Но чтобы встретить родственную душу здесь, в Москве…
   — Пой, птичка, — осклабился мужчина, усаживаясь на скрипучий стул. — Сейчас за вами приедут.
   — Кто приедет, милиция?
   — Городской патруль. К соседу на той неделе тоже вломились. Трое, с ножами. Прямо в ванной их и казнили, вот так-то.
   — А почему в ванной?
   — С плитки кровь легче отмывается.
   — Куда нас занесло? — спросил я у Ксении.
   — Все туда же, в две тысячи шестой.
   — Когда это кончится?
   — Скоро уже, — заверил охотник. — По законам военного времени. А иначе с вами, барбосами, нельзя.
   — Что же ты нас сразу не убил? В газете напечатали бы: «не растерялся». И харю твою пьяную на всю полосу.
   — Мне слава без надобности.
   — По законам военного времени, говоришь? А за ружьишко тебя не накажут? Обидно получится.
   — Не стращай. Мы правила знаем: ствол пропилен, боек сточен.
   — Что же ты, урод, затвором клацал? — воскликнул я, поднимаясь с грязного пола.
   Мужик осознал, что проговорился, и его лицо приобрело плаксивое выражение. Он даже не пытался нас задержать.
   — Берите, сволочи, все берите, — захныкал он. — Грабьте старика!
   — Завтра ограбим, когда проспишься.
   Как только мы отошли от дома, рядом с ним затормозил открытый джип с четырьмя солдатами в голубых касках. Один остался за рулем, а трое вбежали в подъезд. Мы поспешили свернуть за соседний корпус.
   В нормальном времени от Конькова до Перова можно было добраться минут за сорок, но теперь оно испарялось, превращаясь в другое время — военное. Так сказал охотник.
   Метро по-прежнему не работало. На автобусной остановке отирались какие-то угрюмые люди, и мы присоединились к ним. Вскоре подошло и само транспортное средство — назвать автобусом ржавый сарай на колесах не поворачивался язык. «ЛАЗ» без единого целого стекла был полон. Его бока украшали непотребные рисунки, а двери и вовсе отсутствовали — пассажиры висели на ступеньках, рискуя сорваться.
   Мы чудом втиснулись в салон и поехали. Как выяснилось позже, автобусы здесь были единственным общественным транспортом и их маршруты пролегали вдоль веток метро. Соваться в центр мы не отважились и сделали пересадку на Садовом кольце.
   То, что я увидел из окна автобуса, было гораздо хуже, чем диктатура мистера Ричардсона. Большинство витрин оказалось заколочено высокими щитами, похожими на забор сельского куркуля, но толку от них не было. Тут и там юркие людишки, раздвигая болтавшиеся на одном гвозде доски, проникали внутрь. Из других калиток «уже выглядывали осторожные мордочки, набившие добром мешки и коробки».
   На всю Москву патрульных не хватало, поэтому солдаты стерегли лишь особо важные объекты, в то время как мелкие склады и лавчонки беззастенчиво грабились. Некоторые магазины охраняли сами хозяева или нанятые ими бойцы с цепями и дубинами. Между ними и мародерами постоянно вспыхивали короткие стремительные драки, в результате чего и тех и других увозили в маленьких голубых грузовичках, а товары, оставшиеся без присмотра, немедленно растаскивались. Торопливо унося свои трофеи, люди спотыкались, разбивали о мостовую бутылки и электронику, а за прохудившимися пакетами с крупой тянулись длинные варварские шлейфы.
   Когда мы с Ксенией вошли в квартиру, было уже темно. Я запер дверь, прикрыл форточки и сдвинул занавески. Перед глазами стояли серые лица, размалеванные автобусы и редкие двойки патрульных, шатавшиеся по одинаковым улицам.
   — Кушать будешь? — спросил я.
   — Если хочешь, я что-нибудь приготовлю, — устало проговорила Ксения.
   — Я сам. В прошлый раз у него было полно жратвы.
   — У кого?
   — У иуды.
   Ксения не стала напоминать, что иуда — это Михаил Алексеевич. То есть я.
   Полки на кухне были пусты, но меня это обрадовало. Может, в новой версии настоящего я уже нигде не служу? Не обираю харчевню бывшего лейтенанта, не внушаю страх бедолаге Одоевскому — просто живу. Не самое позорное занятие.