Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   — Если, допустим, не позволить мне передать Фирсову то письмо…
   — Решающей роли оно не играет.
   — Или снова наведаться к Алене?
   — Не терзайся, Миша, это бесполезно.
   — Все потеряно?
   — Почему же? Пока остается синхронизатор… — Тихон не закончил, но я прекрасно понял, что он хочет сказать.
   То же самое говорил и я, когда отнес в «Реку» рукописи. А за сорок с лишним лет до этого Фирсов уже начал строить свою Вавилонскую башню.
   — Ты хоть раз видел нормальное будущее? — спросил я. Больше из спортивного интереса, чем из-за желания услышать правду.
   — Да, — сказал он. И честно добавил:
   — Однажды. Две тысячи сто десятый год. Это рай.
   — Где он сейчас, твой рай? Только в памяти.
   — Он существует, — возразил Тихон. — Там, где не было синхронизатора. Там все развивалось естественным путем, там… Знаешь, что я оттуда вынес? Кроме приятного впечатления, конечно.
   — Оружие, — легко догадался я.
   — Вот так, Миша.
   В дверь опять позвонили. Я поднялся с табурета и пошел открывать, на ходу соображая, как отшить надоедливую соседку.
   — Побрился? — с порога бросил Кнутовский и, не дожидаясь приглашения, ввалился внутрь. — Молодец, а то смотреть тошно. Кто это у тебя? Здравствуйте, — поприветствовал он Тихона и принялся расшнуровывать обувь. — Надеюсь, гости нас извинят. Работа есть работа.
   — Какая еще работа?
   — Обыкновенная. Хватит отдыхать, заводи свой драндулет. С повестью пока обождать придется. Бумага есть? Я же тебе велел на складе получить! На чем распечатывать будем?
   — Ты чего раскомандовался? — возмутился я. — Пришел в гости — веди себя прилично!
   — Как ты сказал? — Шурик бросил ботинки и вплотную приблизился ко мне. — Не забывайся, Мефодий, не надо. Мы хоть и друзья, но всему есть предел.
   — Так вы тот самый Александр Кнутовский? — вмешался Тихон, отодвигая меня в сторону. — Много о вас слышал, давно мечтал познакомиться.
   — Очень приятно, — сухо улыбнулся Шурик. — Это кто? — бесцеремонно обратился он ко мне. — Еще один подающий надежды? Любишь ты с ними возиться, время тратить. Давай, Мефодий, садись. К утру не управимся — Одоевский шкуру спустит. Напрасно мы Локина раздраконили, его, оказывается, сам Иван Иванович почитывает. Будем хвалить. Идейная выдержанность, социальная направленность, что там еще? Стилистическое богатство.
   — Какой Иван Иванович?
   — Издеваешься, да? — страшным голосом спросил Кнут. — Ты при мне так не шути, не посмотрю, что в приятелях числишься.
   Меня, несомненно, принимали за кого-то другого. И кто — Шурик! Какие-то статьи, суровый Одоевский, идеологически полезные сочинения Локина… Но особенно меня покоробило высказывание о том, что я где-то там числюсь. Такого я от Кнутовского не ожидал. Неужели все настолько изменилось?
   — Александр Борисович, я прочитал вашу книгу. Получил огромное удовольствие, — снова подал голос Тихон.
   — Рад слышать. Какую именно? — Разъяренная физиономия Шурика на мгновение приобрела сходство с человеческим лицом.
   — "Ничего, кроме счастья".
   — Гм, вы что-то путаете, я такого не писал. Из последних — «Подвиг сержанта» и «Враги отступают», а про счастье даже не собирался. Внимательнее надо быть, дружище, ведь книга начинается с обложки.
   — И чего я тогда поперся его прикрывать? — разочарованно произнес Тихон. — Только неприятностей нажил. Тишка, хватит по чужим вещам лазить, пойдем. Всего хорошего!
   — Что, не узнаешь собственного родителя? — спросил я, игнорируя гневно-растерянные взгляды Шурика.
   — Я запомнил его иным.
   — Медные трубы. Чего ж ты хочешь от живого человека?
   — Уже не такого живого, как раньше. Тишка! Ну где ты там!
   — Разыграть решили? — Кнутовский попытался улыбнуться, но у него не получилось. — Мефодий, мы сегодня работать будем?
   Он некоторое время постоял на месте и, не дождавшись ответа, направился к компьютеру.
   — Сколько можно тебя звать?! — гаркнул Тихон, теряя терпение.
   — Не орите там, — прошептал Шурик. Он на цыпочках вышел из комнаты и аккуратно прикрыл дверь. — Спит. Забавный мальчишка. Ваш? Похожи.
   — Нам в дорогу собираться, — сказал Тихон. — После отдохнет.
   — Дорога никуда не денется, а ребенку требуется сон. Ничего, на кухне посидим. Все равно Мефодий бумагу проворонил. Гениальная рассеянность, твою мать! Напишем от руки, а в редакции распечатаем. Вам, кстати, как начинающему литератору, будет полезно потренироваться. Задание: хвалебный отзыв о романе, которого вы в глаза не видели.
   — Я не по этой части, — запротестовал Тихон.
   — Думаете, трудно? Дорогой мой, это же азы!
   Внезапно в прихожей послышалась какая-то возня.
   — Кто там? — спросил я, встревоженно выглядывая в коридор.
   — Кто здесь? — одновременно вскрикнуло эхо, пятясь к стене.
   Мы снова встретились. Я не предполагал увидеть своего двойника здесь, на родине, не думал, что две тысячи шестой год, единственное место, которое я занимаю по праву, мне придется с кем-то делить. Агрессивные пассажи Кнута хоть и намекали на разницу между мной и местным Мефодием, все же не давали повода усомниться в том, что эта версия, пусть извращенная, перевернутая, готова меня принять.
   Я надеялся занять свою нишу, прижиться и со временем все забыть — и обрести покой. Забыть по крайней мере о самом первом варианте настоящего, ведь я видал версии и похуже — гораздо хуже! — а здесь все-таки над пустырем летают голуби и нет этих проклятых броневиков. Здесь мы снова вместе и живем сами по себе. Пусть нами руководит негодяй Фирсов, он хоть не так противен, как мистер Ричардсон. А что до катастрофы, от которой мы никуда не денемся, которая все равно случится — просто потому, что она уже существует в будущем, — то, может, как-нибудь и обойдется.
   — Проходи, не стесняйся, — подбодрил я Мефодия, однако это ему не помогло.
   — Саша… — ошеломленно выдавил он, вцепляясь в вешалку.
   Испугавшись за деревянные крючки и душевное здоровье двойника, я бережно довел его до кухни и усадил на свою табуретку. Тихон сунул ему в рот сигарету и заставил затянуться. После нескольких вдохов Мефодий наконец моргнул и зашевелился.
   Все, что говорила Лидия Ивановна, оказалось чистой правдой. На подбородке Мефодия торчал жидкий светящийся клинышек, на который хотелось натянуть женские трусы. В остальном он мало отличался от того, что я привык видеть в зеркале. Вот только затравленный взгляд мне совсем не шел.
   — Саша, кто это? — взмолился Мефодий.
   — Ты, — Кнутовский выглядел более спокойным. — Я решил, что это ты. Теперь понимаю, что ошибся.
   — Продолжайте без меня, — заявил Тихон, вставая из-за стола. — Разбирайтесь тут, выясняйте.
   — Где таскался, раззява? — неожиданно набросился на Мефодия Шурик. — У тебя тут какие-то люди, а ты гуляешь! Ключи небось кому ни попадя раздаешь. Государство тебя жилплощадью обеспечило — оно ведь и спросить может. Устроил здесь постоялый двор!
   — Яблоки покупал.
   Подтверждая свое алиби, Мефодий метнулся в прихожую и притащил оттуда полиэтиленовый пакет с мертвыми буквами РОСПОТРЕБКООП.
   — Вызывай милицию, — приказал Кнут.
   — Нет уж, обойдемся, — возразил я. — Мы у тебя ничего не взяли, разве что покушали немножко.
   — А вещи? Ты мою рубашку надел.
   — Из-за такой мелочи расстраиваться! Я еще ботинки позаимствую, не босиком же мне идти.
   Хозяева времени и пространства начали приходить в себя. Высокая драма плавно низвелась до банальной кражи со взломом, и такой поворот устраивал, кажется, всех. Отдельные неурядицы вроде нашего сходства при желании можно было легко объяснить. Я уже видел в них это желание — втолковать друг другу, что не так уж мы и похожи, что замки в дверях стоят стандартные, что их имена нам известны по причине огромной популярности обоих. Кажется, я даже расслышал их пока еще не высказанные аргументы, неопровержимые доказательства того, что чудес не бывает. Им, хозяевам своего времени, без чудес было уютней.
   Тишка все еще не проснулся. Тихон нес его на руках, задевая за все углы. Всякий раз, когда мальчик вздрагивал, он тревожно замирал и вслушивался в детское дыхание, но Тишка спал крепко.
   — Я еще проверю, не пропало ли чего, — совсем осмелел двойник, однако Шурик велел ему заткнуться и не будить ребенка.
   Прощались, как в пошлом кино: местные литераторы вышли проводить нас в прихожую, и Мефодий, расчувствовавшись, презентовал мне старые кроссовки. Затем он подошел к зеркалу и старательно расчесал бородку мелким гребешком. От этого она стала еще прозрачнее и еще отвратительнее.
   — Сбрей ты ее на фиг, не позорься, — посоветовал я напоследок.
   Расставаться было не жалко.
   — Не понравилась версия? — спросил Тихон вполголоса.
   — Компьютер не того цвета. Я лучше что-нибудь другое поищу.
   — Другое — это какое?
   — Ты сам-то знаешь, куда идешь?
   — Нет.
   От метро двигалась целая толпа. Люди шли с работы — к горячему ужину, шкодливым детям и одинаково хорошим теленовостям. Они и сами были чем-то похожи, люди. Дурацкой уверенностью в своем дурацком будущем? В том, что завтра, хоть ты тресни, ничего не случится. Просто придет еще один день — серый, никчемный, спокойный. Он подарит еще одни сутки нормальной жизни — и ничего больше. А больше ничего и не надо. Люди твердо знали, что завтра будет похоже на вчера. И я им завидовал.
   — Ружьишко далеко спрятал? — поинтересовался я.
   — В Измайловском парке.
   — Прямо тут, что ли?
   — В двадцать шестом.
   — Ну и как там?
   — Что-то похожее я читал у отчима. Страшный сон, да и только.
   — Как ты узнал о его гибели?
   — А как узнают факты своей биографии? Вспомнил, — простодушно ответил Тихон. — Зато ума не приложу, откуда тебе известно про гранату.
   — Которой ты Иван Иваныча угрохал? Видел в твоем арсенале с такими же наклейками.
   — Я что, и чеку там же оставил?
   — Конечно, ее под окном нашли. Или подожди… Она из моего кармана выпала, когда я через окно летел.
   — А к тебе она как попала?
   — Да у тебя же и конфисковали! — Для Тихона такая недогадливость была непростительна. — Когда в автобус отвели — помнишь, у выхода стоял? — все отняли: и машинку, и чеку.
   — Эту? — он показал стальное кольцо, которое я тогда спутал с деталью от брелока.
   — Да. Теперь тебя не поймали, вот она и осталась. Или что-то не так?
   — Та граната тоже пошла на Фирсова. Только не в две тысячи первом, а в тридцать восьмом. В бункер я ее бросил, понятно?
   — Да какая разница?
   — В принципе никакой. Только странно все это.
   — Тем более что в бункере она не взорвалась. Иначе кто бы меня там допрашивал?
   — Теперь уже никто. Вовремя ты оттуда слинял.
   Дальше ноги не шли. Я остановился, пытаясь вспомнить, о чем мы только что беседовали. Как он сказал — никто? Что это значит? Погибли. Все. Зачем? Фирсова надо убивать везде и всегда, это правильно.
   — Но там же Ксения!! — крикнул я на всю улицу.
   — Кто?
   — Девушка, я тебе о ней говорил.
   — Миша…
   — Давай, Тихон, включай дырокол!
   — В подвале много комнат, — возразил он.
   — Днем нас держали в главной, с Лиманским.
   — Там, где керосин? Черт…
   — Включай, Тихон!
   — Подожди, надо сообразить, какого числа и во сколько. Может не получиться.
   — Ты же гений, — заклинал я. — Кнута успел из-под колес вытащить?
   — Успокойся, Миша. От спешки ничего не зависит. Важно не промахнуться, слишком рано — тоже плохо. Неизвестно, что сейчас у Фирсова в памяти. Боюсь, нас оттуда не выпустят.
   — Я сам пойду, только скажи дату.
   — Не горячись. Мы постараемся. Раз она тебе так дорога… Кто же знал?
   — Ты ее видел?
   — Я не заглядывал. Бросил, и все.
   — А если там никого не было?
   — Кто-нибудь да был.
   Обнадеживать Тихон не умел.
   Мы зашли на газон и укрылись за высокими неухоженными кустами. Нам повезло, что еще не зима и маленькие круглые листочки пока не оборвались. Какой-то мужик понимающе заулыбался. Я ответил красноречивым жестом, мол, ничего не поделаешь, пиво. Проснувшийся Тишка истолковал наш маневр напрямую и, позевывая и ежась от холода, начал расстегивать ремень.
   — Правильно, всегда пользуйся любым подходящим случаем, — назидательно проговорил Тихон. — Потом будет некогда.
   — Мы что, берем его с собой? — удивился я.
   — Нет, бросим по дороге!
   Тишка даже ухом не повел — то ли он еще дремал, то ли уже привык к чудному юмору взрослых.
   Поразмыслив, я последовал примеру ребенка. Будущее такой возможности могло не предоставить.
   Мы шагнули в дыру, и дома моментально обветшали, покрылись какой-то неуловимой пленкой старости, точно запаршивели. На улице заметно потеплело, да и солнце как будто поднялось выше. Тихон настроил синхронизатор на один из летних месяцев, скорее всего на август, и выбрал время около полудня. Две тысячи двадцать шестой.
   — Зимы не будет? — обрадовался мальчик.
   — Пока мы этого не захотим.
   На проспекте народные массы с невиданным энтузиазмом мели тротуары. Среди десятков метел не было двух одинаковых, из чего я сделал вывод, что каждый работник принес свою. В одежде преобладали густые темно-коричневые тона, но на моду это было совсем не похоже. В обуви также наблюдалось странное единообразие: женские модели практически не отличались от мужских и сильно смахивали на допотопные галоши. По обочине полз трясущийся трактор с прицепом, в который сваливали пыльный мусор.
   Многие окна семнадцатиэтажек были прикрыты рыжей фанерой, иногда попадались куски наглядной агитации с ничего не значащими фрагментами. На крыше одного из домов шатался, грозясь сорваться вниз, огромный щит с надписью «НЕТ ВОЙНЕ!». Вокруг этого дома никто не убирался.
   — До бункера лучше добраться здесь, — сказал Тихон. — В тридцать восьмом по камням будем тащиться неделю, а автобусов там нет.
   — За исключением одного, — уточнил я.
   — Конь вечно пьет за рулем, мы с такими не водимся, правда, Тишка?
   — Я дружу с кем вы, — дипломатично отозвался тот.
   Тихон пихнул меня локтем, приглашая посмеяться, но я не смог. Я пытался успокоить себя тем, что его граната взорвется только через двенадцать лет, однако самообман не удавался. Время относительно — это я уяснил давно и крепко.
   Дворники были не единственными людьми на улице: вдалеке, заложив руки за спину, прогуливался усатый страж порядка в черной форме; дамы несли крошечные, с претензией на изящество сумочки и полные каких-то предметов сетки; несколько мужчин, не иначе — местных чиновников, важно помахивали угловатыми чемоданчиками. Выглядели чемоданы совсем не опасно. Не так, как те, что привели к власти моложавого полковника Фирсова.
   — Подвал находится на площади Свободы. Где она у вас? — осведомился Тихон.
   — Скорее у вас, чем у нас.
   — В тридцать первом году ее не было.
   — В две тысячи шестом — тоже. Приехали…
   Мы опросили около десяти человек, но никто из них о такой площади не слышал. Разочаровавшись в трудоспособном поколении, я обратился к дряхлому дедушке, гревшемуся на скамейке, но и он в ответ лишь потряс седыми кудрями. Оставался еще добродушный милиционер, но его тревожить почему-то не хотелось. Все говорило о том, что никакой Свободы, то есть площади ее имени, в Москве не существует и наш вопрос мог быть истолкован как провокация.
   — Ты можешь объяснить, где в твоем времени располагался бункер? Что там было до войны?
   — По-моему, в центре, — пожал плечами Тихон. — Кажется, банк или библиотека.
   — А конкретнее?
   — На худой конец, доберемся через паром.
   — Ты же его сжег.
   — Дорога-то цела. Давай хоть оружие заберем.
   Половину станций темно-синей ветки успели переименовать, но «Измайловский парк» остался под прежним названием.
   Газеты оказалась такими же бесплатными, как и общественный транспорт, и Тихон, выходя из метро, прихватил толстое издание с крупным портретом над передовицей.
   — Увлекаешься политикой? — спросил я.
   — Болван, пулемет завернуть, — буркнул он.
   Дерево, под которым Тихон спрятал ствол, мы разыскали почти сразу, и я решил, что это добрый знак. Выкопав оружие, мы вернулись на асфальтированную дорожку и присели на крашеных пеньках. Тихон проверил, не высовываются ли из газеты металлические части, и перетянул сверток проволокой. Похоже, с терроризмом в двадцать шестом году дело обстояло неважно, в том смысле, что его, терроризма, не было вообще, поэтому двое нервных мужиков с ребенком и подозрительным пакетом никого не смущали.
   — Я вижу, вы не москвичи, — обратилась к нам женщина средних лет.
   — Да, приезжие, — ответил я, покрываясь потом. Как человек творческий я быстро нарисовал в воображении спецкамеру и пристрастного следователя с внешностью Левши. — У нас все в порядке, мы уже уходим.
   — Не торопитесь, — строго сказала женщина, подтягивая к себе тележку с оцинкованным коробом. — Поскольку вы гости столицы, то непременно должны…
   — Сударыня, мы никому ничего не должны, — отчеканил Тихон.
   — Я настаиваю, — та даже топнула ногой. — Живыми вам от меня не уйти.
   На представителя власти дама не тянула, к тому же она постоянно кривила губы и подмигивала правым глазом. Психическая, обрадовался я.
   — Пока не выберете открытки, не отпущу. По штуке на каждого, — ультимативно добавила она.
   Я подошел к ящику и перегнулся через заусенчатый бортик. Передвижная торговая точка, каковой оказалась коробка на колесах, была забита фотографиями знакомых с детства достопримечательностей. Чаще попадался Кремль, только звезды на башнях были почему-то темно-синими, в остальном же все выглядело вполне традиционно: МГУ, Большой, Бородинская панорама.
   Умиляясь, я не спеша перебирал открытки — на них, цветных и глянцевых, город почти не изменился. Людишки, превращенные объективом в спичечные головки, не играли здесь абсолютно никакой роли. Смешные игрушечные машинки ползли себе по дорогам, в небе поблескивали невидимые самолетики — все это было мелко и несерьезно. Только памятники на снимках оставались значительными и величественными, как, впрочем, и положено памятникам.
   Я взял в руки новую карточку и уже собрался положить ее назад — на ней был изображен неизвестный домище, построенный с большим чувством собственного достоинства, но совершенно без вкуса, — как вдруг что-то заставило меня передумать. Я присмотрелся к зданию, особое внимание уделяя окнам. Вид мраморных наличников рождал неуловимый отзвук чего-то пережитого, ощущение того, что однажды к этим гладким поверхностям я уже прикасался.
   — Тихон! — взволнованно позвал я.
   — Брось, Мишка, денег-то нету.
   — Зачем деньги? — Брови женщины отобразили график какой-то немыслимой функции. — Открытки бесплатно, — сообщила она, растерянно улыбаясь. — Берите, какие понравились.
   — Тебе эти окна ничего не напоминают?
   — Они, — подтвердил Тихон, взглянув на фотографию.
   Я перевернул карточку в надежде найти адрес дома, но на обороте было написано только одно: «Москва».
   — Где он? Что это? — потребовал я, тряся открыткой у самого носа женщины.
   — Дворец правосудия, — ответила она, вконец смутившись.
   — Адрес, адрес!
   — Площадь Мира, метро «Площадь революции», — не задумываясь сказала она. — Хотите съездить?
   — Можно взять?
   — Нужно. Вы сами-то откуда? Говор у вас необычный.
   — Издалека.
   Мы устремились вниз по дорожке так быстро, что Тишка едва поспевал.
   — Я понимаю — Дворец бракосочетаний, а вот Дворец правосудия… Инквизицией попахивает. Да и кого тут судить, у них куда ни сунься, везде все бесплатно.
   — А что, если они у себя коммунизм построили? — осенило меня.
   — Останься и проверь, — посоветовал Тихон.
   Архитектор схитрил: вместо того чтобы возводить новое здание, он до неузнаваемости реконструировал старое. Гостиница «Москва» подросла на несколько этажей, сменила облицовку и обзавелась граненым, как винтовочный штык, золотым шпилем. Теперь она звалась Дворцом правосудия, что, учитывая близость известного комплекса на площади Дзержинского, представлялось двусмысленным.
   У парадного входа бдили два милиционера, определенные сюда скорее для проформы — ломиться во дворец и так вроде никто не собирался.
   — Тишка, не вертись, — строго предупредил Тихон.
   — Постой, — схватил я его за рукав.
   К дому подъехал гробоподобный автомобиль, имитирующий лимузин, и на его заднем сиденье колыхнулась какая-то фигура. Пассажир поставил ногу на тротуар и тяжко, враскачку выбрался из салона. Человек стоял к нам спиной. Он был сед, сутул и тучен.
   — Ты чего? — насторожился Тихон.
   — Сейчас. Обернется или нет?
   Мужчина помедлил, словно решая, заходить ли ему в здание или сесть обратно в машину, затем, одернул пиджак и направился к мраморному крыльцу.
   — Никак себя увидел? — спросил Тихон.
   — Не знаю.
   — Ну так крикни. Если что — успеем смотаться.
   — Не хочу. Пошли.
   — Правильно. Возьми-ка, — он незаметно передал мне узкий нож с массивной металлической рукояткой. — От Мамы осталось.
   — Зачем он мне?
   — Мало ли. Пригодится.
   Седой одолел две широкие ступеньки, и милиционер распахнул перед ним идеально отполированную дверь. Мужчина что-то ему сказал и ступил на ковровую дорожку, начинавшуюся от самого порога. Он так и не обернулся.
   Тихон не обманул — здесь было то же самое. Любая тропинка вела к катастрофе, в каждом тридцать восьмом на месте Москвы тлела черная дыра — вылизанные ветром обломки, трагически ничтожные останки чего-то большого и бесконечно близкого. Убиенный город лежал на ничейной поверхности без упокойной молитвы, без надежды на погребение. Зазубренные края колотого камня врезались в мягкую подошву кроссовок, и от этого казалось, что земля, пестрое утрамбованное крошево, пытается обратить на себя внимание. Чем мы могли ей помочь? Даже оплакать ее мы были не в силах.
   Тишка присел на корточки и подобрал несколько сувениров: кусочек зеленого стекла, круглый пятнистый камушек и окислившуюся гильзу.
   — Возьму с собой, — сказал он.
   Тихон долгим взглядом посмотрел на мальчика и расчехлил пулемет. Брошенная газета рассыпалась на отдельные страницы и прилипла к сырому бетону, только лист с передовой статьей под жизнеутверждающим заголовком вяло потащился куда-то вдаль, пока не накололся на гребенку из острых прутьев.
   — Думаю, пора, — молвил Тихон и зашагал к темному отверстию в стене. — Жди нас, не отходи, — приказал он мальчику.
   В бункере было тепло и влажно, по стенам стекали крупные прозрачные капли. Из подвала доносились слабые отзвуки чьей-то речи. Толщу тяжелого воздуха пробивали только ударные гласные, поэтому далекий разговор был похож на неторопливую перекличку.
   Мы на ощупь добрались до лестницы и стали спускаться, пока не оказались на площадке, освещенной двумя керосинками. Я достал нож и сунул его в правый рукав, потом подумал и перепрятал в левый — на случай, если придется с кем-то здороваться.
   Внизу нас ждал незнакомый часовой с автоматом наперевес. Его лицо выражало недоумение и готовность нажать на спусковой крючок.
   — Пароль, — потребовал он, заранее зная, что мы не ответим.
   — Позови Петровича.
   — Эй! Кто-нибудь! — крикнул часовой в глубину коридора.
   — Я же сказал, Лиманского, — строго произнес Тихон.
   Ближняя дверь отворилась — из-за нее послышался стук сдвигаемых стаканов. После короткой паузы гортани горячо выдохнули, и одна из них недовольно спросила:
   — Какого хера?
   — Тут пришли, — кротко пояснил боец.
   — Чего? — Кто-то высунулся наружу и, разглядев в полумраке Тихона, всплеснул руками. — Вот так да! Живой!
   Голос принадлежал Куцапову, да и фигура, в особенности голова, были его. Мужчина устремился к нам, и, как только он поравнялся с одной из висевших на стене ламп, я окончательно убедился, что это Колян.
   — Где тебя носило? Мы уж обыскались! Иван Иваныч рвет и мечет!
   — Дату забыл, — сказал Тихон, украдкой посмотрев на часы. — Ну, здорово!
   Они обнялись, и я невольно заулыбался. Дважды убитый приветствовал неродившегося — в этом было что-то оптимистическое и вместе с тем потустороннее. Я протянул руку, но Колян лишь недоуменно покосился на Тихона.
   — Ты его проверил?
   — Свой человек.
   Куцапов меня не помнил. Я не знал, радоваться мне или огорчаться и как вообще это объяснить. Опять новая версия? Значит, Ксения не здесь, а где-то там, в другом тридцать восьмом, в другом бункере, с другими партизанами. А граната — где она?
   — Четыре минуты, — бросил Тихон.
   — Ты о чем? — осведомился Куцапов. — Почему без Кришны?
   — Он скоро вернется.
   — У вас же синхронизатор один на двоих.
   — Еще раздобыли.
   — И ствол у тебя какой-то не наш. — Куцапов достал пистолет, будто сравнивая его с оружием Тихона, но убрать почему-то забыл. — Где прибарахлился?
   — Фирсов у себя?
   — Все там. Веселый какую-то девку привел, сейчас допрашивают.
   — Зачем она вам? — спросил за меня Тихон.
   — Ее у ГИП отбили. Роджер все равно увольняться хотел.
   — Пойду отчитаюсь. Заодно и новенького представлю.
   — Я провожу, — предложил Колян, пропуская нас вперед.
   Он занял такую позицию, чтобы прострелить наши затылки быстро и не целясь — если в том возникнет необходимость. Мы прошли по залитому водой коридору, и я, забывшись, первым свернул к кабинету.
   — Сюда, — указал Тихон, делая вид, что останавливает меня за локоть. — Три с половиной.