Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   Затем телевизор показал лондонский Биг-Бен и карету, оказавшуюся ненастоящей. Диктор еще раз упомянул про динары, и у меня сложилось впечатление, что другой валюты в Англии нет.
   Тихо клацнул дверной запор, и в квартире появилась Ксения. На ней не было лица.
   — Я получила счет за электричество, — многозначительно сообщила она.
   — И что?
   — Сумма указана не в рублях.
   — В динарах?
   — Ты уже осведомлен?
   — Сам догадался. От Ванька я услышал только то, что в Австралии не зашкаливает.
   — А я кое-что узнала. — Ксения разулась и прошла через комнату. — Варвара, воду. Холоднее. Ой, что это здесь?
   Я сделал вид, что увлечен новостями.
   — Не красней, — рассмеялась она. — Ничего страшного, но на будущее запомни: Антошка.
   Ксения вымыла руки и, высушив их под тем же краном, откуда только что лилась вода, скомандовала:
   — Варвара, пока.
   — Так что ты выяснила? — спросил я, желая побыстрее переменить тему.
   — После того как мы разбомбили Прибалтику… — отрешенно проговорила Ксения и вдруг умолкла. Мы некоторое время смотрели друг на друга, потом она вздохнула и продолжила:
   — После этого ее приняли в НАТО. Вскоре европейские страны окончательно объединились в Единую Европу. А еще через несколько лет Единая Европа начала войну с США, теперь она могла себе это позволить. Воевали не за что иное, как за Россию.
   — И кто победил? Ставлю на Европу.
   — Не юродствуй.
   — Надоело, — отмахнулся я.
   Телевизор, о котором мы забыли, послушно выключился.
   — Победила действительно Европа, если это можно назвать победой. Россию они все равно не получили, им теперь не до нас. Пока две империи колошматили друг друга, на окраинах кое-кто поднял голову и окреп.
   — Кувейт, Ирак и прочие.
   — Они озолотились на топливе и чистых продуктах. А когда война прекратилась, они пришли на руины и объявили их своей собственностью.
   — Руины?!
   — Нас это не коснулось. ООН вовремя лишила Россию вооруженных сил и необходимости занимать чью-то сторону.
   — Теперь я понял. «У всех трещит» — это про счетчик Гейгера, что ли?
   — Наверное.
   — А Свободная Земля — это, стало быть, Америка. По ящику показывали рекламу, звали туда на поселение.
   — Возможно, это последнее, что нам осталось. Я ведь не рассказала тебе самого главного.
   Еще до того, как Ксения произнесла следующую фразу, я уже все понял. Она вернулась одна. Она никого не нашла. В две тысячи двадцать шестом тоже что-то сместилось: не пуговицы, не кофемолка, а то единственное, что могло остановить этот кошмар. Ее секретный Отдел.
   — "Четыре нуля"?
   — Отдела не существует. Он остался в другом настоящем, в правильном двадцать шестом. Здесь есть свои спецслужбы, но к дыроколу они не имеют никакого отношения.
   — Откуда такая уверенность?
   Ксения включила окно и, приложив ладони к прозрачной поверхности, долго вглядывалась в темнеющее небо.
   — Я по-прежнему работаю в разведке, — сказала она. — В Гвардии Исламского Порядка. От судьбы не уйдешь.
   — Значит…
   — Все потеряно. Чтобы выйти на Отдел, нужно вернуть историю в старое русло, а для этого необходимо остановить эксперимент, начатый Отделом. Это круг, и нам из него не выбраться.
   — А если разыскать того, кто был связан с Отделом в твоем настоящем? Вдруг он даст какую-нибудь зацепку?
   — Я почти никого не знаю.
   — А Мефодий? Он подойдет?
   — Ты можешь его найти? — встрепенулась Ксения.
   — Он сказал, что сохранил квартиру в Перове. Там еще собирались открыть музей. Но это он врал, конечно.
   — Мы же недавно оттуда!
   — Надо было переходить прямо в квартире. Если б не твоя конспирация, мы давно бы с ним встретились…
   За несколько часов на улицах ничего не изменилось: то же море автомобилей, едва ли продвинувшихся на километр, те же скорбные, сосредоточенные беженцы с узлами и чемоданами. На шестиполосной проезжей части машины выстроились в восемь рядов и все ехали по направлению к Кольцевой. Москва отторгала людей, не заботясь о том, что станет с ними завтра. В своем упорном стремлении к одиночеству город беспощадно выдавливал лишнюю биомассу.
   Теперь мы шли по течению и уже через полчаса были на месте. Стройка окончательно рассыпалась, и определить, сколько этажей существует в этом времени, стало невозможно. Нижние окна здания кто-то затянул мутной полиэтиленовой пленкой, за которой виднелись приметы нищего быта: бельевые веревки, снующие силуэты обитателей и дровяные печки, чьи пыхтящие трубы выходили прямо на второй этаж. По сравнению с этим бараком мой старый дом казался воплощением совершенства. Трещина в стене, забитая почерневшим тряпьем, и деревце, проросшее на крыше, не могли отнять у дома его главного достоинства: он все еще был пригодным для жилья.
   Мы зашли в подъезд. На внутренней стороне двери я разглядел истертый, много раз закрашенный, но по-прежнему читающийся автограф «Димон» и чуть не завыл от тоски. Я попытался представить то, чего лишился, нажав ребристую кнопку на машинке, но список потерь получался слишком длинным. В том списке было все.
   Циферки давно отлетели, оставив на ветхом дерматине два темных пятна. Звонок не работал, и я несколько раз ударил в дверь ногой. По ту сторону загрохотали какими-то железками, и в узкой щели между дверью и наличником появились настороженные глаза.
   — Чего надо? — подозрительно спросил хозяин, заглядывая за наши спины. Костлявый подбородок старика уперся в стальную цепочку, и его нижняя губа оттопырилась, обнажив редкие гнилые зубы.
   — Нам бы Ташкова повидать, — проговорил я как можно ласковее.
   — Нет таких, — быстро ответил хозяин, но уходить почему-то не торопился.
   — Ташкова нам, Мефодия, — умоляюще проговорила Ксения. — У нас к нему важное дело.
   — Какое? — оживился он, не теряя, впрочем, бдительности.
   — Нам нужен Ташков, — настойчиво повторил я.
   Дверь захлопнулась, внутри что-то звякнуло, и она открылась снова.
   — Заходите, — пригласил старик, тревожно прощупывая взглядом лестницу. — Быстрее, тепло уйдет! На кухню пожалуйте.
   Я узнал свой гарнитурчик и квелую занавеску, из которой солнце за двадцать лет выело так раздражавшие меня розовые цветочки. Вместо допотопной газовой плиты стояла покрытая ржавчиной «буржуйка», на ней, наполняя помещение смрадом, кипела кривобокая алюминиевая кастрюля. Трудно было поверить, что в нескольких остановках от этого убожества находится квартира Ксении, напичканная умопомрачительной техникой. Казалось, мы вновь перенеслись в прошлое, в какие-то дикие времена, где люди питаются собачьими консервами, а шедевры литературы полосуют на самокрутки.
   — Слушаю вас, — напомнил о себе хозяин. — Учтите: в долг больше не даю, только за наличные. Есть тушенка, фасоль, сухой картофель, — скороговоркой перечислил он. Затем повернулся к Ксении и добавил:
   — Утонченным натурам могу предложить духи.
   — Какие духи?
   — Что значит «какие»? — возмутился старик. — Духи — они и есть духи! Пахнут приятно.
   — Мы не за этим, — сказал я. — Нам бы Ташкова разыскать.
   — Не за едой? — растерялся он. — Зачем же я вам понадобился?
   Ксения носком ботинка подвинула мне табуретку — я собирался сесть прямо на липкий пол.
   — Дедуль, не шути так, — предупредила она, но я уже знал: он и не шутит.
   Человек выглядел гораздо старше Мефодия, передавшего мне дискеты. Ни лоска, ни блеска — лишь сгорбленный скелет, обтянутый пупырчатой кожей, Вместо мускулатуры — стариковские сухожилия, похожие на лапки насекомого. Крупный нос между дряблыми щеками заострился и приобрел форму маленькой чахлой свеклы. Одет, вернее, завернут старик был во что-то такое, что одновременно напоминало и плед, и мешок. Глаза… нет, посмотреть ему в глаза я не решился.
   — Так это и есть Мефодий, — сказала Ксения и тактично покинула кухню.
   Проводив ее тревожным взглядом, Мефодий воззрился на меня, требуя объяснений.
   — Не бойся, — успокоил я.
   — Я, милок, давно ничего не боюсь, — проговорил он, разворачивая один из слоев своей одежды-капусты.
   В его ладони появился компактный хромированный револьвер. Мефодий не угрожал, он лишь показывал, что обидеть его будет непросто.
   — Узнаешь? — спросил я, поворачиваясь то анфас, то в профиль.
   По дороге сюда я мечтал только об одном: плюнуть Мефодию в морду — но, глядя на это ничтожное существо, разгуливающее по собственной квартире с дамским револьвером, я растерялся.
   Мефодий-плагиатор тоже был жалок, однако им двигало тщеславие — черта низменная, но человеческая, родная. Пытаясь обыграть судьбу, он оставался по-своему честным и принял личное участие в тотальной лотерее под названием «Перекрои историю». Кто мог предвидеть, что тираж обернется гусарской рулеткой, где вместо полупустого барабана — пулеметная лента, которой хватит на всех. Он был подлец, но его подлость вписывалась в какую-то логику.
   Мефодий, которого я встретил здесь, вызывал лишь чувство гадливости. Меня не интересовала его биография — человек зарабатывал на чужой беде, и какое бы он ни пережил лихо, оно не могло ни оправдать, ни объяснить этого.
   — Послушай, Ташков, ты серьезно меня не помнишь?
   — Вроде на меня похож — в молодости. Нет?
   — Да, Ташков. Тебе привет от… — я назвал десяток имен, начиная с родителей и заканчивая Кнутом.
   — Откуда? — испуганно спросил Мефодий.
   Он потрогал свободной рукой револьвер, словно почувствовал, что тот стал мягким.
   Доказывать наше родство было противно, но необходимо. Когда Мефодий понял, что о первых тридцати годах его жизни мне известно все — лучше, чем ему самому, ведь моя память моложе, — он принял меня за приблудного отпрыска. Потом он решил, что я собираюсь его шантажировать, и вновь затеребил блестящий пистолетик.
   Ксении надоело отираться в коридоре, и она вернулась на кухню. Послушав минут пять, она зевнула и сказала:
   — Брось его. Неужели ты не видишь? Это не тот.
   Я отвлекся от бесплодного спора и пожалел, что битый час выворачивался перед каким-то коробом с костями. Действительно, если б Мефодий участвовал в эксперименте, он давно бы уже согласился с тем, что я — это он. Я умолк и встал, чтобы уйти, но в этот момент его ссохшийся, измельчавший мозг наконец проснулся.
   — Получается, мне сейчас одновременно и пятьдесят, и тридцать?
   — Нет, тридцать — это мне.
   — Миша, Мишенька! — зашептал вдруг он, хрипя и хапая меня за лицо. — Я так хотел… так сильно!
   — Пушку убери, застрелишь ненароком!
   Я стыдливо уворачивался от Мефодия, словно от родственника, больного сифилисом, но в своей нежности он был слеп и настойчив.
   — Вот ведь как, а! Счастье-то!
   — Счастье?! — крикнул я, негодуя. — Не смей произносить этого слова.
   — Да, Мишенька, счастье. Ты мной не брезгуй, не надо. Ты ведь сам и есть… Гадко тебе, да? Вот какая теперь коммерция. Куда старику деваться? Ничего, ничего. По три динара покупаю, по пять продаю, вот такой бизнес.
   — Что ты несешь? Какое счастье? Посмотри на себя!
   — Счастье, счастье… Наверно, хорошо молился. Как я, Мишенька, молился, чтоб такое вот свиданьице у бога выпросить! Не зря, значит. Я ведь кто сейчас? Червь? Червь! А раньше? О-о-о! Да ты сам помнишь: планы, черновики — черновики, планы, Ночи напролет. Мечтал удивить — себя, других… Алену особенно. Ты это… не вздумай! Ты сможешь! Не повторяй ошибок. Не для себя прошу, для тебя. Хоть ты без этого поживешь. — Мефодий выдохся и бессильно опустился на табуретку, но, будто испугавшись, что я уйду, взял меня за полу жилетки:
   — Не соглашайся с ним, ни в коем случае. Будет золотые горы сулить — не слушай. Не так все выйдет. Заработать хотел. Писанина — писаниной, а денежки не помешают. Связался с гадами этими, будь они прокляты… А ты не смей! У них свое, у них все легко и просто. Не для тебя это. Бизнес сраный. Вся жизнь к чертовой матери…
   Мефодий уронил голову и заплакал. Я погладил его по плечу — мне не пришлось себя заставлять, это получилось само собой.
   — Как же тебя скрутило…
   — Не то слово, Мишенька. Может, ты по другой дорожке пройдешь? Запомни: не слушай их, своим умом живи. Я, идиот, согласился… Костик этот, сволочь, и Куцапов, падла…
   Сердце провалилось вниз и там бешено заколотилось.
   — Куцапов?! И Костик? Какой Костик?
   — Костик-то? Афанасьев, какой еще… Это поначалу все гладко пойдет: тачку купил, двух любовниц завел — нашу и француженку… простите, девушка. Алена тоже довольна была. Работу бросила, зимой и летом в шубах рассекала… Только недолго.
   — Алена? В каком году это было?
   — В две тысячи третьем. А потом следствие. Колыма на горизонте замаячила, каторга. Колян ни причем, подпись везде моя… Хорошо, нашлись людишки, помогли отмазаться. Но я все отдал, все, что было! А потом… Эх!
   — А что с Аленой?
   — С благоверной? Так что ей сделается? Лежит, голубушка, на Востряковском.
   — Значит, она не ушла?
   — Куда? Все, как и я, надеялась на новый взлет, верила, что опять в струю попадем. Вот я и попал, видишь? Весь в струе, аж захлебываюсь:
   — Объясните, что творится в Москве, — попросила Ксения. — Я ведь тоже отсюда, с улицы Кандинского, а ничего не понимаю.
   — Кандинского? — удивился Мефодий. — Партизан из Сопротивления, девушка, не боитесь? В богатых кварталах они особенно лютуют. А что творится? Как всегда — новый виток истории. Под татаромонголом жили? Жили. Под немцем? Тоже было. — Он принялся загибать пальцы. — Потом под американцем, а теперь эти объявились — волки зеленые.
   — Почему все из города уезжают?
   — Кому же охота во двор бомбочку схлопотать?
   — Какую бомбочку?
   — Вакуумную, водородную, генно-синтетическую — там выберут, какую. Уж очень Китаю Москва нравится. Кремль, Алмазный фонд… Оружейная палата опять же не вся еще распродана. Так что, ребята, не задерживайтесь. Пока есть здоровье, сматывайтесь, и подальше. Ничего интересного здесь не предвидится. Подождите только, я вам деньжат дам. Под низкий процент, — невесело пошутил он.
   — Нет, не надо, — сказала Ксения.
   — Брезгуете, — опечалился Мефодий.
   — Просто они нам не понадобятся.
   — Тогда вот… — Он уковылял в комнату и вынес оттуда черную брезентовую сумку. — Тушенка, бобы в томате. С продуктами сейчас трудно. Возьмите, не ломайтесь. Когда жрать охота — все равно, из чьих рук.
   Консервы нам были не нужны, но мне не хотелось обижать Мефодия — жизнь и так его обделила дальше некуда. Ксения заметила мои сомнения и, чуть улыбнувшись, кивнула. Повисло неловкое молчание. Неизвестно, сколько бы оно продлилось, но мне на память пришла одна деталь, давно не дававшая покоя.
   — Мефодий, у тебя шрам на животе есть?
   — Аппендицит, что ли?
   — Большой такой, горизонтальный, выше пупка.
   — Нету.
   «Ну и хорошо, — подумал я. — Лишнее подтверждение того, что мы с ним разные. Меня Алена бросила, а его — нет. Да и Куцапов теперь вряд ли предложит совместный бизнес. И не надо. Но почему он простил мне раскуроченную машину?»
   — Пустышка, — подытожила Ксения, когда мы вышли на улицу. — Придется жить с тем, что имеем.
   Имели мы всего ничего: побочную ветвь развития, которая, отделившись от основного ствола, повела древо истории куда-то вкось. Вероятное стало реальным, а реальное?.. Чем стало оно — тенью? Призраком несбывшегося, смутным отпечатком ложной памяти?
   Где и когда произошел вселенский сбой, как теперь вычислить переломную точку? Для этого понадобится огромная команда историков, математиков и черт знает еще кого. Даже если удастся их найти и собрать вместе, придется им объяснять, «как должно быть», а для этого хорошо бы хоть что-то понимать самому.
   Спустился осенний непроницаемый вечер, однако фонари не зажглись. Движение продолжалось, но перестало быть таким шумным и суетливым, как днем. Мимо брели историки, математики и все прочие. Подойди к любому и расскажи, что ему ничего не угрожает, что его страна — не оккупированная территория, а Великая империя, правящая миром.
   Они не поверят. И будут правы, потому что это застряло где-то позади, в сказочной жизни под названием «Первичная версия». Что же остается?
   — Нет. Будем дырявить время столько, сколько потребуется, — хоть до Наполеона, хоть до динозавров. Пока не…
   Я замялся, раздумывая, что именно «пока», однако закончить мне не удалось: воздух сзади неожиданно сгустился и ударил по затылку. Тело сразу стало невесомым, и я начал взлетать, но почему-то очутился на земле. Кто-то аккуратно придержал мне голову, чтобы я не треснулся об асфальт. Потом меня встряхнули, перехватили под мышки и поволокли спиной вперед. Пытаясь поймать точку опоры, я начал перебирать ногами, но земля была слишком низко.
   — Ты дергалками, слышь… не дергай, — сказали сверху.
   Ксению тащили быстрее, поэтому мне были видны лишь ее ботинки, взрыхляющие каблуками сырой грунт. Нас волокли не к проспекту, а в обход, через маленький загаженный садик. Что нас ожидало по ту сторону дома, я не знал, но примерно догадывался.
   Из темноты возникла новая фигура и, заведя мои ладони за спину, сухо щелкнула чем-то металлическим. Запястьям стало холодно, а руки оказались склеенными в одну вывернутую, никчемную конечность. Потом меня перевернули на живот и обшарили карманы — более профессионально, чем патруль ООН, но все же не так ловко, как оперативники Федорыча. Кажется, я стал настоящим знатоком процедуры ареста. Браво.
   Меня поставили на ноги, и я наконец попытался осмотреться. Повсюду была непроглядная тьма, в которой выделялось лишь светлое лицо Ксении. Три широких силуэта сливались с деревьями и становились заметны, только когда начинали двигаться.
   — Что вам надо? — в меру дерзко спросил я.
   — Ты, слышь, помалкивай, — ответил тот же голос.
   Затем кто-то коротко свистнул, и к нам, сминая кусты, задом подъехал джип, такой же черный, как все вокруг.
   Салон был перегорожен неровной решеткой, а окна в заднем отсеке грубо заварены толстыми листами железа. Скамеек в тюрьме на колесах не было, и Ксения опустилась на пол, скрестив ноги по-турецки. Двигатель мягко зашелестел, и мы тронулись. Лампочку в салоне не включили, но в блеклом свете приборной доски было видно, как два похитителя снимают черные маски. Привыкнув к темноте, я разглядел, что двое других — водитель и тот, что сидел рядом с ним, — ни в каких масках не нуждаются. Они были неграми.
   Джип миновал садик и выехал в узкий переулок.
   Ни машин, ни пешеходов здесь не было, беженцы, давившиеся на магистралях, будто забыли о его существовании.
   — Как насчет повторного сеанса? — прошептал я.
   Выпрыгивать на ходу со связанными руками казалось полным безумием, но ничего другого на ум не приходило, да и скорость была значительно меньше, чем в прошлый раз.
   Ксения отрицательно покачала головой.
   — Они взяли… кинопроектор? — ужаснулся я.
   — Слышь, ты! Я тебе щас такое кино устрою, — пригрозил чернокожий на переднем сиденье. Из всей компании он был самым крупным и, похоже, самым злым.
   — Куда вы нас везете?
   Он грузно развернулся и погрозил мне толстым пальцем.
   — Надо было ему кормушку залепить, — заметил водитель.
   — Никогда не поздно, — отозвался пузатый, показывая мне широкий моток пластыря. — Слышь? Еще слово, и будешь дышать носом.
   — Молчи, — шепнула Ксения.
   Мы выбрались за город и поехали по темному шоссе. Что это была за дорога, я не понял. Луна истаяла до острого серпика и света совершенно не давала. Вглядываясь через решетку в окна, я видел лишь сплошную стену деревьев. Спидометр горел закругленным рядом символов, обрывавшимся на числе 85.
   Внезапно машина вильнула в сторону, и справа взметнулся ослепительный столб пламени. Водитель вернул джип на свою полосу, и меня прижало к задней стенке. Тусклая радуга из фосфоресцирующих цифр начала клониться вниз, обрастая недостающими фрагментами: 90, 95, 100…
   — Слышь, дурень! Убьемся! — воскликнул тучный негр, выставляя руки вперед.
   — Чего расселся? Вызывай прикрытие! — гаркнул водитель.
   Здоровяк закряхтел, тщетно пытаясь нагнуться к ногам. Двое белых молчали и лишь беспокойно возились на заднем сиденье, изготовив к стрельбе бесполезные на такой скорости пистолеты.
   Впереди ухнул еще один взрыв, на этот раз — точно посередине дороги. Сворачивать было некуда, и водитель ударил по тормозам. Мы влетели в опадающий огненный цветок, и через секунду послышался адский вой рвущегося железа.
   — Эй, сзади! Держитесь! — бросил пузатый, так и не найдя рацию.
   Я почувствовал, что джип заваливается на бок.
   Это продолжалось долго — гораздо дольше, чем он мог проехать на двух колесах. Машина давно должна была опрокинуться, но она продолжала плавно переворачиваться, будто находилась в невесомости.
   — Тут скоба, хватайся! — крикнула Ксения.
   Пламя уже иссякло, и салон забил густой, едкий дым. Тьма, резь в глазах, судорожный поиск чего-нибудь выпирающего, во что можно было бы вцепиться, и ощущение полета — знакомое и оттого вдвойне жуткое.
   — А-а! Маму-папу! — заорал, не выдержав, кто-то рядом, и его растянутое «у-у» влилось в длинный, надрывный скрежет.
   Джип упал на дорогу, и этот момент я еще помнил — значит, был жив. Машина покатилась — теряя по пути крылья, колеса, никелированные подножки — превращаясь в железного колобка, который ушел ото всех, кроме радиоуправляемой мины.
   Шесть тел — четыре в мягком салоне и два в квадратном металлическом коробе — летали, сталкивались, бились о стены, как горошины в погремушке, и нельзя было понять, кому повезло больше: нам с Ксенией или похитителям, проламывающим грудные клетки о спинки сидений.
   Наконец кувыркание прекратилось. Джип последний раз встал на нос и, едва качнувшись, рухнул в ту сторону, что когда-то называлась низом. В уши воткнулась могильная тишина, но и она вскоре рассыпалась от беспорядочных выстрелов, доносившихся из леса.
   Стрелявшие окружили автомобиль и принялись чем-то скрипеть.
   — Заднюю заклинило…
   — Выбивай лобовое…
   — Оно бронированное…
   — Эй, слышь… Вы только не умирайте, — раздалось спереди.
   Я открыл рот, позволяя солоноватому комку вывалиться на пол — сплюнуть не было сил.
   — Ксения…
   — Живая. А ты?
   — Вроде.
   Снаружи раздалось дружное «ух», и задняя дверь вырвалась вместе с замком и петлями. Меня ослепили ярким лучом света и удовлетворенно отметили:
   — Моргает!
   — Слышь! — зашевелился темнокожий. — Про меня не забудьте! Сжало всего, как персик в компоте.
   — Персик! — заржал человек с фонариком. — Левша, ты домкрат не забыл?
   — А чего?
   — Веселый застрял. Говорит, как персик!
   — Ха-ха-ха! — залился неведомый Левша. — Может, его теперь так и звать?
   — Лучше повидло. Веселый! Ты себе не все там отдавил?
   — Вот щас вылезу, и проверим.
   К машине подошел еще один человек и, включив плоскую лампу, просунул ее в разбитое боковое окно. Я увидел такое, от чего меня чуть не стошнило: одно из тел лежало на заднем сиденье лицом кверху, точнее сказать — вверх животом, поскольку его лицо превратилось в изжеванный кусок мяса, из которого торчал лишенный века глаз.
   Нас с Ксенией аккуратно извлекли из машины и перенесли на разложенное одеяло. Чуть позже к нам приковылял толстый негр, которого почему-то звали Веселым, и близоруко склонился над сложенными ладонями.
   — Слышь, посвети. Ключик выбрать не могу.
   Когда ключ нашелся. Веселый без всяких условий разомкнул наши наручники и сел рядом.
   — Ничего не поломали? — поинтересовался он. — Странно.
   Спустя некоторое время подтянулись и остальные. Кроме Веселого я насчитал еще четырех. У каждого на шее висел легкий асимметричный автомат без приклада с коротким стволом и длинным изогнутым магазином. Все были белыми, небритыми и одинаково взлохмаченными. В их лицах не было ни жестокости, ни даже азарта — лишь усталость и умиротворение. Дело сделано, говорили их глаза, в машине осталось три трупа — что ж, помолимся за их души.
   — Ты прямо добытчик! — сказал один из партизан, обращаясь к Веселому. — Харчей целую сумку притащил.
   — Это не мое. Ребята с собой несли.
   — Ты у меня штуку одну отобрал, помнишь? — спросила Ксения. — Черная такая, пластмассовая. Не потерял еще?
   — Синхронизатор, что ли? — отозвался Веселый. — Как можно? Вот, в целости и сохранности. — Он открыл металлический футляр и вытряхнул на ладонь дырокол. — Забирай.
   — Один шевелится, — крикнул кто-то, вернувшись к джипу. — Оставить?
   — Смотря кто, — ответил, с трудом поднимаясь, Веселый. Он приблизился к машине и, взяв водителя за шкирку, вытащил его на асфальт. — Не, — сказал он. — Этого оставлять никак нельзя, умный больно.
   — Тебе виднее.
   Негр достал пистолет, уткнул ствол в голову водителю и, что-то пробормотав, нажал на спусковой крючок.
   — Кажется, вертолет, — молвил Левша, прислушавшись. — Надо убираться.
   Он достал из-за пазухи блестящую коробочку и осторожно открыл. В ней, бережно завернутая в бархатный лоскут, покоилась… еще одна машинка.
   — Откуда? — воскликнула Ксения.
   — Синхронизатор?
   — Почему «синхронизатор»?
   — А что же еще?
   — Дырокол, — уверенно ответила она и, взглянув на меня, добавила: