Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   Ксения толкнула меня в спину, и я рыбкой влетел в мутную плоскость. Наше появление из ничего заметили только двое — их отличали выпученные глаза и отвисшие челюсти.
   — У психиатров прибавится работы, — проговорила Ксения. — Можешь перевести часы.
   — Я догадался. Но в какую сторону и на сколько?
   — Минус тридцать минут. Сейчас нас обстреливают из такси.
   — Полчаса? У тебя другая машинка!
   — Ты так и нарываешься на неприятности. Хочешь схлопотать коррекцию памяти?
   Мы сели в подошедший поезд, оставив двух очевидцев наедине с их прострацией.
   — А что ты говорила насчет родинки?
   — Он наверняка читал по губам.
   — Значит, для артикуляции… — разочаровался я.
   До конца поездки Ксения не сказала ни слова. Напуганный коррекцией памяти, я тоже старался помалкивать. Она не сразу сообразила, где находится нужный выход, и тогда я взял ее узкую ладонь в свою. После всего того, что Ксения для меня сделала, продолжать выкобениваться было бы с моей стороны свинством. Охотники больше не показывались, из чего следовало, что машинки у них нет.
   — Чего они от тебя хотят? — спросила Ксения. — Очень серьезные ребята, даже не представляешь, насколько.
   Вместо ответа я закурил. Меня и самого тревожил этот вопрос.
   — Что ты называл парком? Вон тот плешивый садик? И сюда мы тащились через весь город! Здесь же полно народу.
   Я почувствовал себя полным идиотом и, чтобы как-то занять руки, закурил вторую.
   — Придется ждать дотемна, путешествий на сегодня достаточно.
   — В две тысячи шестом будем тоже ночью?
   — Разумеется. Хватит тех двоих, что видели нас в метро.
   С Мефодием мы договаривались, что я вернусь с шести до двенадцати вечера. Что ж, я даже не опоздаю.
   У меня кольнуло сердце — ведь я вывожу Ксению прямехонько на ее «пассажира». Ничто не пропадает и не возникает из пустоты, все уже есть: младший бросил меня в мексиканском ресторане, а я, такой умный и благородный, сдаю с потрохами старшего. Вряд ли Мефодия похвалят за его самодеятельность.
   С другой стороны, у нас с ним была одна машинка на двоих, и она пропала. Какой бы приговор ему ни вынесли, это будет лучше, чем навсегда остаться в прошлом.
   До наступления сумерек мы просидели на скамейке, но никакой информации я из Ксении не выудил. Возможно, Кнуту и удалось бы ее разговорить, но я, несколько раз услышав «Не твое дело», заткнулся. К вечеру у меня кончились сигареты, и я купил новую пачку.
   — Оставишь здесь, — приказала Ксения.
   — Да ничего не будет.
   — Уже есть.
   Она была права. К вопросам, на которые я так и не нашел ответа, прибавилась история с билетами на метро. О стрельбе из такси думать не хотелось. Я старался себя убедить, что это всего лишь недоразумение, такое же, как с угоном «ЗИЛа», хотя было ясно, что люди со спецвооружением не ошибаются. По крайней мере, три раза подряд.
   Ксения вынула машинку и потыкала пальцем в круглые кнопки-пуговички.
   — Что, так интересно? — усмехнулась она, перехватив мой взгляд. — Ну, посмотри. На табло горело: 2006.09.20.23.30.
   — Во сколько ты договорился встретиться со своим приятелем?
   — До двенадцати успеем. Только он мне не приятель.
   Мы шагнули в зыбкую, слабо светящуюся плоскость, и рябина, одиноко торчавшая слева, из чахоточной веточки превратилась в молодое самоуверенное деревце. За жидкими кронами виднелись желтые пятна горящих окон, и, пройдя совсем немного, мы оказались перед стеной многоэтажек.
   — Куда сейчас?
   От автобусной остановки расходилось несколько тропинок, в том числе и та, что вела через пустырь прямо к моему дому.
   — Мимо стройки будет быстрее.
   — Стройка — это хорошо. Сразу видно, все ли по-прежнему.
   — Ты на самом деле беспокоишься? Значит, повлиять на будущее все-таки можно?
   — А разве не за этим ты возвращался в две тысячи первый год?
   Мысль была настолько простой, что я удивился, как это она до сих пор не пришла мне в голову. Конечно, будущее меняется! Я же сам отнес в «Реку» рукописи, теперь я маститый писатель. В меня стрелял долбанутый Куцапов, и на моем животе белый рубец, точь-в-точь как у Мефодия. Ко всему прочему я помирился с Аленой — помирился до того, как развестись, и теперь… Теперь я женат?!
   — Ксения, возможно, мы идем не туда. Я должен жить в другом месте.
   — Надеешься, что прославился и переехал в особняк с павлинами?
   Из-за дома выглянула югославская стройка, и я машинально подсчитал количество готовых перекрытий.
   Двух этажей не хватало.
   Я повторил попытку. Так и есть. Днем, когда я ходил за яблоками, — сегодня днем! — их было двенадцать, к вечеру осталось лишь десять. Даже если кому-то приспичило демонтировать здание, сделать это так быстро он бы не смог.
   — Не сходится? — угадала Ксения.
   — Чуть-чуть, — ответил я, улыбаясь, как тот ребенок, что по шалости спалил деревню.
   Мостки, проложенные вдоль забора, куда-то исчезли, и, добираясь до асфальта, мы изрядно перепачкались в глине и отсыревшей извести. Лампочка в подъезде не горела, и кодовый замок мне пришлось открывать на ощупь. Ксения молчала, изредка посматривая на улицу. Когда мы оказались в лифте, она спросила:
   — У вас всегда так безлюдно?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Мы никого не встретили. Ни одного человека.
   Я пожал плечами, потому что не знал, что ответить. Шляться по стройке в полночь никто не обязан.
   Подойдя к своей двери, я немного успокоился.
   Дверь была моей, это подтверждали и цифры 88, прибитые мною не совсем ровно, и царапина на коричневом дерматине, появившаяся уже при мне. Ксения коротко взглянула на меня и надавила кнопку звонка. Потом еще раз.
   — Куда он мог деться?
   Я вставил ключ и осторожно повернул. В прихожей висело родное залапанное зеркало, из встроенного шкафа высовывался знакомый рукав. На сердце отлегло. Я прошел на кухню. Пепельница была полна окурков и пакетиков из-под «Липтона». Других следов Мефодий не оставил.
   — Так где же пассажир? — спросила Ксения
   Я разыскал пульт от маленького «Витязя» на кухне. По всем каналам показывали только черно-белую рябь. Будильник также не работал. Я достал его из серванта и встряхнул — иногда это помогало. Часы были подозрительно легкими. Я откинул тонкую пластмассовую крышку и обнаружил, что батарейка исчезла. Странно, совсем недавно я поставил новую «ВЭФ» рижского производства.
   — Ты что, живешь без телефона? — поинтересовалась Ксения. — Я забыла, вы пользуетесь мобильными, или их изобрели позже?
   Телефонный аппарат пропал, и это было уже слишком. Что же, Мефодий совсем очумел? Ладно, на месте старику не сиделось, но на фига, спрашивается, ему мой телефон — допотопная модель с дисковым набором. Я как-то пытался в него залезть — ни одной пайки, все на винтиках. Говорят, их собирают эстонские зэки.
   — Можно разбудить соседей. Постучимся и спросим, не встречался ли им пришелец из будущего.
   — Смешно. — Она села на диван и закурила. Сделав несколько затяжек, Ксения затушила сигарету и, прикрыв глаза, процитировала:
   — "Они знали, что плохо будет всем, но каждый верил, что его не коснется".
   — Откуда это?
   — Так, не важно. Вот что, Миша, проверь квартиру. Мебель, одежду, посуду и так далее. Все, что найдешь необычного, диктуй.
   — Для чего?
   — Составим список изменений, так будет легче. Не к соседям же идти в самом деле. Тем более что они ничего не помнят. Вернее, не подозревают, что был и другой вариант настоящего, тот, который, благодаря двум идиотам, превратился в побочную ветвь истории.
   Я хотел возразить, но Ксения молча указала на окно, и я, вспомнив о пропаже двух этажей, осекся.
   — Может, хоть на завтра отложим? Утро вечера мудренее. Да и с телевизором придумаем что-нибудь.
   — Спать хочешь? — спросила она, но ее сострадание было сродни участию опера, заарканившего меня по дороге в издательство. — Покури, пройдет.
   Ксения вытрясла из своей пачки сигарету и даже поднесла мне зажигалку. Сигарета ничем не отличалась от тех, к которым я привык, да и дым был самым обыкновенным, разве что полегче, словно у дамского «Пегаса». Однако после третьей или четвертой затяжки я понял, что табачок у девочки не простой.
   — Долбитесь, стало быть, в своем будущем.
   — Это как?
   — "Травкой" балуетесь.
   — Обычный стимулятор. Его даже беременные курят, особенно если двойня.
   Дотянув бодрящую цигарку до самого фильтра, я принялся за осмотр. Движения мои стали точны и выверенны, мысли дисциплинировались и потекли, против обыкновения, в нужном мне русле. Методично проверяя свое имущество, я попутно сочинил недурственный сюжет для рассказа и решил, что было бы здорово запастись волшебным куревом впрок.
   Результаты ревизии были следующими: не считая батарейки в будильнике и телефона, из квартиры исчезла кофемолка, а также сломанный тысячу лет назад миксер и не новая, но еще приличная куртка. Кроме того, не работал телевизор, а парадно-выходная рубашка лишилась всех пуговиц. Кажется, еще пропало несколько дискет с играми, впрочем, они всегда валялись где ни попадя и могли потеряться задолго до встречи с Мефодием.
   — Теперь нужно найти связь между этими предметами, — проговорила Ксения, покусывая ручку. Ручка была моей, но я не возражал. Мне было приятно, что на колпачке останутся следы ее ровных белых зубок. — Куртка — понятно. Телефон и кофемолка… допустим. Но зачем срезать пуговицы?
   — Есть предположение. Он забрал все, что сделано в Прибалтике. Даже батарейку. Вероятно, пуговицы тоже оттуда. Сделаны в каком-нибудь Шяуляе или Паневежисе.
   Версия родилась сама собой. Я просто выплюнул ее, не подумав, но теперь мне казалось, что она близка к истине.
   — А телевизор? Не смог унести и сломал?
   — Что ты меня допрашиваешь? Хочешь яблоко?
   — Хочу.
   Мы вышли на кухню, и я поставил чайник.
   — Извини, ничего вкусного нет. Только макароны и тушенка.
   — Пойдет. Отдыхай, я сама сделаю.
   Пока вода закипала, мы дружно грызли яблоки, и мне уже не было жалко того рубля, что я переплатил наглому латиносу. Потом я выкурил сигарету — свою, поскольку Ксения больше не угощала.
   — Макароны сейчас варить или на завтра оставить? — спросила она.
   Значит, завтра мы проведем вместе!
   — Нам еще пассажира разыскать нужно, — сказала она, заметив мою радость. — Молитесь оба. Если недостроенный дом — единственный ущерб, который вы нанесли человечеству, то считайте, что вам повезло. Но думаю, этим не ограничится. Куртка, кофемолка и телефон. Для чего? Стели себе на кухне, — неожиданно закончила она и встала из-за стола.
   — Спокойной ночи, — вежливо произнес я, но Ксения не ответила. Наверно, у них это не принято.
   Я долго ворочался, задевая ногами табуретки и мечтая о том, как наберусь храбрости и прилягу рядом с Ксенией — хотя бы на самый краешек.
   — Ты не спишь? — спросила она из комнаты.
   В голове взорвались тамтамы, и сердце, воя от радости, погнало горячую кровь к отдаленным участкам тела. Я лежал ровно одну секунду, дико соображая, что мне делать — ответить, что, да, мол, не сплю, или сразу пойти к ней, ведь она этого ждала!
   Я отбросил одеяло и вскочил. Вот оно как! Мир устроен куда проще, чем кажется на первый взгляд. Долой условности, на дворе двадцать первый век! Под одной крышей мужчина и женщина, оба молоды, и оба хотят одного и того же!
   Мои босые пятки успели сделать два гулких шага.
   — Я прошла специальный курс рукопашного боя, — томно сообщила Ксения. — Спи, Миша…
   Мне снились люди. Обычные милые люди, спешащие по своим делам. Каждый нес в правой руке какой-нибудь чемодан или сумку, из которых мне в лицо смотрели зоркие зрачки стволов. Немощная старушенция с седым пучком на затылке остановилась рядом, чтобы поправить кошелку. Между пакетом молока, батоном хлеба и двумя луковицами в сетке что-то блеснуло. Старушка прицелилась и улыбнулась…
   Утром Ксения сварила макароны — из ее рук они казались амброзией даже без тушенки. Затем мы выпили жидкого чая — сволочь Мефодий оставил только один пакетик, и нам пришлось заваривать его на двоих. После завтрака Ксения вымыла посуду. Она сделала это так естественно, что я невольно вспомнил Алену.
   Пульт от телевизора лежал прямо под рукой, и я ни с того ни с сего нажал на зеленую кнопку.
   — Вчера о своем присоединении к экономическим санкциям против Российской Федерации объявили Австралия, Объединенная Англия, Заир и Лесото, — сообщил, фотогенично улыбаясь, незнакомый диктор. — Таким образом, на сегодняшний день в эмбарго участвуют уже пятьдесят две страны, причем сорок одна из них заявила о полном разрыве всяческих отношений с Россией и отозвала своих дипломатических представителей. Продолжается массовый отъезд лиц, временно проживающих на территории Российской Федерации.
   Ксения остервенело щелкала зажигалкой. Я попытался ей помочь, но мои руки тряслись еще сильнее.
   — Что он говорит? Это шутка, да?
   Она сделала несколько затяжек и передала сигарету мне.
   — Какие санкции? Какое, на хрен, эмбарго? — Я переключил на другую программу, но лучше бы я этого не делал.
   — …поэтому еще раз напоминаю, — с несильным, но раздражающим акцентом говорил мужчина в иностранной военной форме. — В городах Абакан, Актюбинск, Алма-Ата… — Он нудно перечислил все мало-мальски значимые населенные пункты Федерации, при этом назвал Петроград Петербургом и упомянул какой-то Волгоград. — …с четвертого августа введен комендантский час. На улицах этих городов после двадцати двух ноль-ноль могут находиться лишь лица, имеющие пропуск, выданный районной комендатурой. Всякое передвижение…
   Из тридцати шести каналов работали только два государственных. Все остальные показывали либо «сетку», либо вообще ничего.
   — Беда, — проронила Ксения.
   — Бред, — уточнил я.
   — Бред? Так сказал лаборант, который собственноручно ввел крысе цианид, а через пять минут увидел ее живой и здоровой.
   — Я в курсе.
   — То, о чем объявил полковник, — тоже про крыс. Про триста миллионов крыс, пострадавших неизвестно за что.
   — Вот почему стройку забросили, — не к месту догадался я. — Бегут югославы.
   — Бегут. А что у меня дома? Двадцать лет экономической блокады. Кошмар.
   — И все из-за меня?
   — Вчера думала — да. Там, в две тысячи первом, за тобой подчистили, но что-то могло и остаться. Авария, например. Куда ее денешь? Но пять лет, и такие последствия! Вряд ли.
   — Сначала надо узнать, в чем дело. С какого перепугу вдруг санкции, комендантский час и прочее. Сходить, что ли, правда к соседке? Она бабулька словоохотливая, только спроси, не отвяжешься.
   — Какая соседка? Очнись же наконец! — разозлилась Ксения. — Это ты считаешь, что отсутствовал несколько часов. А для остальных все случилось не сегодня и не вчера. О чем ты ее спросишь? Что произошло пять лет назад? Или четыре? Что было потом? В две тысячи первом мы перевели стрелку. На один градус, на пятнадцать — неизвестно. И все пять лет поезд ехал с прежней скоростью, и где он оказался в результате…
   — Мы? — переспросил я.
   — Ты, — поправилась Ксения не очень уверенно. — Ну ладно, я там тоже кое-что… Чуть-чуть. Но это касается только одного человека, — добавила она скороговоркой.
   — Так и я, кроме себя никого не трогал.
   — А вышло вон как…
   — Вообще-то не все еще потеряно. Машинка у нас, значит, есть возможность все переделать, расставить так, как было.
   — Что переделать?
   — Ну, взять, к примеру, меня. Отнес в издательство ненаписанные романы — это первое. Их можно забрать обратно.
   — Не беспокойся, уже сделано.
   — Премного .благодарен. То-то я смотрю: ни особняка, ни павлинов. Второе — потасовка в ресторане. Вернуться и предупредить себя, чтобы прошел мимо. Куцапов, конечно, все равно нажрется и, может быть, даже кого-то подстрелит. Но не меня. Я имею в виду не то, что…
   — Ой, да правильно я тебя поняла! — скривилась Ксения. — Только ерунда все это. Так ты сделаешь еще хуже. Появишься в прошлом уже не в двух, а в трех экземплярах. Потом помчишься исправлять сделанное уже тем, третьим. Абсурд. Ну и самое главное: авария. Я ведь ее наблюдала от и до. Знаешь, сколько народу побилось? Как ты ее собираешься предотвратить — броситься под такси, в котором ехал со своим другом?
   — Если б знать, из-за чего она произошла.
   — Самое интересное я пропустила. Слышу только — грохот, и машина ваша переворачивается. Спасибо, грузовик подстраховал.
   Мы еще с полчаса смотрели телевизор, однако ничего нового не увидели. Никакой рекламы, никаких фильмов и развлекательных программ, только постоянные напоминания про комендантский час и предупреждения о необходимости быть бдительными, не поддаваться на провокации и по любому поводу набирать 02.
   Для того чтобы получить представление о происходящем, нужно было выйти на улицу, и я стал собираться.
   — Документы возьми, — посоветовала Ксения, но тут же раздумала. — Нет, не надо. Вдруг здесь новые образцы какие-нибудь ввели.
   — Если б ввели, они бы у меня были. Я же эти пять лет прожил вместе со всеми, а не в воздухе провисел. Хотя не представляю, как это может быть.
   — Мы оба выпали, Миша. Ты — из своего времени, я-из своего.
   Мне хотелось ее утешить, сказать, что все будет пучком — вот только сгоняем в Две тысячи первый, — но врать было противно. Когда дяденька с орденом за заслуги перед отечеством — не твоим, а его, далеким и чужим, отечеством — говорит тебе:
   «Хароший мальчик пит вотка и играйт балалайка, плахой мальчик висет на верофка», — вера в светлое будущее начинает таять.
   Из дома я выполз, как вор, пригнувшись и подозрительно вглядываясь в каждого встречного. Ксения предложила составить мне компанию, но я приказал ей остаться дома. Второй выпуск новостей, в котором говорилось о том, что правительство планирует ввести продовольственные карточки, подкосил ее окончательно.
   Прохожие, такие же сгорбленные, как я, отвечали мне такими же косыми взглядами. Люди — их было совсем немного — шли быстро и не дыша, будто протискивались в узком коридоре между пьяными хулиганами. Так ходили только беженцы из фашистской Монголии, и то неделю-две, пока не привыкали к тому, что их никто не схватит и не бросит в застенок.
   Сначала мне почудилось, что над Москвой навис туман: дома были серыми и какими-то влажными, улицы жаждали уборки и солнечного света. Потом я сообразил, что во всем виновата реклама, вернее, ее отсутствие. Привычные транспаранты и щиты исчезли, остались только ржавые рамы вдоль проезжей части. Машин почти не было. Даже деревья тяготились своей осенней наготой и от этого казались еще более убогими и совсем черными.
   У магазина «Автозапчасти» копошились двое рабочих. Тот, что повыше и помоложе, стоял на складной дюралевой лестнице и колотил молотком по ярко-красной вывеске над входом. Я деловито поздоровался. Он посмотрел на меня сверху вниз и шумно утер нос.
   — Сигаретой не угостишь? — спросил второй, сидевший на деревянном ящике.
   Я полез в карман, но вспомнил, что оставил почти полную пачку на лавке в две тысячи первом. Дома сигарет не нашлось; сегодня было первое утро, когда я не покурил перед завтраком.
   — А что, магазин закрывается?
   — Почему закрывается? Оформление меняем, как положено. Теперь на двух языках будет — на русском и на английском.
   — Зачем?
   Мужик на стремянке перестал стучать и, сунув молоток за ремень, снял с кронштейна правую часть вывески.
   — Ты че, парень, только проснулся? — он спустился вниз и передвинул лестницу. — Как Ричард велел, так и делаем.
   — А нам что? — добавил второй. — Мы их не рисуем. Повесить? Пожалуйста. Убрать? Пожалуйста. Работа!
   — Ты иди куда шел, не мешайся тут. Я приблизился к метро и растерянно остановился. На месте гомонливого рынка зябли пустые ряды. У перекрестка высилась пирамида из желтого песка. Несколько человек наполняли им брезентовые мешки. Неподалеку стоял голубой джип с большими буквами «UN» на двери. Это не мой город, не моя страна. Это не моя жизнь.
   — Здравствуйте, Михаил Алексеевич! Сзади неслышно подошел пожилой мужчина.
   С его шляпы тоненькой струйкой стекала вода. Дождь.
   А я и не заметил.
   — Здравствуйте, Михаил Алексеевич, — повторил он, старательно выговаривая отчество. Незнакомец улыбался так заискивающе, что мне за него стало совестно.
   — Здрасьте. Не припомню…
   — Одоевский, — услужливо подсказал он. Я подумал, что люди с такой фамилией не должны кланяться тому, кто им годится в сыновья.
   — Хотел вот справиться, Михаил Алексеевич. Извините, вижу, вы не в настроении, но все же…
   Как там мое…
   «Дельце», подумал я. Если он скажет «дельце», я плюну ему в лицо. Потому что Одоевские не должны…
   — …заявленьице.
   Он безнадежен. И как в тот раз, после выстрела Куцапова, я удивился: где я?
   Не говоря ни слова, я направился в сторону «Покушай».
   Внутри было пусто. За стойкой дремал усатый здоровяк в мятом фартуке. Дверь хлопнула, стекло в ней задребезжало, и человек сонно поднял голову. На его румяной физиономии возникло недовольство, но через мгновение оно сменилось подобострастием.
   — О, какие гости! Михаил Алексеевич!
   — А где Ян? — спросил я, про себя отмечая, что никогда раньше усатого не встречал.
   — Ян? — озаботился тот. — Извините, не…
   — Хозяин кафе. Мужчина побелел.
   — Так… я и есть хозяин.
   — Ах, ну да!
   — Михаил Алексеевич… уф-ф, так ведь и до инфаркта… — промямлил он. — Вам посмеяться, а у меня дети.
   — Налей-ка ты мне водки.
   — Водки? — заулыбался он. — Вы бы, Михаил Алексеевич, лучше героину попросили. Или уж сразу атомную бомбу. — Усатый несолидно захихикал. — Нет, мы люди честные. Законы уважаем. Они ведь для чего писаны — чтоб простой человек их соблюдал. Неукоснительно.
   Слово «простой» он произнес с едва заметным ударением: кто захочет — расслышит, кто нет — пропустит мимо ушей. Я расслышал. И догадался, что с усатым нас разделяет не столько прилавок, сколько разница в положении. Так же как с тем, в мокрой шляпе. С Одоевским.
   Положение — у меня?
   — Значит, водку не наливаешь. Ну а поесть-то у тебя можно?
   — Вы, Михаил Алексеевич, сегодня такой загадочный… Проверяете нашего брата? Это правильно.
   — Нет, я серьезно. Кушать хочется. Написано же: «Покушай».
   — Приготовить, конечно, недолго, но если честно, Михаил Алексеевич… Я ведь не ожидал, что вы заглянете, — снова разволновавшись, залебезил хозяин. — Если б заранее — тогда другое дело…
   — Короче, — оборвал я.
   — Может, как всегда, обойдемся наборчиком?
   — Давай как всегда.
   Хозяин убежал в подсобку и вынес оттуда бумажный пакет, доверху набитый консервными банками.
   — Вот так, за донышко, — заботливо проговорил он. — Порвется не ровен час.
   — Спасибо. Сколько с меня?
   — Ну что вы, Михаил Алексеевич! Обижусь.
   — Бесплатно, что ли?
   — Вы так спрашиваете, я прямо не знаю, — засмущался усатый. — Ведь я вас очень уважаю, мы все вас очень уважаем, поверьте.
   — Послушай, скажи мне одну вещь. Считай за шутку или как хочешь. — Я поставил пакет на стойку и положил руку ему на плечо. — Кто я?
   — Заступник наш, спаситель…
   — Кто я такой? По должности.
   — Ну, если угодно… Вы заместитель куратора муниципального района «Перово», Николая Трофимовича заместитель. Кланяйтесь от меня, как увидите. Очень все…
   — Что еще за куратор?
   — Уполномоченный наблюдателя по Восточному сектору, — испуганно проговорил хозяин.
   — Какой наблюдатель, какого сектора? Рожай быстрее, что мне из тебя по капле выдавливать приходится?
   — Восточного сектора. Наблюдатель ООН, мистер Ричардсон.
   — Англичанин?
   — Американец.
   — Вот теперь ты мне скажи, мурло, откуда в Москве взялся какой-то Ричардсон?
   — Не знаю. До него Баркер был.
   — А до Баркера?
   Усатый прищурился, сканируя меня своими холодными глазами. Маска лакейства вдруг спала, и за ней проступила горечь. Нормальное человеческое чувство. Я перегнулся через прилавок и прислонился лбом к его жесткой шевелюре.
   — Ташков я, да. Только не тот, не иуда. Маминой могилой клянусь.
   — До Баркера я служил в милиции, — прошептал усатый. — Ничего жили, нормально. Всем было хорошо. А потом мы на гансов сбросили бомбу. Прямо на Ригу. А потом на Вильнюс. И правильно сделали.
   Он рассказывал, а я слушал и тихо сходил с ума. Мои фантастические придумки не шли ни в какое сравнение с тем, что случилось в действительности.
   Я плохо помню, как вернулся. С кем-то здоровался, кого-то спрашивал, кому-то обещал. Все, кто меня узнавал, стремились показать, как они меня любят. И Николая Трофимовича тоже. И мистера Ричардсона. Они растекались в слащавых улыбках, изгибались, как раненые черви. Их лица говорили: да, Михаил Алексеевич, мы черви. За их зрачками прятался страх.
   Ксению я застал в полном оцепенении. Она сидела на кухне, прямо на полу. Рядом стояла пепельница, но похоже, она в нее ни разу не попала.
   — Поздравь меня, я здесь популярен. Книжки уже не пишу, служу полицаем.
   Она оторвалась от созерцания своей коленки и затравленно посмотрела на меня.
   — Ты не взял с собой деньги.
   — Меня кормят бесплатно. Они меня ненавидят, все! За что? Меня!
   — Деньги, — потерянно молвила Ксения, рассыпая по линолеуму ворох синих, с желтыми разводами, бумажек. — Это рубли. Наши новые рубли. Ты богатый человек, Миша. Но это… ладно. Я смотрела телевизор. Много интересного…