Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   — Что ты там вякаешь? — насторожился Куцапов.
   — Не твое дело.
   — Здесь все — мое дело!
   — Ты кто — кувалда? Так и будь ею! — вскипел Тихон. — Кто вас, дармоедов, приборами обеспечил? Если б не мой синхронизатор, ты бы сейчас на плантации горбатился, понял? Бегом к Фирсову, доложить о моем возвращении!
   — Ладно, ладно, чего завелся? — Колян покраснел и отступил в сторону. — Пойду скажу.
   Он заглянул в комнату, и мы, не дожидаясь приглашения, ввалились следом. Кроме Ивана Ивановича там находились Лиманский, Ксения и Левша с неизменным автоматом. Мы вновь собрались вместе, словно я и не отлучался. Левша, как всегда, сидел на высоком табурете в углу — это была самая удобная огневая точка. Я не удержался и встал рядом с Ксенией, но она с легким раздражением отстранилась.
   — Пассажир? Я же тебя домой отправила!
   — Вы знакомы? — удивился Фирсов. — Друзья, не многовато ли совпадений? Тихон, кого ты привел?
   — Миша — отличный парень.
   — Это не профессия. Что он умеет?
   — Ненавидеть. — Тихон многозначительно глянул на генерала, и тот чуть заметно кивнул. — У вас вроде тоже гости? — Он вразвалку подошел к девушке и по-хозяйски приподнял ее подбородок.
   Происходящее вдруг перестало мне нравиться.
   — Который час?
   — У нас этот вопрос не имеет смысла, — наставительно проговорил Куцапов, залечивая ущемленное «кувалдой» самолюбие.
   — Минуты две, — невпопад сказал Тихон, откровенно рассматривая Ксению.
   Мне хотелось надеяться, что он лишь прикидывается, поддерживает реноме шизофреника — фаната какой-то заумной книги, уравнивающего в правах взрывчатку и контрацептив.
   Не знаю почему, но конечный результат меня волновал все меньше: я уже видел, что было до, я уже знал, что будет после, единственное, чем я еще дорожил, — это текущая секунда, плотная пустота под названием «сейчас», но и она стремительно обесценивалась, испарялась сквозь высверленные во времени отверстия.
   Ксюша назвала меня пассажиром. Может, оно и к лучшему. Она забыла почти все, что знала, и поступила правильно. Наверно, мне стоит последовать ее примеру. Что нас связывало? Общая беда, слепая ночь в темной камере и причастность к великой тайне. Кого теперь интересуют тайны?
   — Дамочка уверяет, что наше настоящее… э… как? версия? ага, только версия, и что на самом деле все обстоит не так, — сообщил Иван Иванович. — Будто в двадцать шестом году Россия является богатой и свободной страной, а вся наша история начиная с Балтийского кризиса — бред сивой кобылы. Поскольку ты вернулся ни с чем, и цветения акаций, то бишь тополей, за окном не наблюдается, — Фирсов картинно оглянулся на забитые жестью рамы, — можно сделать вывод, что она говорит не правду.
   — Совершенно верно, — подтвердил Тихон. — Никаких параллельных путей не существует. В тридцать третьем все закончилось, и от этого никуда не деться. Акаций не предвидится.
   — Но ты же сам!.. — воскликнул Лиманский.
   — Я ошибался. Колян, браслеты у тебя с собой?
   — А как же!
   — Укрась ими эти тонкие ручки, — Тихон взял пулемет поудобнее и направил его на Ксению.
   Мои подозрения оформились в ярость, и я потрогал нож. Вогнать его под скулу, прямо в рыжую небритость шеи, потом вырвать оружие и разослать пули во все стороны. Это надо сделать раньше, чем Левша дотянется до спускового крючка. И еще — успеть полюбоваться хлещущей из ненавистного горла кровью. Задача не для меня, не для живого человека, по крайней мере. А почему я решил, что останусь в живых после того, как разберутся с Ксенией?
   — Петрович, нам понадобится Майор, — сказал Тихон. — Не в службу, а в дружбу.
   — Пусть Левша сбегает.
   — Он нужен здесь.
   Лиманский поднялся и с видом оскорбленного достоинства прошествовал к выходу.
   — Здесь пока еще я начальник, — напомнил Фирсов и вдруг исступленно закашлялся. — Николай, лекарства!.. Что ты, Тихон… удумал?
   — Сейчас объясню. Миша, оставь нас. Я пошевелил ладонью, и нож, наполовину выскользнув из рукава, уперся рукояткой в согнутые пальцы.
   — Миша, подожди в коридоре! — настойчиво повторил Тихон. — Хотя бы секунд двадцать.
   Схватив Ксению, он поволок ее на середину комнаты, но она вывернулась и врезалась головой ему под дых.
   — Вот стерва! — крякнул Тихон. — За спиной надо было руки… Мефодий, пошел отсюда!
   — Чего разорался? — спросил Иван Иванович, мучительно заглатывая сухую таблетку. — Николай, воды принеси.
   Левша привстал и незаметно снял автомат с предохранителя. Тяжело дыша и придерживая живот, Тихон обошел Ксению сзади и вдруг нанес ей короткий удар под колено. Ксюша вскрикнула и упала.
   — Ты зачем бабу трогаешь? — лениво протянул Левша.
   — У меня с ней свои счеты. — Тихон взял ее за ремень и, приподняв, куда-то поволок.
   Я наконец сообразил, что он просто выталкивает Ксению из кабинета, выносит ее из опасной зоны.
   — Куда вы? — Куцапов с пустым стаканом замер, созерцая странную возню на полу, но Фирсов снова разразился надсадным царапающим кашлем, и Колян поспешил за водой.
   Стряхнув оцепенение, я подскочил к извивающейся Ксюше и вцепился в ее куртку.
   — Тащи, — прохрипел Тихон, отпуская девушку, разгибаясь, поворачиваясь, поправляя пулемет и грустно улыбаясь Левше.
   — Где Кришна? — неожиданно вспомнил Иван Иванович.
   — Стареешь, полковник. — Тихон на него даже не посмотрел. Он следил за тем, чтобы очередь, со свистом вырывавшаяся из блестящего шара, улеглась точно в грудь Левши — растерянного, насмерть удивленного.
   Потолок всколыхнулся, как затянутый ряской омут, и разошелся затухающими кругами. В комнате стало заметно светлее, откуда-то сверху полилось сияние, но не слепящее, а словно пропущенное через черный фильтр. До двери оставалось около метра, когда закопченная плита над головой бесшумно булькнула и исторгла тяжелый овальный предмет, свалившийся на стол перед Фирсовым.
   Тихон бросился ко мне и взял Ксению под руки.
   — Дура, не упирайся! — крикнули мы в один голос.
   — Коля! — жалобно позвал Иван Иванович.
   Вылетев, в коридор, мы раскатились в стороны и прижались к полу.
   — Как дети, — проворчал Майор и зашел в кабинет.
   Обиженный Петрович, задумавшись, остановился, и Тихон рванулся было к нему, чтобы оттолкнуть от дверей, но в этот момент внутри что-то низко ухнуло. Лиманского ударило о противоположную стену и отшвырнуло назад, прямо на неловко распластавшегося Тихона. Это был уже не Лиманский, а безобразное мягкое туловище без единой целой кости, с конечностями, сгибающимися, вопреки законам анатомии, в любом месте, с раздавленными глазами и беззубым кровоточащим ртом.
   Барабанные перепонки среагировали только на первый звук — потом они отключились и потеряли способность что-либо воспринимать. Я ощущал лишь мощную вибрацию, охватившую здание. Тяжкое эхо в железобетонных конструкциях не умирало, а множилось, пока не превратилось в сильнейшую тряску. Откуда-то сверху заструился песок.
   Из дальней комнаты выскочило несколько бойцов. Вместе с часовым они помчались к нам, на бегу передергивая затворы.
   Тихон силился выбраться из-под трупа, но тот волочился за ним, окрашивая лужи в оранжевый цвет. Прочертив по полу широкую кровяную дорогу, Тихон сумел-таки подняться и принялся разыскивать пулемет.
   Будто с кем-то прощаясь, подвал могуче содрогнулся, и в центре коридора обвалились потолочные перекрытия. Вместе с плитами обрушились горы мусора, отрезавшие нас и от боевиков Сопротивления, и от лестницы. Какое-то время бункер еще шуршал, наполняя пустоты пыльным гравием, потом шевеление прекратилось.
   Держась за стену, Тихон доковылял до развороченной дверной коробки и что-то вымолвил, но я не разобрал. Он кинул мне маленький блестящий ключик и вошел внутрь. Слева подползла Ксения. Она потрясла скованными руками и посмотрела на ключ. Отомкнув наручники, я кое-как встал и погрозил ей пальцем:
   — Зачем сопротивлялась, дуреха?
   Она замотала головой, показывая, что не слышит, и вдруг, глядя поверх моего плеча, заговорила сама — торопливо и отчаянно. Я начал знаками объяснять, что оглох, и неожиданно налетел на угол. Пол стал крениться, стена поползла куда-то вбок, но я удержался и, отлепившись от шершавого бетона, сделал шаг назад. И тут же врезался снова.
   Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам. Ксения сидела рядом и, дико вытаращив глаза, тормошила меня за рубашку. Она пыталась сообщить что-то важное, но не знала, как это сделать без слов.
   В обугленном, как нутро старой печки, кабинете горела только одна лампа, и происходящее там смахивало на живую гравюру. Тихон бегло просматривал бумаги из объемистой пластмассовой папки и швырял их на изувеченное тело Фирсова. Теперь Иван Иванович казался особенно маленьким — ни Кормчего с плаката, ни энергичного полковника узнать в нем было невозможно. Тихон вынул из обложки оставшиеся листы и, с сожалением оглядев всю пачку, торжественно рассыпал ее вокруг Фирсова. Потом достал из сейфа канистру и щедро полил документы керосином.
   Тихон очень торопился, поэтому не заметил, как в темноте, в двух или трех метрах от него, что-то шевельнулось. На фоне тусклого огонька выделялся только черный силуэт, но и этого было достаточно: я узнал его по крупному черепу. Откуда он взялся, ведь проход завалило! Или воду здесь набирают в другом конце коридора?
   Куцапов молча наблюдал за тем, как Тихон разбирает лампу. Можно было подумать, что Колян не верит собственным глазам и желает окончательно убедиться в измене.
   Где-то в темноте валялся автомат Левши, но на его поиски могло уйти слишком много времени, к тому же не было никакой гарантии, что он не поврежден. Кольнув запястье острым кончиком, нож сам выполз из рукава и перебрался в правую руку. Я встал позади Куцапова и размахнулся.
   Мне предстояло убить человека — поганого и, в сущности, мелкого человечишку, но разве плохих убивать легче? Я должен был это сделать, хотя бы следуя инстинкту самосохранения, но разве, имея мотив, убивать проще? Я давно уже понял, что этот поход не оставит мои руки чистыми, но почему все так совпало: знакомого, в кромешной тьме, в спину? Вся подлость человечества собралась воедино и воплотилась в одном ноже.
   Компромат генерала Фирсова маслянисто вспыхнул, и на посеревших стенах проявились три контрастные тени. Тихон вздрогнул и медленно поднял голову. Его пулемет лежал около помятого взрывом сейфа — только дотянуться.
   — Старик тебе верил, а я всегда знал, что ты гнида.
   На пистолете Куцапова заиграли желтые блики. Глухота прошла, но радости от этого я не испытал: мне пришлось услышать, как скрипнуло, втискиваясь между ребрами, лезвие, как оно проникло сквозь упругие органы и воткнулось во внутреннюю поверхность бронежилета:
   Колян уронил пистолет в костер и несколько раз цапнул воздух за ухом, потом его рука застыла и, скрючившись, повисла вдоль тела. Тихон схватил пулемет, но, присмотревшись к Куцапову, положил обратно.
   — Спасибо, Мишка.
   Оказывается, я заслужил чью-то благодарность. Колян по-прежнему стоял на месте, и я засомневался, достаточно ли надежно его зарезал. Я хотел попросить Тихона, чтобы он проверил зрачки и пульс, но глотка выдавила лишь бестолковое мычание.
   — Все, Миша, все. Отпусти его. — Ксения погладила меня по щеке и попыталась разжать пальцы, но рукоятка стала частью моего организма.
   — Вот, дерни. — Тихон извлек из-за пазухи мятую сигарету и прикурил ее от догорающей страницы с заглавием «СПИСОК З».
   Стоило мне ослабить хватку, как Куцапов закачался и рухнул на пол.
   — Почему он раньше не падал? — тупо спросил я.
   — Затянись еще, Миша. Все пройдет.
   — Там выход завалило.
   — Ничего, он здесь не один. Пойдемте, а то отряд может вернуться. Коня на улице не было, значит, поехал за кем-то.
   В коридоре Тихон снял со стены уцелевшую лампу и повел нас вглубь, к той самой камере, которой я был столь обязан. Ксения, занятая своими мыслями, на железную дверь даже не взглянула.
   Коридор закончился узким тупиком, заставленным какими-то ящиками. Тихон поставил лампу и принялся растаскивать их в стороны. Я начал было помогать, но дно первой же коробки провалилось. Под ногами что-то захлопало и зашипело.
   — Не дрейфь, это шампанское. Все расколотил или что-нибудь осталось?
   — Одна штука. — Ксения подкатила к себе бутылку и бережно подняла. — Не пойму, что здесь написано.
   — Только для правоверных, — невесело пошутил Тихон.
   Убрав последний штабель, мы добрались до стиснутых дверей маленького служебного лифта. Двери открылись гораздо легче, чем я думал. За ними начиналась пустая и удивительно светлая шахта. Я посмотрел вверх. Небо было совсем близко.
   — Все-таки это ты, Оксанка! — сказал Тихон, подавая ей руку.
   — А ты кто? — оторопела она.
   — Я? — Тихон засмеялся так, что чуть не уронил ее обратно. — Братец твой. Младшенький. Вообще-то племянник, но ты же знаешь, как в нашей семье. — Тишка! — Крикнул он. — Тиишка-а! Ну где этот засранец?
   — Вот он я, — отозвался мальчик, карабкаясь по осыпающемуся склону. — Сам говорил там тебя ждать, а сам тут вылез и обзываешься еще.
   — Это тоже я, — представил Тихон ребенка. — Тишка, узнаешь тетеньку?
   Тот наморщился и, критически оглядев Ксению, заметил:
   — На сестру похожа, только больно старая.
   — А ты, Оксана, и правда почти не изменилась. Все такая же коза неуемная. Давай, что ли, поцелуемся.
   — Вы чего, мужики, спятили? — отшатнулась она. — Нет у меня никаких братьев, и лобызаться я с вами не собираюсь! А еще назовешь меня Оксаной — получишь в морду.
   — Понял? — грустно сказал мне Тихон. — Вот и вся биография. Пузырь хоть не разбила, Оксана?
   Мы отошли от бункера и, укрывшись за клыком двухэтажной стены, раскупорили шампанское.
   — Ребят, а ведь где-то рядом Большой театр, — вспомнил я, оторвавшись от горлышка. — Надо только восстановить направление.
   — Не будем ничего восстанавливать, — буркнул Тихон. — И так все нормально. Тишка, куда ты полез опять?
   — Никуда, играю я.
   — Ничего не бери, ручки заболят.
   — Я и не беру, у меня свои игрушки. — Тишка повертел в воздухе двумя бесформенными предметами.
   — Это что у тебя, кораблики или самолетики? — снисходительно поинтересовалась Ксюша.
   — Машинки. Только они не ездят.
   Тихон уже собирался поднести бутылку к губам, но осекся и передал ее мне.
   — Ну-ка покажи! Откуда? — рявкнул он.
   — Дядя подарил, — сказал мальчик и заплакал.
   — Не ори на ребенка, рыжий! — прикрикнула Ксения.
   — Какой такой дядя?
   Тишка молча показал на меня.
   — Ты?..
   — Дай мне! — Я отнял у Тихона странные игрушки и внимательно их рассмотрел. — Мать честная, машинки! Где взял?
   — В больнице. Все равно их выбросить хотели.
   — Дыроколы! — ахнула Ксения. — Кто же детям такие вещи доверяет?
   — Верно, — согласился Тихон, укладывая синхронизаторы на кусок гранита.
   И все-таки я был первым. Заслуга весьма сомнительная, да и не заслуга вовсе, а смертный грех. Хоть так, хоть этак, а машинку передал я. Что от меня зависело? Можно подумать, не было бы меня, не завертелись бы все эти ремни-колеса-шестеренки! Я просто дал им новый способ, а как его применить, они придумали сами. Получите — распишитесь. Владейте. Решайте.
   Где-то здесь похоронены вечно бегущие кони с Большого.
   — Это что, тоже я сделал?!
   — Люди сделали, Миша. И сами же ответили — по справедливости. — Тихон выбрал глыбу потяжелее и, кряхтя, поднял ее над головой. — Не буду я их чинить. Отказываюсь.
   Тишка перестал хныкать и, растерев по мордашке грязь, уставился на машинки. Ксения хотела что-то возразить, но приборы уже хрустнули под плоским розовым камнем.
   Издалека донеслось тарахтение приближающегося автобуса — бойцы возвращались в бункер. Машина виляла и подпрыгивала — видно, вылазка удалась и Конь получил законную премию.
   — Как зовут твою маму? — спросил я у Ксющи.
   — Смотри! — воскликнула она.
   Я обернулся, но ничего примечательного не увидел. Автобус скрылся за одним из холмов и скорее всего там заглох, поскольку ни песен, ни грохота разбитого движка уже не было слышно.
   — Они пропали! Посреди дороги!
   — Точно, — подтвердил Тихон. — А это что? Прямо над головой с оглушающим ревом пронесся самолет — так низко, что я без труда разглядел каждую его заклепку. Он появился из ниоткуда, звук моторов не нарастал постепенно, а взорвался в абсолютной тишине.
   Оторвав взгляд от неба, я чуть не вскрикнул: мы сидели посреди оживленной улицы. Водители сигналили и стучали себя пальцами по лбу. Кто мог объехать — объезжал, но машин было слишком много и перед нами собралась целая толпа.
   — Вам что, идиоты, газонов не хватает?! — крикнул, высовываясь в окно, какой-то мужик.
   — У меня галлюцинации, — заявила Ксения.
   — И у меня. Тишка, бегом сюда, задавят!
   Неистово размахивая жезлом, к нам пробирался человек в ярко-красной фуражке. Таких инспекторов я еще не видел.
   — Уйдем, что ли? — предложил Тихон, и улица мгновенно опустела.
   Инспектор переместился в сторону и превратился в долговязого парня с белой повязкой на рукаве. У него за спиной бежали кони — те самые, еще не погребенные под слоем битого кирпича и бетона. Все восемь колонн Большого театра стояли на своем месте, только над ними кто-то растянул длинное полотнище с надписью не по-русски. Парень махнул нам рукой, но мы, как юродивые, продолжали сидеть, и тогда он пошел сам. Сделав несколько шагов, он исчез, а здание за ним обратилось в груду щебня. Рядом торчала неизвестно что от чего отгораживающая одинокая стена, чуть дальше возвышался пригорок бункера. К нему подъезжал автобус. Знакомый пейзаж продержался недолго — за ним сразу же возник другой, тоскливо напомнивший мне о первом посещении будущего: военные в голубых касках, угловатая бронетехника и длинная очередь за чем-то съестным. Эту картинку вытеснила еще более мрачная, а за ней пришла новая — или старая? — с гудящими машинами и озадаченным инспектором, который, кстати, был уже близко. Впрочем, через мгновение пропал и он. Дома развалились, снова выросли, развалились — дома, руины, танки, руины, руины, дома — мелькание красок и форм ускорялось до тех пор, пока не закрутилось в сплошной стремительный хоровод. Глаз не успевал фиксировать изменения реальности, он лишь отмечал известные ему ландшафты, но они испарялись раньше, чем доходили до сознания.
   — Куда мы попали?! — отчаянно крикнула Ксения.
   Все вокруг слилось в мутное марево, но с туманом оно не имело ничего общего. Воздух был вязок и непрозрачен, казалось, стоит вытянуть руку, и она обожжется.
   — Он не выдержал, — подумал я вслух.
   — Кто?
   — Мир. Мы его столкнули, и он летит в пропасть.
   — Мы вышли за пределы допустимого, — сказал Тихон. — Слишком много версий, и каждая имеет право на существование. Каждая из них — настоящая.
   — Если бы не Фирсов…
   — Не он один, Миша. Кто-то же помог ему с расчетами. Кто-то создал эти приборы, а потом нашел их и сохранил. И заново восстановил. Думаю, свою роль ты сильно преувеличиваешь. Все-таки первым был другой.
   — Ты?!
   — Не уверен, но… больше некому.
   — Ты помогал Фирсову?!
   — Неизвестно, на чьей стороне я буду лет через десять. Я могу передумать, могу измениться. Ведь у меня в запасе еще одно детство, которого я не помню.
   — Это легко проверить. Мы найдем тебя в будущем и…
   — В чем? — резко спросил он. — Будущее перед тобой. Ищи, если хочешь.
   Тихон помолчал и заговорил снова:
   — Меня там нет. Тебя встречал, да. — Он криво усмехнулся, и я опустил глаза. — А я так и не добрался. Просто не дожил. С кем не бывает?
   — Это навсегда? — ужаснулась Ксения.
   — А вот мы и проверим, — сказал Тихон, поигрывая дыроколом.
   — О нет, — простонала она.
   — Никаких поправок. Вернетесь к себе. Там, я надеюсь, вы найдете что-нибудь относительно устойчивое.
   — А ты?
   — Ну и я, конечно. То есть мы, — странно произнес он. — Правда, мне еще нужно кое-что закончить. Узнаешь? — Тихон небрежно подкинул гранату. Похабная этикетка напоминала сигнатуру на пузырьке с мазью. — Ведь и это кто-то сделал.
   Замкнуть круг? Снова выбросить меня в окно, доставить в больницу и вручить машинки трехлетнему Тишке, чтобы он до поры схоронил их в надежном месте?
   — Зачем? Ты же сам сказал, что это без толку.
   — У следствий нельзя отнимать их причины, иначе все потеряет смысл.
   — А разве уже не потеряло?
   — Не настолько. Но вас я с собой не возьму, поэтому ты, Миша, выполнишь одну мою просьбу. Синхронизатор не должен попасть в чужие руки, согласен?
   — Вполне.
   — Я отправлю вас по домам и оставлю его… ты знаешь где. Иди прямо сейчас и принеси его. Потом в две тысячи первый ты уже не попадешь.
   — Но если ты отдашь мне дырокол до того, как…
   — Я сумею выбраться, не переживай.
   — Мы ведь еще увидимся?
   — Конечно.
 
   С тех пор как мы с Коляном ползли по этой лестнице, она совершенно не изменилась. И дом, и улица, и город. Старые солдаты любят писать в мемуарах что-нибудь вроде «все дышало предчувствием войны». Черта с два. Никто не готовился к надвигающейся катастрофе, а она тем временем была уже на пороге. Завтра в Москву войдут войска, но Фирсова это не остановит. Или не завтра?
   Позавчера! Они появились в понедельник, когда Куцапов-младший вызволял меня с Петровки, а сегодня среда, уж этот день я не забуду. Я специально сделал крюк по проспекту, но не обнаружил там ни одного броневика. Переменилось! В какую сторону — в лучшую, в худшую? Время показало, что платить приходится за все. Во сколько обойдутся несколько лишних лет покоя? А вдруг на этот раз действительно обойдется? Видел же я и нормальные версии — мельком, расплывчато, но видел! Не знаю, насколько те люди счастливы, но они живы.
   — Вот ты и кончился, гнида! — торжественно произнесли наверху.
   Я прижался к двери, беспокоясь, как бы кто не вышел на лестницу. Ах да, никто и не выйдет.
   Потом раздался выстрел — совсем не громкий, такой, что его можно было принять за хлопок лопнувшего шарика.
   — Кто из нас кончился? — безразлично отозвался второй, помоложе.
   Я услышал длинный парный свист — это заработали пулеметы. Дырокол открывал возможности, недоступные простому смертному, и Тихон научился ими пользоваться гораздо раньше меня. Например, появляться в одном месте и времени дважды.
   — Мишка, мы потерялись, — сокрушенно проговорил Колян.
   Перед глазами возникла сцена на площадке, и мне стало жаль Куцапова. Кто он? Такая же пешка, как и я, только другого цвета. Он сыграл не за тех. А я?
   Стараясь не шуметь, я встал под лестницей. С третьего этажа послышался шорох и хриплое дыхание. Надрываясь, Миша тащил Куцапова. Миша надеялся, что он выживет.
   Гулко ударяясь о массивные перила, сверху свалился дырокол. Как мечтал о нем Михаил, сидя на истертом кафеле! Что, если отдать им машинку сейчас? Тогда, наверное, Миша не пойдет к Алене, не обратится за помощью к молодому Фирсову, не вручит ему письмо, не догадается устроить засаду на Тихона. Много чего не случится.
   Подобрав синхронизатор, я расстегнул рубашку. Живот по-прежнему ныл, но так слабо и неназойливо, что я давно уже не обращал на него внимания. Бинт растянулся и не слетал только благодаря присохшей крови. Я завел руку за спину и, отогнув нижний край повязки, засунул под нее дырокол, затем подвигался, проверяя, не выпадет ли, и снова замер. Второй прибор лежал в кармане или наоборот: именно его я спрятал, а тот, что выкинул Тихон, переложил в джинсы, впрочем, это скорее всего не имело значения.
   Но каким образом он собирается вернуться без машинки? Те, кто стрелял в Куцапова, ушли еще при нас, значит, от них он помощи не получит. А Тишка? Неужели он оставил его одного? Там, в мельтешении версий, в болоте времени, в каменной мгле. Там — нигде… Он не посмеет его бросить, он должен взять его с собой. Куда?
   Я наступил на что-то твердое и посмотрел под ноги. Оплавленный кусок черного с белыми вкраплениями мрамора, круглый, как галька.
   На верхней площадке было столько крови! И большая часть пуль потерялась по дороге, она досталась не мне, не Коляну — кому-то еще, оказавшемуся между нами и двумя пулеметами.
   Тихон сказал, что не доживет до старости, он уже тогда знал, чем все это закончится, но при чем тут трехлетний Тишка? Он испугался, что когда-нибудь ребенок вырастет…
   Михаил донес Куцапова до машины и повез его умирать на кремовом покрывале, а я все еще стоял под лестницей и не мог прийти в себя. Тихон сам пошел под свистящие очереди и вместе с собой он привел Тишку.
   У меня еще будет время его отговорить, успокаивал я себя, ведь машинка здесь, без нее из тридцать восьмого им никуда не деться. Прежде чем ее отдать, я поставлю Тихону ультиматум. Если он самоубийца — черт с ним, пускай. Но ребенка он не тронет, Тишка сам должен выбрать, кем ему стать — психом, гением или кем-то еще. Впрочем, мне с трудом верилось, что из этого что-то получится. Перехитрить его я смог только однажды, да и то неизвестно, сильно ли он сопротивлялся.
   Дом был старым, и его могли скоро снести, поэтому пользоваться дыроколом в подъезде я не решился. Выйдя на улицу, я направился к ближайшим многоэтажкам, но дойти до них мне не удалось. Прямо передо мной затормозил микроавтобус с выгоревшими шторками на окнах, и чьи-то крепкие пальцы, сжав горло, втащили меня внутрь. В фиолетовом салоне было тихо и душно. Проворные руки в мгновение ока натянули мне на голову шерстяной чулок и обшарили карманы. Ладони приклеились к подлокотникам — мне они больше не подчинялись.