Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   — А красные у вас были? — ревниво спросил Куцапов.
   — Были.
   — А форма у гаишников такая же была?
   — Такая же, — выдавил я, начиная злиться. И даже название. Именно так: «гаишники». Это потом ГАИ превратится в «гибель». Через три года все уже будет по-другому: волнения в Прибалтике, билеты на метро и новые друзья.
   — Колян, кто такой Костик?
   Не успев ответить, Куцапов притормозил рядом с сержантом, ожесточенно размахивавшим полосатым жезлом, и справился насчет улицы Замятина. Тот, неожиданно просветлев лицом, прожужжал что-то нежное и, образцово вытянувшись, отдал честь.
   — Совсем близко, — передал Колян. — Замятина — это бывшая Павлова. То есть будущая.
   Инспектор поспешно разогнал машины в стороны и, обеспечив нам беспрепятственный проезд, еще раз козырнул.
   — Нет, — вздохнул Лиманский. — Все-таки я не отсюда.
   — Не будь ребенком, Петрович! Ему наши номера понравились. Тачку-то мы у ФСБ одолжили.
   — Какая проза, — разочаровался Лиманский. И ни с того ни с сего добавил:
   — Перепутье.
   — Почему перепутье?
   — Мы с тобой из разных миров, Миша. Абсолютно разных. Но вот мы возвращаемся назад, и каждый узнает свое прошлое.
   — Думаете, здесь находится точка расхождения?
   — Скорее пересечения, но это тоже немало. Если битве и суждено случиться, то она произойдет здесь.
   — Битвы я люблю, — заявил Куцапов.
   Лиманский снисходительно взглянул на его покатый затылок, потом посмотрел на меня — долго и тоскливо. До самой квартиры он больше не проронил ни слова.
   Явку ФСБ расположила, исходя из правила «чтоб никто не догадался»: два нижних этажа здания занимал магазин «Модная одежда», рядом находился подозрительный ресторанчик, чуть левее, во дворе — детская площадка с хромыми качелями и широким столом для домино. Подобное соседство гарантировало жильцам дневную ругань очередей, вечерние пьяные визги и ночное битье посуды с обязательной песней «Из-за острова на стрежень». В таких домах никто никем не интересуется. Люди мечтают только о том, чтобы провести свои законные полтора часа у телевизора в тишине и покое.
   Мы поднялись на пятый этаж, и Куцапов не колеблясь вставил ключ в скважину. Пока открывались все три замка, Лиманского чуть не разбил паралич — он вздрагивал от каждого шороха, но еще сильнее Петрович перепугался, когда дверь распахнулась.
   Положив руку на кобуру под мышкой, Куцапов зашел внутрь. Я отступил, пропуская вперед Маму, но тот категорично мотнул головой, давая понять, что прикрывает нас сзади.
   Квартирка была так себе: две комнаты, обставленные недорогой ширпотребной мебелью. Если честно, то от ФСБ я ожидал большего. В одном отделении шкафа нашелся блок каких-то импортных сигарет, в другом — целый винный склад, и мы с Куцаповым немедленно вцепились каждый — в свое. Кроме того, в нижнем ящике лежали деньги — судя по пачке, сумма довольно приличная. Затягиваясь незнакомым дымом, я внимательно рассмотрел купюры: несомненно, они были теми, к которым я привык. Желая удостовериться в этом полностью, я сравнил деньги из шкафа с давешним завалявшимся рублем, и только убедившись в их идентичности, вздохнул спокойно.
   — Свет не включать, к окнам не подходить, — предупредил Куцапов. — Переговариваться шепотом. Чует мое сердце, Тихон придет сегодня. Если упустим — кранты. Другой возможности уже не представится.
   Петрович потянулся к телевизору, но Колян настиг его одним прыжком и схватил за руку.
   — Для профессоров и прочих шизиков повторяю отдельно: не шуметь!
   — Верно, Николай, — послышалось сзади.
   Сначала я решил, что это сказал Мама. За двое суток он ни разу не раскрыл рта, и я уже засомневался, умеет ли он вообще говорить. Я даже немного обрадовался, что у него наконец-то прорезался голос, но, обернувшись, застал Маму в странной позе: он стоял на коленях, а его пальцы были сцеплены за головой.
   — Николай и новенький, как тебя? Лечь обоим. Петрович, извини, но ты тоже.
   Рядом скрипнул пол, и я увидел пятого человека, находившегося у окна. На мужчине были серые полотняные брюки и рубашка с короткими рукавами, но кое-что в его костюме не увязывалось с летней одеждой. Тяжелые черные ботинки из толстой кожи с хромированными заклепками на швах, точно такие же, как были у Ксении. Мужик носил военную обувь, в то время как на улице было под тридцать жары. Рядом с ним поблескивала, постепенно тускнея, лоснящаяся плоскость дыры, затянувшая часть тюлевой занавески.
   Незнакомец сжимал странный предмет, похожий на уменьшенную вдвое совковую лопату. Расширяющаяся, слегка изогнутая часть приспособления огибала его ребра справа и скрывалась за спиной. Рукоятки оно не имело; гладкий металлический ствол овального сечения лежал в ладони и заканчивался блестящим шаром с расположенными по кругу маленькими углублениями. Шар мог оказаться и дулом, и разрядником. Наверняка было известно лишь одно: это какое-то оружие.
   — Ты че, брат? — протянул Николай, непринужденно поднимая руку к животу.
   Я хорошо помнил этот прием: сейчас последует молниеносное движение кисти влево-вверх, а через мгновение — выстрел. Даже в ресторане, нажравшись до осатанения, Куцапов не потерял своих навыков. Раз-два, отсчитывает метроном, настроенный на «престо», и в теле противника становится одним отверстием больше.
   У окна что-то свистнуло — мне показалось, что этот звук издала закрывшаяся дыра, но она была ни при чем. Куцапов с коротким хрипом схватился за ухо, и по его рубашке быстро расползлось темное пятно. Незнакомец наставил диковинное ружье на Маму и монотонно произнес:
   — Что непонятно?
   Мы послушно улеглись. Под головой Коляна образовалась багровая лужа. Он нетерпеливо пошевелился, но человек снова выстрелил, и серая паркетина перед лицом Куцапова взорвалась копной мелкой щепы.
   — Снайпером стал, сука, — прошипел Николай. — Молодец. А то — графики, формулы. Несерьезно для мужика.
   — Тихон, что ты делаешь? Мы не желаем тебе зла, — запричитал Лиманский.
   Вот он, значит, какой. Вьющиеся волосы ненатурально-красного цвета, кудрявые бакенбарды, спускающиеся к самой шее, розовая, кажущаяся болезненно-тонкой, кожа. У Тихона проблемы с загаром, зачем-то отметил я. Редкие брови, белесые ресницы и влажные серые глаза. Нехороший взгляд. На щеках множество крупных веснушек, похожих на бледные родинки. Черты лица — мелкие, невыразительные, ускользающие от внимания. Как и весь девяносто восьмой год, Тихон и сегодняшняя неопределенность — они встретились в одной точке не случайно. Петрович назвал ее перепутьем. Перепутье — это и есть Тихон. Человек-стрелка. Паровоз поедет туда, куда захочет Тихон. Этого не изменят даже те, кто мнит себя машинистами. А он способен. Не знаю, почему я так решил, но уверенность пришла сразу. Уж очень легко он нас обыграл. Всей нашей хитрости хватило лишь на то, чтобы вляпаться в его немудреный капкан.
   — Николай, мне нужны только две вещи, — невозмутимо проговорил рыжий. — Синхронизатор и пистолет.
   — Я догадывался, что у тебя беда с котелком, но считал тебя добрым, безобидным маньяком.
   — Ты ошибался. Сказать, чем отличается глухой от мертвого?
   Куцапов с проклятиями сунул руку в карман..
   — Аккуратно.
   Колян медленно вытащил дырокол и швырнул его к ногам Тихона.
   — Пушку хоть оставь, у тебя вон какая есть.
   — Э нет. Ты ведь и в спину пальнешь, с тебя станется.
   — Тихон, зачем? — воскликнул, чуть не плача, Петрович. — Мы же вместе! Кто тебя отправил, как не я с Фирсовым? За тобой пошли, чтобы предупредить, только и всего. А то, что у Николая с собой оружие, — так ты же его знаешь.
   — Предупреждайте. Но сначала — ствол.
   Куцапов положил пистолет на пол и с силой оттолкнул. Тот с сухим шорохом проехал по паркету, и рыжий прижал его подошвой.
   — Тебе Михаил все объяснит, — сказал Лиманский.
   Я не знал, с чего начать. Партизаны так и не удосужились посвятить меня в суть миссии Тихона. Я мог утверждать, что Тихон не прав, но взамен мне пришлось бы предложить какую-то другую правду. Где ее взять?
   — Это что, ваш новый идеолог? Да, измельчало Сопротивление. Пока готовится речь, я хочу, чтобы Мама освободился от своего кухонного набора. Ножи метать будешь в бункере, а здесь все-таки казенная обстановка.
   Перекатившись на спину, Мама расстегнул кожаную жилетку, внутри которой на специальных петлях покоился целый арсенал клинков. Он не торопясь вынимал их один за другим и ожесточенно кидал в дверцу шкафа, пока они не образовали законченный рисунок в виде сердца.
   — У тебя есть еще.
   Мама что-то презрительно пробормотал и, сняв жилетку, бросил ее на пол. Кожа упала с твердым стуком — со спины она также была оснащена многочисленными кармашками, в каждом из которых хранилось что-нибудь колющее.
   — Где Кришна? — опомнился Лиманский.
   — Он заблудился, — ответствовал Тихон.
   — Кришна валяется в кустах, в две тысячи шестом, — возразил я. — Он тебе мешал, и ты от него избавился, но это еще можно понять. Зачем тебе понадобилось ломать целый мир?
   — Э-э… Михаил, да? Так вот, Миша, твой обожаемый мир сломался сам, а то, чем я сейчас занят, — это как раз его восстановление.
   — Я из другой версии. Про восстановление можешь втирать им, а я своими глазами видел, что было до того, как ты вмешался. Я жил там, тот мир был реален, устойчив и почти счастлив.
   — Почти?! — Тихон внезапно вышел из себя, оружие в его руках опасно заплясало, все чаще поворачиваясь в мою сторону. — На каких же весах ты его взвесил, это «почти»?
   Его ярости хватило ненадолго, и вскоре он успокоился, но лицо по-прежнему оставалось суровым.
   — Сам сломался? — спросил Лиманский. — А Третья мировая, она тоже — сама?
   — Тупые политики, обычные люди. — Тихон горько усмехнулся — в его усмешке не было ни грамма раскаяния. — Обычные, — повторил он и посмотрел на меня. — Почти счастливые.
   — Значит, Мишка не врал? — Куцапов попытался встать, но, поскользнувшись на крови, снова распластался. — Есть и другая версия?
   — Их много, но все они временные, переходные. Могу вас утешить: война с Китаем не самый поганый вариант. Я видал и похуже. Ничего, переживем. Все будет хорошо. Не сразу, конечно.
   — Ты ненормальный, — простонал Петрович.
   — Норма — убежище посредственности, — нагло улыбнулся Тихон. — Гений ей соответствовать не обязан.
   Он подобрал машинку и пистолет, с сожалением посмотрел на испорченный шкаф и открыл дыру.
   — Да, я забыл вас предупредить: мы ведь больше не встретимся.
   Тихон помедлил, решая, кого прикончить первым. Его выбор пал на Куцапова — даже раненый и безоружный, тот оставался опасным. Я не отрываясь разглядывал веснушчатую физиономию. Мне хотелось запомнить ее навсегда.
   Мама еле заметно шелохнулся, и Тихон, взвыв, закрутился на месте. Из его плеча торчал узкий кинжал — он пробил плоть насквозь и вышел с другой стороны. Тихон выронил трофеи, отобранные у Куцапова, но прежде, чем их поднять, перекинул свое ружье в левую руку. Снова раздался пронзительный свист, и от круглого набалдашника на «лопате» к груди Мамы протянулась тонкая огненная нить. Мама выгнулся, его ногти процарапали по паркету восемь светлых бороздок, а губы скривились в беззвучных проклятиях, но уже через секунду он замер и обмяк.
   Я так и не услышал от него ни единого слова. Незаметный человек, всегда становящийся за спиной, кем он был в моей версии? Артистом-эксцентриком, инструктором спецназа, уголовным элементом? Теперь этого не узнает никто. Новый мир требовал от метателя ножей использования его таланта напрямую. Судьбу Мамы определило само время. Вернее — Тихон, взявший на себя право экспериментировать с человечеством.
   Тихон нагнулся, однако на полу лежал только дырокол. Он покрутил головой в поисках пистолета, но его нигде не было. Пользуясь тем, что противник отвлекся, Куцапов вскочил, и тогда Тихон наконец увидел потерянное оружие. Ствол смотрел ему прямо в лоб.
   — Ловкий ты мужик, Колян. Мне б такого помощника.
   — Ты бы его грохнул, как Кришну. Брось ружьишко. Где взял? Небось в будущем позаимствовал? И отдай синхронизатор.
   — Хорошо, только не волнуйся.
   Тихон нетвердо отступил на два шага и вдруг, оттолкнувшись, прыгнул спиной вперед. Куцапов не раздумывая открыл огонь. Колян выстрелил семь раз подряд, укладывая пули в пунктирное копье, но войдя в дыру, оно унеслось в какие-то неведомые дали.
   Тихон исчез. От него можно было ожидать очередного высокоинтеллектуального выверта, но о том, что он просто смоется, никто не подумал. Все, что от него осталось, — это несколько капель крови на чисто вымытом полу.
   Куцапов склонился над Мамой.
   — Пули. Сколько же их здесь? Сплошная каша! Я думал, у Тихона лазерная винтовка, а это пулемет какой-то.
   Он пощупал пульс — на всякий случай. Чуда не свершилось: тело, напичканное металлом, — лишь тело, и ничего более. Николай мягко провел ладонью по лицу Мамы, словно закрывал в душе какую-то дверку. Кто знает, сколько их нам отведено, этих дверок, и что произойдет, когда будет заперта последняя?
   Его ухо с оторванной мочкой продолжало кровоточить, и я принялся разыскивать аптечку. Вместе с Лиманским мы продезинфицировали рану и кое-как наложили повязку. Теперь Куцапов, угрюмый, перепачканный, забинтованный, был вылитый «лесной брат». Смуглые хозяева жизни из двадцать шестого бросились бы врассыпную от одного его вида, но по Москве девяносто восьмого такой типаж не прошел бы и ста метров.
   — Как он, собака, сюда пролез? — спросил Николай. — Ведь вчера квартира была занята.
   — Зато она свободна целых десять дней, начиная с завтрашнего, — заметил Петрович. — Скорее всего он специально дразнил нас на пароме, все время опережая на полчаса. Тихон хотел, чтобы мы появились здесь как можно раньше. Теперь он нас запер, и в его распоряжении полторы недели.
   — Это он так думает, — уточнил я.
   — Мишка! У тебя же есть свой синхронизатор! Но зачем Тихон приходил?
   — Он взял то, что ему требовалось, — машинку. Только для чего ему две штуки?
   Петрович схватился за голову и, взъерошив небогатую шевелюру, забегал по комнате.
   — Два синхронизатора! У Тихона была идея. Спорная, конечно, но последнее время многое из его бреда становится явью. Он подбивал меня на одну авантюру, только Фирсов запретил рисковать, и я не решился. Ты ведь знаешь, откуда взялся этот предел — двадцать лет?
   — Я об этом не задумывался.
   — Напрасно. Земля движется.
   Куцапов хмыкнул, давая понять, что это известно даже ему.
   — Переместившись хотя бы на один день, ты вынырнешь в открытом космосе. Чтобы этого не случилось, синхронизатор связывает каждый момент времени с определенной точкой пространства. Синхронизирует, если угодно. Чем больше дистанция, тем сложнее расчеты. После двадцати лет вероятность ошибки очень велика. Создатели прибора намеренно ограничили его возможности.
   — Несчастных случаев, значит, боялись, — заключил Колян. — Вдруг какой-нибудь урод запрыгнет слишком далеко.
   — Тихон решил объединить два дырокола и выяснить, что из этого получится?
   — Примерно так. У него действительно серьезные планы.
   — Будем рушить, — решительно заявил Куцапов. — Он — нас, а мы — его. Поехали, Миша.
   — Стоп! Разогнался! — раздраженно выкрикнул Лиманский. — Уже съездили!
   — Ну, Петрович, это не в счет! Он же, падла рыжая, заманил, одурачил.
   Лиманский тяжело вздохнул и, неумело прикурив, выскочил из комнаты.
   — Петрович, ну что ты? — примирительно позвал Николай. — Куда ты ушел?
   Тот вернулся уже без сигареты и прислонился к шкафу, нервически пощипывая бородку.
   — Идти действительно надо, — поддержал я. — То, что он совершил, не так страшно по сравнению с тем, что собирается натворить.
   — Петрович, Мишка дело говорит. Он на этом собаку съел. У меня, кстати, такая задумка появилась! Сейчас нас трое. Вернемся немного назад, там нас еще четверо, всего — семь. Встанем со всех сторон и…
   — Нет, мы сделаем наоборот: сами придем к нему в гости. Допустим, в семнадцатое июля или в восемнадцатое. Он застал нас врасплох, мы ответим тем же. Тихон ведь не знает, что у нас есть еще один дырокол.
   — А если б не было? Мы бы сидели тут, как крысы, — и сегодня, и завтра, и восемнадцатого. И все равно с ним столкнулись бы. Или вот: он хотел нас убить. Как он собирался жить в одной квартире с четырьмя трупами? Летом, когда…
   Куцапов, не закончив, умолк и прислушался. Из прихожей донеслось позвякивание — кто-то возился с замком. Передо мной как наяву предстал человечек с серым затертым лицом и таким же чемоданчиком. Я нисколько не сомневался, что нас решили побеспокоить не вдруг, а с подачи Тихона. Свои оплошности он исправлял с завидной прытью…
   Я выставил на табло половину пятого утра восемнадцатого июля. В такую рань все нормальные люди обязаны спать, впрочем, Тихона это могло и не касаться. Колян наскоро переоделся, благо в гардеробе нашелся свитер подходящего размера. Потом он выдернул из дверцы два ножа подлиннее и, перезарядив пистолет, первым нырнул в дыру.
   Тихона здесь не было, это стало ясно сразу же, как только я осмотрелся на новом месте. Кто-то передвинул в комнате шкафы, убрал кресло и поставил софу с ободранной черной спинкой. У стены появилась тумба с большим телевизором и видеомагнитофоном, над ней прилепилась картонная репродукция Айвазовского. Изменения были незначительными, однако явка сразу приобрела несколько мещанский вид. Для полной гармонии не хватало только выводка фарфоровых слоников на кружевной салфетке.
   В нос ударили запахи теплой водки и скисшего кваса. На кухне кто-то немузыкально распевал, гремел посудой и непрерывно чиркал спичками.
   — Стойте здесь, — шепотом приказал Колян. — Я сам разберусь. Кажется, он пьяный.
   — Не вздумай его убивать! — предупредил Петрович, делая страшное лицо. — Тихон нам нужен живым.
   Спорить с ними я не стал, это было бы гораздо дольше, чем позволить Коляну самому убедиться, что Тихон опять нас провел. То ли из-за охотничьего азарта, то ли из-за отсутствия практического опыта Куцапов и Лиманский не придали значения переменам в комнате, а напрасно. Здравый смысл подсказывал, что обновлять на явке мебель Тихону незачем, да и не был он похож на человека, влюбленного в быт.
   Николай еще раз проверил пистолет и крадучись проследовал на кухню. Жилец-полуночник продолжал фальшиво мурлыкать, шаркая шлепанцами по линолеуму. Неожиданно все издаваемые им звуки стихли, затем раздался звон упавшей кастрюли, и дрожащий фальцет взмолился:
   — Не надо, у меня семья!
   — Не стрелять! — крикнул Лиманский, вылетая из комнаты.
   Весь пол в кухне был залит коричневой гущей, от которой поднимался плотный едкий пар. Куцапов стоял у плиты и брезгливо отряхивал брюки, однако это не мешало ему держать на мушке заплывшего жиром мужика, тщетно пытавшегося схорониться под столом. Тучный жилец жалобно скулил, пряча лицо в ладони.
   Петрович с ходу повис на Куцапове, вырывая у него пистолет. Николай воткнул Лиманскому палец в солнечное сплетение и отодвинул его на расстояние вытянутой руки.
   — Не трогал я никого, — раздраженно проговорил Колян. — Просто он испугался.
   — Кто это?
   — Да уж не Тихон. — Куцапов плебейски высморкался в раковину и, открыв кран, загадочно покосился на меня. — Это Федорыч. Мишка его знает.
   Следователь с Петровки выглядел точно так же, как в день моего задержания. Три года, сброшенные с плеч, не добавили ему ни бодрости, ни свежести. Запихнуть складки в пиджак, стянуть дряблую шею галстуком, и свиноподобная фигура снова станет федорычем, грозным и могущественным. Расслабленным.
   — Отпустите! — попросил он, задыхаясь. — Детей еще на ноги поставить. Жена не работает. Отпустите, я хорошо заплачу. Ганевскому скажете, что дома не застали.
   — Ты как сюда попал, Федорыч?
   — Это вы попали. А я здесь живу.
   Следователь перестал ползать и, отерев липкие ладони о трусы, закурил.
   — Вас послал не Ганевский, — проронил он с неимоверным облегчением.
   — Федорыч, ты меня не помнишь, что ли? С Луны свалился? Это же я, Николай. Хватит трястись!
   — Если не Ганевский, то кто? — вновь насторожился следователь. — Малашенко?
   — Вы не можете здесь жить, — сказал Лиманский. — Либо до, либо после, но только не сейчас.
   — Петрович, не сбивай его с толку, он и так в отпаде, не видишь? Замятина, двадцать один, квартира восемнадцать?
   — Нет, — мотнул головой Федорыч и вдруг захохотал. — Ну, вы даете! Вломиться — вломились, да не по тому адресу! — Он согнулся, насколько это позволяло пузо, и его багровые щеки заколыхались над коленками. Сигарета упала в густую массу, похожую на блевотину, и омерзительно зашипела. — Кто вы тогда? Грабители?
   — Не улица Замятина? — всполошился Куцапов. — Как же так?
   Не поверив, я выглянул в окно. На кособоких качелях без сиденья дремал худой голубь, сквозь вялую зелень никому не нужных деревьев был виден стол с пустой бутылкой и промасленной газетой.
   — Номер дома и квартиры сходится? А год — девяносто восьмой?
   — Да вы свихнулись! Восьмой, восьмой, — заверил Федорыч, стоило Николаю поднять пистолет.
   — И давно ты здесь обитаешь?
   — Ну как давно, — задумался он. — Лет пятнадцать.
   — Странно.
   — Вот и я говорю: врываются трое с оружием. Думаю, из прокуратуры. Нет. Ограбление? Не похоже. — Федорыч взял новую сигарету и в ожидании объяснений уставился на Куцапова. — Не из-за этого же, — кивнул он в сторону плиты.
   На маленьком огне грелась скороварка. От парового клапана отходил резиновый шланг, надетый на извилистую трубку. Трубка была запаяна в стеклянную колбу, к которой также подсоединялось несколько шлангов — вся конструкция напоминала аппарат для приготовления героина из малобюджетного кино про мафию.
   — Самогон, — определил Колян, нюхнув эмалированный ковшик. — На кой он тебе сдался? .
   — Пить, — недоуменно пояснил Федорыч.
   — А водка что, не нравится?
   — Где же ее взять, водку?
   — Где все берут? В магазине.
   — Это не я, это ты с Луны свалился, — проговорил следователь.
   — Я ничего не понимаю, — вышел из себя Лиманский.
   — Тихон, — лаконично ответил я. — Улица Замятина превращается в…
   — Гудронная, — подсказал Федорыч.
   — Ага, в Гудронную. Явка становится обычной квартирой, а большой человек с Петровки не может найти себе нормальную выпивку.
   — Бывший, — буркнул тот. — Потому и не могу.
   — Федорыч! Тебя списали? — изумился Колян.
   — Ничего, мы еще тряхнем стариной, — пообещал тот.
   — Обязательно тряхнем. В начале двухтысячного у нас с тобой такие дела развернутся!
   У меня защемило сердце. Еще как развернутся! Дела Куцапова для кого-то обернулись трагедией. Мефодий, торгующий тушенкой… Он заклинал меня не связываться с Коляном — и вот мы вместе, ищем какого-то чокнутого.
   — Николай, не трепи языком, — предупредил Петрович. — Душно тут у вас. Мы, наверное, пойдем. — Он взял Куцапова за рукав и потянул к выходу.
   Задерживаться у Федорыча не имело смысла. Тихон вновь исказил, переиначил реальность — неизвестно, что и в каком году он совершил, но факт оставался фактом: открытая дверь обернулась каменной стеной. Продолжать в нее долбиться было бессмысленно. Я распрощался с обескураженным следователем и пошел за Лиманским, как вдруг меня осенило.
   — Федорыч, а давно вас выперли?
   — Скоро год.
   — Но связи-то, наверное, остались?
   — Есть люди, — деловито ответил тот.
   — Нам бы справочку получить. Человека одного ищем.
   — Это не проблема. — Федорыч взял трубку, но, накрутив на диске несколько цифр, положил обратно. — А почему я должен вам помогать?
   — Потому что у нас с тобой дружба, — заявил Куцапов, ненароком показывая убранный было пистолет.
   — Золов Тихон Базильевич, — продиктовал Лиманский.
   Федорыч старательно записал имя на обрывке газеты и спросил:
   — Может, Васильевич?
   — Базильевич, — отчетливо произнес Лиманский. — Год рождения… где-то середина девяностых. Место рождения неизвестно.
   — Н-да. Если б он не был Золовым, да еще и Базильевичем, я бы и пытаться не стал.
   Следователь набрал номер и, дождавшись, пока позовут какую-то Ниночку, назвал данные, особо выделив редкое отчество. Затем он перевернул газету на другую сторону и приготовил карандаш. Трубка ответно замурлыкала, и Федорыч, прикрыв ладонью микрофон, сообщил:
   — Золов Тихон Базильевич в базе данных отсутствует.
   — Жаль, — равнодушно отозвался Лиманский. — Значит, он еще не родился.
   На Федорыча эти слова подействовали сильнее, чем ствол Куцапова.
   — Ниночка, всех, кто близко, пожалуйста. На том конце снова заговорили, и Федорыч принялся покрывать поля газеты мелкими каракулями.
   — Никаких Базильевичей нет и в помине. Золовых за последние годы было только двое: Сергей и Елизавета. Золова Елизавета Максимовна, та-ак… город Тула, недавно вместе с родителями выехала на постоянное место жительства в Канаду. Золов Сергей Аркадьевич, москвич, погиб трех лет от роду. Собственная мамаша из окна выбросила, я этот случай помню. Теперь по Тихонам. За пять лет их уродилось всего четырнадцать — удача, я вам скажу, необыкновенная. Однажды разыскивали Епифана, так их по стране штук сорок нашлось.
   — Из этих четырнадцати сколько живет в Москве?
   — Трое, — ответил Федорыч, сверившись с записями. — Одному два года, другому четыре, третьему несколько месяцев. Мать отказалась, из роддома переведен в дом младенца… а, вот, из сводки: похищен неизвестным.