Прошкин Евгений Александрович. Механика вечности

   Что же он?!
   Нас поливали огнем, а мы стояли, словно истуканы, и заворожено наблюдали собственную смерть. Куцапов со своим пистолетом против двух плотных очередей выглядел неандертальцем. Он пальнул два или три раза — без толку.
   По ступенькам быстрым, полноводным ручьем стекало что-то вязкое, на воду совсем непохожее.
   Посередине лестничного пролета мелькала серая тень, слишком скорая и бледная, чтобы ее можно было с чем-то сравнить. Вокруг колыхалось зыбкое марево открытой дыры, подкрашенное желтым сиянием. Поглощая две огненные нити, дыра равномерно выплескивала кровь, словно доказывала правильность закона сохранения.
   Откуда? Столько?! Крови?!!
   Куцапов не падал. Да ведь он давно уже мертв! Никто не может выстоять под двумя очередями. Пойте сладкую песню о бронежилетах, мастера телевизионного экшен! Где взять столько кевлара, чтоб удержать двести-триста пуль, выпущенных в упор?
   Оба Тихона опустили ружья и, молча переглянувшись, исчезли. Они даже не поинтересовались результатом, будто единственной их целью было растратить лишние патроны, а воткнулись ли пули в стену, впились в живое тело — не важно.
   — Мишка…
   Я вздрогнул. Кто меня зовет — Колян? Тысячу раз убитый, но продолжающий стоять на лестнице, слегка ухватившись за перила? Что, Колян, затекла нога, зачесалась лопатка? Сколько в тебе железа — килограмма два? Как самочувствие, мертвый Колян?
   — Мишка, ты не ранен?
   — Нет, а ты?
   — Слегонца. — Куцапов боязливо повернулся. Спереди его свитер промок и прилип к животу. На уровне груди виднелось три опаленные прорехи, смахивающих на дырки от пьяной сигареты. Колян не курил.
   — У тебя кровь, Мишка.
   — Где? — не поверил я.
   Рубашка над пупком была порвана. Разрез пришелся прямо на пуговицу — заклепка с выдавленными по кругу буквами «Верея» не смогла остановить полета злой металлической мошки.
   — Скользячкой прошла.
   Я отогнул край рубашки — под ней набухала узкая горизонтальная царапина, полностью повторившая забытый рубец.
   — Ничего, это у меня хроническое.
   — Вон еще, на ноге!
   — Все нормально, Колян, у тебя же у самого!..
   Куцапов мучительно кашлянул, и из отверстий в его свитере вылетели черные брызги.
   — Это пройдет. Карман… — Он протянул руку с пистолетом к моим джинсам.
   — Убери пушку. Стрельнет, а там машинка. Коля, да у тебя легкие пробиты!
   — Карман… синхро… син… дырокол, — захрипел Куцапов, клокоча красными пузырями. — Амба!
   Я посмотрел туда, куда так настойчиво тыкал стволом Колян, и согласился. Амба — это еще мягко сказано.
   В карман с машинкой попало пуль пять, все они также прошли по касательной и не задели ноги, но прибор превратился в горсть электрического хлама, половина которого уже высыпалась на залитый кровью пол.
   — Мишка, мы потерялись, — простонал Куцапов и начал медленно опрокидываться через перила.
   Я подставил плечо в надежде взвалить тело на спину, но его центнер с гаком подмял меня, как стебелек укропа. Мы вдвоем опустились на липкие ступени, и я опять подивился количеству крови. Если б вся она вытекла из Коляна, он бы уже не дышал. И куда подевались все пули, если мы поймали штук десять на двоих?
   Поднять Коляна под мышки я даже не пытался — мне пришлось бы сцепить пальцы на его груди, а это бы его убило. Оставалось только волоком. Я взял Куцапова за локти и потащил вниз. В какой-то момент он пришел в себя и, чтобы хоть как-то мне помочь, принялся отталкиваться ногами, но вскоре опять забылся, твердя в беспамятстве одно и то же:
   — Потерялись…
   Лифта в доме не было, и я волок Куцапова по лестнице, хотя знал наверняка, что до больницы он не дотянет. Его каблуки бились о ступени, отсчитывая пройденные сантиметры. Позади размазывались бурые кляксы, но определить, чья это кровь — моя, Коляна или та, что вытекла из дыры, было невозможно.
   На втором этаже я привалился к стене, чтобы отдышаться. Из-под двустворчатой, старого образца двери выползали истязающие запахи жареной курицы, слышалась стандартная коммунальная ругань, рев магнитофона и тоскливый звон кухни. На секунду диалог двух хозяек прервался, и в тишине мне послышался какой-то шорох. Я задрал голову — лестница была пуста, только темный предмет размером с футляр для очков быстро свалился вниз, ударяясь о фигурную решетку перил. «Это могла быть машинка», — отчаянно подумал я. Вместе с воспоминанием о машинке явилась и запоздалая догадка: вот для чего Тихону понадобился второй синхронизатор. Он не собирался ставить на своей шкуре рискованных экспериментов. Ему нужно было спастись, прикрыть самого себя, и у него это получилось. У Тихона снова все получилось.
   — Надо было его убить, — пробормотал я.
   — В следующий раз — обязательно, — пообещал Куцапов.
   Он слабо шевельнул ногой, и под ней всхлипнула успевшая набежать кровь.
   — Потерпи, Колян. Сейчас найдем врача и…
   — Домой, — приказал он. — Дорогу помнишь?
   Ехали мы легко. Красный «ЗИЛ» и черный «БМВ» были не просто автомобилями, а некими символами, знаками кастовой принадлежности. Даже государственные машины с флажком на номере сползали с заветной левой полосы, признавая наше бесспорное, хотя и неписаное преимущество. В ответ на каждое мое нарушение инспекторы «гибели» лишь по-отечески грозили пальчиком.
   Колян понемногу приходил в себя. Полулежа, он определял наше местонахождение по верхушкам зданий и указывал, где следует свернуть, а где прибавить скорость. За всю поездку я почти не прикасался к педали тормоза, мы остановились только один раз, когда перекрыли движение из-за кортежа премьер-министра.
   — Тут уж, Мишка, ничего не попишешь, — улыбнулся Куцапов. — Он круче.
   Чем меньше оставалось до Тверского бульвара, тем чаще Колян подтрунивал над моими водительскими навыками и тем больше крови он отхаркивал с каждым выдохом. Организм, настроенный на вечную борьбу, бросал в топку выживания последние резервы, и я боялся, что до дома он не дотянет. Мне почему-то казалось неимоверно важным привезти его на место еще в сознании и дать возможность увидеться с Коляном из этого времени.
   Когда мы добрались до переулка, Куцапов уже не разговаривал — его дыхание превратилось в сплошное бульканье, а кашель, накатывая, не отпускал по несколько минут. И все-таки он еще держался. У въезда во двор он дернул меня за руку, напоминая про поворот и одновременно помогая вписаться между стеной и воротами. Я не сразу разобрался, что от меня требуется, да и про тормоз вспомнил с опозданием, поэтому вираж получился слишком резким. Машина чиркнула правым боком об угол, но не застряла, а проехала дальше, вырвав здоровенный кусок штукатурки.
   Колян лишь натужно усмехнулся, показав красные от крови зубы. Он открыл дверь и кулем вывалился наружу. Куцапов умирал — теперь уже по-настоящему, без бравады и прибауток, с ужасом, с отчаянием.
   Из глубины двора к нам устремились трое мужчин. Их мощные фигуры сочились яростью и жаждой мщения, но мои мысли были заняты только Коляном — если его поднять, то он, возможно, проживет пару лишних минут. Да разве они могут быть лишними!
   — Щас удавлю пингвинов! — проревел младший Куцапов, предвкушая сатисфакцию.
   Шлепанцы он успел сменить на ботинки с золотыми пряжками, а спортивные штаны — на легкие, слепящей белизны, брюки. Когда он подбежал, я усаживал Коляна, поэтому, кроме ног, ничего не видел. Золотая пряжка размахнулась, намереваясь врезаться мне в живот, но замерла и медленно опустилась. Куцапов-старший прислонился к поцарапанному крылу и открыл глаза.
   Сходство было фантастическим. Немного морщин, чуть-чуть седины — вот все, что их отличало. Не считая двадцати пяти лет, прожитых в оккупации.
   Куцапова тут же подняли и понесли к дому — не суетясь и не задавая вопросов, словно эти люди каждый день с кем-то прощались и знали цену последним секундам.
   Его положили на кровать, и светлое покрывало, испачкавшись в сгустках свернувшейся крови, обратилось во что-то больничное, равнодушное к чужому страданию.
   — Вон, — тихо сказал Куцапов-старший.
   Он не мог себе позволить многословия, ведь ему еще предстоял разговор с собой — самый важный разговор из всех, что выдаются в жизни.
   Мы перешли в соседнюю комнату — я и двое крепких парней, которые уселись возле двери с намерением продержать меня здесь столько, сколько потребуется. В одном из них я узнал Кешу, медлительного увальня, выводившего Коляна из кафе. Возможно, именно ему я был обязан тем, что на моем животе не дырка, а всего лишь царапина, но сам спаситель меня не вспомнил.
   Качки демонстративно молчали, давая понять, что, пока мой статус и роль в этой истории не установлены, никакого контакта не состоится. Мне оставалось надеяться, что исповедь Куцапова будет истолкована правильно и меня не вынесут из квартиры в четырех сумках.
   Парни умело давили на меня взглядами, они могли быть как телохранителями, так и убийцами — в этом вывихнутом мире ни за что нельзя было поручиться. Прежде мы ходили по разным улицам, отоваривались в разных магазинах, смотрели разные фильмы — наши планеты летели рядом, но их орбиты никогда не сходились слишком близко. Теперь же я сидел в обществе этих мордоворотов и мучился предчувствием, что мне придется как-то налаживать с ними отношения, ведь я здесь остался совершенно один.
   В углу стоял телевизор — целый домашний кинотеатр, собранный наверняка на заказ. Дикторша с пронзительными, чуть раскосыми глазами что-то старательно выговаривала, однако что именно, было неизвестно, поскольку телевизор работал без звука.
   Неожиданно на экране возник католический храм, выделявшийся на фоне современных зданий. Оторвавшись от барельефа на стене, камера дала панораму: люди с булыжниками и лениво надвигающиеся на них танки.
   Танки, о которых мне рассказывал Петрович. Нет, он говорил о чужих, а это — наши родные «тэшки», радующие глаз приземистой посадкой и фрейдистски поднятыми орудиями. Люк на одной из башен открылся, и из него показалась голова в мягком шлеме. Оператор взял лицо крупным планом, и танкист, будто догадавшись, что его видит вся страна, помахал рукой. Это был молодой человек лет двадцати, обычный срочник, считающий дни до дембеля. Наклонившись, он что-то крикнул экипажу, и ему передали короткий обрезок трубы, похожий на тубус.
   — "Шмель"! — азартно крякнул один из парней. — Сейчас он им врежет!
   Я не заметил, как охранники увлеклись новостями. Прибавить звук они ленились, их вполне устраивало и немое кино — лишь бы было весело.
   Труба раздвинулась на манер телескопической удочки и превратилась в одноразовый гранатомет. Солдат направил его на камеру, и изображение задрожало.
   — Ха, очканул оператор! — засмеялись друзья Куцапова.
   Танкист широко улыбнулся — мол, не боись, шучу — и повернулся к церкви. В следующую секунду, не раздумывая и особо не целясь, он выстрелил по толпе. И снова посмотрел в объектив, и опять улыбнулся: здорово у меня получилось?
   — Нормально! А то гансы совсем оборзели!
   — Молодец, братишка, не стреманулся! — принялись делиться впечатлениями благодарные зрители.
   По телевизору уже шли новости спорта, а качки все еще обсуждали, «как он им запендюрил». Словно плохо воспитанные дети, бранились, толкались и спорили, как надо садануть из «шмеля», чтобы уложить побольше.
   В комнату вошел Колян — я даже не сразу понял, какой из двоих. По лицу тридцатилетнего Куцапова пролегло несколько морщин: от переживаний, от скорби, и самая глубокая, резко очерченная — от гнева.
   — Ты, — сказал он, указывая на меня пальцем. — Ты поможешь мне его найти.
   — Кого? — с готовностью спросил Кеша.
   — Он сам знает.
   — Что с тем мужиком?
   — Умер, — вздернул брови Куцапов, будто удивляясь подобному исходу.
   — Кто это был, Колян?
   — Это был… Колян. Это был я.
   Парни озадаченно покрутили головами и вдруг расхохотались, безмятежно и заразительно.
   — Весело?! — заорал Куцапов. — Вы бы хоть этого перевязали!
   — Да кто он такой, чтобы мы об него пачкались?
   Колян постоял, переводя взгляд с одного товарища на другого, потом сунул руки в карманы и негромко проронил:
   — Пшли отсюда.
   — Ты чего, пыхнул там втихую? — растерянно заулыбались они.
   — Выметайтесь.
   Куцапов принес бинт, пластырь и три пузырька с какими-то снадобьями.
   — Вообще ничего ребята. Просто не слышали того, что слышал я, — пояснил он мне.
   Он заставил меня скинуть рубашку и занялся царапиной. Прошлого шрама видно не было — кожа на его месте оказалась содранной.
   — И что же ты услышал?
   — Много всякого. Чтобы подчинялся тебе, как старшему брату. — Куцапов, не прерывая процедуры, посмотрел мне в глаза — никакой иронии, только боль и решимость. — Он сказал, что ты сможешь найти этого Тихона. Найди его, Миша. Ты не пожалеешь.
   — Последнее время я только и делаю, что жалею. Вряд ли тебе удастся что-то изменить.
   — Я про деньги, — уточнил Куцапов, решив, что я его не правильно понял. — Озолочу, Миша. И то, что он с тобой сделал… я этого не повторю.
   — Подставил?
   — Он притворялся, что не помнит. Ему было стыдно.
   — Коляну — стыдно?!
   Куцапов-младший закончил перевязку и передал мне новую рубаху.
   — Он ведь не знал, что от тебя будет столько зависеть. Сказал — вся страна. Не представляю, как это.
   — Не только от меня, от тебя тоже. От Тихона. От массы простых людей, которых вы считаете быдлом. От всех.
   Получилось как-то напыщенно, но по-другому я выразиться не мог. При мне его дружки подписали России смертный приговор — только лишь тем, что, увидев беззаконие, остались сидеть у телевизора. На том вердикте есть и моя подпись — я оставлял ее в каждой версии, прибавляя к тремстам миллионов уже существующих.
   — Миша, он мне еще кое-что сказал… — замялся Куцапов. — Что у тебя может получиться… в общем, что он воскреснет.
   — Может. Но лучше на это не рассчитывать.
   Трудно было поверить, но после стольких неудач у меня все еще оставался какой-никакой шанс. С того дня, как мы с Ксенией впервые попытались что-то изменить, я постоянно дрейфовал между победой и поражением. Ни одно дело не было доведено до конца, но и гибельный крест на этой истории пока не вырисовывался. В две тысячи первом находилась еще одна машинка, а значит, и возможность все исправить. Но для этого придется начинать с нуля.
   — Тачку я твою не сильно покорежил, ездить можно.
   — Не проблема, есть еще одна.
   — Случайно, не «ЗИЛ»?
   — Чего?
   — Ладно, не важно. Поедем к моей жене. У нее есть то, что нам надо.
   — Машина времени? — спросил Куцапов так, точно речь шла о чем-то обыденном.
   — Машинка. Она в кармане умещается.
   — Полезная, должно быть, штука.
   — Когда как.
   Куцапов запер квартиру на мудреный замок со сканирующим устройством, и мы спустились к автомобилю. На царапину он даже не посмотрел, лишь проверил, закрывается ли дверь, и уселся за руль.
   — Ну, напутал! — воскликнул Колян, заталкивая обратно провода, вырванные Куцаповым-старшим.
   — Не было практики, потерял квалификацию. Там ведь на всю страну одна тачка, да и та — в общественном пользовании.
   — Социализм, что ли?
   — У этого строя нет названия. Банка тушенки там ценится выше человеческой жизни.
   — Вот бы Костику туда попасть, он бы своего не упустил.
   — Посмотрим, какой у вас бизнес выйдет.
   До дома Алены мы добрались за несколько минут. Ожидание лифта, короткий подъем — и я снова оказался у той самой двери. Я не рассчитывал, что вернусь, я вообще многого не предполагал. Сколько же прошло времени? Здесь, в две тысячи первом, нисколько. А по моим внутренним часам? Восемь-девять дней, где-то так. Самая длинная неделя в жизни. Впечатлений хватит до старости, если, конечно, мне суждено ее встретить.
   — У тебя оружие есть? — спохватился я.
   — Обижаешь. Ну, что мнешься? Звони.
   — Они этого не любят. Ломай.
   Куцапов отошел к противоположной стене и, разбежавшись, насколько это позволяла площадка, врезался в мягкую обивку.
   Мы повторили вместе, одновременно ударив ногами на высоте ручки. Дверь, сопротивляясь, натужно загудела, и в этом гуле послышался легкий треск дерева.
   — Пошла! — обрадовался Колян. — Еще раз.
   После четвертой попытки дверь сложилась пополам и рухнула в прихожую.
   — Пушку доставай, — сказал я. — Больше напора!
   Куцапов ворвался в квартиру и, не разбираясь, заорал:
   — Всем к стене, руки за голову!
   Ничего другого я от него и не ожидал. Но так тоже сгодится, банальности быстрее доходят.
   В спальне, уткнувшись лицами в ковер, стояли Миша-младший и Алена.
   — Где остальные?! — свирепо крикнул Колян, нагнетая обстановку.
   — Н-нет никого, — хрюкнул Миша.
   — Где, спрашиваю?! Щас, гнида, мочить буду!
   — Они… исчезли.
   Я показал Куцапову большой палец и жестом попросил передать слово мне.
   — Алена, я и в тот раз не шутил, а теперь и подавно. Куда ты дела машинку?
   Она отвернулась от стены, но руки с затылка не убрала.
   — Не зна-ю.
   — Много тебе платят? На гроб накопила?
   — Я ничего не брала.
   — Видишь этого человека? У него погиб… брат. А с помощью машинки его можно воскресить. Попробуй ему отказать.
   — Миша, я ведь тебе жена, — упрекнула она.
   — В прошлом, Алена, все в прошлом. Мишка! Да не трясись ты. Помнишь, я говорил, что она нас бросила? Якобы без причины.
   — Ну, теперь-то причина появилась, — ответил Миша-младший, с опаской поглядывая на пистолет.
   — Точно. Только ты, как всегда, ищешь ее не там. Ты, Миша, сам от нее уйдешь. Думаю, сегодня же. Дело в том, что наша с тобой супруга подрабатывает в разведке. Угадай, кто ее объект.
   — Все совсем не так! — воскликнула Алена.
   — Выкрасть чужой прибор, чтобы передать его ФСБ…
   — Родина приказала, — нерешительно ответила она.
   — Разумеется. Она каждому что-то да приказывает. А знаешь, до чего ее довели собственные же приказы?
   — Миша, хватит уговоров! — сказал Колян. — Отойди, я начинаю.
   — Под подушкой. Бери и отваливай, — монотонно произнесла Алена.
   Под подушкой?! Перерыв весь дом, я не подумал про тайник, известный каждому ребенку. Войны, оккупация, гибель страны — все это, завернутое в несвежую наволочку, лежало у меня на кровати! Если б Тихон узнал, что его планы переустройства мира разобьются о такую пошлость, как моя свалявшаяся подушка, он бы лишился рассудка. Но теперь от Тихона ничего не зависит.
   Машинка у нас, ФСБ ее не получит, значит, не будет новой модели, без погрешности. Ксения останется в своем двадцать шестом, Мефодий после заслуженного плевка в морду вернется туда же. Корень зла найден и вырван… как он вырван, с корнем, что ли? Да черт с ними, со словами!
   Мне стало досадно от того, что все закончилось так отвратительно просто. Оказывается, нужно было покрепче насесть на Алену еще в тот раз, когда мы приходили с Ксенией. И тогда…
   На этом мой радужный прогноз обрывался. Конфликт с Прибалтикой и все последующие события инициировал Тихон, который вторгся из другой версии, — той, что возникла из-за нашего вмешательства в прошлое. Так в какой версии мы сейчас — в старой или в новой?
   — Ну что, жив он, не знаешь? — спросил Куцапов, нетерпеливо приплясывая у сканера.
   Запорное устройство щелкнуло, и Колян вбежал внутрь. Закрыв дверь, я прошел следом. Он потерянно стоял у дивана и перебирал пальцами слипшиеся волосы Куцапова-старшего.
   — Мы ведь только начали, — попытался я его успокоить. — Никто не обещал, что он оживет немедленно. Теперь у нас есть машинка, и мы можем…
   — Да что ты уперся в свою машинку? — вскричал Колян. — «Мы можем»! Ни черта! Вот он лежит, все осталось как было.
   — В худшем случае, Колян, в самом худшем, если нам ничего не удастся изменить, у тебя впереди еще двадцать пять лет. Кому-то и этого не досталось.
   — Где же твой хваленый шанс? В чем он заключался? В том, чтобы наехать на какую-то бабу?
   — Он все еще не потерян, шанс. Нам придется перенестись в понедельник. Скажи, что такое метро?
   — Чего?
   — Метро — предприятие, связанное с повышенным травматизмом. Вот на травматизм мы его и заловим.
   Да, она все еще дышала, наша последняя надежда. Впрочем, почему последняя? Слабость Тихона к творчеству Кнутовского можно эксплуатировать до бесконечности.
   — Зачем нам в понедельник?
   — Позавчера я виделся с одним человеком.
   — С каким?
   — С моим лучшим другом.
   Куцапов смотрел на меня в ожидании дальнейших пояснений. Чуть-чуть догадливости, и ему бы цены не было. А так приходилось разжевывать то, что я и в мыслях-то произнести не решался. Высказать идею вслух — значит приступить к ее реализации. Что ж, рано или поздно этим все равно придется заняться.
   — Я рискну жизнью близкого мне человека.
   — Был бы толк, — равнодушно отозвался Колян.
 
   По бульвару медленно, как на параде, катили БМП. Новенькие скаты издавали оглушительный гул, от которого дребезжали стекла и вибрировали внутренности.
   — Не было этого? — спросил я.
   — Нет.
   Предложение переместиться во времени Коляна не шокировало. Управляться с дыроколом было не сложнее, чем с будильником, и Куцапов к нему отнесся как к новому бытовому прибору, который нужно освоить и использовать по мере необходимости.
   Возможно, Колян просто не умел удивляться — в дыру он вошел, словно в свой туалет: не жмурясь, не оборачиваясь. Первое путешествие он проделал спиной вперед, потому что держал за ноги Куцапова-старшего. Оставить тело в неизвестной версии я не решился.
   За БМП ползли два армейских джипа и два крытых грузовика с желтыми табличками «Люди». Замыкала колонну машина «гибели» с включенной мигалкой.
   — Не было их позавчера. Точно не было, — угрюмо повторил Куцапов.
   Мир растрескался на множество мелких фрагментов, но все еще держался. Кусочки знакомой картины поочередно отклеивались и срывались куда-то в бездну, а на их месте возникала безумная абстракция кисти Тихона. Судить о новом полотне по нескольким осколкам было преждевременно, но то, что уже открылось глазу, не сулило ничего хорошего. На моих глазах погибало не только время, но и пространство — та территория, на которой я жил. Вместо нее громоздилось что-то несуразное, абсолютно непригодное для существования. Танки вокруг храма, БМП на Тверском. Видно, Тихону показалось мало двух глобальных войн двадцать первого столетия, и он решил покончить с планетой раз и навсегда.
   — Колян, а почему ты меня забрал с Петровки?
   — Я — тебя?
   — Как раз сегодня меня сцапал Федорыч — за твою машину.
   — Погоди, Миша, мы же в понедельнике. А угнали вы ее в среду. Я и правда хотел к Федорычу обращаться, но не успел — вы сами вернулись.
   — Да, что-то я заездился. От этих перебросов голова кругом. Но ты ведь приходил. И забрал обоих.
   — А кто там еще был?
   — Тоже я. Меня для гарантии арестовали в двух экземплярах.
   — Ну и что потом?
   — Явился ты и попросил Федорыча замять.
   — И он послушал?
   — Ты очень попросил. Знаешь, что я думаю? Тебе придется его навестить, только не сейчас, а попозже, чтобы я не поехал в издательство и не встретил Кнута.
   — Я в твоих расчетах ни хрена не понимаю. Что нужно сделать?
   — На Петровку, Колян. Потом возвращайся домой и жди. Надеюсь прийти с Тихоном. А там, может, и старшего воскресим. Водки с ним еще выпьешь. Никогда с самим собой не квасил?
   — Если б он не велел тебе помогать, послал бы я тебя вместе с твоей штуковиной.
   — Нельзя, Колян. Я придумал, как бороться с этой сволочью. Я теперь фигура. На меня полмира молиться должно.
   — А остальная половина?
   — Остальная никогда не молилась. Никогда и никому.
   Больше всего я опасался, что в Москве изменились некоторые названия и адрес Фирсова стал пустым звуком. К счастью, искомая улица здесь существовала и находилась она не так уж далеко.
   Подъезд был чистым, без фекалий и настенной живописи, а воздух казался насыщенным какими-то благовониями. Звонков было два: верхний, нормальный, и нижний — с проводкой, обрывающейся в никуда, закрашенный вместе с наличником.
   Я нажал на пыльную кнопку и не успел вытереть палец, как дверь открылась. Иван Иванович вышел в спортивном костюме. Выглядел он гораздо крупнее, даже брюшко небольшое висело, впрочем, довольно аккуратное и для полковника позволительное.
   — Ну, — потребовал он, щупая меня взглядом.
   — Здравствуйте, я от Аллы Генриховны, брат ее.
   Это прозвучало как просьба о подаянии. Хорошо хоть, не поклонился.
   — У нас с ней все кончено, — строго произнес Фирсов и чуть потянул дверь.
   Закрывать ее Иван Иванович не собирался, он лишь честно отыгрывал текст.
   — Дело в том, что всплыли некоторые обстоятельства… — я попытался взять реванш за неказистое вступление и высказал это таким тоном, будто некая Алла Генриховна, моя родственница, и впрямь попала в щекотливую ситуацию.
   — Проходите, — предложил Иван Иванович и посторонился.
   Я заметил, что Фирсов остался доволен сценой, во всяком случае, если кто наш разговор и слышал, вряд ли он что-то заподозрит.
   Фирсов проводил меня в кабинет. Письменный стол, компьютер, аквариум с подсветкой и Книжный стеллаж во всю стену — ни дать ни взять литератор.
   — Что здесь? — спросил Фирсов, принимая письмо.
   — Пьеса Чехова.