Страница:
Видно было, как часть гарнизона бросилась к главной крепости Капсали, которая лепилась на очень высокой и крутой горе.
— Что же, начало есть! — сказал довольный Ушаков. — Поедем на берег!
И он отправился с адъютантом Балабиным на остров. Капитан-лейтенант Шостак хлопотал на берегу: высаживался десант, выгружались орудия.
— Придется выкуривать французов из Капсали, — сказал он Ушакову.
— Ядра с кораблей не достанут!
— Втащим поближе к крепости легкие пушки и возьмем. Измаил брали, а это что! — уверенно говорил Шостак.
Впереди громоздились острые скалы. Пришлось тащить пушки на канатах через горы и овраги, нести на плечах припасы.
Десантные отряды русских и турок деятельно взялись за работу.
Через день были устроены две батареи, и 30 сентября на зорьке Шостак ударил по крепости.
Сначала французы отвечали очень живо, но уже к полудню в крепости оказались серьезные повреждения.
Соединенный русско-турецкий отряд готовился идти на штурм. Поняв это, французский гарнизон, боясь полного уничтожения, выбросил белый флаг.
Ушаков принял капитуляцию. Он отпустил французов на «честное слово» и обещал отправить пленных в Анкону или Марсель. Пока же их поместили в лагере на берегу.
Такое милостивое, мягкое отношение к сдавшимся в плен, конечно, стало известным на всех Ионических островах и значительно ослабило защиту гарнизонов других крепостей.
Над Капсали подняли русский и турецкий флаги.
А управление островом Ушаков доверил самим цериготам; они выбрали из своей среды трех человек.
Радости греков не было предела.
Появление в Архипелаге русско-турецкого флота привело население в неописуемый восторг и в то же время сильно обеспокоило французов.
Слух о приходе Ушакова в Архипелаг мгновенно долетел до Корфу.
Главный комиссар французской директории Дюбуа попытался бороться с этими правдивыми известиями: он выпустил на греческом языке прокламацию, в которой уверял, что никакой русской эскадры в Средиземном море нет, а что турки переодели часть своих солдат в русские мундиры.
Но в это время в Корфу появились манифест константинопольского патриарха Григория и воззвание адмиралов.
А самым убедительным был тот факт, что остров Цериго освобожден русско-турецкими войсками и что греки сами управляют своим островом. В один из дней, когда соединенная эскадра стояла еще у Цериго, к Ушакову приехал Кадыр-бей.
— Позвольте употребить военную хитрость, — попросил Кадыр-бей.
— Какую? — спросил Федор Федорович, не понимая, о чем будет речь.
— По вашему обещанию, французы надеются уехать домой и спокойно живут в лагере на берегу. Разрешите мне подойти к ним ночью и тихонько всех их вырезать!
Ушаков только развел от негодования и удивления руками:
— Ну и союзник!
И в тот же день постарался отправить пленных французов на родину.
VII
VIII
IX
X
— Что же, начало есть! — сказал довольный Ушаков. — Поедем на берег!
И он отправился с адъютантом Балабиным на остров. Капитан-лейтенант Шостак хлопотал на берегу: высаживался десант, выгружались орудия.
— Придется выкуривать французов из Капсали, — сказал он Ушакову.
— Ядра с кораблей не достанут!
— Втащим поближе к крепости легкие пушки и возьмем. Измаил брали, а это что! — уверенно говорил Шостак.
Впереди громоздились острые скалы. Пришлось тащить пушки на канатах через горы и овраги, нести на плечах припасы.
Десантные отряды русских и турок деятельно взялись за работу.
Через день были устроены две батареи, и 30 сентября на зорьке Шостак ударил по крепости.
Сначала французы отвечали очень живо, но уже к полудню в крепости оказались серьезные повреждения.
Соединенный русско-турецкий отряд готовился идти на штурм. Поняв это, французский гарнизон, боясь полного уничтожения, выбросил белый флаг.
Ушаков принял капитуляцию. Он отпустил французов на «честное слово» и обещал отправить пленных в Анкону или Марсель. Пока же их поместили в лагере на берегу.
Такое милостивое, мягкое отношение к сдавшимся в плен, конечно, стало известным на всех Ионических островах и значительно ослабило защиту гарнизонов других крепостей.
Над Капсали подняли русский и турецкий флаги.
А управление островом Ушаков доверил самим цериготам; они выбрали из своей среды трех человек.
Радости греков не было предела.
Появление в Архипелаге русско-турецкого флота привело население в неописуемый восторг и в то же время сильно обеспокоило французов.
Слух о приходе Ушакова в Архипелаг мгновенно долетел до Корфу.
Главный комиссар французской директории Дюбуа попытался бороться с этими правдивыми известиями: он выпустил на греческом языке прокламацию, в которой уверял, что никакой русской эскадры в Средиземном море нет, а что турки переодели часть своих солдат в русские мундиры.
Но в это время в Корфу появились манифест константинопольского патриарха Григория и воззвание адмиралов.
А самым убедительным был тот факт, что остров Цериго освобожден русско-турецкими войсками и что греки сами управляют своим островом. В один из дней, когда соединенная эскадра стояла еще у Цериго, к Ушакову приехал Кадыр-бей.
— Позвольте употребить военную хитрость, — попросил Кадыр-бей.
— Какую? — спросил Федор Федорович, не понимая, о чем будет речь.
— По вашему обещанию, французы надеются уехать домой и спокойно живут в лагере на берегу. Разрешите мне подойти к ним ночью и тихонько всех их вырезать!
Ушаков только развел от негодования и удивления руками:
— Ну и союзник!
И в тот же день постарался отправить пленных французов на родину.
VII
Ушаков задержался у острова Цериго до 6 октября, — выйти в море мешали ветра. Только 11 октября соединенная русско-турецкая эскадра увидала остров Занте.
Среди Ионических островов Занте считался вторым после Корфу по плодородию почвы и живописности места. Его называли «Золотой остров», или «Занте — цветок Леванта». Глазам моряков предстал весь зеленый, в виноградниках и садах, город. Он причудливо раскинулся по склону отлогого холма.
Легкий осенний ветерок донес с берега запахи померанца и лимона.
Когда горожане увидали подходившую эскадру, они догадались, что это идут их избавители, и толпами, с радостными криками, кинулись к берегу.
Еще суда были под парусами, а к «Св. Павлу» подошла лодка с именитыми зантиотами.
Ушаков радушно принял их.
Греки рассказали, что гарнизон крепости состоит из пятисот человек под командой полковника Люкаса и что у самой пристани французы построили батареи, чтобы помешать высадке десанта. Они со слезами передавали обо всех насилиях и грабежах, которые чинили захватчики.
Ушаков снова назначил капитана Шостака начальником экспедиции и приказал немедленно высадить десант, но не на пристани, а просто на берегу.
Русским отрядом командовал майор Иванов, а турецким — лейтенант Егор Метакса. Турки повиновались русским офицерам лучше, нежели своим.
Зантиоты, увидев, куда направляются шлюпки, толпами устремились туда.
Уже наступил вечер, становилось темно, но весь берег осветился десятками огоньков: догадливые островитяне принесли с собой фонари.
Шлюпки шли на приветливые огоньки с берега.
Начался отлив, берег был усеян камнями, и первые русские солдаты, спрыгнувшие на мокрый песок, медленно брели, спотыкаясь в полутьме.
Греки кинулись к ним и понесли русских солдат на руках.
Они переговаривались между собою, и их говор звучал как перебранка, потому что южане не умеют говорить тихо.
А лодки все прибывали.
И вдруг греки, которые так радостно встречали каждую шлюпку, с проклятиями бросились к берегу: это оказалась первая партия турок. Вместо русских зантиоты увидали коварных, ненавистных им басурман.
Метакса успел крикнуть им вдогонку:
— Останьтесь! Не бойтесь! Турки — наши союзники! Помогите поскорее добраться до берега!
Тогда греки вернулись назад и, волей-неволей, стали переносить и турецких солдат.
А Шостак в это время подошел с двумя фрегатами к пристани на картечный выстрел и, несмотря на упорное сопротивление французов, в полчаса заставил их батареи замолчать.
Как и на Цериго, французские артиллеристы кинулись спасаться наверх, в крепость. Греки бежали за ними и, ругаясь, забрасывали их камнями и грязью.
Десантные отряды подошли к крепости. Шостак послал мичмана к французскому коменданту, предлагая сдаться.
Сначала Люкас не соглашался. Но потом, увидав, как русские и турки несут лестницы, услыхав ликующие крики зантиотов, идущих вместе с войсками, он струсил и решился пойти на переговоры. Чтобы не быть узнанным греками, Люкас переоделся в штатское платье и пошел к Шостаку.
Было одиннадцать часов ночи.
Люкас принял все предложения союзников.
14 октября, в восемь часов утра, полковник Люкас, сорок шесть офицеров и свыше четырехсот солдат сложили оружие.
Шостак принял ключи от крепости и французский флаг. Чтобы толпа не растерзала пленных, их пришлось поставить в середину соединенных десантных отрядов. Пленных французов разместили на русских и турецких кораблях поровну.
Русские относились к пленным по-человечески, но турки, не разбирая чинов, надели на них кандалы и заставляли делать самую изнурительную работу.
А кормили их так же впроголодь, как и своих галионджи.
Ушаков не задержал у себя пленных: он отправил французов на фрегате в Патрас.
Среди Ионических островов Занте считался вторым после Корфу по плодородию почвы и живописности места. Его называли «Золотой остров», или «Занте — цветок Леванта». Глазам моряков предстал весь зеленый, в виноградниках и садах, город. Он причудливо раскинулся по склону отлогого холма.
Легкий осенний ветерок донес с берега запахи померанца и лимона.
Когда горожане увидали подходившую эскадру, они догадались, что это идут их избавители, и толпами, с радостными криками, кинулись к берегу.
Еще суда были под парусами, а к «Св. Павлу» подошла лодка с именитыми зантиотами.
Ушаков радушно принял их.
Греки рассказали, что гарнизон крепости состоит из пятисот человек под командой полковника Люкаса и что у самой пристани французы построили батареи, чтобы помешать высадке десанта. Они со слезами передавали обо всех насилиях и грабежах, которые чинили захватчики.
Ушаков снова назначил капитана Шостака начальником экспедиции и приказал немедленно высадить десант, но не на пристани, а просто на берегу.
Русским отрядом командовал майор Иванов, а турецким — лейтенант Егор Метакса. Турки повиновались русским офицерам лучше, нежели своим.
Зантиоты, увидев, куда направляются шлюпки, толпами устремились туда.
Уже наступил вечер, становилось темно, но весь берег осветился десятками огоньков: догадливые островитяне принесли с собой фонари.
Шлюпки шли на приветливые огоньки с берега.
Начался отлив, берег был усеян камнями, и первые русские солдаты, спрыгнувшие на мокрый песок, медленно брели, спотыкаясь в полутьме.
Греки кинулись к ним и понесли русских солдат на руках.
Они переговаривались между собою, и их говор звучал как перебранка, потому что южане не умеют говорить тихо.
А лодки все прибывали.
И вдруг греки, которые так радостно встречали каждую шлюпку, с проклятиями бросились к берегу: это оказалась первая партия турок. Вместо русских зантиоты увидали коварных, ненавистных им басурман.
Метакса успел крикнуть им вдогонку:
— Останьтесь! Не бойтесь! Турки — наши союзники! Помогите поскорее добраться до берега!
Тогда греки вернулись назад и, волей-неволей, стали переносить и турецких солдат.
А Шостак в это время подошел с двумя фрегатами к пристани на картечный выстрел и, несмотря на упорное сопротивление французов, в полчаса заставил их батареи замолчать.
Как и на Цериго, французские артиллеристы кинулись спасаться наверх, в крепость. Греки бежали за ними и, ругаясь, забрасывали их камнями и грязью.
Десантные отряды подошли к крепости. Шостак послал мичмана к французскому коменданту, предлагая сдаться.
Сначала Люкас не соглашался. Но потом, увидав, как русские и турки несут лестницы, услыхав ликующие крики зантиотов, идущих вместе с войсками, он струсил и решился пойти на переговоры. Чтобы не быть узнанным греками, Люкас переоделся в штатское платье и пошел к Шостаку.
Было одиннадцать часов ночи.
Люкас принял все предложения союзников.
14 октября, в восемь часов утра, полковник Люкас, сорок шесть офицеров и свыше четырехсот солдат сложили оружие.
Шостак принял ключи от крепости и французский флаг. Чтобы толпа не растерзала пленных, их пришлось поставить в середину соединенных десантных отрядов. Пленных французов разместили на русских и турецких кораблях поровну.
Русские относились к пленным по-человечески, но турки, не разбирая чинов, надели на них кандалы и заставляли делать самую изнурительную работу.
А кормили их так же впроголодь, как и своих галионджи.
Ушаков не задержал у себя пленных: он отправил французов на фрегате в Патрас.
VIII
На баке корабля «Св. Павел» было оживленно: счастливчики готовились на берег.
Сегодня в городском соборе торжественное молебствие по случаю освобождения острова от французов.
Адмирал Ушаков приказал присутствовать на нем всем командирам судов и назначил по двадцать человек морских служителей с каждого корабля и фрегата.
Капитан Сарандинаки лично отобрал наиболее видных, лихих брамсельных, марсовых, канониров и бомбардиров. А главным над ними поставил боцмана Макарыча. Макарыч давно готов: выбрит, чист, пуговицы и дудка надраены — лучше нельзя, шляпа лихо сидит на голове. Он ходил и подгонял остальных товарищей.
Ото всех судов уже отвалили шлюпки, остался только «Св. Павел» Каждую минуту мог выйти из каюты Федор Федорович, а шлюпка с морскими служителями еще не на берегу.
— Поживей, поживей, не копайся, антиллерия! — гудел Макарыч на канониров.
— Вот нонче попьете, погуляете! — завидовали остающиеся.
— Мы же ведь на обедню…
— Знаем, какая обедня! Это спервоначалу — в церковь, а потом должон стол быть!
— Они не пожалеют!
— Ты, Степа, в обед мою порцию выпей тут. Скажи баталеру!
— Ванюшка, возьми денежки, купи там мне табачку.
— И скажи, как печет, ровно в петровки, а ведь уже две недели после покрова!
— Дома-то у нас, поди, холодина, дождь. А тут — экая благодать!
— Ну что, кажись, все? — оглядел собравшихся Макарыч и заспешил к вахтенному.
Через минуту шлюпка с матросами отвалила от корабля.
Пристань на острове сегодня утопала в зелени и цветах. Яркие ковры покрывали ее до самой дороги в город. Справа от ковра стояли празднично одетые зантиоты. Впереди — архиепископ и знатные граждане. А за ними толпился народ. Всюду реяли андреевские флаги, — турецких было меньше.
Каждую подходившую шлюпку греки встречали радостными криками.
Вот к пристани подошла шлюпка со «Св. Павла».
Боцман Макарыч издали приметил: команды выстраиваются слева в одну колонну, а господа офицеры стоят сбоку — говорят, курят, ждут адмирала.
Он лихо вывел своих и поставил впереди всех остальных кораблей: «Знай наших, флагманских!»
Матросы стояли вольно, смотрели, перешептывались:
— Это что ж, тут будет молебствие?
— Какое, тут! Сказано — в соборе.
— А ковры зачем?
— Ждут нашего.
— А турецкий адмирал будет?
— А почему ему и не быть?
— Да ведь в соборе молебствие. Он разве креста не боится?
Макарыч чуть повернул голову.
Шепот сразу стих.
И вот загудела, что-то залопотала толпа.
Показалась флагманская шлюпка, — в ней сидели оба адмирала.
Именитые граждане поправляли одежду, переминались с ноги на ногу. Офицеры стали впереди матросов.
Поскочин скомандовал:
— Смирно!
И вот на пристань ловко ступил адмирал Ушаков. Он был в парадном мундире и орденах. Ушаков шел чуть вразвалку, цепким, морским шагом. Видно было, что ступал он уверенно и его не свалит с ног никакая буря.
Чуть отставая от него, шел длинный седобородый Кадыр-бей в громадной шубе. Ушаков смотрел весело и гордо, а Кадыр-бей — сконфуженно: он не мог не видеть, что русским оказывают больше внимания.
За адмиралами шли советник Кадыр-бея хитрый Махмут-эфенди, адъютант Ушакова Балабин и Егор Метакса. Греки бросали под ноги адмиралов цветы и что-то кричали. Архиепископ отделился от знати и пошел навстречу адмиралам.
Ушаков остановился. Архиепископ стал что-то говорить, видимо приветствуя своих освободителей.
Метакса быстро подошел к Ушакову и начал переводить. Когда архиепископ окончил, Ушаков снял шляпу и, кланяясь во все стороны, пошел к городу. Снова все потонуло в криках «ура». Во всех церквах зазвонили в колокола. Адмиралы, окруженные знатью, пошли в собор. Раздалась команда:
— Шагом марш!
И матросы двинулись за начальством, обмениваясь впечатлениями:
— Адмирал у них — ровно бом-брам-стеньга.
— Наш-то Федор Федорович — орел!
— И чего турок в шубе? Тут в одном мундире жарко, а он шубу напялил!
— Закон такой.
Вошли в город. Сначала тянулась узенькая уличка с невзрачными домишками, а потом вышли на более широкую, с красивыми большими домами.
Все окна и балконы были украшены коврами, яркими тканями, увиты померанцем и лавром. И всюду реяли андреевские флаги.
На головы матросов сыпались цветы. Греки, стоявшие на улице, совали матросам виноград, конфеты, абрикосы, апельсины, протягивали стаканы вина.
Матросы сначала не брали угощения, — они помнили приказ: у жителей не брать ничего. Но Веленбаков обернулся и сказал своим:
— Раз угощают, бери, ребята! От ихнего вина не захмелеешь!
И, к радости греков, матросы больше не отказывались.
— Я думал, что слива, сунул в рот, а она — противная, — плевался матрос.
— Верно… она вроде постного масла…
— Это маслина, — улыбнулся бывалый боцман Макарыч. — К ней привыкнуть надо!
— Гляди, братцы, у баб глаза и нос закрыты повязкой. Отчего это? — спрашивали друг друга матросы, увидев у знатных дам на лице шелковые маски.
— А вот тая без ничего. Красивая…
— Это холопка, а в повязке, должно быть, дворянка, барыня. Брезгует…
— Может, сама рябая или косоглазая — вот и схоронилась.
— Нет, у них, как у турок: муж боится, чтоб не приглянулась кому…
— Смотри, Макарыч, не моргай!..
Вошли на большую соборную площадь. Движение замедлилось: входили в узкие двери собора.
И вот уже ряды моряков ступили под прохладную сень древнего храма.
После обедни именитые граждане угощали адмиралов и капитанов парадным, роскошным завтраком.
Команды тоже не остались без угощения.
В полдень адмиралы созвали собрание в доме графа Марки, чтобы избрать управление острова.
Внизу, под окнами, на громадной площади стояли зантиоты, ожидая результатов собрания.
Когда им объявили, что они сами станут управлять островом, площадь заволновалась. Поднялся невероятный шум и крики. Но в криках почему-то не слышалось ни одобрения, ни радости.
Ушаков вопросительно глянул на Метаксу:
— Чем они недовольны? Чего еще хотят?
— Они хотят присоединения к России!
Ушаков невольно глянул на Кадыр-бея. Турецкий адмирал сидел, насупив густые черные брови. Махмут-эфенди, иронически улыбаясь, шептал ему что-то на ухо.
К Ушакову подошел обрадованный граф Марки:
— Ваше превосходительство, вы слышите: они хотят присоединения к России.
Ушаков свирепо посмотрел на графа:
— Это невозможно. Разъясните им, пожалуйста! — и отвернулся к Метаксе.
На балкон к волнующемуся народу вышел граф Марки.
Он что-то очень горячо говорил зантиотам, но его не слушали и перебивали криками. Марки вернулся, разводя руками.
— Они не хотят ни о чем слушать! — перевел Федору Федоровичу Метакса.
— Тогда пойдем! — поднялся адмирал и быстро зашагал к балкону.
Так он ходил по шканцам в самую трудную минуту боя.
Махмут-эфенди кивнул своему драгоману — он говорил по-английски и по-французски, но не понимал по-русски — и пошел к балкону.
Как только на балконе показался прославленный русский адмирал, по всей площади прокатился гул одобрения и крики радости. Толпа кричала «ура», в воздух летели шапки и платки.
Ушаков поднял руку. Все стихло.
Адмирал медленно говорил, а Метакса переводил.
Ушаков благодарил зантиотов за их добрые чувства к России и русскому народу, но сказал, что Россия верна своим обещаниям и договорам. Он доказывал зантиотам все преимущества свободного, независимого существования. Он говорил, что было бы нелепостью, освободив остров от французов, навязывать ему кого-либо другого.
— Мы пришли не завоевывать, а освобождать! Мы пришли к вам не владычествовать, а охранять. Мы не повелители ваши, а друзья и товарищи! — закончил Ушаков и ушел в комнату.
Секунду площадь молчала, а потом раздались крики: «Ура!» и «Зито[82] Ушаков!»
Махмут-эфенди подошел к Ушакову и, улыбаясь, сказал по-турецки:
— Вы не только храбры как лев, но и мудры как змея!
«Ну, положим, змея — это ты», — подумал, сухо поклонившись, Ушаков: он не любил этого поклонника англичан.
Зантиотам ничего не оставалось делать, — они принуждены были избрать правителей.
Временное правление острова Занте пожелало вознаградить своих освободителей деньгами. Турки охотно взяли предложенные им три тысячи пиастров, но капитан Шостак наотрез отказался принять такой подарок.
Сегодня в городском соборе торжественное молебствие по случаю освобождения острова от французов.
Адмирал Ушаков приказал присутствовать на нем всем командирам судов и назначил по двадцать человек морских служителей с каждого корабля и фрегата.
Капитан Сарандинаки лично отобрал наиболее видных, лихих брамсельных, марсовых, канониров и бомбардиров. А главным над ними поставил боцмана Макарыча. Макарыч давно готов: выбрит, чист, пуговицы и дудка надраены — лучше нельзя, шляпа лихо сидит на голове. Он ходил и подгонял остальных товарищей.
Ото всех судов уже отвалили шлюпки, остался только «Св. Павел» Каждую минуту мог выйти из каюты Федор Федорович, а шлюпка с морскими служителями еще не на берегу.
— Поживей, поживей, не копайся, антиллерия! — гудел Макарыч на канониров.
— Вот нонче попьете, погуляете! — завидовали остающиеся.
— Мы же ведь на обедню…
— Знаем, какая обедня! Это спервоначалу — в церковь, а потом должон стол быть!
— Они не пожалеют!
— Ты, Степа, в обед мою порцию выпей тут. Скажи баталеру!
— Ванюшка, возьми денежки, купи там мне табачку.
— И скажи, как печет, ровно в петровки, а ведь уже две недели после покрова!
— Дома-то у нас, поди, холодина, дождь. А тут — экая благодать!
— Ну что, кажись, все? — оглядел собравшихся Макарыч и заспешил к вахтенному.
Через минуту шлюпка с матросами отвалила от корабля.
Пристань на острове сегодня утопала в зелени и цветах. Яркие ковры покрывали ее до самой дороги в город. Справа от ковра стояли празднично одетые зантиоты. Впереди — архиепископ и знатные граждане. А за ними толпился народ. Всюду реяли андреевские флаги, — турецких было меньше.
Каждую подходившую шлюпку греки встречали радостными криками.
Вот к пристани подошла шлюпка со «Св. Павла».
Боцман Макарыч издали приметил: команды выстраиваются слева в одну колонну, а господа офицеры стоят сбоку — говорят, курят, ждут адмирала.
Он лихо вывел своих и поставил впереди всех остальных кораблей: «Знай наших, флагманских!»
Матросы стояли вольно, смотрели, перешептывались:
— Это что ж, тут будет молебствие?
— Какое, тут! Сказано — в соборе.
— А ковры зачем?
— Ждут нашего.
— А турецкий адмирал будет?
— А почему ему и не быть?
— Да ведь в соборе молебствие. Он разве креста не боится?
Макарыч чуть повернул голову.
Шепот сразу стих.
И вот загудела, что-то залопотала толпа.
Показалась флагманская шлюпка, — в ней сидели оба адмирала.
Именитые граждане поправляли одежду, переминались с ноги на ногу. Офицеры стали впереди матросов.
Поскочин скомандовал:
— Смирно!
И вот на пристань ловко ступил адмирал Ушаков. Он был в парадном мундире и орденах. Ушаков шел чуть вразвалку, цепким, морским шагом. Видно было, что ступал он уверенно и его не свалит с ног никакая буря.
Чуть отставая от него, шел длинный седобородый Кадыр-бей в громадной шубе. Ушаков смотрел весело и гордо, а Кадыр-бей — сконфуженно: он не мог не видеть, что русским оказывают больше внимания.
За адмиралами шли советник Кадыр-бея хитрый Махмут-эфенди, адъютант Ушакова Балабин и Егор Метакса. Греки бросали под ноги адмиралов цветы и что-то кричали. Архиепископ отделился от знати и пошел навстречу адмиралам.
Ушаков остановился. Архиепископ стал что-то говорить, видимо приветствуя своих освободителей.
Метакса быстро подошел к Ушакову и начал переводить. Когда архиепископ окончил, Ушаков снял шляпу и, кланяясь во все стороны, пошел к городу. Снова все потонуло в криках «ура». Во всех церквах зазвонили в колокола. Адмиралы, окруженные знатью, пошли в собор. Раздалась команда:
— Шагом марш!
И матросы двинулись за начальством, обмениваясь впечатлениями:
— Адмирал у них — ровно бом-брам-стеньга.
— Наш-то Федор Федорович — орел!
— И чего турок в шубе? Тут в одном мундире жарко, а он шубу напялил!
— Закон такой.
Вошли в город. Сначала тянулась узенькая уличка с невзрачными домишками, а потом вышли на более широкую, с красивыми большими домами.
Все окна и балконы были украшены коврами, яркими тканями, увиты померанцем и лавром. И всюду реяли андреевские флаги.
На головы матросов сыпались цветы. Греки, стоявшие на улице, совали матросам виноград, конфеты, абрикосы, апельсины, протягивали стаканы вина.
Матросы сначала не брали угощения, — они помнили приказ: у жителей не брать ничего. Но Веленбаков обернулся и сказал своим:
— Раз угощают, бери, ребята! От ихнего вина не захмелеешь!
И, к радости греков, матросы больше не отказывались.
— Я думал, что слива, сунул в рот, а она — противная, — плевался матрос.
— Верно… она вроде постного масла…
— Это маслина, — улыбнулся бывалый боцман Макарыч. — К ней привыкнуть надо!
— Гляди, братцы, у баб глаза и нос закрыты повязкой. Отчего это? — спрашивали друг друга матросы, увидев у знатных дам на лице шелковые маски.
— А вот тая без ничего. Красивая…
— Это холопка, а в повязке, должно быть, дворянка, барыня. Брезгует…
— Может, сама рябая или косоглазая — вот и схоронилась.
— Нет, у них, как у турок: муж боится, чтоб не приглянулась кому…
— Смотри, Макарыч, не моргай!..
Вошли на большую соборную площадь. Движение замедлилось: входили в узкие двери собора.
И вот уже ряды моряков ступили под прохладную сень древнего храма.
После обедни именитые граждане угощали адмиралов и капитанов парадным, роскошным завтраком.
Команды тоже не остались без угощения.
В полдень адмиралы созвали собрание в доме графа Марки, чтобы избрать управление острова.
Внизу, под окнами, на громадной площади стояли зантиоты, ожидая результатов собрания.
Когда им объявили, что они сами станут управлять островом, площадь заволновалась. Поднялся невероятный шум и крики. Но в криках почему-то не слышалось ни одобрения, ни радости.
Ушаков вопросительно глянул на Метаксу:
— Чем они недовольны? Чего еще хотят?
— Они хотят присоединения к России!
Ушаков невольно глянул на Кадыр-бея. Турецкий адмирал сидел, насупив густые черные брови. Махмут-эфенди, иронически улыбаясь, шептал ему что-то на ухо.
К Ушакову подошел обрадованный граф Марки:
— Ваше превосходительство, вы слышите: они хотят присоединения к России.
Ушаков свирепо посмотрел на графа:
— Это невозможно. Разъясните им, пожалуйста! — и отвернулся к Метаксе.
На балкон к волнующемуся народу вышел граф Марки.
Он что-то очень горячо говорил зантиотам, но его не слушали и перебивали криками. Марки вернулся, разводя руками.
— Они не хотят ни о чем слушать! — перевел Федору Федоровичу Метакса.
— Тогда пойдем! — поднялся адмирал и быстро зашагал к балкону.
Так он ходил по шканцам в самую трудную минуту боя.
Махмут-эфенди кивнул своему драгоману — он говорил по-английски и по-французски, но не понимал по-русски — и пошел к балкону.
Как только на балконе показался прославленный русский адмирал, по всей площади прокатился гул одобрения и крики радости. Толпа кричала «ура», в воздух летели шапки и платки.
Ушаков поднял руку. Все стихло.
Адмирал медленно говорил, а Метакса переводил.
Ушаков благодарил зантиотов за их добрые чувства к России и русскому народу, но сказал, что Россия верна своим обещаниям и договорам. Он доказывал зантиотам все преимущества свободного, независимого существования. Он говорил, что было бы нелепостью, освободив остров от французов, навязывать ему кого-либо другого.
— Мы пришли не завоевывать, а освобождать! Мы пришли к вам не владычествовать, а охранять. Мы не повелители ваши, а друзья и товарищи! — закончил Ушаков и ушел в комнату.
Секунду площадь молчала, а потом раздались крики: «Ура!» и «Зито[82] Ушаков!»
Махмут-эфенди подошел к Ушакову и, улыбаясь, сказал по-турецки:
— Вы не только храбры как лев, но и мудры как змея!
«Ну, положим, змея — это ты», — подумал, сухо поклонившись, Ушаков: он не любил этого поклонника англичан.
Зантиотам ничего не оставалось делать, — они принуждены были избрать правителей.
Временное правление острова Занте пожелало вознаградить своих освободителей деньгами. Турки охотно взяли предложенные им три тысячи пиастров, но капитан Шостак наотрез отказался принять такой подарок.
IX
Еще будучи на Занте, Ушаков отправил три отдельные, небольшие эскадры: Поскочина — занять острова Кефалония и Итака, Сенявина — овладеть островом Св. Мавры, капитана Селивачева — блокировать остров Корфу.
20 октября капитан Поскочин прислал мичмана с известием о том, что остров Кефалония освобожден от французов, и передал адмиралу французский флаг и крепостные ключи.
— Я-то думал: ключи от крепости красивые, а они вон какие! Ровно от господского амбара! — разочарованно сказал денщик Федор, подходя к адмиралу, рассматривавшему ключи.
Через три дня союзные суда вошли в Кефалонскую гавань.
Капитан Поскочин приехал к адмиралу с докладом. Он привез пленного коменданта крепости полковника Ройе, который очень просил свидания с адмиралом.
Выслушав доклад Поскочина, Федор Федорович сказал:
— Ну, пусть входит француз. Что ему надо?
В каюту ввели небольшого, поджарого человека. Он с независимым видом поклонился русскому адмиралу и стал что-то быстро говорить, указывая на Поскочина.
— О чем он так горячо? — посмотрел Ушаков на адъютанта Балабина, знавшего французский язык.
— Ваше превосходительство, он очень благодарит капитана Поскочина, называет его спасителем французов.
— Почему? За что?
— За то, что он спас их от мщения греков. Кефалонцы, помогавшие нашим обезоруживать французов, ругали их, держали, как преступников, связанными, издевались. Он говорит: так не обходятся с образованными людьми!
Француз запальчиво сказал последнюю фразу и гордо смотрел на русского адмирала.
Этот самоуверенный, нахальный тон возмутил Федора Федоровича.
— Вы называете себя образованными, но ваши деяния говорят о другом, — сказал Ушаков, обращаясь непосредственно к самому Ройе, забыв, что он не понимает по-русски.
Балабин быстро перевел.
— Я вел себя, как подобает французскому офицеру! — заносчиво ответил Ройе.
— Я вам докажу, что не так! — стукнул по столу адмирал.
— Я буду вам весьма признателен, — поклонился полковник. — Назовите, что я сделал, порочащее честь мундира?
Ушаков даже встал: этот напыщенный франт не понимает главного, а еще полковник!
— Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров! Вы не сделали ничего для сопротивления. Вы не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни единой пушки! А что касается ваших жалоб на греков, то как аукнется, так и откликнется! Поведение же капитана Поскочина меня не удивляет: всякий русский офицер поступил бы, как он! — И адмирал повернулся к Поскочину.
Полковника увели. Он был смущен и удивлен.
Француз никак не ожидал, что русский адмирал станет упрекать его за то, что он плохо воевал с ним же!
Дожди задержали союзников в Кефалонии. Только 28 октября, при тихом южном ветре, союзники покинули залив.
Ушаков торопился к Корфу. Предстояла самая ответственная, решающая операция.
На пути они встретили посыльное судно с письмом от Сенявина.
Отправляя к острову Св. Мавры капитана 1-го ранга Дмитрия Николаевича Сенявина, самого талантливого из своих боевых офицеров, Ушаков, как всегда осмотрительный и осторожный, написал в ордере:
«Ежели можете предвидеть сильное с противной стороны сопротивление, на такой случай тотчас извольте прислать ко мне уведомление…»
И вот теперь Сенявин сообщал, что на острове Св. Мавры пятьсот человек гарнизона заперлись в крепости, имеют большую артиллерию и много припасов и оказывают упорное сопротивление. Крепость с двух сторон окружена морем, а с двух — широкими рвами. Ушаков посоветовался с Кадыр-беем. Они решили сначала покончить с крепостью на острове Св. Мавры. Ушаков взял с собою два корабля и два фрегата русские и два корабля и один фрегат турецкие, а остальным приказал идти к Корфу для усиления блокады.
Когда подходили к острову Св. Мавры, услыхали непрерывную пушечную пальбу: Сенявин продолжал осаду крепости. Эскадра стала на якорь в устье канала.
Ушаков и Кадыр-бей съехали на берег, чтобы осмотреть все на месте. Сенявин встретил их на берегу. Он показал адмиралам пять батарей, которые устроил против крепости. Сенявин снял с фрегата 24-фунтовые пушки. Французский комендант полковник Миолет прислал к Сенявину парламентера. Он предлагал сдать крепость с условием, что весь гарнизон отправят во Францию. Сенявин ответил, что готов принять капитуляцию, если французы будут считаться военнопленными. Миолет не согласился и прекратил переговоры.
— Никуда он от нас не денется! Выкурим оттуда ядрами! — сказал Ушаков. И вернулся на корабль. С ним поехал и Сенявин: он шепнул адмиралу, что ему надо поговорить с глазу на глаз. Ушакова это сильно заинтересовало.
Оказалось, что кроме французов у союзников появился еще один враг — Али-паша Янинский.
Али-паша владел не только Яниной. Его власть распространялась на Эпир и частично на Фессалию. Официально он считался подданным султана, его наместником в Янине, но на деле Али-паша меньше опасался Константинополя, чем султан его самого.
Али-паши боялось все восточное побережье Адриатического моря. Одно его имя приводило в трепет греков и сербов. Все знали его страшную жестокость, хитрость и коварство. Чтобы завладеть наследством отца, Али-паша умертвил своих братьев. Потом, расширяя владения, истребил ближайших наместников и пашей. Он заставил свою родную сестру Хайницу отравить ее сына, Емас-бея, правившего Фессалией.
Али-паша захотел и теперь половить рыбку в мутной воде.
Как только Сенявин прибыл на остров, к нему явились насмерть перепуганные старшины и архиерей. Они рассказали, что Али-паша, чьи владения находились в пятистах шагах от острова Св. Мавры, ведет тайные переговоры с французским комендантом Миолетом. Али-паша хотел прирезать к своим владениям еще кусочек. Он обещал Миолету уплатить тридцать тысяч червонцев и перевезти на свой счет французский гарнизон в Анкону, если Миолет сдаст ему крепость.
И в то же время Али-паша прислал старшинам чрезвычайно ласковое письмо. Он обещал островитянам, если остров перейдет к нему, сохранить их имущество, закон и веру. Обещал не брать податей, — вообще сулил райскую жизнь.
И это сильно напугало жителей острова. Они отлично знали кровожадность и вероломство Али-паши и не верили ни одному его слову.
Сенявин успокоил старшин, сказав, что скоро освободит остров от французов.
А Али-паша попытался действовать еще с одной стороны: он прислал чиновника к Сенявину — предложил свою помощь в борьбе с французами.
Но Сенявин уже был наслышан о нем. Он поблагодарил Али-пашу за предложение и сказал, что у него хватит сил справиться с французами самому.
— Правильно, Дмитрий Николаевич, — похвалил Ушаков. — С этим подлецом надо держать ухо востро!
— А как быть в дальнейшем?
— А так. Формально Али-паша — турецкий подданный, чиновник султана. Потому будем считать его на бумаге, — подчеркнул Ушаков, — своим союзником, а самим — не спускать с него глаз. Пусть ловит где-нибудь других дурачков! Вот мы ему сейчас отправим письмецо. Пишите, Дмитрий Николаевич!
И адмирал стал диктовать:
«Высокородный и превосходительный паша и губернатор провинции Янины, командующий турецкими войсками».
— Самое главное — подчеркнуть дружбу России и Турции. Он, я уверен, попытается еще играть на старой неприязни турок к нам. Пишите!
«Милостивый государь мой!
Имею честь уверить о совершеннейшей нашей дружбе тесного союза наших государей императоров, которых повеления мы с глубочайшим благоговением дружелюбно между нами выполняем».
Федор Федорович ходил по каюте, медленно диктовал:
«Рекомендую себя в дружбу и благоприятство вашего превосходительства…»
— Нечего сказать — придется назвать убийцу и мерзавца превосходительством. Но, конечно, он — мерзавец из мерзавцев, в подлости и жестокости он превосходит всех! Будем писать дальше:
«…И уверяю честным словом, что всегда стараться буду спомоществовать вам во всем к общей пользе противу наших неприятелей французов».
— Хорошо, Федор Федорович, — сказал Сенявин.
— Погоди, погоди, мы ему еще подпустим.
Адмирал секунду подумал и продиктовал:
«…Послал я от себя два корабля к острову Святой Мавры, также и от турецкой стороны два же корабля посланы, и приказал' я командующему отделенною от меня эскадрою флота капитану 1-го ранга и кавалеру Сенявину сей остров, крепость и обывателей принять во общее наше покровительство и учреждение, флаги поднять на крепости оба вместе — Российский и Турецкий, которые означают совершенную между нациями нашими дружбу, надеюсь, ваше превосходительство, с таковыми благоприятными нашими распоряжениями и вы согласны». Вот и довольно!
— Федор Федорович, надо бы сказать насчет его предложения о помощи.
— Изволь. Сейчас.
Ушаков минуту подумал.
— Пиши:
«…В случае же надобности в рассуждении острова Корфу, если востребуется ваше нам воспомоществование, буду писать и просить о том ваше превосходительство и надеюсь, что вы к тому готовы…»
— Пусть переведут на греческий язык, а вы передадите!
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — ответил Сенявин.
20 октября капитан Поскочин прислал мичмана с известием о том, что остров Кефалония освобожден от французов, и передал адмиралу французский флаг и крепостные ключи.
— Я-то думал: ключи от крепости красивые, а они вон какие! Ровно от господского амбара! — разочарованно сказал денщик Федор, подходя к адмиралу, рассматривавшему ключи.
Через три дня союзные суда вошли в Кефалонскую гавань.
Капитан Поскочин приехал к адмиралу с докладом. Он привез пленного коменданта крепости полковника Ройе, который очень просил свидания с адмиралом.
Выслушав доклад Поскочина, Федор Федорович сказал:
— Ну, пусть входит француз. Что ему надо?
В каюту ввели небольшого, поджарого человека. Он с независимым видом поклонился русскому адмиралу и стал что-то быстро говорить, указывая на Поскочина.
— О чем он так горячо? — посмотрел Ушаков на адъютанта Балабина, знавшего французский язык.
— Ваше превосходительство, он очень благодарит капитана Поскочина, называет его спасителем французов.
— Почему? За что?
— За то, что он спас их от мщения греков. Кефалонцы, помогавшие нашим обезоруживать французов, ругали их, держали, как преступников, связанными, издевались. Он говорит: так не обходятся с образованными людьми!
Француз запальчиво сказал последнюю фразу и гордо смотрел на русского адмирала.
Этот самоуверенный, нахальный тон возмутил Федора Федоровича.
— Вы называете себя образованными, но ваши деяния говорят о другом, — сказал Ушаков, обращаясь непосредственно к самому Ройе, забыв, что он не понимает по-русски.
Балабин быстро перевел.
— Я вел себя, как подобает французскому офицеру! — заносчиво ответил Ройе.
— Я вам докажу, что не так! — стукнул по столу адмирал.
— Я буду вам весьма признателен, — поклонился полковник. — Назовите, что я сделал, порочащее честь мундира?
Ушаков даже встал: этот напыщенный франт не понимает главного, а еще полковник!
— Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров! Вы не сделали ничего для сопротивления. Вы не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни единой пушки! А что касается ваших жалоб на греков, то как аукнется, так и откликнется! Поведение же капитана Поскочина меня не удивляет: всякий русский офицер поступил бы, как он! — И адмирал повернулся к Поскочину.
Полковника увели. Он был смущен и удивлен.
Француз никак не ожидал, что русский адмирал станет упрекать его за то, что он плохо воевал с ним же!
Дожди задержали союзников в Кефалонии. Только 28 октября, при тихом южном ветре, союзники покинули залив.
Ушаков торопился к Корфу. Предстояла самая ответственная, решающая операция.
На пути они встретили посыльное судно с письмом от Сенявина.
Отправляя к острову Св. Мавры капитана 1-го ранга Дмитрия Николаевича Сенявина, самого талантливого из своих боевых офицеров, Ушаков, как всегда осмотрительный и осторожный, написал в ордере:
«Ежели можете предвидеть сильное с противной стороны сопротивление, на такой случай тотчас извольте прислать ко мне уведомление…»
И вот теперь Сенявин сообщал, что на острове Св. Мавры пятьсот человек гарнизона заперлись в крепости, имеют большую артиллерию и много припасов и оказывают упорное сопротивление. Крепость с двух сторон окружена морем, а с двух — широкими рвами. Ушаков посоветовался с Кадыр-беем. Они решили сначала покончить с крепостью на острове Св. Мавры. Ушаков взял с собою два корабля и два фрегата русские и два корабля и один фрегат турецкие, а остальным приказал идти к Корфу для усиления блокады.
Когда подходили к острову Св. Мавры, услыхали непрерывную пушечную пальбу: Сенявин продолжал осаду крепости. Эскадра стала на якорь в устье канала.
Ушаков и Кадыр-бей съехали на берег, чтобы осмотреть все на месте. Сенявин встретил их на берегу. Он показал адмиралам пять батарей, которые устроил против крепости. Сенявин снял с фрегата 24-фунтовые пушки. Французский комендант полковник Миолет прислал к Сенявину парламентера. Он предлагал сдать крепость с условием, что весь гарнизон отправят во Францию. Сенявин ответил, что готов принять капитуляцию, если французы будут считаться военнопленными. Миолет не согласился и прекратил переговоры.
— Никуда он от нас не денется! Выкурим оттуда ядрами! — сказал Ушаков. И вернулся на корабль. С ним поехал и Сенявин: он шепнул адмиралу, что ему надо поговорить с глазу на глаз. Ушакова это сильно заинтересовало.
Оказалось, что кроме французов у союзников появился еще один враг — Али-паша Янинский.
Али-паша владел не только Яниной. Его власть распространялась на Эпир и частично на Фессалию. Официально он считался подданным султана, его наместником в Янине, но на деле Али-паша меньше опасался Константинополя, чем султан его самого.
Али-паши боялось все восточное побережье Адриатического моря. Одно его имя приводило в трепет греков и сербов. Все знали его страшную жестокость, хитрость и коварство. Чтобы завладеть наследством отца, Али-паша умертвил своих братьев. Потом, расширяя владения, истребил ближайших наместников и пашей. Он заставил свою родную сестру Хайницу отравить ее сына, Емас-бея, правившего Фессалией.
Али-паша захотел и теперь половить рыбку в мутной воде.
Как только Сенявин прибыл на остров, к нему явились насмерть перепуганные старшины и архиерей. Они рассказали, что Али-паша, чьи владения находились в пятистах шагах от острова Св. Мавры, ведет тайные переговоры с французским комендантом Миолетом. Али-паша хотел прирезать к своим владениям еще кусочек. Он обещал Миолету уплатить тридцать тысяч червонцев и перевезти на свой счет французский гарнизон в Анкону, если Миолет сдаст ему крепость.
И в то же время Али-паша прислал старшинам чрезвычайно ласковое письмо. Он обещал островитянам, если остров перейдет к нему, сохранить их имущество, закон и веру. Обещал не брать податей, — вообще сулил райскую жизнь.
И это сильно напугало жителей острова. Они отлично знали кровожадность и вероломство Али-паши и не верили ни одному его слову.
Сенявин успокоил старшин, сказав, что скоро освободит остров от французов.
А Али-паша попытался действовать еще с одной стороны: он прислал чиновника к Сенявину — предложил свою помощь в борьбе с французами.
Но Сенявин уже был наслышан о нем. Он поблагодарил Али-пашу за предложение и сказал, что у него хватит сил справиться с французами самому.
— Правильно, Дмитрий Николаевич, — похвалил Ушаков. — С этим подлецом надо держать ухо востро!
— А как быть в дальнейшем?
— А так. Формально Али-паша — турецкий подданный, чиновник султана. Потому будем считать его на бумаге, — подчеркнул Ушаков, — своим союзником, а самим — не спускать с него глаз. Пусть ловит где-нибудь других дурачков! Вот мы ему сейчас отправим письмецо. Пишите, Дмитрий Николаевич!
И адмирал стал диктовать:
«Высокородный и превосходительный паша и губернатор провинции Янины, командующий турецкими войсками».
— Самое главное — подчеркнуть дружбу России и Турции. Он, я уверен, попытается еще играть на старой неприязни турок к нам. Пишите!
«Милостивый государь мой!
Имею честь уверить о совершеннейшей нашей дружбе тесного союза наших государей императоров, которых повеления мы с глубочайшим благоговением дружелюбно между нами выполняем».
Федор Федорович ходил по каюте, медленно диктовал:
«Рекомендую себя в дружбу и благоприятство вашего превосходительства…»
— Нечего сказать — придется назвать убийцу и мерзавца превосходительством. Но, конечно, он — мерзавец из мерзавцев, в подлости и жестокости он превосходит всех! Будем писать дальше:
«…И уверяю честным словом, что всегда стараться буду спомоществовать вам во всем к общей пользе противу наших неприятелей французов».
— Хорошо, Федор Федорович, — сказал Сенявин.
— Погоди, погоди, мы ему еще подпустим.
Адмирал секунду подумал и продиктовал:
«…Послал я от себя два корабля к острову Святой Мавры, также и от турецкой стороны два же корабля посланы, и приказал' я командующему отделенною от меня эскадрою флота капитану 1-го ранга и кавалеру Сенявину сей остров, крепость и обывателей принять во общее наше покровительство и учреждение, флаги поднять на крепости оба вместе — Российский и Турецкий, которые означают совершенную между нациями нашими дружбу, надеюсь, ваше превосходительство, с таковыми благоприятными нашими распоряжениями и вы согласны». Вот и довольно!
— Федор Федорович, надо бы сказать насчет его предложения о помощи.
— Изволь. Сейчас.
Ушаков минуту подумал.
— Пиши:
«…В случае же надобности в рассуждении острова Корфу, если востребуется ваше нам воспомоществование, буду писать и просить о том ваше превосходительство и надеюсь, что вы к тому готовы…»
— Пусть переведут на греческий язык, а вы передадите!
— Слушаюсь, ваше превосходительство, — ответил Сенявин.
X
Не успел Сенявин уехать с письмом к Али-паше, как к адмиралу Ушакову явилась на флагманский корабль делегация от города Парга.
По взволнованным, встревоженным лицам делегатов Ушаков понял: что-то случилось.
Рассказ паргиотов потряс всех.
Али-паша с десятью тысячами солдат напал на город Превеза, истребил храбро защищавшийся французский гарнизон в двести пятьдесят человек и вырезал большинство жителей Превезы. Рассказывали, что Али-паша сидел в доме французского консула у окна и смотрел, как под окном зверски мучают и убивают беззащитных превезян.
Али-паша угрожал всем остальным городам на берегу: если они добровольно не согласятся признать его власть, то их постигнет участь Превезы.
— В Превезе был русский консул. Что сделал с ним Али-паша? — спросил помрачневший Ушаков.
По взволнованным, встревоженным лицам делегатов Ушаков понял: что-то случилось.
Рассказ паргиотов потряс всех.
Али-паша с десятью тысячами солдат напал на город Превеза, истребил храбро защищавшийся французский гарнизон в двести пятьдесят человек и вырезал большинство жителей Превезы. Рассказывали, что Али-паша сидел в доме французского консула у окна и смотрел, как под окном зверски мучают и убивают беззащитных превезян.
Али-паша угрожал всем остальным городам на берегу: если они добровольно не согласятся признать его власть, то их постигнет участь Превезы.
— В Превезе был русский консул. Что сделал с ним Али-паша? — спросил помрачневший Ушаков.