Раковский Леонтий Иосифович. Адмирал Ушаков

   По случаю беспримерного в истории взятия сильнейшей крепости Корфу силами одного флота адмирал Ушаков получил много поздравлений со всех сторон. Даже его заклятый враг, английский адмирал Нельсон, который все время старался как-либо помешать Ушакову взять Корфу, вынужден был прислать льстивое поздравительное письмо.
   Но из дружественных поздравлений самым приятным было для Федора Федоровича поздравление соратника и друга, Александра Васильевича Суворова. Прославленный полководец писал:
   «Великий Петр наш жив… Что он, по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах, произнес, а именно: „Природа произвела Россию только одну, она соперницы не имеет“, — то и теперь мы видим. Ура! Русскому флоту!.. Я теперь говорю самому себе: зачем не был я при Корфу хотя мичманом!»

XXII

   Взяв Корфу, Ушаков задержался на острове. Прежде всего приходилось исправлять суда. Плавание в Архипелаге, а особенно зимняя блокада очень расшатали их. Большинство судов стало течь и нуждалось в срочном, неотложном ремонте.
   После выхода из Севастополя Ушаков сам вел свою обширную корреспонденцию: писал донесения императору Павлу, Адмиралтейств-коллегии и турецкому султану; находился в частой переписке с русскими послами в Константинополе, Вене и Неаполе; с начальниками английских эскадр и правителями турецких провинций; рассматривал жалобы островитян.
   Это так обременяло его, что Ушаков жаловался вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Кушелеву:
   «При теперешних обстоятельствах, да и всегда дел столь много, что, если бы со мною десять писцов было, не успели бы всего исполнить. Я никого таковых не имею, кто бы мог писать, выслушавши от меня только одно содержание, и потому затруднен и измучен бесподобно, так что, теряя последние силы, третий день совсем почти болен… В письменных делах обуза пренесносная; она отягощает меня до бесконечности и отводит от исполнения других важных дел… Но к письмоводству времени мне совсем недостает, да и столько им отягощен, что жизни моей не рад».
   А теперь предстояло более сложное дело.
   Надо было установить на Ионических островах самостоятельное правление, которое Россия и Турция обещали грекам.
   Русские дипломаты решили, что удобнее всего объявить Ионические острова республикой, находящейся под покровительством России и Турции.
   В Морском корпусе учили многим «шляхетским» наукам, но не учили, как учреждать республику. Ушакову пришлось самому все продумывать и самому же все писать — вплоть до текста присяги Ионической республики. И он прекрасно справился и с этой необычной задачей.
   На островах было два враждующих класса — дворяне и поселяне.
   Ушаков не побоялся привлечь к самоуправлению и граждан этого «второго класса».
   Верховным органом власти он сделал «Сенат семи соединенных островов», который был составлен поровну из представителей дворян и поселян.
   По такому же принципу избирались и все должностные лица в органах местного самоуправления и суда.
   Конечно, это не могло очень нравиться дворянству, и вскоре кое-где их представители пытались идти вразрез с конституцией, ущемляя права «второго класса», но Ушаков сурово пресекал эти попытки:
   «Ежели вы не оправдаетесь в вашей ослушности, тот же час пошлю в Кефалонию эскадру или сам с эскадрою буду и всех ослушающихся нашему повелению без изъятия и первейшие из вас особы арестовав, пошлю в Константинополь пленными или еще гораздо далее, откуда и ворон костей ваших не занесет…» — писал он правлению острова Кефалония, получив жалобу островитян.
   Учредив сенат, суд, магистраты и прочие органы местного управления, Ушаков смог двигаться с флотом дальше.
   Надо было изгнать из Неаполя и Рима французов и помочь Суворову, который с весны 1799 года действовал против французов в Ломбардии и Пьемонте.
   Но как Суворову на суше мешал австрийский премьер-министр Тугут, так всем военным предприятиям Ушакова на Средиземном море мешал английский адмирал Нельсон.
   Нельсон старался отвлечь внимание и силы русских от Корфу и Мальты. Он вообще хотел загребать жар русскими руками.
   Даже опытный в дипломатическом деле Василий Степанович Томара иногда попадался на английскую удочку: по наущению англичан советовал Ушакову послать часть эскадры в Египет.
   Но что бы ни писали Нельсон и его сподручные, Ушаков шел своим, русским путем.
   «Милостивый государь, Василий Степанович! Требования английских начальников морскими силами в напрасные развлечения нашей эскадры я почитаю — не иное что, как они малую дружбу к нам показывают, желают нас от всех настоящих дел отщепить и, просто сказать, заставить ловить мух, а чтобы они вместо того вступили на те места, от которых нас отделить стараются.
   Корфу всегда им была приятна; себя они к ней прочили, а нас под разными и напрасными видами без нужд хотели отдалить или разделением нас привесть в несостояние.
   Однако бог, помоществуя нам, все делает по-своему — и Корфу нами взята, теперь помощь наша крайне нужна Италии и берегам Блистательной Порты в защиту от французов, усиливающихся в неапольском владении…» — разжевывал Ушаков одураченному было англичанами посланнику Томаре.
   Французы, заняв Неаполь, угрожали Сицилии. Ушаков, закончив все военные операции на Ионических островах, послал весною 1799 года к берегам Италии капитана 2-го ранга Сорокина с четырьмя фрегатами.
   Чуть только русские паруса показались у порта Бриндизи, как французский гарнизон бежал. Сорокин высадил в Манфредонии десант в шестьсот человек под командой капитана Григория Белли, участника всех черноморских побед Ушакова.
   Несмотря на малочисленность отряда, Белли храбро двинулся на французов и в течение двадцати дней освободил две трети королевства Сицилии. Он сломил сопротивление во много раз превосходящего силами врага и занял Неаполь.
   Французский гарнизон и итальянские республиканцы сдались на милость победителей.
   Союзники гарантировали им и их семьям личную неприкосновенность.
   Со стороны Англии такую гарантию подписал представитель Нельсона капитан Фут.
   Когда Нельсон узнал, что русские войска взяли Неаполь, он тотчас же приехал туда. Вместо того чтобы лично руководить осадой Мальты, Нельсон предпочитал с осени 1798 года сидеть в Палермо, где укрывалась королевская семья.
   В Палермо Нельсона удерживали иные интересы: здесь жила его возлюбленная, жена британского посла в Неаполе, авантюристка леди Эмма Гамильтон, находившаяся в большой дружбе с королевой Сицилии Каролиной.
   Приехав вместе с леди Гамильтон в Неаполь, Нельсон отказался признать то, что подписал его же представитель Фут, который ручался «честью Англии», что республиканцы будут пощажены.
   Началась беспощадная расправа с итальянскими революционерами, которым так торжественно была обещана неприкосновенность.
   Монархисты неистовствовали.
   Был схвачен семидесятилетний республиканский адмирал Франческо Караччиоло. Над ним учинили суд, и, несмотря на то, что суд постановил отложить дело, чтобы допросить свидетелей, Нельсон приказал немедленно повесить Караччиоло на рее его же корабля.
   Он сделал это, чтобы доставить удовольствие своей возлюбленной леди Гамильтон, которая, так же как и ее подруга, королева Каролина, ненавидела республиканцев.
   В это время распространился слух о том, что в Средиземное море направляется большой франко-испанский флот.
   Тогда Нельсон вновь обратился за помощью к тому, чьим победам он так завидовал, но с силой и талантом которого принужден был считаться, — к адмиралу Ушакову.
   22 августа 1799 года Ушаков с русско-турецкой эскадрой пришел в Палермо.

XXIII

   Русско-турецкая эскадра бросила якорь в лазурной бухте Палермо.
   На раскинувшийся у подножия горы Пеллегрино утопающий в зелени город смотрели с кораблей тысячи любопытных глаз.
   И только один человек из эскадры не смотрел на дворцы, шпили и кресты храмов. Это главнокомандующий адмирал Ушаков.
   Он смотрел на бухту, где среди яхт, парусников и всякой рыбачьей мелочи возвышался «Фудройен», флагманский корабль адмирала Нельсона.
   Наконец-то они оба сошлись в одной бухте!
   Ушаков внимательно рассматривал «Фудройен».
   Корабль неплох.
   И конечно, на нем не поблекла краска. И борты не пробиты французскими ядрами. И не потрепаны паруса. Еще бы — ведь «Фудройен» безмятежно отстаивался в этой спокойной, прекрасной бухте!
   «И как ему не стыдно торчать здесь! — подумал о Нельсоне Федор Федорович. — Был бы у Мальты сам, скорее бы дело сделалось».
   Он отвернулся и стал, как все, смотреть на веселый, оживленный берег. Оттуда вместе с пряными запахами миндаля, лимонов и апельсинов доносился, как прибой, гул голосов: это жизнерадостные, непоседливые итальянцы толпились на берегу, рассматривая гостей.
   Не успели стать на якорь, как к «Св. Павлу» начали подходить шлюпки.
   Первым явился к главнокомандующему с рапортом старый знакомый, вице-адмирал Петр Карцов. Карцов пришел в Палермо с небольшим отрядом — тремя кораблями и одним фрегатом — из Балтийского моря на помощь средиземноморской эскадре. Он поступал под команду Ушакова. Вслед за ним приехал с визитом русский представитель при неаполитанском дворе статский советник Андрей Яковлевич Италийский.
   До этого Ушаков только переписывался с ним и всегда удивлялся тому, что фамилия посла — Италийский — так подошла к месту его работы — Италии. Это был очень образованный, почтенный человек. Италийский рассказал подробно обо всем. Он сказал, что в Сицилии всем правит королева Каролина, что король Фердинанд — вообще тряпка и трус; что леди Гамильтон — женщина с темным прошлым, но она — любимая подруга королевы; что Нельсон влюблен в красавицу Гамильтон, как последний мичман, хотя ему уже сорок один год; что Нельсон ненавидит русских.
   Италийский сказал, что Англия очень недовольна либеральной ушаковской конституцией, которую он дал Республике семи Ионических островов.
   — Я это знаю, — ответил Ушаков. — Австрии тоже не понравилась конституция. Ну и пусть. Зато самим островитянам нравится!
   Он стоял на шканцах — ждал визита англичан. После отъезда Италийского прошел час, а от Нельсона не было еще никого.
   Ушаков во всех отношениях был старше Нельсона и полагал, что английский адмирал первым приедет к нему. И вот от «Фудройена» отвалила шлюпка. Кто-то шел на ней к берегу.
   На шлюпке пестрели женские платья и зонтики.
   Матросы «Св. Павла» смеялись:
   — Весело живут англичане: вишь, мадамы к ним ездят!
   Наконец одна шлюпка с «Фудройена» направилась к «Св. Павлу».
   — Евстафий Павлович, встречай дорогого гостя! — усмехнулся Ушаков и пошел с накаленных солнцем шканцев в прохладную каюту.
   Английский адмирал прислал своего флаг-офицера, рыжего, высокого бритта, поздравить Ушакова с благополучным прибытием.
   Адмирал Ушаков поблагодарил за поздравление и пригласил милорда Нельсона назавтра в 11 часов утра пожаловать для совещания о дальнейших совместных действиях.
   На следующее утро к четвертой склянке прибыл на «Св. Павел» длинный Кадыр-бей в неизменной шубе.
   Стали ждать Нельсона.
   Вот показалась шлюпка.
   — Ваше превосходительство, едет тот же самый рыжий флаг-офицер, — сказал адъютант Балабин. — Что-то случилось.
   — Ничего не случилось. Все это британские штучки! — ответил адмирал.
   Через несколько минут к Ушакову в каюту вошел флаг-офицер Нельсона:
   — Милорд Нельсон извиняется, что не может сегодня быть. Вообще он считает, что для совещания лучше встретиться у нас, на «Фудройене».
   Ушаков понял: английский адмирал хочет, чтобы русский приехал к нему на поклон. «Не будет этого!» Он сидел красный от гнева.
   — Почему на «Фудройене?» — почти крикнул Ушаков.
   — У нас просторнее. И будут присутствовать сам король Фердинанд и королева!
   «И леди Гамильтон, — прибавил за него в мыслях Ушаков. — Король Сицилии… Экая силища!»
   Ушаков обернулся к переводчику:
   — Передай: там будет король Сицилии, а здесь уже есть командующий турецкой эскадрой адмирал Кадыр-бей!
   Англичанин даже бровью не повел, видя, как гневается русский адмирал. Он только еще ниже опустил углы губ.
   — Пусть скажет милорду Нельсону, что если он не сможет и завтра приехать, то мы немедля уходим назад в Корфу.
   Англичанин откланялся.
   Кадыр-бей посидел немного, покурил, выпил кофе и тоже уехал.
   Рыжий флаг-офицер побывал в этот день на «Св. Павле» еще раз: адмирал Нельсон соизволил согласиться прибыть завтра на русский флагманский корабль.
   — То-то! Я ему не мальчик! Пусть знает! — шагал по шканцам довольный Федор Федорович, весело поглядывая на «Фудройен».
   Наутро встреча состоялась. Нельсон приехал с первым министром короля Сицилии англичанином Актоном.
   Нельсон был тщедушен и мал ростом. И как все люди небольшого роста, держался чрезвычайно прямо.
   Два года назад он потерял в бою правую руку и потому здоровался левой. Пустой рукав был приколот к мундиру.
   Италийский рассказывал, что Нельсон внешне очень похож на Александра Васильевича Суворова. Федор Федорович пригляделся: «Да, какое-то сходство есть!»
   Английский адмирал поздравил Ушакова со взятием Корфу.
   После него с поздравлениями выступил министр Актон, вертлявый щеголь. На Актоне был модный фрак с широким отложным воротником и до смешного узкими рукавами, которые кончались небольшими отворотами. Под фраком виднелось несколько роскошных жилетов — один поверх другого. Шею первого министра Сицилии обертывало два цветных шелковых платка.
   «Адова жара, тут впору ходить в одной рубашке, а он навесил на себя дюжину жилетов. И преет. Не хуже моего Кадыр-бея в шубе!» — подумал Ушаков.
   Черноглазый тонкий Актон чем-то походил на кузнечика. И говорил как кузнечик — трещал быстро и без умолку.
   Ушаков пригласил гостей в каюту.
   Когда сели за стол, на котором лежала карта Средиземного моря, Ушаков сказал переводчику:
   — Переведите милорду Нельсону: я полагаю — надо идти со всем соединенным флотом к Мальте!
   Услыхав слово «Мальта», Нельсон сразу поджал губы. Он сидел, не глядя на русского адмирала, прямой и надменный.
   — На Мальте и без того скоро будет все кончено, — последовал ответ.
   — А что же думает делать милорд Нельсон?
   — Английская эскадра имеет приказ идти частью в Гибралтар, частью в порт Магон, — ответил Нельсон.
   — Выходит, нам здесь делать нечего? Ведь французская эскадра блокирована в Тулоне!
   — Я считаю, что русско-турецкой эскадре надо идти к Неаполю.
   — Это зачем?
   — Бунтовщики никак не успокаиваются. Королевская власть еще не чувствует себя там достаточно твердо… Русские должны помочь. Они превосходно сражаются на суше… — говорил Нельсон.
   Ушаков чуть усмехнулся: в последней фразе Нельсона чувствовалось желание уколоть русских.
   — Благодари милорда за признание наших успехов на суше, — обратился к переводчику Федор Федорович. — Но напомни, что русские показали себя и не такими уж плохими моряками. В этих же водах действовал Спиридов. Да и Корфу взята моряками…
   Нельсон взглянул на Актона. Видимо, срочно требовалась поддержка. Первый министр ждал этого момента — вручил Ушакову конверт, сказав:
   — Его величество просит вас поспешить в Неаполь.
   «Понимаю, куда вы оба гнете», — подумал Ушаков, но стал говорить о том, что император Павел — великий магистр Мальтийского ордена и для русских Мальта — первое дело.
   — На Мальте во многих местах уже развеваются два флага: британский и сицилийский, — ответил Нельсон.
   Он встал, сказав, что, к сожалению, не может больше уделить времени для беседы и что он надеется видеть адмирала Ушакова у себя. И уехал с Актоном.
   Альянса между двумя адмиралами явно не получилось.
   Италийский передал, что Нельсон возмущался чрезвычайной гордостью Ушакова, которого он так и назвал: «русский медведь». Да, ему делать было нечего: английская коса нашла на русский камень!

XXIV

   Непримиримую, твердую позицию Ушакова неожиданно поколебали коварные турки.
   Турецкие абабы давно тосковали по «вольной» жизни. Мимо стольких роскошных и богатых мест они плыли, столько «купцов» встречали в море и ничем этим не смогли попользоваться!
   Такого скучного плавания не ждал ни один из них! Такого бесприбыльного, бедного плавания не запомнил из них никто!
   Прибыв в Палермо, они добились того, что капитаны стали отпускать их десятками на берег.
   Турецкие матросы решили, что если на Ионических, греческих островах не позволяли грабить, то, может быть, будет дозволено им поживиться хоть тут, на берегах Италии.
   И попробовали заняться этим в окрестностях Палермо.
   Но сицилийцы неожиданно дали грабителям хороший отпор. Четырнадцать турок остались навсегда лежать на острове, пятьдесят три вернулись кое-как на свои суда израненными, посылая проклятия «неверным». До сорока турок пропало без вести.
   Тогда чаша терпения турецкой вольницы переполнилась: они с ятаганами, саблями и интрепелями приступили к своим командирам, требуя немедленного ухода домой, в Константинополь.
   Офицеры сами мечтали об этом, видя, что никакой прибыли от дальнейших морских и сухопутных путешествий не предвидится.
   Один только Кадыр-бей перепугался насмерть: он боялся, что султан отрубит ему голову за самовольный уход от Ушакова. Кадыр-бей примчался к главнокомандующему бледный и в поту, без своей обязательной шубы.
   Кадыр-бей умолял главнокомандующего, чтобы он собственной властью восстановил бы порядок на его кораблях.
   Ушаков бесстрашно поехал один на взбунтовавшиеся турецкие суда.
   Приезд грозного Ушак-паши, которому, как все знали, султан дал полную власть над турецкой эскадрой, отрезвил горячие головы. Порядок был восстановлен.
   Однако Ушаков, уезжая от Кадыр-бея, взял с собою Метаксу и его помощников-переводчиков, говоря:
   — Уедем-ка со мной. Не ровен час…
   Он понимал, что турки угомонились ненадолго.
   Вечер и ночь прошли на турецких судах спокойно.
   Но ранним утром 1 сентября вдруг снялся с якоря корабль коварного Патрон-бея, который все время косо смотрел на русских и старался как можно меньше им помогать.
   Чуть только остальные суда увидали, что их собрат уходит домой, как сразу же стали рубить якорные канаты. К парусам бросились все — и абабы и артиллеристы.
   Русские моряки смеялись, глядя, как беспорядочно, хотя и быстро, турки одеваются парусами:
   — Ишь как стосковался осман по своим женам!
   — Да, прыти много!
   — Вот кабы они так в бою!
   — Домой, брат, всякая скотинка веселее бежит!
   Кадыр-бей, уходивший из Палермо последним, попытался на прощанье вывесить главнокомандующему сигнал: «Благодарю». Но дальше у сигнальщиков ничего вразумительного не получилось.
   Ушаков стоял, с какою-то грустью глядя, как от него уходит его ненадежный союзник.
   Он оставался с другим, еще менее надежным.
   Приходилось идти в Неаполь. Делать чуждое для России, чужое, ненужное дело.

XXV

   Моряки Ушакова внезапным броском заняли Рим, а чудо-богатыри Суворова били лучших французских генералов на берегах Треббии и у Нови.
   Но после того как русские солдаты и матросы освободили от французов Северную Италию, они вдруг оказались не нужны своим «союзникам».
   Австрия и Англия, использовав в своих интересах силу России, стали постепенно выживать русских из района Средиземного моря.
   Выживали разными методами, хотя одинаково последовательно и вероломно.
   Тогда Павел I отозвал армию и флот в Россию.
   Ушаков вернулся на Корфу и вынужден был простоять здесь еще полгода, собирая свои суда, разбросанные по разным местам, и готовясь к далекому походу в Севастополь.
   За освобождение «всех похищенных французами прежде бывших венецианских островов» и за взятие острова Корфу император Павел пожаловал Ушакову чин адмирала.
   Это была последняя царская награда «морскому Суворову», непобедимому флотоводцу.
   Султан прислал Ушакову челенг — перо, осыпанное алмазами. Челенг считался у турок самым высоким отличием. Кроме того, подарил дорогую соболью шубу, табакерку, украшенную алмазами, и тысячу червонных.
   Павел I наградил за взятие Корфу только Ушакова и Пустошкина (он был зол, что упустили «Женеро»), а султан вспомнил и о русских матросах: прислал им три с половиной тысячи червонных.
   Отраднее всего была искренняя благодарность населения островов.
   Последние месяцы пребывания русского флота на Корфу вылились в сплошное чествование русских моряков и их знаменитого адмирала.
   Каждый освобожденный остров считал святой обязанностью сделать какой-либо подарок своему избавителю.
   Остров Корфу поднес Ушакову золотой меч, осыпанный алмазами. Кефалония и Итака — золотую медаль, Занте — золотой меч и серебряный щит.
   В благодарственных адресах Ушаков назывался «спасителем» и «отцом» Ионических островов.
   На медали острова Итака была надпись:
   «ФЕДОРУ УШАКОВУ,
   РОССИЙСКИХ МОРСКИХ СИЛ ГЛАВНОМУ НАЧАЛЬНИКУ,
   МУЖЕСТВЕННОМУ ОСВОБОДИТЕЛЮ ИТАКИ».
   Здесь его оценивали по достоинству, а дома — его ждала все та же глухая зависть бездарностей, графская неприязнь и непрекращающиеся козни.
   Ушаков чувствовал, что в России уже начинают забывать о подвигах русского флота в далеком Средиземном море. Он так и писал Томаре:
   «За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверить, что другой на моем месте, может быть, и третьей части не исполнил того, что я делаю…
   Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиною? Не знаю…
   Столь славное дело, каково есть взятие Корфы (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что — не знаю.
   Мальта — ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде и когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята почти безо всего и при всех неимуществах…»
   И все-таки домой, в Россию, хотелось.
   Хотелось увидеть ставшие родными крымские берега. Бурное, своенравное, но пленительное Черное море. Услышать теплый ветерок с гор, насыщенный запахами полыни и мяты.
   Матросы всё чаще говорили:
   — Эх, поскорее бы домой!
   — Хорошо, братцы, по морозцу пройтись!
   — Березку бы увидать!
   — Щец покушать!
   — А я бы за снежок все отдал!
   И вот наконец в июле 1800 года Черноморская эскадра пошла на восток, домой.
   Русский флот только еще возвращался, в то время как сухопутная армия давно уже была дома, а ее прославленный, непобедимый полководец спал вечным сном в стенах Александро-Невской лавры.

XXVI

   Когда Ушаков вернулся в Севастополь, Мордвинов уже не командовал Черноморским флотом. Вместо него в Николаеве сидел такой же никчемный, бесталанный адмирал Виллим фон Дезин. Он всегда завидовал талантливому Ушакову и не любил его.
   Федор Федорович не получил назначения никуда — ни к флоту, ни в Черноморское адмиралтейское правление. Адмирала Ушакова, который выпестовал Черноморский флот, который привел его к стольким славным победам, отстранили от руководства флотом.
   Его заставили отчитываться по денежным и хозяйственным делам экспедиции на Ионические острова.
   Знаменитый флотоводец потонул в тыловых бюрократических канцеляриях, — вынужден был заниматься тем, что всю жизнь презирал и ненавидел.
   И так он оставался не у дел до того момента, когда на престол вступил Александр I.
   Прославленного в боях адмирала Федора Ушакова назначили командовать Балтийским гребным флотом, который не имел ровно никакого значения для обороны отечества.
   Александру I не нужны были такие флотоводцы, как Ушаков, — царь не любил и боялся моря. Необходимость самого существования русского флота Александр I брал под сомнение. Он учредил Особый комитет, который должен был, по мысли царя, принять меры «к извлечению флота из настоящего мнимого его существования и к приведению оного в подлинное бытие».
   В комитет, разумеется, не вошел ни один боевой адмирал. Зато в нем были широко представлены все придворные «флотоводцы» — Мордвинов, фон Дезин, Чичагов, а председательствовал в нем вовсе ничего не смысливший в морском деле граф Александр Воронцов.
   Комитет пришел к единодушному заключению, что «России быть нельзя в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должна быть в сухопутных войсках».
   Комитет начисто зачеркивал всю славную историю русского флота: Гангут и Гренгам, Хиос и Чесму, все черноморские победы и блестящую Ионическую кампанию Ушакова.
   Потому-то сильно пошел в гору Николай Мордвинов.
   Мордвинов умел хорошо пускать пыль в глаза, был велеречив и при всей своей пасторской, «святой» внешности — пронырлив.
   Сначала его назначили вице-президентом Адмиралтейств-коллегии, а затем морским министром.
   Теперь Мордвинов быстро разделался со своим врагом: адмирал Ушаков был окончательно изгнан с Черного моря. Русский флот вновь переживал тяжелые дни.