Раковский Леонтий Иосифович. Адмирал Ушаков

   Стемнело. Слуги зажгли свечи. И тотчас же стали накрывать на стол.
   Али-паша пригласил гостя поужинать.
   Им прислуживали два секретаря и капитан корвета.
   Метаксу потчевали французскими винами.
   «Не из Превезы ли?» — подумал он и отказался.
   Али-паша ел очень мало, а пил только воду. После ужина он услал всех и, покуривая, говорил с Метаксой.
   Егор Павлович поздравил его с полученными от султана милостями.
   — Меня хотели сделать верховным визирем, но зачем мне это? Я здесь в почете, довольстве и силе. Скорее султан будет больше бояться меня в Стамбуле, чем я его в Янине. Все эти визири завидуют моему богатству и оговаривают меня перед султаном. А вы знаете, во сколько обходятся мне султанские министры? Я даю всем, начиная от последнего цирюльника султана и кончая министром иностранных дел. Едва приобретешь себе приятеля, глядь, а он уже без головы, а ты без денег…
   Метакса не мог не улыбнуться.
   — Вам смешно. Вы думаете: деньги у Али-паши не последние, а голова у министра — последняя? Э, бросим это. Скажи лучше откровенно: независимость, которую ваш адмирал провозглашает на островах, распространится и на греков материка?
   К этому вопросу Егор Павлович был давно готов:
   — Конечно, нет. На материке греки не под игом французов, а подданные султана, нашего друга и союзника…
   Али-паша остался доволен ответом.
   — А теперь пора на отдых. Ложитесь здесь, — указал он на диван.
   — Ваше превосходительство, а где же вы? — спросил Метакса.
   — Я там, — махнул он в сторону перегородки. — Доброй ночи!
   Егор Павлович был удивлен: паша уступает ему лучшее место! Он расположился на диване и слыхал, как за перегородкой укладывался Али-паша.
   Вооруженные телохранители всю ночь стояли у двери: смотрели за огнем в каюте, а больше за тем, не собирается ли этот русский лейтенант зарезать их повелителя.
   Метакса спал плохо. Али-паша хоть и вполголоса, но требовал то трубку, то воды. И все время справлялся, не вернулся ли кто-нибудь из гонцов.
   Наутро Али-паша вручил Метаксе ответное письмо Ушакову и два узла: в одном из них что-то бренчало, а другой был с материями.
   — Я посылаю это адмиралу Ушакову в знак благодарности за его внимание ко мне. Насчет войск: я пришлю своего сына — Мухтар-пашу, — он выполнит все, что скажет ваш адмирал. Я надеюсь заслужить любовь русских и покровительство вашего государя. А это — вам лично. — Али-паша протянул Метаксе пару французских пистолетов в золотой оправе и длинный вигоневый кафтан алого цвета.
   Егор Павлович поблагодарил пашу за подарки и сел в свой катер.
   — Ребята, а вам подарил что-нибудь паша? — спросил у матросов лейтенант, когда катер отвалил от корвета.
   — Сто пиастров, ваше благородие, — весело ответил боцман Макарыч.
   Вернувшись на «Св. Павел», Метакса передал адмиралу пашинское письмо и подарки.
   — Ну, Федор Федорович, посмотрим, чем отдарил тебя паша за бриллиантовую табакерку, — сказал бывший в каюте у адмирала капитан Веленбаков.
   — Табакерке цена — самое малое две тысячи рублей, — заметил Сарандинаки.
   Ушаков сидел, презрительно глядя на узлы, которые лежали на столе.
   Денщик Федор развязал узел. В нем оказались: серебряные рукомойник, таз, поднос, кофейник и дюжина турецких чашек.
   — Все это не стоит и полсотни, — оценил Веленбаков.
   — Ваше высокоблагородие, погодите: в другом еще что-то, — сказал Федор, обращаясь к Нерону.
   Он развязал узел. Тут лежало два шелковых халата, какие-то шелковые кушаки и кусок синего бархата. Веленбаков только плюнул и отвернулся:
   — Ну и подарочки!
   — В таком вот тряпье привезли когда-то в Херсон чуму, — брезгливо покосился на подарки Ушаков. — Уноси, Федор! Сегодня едут в Гуино — пусть возьмут и там где-либо развесят на сквозняке.
   — Вот тебе турецкая благодарность, — обратился к Федору Федоровичу Веленбаков.
   — Мне нужны его солдаты, а не благодарность! — ответил адмирал.

XVII

   Ушаков хотел ускорить приезд сына Али — Мухтара, которому паша поручил вести переговоры с русскими относительно присылки войск, и потому отправил в Бутринто крейсерское судно «Панагия».
   Али-паше очень понравилась такая предупредительность адмирала, и он немедленно послал сына к Ушакову.
   Двадцатилетний Мухтар-паша еще не приобрел наглости своего отца. Он робел перед знаменитым русским адмиралом и его офицерами, но во время переговоров не отступил ни на шаг от того, что сказал ему отец.
   Ушаков условился о жалованье и питании солдат, и Мухтар-паша уехал в Бутринто готовить войска.
   — Хорошо бы затащить в гости самого бандита Али-пашу, — усмехнулся Ушаков, обсуждая дальнейшие шаги.
   — Не поедет: побоится, — высказал предположение Метакса.
   — А что, если попробовать? Послать кого-либо с ответным визитом Мухтару, — предложил Пустошкин.
   — Верно… Придется просить вас, Евстафий Павлович, — обратился адмирал к Сарандинаки. — Вы капитан флагманского корабля, вы знаете греческий язык…
   — Пожалуйста. Я готов.
   И на следующий день Сарандинаки отправился в Бутринто на фрегате «Сошествие св. духа».
   Али-паша был польщен таким предложением, но опасался подвоха. Константинополь не раз покушался на его жизнь, и он боялся вероломства турок. Он отговаривался разными предлогами и наконец сознался, что верит русским, но не верит своим туркам.
   — Но ведь, ваше превосходительство, вы будете гостем русского адмирала! — подчеркивал Сарандинаки. — Я даю вам слово русского офицера, что ни один волос не упадет с вашей головы!
   Жажда почета превозмогла все доводы осторожности, — Али-паша поехал, окруженный блестящей свитой и телохранителями. Его одежда и оружие сверкали бриллиантами, яхонтами и изумрудами.
   Ушаков приказал встретить Али как полного адмирала. Кадыр-бей и турецкие флагманы были представлены ему самим главнокомандующим.
   Турецкие адмиралы унизились до того, что целовали полу пашинской одежды.
   Али-паша сиял от счастья, хотя глаза опасливо бегали, точно у волка, окруженного охотниками.
   Ушаков угощал его по восточному обычаю: турецким кофе, вареньем и холодной водой. Причем велел подать серебряный кофейный сервиз — подарок Али-паши. Паша узнал его и улыбнулся.
   После кофе гость осматривал адмиральский корабль.
   Пока что все шло хорошо. Но вот Кадыр-бей пригласил повелителя Эпира осмотреть турецкий флагманский корабль.
   Али-паша изменился в лице и с минуту не знал, что ответить. Ему на выручку пришел Ушаков: главнокомандующий попросил Метаксу сказать паше, что он будет сопровождать почетного гостя.
   Али-паша с благодарностью глянул на русского адмирала.
   Он все время держался рядом с Ушаковым и на турецком корабле пробыл только пятнадцать минут, не собираясь спускаться в нижний дек, хотя «Св. Павел» осмотрел до трюма. Паша отговаривался тем, что неотложные дела вынуждают его немедленно возвратиться в Бутринто, и поспешил покинуть турецкий корабль.
   Али-паша цветисто благодарил Ушакова за прием, сказал, что считает большой честью быть знакомым с таким великим адмиралом. На его лице действительно было написано счастье: янинский паша уезжал к себе живым и невредимым.

XVIII

   Прошло десять дней, пока Али-паша прислал свои войска. Он клялся, что вышлет не менее трех тысяч человек, а на деле оказалось немногим больше двух.
   — Вот негодяй. Сподличал даже тут! — возмущался капитан Сарандинаки.
   — С паршивой овцы — хоть шерсти клок! — раздраженно сказал Ушаков: ему уже надоело возиться с этим бандитом.
   Русские суда доставили войска Али-паши из Бутринто в порт Гуино. Моряки с удивлением смотрели на их непомерно длинные ружья. Командовал моряками дельвинский воевода Мустафа-паша.
   Русские ждали, что и полководец у Али-паши под стать своему повелителю: такой же надменный, одетый в пышную, дорогую одежду. Но оказалось, Мустафу-пашу нельзя было отличить по виду от его рядовых бойцов. Он носил такой же грубый шерстяной капот, как и они, а на ногах — шерстяные онучи и кожаные постолы. Мустафа-паша ни на шаг не отходил от своих солдат — пил и ел вместе с ними. Русские были удивлены.
   Ушаков поместил его и телохранителей у себя на «Св. Павле». Сарандинаки предложил гостю ночевать в кают-компании, но Мустафа-паша поблагодарил и остался со своими. Он закутался в капот и лег на баке возле пушек, окруженный телохранителями.
   — Вот такой паша не проспал бы «Женеро», — заметил, проходя, Ушаков.
   Федор Федорович решил не откладывать штурма. У него было двадцать линейных кораблей, одиннадцать фрегатов и свыше четырех тысяч сухопутных войск, считая прибывших алипашинцев.
   Месяц назад он построил новую большую батарею на возвышенности у Пантелеймоновского монастыря, против старой крепости. На ней стояло тридцать пушек.
   Штурм Корфу Ушаков назначил на 18 февраля.
   За несколько дней до штурма к нему приехал из Константинополя султанский гонец. Он привез Ушакову от султана тысячу червонных «на самомалейшие расходы» и письмо великого визиря.
   Визирь хвалил «мудрые распоряжения и взаимное согласие с нашим адмиралом» и так высоко оценивал Ушакова:
   «Деятельность и храбрость Ваша обнадеживает Блистательную Порту к дальнейшим подвигам, она нелицемерно поставляет Вас в число славнейших адмиралов в Европе».
   Ушаков обдумывал план штурма, советовался с Пустошкиным, Сенявиным, Сарандинаки, старался вникнуть в каждую деталь предстоящей сухопутной операции.
   План штурма вырисовывался в таком виде: флот овладевает островом Видо, а сухопутные войска берут приступом передовые укрепления.
   На первый взгляд это было чрезвычайно рискованное и почти невыполнимое дело. Во всей мировой морской истории не было примеров, чтобы флот шел на приступ сильнейшей крепости.
   Ушаков собрал общий военный совет, на который пригласил всех капитанов русских судов и трех турецких флагманов. Он изложил собравшимся свой смелый, оригинальный план.
   Русские, надеясь на беззаветную храбрость офицеров и солдат, на меткость артиллеристов, единодушно поддержали своего любимого адмирала, восхищаясь его смелым решением трудной задачи.
   А турки сидели в растерянности.
   Длинный Кадыр-бей задумчиво теребил свою седую бороду. Толстый Фетих-бей хлопал заплывшими ото сна глазами, силился понять, в чем дело. А пронырливый рыжий Патрон-бей кусал ногти.
   — Ну, что же скажут господа турецкие адмиралы? — спросил Ушаков, глядя на них в упор.
   Кадыр-бей очнулся от раздумья и сказал просто:
   — Я не слыхал, чтобы какие-нибудь корабли могли взять крепость.
   — Деревом камня не прошибешь! — сердито выпалил рыжий Патрон-бей и отвернулся.
   Ушаков и не ожидал от них иного ответа. Он попросил драгомана сказать турецким адмиралам, что им нечего беспокоиться: русские суда пойдут в первой линии, впереди турецких.
   Это сразу понравилось всем трем турецким флагманам. В опасности — быть сзади, в дележе — наравне. Это турки поняли без труда.
   Они наперебой стали восхищаться мудрым планом главнокомандующего. А Ушаков, откинувшись на спинку кресла, смотрел на них, иронически улыбаясь.
   После совета Федор Федорович сел писать подробнейший приказ о плане атаки острова Видо.
   Поди, в Херсоне адмирал Мордвинов сам лично не соизволит написать ни единой строчки. К его услугам десяток разных писарей, канцеляристов, копиистов. Он знай себе подписывает.
   И не подумает о том, что на русской Черноморской эскадре в Средиземном море у адмирала Ушакова нет ни опытных переводчиков с французского и английского языков, ни знающих письмоводцев. Надо все продумать и всем самому же написать: и тайному врагу милорду Нельсону, который так и смотрит, чтобы оставить русских в дураках, и явному врагу Али-паше, кто не менее коварен и жесток, чем Нельсон.
   Приходится отчитываться перед всесильным самодуром-царем и отчитывать не имеющего никакой силы Кадыр-бея.
   Тут Федор Федорович — один за всех. И швец, и жнец, и в дуду игрец!
   Впрочем, не привыкать стать! Когда-то написал же Федор Федорович в одну ночь план борьбы с чумой. Теперь напишет план взятия флотом неприступных французских крепостей.
   И Ушаков начал:
   «При первом удобном ветре от севера или северо-запада, не упуская ни одного числа, по согласному положению намерен я всем флотом атаковать остров Видо…»
   Он подробно указал, как должно поступать каждое судно, а затем так же обстоятельно рассказал, что делать десанту.
   Не было забыто ничто:
   «Гребным судам, везомым десант, промеж собою не тесниться, для того и посылать их не все вдруг, а один за другими».
   Или:
   «…Также сказывают, хотя и невероятно, будто есть по острову в которых-то местах набросанные колючки, засыпаны землею и позакиданы натрускою травой, так что без осторожности можно на оных попортить ноги…»
   И когда все было досконально разъяснено каждому участнику штурма, окончил:
   «Прошу благословения всевышнего и надеюсь на ревность и усердие господ командующих».

XIX

   Подготовка к штурму велась уже с 16 февраля.
   17 февраля командиры всех судов и десантных отрядов получили приказ Ушакова и сто тридцать сигналов, которые выработал штаб главнокомандующего для управления штурмом.
   В ночь с 17-го на 18 февраля Ушаков не ложился. С первой склянки подул удобный для штурма западный ветер. Русско-турецкая эскадра оказалась на-ветре у острова Видо. Ветер гнал кружевную пену волн к берегам залива. Только что пробило восемь склянок.
   Федор Федорович пил чай. Он по многолетнему опыту знал, что потом, во время боя, будет не до питья и еды.
   В адмиральскую каюту вошел адъютант Балабин:
   — Ваше превосходительство, беда!
   — Что такое? — насторожился Ушаков.
   — Прибыл мичман с Гуино. Пашинские солдаты отказываются погружаться на суда…
   — Почему? Что, плата мала? — вспыхнул адмирал.
   — Никак нет. Они боятся. Говорят, слишком сильная крепость. У французов, говорят, каленые ядра…
   — Понятно. Французы нарочно распустили слухи, а дураки и уши развесили. — Он встал, схватил треуголку. — Едем в Гуино. Где драгоман?
   Вестовой побежал за драгоманом.
   Приехавший из Гуино мичман мог по пути рассказать адмиралу только то, что большинство алипашинских командиров, которых называют общим именем «капитаны», склонны идти на штурм. А рядовые отказываются наотрез.
   Когда адмиральский катер подошел к Гуино, площадь, где стояли лагерем войска Али, кишела народом.
   Ушаков сразу увидал Мустафу-пашу, окруженного телохранителями.
   — Почему не садитесь на суда? — еще издали сердито крикнул Ушаков.
   Вместо Мустафы-паши закричали в ответ из толпы.
   — Что они кричат? — обернулся к драгоману адмирал.
   — Нельзя брать приступом столь вооруженный остров.
   — У французов приготовлены в печах каленые ядра.
   — Мы умеем драться на суше, а не на воде!
   Ушаков, не дослушав переводчика, в раздражении махнул рукой:
   — Скажите этим трусам, что я сейчас некаленой картечью заставлю их сесть на суда!
   Не успел драгоман перевести слова адмирала, как пашинцы, крича, кинулись в разные стороны. Слова адмирала с быстротой молнии облетели толпу.
   Алипашинцы бежали, давя друг друга. Они прятались за домами, среди портовых сооружений. Ушаков с удивлением смотрел на то, что происходит. Он вспомнил рассказы Суворова о турецких сухопутных войсках: если они побежали, то уже никакая сила не может их остановить! Через несколько минут площадь опустела. Перед Ушаковым остались Мустафа-паша, несколько «капитанов» и полсотни телохранителей.
   Только они не струсили.
   Мустафа что-то сказал Ушакову.
   — Он говорит, ваше превосходительство: задумали невозможное дело, — перевел драгоман.
   — Невозможное? Скажи, пусть все они соберутся где-либо на холме и сложа руки смотрят, как я возьму и Видо и Корфу. Но за их трусость и предательство ни одного не пущу в город!
   И, вне себя от гнева, Ушаков вернулся на «Св. Павел».
   Был шестой час утра.
   Никто из офицеров не говорил ни слова адмиралу. Все отлично понимали: отказ пашинцев может сорвать штурм. Турецких сухопутных войск осталось меньше половины: две тысячи с небольшим.
   Все с тревогой думали: что предпримет адмирал?
   Ушаков решил делать так, как было задумано.
   Он сидел на шканцах в парадном мундире, с зрительной трубкой в руке. Обычная складка между бровями стала еще глубже. Синие глаза смотрели настойчиво и зло.
   В семь часов утра адмирал махнул рукой.
   И тотчас же бухнула пушка: это был сигнал береговым батареям открыть огонь по крепости, а десантным войскам идти на приступ.
   Жребий был брошен: Ушаков почти без сухопутных войск, с тысячью семьюстами солдат морской пехоты, но при энергичной поддержке артиллерии флота, решил взять прекрасно вооруженные крепости на островах Видо и Корфу.

XX

   Адмирал Ушаков с волнением смотрел в трубу: разгадают ли французы его смелый план или нет?
   Все шло так, как хотел Федор Федорович.
   Он дал сигнал фрегатам и мелким судам идти на приступ крепости.
   И тут началось нечто неожиданное для французов. Суда на всех парусах полетели к острову Видо. Они били по батареям и по берегу, очищая его от завалов и траншей, и все мчались вперед. Казалось, что корабли в самом деле хотят вскочить на французские бастионы. Но когда до берега оставалось расстояние не более картечного выстрела, суда вдруг стали на якорь, поворотились бортом к острову и продолжали стрелять.
   За мелкими судами тотчас же пошли в атаку линейные корабли. Каждый из них становился на свое место, указанное в диспозиции, разворачивался, как на ученье, и начинал с близкого расстояния громить укрепления Видо. Все дрожало от непрерывного, страшного грома пушек. Французы смешались.
   Они попытались было стрелять калеными ядрами, но от поспешности первый залп оказался неудачным. Ядра летели мимо. Лишь два-три из них угодили в борта фрегатов, не причинив им особого вреда. Зарядить пушки калеными ядрами еще раз французы уже не смогли: русско-турецкие суда засыпали их картечью.
   Как и в сражениях с турками на Черном море, флагманский корабль адмирала Ушакова показывал всем пример неустрашимой храбрости. «Св. Павел» подошел к берегу на расстояние малого картечного выстрела, стал на якорь против самой мощной французской батареи № 2 и открыл по ней губительный огонь.
   Французы отвечали, но все неудачно. И вдруг откуда-то сзади в борт «Св. Павла» ударило одно, другое ядро.
   — Что это? Откуда? — всполошились все.
   Разгадка оказалась простой: это в своего же главнокомандующего угодил турецкий корабль, стоявший, как и все турецкие суда, во второй линии. Они били по крепости через головы русских.
   Ушаков был вне себя от гнева. Он тотчас же послал к Кадыр-бею адъютанта. Балабин вскоре вернулся. Кадыр-бей просил прощения и клялся, что, если бы не шел бой, он бросил бы виновных кумбараджи за борт.
   А Видо был весь в огне и пороховом дыму. Чугунный и железный град сыпался на его дома и прекрасные сады. Грохот сотен пушек сотрясал небо, эхом отдавался в горах. Видо с трех сторон окружили суда союзников.
   Адмирал Ушаков, увидев, что огонь французских батарей ослабел, приказал высаживаться на Видо. Гребные суда были давно готовы. Морская пехота и охотники из матросов бросились на барказы, катера, лодки. Турки только и ждали этого приказа. Не успев доплыть до берега, они кидались в воду с кинжалами в зубах, потрясая саблями.
   Несмотря на отчаянное сопротивление, французы были опрокинуты и сдавались в плен.
   Турки не слушали криков «пардон» — рубили пленным головы и собирали эти страшные трофеи, помня, что паша должен уплатить за каждую голову.
   Боцман Макарыч бежал вместе с группой молодых матросов. Впереди они увидели двух турок и молодого француза-офицера. Один турок держал мешок, из которого текла кровь, а второй стоял с поднятой саблей, ожидая, когда французский офицер развяжет шейный платок, чтобы легче было отрубить голову.
   — Дяденька, что они делают? — в ужасе спросил Васька Легостаев.
   — Не видишь, хотят рубить голову. Стой, осман! — заревел Макарыч, кидаясь к турку со штыком наперевес.
   Турки, увидев, что их значительно меньше, с неудовольствием отдали офицера. Молодой француз не знал, как и благодарить своих неожиданных спасителей.
   — Степка, отведи их благородие к нашим шлюпкам, а то не эти, так другие басурманы зарежут! — приказал Макарыч матросу. — Вон видал — у них цельный мешок голов!
   — Ага, ровно арбузов накидали, сволочи!
   — Давай, давай, ребята, живей! — обернулся Макарыч к бежавшим сзади матросам.
   Он зоркими морскими глазами выискивал уже не французов, а турок, которые продолжали рубить пленным головы.
   Егор Метакса бежал вместе с лейтенантом Головачевым со «Св. Павла». Где можно, они спасали пленных от зверства союзников. Они роздали все деньги, выкупая французов у турок.
   Метакса и Головачев взбежали на оставленный бастион. Среди пушек лежали порубленные тела французов. В стороне стояла большая бочка. Метакса мельком, на бегу, заметил торчавший из-под бочки трехцветный французский султан.
   — Лейтенант Головачев, погодите! — крикнул он и, подбежав к бочке, опрокинул ее.
   Под бочкой, закрыв лицо руками, сидел в парадной форме генерал.
   — Встаньте, не бойтесь! — сказал Метакса по-французски.
   Француз в ужасе отнял от лица дрожащие руки. Это оказался комендант острова Видо, бригадный генерал Пиврон.
   Он сидел на шкатулке с деньгами.
   Пиврон в радости совал шкатулку русским офицерам.
   — Не надо, оставьте при себе! — отстранил Головачев.
   — Ребята, ко мне! — крикнул Метакса пробегавшим матросам.
   Через минуту генерал Пиврон, под конвоем русских моряков, шел к шлюпкам, неся шкатулку в руках.
   Он оглядывался, не гонятся ли за ним турки. Он оглядывался и не видел, что над его островом Видо уже развевался победный русский флаг.

XXI

   После взятия Видо все десантные силы были брошены на самый остров Корфу. На нем еще остались две крепости — старая и новая. Они имели мощные долговременные укрепления.
   Ободренные успехом, союзники атаковали их и захватили передовые пункты.
   Вечерело. Ушаков знал, что люди устали после такого жаркого дня и окончательный штурм крепостей придется отложить до утра.
   В это время с острова Корфу пришла шлюпка с французскими парламентерами. Приехали адъютант коменданта полковник Брис и два армейских офицера. Они вручили главнокомандующему союзными силами письмо губернатора Ионических островов дивизионного генерала Шабо, командовавшего всеми французскими войсками в Леванте, и генерального комиссара Республики Дюбуа.
   Французы писали:
   «Господин адмирал!
   Мы полагаем, что бесполезно подвергать опасности жизнь нескольких сотен храбрых русских, турецких и французских солдат в борьбе за обладание Корфу. Вследствие этого мы предлагаем вам перемирие на срок, на который вы найдете нужным для установления условий сдачи этой крепости».
   Неприступная, никем не побежденная крепость острова Корфу сдавалась русским войскам.
   Ушаков немедля ответил:
   «…Я всегда на приятные договоры согласен и между тем пошлю во все места, чтобы от сего времени на двадцать четыре часа военные действия прекратить».
   И на острова спустилась тишина. Все выстрелы, шум и крики постепенно утихли.
   Видо лежал, окутанный дымом. Кое-где догорали подожженные брандскугелями завалы из масличных и тутовых деревьев.
   Наутро к Ушакову приехали подписать капитуляцию французские генералы Шабо, Дюбуа.
   «Св. Павел» сиял чистотой — нигде ни следа вчерашнего боя. Пробитые шальными турецкими ядрами борта зашиты досками. Фалрепные в парадных мундирах — молодец к молодцу.
   Французы с интересом смотрели на своих победителей, особенно на самого Ушакова, который ждал их с Кадыр-беем и Махмут-Раиф-эфенди.
   Остров Корфу сдался на следующих условиях.
   Крепость и форты со всей артиллерией, арсеналами, запасами продовольствия и военным имуществом передаются в полной сохранности союзникам. Французский гарнизон должен положить оружие и будет отправлен во Францию.
   После подписания капитуляции Ушаков угощал всех кофе.
   Пленный комендант острова Видо, генерал Пиврон, которого Ушаков пригласил к завтраку, не мог еще опомниться от вчерашнего: чашка дрожала в его руках. Он с благодарностью посматривал на своего избавителя лейтенанта Метаксу, который спас его от турецкой расправы.
   Следующий день внес в жизнь русских моряков новое оживление: из Петербурга прибыл фельдъегерь, который привез царские награды флоту за взятие островов Цериго и Занте.
   Ушаков получил бриллиантовые знаки к имевшемуся у него ордену Александра Невского и орден Иоанна Иерусалимского.
   Офицеров наградили орденами Анны второй и третьей степеней. А особо отличившимся матросам царь прислал для раздачи триста орденов Св. Анны, которыми раньше никогда не жаловали нижних чинов.
   На «Св. Павле» первым из морских служителей Ушаков наградил орденом боцмана Макарыча.
   — Вот теперь и ты женат: имеешь Анну, — пошутил капитан Сарандинаки.
   — Ваше высокоблагородие, таких бы жен поболе! — просиял боцман. — Эта тихая, несварливая!..