– Она же не собирается на самом деле спускаться?
   Мужчина повернулся к Ламаншу за поддержкой.
   – Доктор Бреннан займется исследованиями.
   – Estidecolistabernac!
   На сей раз перевод не понадобился. Пожарный Мачо полагает, что для выполнения этой работы требуется человек с другими половыми признаками.
   – Пусть вас не волнуют очаги возгорания, – заявила я, глядя ему прямо в глаза. – На самом деле я предпочитаю работать прямо в огне. Так теплее.
   Пожарный схватился за боковые поручни, перелетел на лестницу и скользнул вниз, даже не дотронувшись до ступеней.
   Восхитительно. Он тоже умеет показывать фокусы. Представляю, что он наговорит своему начальнику.
   – Ох уж эти пожарные... – Ламанш почти улыбался. В каске он выглядел как мистер Эд. – Надо закончить наверху, но я скоро к тебе вернусь.
   Ламанш проложил тропинку к двери, его силуэт с козырьком съежился от напряжения. Секундой позже на лестнице появился начальник пожарной команды. Тот же самый мужчина, что проводил нас к телам наверху.
   – Вы доктор Бреннан? – спросил он по-английски. Я кивнула, готовясь к бою.
   – Люк Гренье. Я руковожу пожарной командой Сен-Жовита.
   Он расстегнул ремешок каски и оставил его болтаться. Гренье был старше своего женоненавистника-подчиненного.
   – Нам нужно еще десять – пятнадцать минут, чтобы очистить нижний уровень. Мы занялись этим участком в последнюю очередь, так что там все еще могут оставаться очаги возгорания. – Ремешок подпрыгивал в такт его словам. – Пожар еще тот, и мне бы не хотелось парочки новых вспышек. – Гренье указал на что-то позади меня: – Видите, как деформирована труба?
   Я повернулась.
   – Медь. Она плавится при температуре больше шестисот градусов. – Он покачал головой, а заодно и ремешком от каски. – Кошмар.
   – Вы знаете, как произошло возгорание? – спросила я.
   Гренье показал на пропановый баллон у моих ног:
   – Мы насчитали двенадцать таких хреновин. Либо кто-то точно знал, что делает, либо обломалось семейное барбекю. – Он слегка покраснел. – Извините.
   – Поджог?
   Начальник Гренье пожал плечами и поднял бровь.
   – Не моего ума дело. – Он застегнул ремешок на подбородке и ухватился за перила лестницы. – Мы только выносим мусор, чтобы пожар не начался заново. Кухня завалена хламом. Поэтому огню хватило топлива, чтобы прожечь пол. Мы постараемся не повредить кости. Я свистну, когда можно будет спуститься.
   – Не лейте на останки воду, – предупредила я.
   Он отсалютовал мне и исчез внизу.
   В подвал меня допустили только через полчаса. Я успела сходить к грузовику за оборудованием и договориться с фотографом. Поставила Пьера Жильбера в нужном месте и попросила установить снизу сито и прожекторы.
   Подвал представлял собой одно большое открытое помещение, темное и сырое. Там было холоднее, чем в Йеллоунайфе в январе. В дальнем конце виднелась печь, ее черные и грубые трубы тянулись вверх, словно ветви гигантского мертвого дуба. Она напомнила мне о другом подвале, в который я спускалась много лет назад. В том прятался серийный убийца.
   Стены из шлакобетонных блоков. Большая часть крупного мусора собрана и свалена рядом в кучи. Обнажившийся грязный пол от огня стал где-то красновато-коричневым, где-то – черным и каменным, как керамическая плитка, обожженная в печи. Все покрыто тонкой пленкой инея.
   Начальник Гренье проводил меня к правому краю провалившегося пола, заметив, что в других местах жертв не обнаружили. Надеюсь, он не ошибается. От мысли о просеивании земли из целого подвала на глаза наворачивались слезы.
   Пожелав мне удачи, Гренье снова присоединился к своей команде.
   Так глубоко солнечный свет из кухни почти не проникал, поэтому я взяла с собой мощный прожектор и включила его. Один взгляд вокруг, и адреналин заявил о себе. Я ожидала совсем другой картины.
   Останки, в основном скелетированные под воздействием огня, разбросаны по крайней мере метра на три.
   В одной из кучек я различила голову, окруженную фрагментами костей разного размера и формы. Одни – черные и блестящие, как и череп. Другие – белые как мел, готовые рассыпаться. Что они как раз и сделают при неверном обращении. Кальцинированные кости легкие как перышко и чрезвычайно хрупкие. Да, будет нелегко.
   В полутора метрах к югу от черепа примерно в анатомическом порядке лежали позвоночник, ребра и трубчатые кости. Тоже белые и полностью кальцинированные. Я отметила направление позвонков и положение костей рук. Останки лежали вверх лицом, одна рука на груди, другая – за головой.
   Под руками и грудью – черная масса в форме сердца с двумя изломанными длинными костями, исходящими из центра. Таз. Кроме того, я разглядела обугленные разбитые кости ног и ступней.
   От сердца отлегло, но возникло легкое замешательство. Здесь только одна, взрослая жертва. Или нет? У младенцев кости крошечные и очень хрупкие. Их легко не заметить. Надеюсь, я ничего не найду при просеивании пепла и почвы.
   Я записала информацию, сделала несколько полароидных снимков, потом принялась счищать землю и пепел мягкой кистью. Постепенно проявлялось все больше и больше костей, я тщательно изучала сметенный мусор и собирала его для дальнейшего просеивания.
   Ламанш вернулся, когда я разбирала последний слой, который находился в непосредственном контакте с костями. Он молча наблюдал, как я достала четыре колышка, моток ниток и три вытяжные измерительные ленты.
   Я вбила колышек в землю чуть выше черепа и зацепила две ленты за гвоздь на верхушке, протянула одну на три метра к югу и вбила второй колышек.
   Ламанш держал вторую ленту, пока я перпендикулярно ей натягивала первую на три метра к востоку. Третьей лентой я отметила гипотенузу в четыре и три десятых метра, от колышка Ламанша до северо-восточного угла. Благодаря Пифагору у меня получился отличный правильный треугольник с двумя сторонами по три метра.
   Я отцепила вторую ленту от первого колышка, прикрепила к северо-восточному и протянула ее на три метра на юг. Ламанш протянул свою ленту на три метра к востоку. Там, где мы с ним встретились, я вбила последний колышек.
   Потом протянула нитку вокруг четырех колышков, заключив останки в квадрат со стороной три метра. Когда буду проводить измерения, сделаю тригонометрическую съемку от колышков. Если понадобится, можно разделить квадрат на части или разбить на мелкие ячейки для проведения более тщательного анализа.
   Когда я отмечала направление на север рядом с черепом, подошли два специалиста по анализу улик в синих арктических костюмах, надпись на спинах которых гласила: "Section d’Identite Judiciaire". Я им завидовала. Сырой холод в подвале ножом вспарывал мою одежду и вонзался в тело.
   Я работала с Клодом Мартино и раньше. Второго специалиста не знала. Мы познакомились, пока они устанавливали сито и переносные прожекторы.
   – Это займет какое-то время, – сказала я, кивая на отмеченный участок. – Надо найти сохранившиеся зубы и укрепить их. Может, придется заняться сколами ребер и лобковой области, если они будут. Кто фотографирует?
   – Галлоран сейчас подойдет, – ответил Синсенес, второй специалист.
   – Хорошо. Гренье говорит, здесь больше никого нет, но проверить надо.
   – Кажется, в доме жили дети, – угрюмо напомнил Мартино. У него двое.
   – Я за решетчатую схему поиска.
   Я взглянула на Ламанша. Тот кивнул.
   – Отлично, – сказал Мартино.
   Напарники зажгли фонарики на касках и ушли в дальнюю часть подвала. Они будут продвигаться по параллельным линиям: вначале с севера на юг, затем с востока на запад. Когда закончат, каждый сантиметр пола будет обследован дважды.
   Я сделала еще пару полароидных снимков, потом начала очищать квадрат. С помощью мастерка, кирки и пластмассового совка для мусора я соскребала и убирала грязь со скелета, оставляя каждую кость на месте. Каждая частичка мусора отправлялась в сито. Потом отделила землю, угли, материю, ногти, дерево и пластик от фрагментов костей. Последние положила на хирургическую вату в запечатанные пластиковые пакеты, отметила их происхождение в блокноте. В какой-то момент появился Галлоран и начал снимать.
   Время от времени я оглядывалась на Ламанша. Тот молча наблюдал: на лице, как всегда, застыла серьезная маска. За все время, что я знаю шефа, он ни разу не выдал своих эмоций. Ламанш столько повидал на своем веку, наверное, чувствительность ему теперь не по карману. Через какое-то время он заговорил:
   – Если я здесь не нужен, Темперанс, то я буду наверху.
   – Конечно, – откликнулась я, думая о теплом солнце. – Я посижу тут еще немного.
   Я взглянула на часы. Десять минут двенадцатого. За Ламаншем виднелись Синсенес и Мартино, вышагивающие плечом к плечу, опустив головы, словно шахтеры в поисках богатого месторождения.
   – Тебе надо что-нибудь?
   – Мешок для тела с чистой белой простыней внутри. Пусть положат под него доску или поддон. Не хотелось бы, чтобы при транспортировке все, что я разложу, свалилось в кучу.
   – Конечно.
   Я вернулась к очищению и просеиванию. Я так замерзла, что вся тряслась, приходилось то и дело останавливаться, чтобы согреть руки. Через какое-то время транспортировочная команда принесла мешок с поддоном. Последний пожарный ушел. В подвале стало тихо.
   Постепенно открылся весь скелет. Я записывала и зарисовывала положение костей, а Галлоран фотографировал.
   – Ничего, если я хлебну кофе? – спросил он, когда мы закончили.
   – Ничего. Я крикну, если ты понадобишься. А пока буду только перекладывать кости.
   Когда он ушел, я начала перемещать останки в мешок, начиная с ног к голове. Таз был в хорошем состоянии. Я подобрала его и положила на простыню. Лонное сращение в обуглившихся тканях. Укрепление не понадобится.
   Кости ног и рук оставила как есть. Грязь не даст им распасться до тех пор, пока я не соберусь очистить и рассортировать их в лаборатории. Так же поступила и с грудным отделом: осторожно подняла фрагменты плоской лопаткой. Передняя часть грудной клетки не сохранилась, о повреждении краев можно не беспокоиться. Череп пока что оставила на месте.
   Убрав в мешок скелет, я взялась за просеивание верхних нескольких сантиметров земли – начала с юго-западного колышка и продвигалась к северо-востоку. Я заканчивала работать над последним углом квадрата, когда обнаружила это примерно в полуметре к востоку от черепа, на глубине пять сантиметров. Желудок крутанулся в легком сальто.
   Да!
   Челюсть. Я осторожно смахнула землю и пепел, появился правый восходящий отросток, часть левого отростка и фрагмент нижней челюсти с семью зубами.
   Внешняя поверхность кости, тонкая и белая, как мука, испещрена трещинами. Пористая передняя часть выглядит бледной и хрупкой, будто крошечный паучок выплел, а затем оставил на воздухе сушиться каждую ниточку. Эмаль на зубах уже трескается, и, насколько я знаю, все может развалиться от малейшего неосторожного движения.
   Я достала из сумки бутылку с жидкостью, потрясла ее и пригляделась, не осталось ли в растворе кристаллов. Зачерпнула горсть пипеток по пять миллилитров.
   Открыла на коленях бутылку, вытащила из бумаги пипетку и окунула в жидкость. Надавила, чтобы набрать раствора, потом капнула жидкостью на челюсть. Капля за каплей хорошенько напитала каждый фрагмент. Я потеряла всякое чувство времени.
   – Как ты мило наклонилась.
   Английский.
   Рука дернулась, и винак пролился на рукав куртки. Спина затекла, колени и лодыжки свело, поэтому резко вставать не стоило. Я медленно села на землю. Можно и не смотреть.
   – Спасибо, детектив Райан.
   Он обошел квадрат с другой стороны и посмотрел на меня сверху вниз. Даже в неясном свете подвала я заметила, что его глаза такие же голубые, как и прежде. Он был в черном кашемировом пальто и красном шерстяном шарфе.
   – Давно не виделись, – заметил Райан.
   – Да, давненько. Когда мы встречались в последний раз?
   – В суде.
   Дело Фортье – мы оба давали свидетельские показания.
   – Все еще встречаешься с Перри Мейсоном?
   Я пропустила вопрос мимо ушей. Прошлой осенью я сходила на пару свиданий с адвокатом, с которым познакомилась на курсах тай-цзи.
   – Разве это не братание с врагом?
   Я снова не ответила. Похоже, моя личная жизнь вызывает живейший интерес в отделе убийств.
   – Как ты?
   – Отлично. А ты?
   – Не жалуюсь. Все равно никто не станет слушать.
   – Заведи собаку.
   – Надо попробовать. Что в пипетке? – спросил он, показав пальцем в перчатке на мою руку.
   – Винак. Раствор поливинилацетата камеди и метанола. Нижняя челюсть высохла, и я пытаюсь сохранить ее.
   – Получается?
   – Пока кость сухая, раствор впитается и не даст ей рассыпаться.
   – А если не сухая?
   – Винак не смешивается с водой. Тогда он просто останется на поверхности и побелеет. Кости будут выглядеть так, будто их опрыскали латексом.
   – Долго он сохнет?
   Я почувствовала себя господином Волшебником.
   – Быстро, из-за испарения спирта. Обычно от тридцати минут до часа. Хотя субарктический климат не способствует ускорению процесса.
   Я проверила фрагменты челюсти, капнула пару раз на один из них, потом положила пипетку на крышку бутылки. Райан подошел ближе и протянул руку. Я ухватилась за нее и поднялась на ноги, скрестила руки на груди и засунула ладони под мышки. Пальцев уже не чувствую, а нос явно стал цвета шарфа Райана. И потек.
   – Здесь холоднее, чем у ведьмы за пазухой, – согласился Райан, оглядывая подвал. Одну руку он спрятал за спину. – Сколько ты здесь уже сидишь?
   Я посмотрела на часы. Неудивительно, что я переохладилась. Час пятнадцать.
   – Больше четырех часов.
   – Боже! Тебе придется делать переливание крови.
   До меня внезапно дошло: Райан расследует убийства.
   – Значит, поджог?
   – Возможно.
   Он вытащил из-за спины белую сумку, достал пластиковый стаканчик и сандвич, помахал ими у меня перед носом. Я дернулась вперед. Райан отпрянул.
   – Ты моя должница.
   – Получишь по почте.
   Сырокопченая колбаса и восхитительно теплый кофе. Замечательно. Пока я ела, мы разговаривали.
   – Скажи, почему ты подозреваешь намеренный поджог? – спросила я, прожевывая.
   – Скажи, что ты тут обнаружила?
   Ладно. Я задолжала ему за сандвич.
   – Одного человека. Возможно, молодого, но не ребенка.
   – Никаких малышей?
   – Никаких малышей. Твоя очередь.
   – Похоже, кто-то воспользовался старым трюком. Пламя прожгло дыры в досках пола. Но доски все равно остались, вот в чем дело. Значит, это жидкий катализатор, возможно, бензин. Мы нашли десяток пустых канистр.
   – Вот оно что...
   Я покончила с сандвичем.
   – У пожара несколько очагов. Как только он начался, уже ничто не могло его остановить, потому что огонь наткнулся на величайшую в мире домашнюю коллекцию пропановых баллонов. По громкому взрыву каждый раз. Новый баллон – новый взрыв.
   – Сколько?
   – Четырнадцать.
   – Первой загорелась кухня?
   – И примыкающая комната. Что бы там ни было, теперь трудно сказать.
   Я подумала.
   – Это объясняет голову и челюсть.
   – Что там с челюстью и головой?
   – Они лежали в полутора метрах от остальных костей. Если пропановый баллон свалился вниз вместе с жертвой и позже взорвался, волной голову могло отбросить в сторону после того, как она отделилась от туловища из-за огня. То же с челюстью.
   Я допила кофе, жалея, что сандвичей больше не осталось.
   – Могли баллоны случайно загореться?
   – Все может быть.
   Я смахнула крошки с куртки и подумала о пончиках Ламанша. Райан пошарил в сумке и вручил мне салфетки.
   – Хорошо. У пожара несколько очагов возгорания, и есть следы катализатора. Это поджог. Но зачем?
   – Понятия не имею. – Он кивнул на мешок с останками. – Кто там?
   – Понятия не имею.
   Райан отправился наверх, а я вернулась к анализу. Челюсть еще не совсем высохла, так что я занялась черепом.
   В мозге содержится много воды. Под воздействием огня он закипает и увеличивается в объеме, создавая гидростатическое давление в голове. При определенной температуре свод черепа может треснуть или даже взорваться. Бедняга из подвала находился в довольно хорошем состоянии. Хотя лица не было, а внешние кости обуглились и отслоились, большие участки черепа остались нетронутыми. Удивительно, если вспомнить об интенсивности пожара.
   Очистив череп от грязи и приглядевшись, я поняла почему. На секунду я просто застыла. Перевернула череп и внимательно рассмотрела лобную кость.
   Боже всемогущий!
   Я взобралась по лестнице и высунула голову на кухню. Райан разговаривал с фотографом у столика.
   – Вам лучше спуститься, – сказала я.
   Мужчины подняли брови и вопросительно ткнули себя в грудь.
   – Обоим.
   Райан поставил пластмассовый стаканчик.
   – Что такое?
   – Похоже, кто-то не дожил до пожара.

4

   Пока последнюю кость упаковали и подготовили к транспортировке, уже наступил вечер. Райан наблюдал, как я осторожно выделяю, укутываю и складываю в пластиковые пакеты фрагменты черепа. Проанализирую останки в лаборатории. Дальнейшее расследование – его забота.
   Когда я вышла из подвала, сгущались сумерки. Сказать, что я замерзла, все равно что заявить, будто леди Годива слегка не одета. Второй день подряд заканчивался для меня обморожением конечностей. Надеюсь, ампутация не понадобится.
   Ламанш уехал, поэтому я отправилась в Монреаль с Райаном и его напарником, Жаном Бертраном. Я сидела сзади, дрожала и все время просила включить посильнее печку. Они сидели спереди, потели и время от времени снимали что-нибудь из верхней одежды.
   Разговор их доходил до меня урывками. Я ужасно вымоталась; хотелось только залезть в горячую ванну, а потом во фланелевую ночную сорочку. На месяц. Мысли закружились. Я подумала о медведях. Хорошая идея. Свернуться в клубок и спать до весны.
   В голове проплывали образы. Жертва в подвале. Носок болтается на опаленной жесткой ноге. Именная табличка на крошечном гробу. Наклейка с улыбающейся рожицей.
   – Бреннан.
   – Что?
   – Доброе утро, звездочка. Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало.
   – Что?
   – Ты дома.
   Я спала как никогда крепко.
   – Спасибо. Поговорим в понедельник.
   Спотыкаясь, я выбралась из машины и по лестнице зашла в дом. Легкий иней покрыл все окрестности, как сахарная пудра липкую булочку. Откуда столько снега?
   Съестных припасов не прибавилось, так что я проглотила галеты с арахисовым маслом и запила бульоном из моллюсков. Нашла в буфете старую коробку "Тартл" – черный шоколад, мой любимый. Печенье уже засохло и чуть покрылось плесенью, но выбирать не приходилось.
   Ванна удалась как раз такая, как я мечтала. После нее я решила разжечь огонь. Наконец мне стало тепло, только усталость и одиночество никуда не делись. Шоколад кое-как успокоил, но мне требовалось нечто большее.
   Я скучала по дочери. Учебный год Кэти делится на четверти, в моем университете придерживаются семестровой системы, так что наши весенние каникулы не совпадают. Даже Птенчик остался на юге. Он ненавидит путешествовать по воздуху и громко заявляет об этом перед каждым полетом. Так как на сей раз я приезжала в Квебек меньше чем на две недели, то решила пожалеть и кота, и авиалинии.
   Поднося спичку к полену, я раздумывала об огне. Первым его приручил питекантроп. Почти миллион лет он помогал охотиться, готовить, согреваться и освещать путь. Моя последняя лекция перед каникулами. Я вспомнила о своих студентах из Северной Каролины. Пока я разыскивала Элизабет Николе, они сдавали экзамен. Маленькие синие книжечки прибудут сюда завтра с ночной доставкой, пока студенты разъезжаются по пляжам.
   Я выключила лампу и смотрела, как языки пламени извиваются и лижут поленья. По комнате танцевали тени. Я чувствовала запах сосны и слышала, как шипит и щелкает влага, выкипавшая из дерева. Вот почему огонь такой притягательный. Он захватывает столько органов чувств.
   Я вернулась назад, в детство, Рождество и летние лагеря. Такой опасный, но благословенный огонь. Он дарует утешение, разжигает нежные воспоминания. Но и убивает тоже он. Мне не хотелось больше думать о Сен-Жовите сегодня ночью.
   Я следила, как на подоконнике собирается снег. Сейчас мои студенты, наверное, составляют планы на первый день у моря. Пока я борюсь с обморожением, они готовятся загорать. Об этом тоже не хотелось больше думать.
   Я выбрала Элизабет Николе. Она была отшельницей. "Созерцательница", как гласила именная табличка. Но Элизабет уже целое столетие ничего не созерцала. Что, если мы ошиблись гробом? Еще одна возможность, о которой не хочется думать. По крайней мере сегодня вечером у нас с Николе мало общего.
   Я взглянула на часы. Девять сорок. На втором курсе Кэти выбрали одной из "красоток Виргинии". Хотя, работая над степенями по английскому и психологии, она придерживалась среднего балла в 3,8, в общении моя дочь никогда не испытывала трудностей. Ни единого шанса застать ее дома в пятницу вечером. Как истинный оптимист, я принесла к камину телефон и набрала Шарлотсвилл.
   Кэти ответила после третьего гудка.
   Подумав, что наткнулась на автоответчик, я пробурчала что-то нечленораздельное.
   – Мам? Ты?
   – Да. Привет. Что ты делаешь дома?
   – У меня на носу вскочил прыщ величиной с гору. Я теперь слишком страшная, чтобы идти гулять. А ты что делаешь дома?
   – Как ты можешь быть страшной? Забудем о прыще. – Я устроилась на подушке и протянула ноги поближе к огню. – Я два дня откапывала мертвых людей и слишком устала, чтобы гулять.
   – Даже и спрашивать не буду. – Зашуршал целлофан. – Прыщик очень большой.
   – И это пройдет. Как Сирано?
   У Кэти две крысы: Темплтон и Сирано де Бержерак.
   – Лучше. Я купила какое-то лекарство в магазине для домашних животных и давала ему из пипетки. Он почти прекратил чихать.
   – Хорошо. Он всегда был моим любимцем.
   – Темплтон заметил.
   – Попытаюсь быть более сдержанной. Что еще нового?
   – Ничего особенного. Подружилась с парнем по имени Обри. Он классный. На следующий же день прислал мне розы. А завтра иду на пикник с Линвудом. Линвуд Дикон. Он учится на юридическом, на первом курсе.
   – Значит, вот как ты их выбираешь?
   – Как?
   – По именам.
   Кэти пропустила мою реплику мимо ушей.
   – Тетя Гарри звонила.
   – Да?
   Имя сестры всегда меня слегка настораживает, как коробка с гвоздями, балансирующая на краю.
   – Она продает шар. На самом деле тетя Гарри звонила тебе. Она показалась мне немного странной.
   – Немного странной?
   "Немного странная" – обычное состояние моей сестры.
   – Я сказала ей, что ты в Квебеке. Она, наверное, позвонит завтра.
   – Хорошо.
   Только этого мне и не хватало.
   – А! Папа купил "Мазду RX-7". Такая хорошенькая! Правда, он не дает мне на ней ездить.
   – Знаю.
   Мой бывший муж переживал легкий кризис среднего возраста.
   На том конце провода замешкались.
   – На самом деле мы как раз собирались пойти поесть пиццы.
   – А как же прыщ?
   – Подрисую ему уши и хвост и скажу, что это татуировка.
   – Должно сработать. Если поймают, назовись чужим именем.
   – Я люблю тебя, мамочка.
   – И я тебя. Перезвоню позже.
   Я съела последний "Тартл" и почистила зубы. Два раза. Потом упала в кровать и проспала одиннадцать часов.
* * *
   Все выходные я распаковывала вещи, убиралась, ходила по магазинам и проверяла экзаменационные работы. Сестра позвонила вечером в воскресенье и объявила, что продала воздушный шар. Мне стало легче. Я три года изобретала предлоги, чтобы удержать Кэти на земле, и со страхом ждала того дня, когда она все-таки поднимется в небо. Теперь ее созидательная энергия направится в другое русло.
   – Ты дома? – спросила я.
   – Да.
   – У вас тепло?
   Я оглянулась на сугроб на подоконнике. Он продолжал расти.
   – В Хьюстоне всегда тепло. Черт тебя побери.
   – Ну и почему ты продаешь бизнес?
   Гарри всегда была ищущим человеком, хотя и без определенной цели. Последние три года она сходила с ума по воздушным шарам. Если не летала с командой над Техасом, то загружала старенький пикап, колесила по стране и участвовала в гонках на воздушных шарах.
   – Мы расстались со Страйкером.
   – О!
   Она сходила с ума по Страйкеру. Они познакомились на гонках в Альбукерке и поженились пять дней спустя. Два года назад. Долгое время мы молчали. Я первая нарушила тишину.
   – И что теперь? – спросила я.
   – Могу уйти в консультационный центр.
   Я удивилась. Моя сестра редко делает то, чего от нее ожидают.
   – Это тебе поможет пережить развод.
   – Нет – Нет. У Страйкера "Кул эйд" вместо мозгов. Мне на него наплевать. Он меня просто раздражает. – Она прикурила сигарету, глубоко вдохнула и выдохнула дым. – Я узнала об одних курсах. Платишь за них, потом сам советуешь людям, как заботиться о духовном здоровье, снимать стрессы и так далее. Я уже читала о травах, и медитации, и метафизике, по-моему, здорово. Кажется, у меня получится.
   – Выглядит немного странно, Гарри. Сколько раз я это говорила?
   – Ага. Конечно, я все проверю. Я же не тупая, как осел.
   Нет. Она не тупая. Но если Гарри чего-то хочет, пиши пропало. Переубедить ее невозможно.