Страница:
Кэтти Райх
Смерть дня
Всем, кто пережил снежную бурю в Квебеке в 1998-м.
Nous nous souvenons[1]
Nous nous souvenons[1]
* * *
Герои и события этой книги вымышлены и существуют лишь в воображении автора. Дело происходит в Монреале, Северной Каролине и других штатах. Упоминаются некоторые существующие организации, но герои и события не имеют ничего общего с реальностью.
1
Если тела и тут, я не могу их найти.
На улице завывал ветер. В старой церкви эхом отдавались лишь скрип моей лопатки да жужжание переносного генератора и обогревателя. Высоко над головой, впиваясь в фанеру, по заколоченным окнам скребли ветви.
Позади меня стояли люди. Съежившись, но не прижимаясь друг к другу, крепко сжимали руки в карманах. Я слышала, как они переминаются с ноги на ногу. Ботинки скрипели на замерзшей земле. Все молчали. Холод не давал нам открыть рта.
В десятисантиметровом сите исчезает пирамидка земли, я осторожно разглаживаю ее лопаткой. Приятно удивляет зернистая подпочва. По состоянию поверхности я ожидала обнаружить на глубине вечную мерзлоту. Однако последние две недели в Квебеке было не по сезону тепло, снег растаял и растопил землю. Хотя намек на весну сдул следующий же порыв арктического ветра, волшебные чары сделали землю мягкой и податливой. Хорошо. Прошлой ночью температура упала до минус четырнадцати. Плохо. Земля не замерзла, но воздух дышит морозом. У меня от холода уже не сгибаются пальцы.
Мы рыли во второй раз, а в сите все те же камни и щебень. На такой глубине вряд ли что-то появится, но никогда не скажешь наверняка. Еще ни одна эксгумация не проходила по плану.
Я повернулась к мужчине в черной куртке с капюшоном, вязаной шерстяной шапочке и зашнурованных до колена кожаных ботинках. Лицо его по цвету напоминало томатный суп.
– Еще несколько сантиметров.
Я провела рукой по воздуху, будто погладила невидимую кошку. Медленно. Копай медленно.
Мужчина кивнул, потом воткнул лопату в неглубокую яму, рыча, точно Моника Селеш при первом ударе.
– Par pouces![2] – крикнула я, выхватывая лопату.
Тонкими слоями! Я снова погладила невидимую кошку, в сотый раз за утро.
– Землю нужно снимать тонкими слоями, – повторила я медленно на французском.
Мужчина явно не разделял моего мнения. Может, задача слишком трудная, или ему просто неприятна мысль об извлечении мертвецов из-под земли. Томатный Суп хочет быстрее покончить с делом и убраться восвояси.
– Пожалуйста, Ги, попытайся снова, – прозвучал мужской голос у меня за спиной.
Бурчанье:
– Да, отец.
Ги продолжил, качая головой, но теперь снимал земляной слой так, как я ему показала, и кидал его на сито. Я отвернулась от черных комьев и присмотрелась к самой яме, пытаясь разглядеть признаки захоронения.
Прошло уже четыре часа, и я чувствовала за спиной напряжение. Монахини раскачивались все быстрее. Я повернулась и подарила им что-то вроде ободряющего взгляда. Губы замерзли настолько, что говорить я уже не могла.
Ко мне обратились шесть лиц, измученных холодом и ожиданием. Перед каждым появилось и развеялось небольшое облачко пара. Сверкнуло шесть улыбок. Кажется, все отчаянно молились.
Спустя девяносто минут мы продвинулись на полтора метра. Как и в первый раз, в яме оказалась только земля. Я наверняка отморозила все пальцы на ногах, а Ги уже готовится бежать за экскаватором. Время сменить род деятельности.
– Отец, думаю, надо снова проверить записи о захоронениях.
Он на мгновение замешкался.
– Да, конечно. Конечно. Можно подкрепиться сандвичем и кофе.
Священник пошел к деревянным воротам в дальнем конце заброшенной церкви, за ним, опустив головы, последовали монахини, осторожно выбирая дорогу между камнями. Белые покровы одинаково спадали сзади на черные шерстяные пальто. Пингвины. Кто это сказал? "Братья Блюз".
Я выключила фонарь, подстроилась под их шаг и опустила взгляд. Удивительно, сколько обломков костей впечаталось в земляной пол. Восхитительно. Мы копали в единственном месте церкви, где нет могилы.
Отец Менар толкнул дверь, и мы, как единое целое, вышли наружу. Пришлось немного подождать, пока глаза привыкнут к свету. Свинцовое небо, казалось, обнимает шпили и башни всех зданий монастыря. Сырой ветер дул со стороны Лаврентийских гор, поднимал воротники и хлопал монашескими покровами.
Наша маленькая компания пригнулась и направилась к ближайшему зданию, тоже из серого камня, как и церковь, но поменьше. Мы забрались по лестнице на резное крыльцо и вошли через заднюю дверь.
Внутри – сухой и теплый воздух, приятный после сурового мороза. Я вдохнула запах чая, нафталина и жареного мяса.
Женщины без слов сняли ботинки, по очереди улыбнулись мне и исчезли в дверном проеме справа. В коридор прошаркала крошечная монахиня в огромнейшем лыжном свитере. По ее груди скакал, исчезая под покровом, пушистый коричневый олень. Женщина мигнула из-под толстых стекол очков и потянулась за моей курткой. Я замешкалась, опасаясь, что монахиня рухнет на пол под весом одежды. Старушка резко кивнула и поманила меня пальцем. Я скинула куртку, сложила ее на руки монахине, добавила перчатки и шапку. Никогда не видела такой старой, но еще живой женщины.
Я прошла за отцом Менаром по длинному, плохо освещенному коридору в кабинет. Здесь пахло старыми бумагами и школьным клеем. Над столом нависало такое большое распятие, что я начала гадать, как они пронесли его через дверь. Темный дубовый крест возвышался почти до потолка. С бордюрчиков взирали статуи с серьезными, как у фигуры на распятии, лицами.
Отец Менар сел на один из двух деревянных стульев у стола и указал мне на второй. Шорох сутаны. Стук четок. На мгновение я попала обратно в церковь Святого Варнавы. В кабинет отца. "Прекрати, Бреннан. Тебе больше сорока, ты профессионал. Судебный антрополог. Тебя позвали, потому что люди нуждаются в твоей помощи".
Священник вытащил из ящика стола обтянутый кожей фолиант, открыл его на странице, отмеченной зеленой лентой, и положил между нами. Потом глубоко вдохнул, сжал губы и выдохнул через нос.
Схема мне знакома. Сетка рядов, разделенных на квадраты, одни – с номерами, другие – с именами. Вчера мы потратили несколько часов, сверяя изображения и записи с положением могил на плане. Потом измерили расстояния и отметили точное место.
Сестра Элизабет Николе, судя по всему, должна лежать во втором ряду от северной стены церкви, в третьей могиле от западного конца. Рядом с матерью Аурелией. Но ее там нет. Да и Аурелия тоже не на месте.
Я показала на могилу в том же квадрате, но несколькими рядами ниже и правее:
– Ладно, Рафаэль, кажется, здесь.
Потом дальше по ряду:
– И Агата, Вероника, Клементина, Марта и Элеонора. Это захоронения с 1840 года, так?
– C’est ca[3].
Я перешла на схеме к юго-западному углу церкви.
– А здесь самые последние захоронения. Отметки, которые мы обнаружили, совпадают с вашими записями.
– Да. Тут последние могилы, появившиеся как раз перед закрытием церкви.
– Ее закрыли в 1914 году.
– Девятьсот четырнадцатом. Да, в 1914-м.
Отец Менар обладал странной привычкой повторять слова и фразы.
– Элизабет умерла в 1888-м?
– C’est ca. В 1888-м. Мать Аурелия – в 1894-м.
Ничего не понимаю. Здесь должны быть останки. Захоронения 1840 года существуют. Проверка этой области дала деревянные фрагменты и части гроба. В защищенной среде внутри церкви при таком типе почвы скелеты должны сохраниться в приличном состоянии. Так где же Элизабет и Аурелия?
Древняя монахиня прошаркала с подносом с кофе и сандвичами. Стекла очков запотели от пара из кружек, поэтому она двигалась короткими резкими шагами, не отнимая ног от пола.
Отец Менар поднялся взять поднос:
– Merci[4], сестра Бернар. Вы очень добры. Очень добры.
Монахиня кивнула и пошаркала обратно, не обращая внимания на очки. Я наблюдала за ней, наливая себе кофе. Ее плечи были не шире моего запястья.
– Сколько лет сестре Бернар? – спросила я, потянувшись за сандвичем.
Лосось, салат и вялый латук.
– Мы сами точно не знаем. Она уже жила в монастыре, когда я только начал сюда ходить ребенком, до войны. Второй мировой. Потом уехала проповедовать за границу. Долгое время жила в Японии, в Камеруне. Ей, наверное, лет девяносто.
Священник отхлебнул кофе. Причмокнул.
– Она родилась в маленькой деревне у реки Сагеней, говорит, что присоединилась к ордену в двенадцать лет. – Хлюп. – Двенадцать. В сельских районах Квебека тогда не вели тщательных записей. Не вели.
Я откусила сандвич и снова обхватила ладонями кружку с кофе. Восхитительное тепло.
– Отец, а есть какие-то другие записи? Старые письма, документы, то, чего мы еще не видели?
Я поджала пальцы ног. Никаких ощущений. Он махнул рукой на заваливавшие стол бумаги, пожал плечами:
– Здесь все, что мне передала сестра Жюльена. Она заведует архивами в монастыре.
– Ясно.
Сестра Жюльена общалась и переписывалась со мной довольно давно. Именно она предложила мне заняться этим проектом. Я заинтересовалась с самого начала. Дело отличалось от моей обычной судебной практики, где фигурируют недавно убитые люди. Епархия архиепископа желала, чтобы я откопала и изучила останки святой. Вообще-то пока не святой. В том-то и дело. Николе собирались причислить к лику святых. Мне предстояло найти могилу и подтвердить, что кости принадлежат Элизабет Николе. Священную часть задачи выполнял Ватикан.
Сестра Жюльена уверила меня, что существуют подлинные записи. Все могилы в старой церкви помечены и систематизированы. Последнее захоронение датируется 1911 годом. Церковь закрыли и запечатали в 1914 году, после пожара. Взамен построили церковь покрупнее и больше не использовали старое здание. Закрытое место. Хорошая документация. Просто чудо.
Ну и где Элизабет Николе?
– Спросить не повредит. Возможно, сестра Жюльена не отдала вам что-то, на ее взгляд, не важное.
Отец Менар собирался что-то сказать, но передумал.
– Я уверен, что она отдала все, но спрошу. Сестра Жюльена потратила много времени на исследования. Много времени.
Он вышел, я доела сандвич, потом еще один. Подобрала под себя ноги и потерла пальцы. Хорошо. Чувствительность возвращается. Потягивая кофе, я взяла со стола письмо.
Я и раньше его читала. Четвертое августа 1885 года. В Монреале бушует оспа. Элизабет Николе пишет епископу Эдуарду Фабре, умоляя его отдать приказ вакцинировать здоровых прихожан и отправлять в общественные больницы зараженных. Аккуратный почерк, изящный устаревший французский.
Монастырь Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии никак не ответил. Я задумалась. Вспомнила о других эксгумациях. Полицейский в Сен-Габриэле. На том кладбище гробы располагались по три в глубину. Мы в конце концов нашли монсеньора Бопре за четыре могилы от его зарегистрированного положения, внизу, а не наверху. И еще тот мужчина из Уинстон-Сейлема, который оказался не в своем гробу. На его месте лежала женщина в длинном узорчатом платье. У кладбища возникла двойная проблема. Где усопший? И чье тело в гробу? Семье не удалось перезахоронить дедушку в Польше. Когда я уезжала, адвокаты уже готовились к войне.
Где-то далеко послышался звон колокола, потом в коридоре – шарканье. Ко мне направлялась древняя монахиня.
– Serviettes![5] – взвизгнула она.
Я подпрыгнула, опрокинув кофе. Как такое маленькое существо могло издать такой пронзительный звук?
– Merci.
Я потянулась к салфеткам.
Старушка не обратила на мои слова никакого внимания, подошла ближе и принялась тереть мой рукав. Крошечный слуховой аппарат выглядывал из ее правого уха. Я чувствовала ее дыхание и видела белые волоски, завивавшиеся на подбородке. От монахини пахло шерстью и розовой водой.
– Voila[6]. Дома постираете. В холодной воде.
– Да, сестра. Рефлекс.
Старушка заметила письмо в моих руках. К счастью, на него кофе не попал. Монахиня нагнулась посмотреть поближе.
– Элизабет Николе была великая женщина. Божественная женщина. Какая чистота. Какая строгость.
Purete. Austerite. Ее французский звучал так, будто само письмо Элизабет заговорило.
– Да, сестра.
Мне снова девять лет.
– Она будет святой.
– Да, сестра. Вот почему мы и пытаемся найти ее останки. Чтобы позаботиться о них надлежащим образом.
Точно не знаю, в чем выражается надлежащее обращение со святыми, но прозвучало неплохо. Я взяла схему и показала ей:
– Вот старая церковь.
Проследила пальцем ряд вдоль северной стены и указала на прямоугольник:
– А здесь ее могила.
Древняя монахиня очень долго изучала сетку, почти касаясь очками листа.
– Нет ее там, – прогремела она.
– Простите?
– Нет ее там. – Узловатый палец постучал по прямоугольнику. – Это не то место.
Тут вернулся отец Менар. С ним высокая монахиня – тяжелые черные брови сходятся на переносице. Священник представил сестру Жюльену, она подняла сложенные вместе руки и улыбнулась.
Мне не понадобилось передавать слова сестры Бернар. Они явно слышали все, что говорила старушка, еще в коридоре. Как услышали бы и из Оттавы.
– Это не то место. Вы ищете не в том месте, – повторила она.
– То есть как? – спросила сестра Жюльена.
– Вы ищете не в том месте, – повторила сестра Бернар. – Ее там нет.
Мы с отцом Менаром переглянулись.
– И где же она, сестра? – спросила я.
Монахиня снова склонилась над схемой, потом ткнула пальцем в юго-восточный угол церкви:
– Тут. С матерью Аурелией.
– Но сес...
– Их перенесли. Положили в новых гробах под специальный алтарь. Тут.
И опять она указала на юго-восточный угол.
– Когда? – воскликнули мы хором.
Сестра Бернар закрыла глаза. Сморщенные древние губы шевелились в безмолвных подсчетах.
– В тысяча девятьсот одиннадцатом. Я стала послушницей в том же году и помню, потому что несколько лет спустя церковь сгорела, и ее заколотили. Мне приказали ходить туда и класть на алтарь цветы. Мне это не нравилось. Страшно было ходить туда совсем одной. Но я старалась ради Господа.
– Что случилось с алтарем?
– Убрали где-то в тридцатых. Он теперь в часовне Младенца Иисуса, в новой церкви.
Старушка сложила салфетки и принялась собирать чашки на поднос.
– Когда-то могилы отмечали именные дощечки. Теперь туда никто не ходит. Дощечки давно исчезли.
Мы с отцом Менаром посмотрели друг на друга. Он слегка пожал плечами.
– Сестра, – снова начала я, – вы сможете показать нам, где могила Элизабет?
– Bien sur[7].
– Сейчас?
– Почему бы нет?
Фарфор звякнул о фарфор.
– Оставь тарелки, – сказал отец Менар. – Пожалуйста, надень пальто и ботинки, сестра, и пойдем.
Сестра Бернар выбрала неприметную тропинку вдоль стен церкви, мы с отцом Менаром подхватили старушку под руки. Сквозь слои одежды она казалась хрупкой и невесомой.
Монахини следовали за нами, словно толпа зрителей, сестра Жюльена приготовила блокнот и ручку. Ги держался позади всех.
Сестра Бернар остановилась рядом с нишей у юго-восточного угла. Она надела поверх покрова бледно-зеленую шляпу ручной вязки, закрепленную под подбородком. Старушка вертела головой во все стороны, искала приметы, пытаясь сориентироваться. Глаз отвлекался на единственное пятно света в темной церкви.
Я махнула Ги, чтобы переставил фонари. Сестра Бернар не обращала внимания. Чуть погодя монахиня отошла от стены. Взгляд налево, направо, налево. Вверх, вниз. Она снова огляделась и прочертила каблуком линию на земле. Или попыталась прочертить.
– Она здесь.
Визгливый голос эхом отдался от каменных стен.
– Ты уверена?
– Она здесь.
Сестра Бернар не страдала неуверенностью. Мы все посмотрели на линию.
– Они в маленьких гробах. Не в обычных. Оставались только кости, поэтому все положили в маленькие гробы.
Сестра Бернар показала своими крошечными ручками детский размер гроба. Рука дрожала. Ги осветил место у ее ног.
Отец Менар поблагодарил древнюю монахиню и попросил двух сестер проводить ее в монастырь. Я смотрела, как они уходят. Сестра Бернар напоминала ребенка, такая маленькая, что край пальто подметал грязный пол.
Я попросила Ги перенести и другой прожектор на новое место. Потом принесла зонд, установила кончик там, где указала сестра Бернар, и налегла на Т-образную ручку. Не идет. Здесь земля не растаяла. Я взяла плиточный зонд, чтобы ничего не повредить под землей, а круглый кончик не так легко проходит сквозь промерзший верхний слой почвы. Я попыталась снова, сильнее.
"Полегче, Бреннан. Вряд ли им понравится, если ты повредишь гроб. Или проделаешь дыру в черепе несчастной сестры".
Я сняла перчатки, ухватилась за рукоятку, надавила снова. На сей раз поверхность поддалась, зонд вошел в верхний слой почвы. Подавляя нетерпение, я закрыла глаза и проверила землю в поисках мгновенных изменений в структуре. Уменьшение сопротивления означает воздушное пространство, где что-то разлагалось. Более того, оно означает присутствие под землей костей или других предметов. Ничего. Я вытащила зонд и повторила процесс.
На третий раз почувствовала сопротивление. Попробовала на пятнадцать сантиметров вправо. Снова контакт. Неглубоко под поверхностью лежит что-то твердое.
Я показала большой палец священнику и монахиням и попросила Ги принести сито. Отложив зонд, взяла лопатку с плоским краем и начала снимать тонкие пласты почвы. Я сбрасывала землю на сито сантиметр за сантиметром, смотрела то на яму, то на насыпь. Через тридцать минут я нашла то, что искала. Последние несколько пластов были черными в отличие от красно-коричневой земли в сите.
Я сменила лопату на мастерок и склонилась над ямой, осторожно поскребла пол, убирая мелкие частички и разглаживая поверхность. Почти сразу же увидела темный овал. Пятно длиной примерно в метр. Ширину определить невозможно, потому что оно наполовину уходит под землю.
– Здесь что-то есть, – сказала я, выпрямляясь.
Монахини и священник как один придвинулись ближе и заглянули в яму. Я обвела овал кончиком мастерка. Тут к толпе присоединились сестры, провожавшие сестру Бернар.
– Возможно, это могила, хотя и выглядит очень маленькой. Я копала немного слева, так что придется чуть опустить здесь. Буду копать вне самой могилы, вниз и внутрь. Тогда у нас получится вид могилы в профиль. К тому же так копать легче. Внешняя борозда позволит вытащить гроб, если понадобится.
– Что это за пятно? – спросила юная монахиня с лицом герлскаута.
– Когда разлагается что-то органическое, земля вокруг становится гораздо темнее. Например, от деревянного гроба или цветов, похороненных вместе с усопшим. – Мне не хотелось объяснять процесс разложения. – Пятна первыми сообщают о близости могилы.
Две монахини перекрестились.
– Это Элизабет или мать Аурелия? – спросила пожилая монахиня. У нее дергалось верхнее веко.
Я подняла руки: дескать, откуда мне знать? Надев перчатки, начала копать землю с правой стороны пятна, расширять яму от центра, не трогая овал и полоску в полметра справа.
И снова единственные звуки – шорох мастерка и просеиваемой земли.
– Нам это нужно? – Самая высокая из монахинь указывает на сито.
Я встала, обрадовавшись возможности выпрямиться. Монахиня показывает на маленький красно-коричневый кусочек.
– Провалиться мне на... Да, нужно, сестра. Похоже на щепку от гроба.
Я взяла бумажные пакеты из своих принадлежностей, написала на одном дату, место и другую важную информацию, положила его на сито, а остальные на землю. Пальцы на руках уже утратили чувствительность.
– Принимаемся за работу, дамы. Сестра Жюльена, записывайте все, что мы найдем. Пишите на пакете и заносите в журнал, как договаривались. Мы, – я заглянула в яму, – примерно на расстоянии полуметра от поверхности. Сестра Маргарита, вы собирались сделать несколько фотографий?
Сестра Маргарита кивнула и вытащила фотоаппарат.
После долгих часов наблюдений все с радостью принялись за дело. Я копала, Веко и Герлскаут просеивали. Появлялось все больше фрагментов гроба, и вскоре мы увидели очертания на месте пятна. Дерево. В ужасном состоянии. Нехорошо.
Мастерком и голыми руками я продолжала откапывать то, что должно было быть гробом. Хотя температура упала ниже нуля и я уже не чувствовала ни пальцев рук, ни пальцев ног, меня прошиб пот. "Пожалуйста, пусть это будет она", – думала я. Ну и кто же теперь молится?
Я медленно продвигалась на север, открывая все больше и больше досок, предмет увеличивался в ширину. Вот обозначился контур – шестиугольник. По форме – гроб. Я едва сдержалась, чтобы не закричать "Аллилуйя!". "Набожно, но непрофессионально", – предупредила я себя.
Я убирала землю горсть за горстью, пока не показалась вся верхняя часть. Маленький гроб, я двигаюсь от ног к голове. Отложив мастерок, потянулась за кистью. Встретилась взглядом с одной из склонившихся над ситом монахинь. Улыбнулась. Та улыбнулась в ответ. Ее правое веко отплясывало буги-вуги.
Я снова и снова смахивала с деревянной поверхности кусочки земляной корки. Все стояли вокруг и смотрели. Постепенно на крышке гроба появился выступающий предмет. Чуть повыше самой широкой части. Как раз там, где должна быть именная дощечка. Сердце запрыгало в быстром танце.
Я смахивала грязь, пока она не проявилась. Овальная, металлическая, с филигранным краем. Я осторожно очистила поверхность кистью. Проступили буквы.
– Сестра, передайте мне, пожалуйста, фонарь. Из сумки.
Все снова склонились как один. Пингвины у воды. Я направила луч на дощечку. "Элизабет Николе. 1846 – 1888. Femme Contemplative[8]".
– Нашли, – объявила я всем сразу.
– Аллилуйя! – закричала сестра Герлскаут.
Вот и весь церковный этикет.
Следующие два часа мы эксгумировали останки Элизабет. Монахини и даже отец Менар отдавались делу с энтузиазмом школьников на первых раскопках. Покровы и сутаны кружились вокруг меня, землю просеяли, пакеты наполнили, подписали и сложили, все действо записали на пленку. Ги помогал, но с неохотой. Руководить такой странной командой мне еще не приходилось.
Вытащить гроб оказалось нелегко, несмотря на небольшие размеры. Дерево сильно пострадало, и внутрь проникла земля, что изрядно увеличило вес. Хорошо, что я позаботилась о боковой борозде, правда, недооценила необходимое пространство. Пришлось расширить канаву на полметра, чтобы просунуть под гроб фанеру. В конце концов конструкцию удалось поднять при помощи плетеной полипропиленовой веревки.
Я поставила чашку и попрощалась. Еще раз. Сестры снова поблагодарили меня, сохраняя улыбки на напряженных лицах: их уже беспокоили мои находки. Монахини оказались на редкость улыбчивы.
Отец Менар проводил меня к машине. Уже стемнело, шел легкий снег. Снежинки почти обжигали щеки.
Священник опять спросил, не хочу ли я переночевать в монастыре. Позади него, попадая на освещенное крыльцо, сверкал снег. И снова я отказалась. Последние наставления, и я в пути.
Через двадцать минут я начала жалеть о своем решении. Снежинки, лениво парившие в свете фар, теперь обрушивались непробиваемой косой стеной. Дорога и деревья по обе стороны покрылись белым панцирем, который рос с каждой секундой.
Я вцепилась в руль обеими руками, ладони в перчатках вспотели. Скинула скорость до шестидесяти пяти. До пятидесяти. Каждые несколько минут проверяла тормоза. Хоть я и живу в Квебеке уже несколько лет время от времени, все равно так и не привыкла к зимнему вождению. Я считаю себя твердой женщиной, но посади меня за руль в снегопад, и я превращаюсь в принцессу Трусишку. Я все еще опасаюсь зимних снегопадов, как и все южане. О! Снег! Тогда мы, конечно, никуда не поедем. Жители Квебека смотрят на меня и смеются.
У страха есть подкупающая черта. Он прогоняет усталость. Несмотря на утомление, я сохраняла бдительность. Зубы сжаты, шея изогнута, мускулы напряжены. Восточная городская автострада лучше объездов, но ненамного. Дорога из Мемфремагога в Монреаль обычно занимает часа два. Я ехала почти четыре.
Я жила в Северной Каролине уже почти два месяца. Bienvenue[10]. Я уже начала думать по-французски.
Я включила обогреватель и проверила холодильник. Негусто. Подогрела в микроволновке замороженные буррито и запила безалкогольным пивом комнатной температуры. Не самая изысканная кухня, но насыщает.
На улице завывал ветер. В старой церкви эхом отдавались лишь скрип моей лопатки да жужжание переносного генератора и обогревателя. Высоко над головой, впиваясь в фанеру, по заколоченным окнам скребли ветви.
Позади меня стояли люди. Съежившись, но не прижимаясь друг к другу, крепко сжимали руки в карманах. Я слышала, как они переминаются с ноги на ногу. Ботинки скрипели на замерзшей земле. Все молчали. Холод не давал нам открыть рта.
В десятисантиметровом сите исчезает пирамидка земли, я осторожно разглаживаю ее лопаткой. Приятно удивляет зернистая подпочва. По состоянию поверхности я ожидала обнаружить на глубине вечную мерзлоту. Однако последние две недели в Квебеке было не по сезону тепло, снег растаял и растопил землю. Хотя намек на весну сдул следующий же порыв арктического ветра, волшебные чары сделали землю мягкой и податливой. Хорошо. Прошлой ночью температура упала до минус четырнадцати. Плохо. Земля не замерзла, но воздух дышит морозом. У меня от холода уже не сгибаются пальцы.
Мы рыли во второй раз, а в сите все те же камни и щебень. На такой глубине вряд ли что-то появится, но никогда не скажешь наверняка. Еще ни одна эксгумация не проходила по плану.
Я повернулась к мужчине в черной куртке с капюшоном, вязаной шерстяной шапочке и зашнурованных до колена кожаных ботинках. Лицо его по цвету напоминало томатный суп.
– Еще несколько сантиметров.
Я провела рукой по воздуху, будто погладила невидимую кошку. Медленно. Копай медленно.
Мужчина кивнул, потом воткнул лопату в неглубокую яму, рыча, точно Моника Селеш при первом ударе.
– Par pouces![2] – крикнула я, выхватывая лопату.
Тонкими слоями! Я снова погладила невидимую кошку, в сотый раз за утро.
– Землю нужно снимать тонкими слоями, – повторила я медленно на французском.
Мужчина явно не разделял моего мнения. Может, задача слишком трудная, или ему просто неприятна мысль об извлечении мертвецов из-под земли. Томатный Суп хочет быстрее покончить с делом и убраться восвояси.
– Пожалуйста, Ги, попытайся снова, – прозвучал мужской голос у меня за спиной.
Бурчанье:
– Да, отец.
Ги продолжил, качая головой, но теперь снимал земляной слой так, как я ему показала, и кидал его на сито. Я отвернулась от черных комьев и присмотрелась к самой яме, пытаясь разглядеть признаки захоронения.
Прошло уже четыре часа, и я чувствовала за спиной напряжение. Монахини раскачивались все быстрее. Я повернулась и подарила им что-то вроде ободряющего взгляда. Губы замерзли настолько, что говорить я уже не могла.
Ко мне обратились шесть лиц, измученных холодом и ожиданием. Перед каждым появилось и развеялось небольшое облачко пара. Сверкнуло шесть улыбок. Кажется, все отчаянно молились.
Спустя девяносто минут мы продвинулись на полтора метра. Как и в первый раз, в яме оказалась только земля. Я наверняка отморозила все пальцы на ногах, а Ги уже готовится бежать за экскаватором. Время сменить род деятельности.
– Отец, думаю, надо снова проверить записи о захоронениях.
Он на мгновение замешкался.
– Да, конечно. Конечно. Можно подкрепиться сандвичем и кофе.
Священник пошел к деревянным воротам в дальнем конце заброшенной церкви, за ним, опустив головы, последовали монахини, осторожно выбирая дорогу между камнями. Белые покровы одинаково спадали сзади на черные шерстяные пальто. Пингвины. Кто это сказал? "Братья Блюз".
Я выключила фонарь, подстроилась под их шаг и опустила взгляд. Удивительно, сколько обломков костей впечаталось в земляной пол. Восхитительно. Мы копали в единственном месте церкви, где нет могилы.
Отец Менар толкнул дверь, и мы, как единое целое, вышли наружу. Пришлось немного подождать, пока глаза привыкнут к свету. Свинцовое небо, казалось, обнимает шпили и башни всех зданий монастыря. Сырой ветер дул со стороны Лаврентийских гор, поднимал воротники и хлопал монашескими покровами.
Наша маленькая компания пригнулась и направилась к ближайшему зданию, тоже из серого камня, как и церковь, но поменьше. Мы забрались по лестнице на резное крыльцо и вошли через заднюю дверь.
Внутри – сухой и теплый воздух, приятный после сурового мороза. Я вдохнула запах чая, нафталина и жареного мяса.
Женщины без слов сняли ботинки, по очереди улыбнулись мне и исчезли в дверном проеме справа. В коридор прошаркала крошечная монахиня в огромнейшем лыжном свитере. По ее груди скакал, исчезая под покровом, пушистый коричневый олень. Женщина мигнула из-под толстых стекол очков и потянулась за моей курткой. Я замешкалась, опасаясь, что монахиня рухнет на пол под весом одежды. Старушка резко кивнула и поманила меня пальцем. Я скинула куртку, сложила ее на руки монахине, добавила перчатки и шапку. Никогда не видела такой старой, но еще живой женщины.
Я прошла за отцом Менаром по длинному, плохо освещенному коридору в кабинет. Здесь пахло старыми бумагами и школьным клеем. Над столом нависало такое большое распятие, что я начала гадать, как они пронесли его через дверь. Темный дубовый крест возвышался почти до потолка. С бордюрчиков взирали статуи с серьезными, как у фигуры на распятии, лицами.
Отец Менар сел на один из двух деревянных стульев у стола и указал мне на второй. Шорох сутаны. Стук четок. На мгновение я попала обратно в церковь Святого Варнавы. В кабинет отца. "Прекрати, Бреннан. Тебе больше сорока, ты профессионал. Судебный антрополог. Тебя позвали, потому что люди нуждаются в твоей помощи".
Священник вытащил из ящика стола обтянутый кожей фолиант, открыл его на странице, отмеченной зеленой лентой, и положил между нами. Потом глубоко вдохнул, сжал губы и выдохнул через нос.
Схема мне знакома. Сетка рядов, разделенных на квадраты, одни – с номерами, другие – с именами. Вчера мы потратили несколько часов, сверяя изображения и записи с положением могил на плане. Потом измерили расстояния и отметили точное место.
Сестра Элизабет Николе, судя по всему, должна лежать во втором ряду от северной стены церкви, в третьей могиле от западного конца. Рядом с матерью Аурелией. Но ее там нет. Да и Аурелия тоже не на месте.
Я показала на могилу в том же квадрате, но несколькими рядами ниже и правее:
– Ладно, Рафаэль, кажется, здесь.
Потом дальше по ряду:
– И Агата, Вероника, Клементина, Марта и Элеонора. Это захоронения с 1840 года, так?
– C’est ca[3].
Я перешла на схеме к юго-западному углу церкви.
– А здесь самые последние захоронения. Отметки, которые мы обнаружили, совпадают с вашими записями.
– Да. Тут последние могилы, появившиеся как раз перед закрытием церкви.
– Ее закрыли в 1914 году.
– Девятьсот четырнадцатом. Да, в 1914-м.
Отец Менар обладал странной привычкой повторять слова и фразы.
– Элизабет умерла в 1888-м?
– C’est ca. В 1888-м. Мать Аурелия – в 1894-м.
Ничего не понимаю. Здесь должны быть останки. Захоронения 1840 года существуют. Проверка этой области дала деревянные фрагменты и части гроба. В защищенной среде внутри церкви при таком типе почвы скелеты должны сохраниться в приличном состоянии. Так где же Элизабет и Аурелия?
Древняя монахиня прошаркала с подносом с кофе и сандвичами. Стекла очков запотели от пара из кружек, поэтому она двигалась короткими резкими шагами, не отнимая ног от пола.
Отец Менар поднялся взять поднос:
– Merci[4], сестра Бернар. Вы очень добры. Очень добры.
Монахиня кивнула и пошаркала обратно, не обращая внимания на очки. Я наблюдала за ней, наливая себе кофе. Ее плечи были не шире моего запястья.
– Сколько лет сестре Бернар? – спросила я, потянувшись за сандвичем.
Лосось, салат и вялый латук.
– Мы сами точно не знаем. Она уже жила в монастыре, когда я только начал сюда ходить ребенком, до войны. Второй мировой. Потом уехала проповедовать за границу. Долгое время жила в Японии, в Камеруне. Ей, наверное, лет девяносто.
Священник отхлебнул кофе. Причмокнул.
– Она родилась в маленькой деревне у реки Сагеней, говорит, что присоединилась к ордену в двенадцать лет. – Хлюп. – Двенадцать. В сельских районах Квебека тогда не вели тщательных записей. Не вели.
Я откусила сандвич и снова обхватила ладонями кружку с кофе. Восхитительное тепло.
– Отец, а есть какие-то другие записи? Старые письма, документы, то, чего мы еще не видели?
Я поджала пальцы ног. Никаких ощущений. Он махнул рукой на заваливавшие стол бумаги, пожал плечами:
– Здесь все, что мне передала сестра Жюльена. Она заведует архивами в монастыре.
– Ясно.
Сестра Жюльена общалась и переписывалась со мной довольно давно. Именно она предложила мне заняться этим проектом. Я заинтересовалась с самого начала. Дело отличалось от моей обычной судебной практики, где фигурируют недавно убитые люди. Епархия архиепископа желала, чтобы я откопала и изучила останки святой. Вообще-то пока не святой. В том-то и дело. Николе собирались причислить к лику святых. Мне предстояло найти могилу и подтвердить, что кости принадлежат Элизабет Николе. Священную часть задачи выполнял Ватикан.
Сестра Жюльена уверила меня, что существуют подлинные записи. Все могилы в старой церкви помечены и систематизированы. Последнее захоронение датируется 1911 годом. Церковь закрыли и запечатали в 1914 году, после пожара. Взамен построили церковь покрупнее и больше не использовали старое здание. Закрытое место. Хорошая документация. Просто чудо.
Ну и где Элизабет Николе?
– Спросить не повредит. Возможно, сестра Жюльена не отдала вам что-то, на ее взгляд, не важное.
Отец Менар собирался что-то сказать, но передумал.
– Я уверен, что она отдала все, но спрошу. Сестра Жюльена потратила много времени на исследования. Много времени.
Он вышел, я доела сандвич, потом еще один. Подобрала под себя ноги и потерла пальцы. Хорошо. Чувствительность возвращается. Потягивая кофе, я взяла со стола письмо.
Я и раньше его читала. Четвертое августа 1885 года. В Монреале бушует оспа. Элизабет Николе пишет епископу Эдуарду Фабре, умоляя его отдать приказ вакцинировать здоровых прихожан и отправлять в общественные больницы зараженных. Аккуратный почерк, изящный устаревший французский.
Монастырь Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии никак не ответил. Я задумалась. Вспомнила о других эксгумациях. Полицейский в Сен-Габриэле. На том кладбище гробы располагались по три в глубину. Мы в конце концов нашли монсеньора Бопре за четыре могилы от его зарегистрированного положения, внизу, а не наверху. И еще тот мужчина из Уинстон-Сейлема, который оказался не в своем гробу. На его месте лежала женщина в длинном узорчатом платье. У кладбища возникла двойная проблема. Где усопший? И чье тело в гробу? Семье не удалось перезахоронить дедушку в Польше. Когда я уезжала, адвокаты уже готовились к войне.
Где-то далеко послышался звон колокола, потом в коридоре – шарканье. Ко мне направлялась древняя монахиня.
– Serviettes![5] – взвизгнула она.
Я подпрыгнула, опрокинув кофе. Как такое маленькое существо могло издать такой пронзительный звук?
– Merci.
Я потянулась к салфеткам.
Старушка не обратила на мои слова никакого внимания, подошла ближе и принялась тереть мой рукав. Крошечный слуховой аппарат выглядывал из ее правого уха. Я чувствовала ее дыхание и видела белые волоски, завивавшиеся на подбородке. От монахини пахло шерстью и розовой водой.
– Voila[6]. Дома постираете. В холодной воде.
– Да, сестра. Рефлекс.
Старушка заметила письмо в моих руках. К счастью, на него кофе не попал. Монахиня нагнулась посмотреть поближе.
– Элизабет Николе была великая женщина. Божественная женщина. Какая чистота. Какая строгость.
Purete. Austerite. Ее французский звучал так, будто само письмо Элизабет заговорило.
– Да, сестра.
Мне снова девять лет.
– Она будет святой.
– Да, сестра. Вот почему мы и пытаемся найти ее останки. Чтобы позаботиться о них надлежащим образом.
Точно не знаю, в чем выражается надлежащее обращение со святыми, но прозвучало неплохо. Я взяла схему и показала ей:
– Вот старая церковь.
Проследила пальцем ряд вдоль северной стены и указала на прямоугольник:
– А здесь ее могила.
Древняя монахиня очень долго изучала сетку, почти касаясь очками листа.
– Нет ее там, – прогремела она.
– Простите?
– Нет ее там. – Узловатый палец постучал по прямоугольнику. – Это не то место.
Тут вернулся отец Менар. С ним высокая монахиня – тяжелые черные брови сходятся на переносице. Священник представил сестру Жюльену, она подняла сложенные вместе руки и улыбнулась.
Мне не понадобилось передавать слова сестры Бернар. Они явно слышали все, что говорила старушка, еще в коридоре. Как услышали бы и из Оттавы.
– Это не то место. Вы ищете не в том месте, – повторила она.
– То есть как? – спросила сестра Жюльена.
– Вы ищете не в том месте, – повторила сестра Бернар. – Ее там нет.
Мы с отцом Менаром переглянулись.
– И где же она, сестра? – спросила я.
Монахиня снова склонилась над схемой, потом ткнула пальцем в юго-восточный угол церкви:
– Тут. С матерью Аурелией.
– Но сес...
– Их перенесли. Положили в новых гробах под специальный алтарь. Тут.
И опять она указала на юго-восточный угол.
– Когда? – воскликнули мы хором.
Сестра Бернар закрыла глаза. Сморщенные древние губы шевелились в безмолвных подсчетах.
– В тысяча девятьсот одиннадцатом. Я стала послушницей в том же году и помню, потому что несколько лет спустя церковь сгорела, и ее заколотили. Мне приказали ходить туда и класть на алтарь цветы. Мне это не нравилось. Страшно было ходить туда совсем одной. Но я старалась ради Господа.
– Что случилось с алтарем?
– Убрали где-то в тридцатых. Он теперь в часовне Младенца Иисуса, в новой церкви.
Старушка сложила салфетки и принялась собирать чашки на поднос.
– Когда-то могилы отмечали именные дощечки. Теперь туда никто не ходит. Дощечки давно исчезли.
Мы с отцом Менаром посмотрели друг на друга. Он слегка пожал плечами.
– Сестра, – снова начала я, – вы сможете показать нам, где могила Элизабет?
– Bien sur[7].
– Сейчас?
– Почему бы нет?
Фарфор звякнул о фарфор.
– Оставь тарелки, – сказал отец Менар. – Пожалуйста, надень пальто и ботинки, сестра, и пойдем.
* * *
Через десять минут мы снова очутились в старой церкви. Погода не улучшилась, даже наоборот, стало еще более холодно и мокро. Так же завывал ветер. Так же скребли по доскам ветви деревьев.Сестра Бернар выбрала неприметную тропинку вдоль стен церкви, мы с отцом Менаром подхватили старушку под руки. Сквозь слои одежды она казалась хрупкой и невесомой.
Монахини следовали за нами, словно толпа зрителей, сестра Жюльена приготовила блокнот и ручку. Ги держался позади всех.
Сестра Бернар остановилась рядом с нишей у юго-восточного угла. Она надела поверх покрова бледно-зеленую шляпу ручной вязки, закрепленную под подбородком. Старушка вертела головой во все стороны, искала приметы, пытаясь сориентироваться. Глаз отвлекался на единственное пятно света в темной церкви.
Я махнула Ги, чтобы переставил фонари. Сестра Бернар не обращала внимания. Чуть погодя монахиня отошла от стены. Взгляд налево, направо, налево. Вверх, вниз. Она снова огляделась и прочертила каблуком линию на земле. Или попыталась прочертить.
– Она здесь.
Визгливый голос эхом отдался от каменных стен.
– Ты уверена?
– Она здесь.
Сестра Бернар не страдала неуверенностью. Мы все посмотрели на линию.
– Они в маленьких гробах. Не в обычных. Оставались только кости, поэтому все положили в маленькие гробы.
Сестра Бернар показала своими крошечными ручками детский размер гроба. Рука дрожала. Ги осветил место у ее ног.
Отец Менар поблагодарил древнюю монахиню и попросил двух сестер проводить ее в монастырь. Я смотрела, как они уходят. Сестра Бернар напоминала ребенка, такая маленькая, что край пальто подметал грязный пол.
Я попросила Ги перенести и другой прожектор на новое место. Потом принесла зонд, установила кончик там, где указала сестра Бернар, и налегла на Т-образную ручку. Не идет. Здесь земля не растаяла. Я взяла плиточный зонд, чтобы ничего не повредить под землей, а круглый кончик не так легко проходит сквозь промерзший верхний слой почвы. Я попыталась снова, сильнее.
"Полегче, Бреннан. Вряд ли им понравится, если ты повредишь гроб. Или проделаешь дыру в черепе несчастной сестры".
Я сняла перчатки, ухватилась за рукоятку, надавила снова. На сей раз поверхность поддалась, зонд вошел в верхний слой почвы. Подавляя нетерпение, я закрыла глаза и проверила землю в поисках мгновенных изменений в структуре. Уменьшение сопротивления означает воздушное пространство, где что-то разлагалось. Более того, оно означает присутствие под землей костей или других предметов. Ничего. Я вытащила зонд и повторила процесс.
На третий раз почувствовала сопротивление. Попробовала на пятнадцать сантиметров вправо. Снова контакт. Неглубоко под поверхностью лежит что-то твердое.
Я показала большой палец священнику и монахиням и попросила Ги принести сито. Отложив зонд, взяла лопатку с плоским краем и начала снимать тонкие пласты почвы. Я сбрасывала землю на сито сантиметр за сантиметром, смотрела то на яму, то на насыпь. Через тридцать минут я нашла то, что искала. Последние несколько пластов были черными в отличие от красно-коричневой земли в сите.
Я сменила лопату на мастерок и склонилась над ямой, осторожно поскребла пол, убирая мелкие частички и разглаживая поверхность. Почти сразу же увидела темный овал. Пятно длиной примерно в метр. Ширину определить невозможно, потому что оно наполовину уходит под землю.
– Здесь что-то есть, – сказала я, выпрямляясь.
Монахини и священник как один придвинулись ближе и заглянули в яму. Я обвела овал кончиком мастерка. Тут к толпе присоединились сестры, провожавшие сестру Бернар.
– Возможно, это могила, хотя и выглядит очень маленькой. Я копала немного слева, так что придется чуть опустить здесь. Буду копать вне самой могилы, вниз и внутрь. Тогда у нас получится вид могилы в профиль. К тому же так копать легче. Внешняя борозда позволит вытащить гроб, если понадобится.
– Что это за пятно? – спросила юная монахиня с лицом герлскаута.
– Когда разлагается что-то органическое, земля вокруг становится гораздо темнее. Например, от деревянного гроба или цветов, похороненных вместе с усопшим. – Мне не хотелось объяснять процесс разложения. – Пятна первыми сообщают о близости могилы.
Две монахини перекрестились.
– Это Элизабет или мать Аурелия? – спросила пожилая монахиня. У нее дергалось верхнее веко.
Я подняла руки: дескать, откуда мне знать? Надев перчатки, начала копать землю с правой стороны пятна, расширять яму от центра, не трогая овал и полоску в полметра справа.
И снова единственные звуки – шорох мастерка и просеиваемой земли.
– Нам это нужно? – Самая высокая из монахинь указывает на сито.
Я встала, обрадовавшись возможности выпрямиться. Монахиня показывает на маленький красно-коричневый кусочек.
– Провалиться мне на... Да, нужно, сестра. Похоже на щепку от гроба.
Я взяла бумажные пакеты из своих принадлежностей, написала на одном дату, место и другую важную информацию, положила его на сито, а остальные на землю. Пальцы на руках уже утратили чувствительность.
– Принимаемся за работу, дамы. Сестра Жюльена, записывайте все, что мы найдем. Пишите на пакете и заносите в журнал, как договаривались. Мы, – я заглянула в яму, – примерно на расстоянии полуметра от поверхности. Сестра Маргарита, вы собирались сделать несколько фотографий?
Сестра Маргарита кивнула и вытащила фотоаппарат.
После долгих часов наблюдений все с радостью принялись за дело. Я копала, Веко и Герлскаут просеивали. Появлялось все больше фрагментов гроба, и вскоре мы увидели очертания на месте пятна. Дерево. В ужасном состоянии. Нехорошо.
Мастерком и голыми руками я продолжала откапывать то, что должно было быть гробом. Хотя температура упала ниже нуля и я уже не чувствовала ни пальцев рук, ни пальцев ног, меня прошиб пот. "Пожалуйста, пусть это будет она", – думала я. Ну и кто же теперь молится?
Я медленно продвигалась на север, открывая все больше и больше досок, предмет увеличивался в ширину. Вот обозначился контур – шестиугольник. По форме – гроб. Я едва сдержалась, чтобы не закричать "Аллилуйя!". "Набожно, но непрофессионально", – предупредила я себя.
Я убирала землю горсть за горстью, пока не показалась вся верхняя часть. Маленький гроб, я двигаюсь от ног к голове. Отложив мастерок, потянулась за кистью. Встретилась взглядом с одной из склонившихся над ситом монахинь. Улыбнулась. Та улыбнулась в ответ. Ее правое веко отплясывало буги-вуги.
Я снова и снова смахивала с деревянной поверхности кусочки земляной корки. Все стояли вокруг и смотрели. Постепенно на крышке гроба появился выступающий предмет. Чуть повыше самой широкой части. Как раз там, где должна быть именная дощечка. Сердце запрыгало в быстром танце.
Я смахивала грязь, пока она не проявилась. Овальная, металлическая, с филигранным краем. Я осторожно очистила поверхность кистью. Проступили буквы.
– Сестра, передайте мне, пожалуйста, фонарь. Из сумки.
Все снова склонились как один. Пингвины у воды. Я направила луч на дощечку. "Элизабет Николе. 1846 – 1888. Femme Contemplative[8]".
– Нашли, – объявила я всем сразу.
– Аллилуйя! – закричала сестра Герлскаут.
Вот и весь церковный этикет.
Следующие два часа мы эксгумировали останки Элизабет. Монахини и даже отец Менар отдавались делу с энтузиазмом школьников на первых раскопках. Покровы и сутаны кружились вокруг меня, землю просеяли, пакеты наполнили, подписали и сложили, все действо записали на пленку. Ги помогал, но с неохотой. Руководить такой странной командой мне еще не приходилось.
Вытащить гроб оказалось нелегко, несмотря на небольшие размеры. Дерево сильно пострадало, и внутрь проникла земля, что изрядно увеличило вес. Хорошо, что я позаботилась о боковой борозде, правда, недооценила необходимое пространство. Пришлось расширить канаву на полметра, чтобы просунуть под гроб фанеру. В конце концов конструкцию удалось поднять при помощи плетеной полипропиленовой веревки.
* * *
В пять тридцать мы, измученные, уже пили кофе в монастырской кухне, чувствуя, как оттаивают лица, пальцы рук и ног. Останки Элизабет Николе и ее гроб уже закрыли в фургоне епархии архиепископа вместе с моим оборудованием. Завтра Ги отвезет их в лабораторию de Medecine Legale[9], где я работаю судебным антропологом провинции Квебек. Так как исторические мертвецы не относятся к криминальным делам, мы взяли в полицейском управлении специальное разрешение на проведение анализа. У меня две недели.Я поставила чашку и попрощалась. Еще раз. Сестры снова поблагодарили меня, сохраняя улыбки на напряженных лицах: их уже беспокоили мои находки. Монахини оказались на редкость улыбчивы.
Отец Менар проводил меня к машине. Уже стемнело, шел легкий снег. Снежинки почти обжигали щеки.
Священник опять спросил, не хочу ли я переночевать в монастыре. Позади него, попадая на освещенное крыльцо, сверкал снег. И снова я отказалась. Последние наставления, и я в пути.
Через двадцать минут я начала жалеть о своем решении. Снежинки, лениво парившие в свете фар, теперь обрушивались непробиваемой косой стеной. Дорога и деревья по обе стороны покрылись белым панцирем, который рос с каждой секундой.
Я вцепилась в руль обеими руками, ладони в перчатках вспотели. Скинула скорость до шестидесяти пяти. До пятидесяти. Каждые несколько минут проверяла тормоза. Хоть я и живу в Квебеке уже несколько лет время от времени, все равно так и не привыкла к зимнему вождению. Я считаю себя твердой женщиной, но посади меня за руль в снегопад, и я превращаюсь в принцессу Трусишку. Я все еще опасаюсь зимних снегопадов, как и все южане. О! Снег! Тогда мы, конечно, никуда не поедем. Жители Квебека смотрят на меня и смеются.
У страха есть подкупающая черта. Он прогоняет усталость. Несмотря на утомление, я сохраняла бдительность. Зубы сжаты, шея изогнута, мускулы напряжены. Восточная городская автострада лучше объездов, но ненамного. Дорога из Мемфремагога в Монреаль обычно занимает часа два. Я ехала почти четыре.
* * *
В одиннадцатом часу я уже стояла в своей темной квартире, измученная, но довольная, что вернулась домой. Домой в Квебек.Я жила в Северной Каролине уже почти два месяца. Bienvenue[10]. Я уже начала думать по-французски.
Я включила обогреватель и проверила холодильник. Негусто. Подогрела в микроволновке замороженные буррито и запила безалкогольным пивом комнатной температуры. Не самая изысканная кухня, но насыщает.