Роббинз Гарольд. Камень для Дэнни Фишера

   Я снова двинулся вверх и прополз несколько футов, но когда посмотрел, что делает собака, то увидел, что ее нет рядом. Она скорчилась там, где я ее оставил, с опущенным хвостом. Я позвал ее. Она помахала хвостом, но не сдвинулась с места.
   - В чем дело? -спросил я. - Ты что, боишься? - Она лишь пошевелила хвостом в ответ. Она не собиралась двигаться, и я полез опять вверх. Я продвинулся еще на несколько футов, и тут она снова заскулила на высоких жалобных тонах. Я остановился и посмотрел вниз. Она сразу перестала скулить и начала опять махать хвостом. - Ну хорошо, -сказал я. - Сейчас спущусь и помогу тебе.
   Я осторожно соскользнул туда, где была собака и снова ухватил ее за шиворот.
   Придерживая ее одной рукой, я стал опять медленно продвигаться вверх. У меня ушло почти пятнадцать минут на то, чтобы добраться до половины пути. При этом приходилось подтягивать ее за собой после каждого шага. Затем я остановился передохнуть. Руки и лицо у меня были измазаны грязью, а рубашка и штаны были замызганы и изорваны. Мы с собачкой прижались к откосу котлована, страшась пошевельнуться, чтобы не сползти вниз. Некоторое время спустя мы снова двинулись вверх. Мы уже почти добрались доверху, когда камень подался у меня под ногой, и я поехал. В отчаянии я отпустил собаку и стал хвататься за землю, пытаясь удержаться от падения. Я спустился на несколько футов и затем пальцами ухватился и удержался за землю. Собачка начала скулить. Когда я обернулся, чтобы посмотреть , ее уже не было. Я посмотрел вниз, в котлован. Она только начала подниматься. Она глянула на меня и отрывисто гавкнула, но когда я отвернулся и начал взбираться вверх, снова начала скулить. Я старался не слушать ее тихие жалобные стоны, исходящие из глубины души. Она бегала взад и вперед, поминутно останавливаясь, взывая ко мне. Казалось, что она хромает. Я позвал ее. Она остановилась и поглядела на меня со склоненной набок головой.
   - Ну давай, пёсик, - позвал я.
   Он прыгнул на откос и попробовал вскарабкаться ко мне, но свалился назад. Я позвал его еще раз, он сделал еще одну попытку и упал. В конце концов он сел, подняв одну лапу ко мне и залаял. Я сел и сполз вниз до конца. Он бросился мне на руки, болтая хвостом. У меня на рубашке от его лапы оставались кровавые следы, когда я поднял его, чтобы лучше рассмотреть. Подушечки у него на лапах были порезаны и исцарапаны о камень.
   - Ну хорошо, песик, - тихо сказал я, - мы выберемся отсюда вместе Я не оставлю тебя. Казалось, он понял меня, так как хвост его радостно описывал круги, а сам он своим мягким влажным языком обтирал мне лицо. Я положил его на землю и пошагал к другому краю котлована, чтобы найти место попроще, где было легче выбраться. А он бежал рядом со мной, заглядывая мне в глаза. Только бы мама разрешила мне оставить его себе!
   Уже почти совсем стемнело. Мы снова начали карабкаться, но толку из этого не вышло. Не добравшись и до половины обрыва , я соскользнул и снова очутился на дне. Я очень устал, мне страшно хотелось есть. Ничего из этого не выйдет. До тех пор, пока не взойдет луна, бесполезно даже пытаться.
   Я уселся на камень в центре котлована и попытался придумать, что мне теперь делать. Мама будет сердиться, потому что я не пришел вовремя ужинать. Стадо холодать. Я задрожал и попробовал застегнуть ворот рубашки, но пуговица оторвалась. Какая-то серовато-черная тень промелькнула в темноте. Собака зарычала и щелкнула зубами вдогонку. Я вдруг испугался - в котловане были крысы.
   Я обнял собаку и заплакал. Никогда мы отсюда не выберемся. Ещё одна крыса пробежала мимо нас в темноте. Испуганно завизжав, я побежал к откосу котлована и попытался выкарабкаться. Снова и снова старался я выбраться , но каждый раз сваливался назад.
   Наконец я свалился на землю и так выдохся, что не мог даже пошевелиться. Я был мокрый и несчастный. Я глубоко вздохнул и стал орать. - Мама! Мама! - Голос мой глухим эхом отдавался в котловане. Я кричал до тех пор, пока не охрип и просто стал пищать. Ответа не было.
   Взошла луна, и её белый свет отбрасывал глубокие тени у каждого камня. Ночь была наполнена странными звуками и какими-то особенными движениями. Когда я стал подниматься на ноги, какая-то крыса откуда-то свалилась мне на грудь. Я упал на спину , визжа от ужаса. Собака прыгнула вдогонку крысе и схватила ей на лету.
   Сердито мотнув головой, она перекусила ей шею и отбросила крысу прочь.
   Я встал на ноги и прислонился спиной к обрыву котлована. Мне было так холодно, и я был так напуган, что не мог ничего делать, кроме как смотреть в темноту.
   Собака стояла передо мной и шерсть у ней вздымалась дыбом, когда она лаяла. Эхо звучало так, как будто сотня собак будила ночь.
   Не знаю, сколько я простоял так. Глаза у меня слипались, я старался удержать их открытыми, но не мог. Наконец я устало опустился на землю.
   Теперь я уже не отдавал себе отчета, будет ли мать сердиться на меня или нет. Я ведь не виноват. Если бы я не был евреем, Пол с Эдди не спихнули бы меня в котлован. Когда я выберусь, я попрошу маму, нельзя ли нам быть кем-либо другим.
   Может быть, тогда они не будут больше сердиться на меня. Но в глубине души я чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Если бы даже мать и согласилась, отец не изменится. Это-то я знал точно. Если уж он что-нибудь решил, то не отступится. Наверное поэтому он и оставался евреем все эти годы.
   Нет, никакого толку из этого не выйдет.
   Мама будет очень сердиться на меня. Жаль, припомнил я, начиная дремать, жаль, что это случилось именно в тот день, который так хорошо начался.
   Лай собаки стал громче, и где-то смешавшись с его хриплым эхом, послышалось, как чей-то голос зовет меня. Я попробовал раскрыть глаза, но не смог. Я так устал.
   Но голос стал громче, настойчивей. - Дэнни! Дэнни Фишер! - Глаза у меня раскрылись, и я увидел, как неверный белый свет луны отбрасывает невероятные тени в котловане. Мужской голос снова позвал меня. Я с трудом поднялся на ноги и попробовал было ответить, но у меня пропал голос. Раздался только слабый хриплый писк. Собака снова стала неистово лаять. Я услышал голоса наверху обрыва, а лай собаки стал еще более резким и возбужденным.
   Луч фонарика опустится в котлован и задвигался в поисках меня. Я знал, что они меня не могут услышать, и поэтому побежал за лучом света, стараясь попасть в него. По пятам за мной бежала собака, по-прежнему лая.
   Вдруг свет попал на меня , и я остановился. Закрыл глаза руками, так как свет резал их. Мужской голос прокричал: "Вот он!"
   Другой голос раздался в темноте надо мной. -Дэнни! Дэнни! - Это был голос отца, - Ты жив?
   Затем послышался шум и шорох гальки, когда мужчина стал спускаться по склону ко мне. Плача, я подбежал к нему. И почувствовал, как меня подхватили на руки. Он весь дрожал. Тут я ощутил его поцелуи на своем лице. - Дэнни, у тебя все в порядке? -спрашивал он.
   Я прижался к нему лицом. Лицо у меня было исцарапано и горело, но мне было приятно чувствовать грубое сукно его костюма. -Все в порядке, папа, - ответил я всхлипывая. - Но мама будет сердиться, я написал в штаны.
   Что-то похожее на смех булькнуло у него в горле.
   - Мама не будет сердиться. -заверил он меня. Подняв голову в направлении берега, он закричал: "У него все в порядке. Бросайте веревку и вытащим его".
   - Не забудь песика, папа, - сказал я. -Его тоже надо вытащить.
   Отец нагнулся и потрепал пса за ухом. - Если бы не его лай, мы бы и не узнали, где ты. - Вдруг он повернулся и посмотрел на меня. -Не из-за него ли ты тут оказался?
   Я покачал головой. - Пол и Эдди сбросили меня сюда, потому что я еврей.
   Папа как-то странно посмотрел на меня. Веревка упала нам под ноги и он нагнулся, чтобы поднять ее. Я с трудом расслышал слова, которые он пробормотал:" Район новый, а люди те же самые".
   Я не понял , что это значит. Он завязал веревку у себя на поясе и подхватил меня одной рукой, а другой- собаку. Веревка натянулась и мы начали подниматься по склону.
   - Папа, ты ведь не сердишься?
   - Нет, Дэнни , не сержусь.
   Я некоторое время помолчал, пока мы медленно продвигались по склону, Тогда ничего, если я оставлю собаку себе, папа? - спросил я, - Он такой милый пес.
   -Пес, видимо, знал, что я говорю о нем, его хвост застучал по боку отца. - Мы назовем его Рекси Фишер, - добавил я.
   Папа посмотрел вниз на щенка и затем на меня. Он рассмеялся: -Ты хочешь сказать, мы назовем ее Рекси Фишер. Это не он, а она.
   
   В комнате было темно, но мне было тепло и уютно после ванной, когда я уже лежал в постели. В ночи были новые звуки, новые звуки, влетающие в окно из новой округи. Новые звуки, с ними теперь жить.
   Глаза у меня были широко раскрыты от изумления, но я больше не боялся. Бояться нечего. Я ведь у себя в доме, в своей собственной комнате. Вдруг глаза у меня стали закрываться. Я повернулся в постели и задел рукой за стену. Она была шершавой от свежей краски.
   - Я люблю тебя, дом, - прошептал я, засыпая.
   Под кроватью пошевелилась собака, и я свесил руку вниз. В ладони у себя я почувствовал ее холодный нос. Я почесал пальцами у неё за ухом. Шерсть у нее была влажная и прохладная. Мама заставила папу выкупать Рекси, прежде чем разрешила пустить ее в мою комнату. Она полизала мне пальцы.
   - Я люблю тебя, Рекси, -прошептал я.
   Ощущение теплоты, удобства и причастности пронизывало все мое существо.
   Постепенно я почувствовал, как остатки напряженности покидают меня, и погрузился в ничто, то есть сон.
   Я был дома. И первый день моей жизни, который я запомнил, отошел во вчера, а все дни моей жизни стали завтра.
   
   ВСЕ ДНИ МОЕЙ ЖИЗНИ
   
   Книга первая
   Глава I
   Солнышко тепло прижалось к моим закрытым векам. Слегка потревоженный, я прикрыл глаза рукой и беспокойно зашевелился на подушке. Несколько минут мне было хорошо, затем свет как-то подполз мне под руку и отыскал меня. Я перестал прятаться от него и сел в постели, протирая глаза. Я проснулся.
   Потянулся. Зевнул. Откинул волосы с глаз и сонно посмотрел в окно. Было светлое, ясное утро. Я хотел было еще поспать, но мои окна выходили на восток, и первые лучи утреннего солнца все время попадали мне в глаза.
   Я лениво осмотрелся. Одежда моя ворохом лежала на стуле. Теннисная ракетка с наполовину натянутой сеткой, которую мне все некогда было починить, стояла у комода. Старый будильник на комоде рядом с расческой и щеткой для волос показывал четверть восьмого. Красный с белым галстук школы имени Эразма Холла свешивался с зеркала.
   Я поискал глазами на полу у кровати свои тапочки. Их не было на месте. Я ухмыльнулся про себя. Я-то уж знал , где они. Рекси обычно утаскивала их под кровать и делала из них себе подушку. Я потянулся вниз и погладил её. Она подняла голову и лениво помахала хвостом. Я еще раз погладил ее и забрал у неё шлепанцы. Затем я встал с постели и надел их. Рекси закрыла глаза и снова уснула.
   Из комнаты родителей послышался слабый звук, когда я проходил мимо раскрытого окна. И тут я вспомнил. Завтра будет большой день - мой день Бар-Мицва. Я ощутил в себе нервную дрожь. Только бы мне не забыть ничего из затейливого еврейского ритуала, который я специально разучивал к данному случаю.
   Я стоял у раскрытого окна и глубоко дышал. Медленно стал считать про себя:
   "Вдох, два, три, четыре. Выдох, два, три, четыре." Немного спустя я почувствовал, что нервная дрожь проходит. Все будет хорошо, я ничего не забуду.
   Все еще стоя лицом к окну, я снял через голову куртку пижамы и бросил ее на кровать позади себя. Как бы там ни было, мне надо делать гимнастику, иначе я не наберу достаточно веса, чтобы попасть к осени в футбольную команду.
   Я растянулся на полу и сделал десять отжиманий, затем встал и начал приседать. Я посмотрел себе на ноги. Тонкие шнуроподобные мускулы на моем теле резко выявлялись, и можно было сосчитать ребра. Я внимательно осмотрел себе грудь , не появились ли за ночь на ней настоящие волосы, но там по-прежнему был лишь мелкий золотистый пушок. Иногда я жалел, что волосы у меня не черные, как у Пола, а русые. Тогда бы они четче выделялись.
   Я закончил приседания и подхватил пару гантелей, стоявших в углу комнаты. Снова став у окна, я стал размахивать ими. Через открытое окно послышался щелчок выключателя, и окно в доме напротив через проулок ярко засветились. Почти мгновенно я упал на колени и стал осторожно выглядывать из-за подоконника.
   Это была комната Марджори-Энн Конлон. Она была лучшей подругой Мими. Иногда занавеска у ней была поднята, и мне удавалось все хорошенько разглядеть. Я был рад, что окна у нее выходили на запад, потому что из-за этого ей приходилось каждое утро включать свет.
   Я осторожно выглянул из-за подоконника и затаил дыхание. Занавески подняты. Вот уже третий раз на этой неделе, как она забывает опустить их. В прошлый раз, когда я наблюдал за ней, мне показалось, что она знает, что я подсматриваю, поэтому надо быть особо осторожным. Она была очень забавной девочкой, всегда дразнила меня и смотрела на меня в упор, когда я обращался к ней. За последние несколько недель мы несколько раз горячо спорили по пустякам, и мне не хотелось приглашать её к себе на праздник Бар-Мицва, а Мими настаивала на этом.
   Я увидел , как дверь встроенного шкафа приоткрылась, и она вышла из-за нее. На ней были всего лишь одни трусики. Она остановилась на мгновенье посреди комнаты в поисках чего-то. Наконец, она нашла то, что искала и наклонилась к окну, чтобы поднять его. Я почувствовал, как у меня на лбу выступил пот. Мне было прекрасно видно ее.
   Пол как-то сказал, что у неё самая хорошая фигура во всей округе. Я не согласился с ним. У Мими фигура гораздо приятнее. И кроме того, у Мими грудь не так чрезмерно раздута, как у Марджори-Энн.
   Пол тогда же предложил затащить девочек в подвал и все выяснить. Я очень разозлился, схватил его за грудки и сказал, что вытрясу из него душу, если он попробует сделать это. Пол только рассмеялся и отбросил мою руку. Он сказал, что единственное, из-за чего я не решаюсь на это, так это потому, что боюсь, что Мими наябедничает на нас.
   Марджори-Энн теперь стояла лицом к окну, казалось, она смотрит на меня. Я еще ниже опустил голову. Она улыбалась про себя, застегивая крючки на бюстгальтере, и мне стало как-то неловко. У неё была очень понимающая улыбка. Интересно, она знает, что я подглядываю? В том, как она двигалась по комнате, была какая-то особенная осознанность этого.
   Она наполовину надела бюстгальтер, и вдруг по лицу у неё промелькнула хмурая тень. Она тряхнула плечами и бюстгальтер соскользнул ей на руки. Она взяла снова груди в ладони и подошла поближе к окну, как бы разглядывая их на свету.
   У меня страшно забилось сердце. Пол прав. У неё и вправду настоящая грудь. Она подняла голову, на лице у нее появилась горделивая улыбка, и она опять ушла в глубь комнаты. Она аккуратно надела бюстгальтер и застегнула крючки на спине.
   За дверью в холле послышался шум. Я услышал голос Мими. Я быстро повернулся и нырнул в постель. Мне не хотелось, чтобы Мими застала меня за подглядыванием. Я кинул быстрый взгляд в окно и увидел, что свет в комнате Марджори-Энн погас. Я вздохнул.
   Этим всё подтверждалось. Я был прав, она знала, что я подсматриваю. Уловив шаги по направлению к своей двери, и закрыв глаза, я притворился спящим.
   Из дверей донесся голос Мими : "Дэнни, ты встал?"
   - Да , уже встал,- ответил я, садясь в кровати и протирая глаза. - Тебе чего?
   Она скользнула взглядом по моей обнаженной груди и плечам. - А где твоя пижамная куртка?- спросила она. Затем она увидела ее в ногах постели.
   - Ты уже вставал? Я уставился на нее: - Да.
   - А что ты делал?- подозрительно спросила она.
   Она прошлась взглядом в направлении окон Марджори-Энн через проулок.
   Я сделал большие невинные глаза. - Зарядку,- ответил я.- Затем снова лег подремать.
   Видно было, что мой ответ её не устраивает, но она ничего не сказала. Она наклонилась к подножью кровати и подняла мою пижамную куртку, которая наполовину свешивалась на пол. Грудь у нее сильно натянула тонкую пижаму, которая была на ней. Я не мог оторвать глаз от нее.
   Мими заметила, куда я смотрю, и лицо у нее вспыхнуло. Она сердито бросила куртку пижамы на кровать и пошла к двери. - Мама велела мне разбудить тебя и напомнить принять душ, - бросила она через плечо. - Она хочет, чтобы ты был чистым к своему Бар-Мицва.
   Я выпрыгнул из кровати, как только дверь закрылась за ней, и сбросил штаны. Мне было жарко, и тело покалывало, так было всегда после того, как я смотрел на Марджори-Энн. Посмотрел вниз на себя. Я неплохо сложен. Росту во мне пять футов четыре дюйма, а весил я почти сто четырнадцать фунтов. Еще четыре фунта , и будет достаточно, чтобы попасть в футбольную команду. Я знал, как справиться с дрожью, это-то меня не волновало. - Холодный душ, ребята, - говорил в школе учитель физкультуры, - Холодный душ. - И именно холодный душ я сейчас и приму.
   Я накинул халат и выглянул в холл. Там было пусто. Дверь в ванную была открыта, и я направился к ней. У Мими дверь также была открыта, она заправляла постель.
   Проходя мимо, я показал ей нос, и у меня распахнулся халат. Я резко запахнул его. Черт побери! Теперь она поняла, что я чувствовал, когда она заходила ко мне в комнату. Может мне лучше помириться с ней, а то наябедничает. Я никак не мог понять её. Я вернулся к её двери, придерживая халат.
   - Мими.
   Она посмотрела на меня. - Чего тебе надо? -холодно спросила она. Я посмотрел себе на шлепанцы. - Может ты хочешь пойти в ванную первой?
   - Это почему же? - подозрительно спросила она.
   Было слышно, как папа с мамой разговаривают внизу. Я старался говорить как можно тише. - Я, это, собираюсь принимать душ, а ты , может, торопишься?
   - Никуда я не тороплюсь, - ответила она сухо и безразлично. Было видно, что она сердится. - Мими,- снова позвал я.
   - Ну что? - она уставилась на меня.
   Я опустил глаза под ее взглядом, - Да ничего, - ответил я, стал поворачиваться, и затем вдруг глянул на неё.
   Она смотрела мне на руки там, где они придерживали халат. На этот раз опустила глаза она.
   - Вы, мальчишки, отвратительны, - пробормотала она. - Ты все больше становишься похож на своего приятеля Пола. Он всегда так смотрит.
   - Я не смотрел, - возразил я.
   - Да, да, смотрел, - с укором сказала она. - Могу спорить, что ты подсматривал и за Марджори-Энн.
   У меня вспыхнуло лицо. - Не подсматривал! - воскликнул я, взмахнув руками. Полы халата снова разошлись. Я торопливо запахнул его.
   - Да и ты не прочь посмотреть, барышня-сударыня!
   Она не обращала больше на меня внимания. - Я скажу маме, чем ты занимаешься, - сказала она.
   Я быстро пересек комнату и схватил ее за руки. - Не смей.
   - Больно. -Она отвернулась было, но затем снова уставилась на меня.
   - Не смей! - хрипло повторил я, ещё крепче сжимая ей руки. Она посмотрела мне в лицо, ее карие глаза были широко раскрыты и испуганы, а где-то в глубине все же таилось любопытство. Она глубоко вздохнула, - Ну хорошо, - ответила она. - Я не скажу маме, но скажу Мардж, что она была права. Она говорила мне, что ты подглядываешь. Скажу ей, чтобы задергивала занавеску!
   Я отпустил ей руки. По мне прокатилась неясная волна удовлетворения. Я прав, Мардж все время знала, что я наблюдаю за ней. -Если Мардж оставляет занавески открытыми, - произнес я с презрением в голосе, - то знает, зачем это делает.
   Я оставил Мими у постели и пошел в ванную. Папина кисточка для бритья сохла на краю раковины. Я убрал ее в аптечку и закрыл дверцу. Затем бросил халат на крышку унитаза и стал под душ.
   Вода была ледяной, но я стиснул зубы. Немного спустя у меня застучали зубы, но я продолжал стоять. Это мне на пользу. Я знал, что мне нужно. Когда я , наконец, вышел из-под душа и посмотрел в зеркало, то губы у меня были синие от холода.
   
   Глава 2
   Закончив застегивать рубашку, я посмотрел в окно. Взял расческу и снова провел ею по волосам. Мама будет довольна. Кожа у меня чистая и блестящая, даже волосы по цвету казались светлее.
   Я нагнулся и посмотрел под кровать. - Просыпайся, Рекси,- позвал я. Пора выходить. - Она вскочила на ноги, мотая хвостом. Я наклонился и почесал у ней за ухом. Она лизнула мне руку.
   - Ну как ты сегодня, девочка? -спросил я, слегка обняв ее. Хвост у неё завертелся кругами, и она потерлась мне о штаны.
   Я вышел из комнаты и спустился по лестнице. Из кухни слышался мамин голос.
   Казалось, она чем-то взволнована. Она говорила: "Ты ведь знаешь свою свояченицу Бесси. Ей только и надо о чем-нибудь посудачить. Она считает, что кроме неё никто и не сумеет организовать Бар-Мицва. Её Джоел..."
   Отец прервал её: - Ну погоди, Мэри,- примирительно сказал он, успокойся. Всё будет хорошо. Ведь все-таки именно ты решила сделать прием дома.
   Я облегченно вздохнул. По крайней мере, они говорили не обо мне. Мими не проболталась. Этот спор уже идет шесть месяцев, с тех пор, как возник разговор о моем Бар-Мицва.
   Отец хотел было снять небольшой зал для приема, а мать и слышать об этом не хотела. - Ты не умеешь беречь деньги, -сказала она.- Ты знаешь , как плохо идут деда, ты и так еле-еле выплачиваешь ссуду. А зерновой биржевой банк не будет ждать своих трех тысяч долларов.
   Отец уступил ей. Он вынужден был сделать это, у него не было другого выхода.
   Дела шли вовсе неважно. Если уж судить по тому, как все выглядело вокруг дома, то они шли еще хуже. За последние несколько месяцев он стал очень нервным и раздражительным.
   Я распахнул дверь и вошел в кухню. Рекси следовала за мной по пятам.
   - Доброе утро, -поздоровался я с ними обоими. - Что тебе нужно в магазине?
   -спросил я мать.
   Она едва глянула на меня. - Как обычно, Дэнни,- ответила она.
   - Можно я куплю арахисовых орешков , мам?
   Она улыбнулась. - Хорошо, Дэнни.- Она взяла доллар из стеклянной рюмки с полки над раковиной и подала его мне. - Все-таки сегодня твой день Бар-Мицва.
   Я взял доллар и направился к кухонной двери. Вдогонку я услышал мамин голос. - Не забудь посчитать сдачу, Дэнни.
   - Хорошо , мам, -ответил я через плечо, открывая дверь, чтобы выпустить Рекси.
   Собака помчалась по дорожке передо мной, подбегая к канаве.
   Выходя из заулка, я услышал голоса на крыльце у Конлонов. Боковым зрением я увидел Мими и Марджори-Энн, головы которых склонились друг к другу. Я пошел мимо них так, как будто не замечаю их, но из-за Рекси мне пришлось остановиться перед крыльцом. Мардж посмотрела на меня и начала хихикать. Я почувствовал, как у меня краснеет лицо.
   Я приду к тебе на праздник сегодня, - крикнула она.
   Мне стало так обидно за себя , оттого что покраснел.
   - Не делай мне одолжений, - сердито ответил я. -Ради меня можешь и не приходить.
   Смех у неё задиристый. - Да что ты, Дэнни, как ты разговариваешь! насмешливо проговорила она. - Ты же знаешь, что тебе будет не по себе , если ты не увидишь меня! И к тому же ты станешь мужчиной, когда вернешься с Бар-Мицва. Вот будет весело посмотреть, как ты тогда будешь вести себя!
   Рекси весело побежала вдоль по улице. Я последовал за ней, ничего не ответив.
   
   Свет в синагоге был тусклым и серым, поступая из окошечек высоко на стенах. Я нервно оглянулся. Я стоял на небольшом возвышении перед Торой. Три старика, стоявшие со мной на возвышении, были все в черных ермолках. Моя же была из белого шелка.
   Лица под платформой выжидательно смотрели на меня. Я узнал их почти все. Это были мои родственники. В глубине синагоги стоял небольшой стол, уставленный пирогами и бутылками виски и вина, мерцавшими в полумраке.
   Мой наставник, почтеннейший Херцог, снял Тору и раскрыл её. Он сделал мне знак подойти к ограде и затем, повернувшись к собравшимся, заговорил на идише.
   - В эти тревожные дни, - заговорил он тонким, неровным голосом, -очень приятно встретить мальчика, который не стесняется быть евреем. Приятно также быть человеком, который учит такого мальчика. Большая честь подготовить такого мальчика к Бар-Мицва и приветствовать его в качестве еврейского мужчины. Он торжественно повернулся ко мне. - У меня есть такой мальчик. - Он снова повернулся к собравшимся и продолжил речь.
   Я старался не подавать виду. Старый лицемер! Он орал на меня все время, пока давал уроки. Я ни на что не годен, никогда из меня ничего не выйдет, я никогда не смогу пройти Бар-Мицва , потому что я слишком туп.
   Я глянул мельком на лицо сестры, смотревшей на него. На лице у неё было напряженное , увлеченное выражение. Она вдруг улыбнулась мне, в глазах у неё засветилась гордость, и я улыбнулся ей в ответ.
   Голос почтеннейшего Херцога стал затихать, и он повернулся ко мне. Я медленно подошел к центру платформы и положил руки на Тору. В волнении я прочистил горло.
   Я видел , что мать с отцом выжидательно улыбаются мне. На мгновенье я все забыл, и меня охватила паника. Я забыл сложный ритуал, на запоминание которого ушло столько месяцев.
   Я услышал, как почтенный Херцог зашептал мне на ухо: "Бороху эсс..."
   Я с благодарностью подхватил подсказку: "Бороху эсс Адонай..." Теперь я уже пришел в себя, и остальные слова вспоминались легко. Мама с гордостью улыбалась стоявшим вокруг неё людям.
   Я почувствовал торжественность молитвы. Пожалел, что недостаточно внимательно вникал в смысл слов, которые я так лихо произносил на иврите. Я с трудом вспомнил, что прошу божьей помощи в том , чтобы стать достойным мужчиной, чтобы вести праведную еврейскую жизнь. Меня охватило глубокое чувство ответственности.