Страница:
Я весь обмяк. Это значит, что он может ждать Сэма у моего дома, и когда мы вернёмся домой из больницы, он будет как раз готов. Я тупо уставился на телефон.
Теперь мне остаётся только одно. Добраться до дома раньше всех.
- Хорошо, Сара, - медленно сказал я и положил трубку на рычаг. Вышел из будки и пошел обратно в комнату ожидания.
Я подошел к Сэму и постарался говорить совсем уж безразлично. - Ты не дал бы мне свою машину на несколько минут, Сэм? - попросил я. Я обещал Нелли привезти ей кое-какие вещи из дому, а моя машина осталась в аэропорту.
- Да я отвезу тебя, пацан, - предложил он.
- Нет, не надо, поспешно ответил я. - Ты всё ещё слаб после переливания. Отдохни пока. Я вернусь через двадцать минут.
Он вынул руку из кармана и подал мне ключи. Улыбаясь, протянул их мне. - Ладно, чемпион.
Я вдруг глянул ему в глаза. Он не называл меня так уже многие годы. Видно было, как тепло его улыбки отразилось в них.
- Всё в порядке, чемпион? - спросил он. Только мы двое знали, что значат эти слова. В них заключался огромный смысл.
Я взял его за руку. - Всё в порядке, чемпион, - ответил я. Он сжал мне руку, и я посмотрел вниз. Наши руки слились в пожатии. Удивительно, до чего же похожи у нас руки: такой же формы, одинакового типа пальцы. Я посмотрел ему в лицо. Глаза его излучали тепло, и я обожал его в этот миг. Он - воплощение всего того, чем я хотел стать. И так оно было всегда. Что бы я ни делал, я пытался переделать себя в него. Я заулыбался, так как стал кое-что понимать. - Всё в порядке, чемпион, - повторил я. Благодарю, Сэм. Спасибо за всё. - Я взял у него ключи и направился к двери.
Меня остановил отец. - Езжай осторожней, Дэнни, - попросил он. - Мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось теперь.
- Ничего не случится, папа, - ответил я. - А если и так, то жалеть не буду. У меня теперь в жизни есть почти всё. Я ни на что не жалуюсь, возражений на будет.
Отец кивнул. - Хорошо, что ты так считаешь, Дэнни, - торжественно промолвил он.
- Но все равно, будь осторожен. Ты все еще возбужден из-за рождения сына.
Мощный мотор под капотом "кадиллака" канареечного цвета ровно гудел, когда я направлялся в машине домой. Хорошо, что я еду в машине Сэма. Так мне будет легче разыскать Макси, потому что тот ищет именно эту машину. Я вовсе не тревожился из-за него. Я сумею договориться с ним.
Я быстро промчался по бульвару Линден к шоссе Кингз, затем свернул влево на Кларендон. Там я повернул направо к своей улице. Глянул в зеркало. Идущая сзади машина посигналила фарами. Она хочет обогнать меня. Я хохотнул про себя и нажал на газ. Мне тоже некогда.
Огромная машина быстро среагировала, и мы понеслись в ночи. Я снова глянул в зеркало. Та машина не отстаёт. Тогда я подумал, Макси, должно быть , выследил Сэма до самой больницы.
Я сбросил газ, и машина сбавила скорость до пятидесяти. Вторая машина быстро поравнялась со мной. Я выглянул из окна. Я был прав. Из неё на меня смотрел Спит. Я ухмыльнулся ему и помахал рукой.
И тут я увидел, что в руках у Спита автомат. Он медленно стал поднимать его.
- Спит! - заорал я. - Это ведь я, Дэнни! Всё отменяется.
Дуло по-прежнему поднималось. Я снова завопил. - Спит, ты с ума сошел! Это же я, Дэнни!
Он было заколебался. Он повернул голову к заднему сиденью, и я увидел, что у него шевелятся губы. Я быстро глянул туда, но разглядел лишь слабый огонек сигары. Затем он снова повернулся ко мне, и дуло снова стало подниматься. Я вспомнил слова Макси. " Теперь обратного пути нет..." На заднем сиденье сидел Макси.
Теперь мне оставалось только одно. Как только появилась вспышка огня, я надавил на газ. Я почувствовал, как внезапная боль стала отрывать меня от баранки. Я отчаянно стал бороться с ней, вращая руль и стараясь удержаться.
На мгновенье я ослеп, затем зрение прояснилось. Машина бешено крутилась на дороге в ночи. Я глянул на Спита. Он ухмылялся мне. Меня охватил страшный гнев.
Ненависть к нему и всё, что было во мне, подступило к горлу, тёплое, даже горячее и липкое как кровь. Он снова стал поднимать автомат.
Я посмотрел за его машину на угол. Это мой угол, моя улица. Увидел свой дом, в одном из окон горел свет, который мы, уходя, забыли выключить. Если попасть домой, я буду в безопасности. Это уж я знаю точно.
Изо всех сил я крутнул руль к моей улице. На пути оказалась машина Макси, но я все равно повернул руль. Увидел, как бледное лицо Спита скривилось от страха. Из автомата летели искры, но я ничего не чувствовал, ему придется уйти с моего пути, иначе я просто проткну его насквозь. Я почувствовал, что колеса заклинило, но мне уже было все равно. Я еду домой.
Яркая вспышка света, и я ощутил, как машина взмывает в воздух. Я глубоко вздохнул, приготовившись к удару, но его так и не последовало.
А вместо этого я снова стал ребенком в фургоне, переезжавшем в новую округу. Мне слышался шум гравия, скрипевшего под колесами. Был день, яркий дневной свет, и я никак не мог этого понять.
Что-то здесь не так. Время сбилось с крута. Мой ум тщетно бился над этой мыслью.
Не может этого быть. Да такого просто не бывает. Я снова оказался у истоков своей памяти.
Затем все это исчезло, и я почувствовал, как развалилось рулевое колесо. Я отупело посмотрел себе на руки, держащиеся за остатки руля, и в следующий миг уже летел в надвигавшуюся мрачную темноту.
Где-то глубоко в молчаливой, бесшумной темноте кто-то звал меня по имени. Зов этот гулко, металлически прозвучал в моем мозгу. " Дэн-ни Фи-шер. Дэн-ни Фи-шер." Я слышал как этот голос снова и снова зовёт меня. Я почему-то знал, что мне не следует слушать эту песнь сирены. Не нужно мне слушать этот звук. Даже в уме. Я стал сопротивляться ему. Поднатужился и отбросил его от себя. Меня пронзила внезапная боль, и я весь напрягся в мучительной агонии.
Боль становилась всё сильнее и сильнее, и всё же я испытывал не её физическое влияние. Это была бесплотная боль, витавшая во мне как воздух, которым я дышу.
Воздух, которым я дышал. Которым дышал. Почему я так думаю? Боль снова просочилась в меня, пронизала всё моё сознание, и я забыл свой вопрос. Я слышал, как в отдалении визжит мой голос. И я медленно снова сполз в темноту.
" Дэн-ни Фи-шер, Дэн-ни Фи-шер". Снова я услышал этот странный успокаивающий голос. Он был мягок и нежен, он содержал в себе обещание покоя и избавления от агонии. И все же я стал бороться с ним изо всех сил, как никогда раньше. Снова голос стих, и вернулась боль.
Как приятно ощущение боли, когда все остальное исчезает из тела! Как страстно льнешь к агонии, связывающей тебя со светом! Дышишь этой болью как свежайшим воздухом, упиваешься ею всеми фибрами своего существа. Цепляешься за боль, которая дает тебе жить.
Она была мучительно сладкой и агонизирующе колючей внутри меня. Я обожал эту боль и крепко держался за неё. Я слышал вдали свой собственный протестующий крик и был счастлив тем, что чувствую его. Я страстно протянул руки к ней, но не смог ухватить, и она снова ускользнула от меня, а я погрузился в покойный тихий мрак.
А вот теперь голос стал совсем близким. Я уже чувствовал его у себя в мозгу, как раньше чувствовал боль в теле. "Зачем ты сопротивляешься, Дэнни Фишер?"- укоризненно спрашивал он. - "Я лишь пришел дать тебе покой".
- Я не хочу покоя! - заорал я. - Я хочу жить!
- Но жить - значит страдать, Дэнни Фишер. - Голос был глубоким, тёплым, густым и успокаивающим. - Ты уже должен теперь это понять.
- Тогда уходи и позволь мне страдать! - взвизгнул я. - Я хочу жить. Мне еще столько нужно сделать!
- Что тебе нужно делать? - спокойно спросил голос. - Помнишь, что ты говорил всего лишь несколько мгновений назад? Что ты сказал отцу? Сожалеть не буду. У меня есть почти все, что можно желать в жизни. Жалоб у меня не будет, никаких возражений.
- Но ведь многое говорится просто так, - отчаянно крикнул я. -Мне нужно жить.
Нелли говорит, что она не может без меня. Я нужен сыну.
Голос стал так же мудр и сдержан как время. Он гулко прозвучал в моём мозгу. - В душе ведь ты не веришь этому, Дэнни Фишер, а? -тихо спросил он. - Ведь ты же наверняка знаешь, что жизнь других не прекращается со смертью одного.
- Тогда я хочу жить ради самого себя, - зарыдал я. - Хочу чувствовать упругую землю под ногами, сладость тела своей жены, радоваться росту сына.
- Но если ты будешь жить, Дэнни Фишер, - неумолимо произнес голос, ничего этого делать не станешь. Тело, в котором ты жил, безнадёжно исковеркано. Ты не будешь видеть , чувствовать, ощущать вкус. Ты останешься лишь оболочкой живого организма, постоянным бременем и агонией для тех, кого ты любишь.
- Но я хочу жить! - завопил я изо всех сил, сопротивляясь этому голосу. И постепенно я почувствовал, как ко мне возвращается боль.
Я обрадовался ей, как радуется женщина долго отсутствовавшему любимому. Я обнял её и дал ей влиться в себя. Я ощутил мучительно желанную агонию, текущую во мне как потоки крови. Затем вдруг на миг появился чистый белый свет, и я снова стал видеть.
Я смотрел на себя изорванного, измятого и бесформенного. Ко мне тянулись руки, но при моем виде они замерли, застыли в ужасе. Это моё тело, и так люди будут отныне и всегда смотреть на меня.
Я ощутил, как во мне с агонией стали смешиваться слезы скорби. Неужели от меня не осталось ничего, что могло бы вызвать радость в чьем-либо сердце? Я посмотрел повнимательнее вниз на себя. Лицо чистое. Оно было тихим и неподвижным. На губах даже остались следы улыбки. Я пригляделся дальше.
Веки закрыты, но я вижу сквозь них. На меня бесстрастно глядят пустые глазницы.
В ужасе я отвернулся от себя. Мысленно у меня потекли слезы, смывая прочь всю эту странную новую боль.
Боль снова стала уплывать, а свет померк и вернулась тьма. У ворот моего разума снова появился тот же голос.
- Ну а теперь, Дэнни Фишер, - сочувственно произнес он, - ты дашь мне помочь себе?
Я мысленно отбросил слезы. Вся моя жизнь - сплошная цепь сделок. А теперь пора было заключать еще одну. - Да, - прошептал я, - я позволю тебе помочь, если только тело мое станет цельным, так чтобы мои любимые не отворачивались от меня в ужасе.
- Это можно, - спокойно ответил голос.
Я уже как-то понял, что все будет сделано, и нет больше нужды просить. - Тогда помоги мне, пожалуйста, - умолял я, - и я буду доволен.
И тут меня внезапно окатило тепло любви. - Тогда покойся, Дэнни Фишер, - мягко проговорил голос. - Отдайся тихой, покойной тьме и ничего не бойся. Как будто бы ты засыпаешь.
Я доверительно потянулся во тьму. Она была дружественной, любящей тьмой, и в ней я обрел тепло и любовь всех, кого я знал. Было так, как будто бы я засыпаю.
Тьма окутывала меня нежными кружащимися облаками. Воспоминание о боли потускнело и удалилось, и вскоре исчезла и сама память. Теперь я понял, почему прежде я не знал покоя.
Теперь я доволен.
КАМЕНЬ ДЛЯ ДЭННИ ФИШЕРА
Та быстро кладёшь камень на памятник и серьёзно стоишь рядом с широко раскрытыми голубыми глазами. В тебе шевелится некоторое сомнение. Твой отец.
В памяти твоей нет ни формы его, ни выпуклого образа. Я для тебя ничто иное как слово, фотография на камине, звук на чьих-то губах. Ведь ты меня ни разу не видел, а я тебя видел только раз.
Как же тогда мне добраться до тебя, сын мой, как дать тебе услышать себя, если даже голос мой - это просто незнакомое эхо у тебя в ушах? Я плачу, сынок, оплакиваю ту жизнь, что я дал тебе, но прожить её с тобой не смогу. Радости, горе, которые я не познал с тобой, как это познал со мною мой отец.
Хоть я тебе дал жизнь, ты мне дал еще больше. В тот краткий миг, когда мы были вместе, я многое познал. Я снова полюбил отца, стал понимать его чувства, его счастье , его недостатки. Все то, что я значил для него, в один краткий миг, ты стал значить для меня.
Я никогда не держал тебя на руках и не прижимал тебя к сердцу, и все же я всё это чувствую. Когда ты ушибешься, я чувствую твою боль, когда ты печалишься , я разделяю твои слёзы, а когда ты смеешься, меня обуревает радость. Все, что есть в тебе, когда-то было частью меня: твоя кровь, твои кости, плоть твоя.
Ты - часть мечты, которой был я, и которая все ещё осталась. Ты доказательство того, что я когда-то двигался и шагал по земле. Ты - мое наследие в мире, самое драгоценное из того, что я мог оставить. Все ценности - ничто по сравнению с тобой.
В твои времена будет много чудес. В самые дальние уголки мира можно будет съездить запросто, глубины океана, высочайшие горы, может быть даже звезды станут досягаемы. И все же все эти чудеса не могут сравниться с тем чудом, которым являешься ты.
Ведь ты - чудо продления моей плоти. Ты - звено, связующее меня с будущим, звено цепи, простирающейся с начала времён до времен без конца.
И всё же, во всем этом есть нечто странное. Ибо ты, происходя из ревущих страстей моей крови и силы, и соединяя меня с будущим, ничего не знаешь обо мне.
Мы пробыли вместе только миг, миг твоего пробуждения, и поэтому ты меня не знаешь -Какой ты из себя, отец мой? - спрашиваешь ты в тиши своего сердечка.
Закрой, сынок, глаза, и я попробую рассказать тебе все. Отстрани яркий зеленый мир от своих глаз на мгновенье и постарайся выслушать меня.
Теперь ты спокоен. Глаза твои закрыты, лицо у тебя бледное , и ты внимательно слушаешь. Звук моего голоса звучит как голос незнакомца в твоих ушах, и все же в глубине души ты знаешь, кто я такой.
Черты моего лица никогда не будут отчетливыми в твоей памяти, и всё же ты запомнишь их. Потому что когда-нибудь, в один прекрасный день ты заговоришь обо мне. И в голосе твоем будет горечь от того, что мы так и не знали друг друга. И в этой скорби будет и удовлетворение. Удовлетворение от сознания, что всё, что ты есть, происходит от меня. То, что ты передашь своему сыну, начиналось с меня, и с того, что мой отец передал мне, а до него - его отец.
Выслушай меня, сынок, и познай отца.
Хоть память человеческая преходяща, так как и вся жизнь всего лишь ускользающий миг, в нем есть черты бессмертия, которые постоянны как звезды.
Ибо я - это ты, а ты - это я, а человек начался с Адама и будет жить вечно на этой земле. Как некогда жил я.
Когда-то я дышал тем воздухом, которым дышишь ты, и чувствовал податливость земли под ногами. Когда-то твои страсти бурлили в моих жилах, а твои горести изливались слезами в моих глазах.
Ибо когда-то я был человеком рядом с тобой.
И у меня тоже был счет в универмаге "Мейси", чековая книжка в грошовом банке, где-то в каком-то сейфе лежат бумаги с моей подписью теперь уже желтеющими от старости чернилами, номер карты социальной защиты, похороненный в какой-то правительственной папке со странным цифровым обозначением на ней : 052-09-8424.
Всё это, сынок, когда-то было у меня. И поэтому, и по многим другим причинам, имя моё не забудется. Так как даже в этих простых записях есть свидетельство моего бессмертия.
Я не был великим человеком, чья жизнь записана для изучения детьми в школах. По мне не будут звонить колокола, не будут спускать на мачте флаг.
Ибо я был простым человеком, сынок, одним из многих, с обычными надеждами, обычными мечтами и обычными страхами.
Я тоже мечтал о богатстве и роскоши, о здоровье и силе. Я тоже страшился голода и нищеты, войн и слабости.
Я был просто человеком, жившим по соседству. Человеком, стоявшим в метро по пути на работу, прикуривавшим сигарету, гулявшим с собакой.
Я был солдатом, дрожавшим от страха, игроком, проклинавшим судью во время игры в мяч, гражданином, уединившимся в кабине для голосования и счастливо избирающим никчемного кандидата.
Я был человеком, жившим тысячу раз за все шесть тысяч лет истории человечества.
Я был тем, кто плыл с Ноем в его ковчеге, кто был во множестве людей, пересекшем море, которое раздвинул Моисей, был тем, кто висел на кресте с Христом.
Я был обыкновенным человеком, о котором не слагают песен, не рассказывают сказок, не вспоминают в преданиях.
Но я всё же человек, который будет вечно жить в грядущих тысячелетьях. Ибо я тот человек, который пожнёт кое-какие блага и заплатит за многие ошибки, сотворенные великими мира сего.
А великие - всего лишь слуги мои, ибо имя мне - легион. Ибо великие одиноко лежат в своих могилах под величественными памятниками, потому что помнят не их самих , а то, что они сделали.
А что касается меня, то все, кто оплакивают любимых, оплакивают и меня. И каждый раз, как кто-нибудь скорбит, он также скорбит и обо мне.
В медленном удивленье открой глаза и посмотри на шесть камешков, лежащих на моей могиле. Теперь ты знаешь, сынок. Это был твой отец. Руки матери твоей обнимают тебя, но ты всё еще смотришь на камешки. Пальцы твои указывают на слова, высеченные на плите. У неё мягко двигаются губы, пока она читает их для тебя.
Прислушайся к ним внимательно, сынок. Разве они не верны?
Ведь жить в сердцах тех, кто остаётся - значит не умирать.
Теперь мне остаётся только одно. Добраться до дома раньше всех.
- Хорошо, Сара, - медленно сказал я и положил трубку на рычаг. Вышел из будки и пошел обратно в комнату ожидания.
Я подошел к Сэму и постарался говорить совсем уж безразлично. - Ты не дал бы мне свою машину на несколько минут, Сэм? - попросил я. Я обещал Нелли привезти ей кое-какие вещи из дому, а моя машина осталась в аэропорту.
- Да я отвезу тебя, пацан, - предложил он.
- Нет, не надо, поспешно ответил я. - Ты всё ещё слаб после переливания. Отдохни пока. Я вернусь через двадцать минут.
Он вынул руку из кармана и подал мне ключи. Улыбаясь, протянул их мне. - Ладно, чемпион.
Я вдруг глянул ему в глаза. Он не называл меня так уже многие годы. Видно было, как тепло его улыбки отразилось в них.
- Всё в порядке, чемпион? - спросил он. Только мы двое знали, что значат эти слова. В них заключался огромный смысл.
Я взял его за руку. - Всё в порядке, чемпион, - ответил я. Он сжал мне руку, и я посмотрел вниз. Наши руки слились в пожатии. Удивительно, до чего же похожи у нас руки: такой же формы, одинакового типа пальцы. Я посмотрел ему в лицо. Глаза его излучали тепло, и я обожал его в этот миг. Он - воплощение всего того, чем я хотел стать. И так оно было всегда. Что бы я ни делал, я пытался переделать себя в него. Я заулыбался, так как стал кое-что понимать. - Всё в порядке, чемпион, - повторил я. Благодарю, Сэм. Спасибо за всё. - Я взял у него ключи и направился к двери.
Меня остановил отец. - Езжай осторожней, Дэнни, - попросил он. - Мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось теперь.
- Ничего не случится, папа, - ответил я. - А если и так, то жалеть не буду. У меня теперь в жизни есть почти всё. Я ни на что не жалуюсь, возражений на будет.
Отец кивнул. - Хорошо, что ты так считаешь, Дэнни, - торжественно промолвил он.
- Но все равно, будь осторожен. Ты все еще возбужден из-за рождения сына.
Мощный мотор под капотом "кадиллака" канареечного цвета ровно гудел, когда я направлялся в машине домой. Хорошо, что я еду в машине Сэма. Так мне будет легче разыскать Макси, потому что тот ищет именно эту машину. Я вовсе не тревожился из-за него. Я сумею договориться с ним.
Я быстро промчался по бульвару Линден к шоссе Кингз, затем свернул влево на Кларендон. Там я повернул направо к своей улице. Глянул в зеркало. Идущая сзади машина посигналила фарами. Она хочет обогнать меня. Я хохотнул про себя и нажал на газ. Мне тоже некогда.
Огромная машина быстро среагировала, и мы понеслись в ночи. Я снова глянул в зеркало. Та машина не отстаёт. Тогда я подумал, Макси, должно быть , выследил Сэма до самой больницы.
Я сбросил газ, и машина сбавила скорость до пятидесяти. Вторая машина быстро поравнялась со мной. Я выглянул из окна. Я был прав. Из неё на меня смотрел Спит. Я ухмыльнулся ему и помахал рукой.
И тут я увидел, что в руках у Спита автомат. Он медленно стал поднимать его.
- Спит! - заорал я. - Это ведь я, Дэнни! Всё отменяется.
Дуло по-прежнему поднималось. Я снова завопил. - Спит, ты с ума сошел! Это же я, Дэнни!
Он было заколебался. Он повернул голову к заднему сиденью, и я увидел, что у него шевелятся губы. Я быстро глянул туда, но разглядел лишь слабый огонек сигары. Затем он снова повернулся ко мне, и дуло снова стало подниматься. Я вспомнил слова Макси. " Теперь обратного пути нет..." На заднем сиденье сидел Макси.
Теперь мне оставалось только одно. Как только появилась вспышка огня, я надавил на газ. Я почувствовал, как внезапная боль стала отрывать меня от баранки. Я отчаянно стал бороться с ней, вращая руль и стараясь удержаться.
На мгновенье я ослеп, затем зрение прояснилось. Машина бешено крутилась на дороге в ночи. Я глянул на Спита. Он ухмылялся мне. Меня охватил страшный гнев.
Ненависть к нему и всё, что было во мне, подступило к горлу, тёплое, даже горячее и липкое как кровь. Он снова стал поднимать автомат.
Я посмотрел за его машину на угол. Это мой угол, моя улица. Увидел свой дом, в одном из окон горел свет, который мы, уходя, забыли выключить. Если попасть домой, я буду в безопасности. Это уж я знаю точно.
Изо всех сил я крутнул руль к моей улице. На пути оказалась машина Макси, но я все равно повернул руль. Увидел, как бледное лицо Спита скривилось от страха. Из автомата летели искры, но я ничего не чувствовал, ему придется уйти с моего пути, иначе я просто проткну его насквозь. Я почувствовал, что колеса заклинило, но мне уже было все равно. Я еду домой.
Яркая вспышка света, и я ощутил, как машина взмывает в воздух. Я глубоко вздохнул, приготовившись к удару, но его так и не последовало.
А вместо этого я снова стал ребенком в фургоне, переезжавшем в новую округу. Мне слышался шум гравия, скрипевшего под колесами. Был день, яркий дневной свет, и я никак не мог этого понять.
Что-то здесь не так. Время сбилось с крута. Мой ум тщетно бился над этой мыслью.
Не может этого быть. Да такого просто не бывает. Я снова оказался у истоков своей памяти.
Затем все это исчезло, и я почувствовал, как развалилось рулевое колесо. Я отупело посмотрел себе на руки, держащиеся за остатки руля, и в следующий миг уже летел в надвигавшуюся мрачную темноту.
Где-то глубоко в молчаливой, бесшумной темноте кто-то звал меня по имени. Зов этот гулко, металлически прозвучал в моем мозгу. " Дэн-ни Фи-шер. Дэн-ни Фи-шер." Я слышал как этот голос снова и снова зовёт меня. Я почему-то знал, что мне не следует слушать эту песнь сирены. Не нужно мне слушать этот звук. Даже в уме. Я стал сопротивляться ему. Поднатужился и отбросил его от себя. Меня пронзила внезапная боль, и я весь напрягся в мучительной агонии.
Боль становилась всё сильнее и сильнее, и всё же я испытывал не её физическое влияние. Это была бесплотная боль, витавшая во мне как воздух, которым я дышу.
Воздух, которым я дышал. Которым дышал. Почему я так думаю? Боль снова просочилась в меня, пронизала всё моё сознание, и я забыл свой вопрос. Я слышал, как в отдалении визжит мой голос. И я медленно снова сполз в темноту.
" Дэн-ни Фи-шер, Дэн-ни Фи-шер". Снова я услышал этот странный успокаивающий голос. Он был мягок и нежен, он содержал в себе обещание покоя и избавления от агонии. И все же я стал бороться с ним изо всех сил, как никогда раньше. Снова голос стих, и вернулась боль.
Как приятно ощущение боли, когда все остальное исчезает из тела! Как страстно льнешь к агонии, связывающей тебя со светом! Дышишь этой болью как свежайшим воздухом, упиваешься ею всеми фибрами своего существа. Цепляешься за боль, которая дает тебе жить.
Она была мучительно сладкой и агонизирующе колючей внутри меня. Я обожал эту боль и крепко держался за неё. Я слышал вдали свой собственный протестующий крик и был счастлив тем, что чувствую его. Я страстно протянул руки к ней, но не смог ухватить, и она снова ускользнула от меня, а я погрузился в покойный тихий мрак.
А вот теперь голос стал совсем близким. Я уже чувствовал его у себя в мозгу, как раньше чувствовал боль в теле. "Зачем ты сопротивляешься, Дэнни Фишер?"- укоризненно спрашивал он. - "Я лишь пришел дать тебе покой".
- Я не хочу покоя! - заорал я. - Я хочу жить!
- Но жить - значит страдать, Дэнни Фишер. - Голос был глубоким, тёплым, густым и успокаивающим. - Ты уже должен теперь это понять.
- Тогда уходи и позволь мне страдать! - взвизгнул я. - Я хочу жить. Мне еще столько нужно сделать!
- Что тебе нужно делать? - спокойно спросил голос. - Помнишь, что ты говорил всего лишь несколько мгновений назад? Что ты сказал отцу? Сожалеть не буду. У меня есть почти все, что можно желать в жизни. Жалоб у меня не будет, никаких возражений.
- Но ведь многое говорится просто так, - отчаянно крикнул я. -Мне нужно жить.
Нелли говорит, что она не может без меня. Я нужен сыну.
Голос стал так же мудр и сдержан как время. Он гулко прозвучал в моём мозгу. - В душе ведь ты не веришь этому, Дэнни Фишер, а? -тихо спросил он. - Ведь ты же наверняка знаешь, что жизнь других не прекращается со смертью одного.
- Тогда я хочу жить ради самого себя, - зарыдал я. - Хочу чувствовать упругую землю под ногами, сладость тела своей жены, радоваться росту сына.
- Но если ты будешь жить, Дэнни Фишер, - неумолимо произнес голос, ничего этого делать не станешь. Тело, в котором ты жил, безнадёжно исковеркано. Ты не будешь видеть , чувствовать, ощущать вкус. Ты останешься лишь оболочкой живого организма, постоянным бременем и агонией для тех, кого ты любишь.
- Но я хочу жить! - завопил я изо всех сил, сопротивляясь этому голосу. И постепенно я почувствовал, как ко мне возвращается боль.
Я обрадовался ей, как радуется женщина долго отсутствовавшему любимому. Я обнял её и дал ей влиться в себя. Я ощутил мучительно желанную агонию, текущую во мне как потоки крови. Затем вдруг на миг появился чистый белый свет, и я снова стал видеть.
Я смотрел на себя изорванного, измятого и бесформенного. Ко мне тянулись руки, но при моем виде они замерли, застыли в ужасе. Это моё тело, и так люди будут отныне и всегда смотреть на меня.
Я ощутил, как во мне с агонией стали смешиваться слезы скорби. Неужели от меня не осталось ничего, что могло бы вызвать радость в чьем-либо сердце? Я посмотрел повнимательнее вниз на себя. Лицо чистое. Оно было тихим и неподвижным. На губах даже остались следы улыбки. Я пригляделся дальше.
Веки закрыты, но я вижу сквозь них. На меня бесстрастно глядят пустые глазницы.
В ужасе я отвернулся от себя. Мысленно у меня потекли слезы, смывая прочь всю эту странную новую боль.
Боль снова стала уплывать, а свет померк и вернулась тьма. У ворот моего разума снова появился тот же голос.
- Ну а теперь, Дэнни Фишер, - сочувственно произнес он, - ты дашь мне помочь себе?
Я мысленно отбросил слезы. Вся моя жизнь - сплошная цепь сделок. А теперь пора было заключать еще одну. - Да, - прошептал я, - я позволю тебе помочь, если только тело мое станет цельным, так чтобы мои любимые не отворачивались от меня в ужасе.
- Это можно, - спокойно ответил голос.
Я уже как-то понял, что все будет сделано, и нет больше нужды просить. - Тогда помоги мне, пожалуйста, - умолял я, - и я буду доволен.
И тут меня внезапно окатило тепло любви. - Тогда покойся, Дэнни Фишер, - мягко проговорил голос. - Отдайся тихой, покойной тьме и ничего не бойся. Как будто бы ты засыпаешь.
Я доверительно потянулся во тьму. Она была дружественной, любящей тьмой, и в ней я обрел тепло и любовь всех, кого я знал. Было так, как будто бы я засыпаю.
Тьма окутывала меня нежными кружащимися облаками. Воспоминание о боли потускнело и удалилось, и вскоре исчезла и сама память. Теперь я понял, почему прежде я не знал покоя.
Теперь я доволен.
КАМЕНЬ ДЛЯ ДЭННИ ФИШЕРА
Та быстро кладёшь камень на памятник и серьёзно стоишь рядом с широко раскрытыми голубыми глазами. В тебе шевелится некоторое сомнение. Твой отец.
В памяти твоей нет ни формы его, ни выпуклого образа. Я для тебя ничто иное как слово, фотография на камине, звук на чьих-то губах. Ведь ты меня ни разу не видел, а я тебя видел только раз.
Как же тогда мне добраться до тебя, сын мой, как дать тебе услышать себя, если даже голос мой - это просто незнакомое эхо у тебя в ушах? Я плачу, сынок, оплакиваю ту жизнь, что я дал тебе, но прожить её с тобой не смогу. Радости, горе, которые я не познал с тобой, как это познал со мною мой отец.
Хоть я тебе дал жизнь, ты мне дал еще больше. В тот краткий миг, когда мы были вместе, я многое познал. Я снова полюбил отца, стал понимать его чувства, его счастье , его недостатки. Все то, что я значил для него, в один краткий миг, ты стал значить для меня.
Я никогда не держал тебя на руках и не прижимал тебя к сердцу, и все же я всё это чувствую. Когда ты ушибешься, я чувствую твою боль, когда ты печалишься , я разделяю твои слёзы, а когда ты смеешься, меня обуревает радость. Все, что есть в тебе, когда-то было частью меня: твоя кровь, твои кости, плоть твоя.
Ты - часть мечты, которой был я, и которая все ещё осталась. Ты доказательство того, что я когда-то двигался и шагал по земле. Ты - мое наследие в мире, самое драгоценное из того, что я мог оставить. Все ценности - ничто по сравнению с тобой.
В твои времена будет много чудес. В самые дальние уголки мира можно будет съездить запросто, глубины океана, высочайшие горы, может быть даже звезды станут досягаемы. И все же все эти чудеса не могут сравниться с тем чудом, которым являешься ты.
Ведь ты - чудо продления моей плоти. Ты - звено, связующее меня с будущим, звено цепи, простирающейся с начала времён до времен без конца.
И всё же, во всем этом есть нечто странное. Ибо ты, происходя из ревущих страстей моей крови и силы, и соединяя меня с будущим, ничего не знаешь обо мне.
Мы пробыли вместе только миг, миг твоего пробуждения, и поэтому ты меня не знаешь -Какой ты из себя, отец мой? - спрашиваешь ты в тиши своего сердечка.
Закрой, сынок, глаза, и я попробую рассказать тебе все. Отстрани яркий зеленый мир от своих глаз на мгновенье и постарайся выслушать меня.
Теперь ты спокоен. Глаза твои закрыты, лицо у тебя бледное , и ты внимательно слушаешь. Звук моего голоса звучит как голос незнакомца в твоих ушах, и все же в глубине души ты знаешь, кто я такой.
Черты моего лица никогда не будут отчетливыми в твоей памяти, и всё же ты запомнишь их. Потому что когда-нибудь, в один прекрасный день ты заговоришь обо мне. И в голосе твоем будет горечь от того, что мы так и не знали друг друга. И в этой скорби будет и удовлетворение. Удовлетворение от сознания, что всё, что ты есть, происходит от меня. То, что ты передашь своему сыну, начиналось с меня, и с того, что мой отец передал мне, а до него - его отец.
Выслушай меня, сынок, и познай отца.
Хоть память человеческая преходяща, так как и вся жизнь всего лишь ускользающий миг, в нем есть черты бессмертия, которые постоянны как звезды.
Ибо я - это ты, а ты - это я, а человек начался с Адама и будет жить вечно на этой земле. Как некогда жил я.
Когда-то я дышал тем воздухом, которым дышишь ты, и чувствовал податливость земли под ногами. Когда-то твои страсти бурлили в моих жилах, а твои горести изливались слезами в моих глазах.
Ибо когда-то я был человеком рядом с тобой.
И у меня тоже был счет в универмаге "Мейси", чековая книжка в грошовом банке, где-то в каком-то сейфе лежат бумаги с моей подписью теперь уже желтеющими от старости чернилами, номер карты социальной защиты, похороненный в какой-то правительственной папке со странным цифровым обозначением на ней : 052-09-8424.
Всё это, сынок, когда-то было у меня. И поэтому, и по многим другим причинам, имя моё не забудется. Так как даже в этих простых записях есть свидетельство моего бессмертия.
Я не был великим человеком, чья жизнь записана для изучения детьми в школах. По мне не будут звонить колокола, не будут спускать на мачте флаг.
Ибо я был простым человеком, сынок, одним из многих, с обычными надеждами, обычными мечтами и обычными страхами.
Я тоже мечтал о богатстве и роскоши, о здоровье и силе. Я тоже страшился голода и нищеты, войн и слабости.
Я был просто человеком, жившим по соседству. Человеком, стоявшим в метро по пути на работу, прикуривавшим сигарету, гулявшим с собакой.
Я был солдатом, дрожавшим от страха, игроком, проклинавшим судью во время игры в мяч, гражданином, уединившимся в кабине для голосования и счастливо избирающим никчемного кандидата.
Я был человеком, жившим тысячу раз за все шесть тысяч лет истории человечества.
Я был тем, кто плыл с Ноем в его ковчеге, кто был во множестве людей, пересекшем море, которое раздвинул Моисей, был тем, кто висел на кресте с Христом.
Я был обыкновенным человеком, о котором не слагают песен, не рассказывают сказок, не вспоминают в преданиях.
Но я всё же человек, который будет вечно жить в грядущих тысячелетьях. Ибо я тот человек, который пожнёт кое-какие блага и заплатит за многие ошибки, сотворенные великими мира сего.
А великие - всего лишь слуги мои, ибо имя мне - легион. Ибо великие одиноко лежат в своих могилах под величественными памятниками, потому что помнят не их самих , а то, что они сделали.
А что касается меня, то все, кто оплакивают любимых, оплакивают и меня. И каждый раз, как кто-нибудь скорбит, он также скорбит и обо мне.
В медленном удивленье открой глаза и посмотри на шесть камешков, лежащих на моей могиле. Теперь ты знаешь, сынок. Это был твой отец. Руки матери твоей обнимают тебя, но ты всё еще смотришь на камешки. Пальцы твои указывают на слова, высеченные на плите. У неё мягко двигаются губы, пока она читает их для тебя.
Прислушайся к ним внимательно, сынок. Разве они не верны?
Ведь жить в сердцах тех, кто остаётся - значит не умирать.