Роже Вайян. Закон

день возьмут и предъявят свои права на наследство, принадлежащее старшей
ветви (именно на этих условиях глава семьи назначает младшему брату
выплачиваемую ежемесячно известную сумму), или человека женатого,
обладающего достаточным весом, дабы открыто пойти на, так сказать, двойное
супружество, или достаточной ловкостью, дабы убедить законную супругу
удалиться со сцены. Как только Анна Аттилио вернется в Лучеру, Джузеппина
тут же уступит домогательствам комиссара полиции; он снимет и обставит ей
квартирку, где будет появляться, когда ему заблагорассудится, но зато она
лишится права переступать порог претуры - этого требуют неписаные законы
приличия. Таким образом, положение Джузеппины в обществе было точно
определено ее надеждами на будущее; в Перто-Манакоре никто не мог
упрекнуть ее ни в одной скандальной истории, и хотя мужчины с завидным
единодушием авали ее кто "зажигательной особой", кто "шлюшкой", но ее
можно было на вполне законном основании считать девицей; ее принимали в
обществе наравне с прочими дочками местных торговцев, разве что в
обращении к ней проскальзывала покровительственная нотка, словно на ней
уже сейчас лежала печать ее будущего положения "вне рамок порядочного
общества". К ней обращались с просьбой оказать мелкие услуги: присмотреть
за детьми, сходить за покупками, посидеть вечерок. В обмен на эти услуги
она пользовалась большей свободой, чем все остальные манакорские девушки:
никто не удивлялся, видя ее входящей или выходящей из такого-то или
такого-то дома или встречая в любом квартале города в любой час дня или
ночи, поскольку Джузеппина дежурила также при больных. Ни разу никому не
пришло на ум заподозрить ее в безумствах, манакорцы были убеждены, что она
продаст свою девственность, только выторговав предварительно самые
выгодные условия и заручившись всеми возможными гарантиями. Эта шалая
девица была самым благоразумным созданием на всем белом свете.
Не желая терять общего уважения, которым Джузеппина дорожила, она
соглашалась принимать подарки только от дам и только в обмен на ту или
иную услугу. Впрочем, дело обычно сводилось к пустячкам. А папаша
торговец, и без того безумевший к концу каждого месяца при подведении
расходов, подымал крик из-за любого счета от портнихи. Поэтому-то
Джузеппине никак не удавалось угнаться за дочками местной знати по части
изящества туалетов. Но она так ловко выходила из положения, что
большинство мужчин этого не замечали. Она тоже, как и дочка дона Оттавио,
поддевала под платье три нижние юбки, но кружевца были нашиты только в
один ряд.
Случалось, что и донна Лукреция пользовалась услугами Джузеппины,
например просила ее присмотреть за детьми, когда служанка уезжала в
деревню к родственникам. Но никогда она еще не делала ей никаких признаний
- да и в чем ей было признаваться? - даже старалась не слушать ее сплетен.
За свое высокомерие она получила титул "донна", но в городе ее не любили.
Понятно поэтому, какого труда стоило ей попросить Джузеппину взять на себя
роль посредницы между нею, донной Лукрецией, и двадцатидвухлетним
мальчиком. Такова была первая жертва, которую ее гордыня принесла на
алтарь любви. Вот как взялась она за дело.
Под каким-то предлогом она заглянула к Анне Аттилио, жене комиссара,
жившей этажом ниже, как раз после обеда, потому что в эти часы Джузеппина
обычно торчала у своей приятельницы. Донна Лукреция и Анна Аттилио
поддерживали добрососедские отношения, но и только. Сначала разговаривали
о детях, потом донна Лукреция бросила:
- Я сейчас иду к Фиделии.
Фиделия торговала последними модными новинками, ее магазин с нарядными
витринами считался самым шикарным на всей улице Гарибальди.
- Пойдешь со мной? - спросила она Джузеппину.
Пока ничто не могло вызвать подозрений. В круг обязанностей Джузеппины
входила и такая - сопровождать дам, отправляющихся за покупками. Весь путь
от претуры до магазина Фиделии донна Лукреция не раскрыла рта. Сердце ее
билось как бешеное, билось даже сильнее, чем в это утро, когда она,
проскользнув под портиком летней колонии, свернула на тропинку, торопясь
на свидание со своим возлюбленным. Она решила сделать подарок Джузеппине
раньше, чем попросить ее об услуге, - так легче будет не ставить себя с
ней на ногу сообщничества, при одной мысли о котором к горлу подступала
тошнота.
Несколько дней назад она слышала, как Джузеппина чуть ли не со слезами
жаловалась Анне Аттилио, что не может позволить себе купить купальный
костюм из эластика. К величайшему своему стыду, Джузеппина, так сказать
современница Лоллобриджиды и Софи Лорен, не отличалась пышностью бюста.
Только под эластиком, именно под эластиком, по ее мнению, можно незаметно
пристроить разные штучки, благодаря которым грудь и лучше держится, и
кажется больше. Но купальный костюм из эластика стоил от шести до
двенадцати тысяч лир - иными словами, на эти деньги можно приобрести от
шестидесяти до ста двадцати литров вина, такую сумму получал батрак за
полмесяца, а то и за месяц тяжелой работы, - и, конечно, для дочери
торговца скобяным товаром такая роскошь была не по карману.
У Фиделии донна Лукреция ткнула в первый попавшийся ей на глаза
купальный костюм из эластика.
- Тебе нравится? - спросила она Джузеппину.
- Stupendo! Изумительно, - воскликнула Джузеппина. - Только он,
по-моему, на вас немножко мал.
- Зато тебе как раз.
Джузеппина подняла свои огромные черные глаза и впилась в лицо донны
Лукреции горящим, чуть блуждающим взглядом, характерным для маляриков.
- Я буду очень рада, если ты примешь от меня этот подарок, -
проговорила донна Лукреция.
Но тут же ей показалось, будто в ее голосе прозвучала просительная
нотка, и она рассердилась на себя.
- А ну, не ломайся! - проговорила она сердито.
Джузеппина по-прежнему не спускала с ее лица пытливого взгляда.
- Заверните нам вот этот, - обратилась Лукреция к Фиделии.
- Нет, - запротестовала Джузеппина, - мне больше светло-голубой
нравится.
Глаза ее по-прежнему сверлили донну Лукрецию.
- Я смуглее вас, - протянула она наконец. - Голубое больше идет к
загару.
Джузеппина прикинула на себя бледно-голубой купальник и заявила, что он
ей велик... Выбрала еще один, потом снова взялась за первый.
Донна Лукреция ждала, застывшая, прямая, молчаливая. Джузеппина никак
не могла выбрать себе подходящий костюм. Фиделия исподтишка наблюдала за
своими покупательницами. А Джузеппина все болтала о том, какой цвет идет к
какому оттенку кожи, и то и дело вскидывала на донну Лукрецию горящие
глаза. Наконец она выбрала себе костюм по душе. Супруга судьи заплатила
восемь тысяч лир. Джузеппина схватила пакет.
Когда они очутились на улице, Лукреция спросила в упор:
- Знаешь Франческо Бриганте?
- А как же!
- Можешь устроить так, чтобы увидеть его одного?
- Постараюсь.
- Отнесешь ему письмо, а мне доставишь ответ.
- Пожалуйста, в любое время.
- Зайдешь завтра утром ко мне за письмом.
- Ладно, - согласилась Джузеппина. - Зайду около полудня. Раньше, чем
синьор судья приходит к завтраку.
- Хорошо, - бросила Лукреция.
Весь обратный путь они проделали в молчании. Только у дверей претуры
Джузеппина заговорила первая:
- А всем мы будем говорить, что купальный костюм мне отец купил.
- Хорошо, - сказала Лукреция. - Спасибо тебе.
В тот же самый вечер донна Лукреция в двух словах рассказала о своем
подвиге Франческо, которого она случайно встретила на Главной площади, а
кругом толклось не меньше дюжины манакорцев, пытавшихся подслушать их
разговор.
- Купальный костюм за восемь тысяч лир! - чуть не ахнул он, хотя оба
говорили полушепотом. - Это уже слишком. Да она по гроб жизни была бы вам
благодарна за любой лифчик в три тысячи лир. А теперь она вообразит
невесть что.
"Бедное дитя, - подумала Лукреция, - видно, не так-то легко отделаться
от манакорского образа мыслей".
Судья с супругой тратили мало. Им в голову не приходило сменить свою
"тополино" на новую машину, выезжали в свет они редко, ели кое-как, что
придется, потому что оба не придавали этому значения. Портнихи с их
бесконечными примерками раздражали Лукрецию, да, впрочем, любое платье,
купленное в Фодже за пять минут, сидело на ней как влитое. Книги,
пластинки и французский коньяк - все это дарили им родители судьи, которые
честно получали скромный доход со своих земель в Тавольере, а оливковое
масло и вино привозили им в качестве оброка арендаторы. Поэтому, как ни
скромно было жалованье судейского чиновника низшей категории, к концу
месяца иной раз оставалось несколько кредиток в ящике комода, куда
Лукреция небрежно бросала хозяйственные деньги, и, когда муж давал новую
сумму на хозяйство, Лукреция, не считая, прятала остаток от предыдущего
месяца в металлический ящичек вроде того, в каком судья хранил свою
коллекцию - свидетельство человеческой пошлости наших современников.
Решившись уехать из дома, она отперла свой металлический ящичек и
насчитала сто девяносто две тысячи лир - хватит на две дюжины купальных
костюмов из эластика. И у нее сразу стало легко на душе.


На самой оконечности мыса, неподалеку от того места, где донна Лукреция
назначила свидание Франческо, тысячу, а то и две тысячи лет назад рыбаки
установили трабукко.
Трабукко - это особое сооружение для ловли рыбы, состоящее в основном
из семи деревянных грузовых стрел, нависающих над водой и расположенных
веером параллельно поверхности моря: на концах их подвешена огромная
многоугольная сеть, которая обычно болтается в воздухе, но в дни ловли
спускается в воду.
Управляется сеть целой системой тросов, скользящих по блокам и
наматывающихся на вороты. Количество стрел равно количеству углов сети.
Направляющий трос, соединенный с каждым из углов сети, проходит через
блок, имеющийся на конце каждой стрелы, и наматывается на ворот.
Трабукко, находящееся на мысу Порто-Манакоре, считается одним из самых
крупных на всем Адриатическом побережье: семь огромных стрел, семиугольная
сеть, двенадцать человек на обслуге.
Когда сеть погружена в море - ловушка для рыб готова, - одна из этих
семи сторон многоугольной сети лежит на каменистом морском дне, две
стороны сети натянуты наклонно, четыре остальные держатся на поверхности.
Таким образом, в самом начале лова сеть распахнута в сторону моря, как
гигантская пасть. Когда вороты начнут сматывать тросы, погруженная в воду
часть сети подымается на поверхность - пасть захлопывается.
Вороты приводятся в действие людьми без помощи каких-либо механизмов.
Люди налегают всей тяжестью на рукоятки ворота, тяжело переступая, ходят
по кругу, совсем как те слепые лошади, что вращали жернова старинных
мельниц; тросы скользят по блокам; гигантская пасть захлопывается быстро
или медленно, в зависимости от того, быстро или медленно описывают люди
круги.
Место сигнальщика - на середине центральной стрелы, он или стоит на
ней, уцепившись за пеньковый канат, или сидит верхом, наклонясь всем
корпусом вперед, и кажется, будто он несется вскачь на коне. Так он и
торчит там, словно на насесте, над самой серединой сети, на высоте
двадцати метров над водой. Море прозрачно, как бывает оно прозрачно лишь
на Юге, при каменистом дне, в спокойной бухте, поэтому сигнальщик ясно
различает все, что делается там, в глубине: под прицелом его глаз не
только сама сеть, но и все слои воды, и над и под этой гигантской
разверстой пастью. Он ждет. Завидев косяк рыбы, направляющийся к сети, он
даст команду, и весь экипаж этого сухопутного траулера быстро займет свои
места у воротов. А пока что он может на досуге любоваться неспешным
скольжением медуз, и морских звезд, и играющих среди камней стаек
барабулек. Лов с помощью трабукко - это лов, так сказать, на глазок.
Семь огромных стрел, расположенных веером над морем, крепятся у
оснований тросами с привязанными к ним камнями, а на берегу другими
тросами они приторочены к столбам. Пеньковые канаты соединяют между собой
выступающие над морем концы стрел, чтобы удержать заданное между ними
расстояние. С помощью веревок управляют второстепенными приспособлениями,
а также и гигантским сачком, для работы с которым требуется две пары рук.
Пеньковые канаты, тросы и веревки - все это переплетено между собой самым
затейливым манером и образует как бы вторую сеть, висящую в воздухе, как
бы отражение в небе настоящей сети, разевающей на дне морском свою
огромную пасть.
Трабукко широко расползлось по берегу: белые каменные куполообразные
строеньица - убежища для рыбаков в дурную погоду; сараи, где хранятся
ящики для рыбы; а рядом земляные насыпи для воротов, столбов, колышков,
цементные кнехты; деревянная галерейка, огибающая крутой бок утеса и
висящая на высоте двадцати метров над морем, напоминает корму древних
кораблей.
У греческих и римских авторов можно встретить упоминание о
расположенных в этой части Адриатического побережья гигантских сооружениях
для ловли рыбы, напоминающих, судя по описаниям, трабукко. Кое-кто из
специалистов приписывает изобретение трабукко фригийцам, другие -
пеласгам; очень возможно, что трабукко появилось одновременно с
изобретением сети, ворота и блока.
Каждый год трабукко требует ремонта. После особенно свирепых бурь
рыбакам приходится ставить новую стрелу, заменять трос. Однако и техника
ловли, и внешний вид самого трабукко остаются неизменными. Всякий год чуть
отличаясь от прежнего и все же точно такое же, подобно живому существу,
которое старится и все-таки остается самим собою, трабукко стоит себе на
месте сотни, а то и тысячи лет.
Теперь Франческо бегом спустился с гребня мыса, через сосновую рощу.
Пещера, где назначила ему свидание донна Лукреция, расположена в
глубине бухточки, совсем рядом с оконечностью мыса; перед ней узенький
отрезок берега; попадают в пещеру со стороны, противоположной трабукко,
так что она скрыта от взгляда рыбаков, а от зорких глаз сигнальщика ее
прикрывает скалистая гряда, где пещера и залегает. Но сначала надо пройти
по этому миниатюрному пляжу, нанесенному зимой потоками с гор, там, где
редеет сосновая роща.
Франческо бегом спускается к бухточке. Он по-прежнему считает, что
донна Лукреция выбрала для их свидания самое неподходящее место. Ну почему
из всех пещер - а их на берегу десятки - она выбрала именно эту, самую
близкую к трабукко, где их легче всего засечь, да еще изволь переться до
нее по жаре пешком? Спускаясь к бухточке, он заметил за соснами рыбаков,
правда, они его за стволами видеть не могли. А все-таки ужасная глупость -
назначить свидание в такой непосредственной близости к ним. Он то и дело
замедляет шаг, его так и подмывает повернуть обратно. Но раз уж столько
пройдено, а главное, раз уж начался спуск, будь что будет.
С того места, где сейчас находится Франческо, трабукко похоже на
старинные стенобитные машины, такие изображают на гравюрах в книгах,
издаваемых для военных училищ. Гигантская осадная машина, установленная на
самом острие мыса, тянется к гряде туч, которые гонит либеччо, плотной
завесой закрывающих горизонт.
Донна Лукреция чуть опаздывает, возлюбленный опередил ее; шагает она
крупно, спокойно, по тропинке, бегущей вдоль гребня утеса, и от нескромных
взглядов ее закрывает густой подлесок.
Выбрала же она эту пещеру, пожалуй, потому, что ей известно ее
название. Пещера зовется Тосканской с тех пор, как археологи из Пизы
производили там раскопки. Предполагалось, что еще до постройки порта Урия
здесь находили себе убежище греческие мореходы, и, исходя из этого
предположения, экспедиция рассчитывала обнаружить вазы, монеты,
инструменты. Однако обнаружили лишь кости. Когда тосканцы еще вели
раскопки, донна Лукреция приезжала сюда вместе с мужем и доном Чезаре, и
разговор шел о Полифеме и Одиссее; было это вскоре после их свадьбы, когда
они еще интересовались такими вещами.
Все прочие пещеры безымянные, во всяком случае безымянные для донны
Лукреции. Недоставало только, чтобы Франческо ждал ее в одной пещере, а
она в другой. Поэтому-то она и уточнила в своем письме: "Тосканская
пещера, рядом с трабукко, там, где археологи производили раскопки". Она
подчеркнула одной чертой слова "рядом с трабукко" и двумя чертами
подчеркнула слова "где археологи производили раскопки". Еще одна привычка,
перенятая от мужа, - подчеркивать отдельные слова, однако привычка эта как
нельзя лучше соответствовала ее собственному вкусу к точности. Запечатав
письмо, она велела Джузеппине доставить его по адресу.


Франческо первым вступил на узенький пляжик, расположенный в глубине
бухты. Ложе потока обрывается здесь круто, почти отвесно, так что
последние метров пятьдесят приходилось спускаться лицом к горе, осторожно
нащупывать ногой очередной камень, словно верткие перекладины висячей
лестницы, цепляться за любой выступ, за ветви кустарника. "Я не
альпинист", - ворчал он и не мог удержаться от недоброй улыбки при мысли,
что донне Лукреции тоже придется проделать этот путь; но он тут же
упрекнул себя за эти злобные мысли, так недостойные его любви.
Пляж невелик - шагов пятьдесят в длину и шагов пятнадцать в ширину.
Когда плывешь вдоль берега на лодке, его и вообще не заметишь, если,
конечно, не знать, что он существует, просто узенькая полоска белого
песка, и жмется она к подножию утеса в глубине бухты.
По сравнению с размерами пляжа вход в пещеру кажется огромным. Просто
пролом во всю ширину бухточки, с противоположной от трабукко стороны. Так
и кажется, что скала разинула рот, раскрыла свою ненасытную пасть.
Еще находясь на пляже, Франческо решил, что достаточно одного взгляда,
чтобы изучить внутренность пещеры. Ему встречались пещеры куда более
таинственные. Он снова подумал, что донна Лукреция поступила весьма и
весьма неблагоразумно, выбрав эту зияющую пасть, открытую даже беглому
взгляду. Достаточно хотя бы лодке просто приблизиться к берегу.
Только когда он сам проник в пещеру, где пятнами лежала густая тень, он
понял, что за первым проломом есть еще тайники. Но пусть сначала глаза
попривыкнут к темноте.
Почва под ногами была неровная, в левой стороне горбилась уступами, шла
террасами, вся в выступах, выбоинах, в зазубринах, еле освещенных светом,
который, казалось, сочился из самой толщи каменного свода. Зато с правой
стороны почва оседала, открывая вход во вторую залу, глубоко уходящую в
самое нутро гористого мыса, сверху она была накрыта, как куполом,
хаотическим нагромождением камней, вершина его терялась где-то высоко во
мраке, а еще дальше угадывался вход в третью залу, за траншеей, вырытой
тосканскими археологами.
Добравшись до конца первой залы, Франческо обернулся лицом к свету. В
зубчатое отверстие вписывалась вся бухта, затянутая легчайшей дымкой, что
объяснялось преломлением солнечных лучей на поверхности воды, перешеек,
оливковые плантации дона Чезаре, белоснежные террасы Порто-Манакоре,
идущие вверх к подножию храма святой Урсулы Урийской, пляж, апельсиновые и
лимонные плантации. Из этой-то знойной дымки и возникнет донна Лукреция.
В пещере было холодно. Почва сырая, того гляди поскользнешься. От
влажных каменных стен идет какой-то подозрительный запах.
Вдруг внимание Франческо привлек свет, который, казалось, сочится слева
сквозь скалистые глыбы. Он вскарабкался по каменистым зубьям, добрался до
выступа, до миниатюрной терраски. Тут только он обнаружил, что сбоку в
скале есть пролом, оттуда-то и падал дневной свет.
Через это отверстие, находящееся в глубине пещеры с левой ее стороны,
чуть выше уровня моря, он увидел трабукко. Всего в двухстах - трехстах
метрах отсюда. Франческо видны были снизу раскинутые веером стрелы,
нависшие над морем, видно было все хитросплетение тросов, канатов и
веревок. Сигнальщик стоял на середине центральной стрелы, держась обеими
руками, как распятый, за боковые канаты, голову он нагнул, внимательно
следя за всем, что происходило там, в морских глубинах.
Пристроившись на дощатой галерейке, опоясывающей скалу, двое подручных
мальчишек тоже сверлили глазами морское дно.
Остальной экипаж стоял у воротов в ожидании сигнала.
Франческо нетрудно было бы вообразить, что сигнальщик и
мальчишки-подручные, смотрящие в море, то есть как раз в его направлении,
внимательно следят за ним. Но он понимал, что они не могут его видеть,
потому что лев-солнце, играющее на поверхности воды, било им в лицо, а он
сам находился во мраке пещеры.
Под ногами сигнальщика один из канатов удерживал что-то движущееся под
водой. По мере этого передвижения канат то больше, то меньше отклоняется
от вертикальной линии, описывает на поверхности воды круги, овалы, зигзаги
и прямо как по отвесу возвращается на свое место к ногам сигнальщика,
потом снова отклоняется.
Франческо десятки раз наблюдал работу трабукко, так что все эти маневры
для него не секрет.
Рыбаки готовятся ловить рыбу "с подсадным". Это один из способов лова,
практикуемый с высоты этого сухопутного траулера, и, без сомнения, самый
завораживающий способ. Поэтому-то Франческо - весь внимание.
Ранним утром, а возможно, и накануне вечером рыбакам посчастливилось
поймать рыбину, которая по-итальянски зовется "кефалью", во Франции, на
Средиземноморском побережье, "голавлем", а на Атлантике "лобаном".
Если попадется один лобан, значит, жди второго: лобаны умеют завлекать
в сети своих собратьев. Самое трудное - поймать первого лобана, но еще
важнее, чтобы он был жирный, здоровенный, игривый - другими словами, мог
бы служить хорошим подсадным. Вот этого-то первого, подсадного лобана,
именуемого по-итальянски richiamo, "приманный", отпускают обратно в море,
привязав на веревку - достаточно длинную, чтобы он мог без помех плавать
внутри сети, но достаточно короткую, чтобы он не приближался к ее стенкам.
Как и другие юноши из Порто-Манакоре, Франческо частенько бегал к
трабукко и поэтому без труда представлял себе сейчас все перипетии лова.
Вот-вот появится (или уже появился) второй лобан, подплывет к первому,
тому, что на веревочке, другими словами, к подсадному, и буквально
прилепится к нему чуть позади, так что голова его придется на уровне
спинных плавников первого, совсем так, как во время гонок велосипедист
катит впритирку к лидеру, чуть не касаясь своим передним колесом его
заднего. Второй лобан выписывает те же круги, что и первый, те же овалы,
зигзаги, завитушки, заплывает вслед за ним под камни, вместе с ним
возвращается в центр сети, прямо под ноги сигнальщику, точно приклеенный,
то замедляя, то ускоряя ход, в зависимости от поведения подсадного.
Тут откуда ни возьмись появится третий лобан, прилепится ко второму
так, что голова его придется на уровне спинных плавников второго. А потом
четвертый, пятый, потом целый косяк лобанов, и они тоже будут колесом
кружить по следу подсадного, без конца выписывая такие же круги, овалы,
зигзаги, завитушки.
Тут уж сигнальщик должен знать и решать в мгновение ока, сжавши весь
свой жизненный опыт рыбака на трабукко в единое слово, и бросить его в
нужный момент: "Эй, давай, давай!" - и бросить не раньше, чем все
замешкавшиеся рыбины присоединятся к косяку - да, поди угадай, все ли
присоединились или нет? - но и не дай бог запоздать, а то подсадной,
ослабев от бессмысленного своего верчения, вдруг вяло остановится под
ногами сигнальщика, бессильно повиснув на веревке, и тогда весь косяк
распадется; сигнальщик не успеет еще крикнуть Свое: "Давай, давай!", как
все лобаны уже выплывут из сети.
Из отверстия, пробитого зимними прибоями в стенке пещеры, Франческо
следит за кругами, что описывает веревка, следуя за движениями подсадного.
Сколько рыбы в косяке? В своем воображении Франческо видит огромных черных
рыбин с блестящими боками, с плоской, словно приплюснутой башкой, с
сильной челюстью, прочерченной белой полоской так, что кажется, будто
выпячена нижняя губа. Голова Франческо бессознательно поворачивается
справа налево, слева направо, совсем как у сигнальщика, совсем как у двух
подручных мальчишек, внимательно следящих за маневрами подсадного. Уж не
слишком ли передержал подсадного сигнальщик?!
Тут только Франческо начинает понимать, что он предпочел бы сейчас
находиться у трабукко, следить за маневрами косяка и чтобы билось, как
бешеное, сердце, и чтобы спирало дух в ожидании, когда сигнальщик крикнет
свое "Давай, давай!", повинуясь которому послушно захлопнется пасть сети,
и рыбаки бросятся к воротам, а он тоже бросится им помогать - словом,
предпочел бы быть там, а не ждать в этой пещере свою возлюбленную.
Но тут же он гонит эту мысль, столь недостойную той страсти, которой он
так горд.
Он отходит от пролома. Оборачивается. Донна Лукреция шагает по песку,
прямая, высокая, в платье с длинными рукавами, с закрытым воротом, вся
повитая ослепительным светом солнца-льва. Она входит в пещеру.
И вот они стоят лицом к лицу при входе в пещеру, под солнцем,
десятикратно отраженным гладью моря и белоснежным песком пляжа.
Они молча глядят друг на друга.
На Франческо синие бумажные брюки, сужающиеся книзу, грубо
простроченные белыми нитками на боках - словом, на ковбойский манер;
рубашка по самой-самой последней моде нынешнего лета, без верхней