-----------------------------------------------------------------------
Roger Vailland. La loi. Пер. с фр. - Н.Жаркова.
В кн.: "Роже Вайян". М., "Прогресс", 1978.
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 September 2001
-----------------------------------------------------------------------
На углу Главной площади и улицы Гарибальди, прямо напротив дворца
Фридриха II Швабского находится претура Порто-Манакоре. Это пятиэтажное
здание с голым, скучным фасадом: в нижнем этаже - тюрьма, на втором -
полицейский участок, на третьем - суд, на четвертом - квартира комиссара
полиции, на пятом - квартира судьи.
В августе в час сиесты городок кажется вымершим. Одни лишь безработные,
"disoccupati", незанятые, не покидают обычного своего поста - подпирают
стены домов, выходящих на Главную площадь, словно застыли на месте и
молчат, вытянув руки по швам.
Из тюремных окон, прикрытых деревянным "намордником", доносится пение
арестантов:
Повернись, красотка, оглянись...
Безработные слушают пение арестантов, но сами не поют.
На пятом этаже претуры от пения арестантов просыпается в своей спальне
донна Лукреция.
Она просто великолепна, эта донна Лукреция: полулежит в постели,
опершись на локоть, в вырезе сорочки видна обнаженная грудь; черная грива
волос, спадающая ниже пояса, разметалась в беспорядке. На французский вкус
она, пожалуй, слишком крупна и дородна. А здесь, в южной итальянской
провинции, где женщина на сносях - объект самых пылких мужских вожделений,
она считается первой красавицей. Глаза у нее не так чтобы очень большие,
но зато всегда что-нибудь да выражают, причем выражают слишком явно все
движения души; в этот период ее жизни чаще всего - гнев, ненависть или на
худой конец неприязненное безразличие.
Когда десять лет назад сразу же после свадьбы муж привез Лукрецию в
Порто-Манакоре, все дружно стали звать ее "донна", хотя была она
всего-навсего супругой судейского чиновника низшего ранга и никто ничего
не знал о днях ее молодости, прошедших в большом городе Фоджа, где отец ее
был начальником канцелярии префектуры и имел чуть ли не десяток дочерей. В
Порто-Манакоре "донна" - это обязательно или дочь или супруга крупного
землевладельца, причем старинного рода. Но Лукрецию никто не звал ни
"signora", ни "signoria" - "ваша милость", как обычно уважительно
обращаются к нездешним. Слишком очевидно, что она именно донна, domina,
подобно римской императрице, хозяйка, госпожа.
Ее супруг, судья Алессандро, входит в спальню и направляется к жене.
Она отталкивает его.
- Совсем меня разлюбила, - вздыхает судья.
Она не отвечает, подымается, идет к окну, приоткрывает ставни. В лицо
ей ударяет удушливая волна зноя. Теперь арестанта затягивают
неаполитанскую "канцонетту", получившую премия" на последнем
радиофестивале. Донна Лукреция нагибается и видит руки, множество рук,
вцепившихся в тюремную решетку, до тут она замечает, как в темноте между
разошедшимися дощечками "намордника" на нее пялятся два огромных глаза.
Глядящий что-то говорит своим товарищам, блестят еще и еще чьи-то глаза;
пение разом смолкает, донна Лукреция чуть отодвигается от окна.
Теперь она смотрит прямо перед собой и уже не нагибается над
подоконником.
На террасе почтамта под сенью башни Фридриха II Швабского дремлют,
развалясь в шезлонгах, почтовые чиновники. От пола террасы к самому верху
башни карабкается по веревочкам вьюнок с большими бирюзовыми цветами.
Венчики свои вьюнок открывает на заре, а к пяти часам, когда их коснется
солнечный луч, закроет. И так каждое лето с тех самых нор, когда она,
молоденькая супруга судьи, переехала из Фоджи в Порто-Манакоре.
Безработные, подпирающие стены вокруг всей Главной площади, ждут, когда
появится какой-нибудь арендатор или управитель в наймет хоть одного
человека, пусть на любую работенку; но арендаторам и управителям редко
требуется помощь безработных, их семьи сами ухаживают за апельсиновыми и
лимонными плантациями и за чахлыми оливковыми деревьями, туго растущими на
здешней иссушенной зноем почве.
Справа от Главной площади рабочие развешивают электрические фонарики на
ветвях гигантской сосны (по преданию, посаженной еще Мюратом, маршалом
Франции и королем Неаполитанским). Нынче вечером муниципалитет дает для
курортников бал.
Площадь спускается террасами, а ниже порт и море. Донна Лукреция глядит
на море. С самого конца весны оно все такое же синее. Оно всегда здесь. И
целые месяцы даже не всплеснет.
Судья Алессандро подбирается к жене сзади, кладет ей ладонь на бедро.
- О чем думаешь? - спрашивает он.
Она оборачивается. Он ниже ее. За последние месяцы он совсем иссох,
брюки на нем болтаются. Она видит, что его бьет дрожь и на висках блестят
тяжелые капли пота.
- Ты, очевидно, хинин забыл принять! - напоминает она.
Он подходит к туалетному столику, наливает из кувшина воды в стакан для
чистки зубов, проглатывает две розовые пилюльки. Его треплет малярия, как
и большинство здешних жителей.
- Никогда ни о чем не думаю, - добавляет она.
Судья Алессандро удаляется в свой кабинет и открывает толстый том,
книготорговец в Фодже специально для него разыскал и выслал почтой этот
труд: Альберто дель Веккьо, "Законодательство императора Фридриха II.
Турин. 1874". Фридрих II Швабский, император Римской империи, король
Неаполитанский, Сицилийский и Апулийский XIII века, - любимый герои судьи.
Он ложится на узенькую кушетку - теперь, когда донна Лукреция потребовала
себе отдельную спальню, приходится довольствоваться этим малоудобным
ложем.
В соседней комнате шумно ссорятся дети. Служанка, должно быть, спит
себе на холодке - или на лестничной площадке, или в канцелярии суда; летом
после полудня в ее каморке под самой крышей буквально нечем дышать. Донна
Лукреция проходит в детскую и молча водворяет там порядок.
Сейчас арестанты затягивают песенку из репертуара Шарля Трене, слов они
не понимают, и она звучит в их исполнении по-простонародному уныло.
Летними вечерами громкоговоритель, установленный на Главной площади,
передает всю программу итальянской радиостанции "Секондо", так что
репертуар арестантов неистощим.
- Дай потрогать, - молит Тонио.
Он тянет руку к грудям, задорно распирающим ткань полотняного платьица.
Мариетта ударяет его по руке.
- Ну просят же тебя, - твердит он.
- А я не желаю, - говорит она.
Он заталкивает ее в тенистое местечко, под крыльцо дома с колоннадами.
Августовское солнце, solleone, лев-солнце, немилосердно жжет топкую
низину. В доме все еще спят свинцовым сном сиесты.
Тонио удается стиснуть запястье девушки, он прижимает ее к стене и
наваливается всей тяжестью.
- Отцепись, а то сейчас людей позову.
Она отбивается и наконец отталкивает его. Но он по-прежнему жмется к
ней.
- Мариетта, - шепчет он, - Мариетта, ti voglio tanto bene, я так тебя
люблю... дай хоть потрогать...
- Можешь с моей сестрой такими пакостями заниматься!
- Если хочешь, я все брошу... детей, жену, дона Чезаре... увезу тебя на
Север...
Мария, жена Тонио, старшая сестра Мариетты, появляется на крыльце. За
шесть лет Тонио ухитрился сделать ей пятерых ребятишек; живот у нее
сползает чуть не до колен, груди сползают на живот.
- Опять ты к ней вяжешься! - кричит она.
- Тише, дона Чезаре разбудишь, - отзывается Тонио.
- А ты, - кричит Мария, обращаясь к Мариетте, - а ты зачем к нему
лезешь?
- Ничего я не лезу, - огрызается Мариетта. - Он сам мне проходу не
дает.
- Вы же дона Чезаре разбудите, - пытается утихомирить женщин Тонио.
Джулия, мать Марии и Мариетты, тоже появляется на крыльце. Ей еще
пятидесяти нет, но вся она какая-то уродливо-скрюченная, совсем как те
корни кактуса-опунции, которые море выбрасывает на прибрежный песок;
ссохшая, худющая, лицо желтое, а белки глаз, как у всех маляриков,
красные.
- Очень-то мне нужен твой муженек, - кричит Мариетта. - Он сам ко мне
все время пристает.
Теперь на Мариетту набрасывается и Джулия.
- Если тебе здесь не нравится, - кричит она дочери, - бери да уходи
отсюда.
Мариетта вскидывает голову, в упор смотрит на мать, потом на сестру.
- Орите хоть до утра, - говорит она, - я все равно к ломбардцу не
пойду.
- Конечно, тебе приятнее чужих мужей отбивать, - кричит старуха Джулия.
Между колоннами на втором этаже открываются ставни. На балкон выходит
дон Чезаре. В мгновение ока воцаряется тишина.
Дону Чезаре семьдесят два года; со времени своей службы в королевском
кавалерийском полку (в конце первой мировой войны) он почти не изменился,
разве что раздобрел немного; держится все так же прямо и по-прежнему
считается в округе лучшим охотником.
За спиной дона Чезаре вырисовывается в полутьме спальни силуэт Эльвиры.
Эльвира тоже дочь старухи Джулии. Марии - двадцать восемь, Эльвире -
двадцать четыре, Мариетте - семнадцать. И Джулия и Мария в свое время
побывали наложницами дона Чезаре. Теперь ложе с ним делит Эльвира.
Мариетта еще девушка.
- Слушай меня, Тонио, - начинает дон Чезаре.
- Слушаю, дон Чезаре, - отзывается Тонио.
И подходит ближе к балкону. Он босой, штаны латаны-перелатаны, рубашки
на нем вообще нет, зато белая куртка накрахмалена до лоску. Дон Чезаре
требует, чтобы все его доверенные люди щеголяли в безукоризненно белых
куртках. С тех пор как Тонио женился на Марии, он стал доверенным лицом
дона Чезаре.
С балкона дону Чезаре видна вся топь, а за ней озеро, среди камышей и
зарослей бамбука оно прокладывает себе дорогу к морю и омывает площадку
перед крыльцом дома с колоннами; а дальше песчаные отмели перешейка, а еще
дальше бухта Порто-Манакоре. Дон Чезаре глядит на море, которое долгие
месяцы даже не всплеснет.
- Слушаю вас, дон Чезаре, - повторяет Тонио.
Джулия с Марией входят в дом. Легко шагая, Мариетта исчезает среди
зарослей бамбука; она держит путь к камышовой хибарке: в таких хибарках
живут о семьями рыбаки дона Чезаре.
- Ну так вот, - обращается к Тонио дон Чезаре, - поедешь сейчас в
Порто-Манакоре.
- Поеду сейчас в Манакоре, - повторяет Тонио.
- Зайдешь на почту... потом к дону Оттавио... Потом в контору "Соль и
табак".
Тонио повторяет каждое слово, желая показать, что он все отлично понял.
- Ничего не забудешь? - спрашивает дон Чезаре.
Тонио опять слово в слово повторяет все поручения.
- Как же я доберусь до Манакоре? - спрашивает Тонио.
- А как ты сам рассчитывал добраться? - спрашивает дон Чезаре.
- Может, взять "ламбретту"? - рискует на всякий случай Тонио.
- Если тебе так уж хочется, бери "ламбретту".
- Спасибо, дон Чезаре.
- А сейчас я иду работать, - заявляет дон Чезаре. - Скажи своим, чтобы
не шумели.
- Будут молчать как миленькие, - говорит Тонио. - Уж поверьте на слово.
Час сиесты прошел. Дон Чезаре видит, как его рыбаки выходят из своих
камышовых хижин, разбросанных в топкой низине, и направляются к площадке,
где сохнут их сети. Потом он удаляется к себе в спальню, а оттуда проходит
в залу, отведенную под коллекцию древностей.
Тонио входит в большую нижнюю залу, где сидят его женщины.
- Мария, - командует он, - принеси башмаки.
- Башмаки? - переспрашивает Мария. - На что тебе башмаки?
- Дон Чезаре разрешил мне взять его "ламбретту"!
- А почему это дон Чезаре разрешил тебе взять его "ламбретту"?
- Он меня в Манакоре посылает.
- А ты что, не можешь до Манакоре пешком дойти, что ли?
- Он мне велел взять его "ламбретту".
- Он ведь работает, как бы ему шум мотора не помешал, - говорит Мария.
- Всю жизнь он моторов терпеть не мог, - подхватывает старуха Джулия. -
Если бы не правительство с его приказами, никогда бы дон Чезаре не
потерпел, чтобы здесь рядом шоссе прокладывали.
- Сегодня у него хорошее настроение, - поясняет Эльвира. - Нынче утром
рыбак ему какую-то древность притащил.
Возвращается Мариетта, она принесла рыбы на ужин. Кладет рыбу у камина
в углу просторной залы. Потом облокачивается на подоконник спиной к
присутствующим. Белое полотняное платьице, доходящее до колен, надето
прямо на голое тело.
Мария идет за башмаками Тонио, они висят на балке, а рядом ее башмаки,
и башмаки Эльвиры, и башмаки Мариетты; женщины надевают обувь только в
праздничные дни или когда идут к мессе в Порто-Манакоре.
Тонио поглядывает на Мариетту, она стоит к нему спиной, облокотясь о
подоконник.
Возвращается Мария с башмаками.
- На что это ты так уставился? - спрашивает она мужа.
- Обуй-ка меня, - приказывает Тонио.
Он садится на лавку перед господским столом, столешница вытесана из
одной огромной оливковой доски. Кроме самого дона Чезаре, никто не имеет
права пользоваться массивным неаполитанским креслом XVIII века с
позолоченными затейливыми деревянными подлокотниками в виде китайских
уродцев.
- Видать, дон Чезаре совсем ума лишился, раз позволил тебе взять свою
"ламбретту", - говорит Мария. - Один бог знает, куда ты на ней укатишь и в
котором часу вернешься.
Мария опускается перед мужем на колени и надевает на него башмаки.
- Вот если встречу дона Руджеро, - заявляет Тонио, - так я ему покажу,
кто быстрее: наша "ламбретта" или его "веспа".
- Значит, верно, что дон Чезаре позволил тебе взять свою "ламбретту"? -
бросает не оборачиваясь Мариетта.
- А почему бы дону Чезаре не позволить мне взять его "ламбретту"? Ведь
я его доверенное лицо.
Тонио смотрит на Мариетту. Лучи клонящегося к закату солнца скользят по
бедрам девушки, и сейчас отчетливо видна теневая ложбинка, разделяющая ее
ягодицы, там, где примялась белая ткань.
- А я тоже умею ездить на мотороллере, - объявляет Мариетта.
- Кто ж это тебя научил? - спрашивает Тонио.
- Надеюсь, ты не окончательно ополоумел и не дашь ей вести "ламбретту"
дона Чезаре? - обращается к Тонио Мария.
- Заткнись, женщина, - говорит Тонио.
Он подымается, идет в конюшню, выводит оттуда "ламбретту" и на площадке
перед домом берет ее на тормоз. Женщины идут за ним следом. Изо всех углов
высыпают ребятишки. Рыбаки бросают сматывать сети и тесно окружают
мотороллер.
- Воды принесите, - командует Тонио.
Мария и Джулия зачерпывают полные ведра в водосливе озера. Тонио одним
махом выплескивает воду на колеса и на крылья мотороллера. Потом протирает
"ламбретту" кусочком замши, доводит ее до блеска.
- Выходит, значит, - говорит один из рыбаков, - дон Чезаре разрешил
тебе взять его "ламбретту"...
- А что же тут такого? - отвечает Мария.
Мариетта держится в стороне, у крыльца.
Тонио нажимает на кнопку карбюратора, подкачать бензина. Потом
проверяет рычаг скорости, чтобы тот был в нейтральном положении. С
задумчивым видом регулирует подачу газа.
Рыбаки еще плотнее окружают мотороллер, дети шмыгают у них под ногами.
Теперь Тонио нажимает на педаль сцепления. Раз, другой, и мотор
начинает работать. Тонио передвигает рычаг, и мотор взревывает, работает
на полную мощность, затихает.
- Хороша штучка! - восхищается рыбак.
- Работает не хуже "веспы", - подтверждает другой.
- А все-таки уж если иметь мотороллер, так лучше "весну", - говорит
третий.
- Раз дон Чезаре купил себе "ламбретту", - возражает первый, - значит,
он навел справки, какой мотороллер самый лучший.
Тонио отпускает тормоз, садится на седло. Он снова заводит мотор.
К мотороллеру быстро подходит Мариетта.
- Прокати меня, - говорит она.
- Вот видишь, видишь, сама к нему лезешь! - кричит Мария.
- Больно-то он мне нужен, - отвечает Мариетта. - Просто я хочу
прокатиться на "ламбретте".
Она кладет обе ладони на руль.
- Тонио, - просит она, - ну позволь мне сесть сзади.
Мария, которая стоит по ту сторону мотороллера, не спускает с обоих
глаз.
- Надо у дона Чезаре разрешения спросить, - мнется Тонио.
- Дон Чезаре разрешит, - уверяет Мариетта.
- Это как сказать.
- Пойду спрошу у него разрешения.
- Нет, вы только посмотрите на нее, - возмущается Эльвира, - теперь она
уже дону Чезаре мешать будет.
- Ты сама рассуди, - говорит Тонио, - ведь дон Чезаре, когда работает,
не позволяет его беспокоить.
- Но ведь ты же его доверенное лицо, верно или нет? - не сдается
Мариетта. - Прокати!
- Это точно, я лицо доверенное, - подтверждает Тонио. - Но мне, знаешь,
какие важные поручения даны. Поэтому-то дон Чезаре и позволил мне взять
его "ламбретту". Ну сама сообрази: разве берут кататься девушку, когда
дела надо делать?
Мариетта убирает с руля руки и отходит прочь.
- Ты просто баба! - кричит она.
Круто повернувшись, она идет к крыльцу.
Тонио дает газ, мотороллер трогается с места и катит по бамбуковой роще
в направлении моста.
Рыбаки смотрят вслед Мариетте, подымающейся по ступенькам крыльца. Они
перебрасываются шутками, нарочно но понижая голоса, чтобы ей было слышно.
- Мужика хочет, - замечает один.
- А раз мужика не имеется, - подхватывает второй, - и "ламбретта"
сойдет.
- А как же! Такой мотороллер - штучка солидная, - замечает третий.
Все трое хохочут, не спуская глаз с Мариетты, а у нее от быстрой ходьбы
подол платья липнет к бедрам.
На верхней ступеньке крыльца она останавливается и бросает рыбакам:
- Идите-ка, мужики, лучше к вашим козам!..
Про жителей низины ходит слух, что они предпочитают развлекаться с
козами, нежели с собственными женами.
Мариетта входит в дом. Слышно, как "ламбретта", прогремев по мосту,
катит за завесой бамбука вдоль водослива.
Сиеста комиссара полиции Аттилио затянулась дольше обычного. Разбудили
его дети судьи Алессандро и донны Лукреции, поднявшие шум на верхнем
этаже.
Не надев рубашки, он подошел прямо к туалетному столику, опрыскал из
пульверизатора лавандовой водой щеки и подмышки. Это красивый мужчина лет
под сорок. Он всегда тщательно причесан и смачивает волосы новым
обезжиренным американским составом, чтобы они красиво лежали волнами.
Глаза у него большие, черные, темные подглазники доходят чуть ли не до
половины щек. Он надевает белоснежную рубашку: его жена Анна аккуратно
разложила ее на комоде; летом он дважды в день меняет рубашки... Галстук
он выбирает с толком - чтобы подходил к легкому полотняному костюму.
Одеваясь, мурлычет песенку Шарля Трене, которую недавно распевали
арестанты, но он-то слова понимает, недаром учился в лицее французскому
языку; он лиценциат права.
Надев пиджак, он одергивает полы, чтобы сидело безупречно. Втыкает в
петлицу цветок гвоздики - на окне горшок с древовидной гвоздикой.
Потом проходит в гостиную, где его жена Анна и дочь торговца скобяным
товаром с улицы Гарибальди Джузеппина усердно вяжут.
Анна мягкая, жирноватая, белокурая. Отец ее был судьей города Лучеры,
прославленного во всей провинции города юристов неподалеку от Фоджи; семья
эта пользовалась и пользуется уважением с незапамятных времен; их фамилия
встречается еще в архивах XIII века; судья Алессандро уверяет, что они
ведут род от одного из швабов, которых привел с собой император Фридрих
II, когда он сделал Лучеру столицей своего королевства в Южной Италии.
Джузеппина - худощавая брюнетка, глаза у нее блестят, как у всех
маляриков. Правда, она не пожелтела от болезни, как судья и Джулия дона
Чезаре; кожа у нее матовая, цвета терракоты. Все тот же судья утверждает,
что она прямой потомок сарацин, которых Фридрих II вооружал для борьбы
против папы, когда перестал доверять своим собственным рейтарам; рота
сарацин как раз и была размещена в Порто-Манакоре.
Джузеппина вяжет на спицах лифчик - толстую полоску, нечто
спиралеобразное, цель его - увеличить грудь и подчеркнуть кончики сосков;
в нынешнем году на всех итальянских пляжах задают тон Лоллобриджида и Софи
Лорен.
- Синьор комиссар, - обращается к вошедшему Джузеппина, - хотите
доставить мне удовольствие?
- Да разве я хоть раз в жизни тебе в чем-нибудь отказывал? - смеется
комиссар.
- Ну скажите, что согласны.
- Обещай ей, - добавляет Анна.
- Вижу, вижу, уже столковались здесь без меня, - говорит комиссар. -
Очевидно, за мороженым послать?
- Мороженым мы и без вас можем полакомиться, - хохочет в ответ
Джузеппина. - Нет, вот о чем я хочу вас попросить: разрешите завтра
синьоре Анне пойти со мной утром на пляж.
- Да, да, - подтверждает Анна.
- Анна и без того ходит с детьми и с тобой на пляж, когда ей только
заблагорассудится, - отвечает комиссар.
- Вы отлично понимаете, что я имею в виду, - не отстает Джузеппина.
- Тогда говори, в чем дело.
- Разрешите ей со мной выкупаться.
- Ах, так вот что вы тут надумали!
- Значит, да?
- Значит, нет, - сухо бросает он.
- Теперь только одни деревенские женщины не купаются, - замечает
Джузеппина.
- Ну скажи, на кого я похожа в халате, когда все дамы сейчас носят
купальные костюмы? - возмущается Анна.
- В нынешнем сезоне, - подхватывает Джузеппина, - даже жена адвоката
Сальгадо и та решилась купаться...
- И щеголяет в купальном костюме с вырезом до самой попы, - говорит
Анна.
- А вот донна Лукреция не купается, - произносит комиссар, - и, уверен,
по этому поводу историй не разводит.
- Лукреция! - восклицает Анна. - Мы, видите ли, слишком гордые, чтобы
купаться в Манакоре. Не уверена даже, что она до Римини снизойдет. Ей
подавай прямо Венецию.
- Значит, вы боитесь, что вашу жену увидят в купальном костюме? -
спрашивает Джузеппина.
- Это уж мое дело!
Джузеппина вперяет свой лихорадочно блестящий взгляд прямо в глаза
комиссара Аттилио.
- Мы еще к этому разговору вернемся, - обещает она.
- Ух ты, негодница, - говорит он.
- Что это с вами обоими? - спрашивает Анна.
- Ваш муж ужасно отсталый человек, - заявляет Джузеппина. - Не желает,
чтобы вы шли в ногу со временем. Если бы мог, заточил бы вас в монастырь.
Вам куда счастливее в Лучере жилось.
- Что верно, то верно, - вздыхает Анна.
- Тебе, конечно, было бы на руку, если бы она туда вернулась, -
обращается комиссар к Джузеппине.
- Я бы сама с ней охотно туда поехала.
- Ну это еще вопрос.
- Да успокойтесь вы оба, - замечает Анна.
Гостиная обставлена в неаполитанском стиле конца прошлого века. Высокие
и узкие кушетки и кресла, мраморный столик на ножках а-ля Людовик XVI,
плотные занавески красного плюша. Одна стена сплошь затянута вышитыми
шпалерами, где полно тигров и львов. Высокое зеркало в позолоченной
гипсовой раме, задрапированное красным плюшем и украшенное искусственными
цветами, водружено на широкогорлую китайскую вазу. У подножия статуи
Мадонны помещена старинная масляная лампа, но вместо горелки в нее
вставлена алая электрическая лампочка, которую не тушат круглые сутки. Вся
эта обстановка - приданое Анны и привезена из Лучеры.
- Опять лампочка Мадонны перегорела, - говорит комиссар.
Он подходит к статуе, осеняет себя крестным знамением, вывинчивает
лампочку и, приоткрыв ставни, рассматривает ее волоски на свет. В комнату
вместе с дыханием зноя врывается пение арестантов.
- Приходится уже десятую лампочку менять, - замечает комиссар.
Анна вытягивает мизинец и указательный палец в виде рожков -
классическое заклятье от дурного глаза.
- В доме что-то есть, - говорит она.
- И это что-то идет на пользу электрикам, - замечает Джузеппина.
- Ты еще! - обрывает ее комиссар. - Ты ведь ни во что не веришь.
Джузеппина заворачивает в старый номер "Темно" свое вязание.
- Верю, во что нужно верить, - возражает она.
Комиссар Аттилио притрагивается к паху - тоже помогает против сглаза.
- Я вас напугала, синьор комиссар? - спрашивает Джузеппина.
И смеется. Она зубастая, как негритянка, зубы у нее желтые.
- Мне надо еще в комиссариат заглянуть, - говорит дон Аттилио.
- Много у тебя работы? - осведомляется Анна.
- Да вот это дело с швейцарским туристом...
- Ах тот, у которого украли полмиллиона лир?
- Да, - говорит комиссар, - неподалеку от виллы дона Чезаре.
- Да кто же это оставляет просто так в машине полмиллиона лир? -
удивляется Анна.
- И кто же это проводит ночь в низине? - смеется комиссар. - Недолго и
малярию подцепить.
- Ну, я тоже иду, - говорит Джузеппина.
- Уже уходишь? - спрашивает Анна.
- Мне еще надо платье к вечеру выгладить.
- А ты сегодня идешь на бал? - спрашивает комиссар.
- У меня, слава богу, нет мужа, некому меня в заточении держать.
- Только, пожалуйста, не заводите опять споров, - проси! Анна.
Комиссар с Джузеппиной выходят вместе.
Претура помещается в старинном дворце, построенном еще Анжуйскими
королями, напротив дворца Фридриха II Швабского, после того как сын
последнего, король Манфред, был разбит анжуйцами. На лестничных переходах
то и дело попадаются какие-то темные закоулки.
Комиссар Аттилио заталкивает Джузеппину в угол, обнимает ее.
- Поцелуй меня, - просит он.
- Нет, - отказывается она.
Вытянув обе руки, упершись ладонями ему в грудь, Джузеппина отпихивает
Аттилио. Но так как для этого ей приходится прогнуться, она прижимается к
нему всем животом. И хохочет.
- Один поцелуй, только один поцелуй, - не отстает он.
- Нет, - отвечает она.
- Почему же вчера да, а сегодня нет?
- Это как получится.
Комиссару никак не удается согнуть худенькие руки, упершиеся ему в
плечи и удерживающие его на почтительном расстоянии - у Джузеппины энергии
хватит на двоих. А она по-прежнему хохочет. В полумраке он различает
только огромные лихорадочно блестящие глаза да толстые губы, резко
обведенные помадой.
- Прошу тебя, - говорит комиссар.
- Проси получше!
- Ну умоляю.
- Скажи: умоляю тебя, Джузеппина, любовь моя!
- Умоляю тебя, Джузеппина, любовь моя!
Опираясь затылком о стену, выгнувшись всем телом, она по-прежнему
удерживает на расстоянии склонившегося к ней мужчину.
- Разрешишь завтра жене пойти со мной на пляж?
- Да.
- В купальном костюме?
- Да.
- Клянись!
- Клянусь.
- Клянись Мадонной.
- Клянусь Мадонной!
Джузеппина сгибает руки в локтях и разрешает себя поцеловать. И сама
умело отвечает на поцелуй. Он поласкал ее рукой, и она позволила себя
поласкать.
- Я буду ждать тебя в машине после бала, - говорит он.
- Нет, нас могут увидеть, - возражает она.
Roger Vailland. La loi. Пер. с фр. - Н.Жаркова.
В кн.: "Роже Вайян". М., "Прогресс", 1978.
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 September 2001
-----------------------------------------------------------------------
На углу Главной площади и улицы Гарибальди, прямо напротив дворца
Фридриха II Швабского находится претура Порто-Манакоре. Это пятиэтажное
здание с голым, скучным фасадом: в нижнем этаже - тюрьма, на втором -
полицейский участок, на третьем - суд, на четвертом - квартира комиссара
полиции, на пятом - квартира судьи.
В августе в час сиесты городок кажется вымершим. Одни лишь безработные,
"disoccupati", незанятые, не покидают обычного своего поста - подпирают
стены домов, выходящих на Главную площадь, словно застыли на месте и
молчат, вытянув руки по швам.
Из тюремных окон, прикрытых деревянным "намордником", доносится пение
арестантов:
Повернись, красотка, оглянись...
Безработные слушают пение арестантов, но сами не поют.
На пятом этаже претуры от пения арестантов просыпается в своей спальне
донна Лукреция.
Она просто великолепна, эта донна Лукреция: полулежит в постели,
опершись на локоть, в вырезе сорочки видна обнаженная грудь; черная грива
волос, спадающая ниже пояса, разметалась в беспорядке. На французский вкус
она, пожалуй, слишком крупна и дородна. А здесь, в южной итальянской
провинции, где женщина на сносях - объект самых пылких мужских вожделений,
она считается первой красавицей. Глаза у нее не так чтобы очень большие,
но зато всегда что-нибудь да выражают, причем выражают слишком явно все
движения души; в этот период ее жизни чаще всего - гнев, ненависть или на
худой конец неприязненное безразличие.
Когда десять лет назад сразу же после свадьбы муж привез Лукрецию в
Порто-Манакоре, все дружно стали звать ее "донна", хотя была она
всего-навсего супругой судейского чиновника низшего ранга и никто ничего
не знал о днях ее молодости, прошедших в большом городе Фоджа, где отец ее
был начальником канцелярии префектуры и имел чуть ли не десяток дочерей. В
Порто-Манакоре "донна" - это обязательно или дочь или супруга крупного
землевладельца, причем старинного рода. Но Лукрецию никто не звал ни
"signora", ни "signoria" - "ваша милость", как обычно уважительно
обращаются к нездешним. Слишком очевидно, что она именно донна, domina,
подобно римской императрице, хозяйка, госпожа.
Ее супруг, судья Алессандро, входит в спальню и направляется к жене.
Она отталкивает его.
- Совсем меня разлюбила, - вздыхает судья.
Она не отвечает, подымается, идет к окну, приоткрывает ставни. В лицо
ей ударяет удушливая волна зноя. Теперь арестанта затягивают
неаполитанскую "канцонетту", получившую премия" на последнем
радиофестивале. Донна Лукреция нагибается и видит руки, множество рук,
вцепившихся в тюремную решетку, до тут она замечает, как в темноте между
разошедшимися дощечками "намордника" на нее пялятся два огромных глаза.
Глядящий что-то говорит своим товарищам, блестят еще и еще чьи-то глаза;
пение разом смолкает, донна Лукреция чуть отодвигается от окна.
Теперь она смотрит прямо перед собой и уже не нагибается над
подоконником.
На террасе почтамта под сенью башни Фридриха II Швабского дремлют,
развалясь в шезлонгах, почтовые чиновники. От пола террасы к самому верху
башни карабкается по веревочкам вьюнок с большими бирюзовыми цветами.
Венчики свои вьюнок открывает на заре, а к пяти часам, когда их коснется
солнечный луч, закроет. И так каждое лето с тех самых нор, когда она,
молоденькая супруга судьи, переехала из Фоджи в Порто-Манакоре.
Безработные, подпирающие стены вокруг всей Главной площади, ждут, когда
появится какой-нибудь арендатор или управитель в наймет хоть одного
человека, пусть на любую работенку; но арендаторам и управителям редко
требуется помощь безработных, их семьи сами ухаживают за апельсиновыми и
лимонными плантациями и за чахлыми оливковыми деревьями, туго растущими на
здешней иссушенной зноем почве.
Справа от Главной площади рабочие развешивают электрические фонарики на
ветвях гигантской сосны (по преданию, посаженной еще Мюратом, маршалом
Франции и королем Неаполитанским). Нынче вечером муниципалитет дает для
курортников бал.
Площадь спускается террасами, а ниже порт и море. Донна Лукреция глядит
на море. С самого конца весны оно все такое же синее. Оно всегда здесь. И
целые месяцы даже не всплеснет.
Судья Алессандро подбирается к жене сзади, кладет ей ладонь на бедро.
- О чем думаешь? - спрашивает он.
Она оборачивается. Он ниже ее. За последние месяцы он совсем иссох,
брюки на нем болтаются. Она видит, что его бьет дрожь и на висках блестят
тяжелые капли пота.
- Ты, очевидно, хинин забыл принять! - напоминает она.
Он подходит к туалетному столику, наливает из кувшина воды в стакан для
чистки зубов, проглатывает две розовые пилюльки. Его треплет малярия, как
и большинство здешних жителей.
- Никогда ни о чем не думаю, - добавляет она.
Судья Алессандро удаляется в свой кабинет и открывает толстый том,
книготорговец в Фодже специально для него разыскал и выслал почтой этот
труд: Альберто дель Веккьо, "Законодательство императора Фридриха II.
Турин. 1874". Фридрих II Швабский, император Римской империи, король
Неаполитанский, Сицилийский и Апулийский XIII века, - любимый герои судьи.
Он ложится на узенькую кушетку - теперь, когда донна Лукреция потребовала
себе отдельную спальню, приходится довольствоваться этим малоудобным
ложем.
В соседней комнате шумно ссорятся дети. Служанка, должно быть, спит
себе на холодке - или на лестничной площадке, или в канцелярии суда; летом
после полудня в ее каморке под самой крышей буквально нечем дышать. Донна
Лукреция проходит в детскую и молча водворяет там порядок.
Сейчас арестанты затягивают песенку из репертуара Шарля Трене, слов они
не понимают, и она звучит в их исполнении по-простонародному уныло.
Летними вечерами громкоговоритель, установленный на Главной площади,
передает всю программу итальянской радиостанции "Секондо", так что
репертуар арестантов неистощим.
- Дай потрогать, - молит Тонио.
Он тянет руку к грудям, задорно распирающим ткань полотняного платьица.
Мариетта ударяет его по руке.
- Ну просят же тебя, - твердит он.
- А я не желаю, - говорит она.
Он заталкивает ее в тенистое местечко, под крыльцо дома с колоннадами.
Августовское солнце, solleone, лев-солнце, немилосердно жжет топкую
низину. В доме все еще спят свинцовым сном сиесты.
Тонио удается стиснуть запястье девушки, он прижимает ее к стене и
наваливается всей тяжестью.
- Отцепись, а то сейчас людей позову.
Она отбивается и наконец отталкивает его. Но он по-прежнему жмется к
ней.
- Мариетта, - шепчет он, - Мариетта, ti voglio tanto bene, я так тебя
люблю... дай хоть потрогать...
- Можешь с моей сестрой такими пакостями заниматься!
- Если хочешь, я все брошу... детей, жену, дона Чезаре... увезу тебя на
Север...
Мария, жена Тонио, старшая сестра Мариетты, появляется на крыльце. За
шесть лет Тонио ухитрился сделать ей пятерых ребятишек; живот у нее
сползает чуть не до колен, груди сползают на живот.
- Опять ты к ней вяжешься! - кричит она.
- Тише, дона Чезаре разбудишь, - отзывается Тонио.
- А ты, - кричит Мария, обращаясь к Мариетте, - а ты зачем к нему
лезешь?
- Ничего я не лезу, - огрызается Мариетта. - Он сам мне проходу не
дает.
- Вы же дона Чезаре разбудите, - пытается утихомирить женщин Тонио.
Джулия, мать Марии и Мариетты, тоже появляется на крыльце. Ей еще
пятидесяти нет, но вся она какая-то уродливо-скрюченная, совсем как те
корни кактуса-опунции, которые море выбрасывает на прибрежный песок;
ссохшая, худющая, лицо желтое, а белки глаз, как у всех маляриков,
красные.
- Очень-то мне нужен твой муженек, - кричит Мариетта. - Он сам ко мне
все время пристает.
Теперь на Мариетту набрасывается и Джулия.
- Если тебе здесь не нравится, - кричит она дочери, - бери да уходи
отсюда.
Мариетта вскидывает голову, в упор смотрит на мать, потом на сестру.
- Орите хоть до утра, - говорит она, - я все равно к ломбардцу не
пойду.
- Конечно, тебе приятнее чужих мужей отбивать, - кричит старуха Джулия.
Между колоннами на втором этаже открываются ставни. На балкон выходит
дон Чезаре. В мгновение ока воцаряется тишина.
Дону Чезаре семьдесят два года; со времени своей службы в королевском
кавалерийском полку (в конце первой мировой войны) он почти не изменился,
разве что раздобрел немного; держится все так же прямо и по-прежнему
считается в округе лучшим охотником.
За спиной дона Чезаре вырисовывается в полутьме спальни силуэт Эльвиры.
Эльвира тоже дочь старухи Джулии. Марии - двадцать восемь, Эльвире -
двадцать четыре, Мариетте - семнадцать. И Джулия и Мария в свое время
побывали наложницами дона Чезаре. Теперь ложе с ним делит Эльвира.
Мариетта еще девушка.
- Слушай меня, Тонио, - начинает дон Чезаре.
- Слушаю, дон Чезаре, - отзывается Тонио.
И подходит ближе к балкону. Он босой, штаны латаны-перелатаны, рубашки
на нем вообще нет, зато белая куртка накрахмалена до лоску. Дон Чезаре
требует, чтобы все его доверенные люди щеголяли в безукоризненно белых
куртках. С тех пор как Тонио женился на Марии, он стал доверенным лицом
дона Чезаре.
С балкона дону Чезаре видна вся топь, а за ней озеро, среди камышей и
зарослей бамбука оно прокладывает себе дорогу к морю и омывает площадку
перед крыльцом дома с колоннами; а дальше песчаные отмели перешейка, а еще
дальше бухта Порто-Манакоре. Дон Чезаре глядит на море, которое долгие
месяцы даже не всплеснет.
- Слушаю вас, дон Чезаре, - повторяет Тонио.
Джулия с Марией входят в дом. Легко шагая, Мариетта исчезает среди
зарослей бамбука; она держит путь к камышовой хибарке: в таких хибарках
живут о семьями рыбаки дона Чезаре.
- Ну так вот, - обращается к Тонио дон Чезаре, - поедешь сейчас в
Порто-Манакоре.
- Поеду сейчас в Манакоре, - повторяет Тонио.
- Зайдешь на почту... потом к дону Оттавио... Потом в контору "Соль и
табак".
Тонио повторяет каждое слово, желая показать, что он все отлично понял.
- Ничего не забудешь? - спрашивает дон Чезаре.
Тонио опять слово в слово повторяет все поручения.
- Как же я доберусь до Манакоре? - спрашивает Тонио.
- А как ты сам рассчитывал добраться? - спрашивает дон Чезаре.
- Может, взять "ламбретту"? - рискует на всякий случай Тонио.
- Если тебе так уж хочется, бери "ламбретту".
- Спасибо, дон Чезаре.
- А сейчас я иду работать, - заявляет дон Чезаре. - Скажи своим, чтобы
не шумели.
- Будут молчать как миленькие, - говорит Тонио. - Уж поверьте на слово.
Час сиесты прошел. Дон Чезаре видит, как его рыбаки выходят из своих
камышовых хижин, разбросанных в топкой низине, и направляются к площадке,
где сохнут их сети. Потом он удаляется к себе в спальню, а оттуда проходит
в залу, отведенную под коллекцию древностей.
Тонио входит в большую нижнюю залу, где сидят его женщины.
- Мария, - командует он, - принеси башмаки.
- Башмаки? - переспрашивает Мария. - На что тебе башмаки?
- Дон Чезаре разрешил мне взять его "ламбретту"!
- А почему это дон Чезаре разрешил тебе взять его "ламбретту"?
- Он меня в Манакоре посылает.
- А ты что, не можешь до Манакоре пешком дойти, что ли?
- Он мне велел взять его "ламбретту".
- Он ведь работает, как бы ему шум мотора не помешал, - говорит Мария.
- Всю жизнь он моторов терпеть не мог, - подхватывает старуха Джулия. -
Если бы не правительство с его приказами, никогда бы дон Чезаре не
потерпел, чтобы здесь рядом шоссе прокладывали.
- Сегодня у него хорошее настроение, - поясняет Эльвира. - Нынче утром
рыбак ему какую-то древность притащил.
Возвращается Мариетта, она принесла рыбы на ужин. Кладет рыбу у камина
в углу просторной залы. Потом облокачивается на подоконник спиной к
присутствующим. Белое полотняное платьице, доходящее до колен, надето
прямо на голое тело.
Мария идет за башмаками Тонио, они висят на балке, а рядом ее башмаки,
и башмаки Эльвиры, и башмаки Мариетты; женщины надевают обувь только в
праздничные дни или когда идут к мессе в Порто-Манакоре.
Тонио поглядывает на Мариетту, она стоит к нему спиной, облокотясь о
подоконник.
Возвращается Мария с башмаками.
- На что это ты так уставился? - спрашивает она мужа.
- Обуй-ка меня, - приказывает Тонио.
Он садится на лавку перед господским столом, столешница вытесана из
одной огромной оливковой доски. Кроме самого дона Чезаре, никто не имеет
права пользоваться массивным неаполитанским креслом XVIII века с
позолоченными затейливыми деревянными подлокотниками в виде китайских
уродцев.
- Видать, дон Чезаре совсем ума лишился, раз позволил тебе взять свою
"ламбретту", - говорит Мария. - Один бог знает, куда ты на ней укатишь и в
котором часу вернешься.
Мария опускается перед мужем на колени и надевает на него башмаки.
- Вот если встречу дона Руджеро, - заявляет Тонио, - так я ему покажу,
кто быстрее: наша "ламбретта" или его "веспа".
- Значит, верно, что дон Чезаре позволил тебе взять свою "ламбретту"? -
бросает не оборачиваясь Мариетта.
- А почему бы дону Чезаре не позволить мне взять его "ламбретту"? Ведь
я его доверенное лицо.
Тонио смотрит на Мариетту. Лучи клонящегося к закату солнца скользят по
бедрам девушки, и сейчас отчетливо видна теневая ложбинка, разделяющая ее
ягодицы, там, где примялась белая ткань.
- А я тоже умею ездить на мотороллере, - объявляет Мариетта.
- Кто ж это тебя научил? - спрашивает Тонио.
- Надеюсь, ты не окончательно ополоумел и не дашь ей вести "ламбретту"
дона Чезаре? - обращается к Тонио Мария.
- Заткнись, женщина, - говорит Тонио.
Он подымается, идет в конюшню, выводит оттуда "ламбретту" и на площадке
перед домом берет ее на тормоз. Женщины идут за ним следом. Изо всех углов
высыпают ребятишки. Рыбаки бросают сматывать сети и тесно окружают
мотороллер.
- Воды принесите, - командует Тонио.
Мария и Джулия зачерпывают полные ведра в водосливе озера. Тонио одним
махом выплескивает воду на колеса и на крылья мотороллера. Потом протирает
"ламбретту" кусочком замши, доводит ее до блеска.
- Выходит, значит, - говорит один из рыбаков, - дон Чезаре разрешил
тебе взять его "ламбретту"...
- А что же тут такого? - отвечает Мария.
Мариетта держится в стороне, у крыльца.
Тонио нажимает на кнопку карбюратора, подкачать бензина. Потом
проверяет рычаг скорости, чтобы тот был в нейтральном положении. С
задумчивым видом регулирует подачу газа.
Рыбаки еще плотнее окружают мотороллер, дети шмыгают у них под ногами.
Теперь Тонио нажимает на педаль сцепления. Раз, другой, и мотор
начинает работать. Тонио передвигает рычаг, и мотор взревывает, работает
на полную мощность, затихает.
- Хороша штучка! - восхищается рыбак.
- Работает не хуже "веспы", - подтверждает другой.
- А все-таки уж если иметь мотороллер, так лучше "весну", - говорит
третий.
- Раз дон Чезаре купил себе "ламбретту", - возражает первый, - значит,
он навел справки, какой мотороллер самый лучший.
Тонио отпускает тормоз, садится на седло. Он снова заводит мотор.
К мотороллеру быстро подходит Мариетта.
- Прокати меня, - говорит она.
- Вот видишь, видишь, сама к нему лезешь! - кричит Мария.
- Больно-то он мне нужен, - отвечает Мариетта. - Просто я хочу
прокатиться на "ламбретте".
Она кладет обе ладони на руль.
- Тонио, - просит она, - ну позволь мне сесть сзади.
Мария, которая стоит по ту сторону мотороллера, не спускает с обоих
глаз.
- Надо у дона Чезаре разрешения спросить, - мнется Тонио.
- Дон Чезаре разрешит, - уверяет Мариетта.
- Это как сказать.
- Пойду спрошу у него разрешения.
- Нет, вы только посмотрите на нее, - возмущается Эльвира, - теперь она
уже дону Чезаре мешать будет.
- Ты сама рассуди, - говорит Тонио, - ведь дон Чезаре, когда работает,
не позволяет его беспокоить.
- Но ведь ты же его доверенное лицо, верно или нет? - не сдается
Мариетта. - Прокати!
- Это точно, я лицо доверенное, - подтверждает Тонио. - Но мне, знаешь,
какие важные поручения даны. Поэтому-то дон Чезаре и позволил мне взять
его "ламбретту". Ну сама сообрази: разве берут кататься девушку, когда
дела надо делать?
Мариетта убирает с руля руки и отходит прочь.
- Ты просто баба! - кричит она.
Круто повернувшись, она идет к крыльцу.
Тонио дает газ, мотороллер трогается с места и катит по бамбуковой роще
в направлении моста.
Рыбаки смотрят вслед Мариетте, подымающейся по ступенькам крыльца. Они
перебрасываются шутками, нарочно но понижая голоса, чтобы ей было слышно.
- Мужика хочет, - замечает один.
- А раз мужика не имеется, - подхватывает второй, - и "ламбретта"
сойдет.
- А как же! Такой мотороллер - штучка солидная, - замечает третий.
Все трое хохочут, не спуская глаз с Мариетты, а у нее от быстрой ходьбы
подол платья липнет к бедрам.
На верхней ступеньке крыльца она останавливается и бросает рыбакам:
- Идите-ка, мужики, лучше к вашим козам!..
Про жителей низины ходит слух, что они предпочитают развлекаться с
козами, нежели с собственными женами.
Мариетта входит в дом. Слышно, как "ламбретта", прогремев по мосту,
катит за завесой бамбука вдоль водослива.
Сиеста комиссара полиции Аттилио затянулась дольше обычного. Разбудили
его дети судьи Алессандро и донны Лукреции, поднявшие шум на верхнем
этаже.
Не надев рубашки, он подошел прямо к туалетному столику, опрыскал из
пульверизатора лавандовой водой щеки и подмышки. Это красивый мужчина лет
под сорок. Он всегда тщательно причесан и смачивает волосы новым
обезжиренным американским составом, чтобы они красиво лежали волнами.
Глаза у него большие, черные, темные подглазники доходят чуть ли не до
половины щек. Он надевает белоснежную рубашку: его жена Анна аккуратно
разложила ее на комоде; летом он дважды в день меняет рубашки... Галстук
он выбирает с толком - чтобы подходил к легкому полотняному костюму.
Одеваясь, мурлычет песенку Шарля Трене, которую недавно распевали
арестанты, но он-то слова понимает, недаром учился в лицее французскому
языку; он лиценциат права.
Надев пиджак, он одергивает полы, чтобы сидело безупречно. Втыкает в
петлицу цветок гвоздики - на окне горшок с древовидной гвоздикой.
Потом проходит в гостиную, где его жена Анна и дочь торговца скобяным
товаром с улицы Гарибальди Джузеппина усердно вяжут.
Анна мягкая, жирноватая, белокурая. Отец ее был судьей города Лучеры,
прославленного во всей провинции города юристов неподалеку от Фоджи; семья
эта пользовалась и пользуется уважением с незапамятных времен; их фамилия
встречается еще в архивах XIII века; судья Алессандро уверяет, что они
ведут род от одного из швабов, которых привел с собой император Фридрих
II, когда он сделал Лучеру столицей своего королевства в Южной Италии.
Джузеппина - худощавая брюнетка, глаза у нее блестят, как у всех
маляриков. Правда, она не пожелтела от болезни, как судья и Джулия дона
Чезаре; кожа у нее матовая, цвета терракоты. Все тот же судья утверждает,
что она прямой потомок сарацин, которых Фридрих II вооружал для борьбы
против папы, когда перестал доверять своим собственным рейтарам; рота
сарацин как раз и была размещена в Порто-Манакоре.
Джузеппина вяжет на спицах лифчик - толстую полоску, нечто
спиралеобразное, цель его - увеличить грудь и подчеркнуть кончики сосков;
в нынешнем году на всех итальянских пляжах задают тон Лоллобриджида и Софи
Лорен.
- Синьор комиссар, - обращается к вошедшему Джузеппина, - хотите
доставить мне удовольствие?
- Да разве я хоть раз в жизни тебе в чем-нибудь отказывал? - смеется
комиссар.
- Ну скажите, что согласны.
- Обещай ей, - добавляет Анна.
- Вижу, вижу, уже столковались здесь без меня, - говорит комиссар. -
Очевидно, за мороженым послать?
- Мороженым мы и без вас можем полакомиться, - хохочет в ответ
Джузеппина. - Нет, вот о чем я хочу вас попросить: разрешите завтра
синьоре Анне пойти со мной утром на пляж.
- Да, да, - подтверждает Анна.
- Анна и без того ходит с детьми и с тобой на пляж, когда ей только
заблагорассудится, - отвечает комиссар.
- Вы отлично понимаете, что я имею в виду, - не отстает Джузеппина.
- Тогда говори, в чем дело.
- Разрешите ей со мной выкупаться.
- Ах, так вот что вы тут надумали!
- Значит, да?
- Значит, нет, - сухо бросает он.
- Теперь только одни деревенские женщины не купаются, - замечает
Джузеппина.
- Ну скажи, на кого я похожа в халате, когда все дамы сейчас носят
купальные костюмы? - возмущается Анна.
- В нынешнем сезоне, - подхватывает Джузеппина, - даже жена адвоката
Сальгадо и та решилась купаться...
- И щеголяет в купальном костюме с вырезом до самой попы, - говорит
Анна.
- А вот донна Лукреция не купается, - произносит комиссар, - и, уверен,
по этому поводу историй не разводит.
- Лукреция! - восклицает Анна. - Мы, видите ли, слишком гордые, чтобы
купаться в Манакоре. Не уверена даже, что она до Римини снизойдет. Ей
подавай прямо Венецию.
- Значит, вы боитесь, что вашу жену увидят в купальном костюме? -
спрашивает Джузеппина.
- Это уж мое дело!
Джузеппина вперяет свой лихорадочно блестящий взгляд прямо в глаза
комиссара Аттилио.
- Мы еще к этому разговору вернемся, - обещает она.
- Ух ты, негодница, - говорит он.
- Что это с вами обоими? - спрашивает Анна.
- Ваш муж ужасно отсталый человек, - заявляет Джузеппина. - Не желает,
чтобы вы шли в ногу со временем. Если бы мог, заточил бы вас в монастырь.
Вам куда счастливее в Лучере жилось.
- Что верно, то верно, - вздыхает Анна.
- Тебе, конечно, было бы на руку, если бы она туда вернулась, -
обращается комиссар к Джузеппине.
- Я бы сама с ней охотно туда поехала.
- Ну это еще вопрос.
- Да успокойтесь вы оба, - замечает Анна.
Гостиная обставлена в неаполитанском стиле конца прошлого века. Высокие
и узкие кушетки и кресла, мраморный столик на ножках а-ля Людовик XVI,
плотные занавески красного плюша. Одна стена сплошь затянута вышитыми
шпалерами, где полно тигров и львов. Высокое зеркало в позолоченной
гипсовой раме, задрапированное красным плюшем и украшенное искусственными
цветами, водружено на широкогорлую китайскую вазу. У подножия статуи
Мадонны помещена старинная масляная лампа, но вместо горелки в нее
вставлена алая электрическая лампочка, которую не тушат круглые сутки. Вся
эта обстановка - приданое Анны и привезена из Лучеры.
- Опять лампочка Мадонны перегорела, - говорит комиссар.
Он подходит к статуе, осеняет себя крестным знамением, вывинчивает
лампочку и, приоткрыв ставни, рассматривает ее волоски на свет. В комнату
вместе с дыханием зноя врывается пение арестантов.
- Приходится уже десятую лампочку менять, - замечает комиссар.
Анна вытягивает мизинец и указательный палец в виде рожков -
классическое заклятье от дурного глаза.
- В доме что-то есть, - говорит она.
- И это что-то идет на пользу электрикам, - замечает Джузеппина.
- Ты еще! - обрывает ее комиссар. - Ты ведь ни во что не веришь.
Джузеппина заворачивает в старый номер "Темно" свое вязание.
- Верю, во что нужно верить, - возражает она.
Комиссар Аттилио притрагивается к паху - тоже помогает против сглаза.
- Я вас напугала, синьор комиссар? - спрашивает Джузеппина.
И смеется. Она зубастая, как негритянка, зубы у нее желтые.
- Мне надо еще в комиссариат заглянуть, - говорит дон Аттилио.
- Много у тебя работы? - осведомляется Анна.
- Да вот это дело с швейцарским туристом...
- Ах тот, у которого украли полмиллиона лир?
- Да, - говорит комиссар, - неподалеку от виллы дона Чезаре.
- Да кто же это оставляет просто так в машине полмиллиона лир? -
удивляется Анна.
- И кто же это проводит ночь в низине? - смеется комиссар. - Недолго и
малярию подцепить.
- Ну, я тоже иду, - говорит Джузеппина.
- Уже уходишь? - спрашивает Анна.
- Мне еще надо платье к вечеру выгладить.
- А ты сегодня идешь на бал? - спрашивает комиссар.
- У меня, слава богу, нет мужа, некому меня в заточении держать.
- Только, пожалуйста, не заводите опять споров, - проси! Анна.
Комиссар с Джузеппиной выходят вместе.
Претура помещается в старинном дворце, построенном еще Анжуйскими
королями, напротив дворца Фридриха II Швабского, после того как сын
последнего, король Манфред, был разбит анжуйцами. На лестничных переходах
то и дело попадаются какие-то темные закоулки.
Комиссар Аттилио заталкивает Джузеппину в угол, обнимает ее.
- Поцелуй меня, - просит он.
- Нет, - отказывается она.
Вытянув обе руки, упершись ладонями ему в грудь, Джузеппина отпихивает
Аттилио. Но так как для этого ей приходится прогнуться, она прижимается к
нему всем животом. И хохочет.
- Один поцелуй, только один поцелуй, - не отстает он.
- Нет, - отвечает она.
- Почему же вчера да, а сегодня нет?
- Это как получится.
Комиссару никак не удается согнуть худенькие руки, упершиеся ему в
плечи и удерживающие его на почтительном расстоянии - у Джузеппины энергии
хватит на двоих. А она по-прежнему хохочет. В полумраке он различает
только огромные лихорадочно блестящие глаза да толстые губы, резко
обведенные помадой.
- Прошу тебя, - говорит комиссар.
- Проси получше!
- Ну умоляю.
- Скажи: умоляю тебя, Джузеппина, любовь моя!
- Умоляю тебя, Джузеппина, любовь моя!
Опираясь затылком о стену, выгнувшись всем телом, она по-прежнему
удерживает на расстоянии склонившегося к ней мужчину.
- Разрешишь завтра жене пойти со мной на пляж?
- Да.
- В купальном костюме?
- Да.
- Клянись!
- Клянусь.
- Клянись Мадонной.
- Клянусь Мадонной!
Джузеппина сгибает руки в локтях и разрешает себя поцеловать. И сама
умело отвечает на поцелуй. Он поласкал ее рукой, и она позволила себя
поласкать.
- Я буду ждать тебя в машине после бала, - говорит он.
- Нет, нас могут увидеть, - возражает она.