Роже Вайян. Закон

хорошая еда, настоящая хорошая еда, в ресторане...
- Спасибо, отец, - отозвался Франческо.
- А в Беневенто можешь поехать на автобусе, который после обеда идет.
- Хорошо, поеду, - согласился Франческо.


На следующее утро в девять часов пятьдесят минут, как раз когда
прибывает автобус Порто-Альбанезе - Порто-Манакоре - Фоджа, официант из
"Спортивного бара", Джусто, находился в кабинете комиссара полиции.
Помощник комиссара провел его к своему патрону и тоже принял участие в
разговоре.
Автобус останавливался на Главной площади на углу улицы Гарибальди,
перед зданием претуры. Из автобуса высыпали крестьяне с мешками,
корзинками, плетушками для живности. А манакорцы ждали, когда вылезут
пассажиры, чтобы штурмом занять свободные места; замешкавшимся приходилось
всю дорогу стоять. Водитель залез на крышу автобуса, его напарник - на
заднюю лесенку автобуса и укладывал чемоданы и узлы.
Безработные покинули свой обычный пост на Главной площади и плотно
обступили автобус, отчасти из любопытства, отчасти каждый в надежде, что
именно на него упадет взгляд арендатора, прибывшего в город, чтобы найти
себе работника (между Порто-Альбанезе и Порто-Манакоре автобус обслуживает
горные поселки и зону плантаций).
Сынки знатных манакорских семейств топчутся у входа в "Спортивный бар"
в надежде подстеречь молоденькую крестьяночку, прибывшую в город за
покупками, за которой они и будут таскаться из улицы в улицу. Конечно, не
слишком-то много шансов ее тронуть, разве что сумеешь столкнуться с ней и
как бы случайно зацепить ее (если умело размахивать на ходу руками, можно
даже ущипнуть за ягодицу, что зовется у них "мертвой хваткой"); потом надо
сразу же отскочить в сторону и сказать: "Прошу прощения, синьорита", а
орава наблюдающих за этим маневром юнцов ржет во все горло. Но еще более
приятно и даже, пожалуй, еще более волнует другое: идти за крестьяночкой
следом и шептать ей на ухо разные чудовищные непристойности - эти
деревенские простушки до того смущаются, что не смеют ни осадить
преследователя, ни пожаловаться на него городским стражникам. Только
краснеют и ускоряют шаг. А преследователь передает ее следующему.
Гуальони шныряют в толпе в надежде поживиться, высматривают
какого-нибудь пастуха-горца, приехавшего за покупками, - этот наверняка
растеряется в непривычной обстановке. Стражники с дубинками в руках следят
за гуальони. За своими "намордниками" в нижнем этаже претуры арестанты
распевают модную песенку, услышанную по радио.
И так при каждом прибытии автобуса.
Из окна своего кабинета, находящегося как раз над тюрьмой, комиссар
Аттилио может наблюдать за всеми фазами разыгрываемого внизу спектакля,
подчас весьма поучительного и неизменно занятного, особенно вечером, когда
приходит автобус из Фоджи - рейс, специально приуроченный к прибытию
поездов из Рима и Неаполя, с которым приезжают в Порте-Манакоре новые
партии курортниц (через свою секретную службу он завтра же узнает, в каком
отеле или в каком частном доме они остановились; для такого донжуана, как
комиссар, большая удача - иметь столь выгодно расположенный служебный
кабинет и хорошо налаженную осведомительную сеть, таким образом, он, как
правило, первым может засечь дичь и узнать, где она гнездится; но сейчас,
когда он подпал под закон Джузеппины, комиссар потерял вкус к охоте такого
рода, вернее, почти совсем потерял, осталось его ровно столько, сколько
требуется, чтобы доказать самому себе, что он, мол, пока еще настоящий
мужчина).
- Рыжей кожи, - описывал Джусто, - инициалы "М.Б.", золотые, врезаны в
кожу.
- Бумажник швейцарца, - уточнил помощник.
- Глупости, - оборвал его комиссар Аттилио. - Во-первых, Бриганте не
такой человек, чтобы мараться с подобными делами. Во-вторых, в день кражи
он находился в Фодже. В-третьих, с какой стати ему было совать тебе под
нос этот самый бумажник?
- А я вам говорю то, что сам видел, - не сдавался Джусто. - Видел из-за
стойки, как вас сейчас вижу...
Крестьяне уже сошли. Теперь на приступ бросились манакорцы. Маттео
Бриганте с сыном вышли из дворика, прилегавшего к дворцу Фридриха II
Швабского, и не спеша направились к автобусу.
На Франческо светло-серый, полотняный костюм, самый неброский из всех
его туалетов, белая рубашка и черный галстук. Мать было удивилась, почему
он так скромно оделся.
- Беневенто настоящий город, - пояснил сын, - там неудобно одеваться,
как на пляже.
На самом же деле он подумал, что Лукреция непременно будет смотреть
из-за полузакрытой ставни на его отъезд, и ему хотелось порадовать ее
своим послушанием и неуклонным следованием ее советам. Но так как после
посещения директора, будущего своего начальника, он не прочь был сделать
passeggiata, прошвырнуться под аркадами Турина, где, по словам очевидцев,
очень шумно и оживленно, в чемодане он вез костюмы и рубашки, более
отвечающие его личному представлению об элегантности.
Маттео Бриганте шагал рядом с сыном, ниже его чуть ли не на голову, но
зато более подтянутый, в белых полотняных брюках с безукоризненной
складкой, в синем двубортном пиджаке и, как всегда, при галстуке бабочкой.
Такая манера одеваться осталась у него еще со времен службы на флоте и
весьма годилась, по его мнению, для встреч с деловыми людьми.
- Вот посмотрите сами, - сказал Джусто. - Он знает, что спекся. И
смывается.
- Задержать его? - спросил помощник комиссара.
- Это еще что за глупости! - воскликнул комиссар.
- А ведь действительно похоже, что он смывается, - не отставал
помощник. - Даже чемодан взял, только велел сыну нести.
- Человек с таким состоянием, как у пего, - проговорил комиссар, - не
будет улепетывать из-за чужого бумажника.
- Вот именно потому-то он и уматывает, что бумажник не его, -
воскликнул помощник комиссара. - Вы сами, шеф, это сказали.
И он раскатисто захохотал.
- Все это на мою голову свалится, - вздохнул Джусто. - Если только он
узнает, что на него донес я...
- Ладно, хватит, - оборвал комиссар. - Можете идти и держите язык за
зубами. Когда Бриганте вернется, я сам его допрошу.
Помощник и Джусто вышли в соседнюю комнату.
- Ясно, - заметил помощник. - Если у Бриганте будут неприятности, где
же тогда моему шефу своих бабенок принимать...
- Все это на мою голову свалится, - плакался Джусто.
- Бриганте о моем шефе, надо полагать, тоже немало знает.
- Да он же мне клеймо поставит, - хныкал Джусто. - Самому поставили,
так он на мне отыграется.
- Ладно, предоставь мне действовать, - сказал помощник.
Маттео Бриганте с сыном вошли в автобус последними.
Шофер освободил место для их чемодана. Двое каких-то типов, обязанных
Бриганте, сразу же поднялись и уступили свои места отцу и сыну, и они
преспокойно уселись. Автобус тронулся. Безработные разошлись и заняли свой
пост вдоль стен домов, выходящих на Главную площадь. Арестанты грохнули:
"Поговори со мною о любви..."
Помощник комиссара отправился к судье Алессандро.


В одиннадцать часов комиссар Аттилио в свою очередь тоже зашел в суд,
чтобы поговорить с судьей о делах, находящихся на предварительном
следствии.
- А как там со швейцарцем?.. - спросил судья.
- Да ничего нового.
Уже третий день судью трепала малярия. Глаза желтые, блестевшие от
лихорадки, на лбу капли пота, ворот рубашки расстегнут, пиджачок
шерстяной, а все-таки зубы выбивают дробь.
- А мне как раз говорили, что бумажник видели.
- Сплетни, caro amico.
- Мне говорили, - прервал судья, - мне как раз говорили, что официант
"Спортивного бара" видел вчера бумажник швейцарца в руках Маттео Бриганте.
- Мой помощник бредит, - улыбнулся комиссар. - Пускай себе псы брешут.
Ведь вся эта история никакой критики не выдерживает.
Судья выпрямился, оперся обеими ладонями о край стола, руки у него
тряслись.
- Вы не уважаете правосудие, комиссар...
Комиссар сидел в кресле, скрестив ноги, напротив судьи, по другую
сторону стола. Он воздел обе руки к небу:
- Потише, Алессандро, потише...
- Позавчера вы устроили политический шантаж честному рабочему,
требовавшему паспорт, на что он имеет полное право. Сегодня вы покрываете
преступление рецидивиста, рэкетира, вашего друга, вашего...
- Прошу вас, Алессандро...
Рогоносец, думал комиссар о судье, злобится, как все рогоносцы. Он уже
знал, что донна Лукреция накануне провела четыре часа в сосновой роще.
Правда, он еще не знал с кем. Но скоро узнает. Не будет же молодая женщина
одна торчать в сосновой роще целых четыре часа.
Юбочник, думал судья о комиссаре, юбочник, да еще у шлюхи на поводу.
Ему уже рассказали о том, как Джузеппина осрамила вчера комиссара Аттилио
на глазах всего города, собравшегося на пляже. Развращенный, испорченный
тип, взяточник, как все эти юбочники.
Судья опустился в кресло.
- Слушайте меня, комиссар... В качестве судьи, которому прокурорский
надзор приказал разобрать жалобу, принесенную неким Х... у которого
украли...
Он заполнил ордер на обыск квартиры Маттео Бриганте о целью обнаружения
бумажника, который накануне видели у него в руках.
Комиссар запротестовал - они же оба поставят себя в дурацкое положение.
Но судья предупредил, что, ежели его приказ не будет немедленно выполнен,
он сообщит об этом в лучерскую прокуратуру.
Обыск начался во второй половине дня, и производили его комиссар,
помощник комиссара и двое полицейских. Сначала они долго извинялись перед
синьорой Бриганте: пусть она непременно передаст мужу, что они действуют
по приказу судьи Алессандро. Они поверхностно осмотрели квартиру, главным
образом стараясь не устроить беспорядка, и всячески обращали на это
внимание хозяйки дома. И в самом деле, если бы Маттео Бриганте и впрямь
совершил кражу, во что они ни минуту не верили, то не стал бы он держать
бумажник у себя дома.
- Мне остается только извиниться перед вами, - обратился комиссар к
синьоре Бриганте.
- Простите, шеф, - вмешался помощник... - Нам было указано, чтобы мы
осмотрели и башню, коль скоро синьор Бриганте снимает также и ее.
Комиссар молча пожал плечами. Полицейские переглянулись. Дело в том,
что именно они уговорили судью упомянуть в ордере на обыск также и башню,
они сгорали от любопытства посмотреть гарсоньерку их шефа, о существовании
которой подозревал весь город и о которой сами они кое-что знали со слов
посещавших ее женщин, но которую никто никогда не видел.
- По-моему, в башню можно пройти отсюда, - сказал помощник комиссара,
указывая на массивную дубовую дверь с затейливым замком.
Ключа у синьоры Бриганте не оказалось. Пришлось сбегать за слесарем.
Комиссар уселся в плетеное кресло, выбрал прелюд Шопена и включил
проигрыватель, как бы желая подчеркнуть ту пропасть, что отделяет его от
подчиненных, признававших лишь оперу да канцонетты. Наконец вся четверка
забралась наверх и зашагала по галерейке, во главе процессии - помощник
комиссара, шествие замыкал сам комиссар, за которым плелась синьора
Бриганте и двое понятых.
В таком порядке они и вошли в восьмиугольную залу, занимавшую весь
четвертый этаж башни Фридриха II Швабского, а потом пробрались в уголок,
отгороженный коврами, приобретенными в Фодже у торговца случайными вещами,
и кое-как обставленный, где Бриганте насиловал девиц, а комиссар Аттилио
развращал, так ему самому по крайней мере казалось, жен манакорской знати.
Первым делом они обнаружили портсигар, забытый здесь комиссаром, тот
самый портсигар, который они десятки раз видели в руках своего шефа.
- Смотрите-ка, шеф. Бриганте и вас тоже обокрал, - воскликнул помощник.
Конечно, сказано это было ради красного словца. Никто не верил, что
портсигар был украден. Но его присутствие здесь свидетельствовало о тайных
оргиях их шефа, комиссара Аттилио.
Узрев эту бесспорную улику, помощник и двое полицейских почти не
старались скрыть своего ликования. Как будто поймали с поличным самого
комиссара. Теперь ему придется подчиняться их закону, хотя до сего времени
он долгие годы заставлял их подчиняться своему. Они совсем забыли и о
присутствии синьоры Бриганте, и о ждущей их мести самого Маттео. Желая
якобы поиздеваться над Бриганте, они могли сколько душе угодно издеваться
над собственным шефом в его же присутствии. Они потрогали металлическую
кровать, расписанную гирляндами на венецианский манер:
- Ах он, разбойник, скольких же он сюда повалил.
И стали перечислять всех любовниц, приписываемых комиссару, под видом
любовниц Бриганте.
- Он их так... он им эдак... А они ему...
Теперь они уже даже не пытались сдержать своего восторга.
Под предлогом поисков бумажника они перетрогали все подряд, но особенно
им приглянулись туалетные принадлежности: вертя их в руках, они громко
делились своими соображениями относительно эротического применения каждой
отдельной вещицы.
В приступе циничного самозабвения помощник комиссара взгромоздился на
инкрустированный столик и стал так и этак поворачивать стенное зеркало,
"чтобы посмотреть, что можно видеть с постели". Но не устоял, зашатался и
рухнул на пол вместе со столиком.
Вот тут-то все присутствующие и увидели бумажник швейцарца, спрятанный
под столешницей инкрустированного столика.
Впрочем, невозможно было его не увидеть. Прикреплен крест-накрест двумя
ленточками лейкопластыря (совсем как повязка на заклейменной щеке
Бриганте) к самой середине перевернутой столешницы. Рыжей кожи, с золотыми
инициалами "М.Б.", врезанными в кожу, - словом, точь-в-точь такой, каким
он был описан в ордере на обыск.
Воцарилось молчание. Только сейчас полицейские сообразили, как
изощренно будет мстить им Маттео Бриганте. Карьера любого из них могла
кончиться в любую минуту именно из-за того, что они совершили бестактность
в отношении самого рэкетира.
Молчание прервал комиссар Аттилио.
- Что ж, взялся за гуж... - проговорил он.
Теперь, когда бумажник очутился в его руках, судья Алессандро тут же
выписал ордер на арест и по телефону поставил об этом в известность
полицию Фоджи, где, по всей вероятности, находился Бриганте, а также и
прокуратуру Лучеры.
Маттео Бриганте с сыном позавтракали в Фодже, в отеле Сарти, за
маленьким столиком в зале с кондиционированным воздухом.
Все остальные столики были заняты иностранцами - мужчины в шортах, в
распахнутых на груди рубашках с короткими рукавами; большинство женщин в
брючках. Франческо досадливо хмурился - уж больно у него был
провинциальный вид в этой белой рубашке и в темном галстуке, да еще рядом
сидит отец в наглухо застегнутом пиджаке и плотно обхватывающем шею
галстуке бабочкой. Потом он подумал, что через несколько лет, если ему
придет в голову фантазия посетить в качестве туриста Юг Италии, конечно
вместе с Лукрецией, им тогда все будет дозволено, оба они, как настоящие
жители Турина, смогут позволить себе ходить еще более расхристанными, чем
все эти иностранцы.
Бриганте заказывал самые дорогие блюда и французские вина. Франческо
вино вообще недолюбливал, но пил, чтобы не получилось так, будто он не
благодарен отцу за его щедрость и будто он неспособен оценить всей его
деликатности. Но еда не шла ему в глотку. Блаженное чувство раскованности,
какое он испытывал накануне в присутствии Лукреции, бормоча какие-то
несвязные, нежные слова любви, сами рвавшиеся из груди, продлилось
недолго, лишь до той минуты, пока он не очутился лицом к лицу с отцом. Всю
ночь преследователь из его детских кошмаров не отставал от него, двуликий,
как все последние недели, он смотрел на него требовательным взглядом,
наполовину отцовским, наполовину донны Лукреции. С самого утра его томил
нынче тоскливый страх и никак не желал проходить.
После завтрака Бриганте усадил сына в такси.
- Куда мы едем? - спросил Франческо, не дослышав адреса.
- Следует тебе и это тоже узнать, - ответил отец.
Франческо поднял на него свои большие глаза, в которых не отразилось ни
одной мысли.
- Это не то чтобы публичный дом, - пояснил Бриганте. - Туда первого
встречного не пустят... Мадам - моя старинная приятельница.
Бриганте не спускал своих жестких маленьких глаз с больших водянистых
глаз сына.
- Я знаю, у тебя денег нет, - продолжал Бриганте. - Ничего, я тебя
приглашаю. У Мадам вовсе не какой-нибудь бордель. Выберешь себе девушку, и
она с тебя ничего не возьмет: захочешь - сделаешь ей подарочек, не
захочешь - не надо. В домах высокого пошиба, как этот, все переговоры
ведутся через Мадам, ты берешь девушку, а платишь помощнице хозяйки.
Совсем так, как в отеле Сарти; ты, верно, заметил, что я оплатил счет не
официанту, который нас обслуживал, а самому метрдотелю; прежде чем мы сели
завтракать, я обсудил меню с хозяином, а уходя, оставил на чай официанту.
Вот и там то же самое...
И добавил:
- Так что не беспокойся. Я все улажу с помощницей, синьориной Чинтией,
заплачу за время, которое ты проведешь с девушкой, а девушку сам себе
выберешь.
- Спасибо, отец, - поблагодарил Франческо.
Из такси они вышли в пригороде Фоджи, у виллы, стоявшей на отшибе.
Мадам приняла их в маленькой гостиной, где вокруг столика лимонного дерева
стояли кружком кресла, обитые светлой кожей.
- Разреши представить тебе моего сына, - начал Бриганте.
Мадам окинула Франческо беглым взглядом, потом повернулась к отцу и с
полуулыбкой спросила:
- Как это ты ухитрился сделать такого красавца?
Произнесла небрежно, как само собой разумеющуюся любезность. Лет
сорока, высокая, стройная, в скромном шерстяном платье джерси. Франческо
нашел, что она примерно такого же "тона", как старшая сестра в шикарной
неаполитанской клинике, куда он ходил навещать больного приятеля.
- Я думаю, лучше всего ему бы Фульвию, - сказал Бриганте.
- Что ж, Фульвия свободна.
- Но, может, он какую-нибудь другую предпочтет, - добавил Бриганте.
- Сейчас в большой гостиной их у меня шесть или семь, - заметила Мадам.
И повернулась к Франческо:
- Но вы, очевидно, предпочитаете, чтобы я показала вам их всех по
очереди. И скажете мне, какая пришлась вам по вкусу.
- Видишь, что значит стиль заведения, - обратился Бриганте к сыну. -
Нам бы надо с тобой поговорить, - добавил он, обращаясь к Мадам.
- Что ж, пойдем ко мне в кабинет, - согласилась она. И направилась к
двери, за ней - Бриганте.
- Подожди нас, - бросил он сыну.
- Кстати, как его зовут? - спросила уже с порога Мадам.
- Франческо, - ответил отец.
Она обернулась к Франческо.
- Ну, до скорого, Франческо, - бросила она.
Он остался один. Из соседней комнаты до него долетал приглушенный звук
голосов, нескольких женских голосов, смех, пожалуй чересчур громкий, потом
неясный гул восклицаний, как при встрече с хорошим знакомым. "Должно быть,
с отцом", - подумал Франческо.
И эта маленькая гостиная с обитыми кожей креслами тоже напоминала ему
клинику в Неаполе. На стенах гравюры, в основном Фрагонар, разве что
чуть-чуть вольные; у аптекаря в Порто-Манакоре висели точно такие же в
спальне. Здешние были в изящных рамках лимонного дерева, как и столик.
Тоскливый страх не проходил, но после выпитого в отеле Сарти вина на
Франческо напало какое-то странное оцепенение. Его разбирала дремота,
столь же мучительная, столь же неодолимая, как и этот неотвязный страх.
Дверь открылась.
На пороге стояла высокая брюнетка в черном шелковом, наглухо закрытом,
плотно обтягивающем платье, подчеркивающем ее худобу; она казалась еще
тоньше и выше из-за того, что через плечо был наискось переброшен шарф.
- Меня зовут Фульвия, - проговорила она.
Глядела она на него, во всяком случае так ему показалось, не игриво, не
вызывающе. Вот этого-то холодка он никак и не ожидал. И страх его еще
усилился. Девушка осмотрела его с головы до ног. А Франческо несколько раз
тряхнул головой, чтобы прогнать сонную одурь. Она лукаво улыбнулась. А он
подумал, что, видно, она чересчур в себе уверена. "И это при такой-то
худобе!" - удивился он. Она стояла в дверном проеме, спокойно бросив руки
вдоль тела, и даже не потрудилась состроить ему глазки, поиграть бедрами
или грудью, скорчить гримаску, а просто смотрела на него, и во взгляде ее
мелькал насмешливый огонек. Его уколола эта насмешка, и он вскочил с
кресла.
- Идите за мной, - сказала она.
Она пошла по коридору, он за ней. Они очутились в ее комнате (серый
плюш мебели, серые обои, широкая кровать с белоснежным бельем, даже
складочки на накрахмаленных простынях не были примяты).
- Чувствуйте себя как дома, - проговорила Фульвия.
Она помогла ему снять пиджак и повесила на плечики. Он стоял столбом
посреди комнаты и только следил за ней взглядом. Она приблизилась,
развязала на нем галстук и тоже повесила на плечики поверх пиджака. Потом
снова приблизилась к нему. Он поднес было руку - таков, считал он, его
мужской долг - к маленькой груди, еле выступавшей под шелком платья. Она
ласково отвела его руку.
- Предоставьте действовать мне, - сказала она.
Насмешливый огонек ее глаз стал еще ярче.
- Пока что, - добавила она, - здесь распоряжаюсь я:
Расстегнув на нем рубашку, она помогла ее снять. И тоже нацепила на
плечики поверх пиджака. А он все стоял, в брюках, по пояс голый.
- Ложитесь, - сказала она.
Он растянулся на постели.
Она не то развязала, не то расстегнула что-то под шарфом, которым
заканчивалось ее платье под самой шеей, платье упало на пол, и она
очутилась совсем голая возле постели.
Обнаженная, она оказалась еще худее, чем он решил поначалу, груди чуть
свисали, но были такие маленькие, что кончики их все же торчали, как
гвоздики, подумал он, вбитые в ладони деревянного Христа, стоявшего у
входа в храм святой Урсулы Урийской. Он снова потянулся к ней, она
отстранилась. Потом взяла его руки, развела их, словно бы распяла на
постели, и начала гладить их кончиками ногтей, сначала у сгиба локтя,
очень-очень легко; и, хотя было слышно, как скребут кожу ее ногти, она ни
разу не царапнула его, а все водила по коже пальцами медленным и
методическим движением, словно сгребала граблями траву. Он безропотно
покорился ей.
Вот острые, ласковые, колкие прикосновения спустились к запястью, потом
поднялись до подмышек. Он потянулся к ней, выпятив свою жирноватую грудь с
почти женскими сосками, грудь тяжеловесного рыжего парня, стараясь
коснуться грудью ее маленьких остроконечных грудей. Ногти ее теперь
врезались уже в плечи, в подмышки. Он застонал от наслаждения и страха.
А тем временем Маттео Бриганте вел с Мадам деловые разговоры. Ее
помощница, выбившаяся из простых девиц и теперь тоже причастная к
управлению домом, синьорина Чинтия, принимала живейшее участие в их
беседе. Все трое разместились в кабинете Мадам вокруг массивного
письменного стола, покрытого стеклом, рядом с картотекой, где хранились
накладные, счета, контракты.
В этом сезоне дела шли неплохо из-за прилива туристов на Адриатическое
побережье; содержатели отелей и ресторанов определенно разбогатели, а это
в свою очередь благоприятствовало развитию других областей коммерции.
Мадам подумывала открыть еще одно заведение, но на сей раз на самом
побережье, в Сипонте, на курорте, который охотно посещали буржуа из Фоджи
и иностранцы. Следовало бы заинтересовать гостиничных портье, превратить
их, так сказать, в загонщиков дичи, то бишь туристов. Правда, расходы по
переезду будут значительными, но зато и доходы увеличатся, и амортизация
наступит быстро. Пока Мадам излагала свои проекты, Бриганте подсчитал, что
такая девушка, как Фульвия, приносит на худой конец пятьдесят тысяч лир в
день, куда больше, чем дает, скажем, небольшой отель, средний гараж,
большая оливковая плантация или три грузовика, занятые на перевозке
бокситов. Труднее было установить, какой процент составит доля накладных
расходов: во сколько, например, обойдется снисходительность полиции? Желая
соблазнить будущей прибылью возможного компаньона, Мадам безусловно
преуменьшила сумму этого кабального налога. Бриганте решил лично навести
соответствующие справки у своих друзей из провинциальной полиции.
Мадам заявила, что новым заведением будет управлять Чинтия. Она девица
серьезная и способная. Но женщина, хочешь не хочешь, остается женщиной. Ей
потребуется поддержка человека солидного и опытного, и не только для
материальной помощи в период пуска заведения, но и для переговоров с
полицией, муниципальными властями, рэкетирами.
В дверь тихонько поскреблись. Вошла Фульвия, все в том же черном
шелковом платье. В руке она держала бумажку в десять тысяч лир и протянула
ее Бриганте.
- Первая, - сказала она.
Мадам улыбнулась. Чинтия нахмурила брови.
- Сейчас будет и вторая, - продолжала Фульвия.
Она повернулась и пошла к дверям.
- Как это тебе удалось? - спросил Бриганте.
Фульвия оглянулась.
- Твой сын просто баба, - сказала она.
- Заткнись, - крикнул Бриганте.
- Еще сердится, - удивилась Фульвия.
- Сказано - заткнись, - повторил Бриганте.
- Он там, у меня, - проговорила Фульвия. - Умолял меня вернуться. Если
бы я только захотела, я бы разом у него все его тридцать тысяч могла
взять.
Чинтия неодобрительно поджала губы.
- Так бы и накидал тебе по морде, - сказал Бриганте.
Фульвия окинула его насмешливым взглядом.
- Да не расстраивайся ты, - посоветовала она. - Восемь мужчин из десяти
- такие же, как твой сын. Они вовсе не тем, чем ты воображаешь, держатся.
И она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Бриганте держал в кончиках пальцев бумажку в десять тысяч лир,
сложенную в длину.
- Ничего не понимаю, - сухо произнесла Чинтия. - Хипесничество, как
известно, не в стиле нашего заведения.