Роже Вайян. Закон

- Да не краснейте вы так, синьора Анна, - зашептала Джузеппина. -
Держитесь прямее, не показывайте им, что вам стыдно... Вы не первая
замужняя женщина, которая надела купальник... Вы же красивая, так что
нечего вам бояться... Покажите им, что вы их не боитесь...
Анна - полнотелая, белокожая, Джузеппина - тоненькая и вся коричневая
от загара, потому что она каждый день с полудня до двух часов принимает
солнечные ванны с самого начала купального сезона.
На Анне купальный костюм гранатового цвета, купленный еще во время
медового месяца, который десять лет назад она проводила с мужем на пляже в
Тоскане. С тех пор она ни разу не бывала на настоящем пляже. В Тоскане она
была не женой официального лица, а обыкновенной курортницей; впрочем, на
Севере Италии таких проблем и не существует. За эти десять лет, да еще
после трех беременностей, она здорово раздобрела, и из-под тесного
купальника вылезают валики жира. Анна как раз и не подумала об этой
стороне дела, когда целые дни, целые недели требовала, чтобы муж разрешил
ей купаться, приходить на пляж в купальном костюме, как те пять-шесть
женщин из клана свободомыслящих; совсем упустила из виду, что в отличие от
них она не занимается спортом, что слишком много ест, что по натуре она
вялая и ленивая, расплывшаяся к тридцати годам, что передовые дамы скорее
уж смущают ее своей приверженностью к последнему крику моды, к новому
образу жизни. Как и все дочери буржуазных семейств Юга, она принесла в
приданое тройной комплект носильных вещей: белье, шитое на тоненькую
девушку, какой она была тогда, комплект белья без складочек и вытачек на
солидную мать семейства, какой она стала теперь, и, наконец, огромные
балахоны на матрону, какой она станет, достигнув критического возраста.
Джузеппина так разожгла в ней желание появиться на пляже в купальнике, что
она только и думала об этом как о достижении желанной свободы, тяга к
которой живет в душе всех женщин, даже на Юге Италии, и совсем забыла, что
ей придется пройти почти обнаженной сквозь строй глаз всего города,
выставив напоказ свою фигуру, бесформенную, уродливую.
А комиссар Аттилио твердо стоял на своем, то со смехом и шуткой в
обычной своей непринужденной манере дамского кавалера, то прекращал
разговор коротким: "Не стоит и настаивать", властным тоном человека,
привыкшего отдавать приказы от имени правительства. Он внезапно уступил
только вчера вечером, поддавшись на уговоры Джузеппины. Анна не знает, что
неожиданное согласие это куплено ценой поцелуя и беглого объятия в
коридоре претуры. Впрочем, кое-какие подозрения на сей счет у нее имеются.
Вот уже несколько месяцев, как Аттилио отвечает на заигрывания Джузеппины,
бросает на нее красноречивые взгляды, голос его приобретает совсем особые
модуляции - словом, ведет себя как победитель; ничто не ускользнуло от
внимания Анны, и, оставаясь в одиночестве, она тоскливо перебирала в
памяти все огорчения, выпадающие на долю супруги завзятого дамского
угодника, но стала еще чаще приглашать Джузеппину, боясь, что, если ее
визиты сократятся, Аттилио рассердится и будет, чего доброго, встречаться
с девушкой на стороне, она предпочитает иметь соперницу перед глазами;
отчасти она надеялась обезоружить ее своим ласковым обращением,
подчеркнутым доверием, но на самом-то деле она считает Джузеппину менее
опасной, чем других девиц и дам: по ее мнению, та в простоте душевной
гордится ухаживанием комиссара, а значит, не слишком в этом
заинтересована; Анна и не подозревала даже, что эта шалая девка диктует
ныне свой закон манакорскому донжуану. А теперь Джузеппина мешает ей
пробраться между столиками, задерживает ее на террасе бара "Пляж" под
взглядами местной знати, да еще окончательно вгоняет ее в краску, требуя,
чтобы она не стыдилась.
- Дай же мне пройти, - шепчет Анна, вся пунцовая от стыда и гнева.
Стыд и гнев окончательно ее доконали, даже плечи у нее и те порозовели
(те самые плечи, в которые до боли врезаются бретельки купальника).
Она медленно прокладывает себе дорогу меж столиков, Джузеппина
цепляется за ее руку, старается удержать, орет как оглашенная:
- Вы сразу же загорите при таком-то солнце. За три дня станете черной,
как я, синьора Анна!
Из кабины выходит в черных плавках сам комиссар. Высокий красивый
мужчина с хорошо развитыми мускулами и такой смуглой от природы кожей, что
кажется, будто это загар, хотя Аттилио бывает на пляже всего раз в неделю,
по воскресеньям.
Он видит, как, спотыкаясь на каждом шагу, спускается по ступенькам на
пляж Анна, и даже плечи у нее покраснели, видит, как Джузеппина под видом
помощи толкает ее, мешает пройти. Все взгляды теперь обращены на него. Но
он должностное лицо, он привык владеть собой, и даже тень недовольства не
промелькнула в его глазах.
- Нынче ночью, - докладывает Пиццаччо, - Джузеппина подцепила директора
Неаполитанского банка...
- Директора филиала банка, - уточняет Бриганте.
Комиссар быстрым шагом направляется к двум женщинам, втискивается между
ними, берет и ту и другую под ручку и быстро тащит прямо к морю.
- В воду, синьоры, - во всеуслышание провозглашает он веселым тоном, -
немедленно в воду!
Взгляды жен и дочерей манакорской знати, лежащих на шезлонгах в тени
зонтов, прикованы к этой группе.
- Верно, верно, - кричит Джузеппина, - сейчас мы будем учить синьору
Анну плавать.
Она вырывает руку и бежит вперед. Фигурка у нее, что называется,
точеная. В Манакоре женщины вообще-то или жирные, или иссохшие, как палка.
А у Джузеппины тонкая талия, округлая линия бедер, в эластиковый костюм
искусно вставлены латунные штучки, чтобы груди казались больше, так что
она и впрямь formosa, другими словами, прекрасно сложена, стройненькая, но
в то же время отнюдь не худышка.
Она вприпрыжку бежит вперед, поворачивается, подняв вверх обе руки,
отчего кончики (искусственные) грудей резко обрисовываются под эластиком.
- Идите, синьора Анна! - кричит она. - Сейчас мы научим вас плавать.
Она бежит к морю, легко входит в воду, снова бежит уже в воде, пока
вода не доходит ей до середины бедер, тут она останавливается, подымается
на цыпочки, складывает ладони вытянутых рук над головой и, сделав
неуловимое движение поясницей, ныряет. Тело ее на краткий миг описывает
над водой дугу, потом видны только ноги, мускулистые, напряженные,
сложенные вместе ступнями, а потом и вовсе ничего не видно. Она выныривает
на поверхность в нескольких метрах отсюда, у первой песчаной гряды, и
нащупывает пальцами ноги дно. Потом возникает из воды, поворачивается
лицом к берегу и выпрямляется во весь рост над морем (стоит она на
песчаной гряде, где вода доходит лишь до половины икр), длинная, гибкая, и
вода капля за каплей стекает с ее кожи, отлакированной солнцем и морем.
Под взглядом мужчин, сидящих за столиками в баре, и их жен,
растянувшихся под зонтами, Аттилио твердой рукой тащит свою супругу Анну к
морю. И так сильно сжимает ее предплечье, что пальцы его, впившиеся в
жиры, оставляют на коже белые пятна с ярко-красной каемкой, совсем такие,
как оставляют на ее пухлых плечах бретельки купальника. Глаза манакорцев,
натренированные с незапамятных времен, глаза зорких наблюдателей, видят
буквально все. Раздается шепот, смешки - словом, начинается общее веселье.
- Пусти меня, - молит Анна. - Я хочу сначала позагорать под нашим
зонтом.
- Под зонтом не загорают, - вполголоса рычит Аттилио. - А ну иди.
- Не тащи меня так, - просит Анна. - Дай мне сначала привыкнуть к воде.
Мне холодно.
- Ничего, вода теплая, - говорит Аттилио. - Иди.
Они входят в море по колено.
- Мне ужасно холодно, - говорит она. - Дай мне отдышаться.
- Мало над тобой люди потешались? Выпрямись. Иди.
Вода доходит им уже до бедер.
- Я лучше сразу нырну, - говорит она.
Аттилио останавливается, отпускает ее руку, смотрит на жену.
- Ныряй, - говорит он, - ныряй, не бойся! Тебя жиры удержат.
Возвращается Джузеппина, она плывет теперь на спине, кончики грудей
выступают из воды. Она нащупывает дно, останавливается в двух шагах от
них. И кричит:
- Окунайтесь в воду сразу, синьора Анна, вода теплая. Святая Мария
Капуанская, до чего же теплая вода!
Анна поочередно окидывает их взглядом. Потом быстро опускается на
корточки, садится на песчаное дно, вода доходит ей до самой шеи.
- Браво, синьора Анна, - кричит Джузеппина, - браво! Вы же настоящая
спортсменка.
Со стороны кажется, будто белокурая голова Анны беспомощно покачивается
на волнах, как поплавок. Комиссар вполголоса бросает:
- Ну, довольна? Хотела купаться, вот и купаешься, сиди здесь в воде.
Желаю весело провести время...
Он рывком бросается в воду и легко плывет в открытое море.
- Синьор комиссар, - кричит ему вслед Джузеппина, - какой же вы
нелюбезный. Разве можно оставлять синьору Анну в одиночестве...
Потом обращается к Анне, вернее, к ее белокурой голове, покачивающейся
на воде, как поплавок.
- Не трогайтесь с места, синьора Анна, - кричит Джузеппина. - Я сейчас
ему скажу, что мы о нем думаем.
Она быстро, кролем, плывет за комиссаром. При желании она могла бы
запросто его обогнать. Недаром же она каждый день весь купальный сезон
тренируется в кроле. Но она уже успела сообразить, что, когда комиссар
устанет и повернет к берегу, она будет впереди и получится так, будто он
ее догоняет.
Синьора Анна тяжело подымается, шагает на глазах манакорской знати к
берегу, а вода стекает с нее ручьем.
- Будь я комиссаром Аттилио, - говорит Пиццаччо, - я бы этой самой
Джузеппине морду набил...
- А я, - замечает Маттео Бриганте, - я дал бы ей желтую майку.
- Почему желтую?
- Победителю в велосипедной гонке "Тур де Франс" всегда дают желтую
майку.
- Почему победителю?
- Потому что она чемпионка.
- Плавает она здорово. Что верно, то верно, - соглашается Пиццаччо.
- Вот болван-то! - вздыхает Маттео Бриганте.
Комиссар принимает своих любовниц в башне Фридриха II Швабского, в той
самой башне, которую Маттео Бриганте снимает у муниципалитета. Туда можно
проникнуть тремя способами. В углу террасы Главного почтамта, прямо
напротив претуры, есть дверь, ведущая на третий этаж, в огромный
восьмиугольный зал; с согласия Бриганте он отведен для сотрудников
комиссариата полиции; здесь складывают папки с прекращенными делами и
поэтому никто не удивится, заметив, что комиссар то и дело входит туда или
выходит оттуда; а через дверь, пробитую в стене, попадают на каменную
лестницу, ведущую на четвертый этаж, в общую гарсоньерку комиссара и
самого Маттео Бриганте. Можно пройти туда и через квартиру Бриганте по
галерейке, идущей под самой крышей ренессансной части дворца, что над
муниципалитетом. Наконец, можно воспользоваться и дворцовой часовней.
Ключи от всех трех входов держит при себе Бриганте, так что комиссару
приходится просить у него ключи, чтобы принять очередную даму.
Весь четвертый этаж башни, как и третий, - огромная восьмиугольная
зала. Стрельчатые окна замурованы, оставлена для вентиляции только верхняя
часть одного окна. Угол отделен от залы коврами, купленными в Фодже у
торговца случайными вещами: там стоит железная кровать, разрисованная
гирляндами в подражание венецианским резным деревянным кроватям, а за
ширмой, обтянутой крепом, туалетный столик со всеми полагающимися
аксессуарами. Над кроватью висит стенное зеркало, у кровати - ковер в
мавританском стиле; такие ковры привозят на родину сержанты воинских
частей, расположенных в Ливии. Небольшая лампа с расшитым жемчугом
абажуром на наборном столике - все это, так же как и ковер, в том же
ливийском стиле.
Дамы чаще всего попадают сюда через часовню, где регулярно идут
богослужения; они пробираются наверх по винтовой лестнице, пробитой в
толще старинной стены; лестница ведет на самый верх башни, куда толпами
ходят туристы; на четвертом этаже дамы отпирают дверь ключом, который
предусмотрительно вручает им комиссар Аттилио, получивший ключ от
Бриганте.
Иной раз дамы проходят через квартиру Бриганте. Жена Маттео в свое
время занималась по мелочам шитьем, поэтому у них всегда есть предлог
заглянуть к ней. Впрочем, ей слепо доверяют, зная, до какой степени
Бриганте запугал свою супругу, как боится она, чтобы муж не обвинил ее в
том, что она выдала хоть одну из многочисленных его тайн, и поэтому вообще
предпочитает молчать.
Таким образом, любовные связи комиссара тоже контролируются Маттео
Бриганте (так же как роман Лукреции контролируется Джузеппиной). В
маленьких густонаселенных городках, вступая в незаконную связь, необходимо
обзавестись сообщником (именно поэтому в итальянской литературе такая
огромная роль отводится сводникам и посредникам).
Одни только крупные землевладельцы могут позволить себе действовать под
благовидным предлогом, который, кстати сказать, никого обмануть не может.
Если им приглянется девушка или женщина из бедной семьи, они нанимают ее
себе на срок в прислуги. Если приглянувшаяся им дама замужем за человеком
видным, они приглашают к себе на виллу супружескую чету, потом отсылают
мужа на охоту или просят его пойти посмотреть, как работает давильня, или
уладить какое-нибудь щекотливое дельце, где обманутый муж может погреть
себе руки.
Между крупными землевладельцами, как, скажем, дон Чезаре или дон
Оттавио, и всеми прочими более или менее именитыми манакорцами,
существовала такая же дистанция, как между этой самой манакорской знатью и
простым народом. А Маттео Бриганте доводилось встречать кое-кого и повыше,
например крупных чиновников компании "Монтекатини", с которыми он вел
переговоры о покупке земель вблизи Маргерит-ди-Савойя, или представителей
"Компании по добыче бокситов", которым он поставлял транспорт, так вот,
эти компании могли бы купить все земли дона Чезаре и дона Оттавио в
придачу, и это никак не отразилось бы на их годовом балансе.
Мир создан по образу и подобию королевского флота тех времен, когда
Маттео Бриганте еще служил старшим матросом. Матросы - это простой народ.
Унтер-офицеры - он сам, дельцы из Фоджи. Младшие офицеры - видные лица из
Порто-Манакоре или из Фоджи, дельцы, в том случае, если они причастны к
адвокатуре. Старшие офицеры - дон Чезаре, дон Руджеро. Генеральный штаб -
чиновники из "Монтекатини", "Компания по добыче бокситов". А надо всем -
король, только вот неизвестно, как его зовут, с тех пор как у нас
республика - что-то вроде акционерного общества по управлению
государством. А на самом верху - господь бог.
Маттео Бриганте, который вылезает из болота всех смертных грехов только
на одну ночь в году - со страстной субботы, когда он исповедуется, до утра
пасхального воскресенья, когда он причащается, - твердо верит в бога и
святую церковь. Человеческое общество, то общество, которое он знает,
крепко сколоченное и насквозь иерархизированное, является в его глазах
неоспоримым доказательством существования бога, венчающего это общество и
замыкающего его, как полуденное августовское лев-солнце венчает и замыкает
бухту Манакоре.
Если Маттео Бриганте обременен таким множеством смертных грехов, то
лишь потому, что господь бог, дозволивший ему стать старшим матросом и
контролировать Порто-Манакоре, закрыл ему доступ в высшую касту (адвокаты,
нотариусы, врачи, судьи, комиссары, синьор доктор, синьор профессор,
университетские степени). Все это будет для его сына. Выходит так, будто
он расплачивается своими грехами за возвышение сына. За все надо платить -
таков закон.
Одними только деньгами нельзя объяснить жесткую замкнутость манакорских
классов. У Маттео Бриганте куда больше денег, чем у комиссара Аттилио. В
тысячу раз больше. Комиссар, к примеру, купил свою машину "фиат-1100" в
рассрочку; если бы он, Бриганте, пожелал приобрести себе машину, ему
достаточно было бы выписать чек на Неаполитанский банк; если машины он не
приобретает, то лишь потому, что не хочет терять проценты с капитала,
составляющего стоимость машины, а еще и потому, что считает куда более
приятным пользоваться чужими машинами, то есть машинами людей, ему
подконтрольных, особенно когда они дают ее неохотно. Комиссар - чиновник,
слово "чиновник" Бриганте уже может позволить себе произносить с
презрением, для этого он достаточно богат. Но как бы ни разбогател
Бриганте, благодаря сложным процентам, получаемым с надежно помещенных
капиталов, сколько бы услуг он ни оказывал комиссару, он все равно,
обращаясь к нему, будет говорить "синьор комиссар" и "Lei" (на итальянском
языке третье лицо, соответствующее "вы"), а комиссар будет "тыкать" ему и
запросто окликать: "Бриганте!". Для того чтобы воспользоваться
привилегиями, даваемыми высшему офицерскому составу, к которому, в
сущности, и должен бы Маттео Бриганте принадлежать в силу своего
богатства, ему пришлось бы покинуть Порте-Манакоре, что, возможно, он и
сделает, отойдя от дел, когда сын его станет адвокатом, землевладельцем и
будет достаточно вышколен отцом, чтобы защищать их добро. В любой иной
провинции, скажем в Фодже, или где-нибудь на Севере Италии, или за
границей он запросто сумеет воспользоваться всеми привилегиями
недоступного ныне клана, коль скоро он будет тратить широко, и все хочешь
или не хочешь поверят, что он принадлежит к этому клану по праву. Только
так ли это? Сам Бриганте не слишком-то доверяет иностранцам, проносящимся
через Порто-Манакоре на длинных американских (или немецких, или
французских) машинах, останавливающихся позавтракать в какой-нибудь
портовой траттории; возможно, у себя на родине они только унтер-офицеры,
и, если они носятся по всей Италии на своих шикарных автомобилях, посещают
музеи, обливаясь потом, лазят под полуденным львом-солнцем по базиликам,
велят открывать специально для них двери церквей и останавливаются в
роскошных отелях, где все постояльцы имеют равное право на равно
уважительное отношение, уж не делают ли они всего этого для того, чтобы
самим себе доказать: мы, мол, высший офицерский состав? Сидя за столиком
где-нибудь в уголке траттории, Маттео Бриганте наблюдает за ними: ловит
каждый их жест, интонацию голоса, отмечает про себя, кто держится
скованно, а кто излишне развязно, - и выводит из этого заключение, что
иностранец - плут и обманщик; точно таким же плутом и обманщиком будет и
он сам, если добровольно покинет родные места. Тамошний Бриганте сразу
раскусит его как плута и обманщика. В мире божьем никуда не деться от
контролеров, которых господь бог понатыкал повсюду, а контролеры эти,
взимая свою десятину, свой налог со всеобщего беспорядка, способствуют на
свой лад поддержанию порядка. Вот о чем думает Маттео Бриганте, не только
по натуре своей склонный к размышлениям, но и по самому роду своих
занятий, рэкетирству, вынужденный размышлять о социальном неравенстве, -
вот о чем думает он, не спуская глаз с комиссара и Джузеппины, которые
плавают в открытом море у первой песчаной гряды.
Джузеппина плавает быстрее, чем комиссар, и, как он ни старается, легко
обгоняет его, чтобы наблюдающая за ними с пляжа манакорская знать и их
супруги решили, что именно комиссар преследует Джузеппину. И время от
времени она оборачивается и заливисто хохочет, чтобы слышно было на пляже,
- хохочет, как и подобает девушке хохотать в лицо мужчине, который с ней
флиртует, а она, не отталкивая его ухаживаний, забавляется этим флиртом,
lo fa caminare, водит его за нос, надувает.
Анна вернулась на пляж и легла на шезлонг под их зонт, прикрыв бедра
полотенцем, чтобы скрыть уродливые наплывы жира, вылезающего в виде валика
из-под слишком тесного купального костюма. Последним усилием она
сдерживала слезы, навертывающиеся на глаза, так как все дамы ждали именно
ее слез. Когда она почувствовала, что больше сдерживаться не в силах, она
побрела в кабинку и заперлась на ключ. И теперь, сидя за закрытой дверью
на узенькой деревянной скамеечке, спустив с плеч бретельки купальника и
высвободив свои пухлые белые груди, она потихоньку плачет.
Комиссар все еще плавает в открытом море у первой песчаной гряды, то
берет влево, то вправо, преследуемый Джузеппиной, а с пляжа кажется, будто
он ее преследует. Возможно, он ее и ругает. Безусловно, он сначала обругал
ее. А теперь, без сомнения, умоляет заглянуть в ближайшие дни в его
гарсоньерку в башне Фридриха II Швабского; если так, то Джузеппина,
понятно, отвечает ему: "Отошлите сначала синьору Анну в Лучеру к ее
родителям". Ясно, на пляже не слышно, о чем они говорят, слышен только
резкий, подстрекательно-подстрекающий смех Джузеппины.
Но видных манакорцев, потягивающих аперитивы в баре "Пляж", и их
супруг, раскинувшихся на шезлонгах под зонтами, не проведешь. Они-то
понимают, что комиссар вовсе не преследует Джузеппину, что, возможно, он
ее кроет почем зря, что, напротив, сама Джузеппина, более искусная
пловчиха, нарочно выдерживает заданную между ними дистанцию, чтобы
создавалось впечатление, будто комиссар ее преследует. Перед публикой,
прекрасно разбирающейся во всех нюансах манакорской жизни, Джузеппина
играет в открытую. И знает это так же хорошо, как и весь глазеющий на нее
пляж. Но особенно радует и приятно возбуждает манакорский высший свет то
обстоятельство, что комиссар Аттилио попал впросак: во-первых, разрешил
своей жене, этой жирной и глубокоуважаемой, глубокочтимой Анне, появиться
на пляже в купальном костюме, во-вторых, публично разгуливал по пляжу под
ручку с женой, со своей бесформенной, растолстевшей Анной (растолстевшей
после родов и от обжорства), и под ручку с тоненькой Джузеппиной
(исхудавшей от малярии), с самой шалой из всех девиц Манакоре; в-третьих,
вел себя в море у песчаной гряды на глазах всего пляжа как жалкая игрушка
в руках бойкой, проворной подстрекательницы Джузеппины. Поэтому-то
комиссар и медлит выходить на пляж, берет вправо, берет влево под звонкий
хохот Джузеппины: он еще внутренне не готов к тому, чтобы предстать перед
насмешливыми взглядами местной знати (и под холодным взглядом Маттео
Бриганте), - в таких тяжких обстоятельствах не поможет даже
самоуверенность мужчины, привыкшего покорять женщин, вдруг сошедшая на нет
именно потому, что его выставили в комическом свете перед женами знатных
манакорцев - его бывших и, как ему хочется надеяться, будущих любовниц, -
и кто? - самая шалая из всех безумных девиц Порто-Манакоре.
Но не только любопытство горит в глазах многочисленных зрителей.
Большинству из них поведение Джузеппины не открыло ничего нового: уже
давным-давно известно, что комиссар старается заполучить Джузеппину,
лучшую подругу своей жены, и под его нажимом Анна принимает Джузеппину как
лучшую свою подругу. Иное, более пылкое, более жестокое, почти
сладострастное волнение горит в глазах зрителей, как на суде присяжных или
на бое быков. Они присутствуют при экзекуции над комиссаром Аттилио,
учиненной Джузеппиной, дочкой торговца скобяными товарами с улицы
Гарибальди...
Наконец-то и Пиццаччо смекнул, в чем тут дело.
- Джузеппина, оказывается, устанавливает над комиссаром свой закон.
- К этому дело и шло, - подтверждает Бриганте.
- А почему? - спрашивает Пиццаччо.
- Потому что он только с виду такой железный, - отвечает Бриганте.
Комиссар и Маттео Бриганте, пользующиеся общей гарсоньеркой, часто
говорят о любви, то запершись у комиссара в кабинете, то даже в самой
гарсоньерке, где они встречаются для обмена ключами. Говорят они о любви
не стесняясь, как мужчина с мужчиной, коль скоро в силу обстоятельств они
вынуждены ничего не скрывать друг от друга. Когда они наедине говорят о
любви, то лишь в этих случаях Бриганте зовет комиссара просто по имени -
Аттилио, без прибавления титула, а комиссар зовет Бриганте саго Маттео. В
общем-то, оба они придерживаются на любовь одних и тех же взглядов:
главное в любви - навязать свой закон другому - женщине или девушке
неважно.
(Что же касается до чисто плотской стороны любви, то девушки из
известных домов в Фодже, точнее говоря, из публичных домов, те, которым
платят от двух до пяти тысяч лир за получасовой визит и десять тысяч лир
за час, много искуснее в таких делах, чем любая местная дама. Но это
совсем иной род наслаждения, конечно возбуждающий, да не так, как
возможность навязать свой закон собственной любовнице. Однако в некоторых
случаях девушка для радости может и превзойти в этом отношении любовницу.
Отношения между публичными девками и любителями публичных девок и впрямь
чрезвычайно запутанные: платя девушке деньги, вроде бы подчиняешь ее
своему закону, но, с другой стороны, раз она заставляет платить деньги,
закон устанавливает вроде бы она сама - таким образом, от нее можно
получить двойное удовольствие: одновременно навязав ей свой закон и
подчинившись ее закону - это уж вершина свободы в любви. Успех зависит от
сноровки девушки, от ее умения каждым своим жестом показать воочию эту
двойственность подчинения-свободы двух партнеров в отношении закона,
который каждый навязывает другому. Но если девушка не искушена в этой
игре, которая и составляет самый смак ее профессии, оба закона аннулируют
один другой (вместо того чтобы усугубить, так сказать, облагородить их
взаимодействие), и тогда остается одно лишь удовольствие от самого акта
как такового, вне зависимости от способов и поз - другими словами, самое