Страница:
— Ты мне брось! — Меченый взял его сильными пальцами за плечо, развернул к себе лицом. — Сам не такой? Ты б конокрада не бил?
— Он же наш… — еле слышно выдохнул Хватан.
— Верно. А нашему м-можно то, что чужому заповедано? А?
Урядник еще больше склонил голову и отвернулся. Студиозус только услыхал:
— Саблей бы рубил, а ногами топтать…
— Ендрек! Ендрек, ты слышишь меня? — как сквозь воду прорвался голос Войцека.
— Да! То есть, слушаю, пан сотник.
— Погляди его. Сможешь?
— Смогу, пан сотник.
Ендрек соскочил с коня и подошел к трупу. Вблизи изувеченное тело выглядело еще ужаснее. Живот — сплошное почернелое пятно. Из голеней, прорвав штанины, торчат осколки берцовых костей, губы запеклись кровью и распухли, словно вареники, а на щеке ясно выделялся отпечаток сапожной подковки. Студиозус вдруг понял, почему сапоги пана Желеслава выглядели так, будто он по росе с утра гулял. И снова едва не вывернул желудок на утоптанное подворье. Но пересилил себя и присел на корточки. Пальцем коснулся места на шее, где должен проходить живчик. Гематомы не давали разглядеть, точно ли он определил место. Оставалось лишь надеяться на опыт, привитый на трех курсах медицинского факультета Руттердаха…
За спиной едва ли не овеществленно сгущалось напряжение замерших в ожидании людей. Один неверный шаг, движение, слово — и прольется кровь. Будто бы мало ее пролилось за последние два дня!
Ощутив слабое, еле слышное биение под пальцами, Ендрек вздрогнул и едва не отпрянул.
— Что? — донесся сверху голос Войцека.
— Живой… — непослушным губами ответил студиозус.
Сердце билось редко — между ударами запросто можно произнести «двадцать один, двадцать два», но ведь билось!
Топнули о землю подошвы сапог. Меченый склонился рядом.
— Б-б-быть того не может.
— Я сам не верю… Но ведь живет.
— Воистину, необъяснимы чудеса Господни. — Войцек поднял глаза к небу и сотворил знамение. — Думаешь, выживет?
— Сомневаюсь. Даже все профессора Руттердаха… Нет. Не выживет. Точно.
— И здесь бросать не годится, и увезти не получится, — медленно проговорил пан Шпара.
— Только тронем — убьем, — подтвердил медикус.
— Ну так, может, не дожидаясь?..
— Что? — жалобно воскликнул Ендрек и вдруг понял, о чем ведет речь сотник. — Нет. Я не смогу. Да и по заветам Господа…
— Д-добро. Этот грех я на себя возьму.
Левая ладонь Войцека скользнула под покрытый запекшейся кровью затылок Глазика, а правая — легла снизу на подбородок.
Ендрек, как зачарованный, наблюдал за его действиями. Ему не впервой было видеть смерть вот так близко. Но те люди умирали либо от неизлечимой заразной хвори, либо, как совсем недавно в замке пана Шэраня, в горячке боя. А здесь…
Руки пана Войцека напряглись, качнув голову конокрада сперва вверх, подбородком почти до груди, а потом вниз, далеко ее запрокинув. Щелкнул атлант, отделяясь от черепа. По телу Глазика пробежала судорога.
— Прими, Господь, душу раба твоего… Как его звали-то по-настоящему? — Меченый хотел вначале вытереть ладони о свои штаны, но не решился измарать одежду, потом — о лохмотья покойника, но тоже отдернул руку, сообразив, что еще больше испачкается…
— Не знаю. Он никогда не говорил, — пожал плечами Ендрек.
— Добро. Прими, Господь, душу раба твоего, конокрада Глазика.
Меченый, не поднимаясь с колен, стянул шапку с головы. Помолчал.
После поднялся и медленно обернулся к обитателям застянка и пану Желеславу:
— Хоть похороните по обычаю?
Лицо старшини исказила хитрая ухмылка:
— Эх, панове, а я ведь понял, кто вы. Думали, не догадается пан Клуначак? За дурака держали?
— И кто же мы? — посуровел Меченый.
— А те самые разбойники малолужичанские, что честных шляхтичей обижают! За арбалеты, братцы! В сабли их!
Ендрек понял, что сейчас-то и начнется самое страшное. Их всего пятеро. Тем более, что к драке привычны лишь четверо. Сам студиозус не имел по поводу своего мастерства в обращении с оружием ни малейших иллюзий. Знал, что саблю ему лучше не вынимать — еще, чего доброго, кого-то из спутников зацепит.
Одним движением пан Войцек Шпара выхватил клинок.
Толпа качнулась, готовая броситься вперед и снова убивать.
Но неожиданно над головами шляхтичей зазвенел насмешливый голос Гапея:
— А и правда, дурень ты, пан Клуначак! Я бубновому тузу в середку бельт втыкаю! С сорока шагов.
Невзрачный и весь какой-то мирный и домашний со своей круглой головой и редкой бородкой Тыковка держал арбалет в расслабленной руке, не прицеливаясь и не бросая приклад к плечу. Но жало бельта глядело в сторону пана Желеслава и, судя по отвисшей челюсти старшини, тому сразу расхотелось проверять правдивость слов стрелка. В отличие от зобатого — он, видно, был кем-то вроде местного заводилы. Ендрек для себя окрестил его Черногузком, как аиста.
— Силен-то ты брехать! — заорал Черногузок, размахивая саблей.
— Давай проверим? — холодно осведомился Тыковка, но при этом ехидно прищурился.
— Нет! Стой! — побелевшими губами вымолвил пан Желеслав. — Не надо. Охолонь, Брониш!
— Пан Брониш! — выпятил губу зобатый.
— Ну, пан Брониш.
— То-то…
Гапей, не скрывая довольного оскала, наблюдал за их перепалкой.
— Ты, пан Клуначак скажи своим, чтоб сабельки в ножны вернули — не ровен час, порежутся, — сказал он, плавно поводя арбалетом из стороны в сторону.
— Делайте, панове, как он скажет, — обреченно проговорил старшиня.
— И пять ша-агов назад, — добавил пан Войцек.
Шляхтичи, ворча больше для порядка, повиновались.
Двигаясь как во сне, Ендрек добрался до коня, нащупал носком сапога стремя, вскарабкался в седло, тяжело навалившись животом на переднюю луку.
— Так, панове! — загремел Меченый уже с коня. — Мертвого похороните. У-у-уя-яснили? Я до самого пана п-подскарбия доберусь и обскажу пану Куфару все, как было. Думаете, панове, раз короля не избрали, так и закона нет? Самосуд чинить у-у-удумали?
Толпа молчала.
— Добро. Прощавайте, па-па-панове! Гнаться вздумаете, лишь деток своих осиротите. Уяснили?
Войцек развернул вороного и, ткнув шпорами, с места поднял в галоп. Хватан и Гредзик не отстали от него. Конь студиозуса рванулся следом так резво, что парню пришлось бросить повод и обеими руками уцепиться за седло.
Гапей задержался, прикрывая отступление. Под его насмешливым взглядом жители застянка не решились даже с места стронуться.
Только за околицей Ендрек нагнал мрачных порубежников.
— Пан Войцек, а, пан Войцек, — тихонько проговорил он, пристраивая серого бок о бок с вороным.
— Чего тебе, студиозус? — невесело отозвался сотник.
— Научи меня убивать, пан Войцек.
Меченый помолчал, раздумывая. Потом сказал:
— А оно тебе надо? Лечил бы…
— Надо, — твердо ответил медикус и повторил для большей убедительности: — Надо.
Больше месяца пробиралось войско пана Шпары от лесов под Берестянкой до стольного града.
От двух десятков осталось без одного человека полтора. Первой потерей был лесник, затем — трое попрошаек. Но последние утраты стали самыми тяжелыми. Не то, чтобы Енрек винил только себя одного за смерть Шилодзюба и Пиндюра, но всегда помнил, что не задумай он дурацкий побег, они могли бы жить.
Гибель Глазика показалась еще более нелепой. И вот что поразительно! Не для себя ведь старался конокрад, не ради собственной выгоды взялся за старое. За всех переживал, хотел как лучше. Эх, если бы еще закон и порядок при этом не нарушал!
Пан Войцек ходил туча тучей от того, что скрытно добраться не получилось. Тут и замок пана Шэраня (или как там его?), встреча со старинным врагом. Уж кто-кто, а Мржек Сякера догадается, зачем перебрасывают одного из самых закаленных рубак северного порубежья на юг. А поскольку теперь мятежный чародей верой и правдой поддерживает дело Золотого Пардуса, то и доложить кому положено не преминет. Второе место, где малолужичан «раскусили» — это застянок со старшиней паном Желеславом. Погоню, напуганные суровостью гостей, шляхтичи не посылали — своих забот полон рот, но что им мешало отправить гонца в замок того же Шэраня? А ничего.
И вот описанная в письме полковника Симона поляна. Истоптанная трава, несколько кучек конских кругляшей. Грай нашел даже старое, давно остывшее кострище. И никаких людей. Только следы.
— Опоздали, дрын мне в коленку! — Хватан в сердцах стегнул плеткой по голенищу.
Сотник нахмурился пуще прежнего (хотя куда там уже больше — и так брови слились в одну полоску) и закусил ус. Похоже, первый раз в жизни он подвел командиров, не выполнил приказа в срок и как положено. Было от чего удавиться.
— Может, расседлаем коней да подождем малость? — ни к кому не обращаясь, словно в пустоту, проговорил рассудительный Хмыз.
Пан Войцек не ответил. Махнул рукой — мол, делайте что хотите.
— Могу в город сходить, — предложил, спрыгивая на землю и приседая, чтоб размять затекшие ноги, пан Гредзик. — У меня знакомцы найдутся, ежели поискать хорошо.
— Могу и я, — несмело предложил Ендрек. — Тут батюшка с матушкой и брат…
— Ты б молчал уже, дрын мне в коленку! — перебил его Хватан. — Это послать козла в огород называется!
— Да брось ты! — вступился за парня пан Бутля. — Что ж ты всех врагами видишь?
— Не всех! А только этого желтого «кошкодрала»!
— Я не…
— Молчи! Все вы, «кошкодралы», одинаковы! А ты, пан Юржик, совсем опаску потерял! Щ-щас отпустим его, и к вечеру сотня драгун жигомонтовых здесь будет!
— А ну, замолчали все! — рык пана Войцека прокатился над поляной. — С-с-спорщики хреновы!
— Я — не предатель, — пролепетал Ендрек обиженно.
— Никто т-тебя не винит. Но подозрение есть подозрение. До-доверие еще заслужить надо. Уезжать будем, я тебя неволить не стану. Останешься с родными…
— И целуй своего Жигомонта… — еле слышно прошептал Хватан.
— Молчать! Я тебя!.. — развернулся к нему Войцек. — Вот как перед ликом Господа — отстегаю я тебя!
Молодой порубежник насупился и склонил голову. Ендреку хотелось думать, что от стыда.
— Поедут пан Гредзик и Издор, — рубанул ладонью воздух пан Шпара. — До сумерек управитесь?
— Оглядеться оглядимся, а там… — пожал плечами простоватый Гредзик.
— В-вот и ладно. Чтоб в сумерки тут были. Д-добро?
— Добро.
Разведчикам выделили коней, какие поменьше других измучились.
Пан Гредзик Цвик протер сапоги лопухом, сорванным неподалече, закрутил усы, словно ехал паненок очаровывать. Его напарник застегнул жупан на все крючки и тоже приосанился. Студиозус не сомневался, что в кармане Издор уже нащупывает колоду карт, предвкушая поживу в ближайшем от городских ворот шинке.
Едва они уехали, Хмыз приказал разбивать лагерь. Закипела ставшая привычной за время путешествия работа.
Хватан смачно сплюнул под ноги, растер подошвой, поглядел исподлобья на студиозуса и ушел в подлесок. Вскоре послышался свист его сабли. У порубежника имелась такая привычка — в расстроенных чувствах рубить лозу. От плеча да с оттягом.
Ендрек, стараясь не показывать вида, хотя в душе от обиды все сжималось и хотелось расплакаться, как в далеком, счастливом детстве, пошел перевязывать голову Стадзику. Рана шляхтича заживала на удивление плохо. Остальные — и Грай, и Хмыз, и Юржик — уже давно оправились от полученных в замке Шэраня отметин, а пан Клямка еще страдал. Жаловался на частые головные боли и требовал повышенного внимания со стороны лекаря, то бишь Ендрека.
Но не успел медикус размотать жесткую, пропитавшуюся сукровицей тряпку на голове шляхтича, как со стороны нечастого леса раздался тоненький, протяжный свист. Присевший было пан Войцек в мгновение ока вскочил на ноги, выхватил саблю. Грай и Хватан почти не отстали от него. Скуластый следопыт успел вытащить даже два клинка — после смерти Глазика он взял себе его саблю. Тыковка замер с арбалетом, как охотничья собака, почуявшая перепела. Любопытно, бывает самострел у него не натянут или нет? Краем уха Ендрек слыхал, что все время держать взведенным арбалет нельзя — дуга теряет гибкость. Но Гапей его поражал.
— Эгэ-гэй! Пан Войцек! Свои!!! — послышалось голос. — Не стрельните, а то я в новом жупане!
— Кем бы ты ни был, выходи! — скомандовал Меченый, поворачиваясь на голос.
Из-под лесной тени не спеша вышел худощавый человек в натянутой по самые брови шапке. Если он считал свой жупан новым, то покажите мне старый, подумалось Ендреку. И весь незваный гость выглядел… Как бы это правильно сказать? Потертым, подержанным, что ли? Обтрепанные, с вылезшим мехом, обшлага жупана, лысоватая шапка с замусоленным пером, наполовину седая борода и морщинистые щеки. Однако на поясе его висела сабля, начищенная рукоять которой никак не производила впечатление ненужного предмета. В поводу мужичок вел гнедо-пегого конька — низкого, короткошеего и гривастого.
— Подобру-поздорову тебе, пан Войцек, — гость приложил правую ладонь к сердцу. — То-то я гляжу, лицо знакомое. А как прядь седую увидал, сразу вспомнил — сотник богорадовский!
Меченый стоял, заложив большие пальцы за пояс и склонив голову к плечу, и смотрел на незнакомца.
— Т-т-ты все такой же, Пятрок. Сколько лет тебя знаю, — проговорил он наконец.
— На том стоим, — усмехнулся в бороду гость. — Я — как яичко в лукошке. Выделишься — на сковородку угодишь.
— Ты какими судьбами тут?
— Тебя жду, пан сотник богорадовский.
— В Богорадовке нынче пан Либоруш Пячкур сотником.
— Так то не беда. Он из молодых. Настырный.
— Никак знаешь его?
— Его сам пан Януш отличил. А мне положено знать всех, кто к гетманам да князьям приближен.
— Верно. Я и забыл, с кем беседую, — улыбнулся краем рта пан Войцек.
— Ты не грусти. Пан Либоруш в сотниках долго не задержится. Тем паче, что, чует мое сердце, война вскорости предстоит нам.
— Господь с тобой, Пятрок! С кем же нам воевать? С Зейцльбергом?
— Эх, пан Войцек, пан Войцек… — Потрепанный мужичок погрустнел, улыбка уступила место скорбной складке между бровями. — Все хуже. Много хуже. Что ж, приглашай к костру — я тебе все как есть поведаю.
Меченый повел рукой, приглашая гостя к огню, разожженному к тому времени Квирыном и Самосей. Пятрок не заставил себя долго уговаривать и уселся, скрестив ноги на манер кочевников с правобережья Стрыпы.
А усевшись, начал рассказ о событиях последних дней.
Ендрек дивился осведомленности этого невзрачного мужичка, больше похожего на кметя, чем на реестрового или государственного человека, во дворцовых интригах. Он не знал, что Пятрок вот уже более пятнадцати лет состоял кем-то вроде личного ординарца или доверенного слуги при особе пана Зджислава Куфара — коронного подскарбия. Он мог выследить любого, подозреваемого в сговоре или предательстве, подслушать важные переговоры политических противников, выкрасть компрометирующие письма. В поездках великолепно владеющий любым оружием (от обычной сабли до малоизвестных в Прилужанах глефы или совни), Пятрок тоже оказывался незаменим. Исторические хроники королевства сохранили воспоминания по меньшей мере о двух случаях, когда он спасал жизнь пану подскарбию. Лишь одним принципом Пятрок не поступался никогда — в ответ на любое предложение убить кого-либо (не важно — за деньги или за идею), он застывал ледяной статуей, похожей на те, которые вырезают зимой умельцы на улицах Руттердаха, празднуя День рождения Господа.
Пятрок рассказал, что три дня тому назад Выгов буквально потрясло страшное известие. Великий гетман Великих Прилужан, пан Жигомонт Скула, скончался в своем городском доме. Не с лестницы по пьяной лавочке навернулся и не бубликом подавился, нет. Умер в страшных мучениях и судорогах, посинев лицом и пуская пену изо рта, что позволило честным горожанам заподозрить возможное отравление народного любимца и первейшего претендента на престол.
Великолужичанская шляхта, наводнившая в преддверии элекции город, встала на дыбы. По шинкам прокатилась череда драк — поначалу рукопашных, но к исходу второго дня и с применением оружия. Мещане и купцы начали отказывать в жилье прибывшим на Сейм из Малых Прилужан. В окна городских домов вывешивались флаги с изображением Золотого Пардуса. Одежду горожан тоже все чаще и чаще украшали ленточки и шарфы ярко-желтого цвета. Кстати, бакалейщики, должно быть, немало озолотились на продаже символов борьбы с ненавистными малолужичанами.
Пан Зджислав запаниковал и послал гонца навстречу приближающемуся к Выгову князю Янушу, предлагая тому чуть-чуть задержаться и переждать накал страстей где-нибудь поблизости в замке верного магната. Будто такие в окрестностях столицы найдутся!
Януш, хоть и отличался отменной храбростью, а все же отсутствием рассудительности никогда не страдал. Судьбу решил не испытывать. Повременил со въездом в город.
Тем временем, поспевая к намеченному сроку, в Выгов начали прибывать собранные по всем Малым Прилужанам отряды. Полковники Берестянки и Крыкова, Крапивни и Жеребков, Мельни и Нападовки расстарались вовсю. Прислали людей преданных и надежно обученных. Правда, скандальных и слегка буйноватых.
Продолжали подъезжать и выбранные на малых Сеймиках электоры.
Пан Зджислав и пан Чеслав вздохнули спокойнее.
И тут, как гром среди ясного неба, примчался в Выгов конный отряд…
Случилось это не так давно. Вчера к полудню.
Во главе отряда стоял грозинецкий князь Зьмитрок. С ним вместе прибыли пан Адолик Шэрань и неизвестный шляхтич в шелковой маске, скрывающей все лицо, кроме глаз.
— Не тот ли пан Адолик Шэрань, чей замок стоит по-над Елучем в трех поприщах от столицы? — поинтересовался Войцек.
— Он. Он самый. А ты никак знаком с ним, а, пан сотник?
— С ним не привелось. А вот замок видал, когда сюда ехал.
Пятрок внимательно поглядел на Меченого — мол, ври, ври, я тебя все едино насквозь вижу — и продолжал.
Зьмитрок, лиса грозинецкая, сразу по приезду потребовал сбора Сената, а когда недоумевающие князья, гетманы и магнаты заняли места в креслах, согласно знатности и богатству, ввел, совместно с паном Шэранем, под руки пана в маске.
— Вот как властители малолужичанские чествуют наших сторонников! — воскликнул Зьмитрок, срывая маску.
Сенаторы, хоть были в большинстве людьми много чего на своем веку повидавшими, проверенными государственными мужами и закаленными воинами, ахнули. Кто с места вскочил, сжимая кулаки, кто, напротив, отпрянул, вжимаясь в спинку кресла.
Лицо стоящего перед собранием шляхтича обезображивали такие рубцы и язвы, что никакое моровое поветрие, именуемое черной оспой, не надует. Щеки, как брыли у угорских псов, из тех, что на медведя в одиночку выходят; глазки — щелочки, придавленные сверху набрякшими, отечными веками; уши что блины, какие к Проводам зимы лужичанские хозяйки медом мажут.
Маршалок, пан Вежеслав Рало, председательствующий в Сенате, грянул кулаком по столу и возмутился:
— Что за балаган, пан Зьмитрок, устраиваешь? Уродов не здесь принято показывать, а на рыночной площади, там, где жонглеры с акробатами народ потешают!
Ему ответил изуродованный шляхтич. И лишь по голосу опознали сенаторы старого знакомца — пана Юстына Далоня, терновского князя и воеводу.
Пан Юстын заговорил и произнес судьбоносную речь. Речь, которую летописцы, дружно, как один, пообещали внести в скрижали истории. Сенаторы узнали и о готовящейся череде отравлений, среди которых смерть пана Жигомонта Скулы — только начало; и о попытке устранить его, пана Юстына Далоня, верного сподвижника великолужичанского гетмана; и о хэврах убийц и грабителей, тайно привезенных в Выгов с северных рубежей; и о приготовленных к вывозу из столицы целых караванах, груженных сундуками с золотом; и о замученных по застенкам и подвалам шляхтичах, которые отказались голосовать за пана Януша. Суть его слов сводилась к следующему — чужаки хотят навязать нам свою волю, свое, непривычное и дикое, видение мира. Ужели вольный человек, хозяин родимой земли, пойдет на поводу пришлых комедиантов? Кто согласен признать себя быдлом и рабочей скотиной, тот, конечно, проголосует за уховецкого князя, а вольный лужичанин, имеющий гордость и чувство собственного достоинства, выберет короля, который обеспечит шляхетские вольности и сытую, достойную жизнь каждому, включая городских мещан и сельских кметей.
Закончил пан Юстын ставшим уже обыденным: «Нам нет числа, сломим силы зла!» Но добавил и нечто новое. В тот же день, ближе к вечеру, его слова повторял в Выгове каждый нищий, каждый попрошайка и каждый шляхтич.
— Верю — сумеем, знаю — одолеем!
Именно этот клич и стал символом новой идеи. Дела Золотого Пардуса.
— Верю — сумеем, знаю — одолеем!
Или даже так:
— ВЕРЮ — СУМЕЕМ, ЗНАЮ — ОДОЛЕЕМ!!!
Сенаторы, за исключением редких отщепенцев, на которых не обращали внимания, как на слабоумных изгоев, рукоплескал его речи стоя.
В тот же вечер пан Юстын, пан Зьмитрок и пан Адолик Шэрань вышли на рыночную площадь, заполненную народом. Терновский князь повторил речь в присутствии большей части выговских горожан.
Его слова пали на благодатную почву.
— НАМ НЕТ ЧИСЛА, СЛОМИМ СИЛЫ ЗЛА!!!
— ВЕРЮ — СУМЕЕМ, ЗНАЮ — ОДОЛЕЕМ!!!
— ЛЖИ — НЕТ!!! МОШЕННИКАМ — НЕТ!!! ВОТ НАШ ОТВЕТ!!!
Забыв о сословных различиях, мещане и шляхта скандировали слова нового властителя умов. Люди не расходились по домам до утра. Жгли костры на рыночной площади. Пели и пили, веселились и спорили. Бранили малолужичан и тут же жалели их, обманутых разбойником-князем.
С рассветом выяснилось, что польный гетман Малых Прилужан погиб, свалившись с лошади и ударившись головой о брусчатку. Несчастный случай. Говорили, его конь испугался факела и украшенных выгнутой желтой кошкой флагов в руках горожан. Однако Пятрок имел на сей счет собственное мнение. Такого наездника, как пан Чеслав, скинуть с коня не просто. Не иначе, нашлись добровольные помощники из числа тех же «кошкодралов». Тем паче, что никого из свиты польного гетмана, способного связно объяснить события «желтой» ночи, не нашлось. Да и есть ли они в живых?
Митрополит Богумил Годзелка читал в главном храме столицы, соборе святого Анджига Страстоприимеца, проповедь, призванную вселить в души и разумы горожан умиротворение, но не слишком преуспел.
— Контрамации — нет!!! Мы — не быдло, мы — не козлы! — скандировала паства, заглушая голос прелата.
Столпившиеся на главной площади, перед зданием королевского дворца и Сената, горожане потребовали немедленного начала Элекции. Им было наплевать — прибыли все выборные шляхтичи из Малых Прилужан, Заливанщина и Хорова или нет.
Пану Вежеславу пришлось объявит собрание Посольской избы открытым.
Толпа в ожидании результатов голосования орала так, что их выкрики отчетливо слышались в зале собраний, лишний раз напоминая электорам, кто является хозяином положения.
— Обману — нет!!! Юстын — да!!! Юстын — король!!! Да! Да! Да-да-да!!! Юстын — король! Юстын — король!!!
К полудню элекция завершилась.
Пан Юстын Далонь, князь Терновский, стал королем Великих и Малых Прилужан, заступником Морян и владыкой Грозинецкого княжества. Правда, в последнем Пятрок здорово сомневался. По всему выходило, что это грозинецкий князь стал полноправным владыкой Прилужанского королевства, чем не преминет вскорости воспользоваться.
Шляхтичи из Малых Прилужан разбежались, очертя голову, или спрятались до лучших времен. Лишь единицам достало храбрости сохранить бело-голубые ленточки Белого Орла. Отряды, собранные полковниками на северных рубежах, разоружили и с позором выставили за пределы городских стен, пообещав, что каждого, кто явится с повинной головой, накормят и напоят, но вооруженных малолужичан в городе не потерпят.
Богумил Годзелка, митрополит выговский, патриарх Великих и Малых Прилужан, скинул на пол и растоптал ногами патриарший клобук. Слухи, гуляющие по городу, разнились. Одни говорили, что он расстригся и удалился в родовое имение на берегу Луги; другие утверждали, что видели пастыря на улицах с факелом в руках, призывающего сторонников князя Януша протестовать до последнего и не сдаваться, требовать справедливости перед престолом Господа.
Пан Зджислав Куфар заперся в своем городском доме. Молчал и не показывался даже самым ближним слугам до утра. А утром нынешнего дня вызвал верного Пятрока и велел ехать разыскать отставшего и не успевшего прибыть к сроку пана Войцека Шпару с его отрядом. С коей задачей Пятрок и справился весьма успешно.
Глава шестая,
— Он же наш… — еле слышно выдохнул Хватан.
— Верно. А нашему м-можно то, что чужому заповедано? А?
Урядник еще больше склонил голову и отвернулся. Студиозус только услыхал:
— Саблей бы рубил, а ногами топтать…
— Ендрек! Ендрек, ты слышишь меня? — как сквозь воду прорвался голос Войцека.
— Да! То есть, слушаю, пан сотник.
— Погляди его. Сможешь?
— Смогу, пан сотник.
Ендрек соскочил с коня и подошел к трупу. Вблизи изувеченное тело выглядело еще ужаснее. Живот — сплошное почернелое пятно. Из голеней, прорвав штанины, торчат осколки берцовых костей, губы запеклись кровью и распухли, словно вареники, а на щеке ясно выделялся отпечаток сапожной подковки. Студиозус вдруг понял, почему сапоги пана Желеслава выглядели так, будто он по росе с утра гулял. И снова едва не вывернул желудок на утоптанное подворье. Но пересилил себя и присел на корточки. Пальцем коснулся места на шее, где должен проходить живчик. Гематомы не давали разглядеть, точно ли он определил место. Оставалось лишь надеяться на опыт, привитый на трех курсах медицинского факультета Руттердаха…
За спиной едва ли не овеществленно сгущалось напряжение замерших в ожидании людей. Один неверный шаг, движение, слово — и прольется кровь. Будто бы мало ее пролилось за последние два дня!
Ощутив слабое, еле слышное биение под пальцами, Ендрек вздрогнул и едва не отпрянул.
— Что? — донесся сверху голос Войцека.
— Живой… — непослушным губами ответил студиозус.
Сердце билось редко — между ударами запросто можно произнести «двадцать один, двадцать два», но ведь билось!
Топнули о землю подошвы сапог. Меченый склонился рядом.
— Б-б-быть того не может.
— Я сам не верю… Но ведь живет.
— Воистину, необъяснимы чудеса Господни. — Войцек поднял глаза к небу и сотворил знамение. — Думаешь, выживет?
— Сомневаюсь. Даже все профессора Руттердаха… Нет. Не выживет. Точно.
— И здесь бросать не годится, и увезти не получится, — медленно проговорил пан Шпара.
— Только тронем — убьем, — подтвердил медикус.
— Ну так, может, не дожидаясь?..
— Что? — жалобно воскликнул Ендрек и вдруг понял, о чем ведет речь сотник. — Нет. Я не смогу. Да и по заветам Господа…
— Д-добро. Этот грех я на себя возьму.
Левая ладонь Войцека скользнула под покрытый запекшейся кровью затылок Глазика, а правая — легла снизу на подбородок.
Ендрек, как зачарованный, наблюдал за его действиями. Ему не впервой было видеть смерть вот так близко. Но те люди умирали либо от неизлечимой заразной хвори, либо, как совсем недавно в замке пана Шэраня, в горячке боя. А здесь…
Руки пана Войцека напряглись, качнув голову конокрада сперва вверх, подбородком почти до груди, а потом вниз, далеко ее запрокинув. Щелкнул атлант, отделяясь от черепа. По телу Глазика пробежала судорога.
— Прими, Господь, душу раба твоего… Как его звали-то по-настоящему? — Меченый хотел вначале вытереть ладони о свои штаны, но не решился измарать одежду, потом — о лохмотья покойника, но тоже отдернул руку, сообразив, что еще больше испачкается…
— Не знаю. Он никогда не говорил, — пожал плечами Ендрек.
— Добро. Прими, Господь, душу раба твоего, конокрада Глазика.
Меченый, не поднимаясь с колен, стянул шапку с головы. Помолчал.
После поднялся и медленно обернулся к обитателям застянка и пану Желеславу:
— Хоть похороните по обычаю?
Лицо старшини исказила хитрая ухмылка:
— Эх, панове, а я ведь понял, кто вы. Думали, не догадается пан Клуначак? За дурака держали?
— И кто же мы? — посуровел Меченый.
— А те самые разбойники малолужичанские, что честных шляхтичей обижают! За арбалеты, братцы! В сабли их!
Ендрек понял, что сейчас-то и начнется самое страшное. Их всего пятеро. Тем более, что к драке привычны лишь четверо. Сам студиозус не имел по поводу своего мастерства в обращении с оружием ни малейших иллюзий. Знал, что саблю ему лучше не вынимать — еще, чего доброго, кого-то из спутников зацепит.
Одним движением пан Войцек Шпара выхватил клинок.
Толпа качнулась, готовая броситься вперед и снова убивать.
Но неожиданно над головами шляхтичей зазвенел насмешливый голос Гапея:
— А и правда, дурень ты, пан Клуначак! Я бубновому тузу в середку бельт втыкаю! С сорока шагов.
Невзрачный и весь какой-то мирный и домашний со своей круглой головой и редкой бородкой Тыковка держал арбалет в расслабленной руке, не прицеливаясь и не бросая приклад к плечу. Но жало бельта глядело в сторону пана Желеслава и, судя по отвисшей челюсти старшини, тому сразу расхотелось проверять правдивость слов стрелка. В отличие от зобатого — он, видно, был кем-то вроде местного заводилы. Ендрек для себя окрестил его Черногузком, как аиста.
— Силен-то ты брехать! — заорал Черногузок, размахивая саблей.
— Давай проверим? — холодно осведомился Тыковка, но при этом ехидно прищурился.
— Нет! Стой! — побелевшими губами вымолвил пан Желеслав. — Не надо. Охолонь, Брониш!
— Пан Брониш! — выпятил губу зобатый.
— Ну, пан Брониш.
— То-то…
Гапей, не скрывая довольного оскала, наблюдал за их перепалкой.
— Ты, пан Клуначак скажи своим, чтоб сабельки в ножны вернули — не ровен час, порежутся, — сказал он, плавно поводя арбалетом из стороны в сторону.
— Делайте, панове, как он скажет, — обреченно проговорил старшиня.
— И пять ша-агов назад, — добавил пан Войцек.
Шляхтичи, ворча больше для порядка, повиновались.
Двигаясь как во сне, Ендрек добрался до коня, нащупал носком сапога стремя, вскарабкался в седло, тяжело навалившись животом на переднюю луку.
— Так, панове! — загремел Меченый уже с коня. — Мертвого похороните. У-у-уя-яснили? Я до самого пана п-подскарбия доберусь и обскажу пану Куфару все, как было. Думаете, панове, раз короля не избрали, так и закона нет? Самосуд чинить у-у-удумали?
Толпа молчала.
— Добро. Прощавайте, па-па-панове! Гнаться вздумаете, лишь деток своих осиротите. Уяснили?
Войцек развернул вороного и, ткнув шпорами, с места поднял в галоп. Хватан и Гредзик не отстали от него. Конь студиозуса рванулся следом так резво, что парню пришлось бросить повод и обеими руками уцепиться за седло.
Гапей задержался, прикрывая отступление. Под его насмешливым взглядом жители застянка не решились даже с места стронуться.
Только за околицей Ендрек нагнал мрачных порубежников.
— Пан Войцек, а, пан Войцек, — тихонько проговорил он, пристраивая серого бок о бок с вороным.
— Чего тебе, студиозус? — невесело отозвался сотник.
— Научи меня убивать, пан Войцек.
Меченый помолчал, раздумывая. Потом сказал:
— А оно тебе надо? Лечил бы…
— Надо, — твердо ответил медикус и повторил для большей убедительности: — Надо.
* * *
Пять дней потребовалось отряду Меченого, чтобы добраться к условленному месту, на поляну неподалеку от городских стен Выгова. Пан Войцек рвал и метал, но что поделаешь? Измученные кони не могли идти быстрее, чем легкой рысцой, а большую часть пути пришлось проделать и вовсе шагом. Иначе наездники запросто могли превратиться в пехоту и тогда уж точно поспели бы к шапочному разбору.Больше месяца пробиралось войско пана Шпары от лесов под Берестянкой до стольного града.
От двух десятков осталось без одного человека полтора. Первой потерей был лесник, затем — трое попрошаек. Но последние утраты стали самыми тяжелыми. Не то, чтобы Енрек винил только себя одного за смерть Шилодзюба и Пиндюра, но всегда помнил, что не задумай он дурацкий побег, они могли бы жить.
Гибель Глазика показалась еще более нелепой. И вот что поразительно! Не для себя ведь старался конокрад, не ради собственной выгоды взялся за старое. За всех переживал, хотел как лучше. Эх, если бы еще закон и порядок при этом не нарушал!
Пан Войцек ходил туча тучей от того, что скрытно добраться не получилось. Тут и замок пана Шэраня (или как там его?), встреча со старинным врагом. Уж кто-кто, а Мржек Сякера догадается, зачем перебрасывают одного из самых закаленных рубак северного порубежья на юг. А поскольку теперь мятежный чародей верой и правдой поддерживает дело Золотого Пардуса, то и доложить кому положено не преминет. Второе место, где малолужичан «раскусили» — это застянок со старшиней паном Желеславом. Погоню, напуганные суровостью гостей, шляхтичи не посылали — своих забот полон рот, но что им мешало отправить гонца в замок того же Шэраня? А ничего.
И вот описанная в письме полковника Симона поляна. Истоптанная трава, несколько кучек конских кругляшей. Грай нашел даже старое, давно остывшее кострище. И никаких людей. Только следы.
— Опоздали, дрын мне в коленку! — Хватан в сердцах стегнул плеткой по голенищу.
Сотник нахмурился пуще прежнего (хотя куда там уже больше — и так брови слились в одну полоску) и закусил ус. Похоже, первый раз в жизни он подвел командиров, не выполнил приказа в срок и как положено. Было от чего удавиться.
— Может, расседлаем коней да подождем малость? — ни к кому не обращаясь, словно в пустоту, проговорил рассудительный Хмыз.
Пан Войцек не ответил. Махнул рукой — мол, делайте что хотите.
— Могу в город сходить, — предложил, спрыгивая на землю и приседая, чтоб размять затекшие ноги, пан Гредзик. — У меня знакомцы найдутся, ежели поискать хорошо.
— Могу и я, — несмело предложил Ендрек. — Тут батюшка с матушкой и брат…
— Ты б молчал уже, дрын мне в коленку! — перебил его Хватан. — Это послать козла в огород называется!
— Да брось ты! — вступился за парня пан Бутля. — Что ж ты всех врагами видишь?
— Не всех! А только этого желтого «кошкодрала»!
— Я не…
— Молчи! Все вы, «кошкодралы», одинаковы! А ты, пан Юржик, совсем опаску потерял! Щ-щас отпустим его, и к вечеру сотня драгун жигомонтовых здесь будет!
— А ну, замолчали все! — рык пана Войцека прокатился над поляной. — С-с-спорщики хреновы!
— Я — не предатель, — пролепетал Ендрек обиженно.
— Никто т-тебя не винит. Но подозрение есть подозрение. До-доверие еще заслужить надо. Уезжать будем, я тебя неволить не стану. Останешься с родными…
— И целуй своего Жигомонта… — еле слышно прошептал Хватан.
— Молчать! Я тебя!.. — развернулся к нему Войцек. — Вот как перед ликом Господа — отстегаю я тебя!
Молодой порубежник насупился и склонил голову. Ендреку хотелось думать, что от стыда.
— Поедут пан Гредзик и Издор, — рубанул ладонью воздух пан Шпара. — До сумерек управитесь?
— Оглядеться оглядимся, а там… — пожал плечами простоватый Гредзик.
— В-вот и ладно. Чтоб в сумерки тут были. Д-добро?
— Добро.
Разведчикам выделили коней, какие поменьше других измучились.
Пан Гредзик Цвик протер сапоги лопухом, сорванным неподалече, закрутил усы, словно ехал паненок очаровывать. Его напарник застегнул жупан на все крючки и тоже приосанился. Студиозус не сомневался, что в кармане Издор уже нащупывает колоду карт, предвкушая поживу в ближайшем от городских ворот шинке.
Едва они уехали, Хмыз приказал разбивать лагерь. Закипела ставшая привычной за время путешествия работа.
Хватан смачно сплюнул под ноги, растер подошвой, поглядел исподлобья на студиозуса и ушел в подлесок. Вскоре послышался свист его сабли. У порубежника имелась такая привычка — в расстроенных чувствах рубить лозу. От плеча да с оттягом.
Ендрек, стараясь не показывать вида, хотя в душе от обиды все сжималось и хотелось расплакаться, как в далеком, счастливом детстве, пошел перевязывать голову Стадзику. Рана шляхтича заживала на удивление плохо. Остальные — и Грай, и Хмыз, и Юржик — уже давно оправились от полученных в замке Шэраня отметин, а пан Клямка еще страдал. Жаловался на частые головные боли и требовал повышенного внимания со стороны лекаря, то бишь Ендрека.
Но не успел медикус размотать жесткую, пропитавшуюся сукровицей тряпку на голове шляхтича, как со стороны нечастого леса раздался тоненький, протяжный свист. Присевший было пан Войцек в мгновение ока вскочил на ноги, выхватил саблю. Грай и Хватан почти не отстали от него. Скуластый следопыт успел вытащить даже два клинка — после смерти Глазика он взял себе его саблю. Тыковка замер с арбалетом, как охотничья собака, почуявшая перепела. Любопытно, бывает самострел у него не натянут или нет? Краем уха Ендрек слыхал, что все время держать взведенным арбалет нельзя — дуга теряет гибкость. Но Гапей его поражал.
— Эгэ-гэй! Пан Войцек! Свои!!! — послышалось голос. — Не стрельните, а то я в новом жупане!
— Кем бы ты ни был, выходи! — скомандовал Меченый, поворачиваясь на голос.
Из-под лесной тени не спеша вышел худощавый человек в натянутой по самые брови шапке. Если он считал свой жупан новым, то покажите мне старый, подумалось Ендреку. И весь незваный гость выглядел… Как бы это правильно сказать? Потертым, подержанным, что ли? Обтрепанные, с вылезшим мехом, обшлага жупана, лысоватая шапка с замусоленным пером, наполовину седая борода и морщинистые щеки. Однако на поясе его висела сабля, начищенная рукоять которой никак не производила впечатление ненужного предмета. В поводу мужичок вел гнедо-пегого конька — низкого, короткошеего и гривастого.
— Подобру-поздорову тебе, пан Войцек, — гость приложил правую ладонь к сердцу. — То-то я гляжу, лицо знакомое. А как прядь седую увидал, сразу вспомнил — сотник богорадовский!
Меченый стоял, заложив большие пальцы за пояс и склонив голову к плечу, и смотрел на незнакомца.
— Т-т-ты все такой же, Пятрок. Сколько лет тебя знаю, — проговорил он наконец.
— На том стоим, — усмехнулся в бороду гость. — Я — как яичко в лукошке. Выделишься — на сковородку угодишь.
— Ты какими судьбами тут?
— Тебя жду, пан сотник богорадовский.
— В Богорадовке нынче пан Либоруш Пячкур сотником.
— Так то не беда. Он из молодых. Настырный.
— Никак знаешь его?
— Его сам пан Януш отличил. А мне положено знать всех, кто к гетманам да князьям приближен.
— Верно. Я и забыл, с кем беседую, — улыбнулся краем рта пан Войцек.
— Ты не грусти. Пан Либоруш в сотниках долго не задержится. Тем паче, что, чует мое сердце, война вскорости предстоит нам.
— Господь с тобой, Пятрок! С кем же нам воевать? С Зейцльбергом?
— Эх, пан Войцек, пан Войцек… — Потрепанный мужичок погрустнел, улыбка уступила место скорбной складке между бровями. — Все хуже. Много хуже. Что ж, приглашай к костру — я тебе все как есть поведаю.
Меченый повел рукой, приглашая гостя к огню, разожженному к тому времени Квирыном и Самосей. Пятрок не заставил себя долго уговаривать и уселся, скрестив ноги на манер кочевников с правобережья Стрыпы.
А усевшись, начал рассказ о событиях последних дней.
Ендрек дивился осведомленности этого невзрачного мужичка, больше похожего на кметя, чем на реестрового или государственного человека, во дворцовых интригах. Он не знал, что Пятрок вот уже более пятнадцати лет состоял кем-то вроде личного ординарца или доверенного слуги при особе пана Зджислава Куфара — коронного подскарбия. Он мог выследить любого, подозреваемого в сговоре или предательстве, подслушать важные переговоры политических противников, выкрасть компрометирующие письма. В поездках великолепно владеющий любым оружием (от обычной сабли до малоизвестных в Прилужанах глефы или совни), Пятрок тоже оказывался незаменим. Исторические хроники королевства сохранили воспоминания по меньшей мере о двух случаях, когда он спасал жизнь пану подскарбию. Лишь одним принципом Пятрок не поступался никогда — в ответ на любое предложение убить кого-либо (не важно — за деньги или за идею), он застывал ледяной статуей, похожей на те, которые вырезают зимой умельцы на улицах Руттердаха, празднуя День рождения Господа.
Пятрок рассказал, что три дня тому назад Выгов буквально потрясло страшное известие. Великий гетман Великих Прилужан, пан Жигомонт Скула, скончался в своем городском доме. Не с лестницы по пьяной лавочке навернулся и не бубликом подавился, нет. Умер в страшных мучениях и судорогах, посинев лицом и пуская пену изо рта, что позволило честным горожанам заподозрить возможное отравление народного любимца и первейшего претендента на престол.
Великолужичанская шляхта, наводнившая в преддверии элекции город, встала на дыбы. По шинкам прокатилась череда драк — поначалу рукопашных, но к исходу второго дня и с применением оружия. Мещане и купцы начали отказывать в жилье прибывшим на Сейм из Малых Прилужан. В окна городских домов вывешивались флаги с изображением Золотого Пардуса. Одежду горожан тоже все чаще и чаще украшали ленточки и шарфы ярко-желтого цвета. Кстати, бакалейщики, должно быть, немало озолотились на продаже символов борьбы с ненавистными малолужичанами.
Пан Зджислав запаниковал и послал гонца навстречу приближающемуся к Выгову князю Янушу, предлагая тому чуть-чуть задержаться и переждать накал страстей где-нибудь поблизости в замке верного магната. Будто такие в окрестностях столицы найдутся!
Януш, хоть и отличался отменной храбростью, а все же отсутствием рассудительности никогда не страдал. Судьбу решил не испытывать. Повременил со въездом в город.
Тем временем, поспевая к намеченному сроку, в Выгов начали прибывать собранные по всем Малым Прилужанам отряды. Полковники Берестянки и Крыкова, Крапивни и Жеребков, Мельни и Нападовки расстарались вовсю. Прислали людей преданных и надежно обученных. Правда, скандальных и слегка буйноватых.
Продолжали подъезжать и выбранные на малых Сеймиках электоры.
Пан Зджислав и пан Чеслав вздохнули спокойнее.
И тут, как гром среди ясного неба, примчался в Выгов конный отряд…
Случилось это не так давно. Вчера к полудню.
Во главе отряда стоял грозинецкий князь Зьмитрок. С ним вместе прибыли пан Адолик Шэрань и неизвестный шляхтич в шелковой маске, скрывающей все лицо, кроме глаз.
— Не тот ли пан Адолик Шэрань, чей замок стоит по-над Елучем в трех поприщах от столицы? — поинтересовался Войцек.
— Он. Он самый. А ты никак знаком с ним, а, пан сотник?
— С ним не привелось. А вот замок видал, когда сюда ехал.
Пятрок внимательно поглядел на Меченого — мол, ври, ври, я тебя все едино насквозь вижу — и продолжал.
Зьмитрок, лиса грозинецкая, сразу по приезду потребовал сбора Сената, а когда недоумевающие князья, гетманы и магнаты заняли места в креслах, согласно знатности и богатству, ввел, совместно с паном Шэранем, под руки пана в маске.
— Вот как властители малолужичанские чествуют наших сторонников! — воскликнул Зьмитрок, срывая маску.
Сенаторы, хоть были в большинстве людьми много чего на своем веку повидавшими, проверенными государственными мужами и закаленными воинами, ахнули. Кто с места вскочил, сжимая кулаки, кто, напротив, отпрянул, вжимаясь в спинку кресла.
Лицо стоящего перед собранием шляхтича обезображивали такие рубцы и язвы, что никакое моровое поветрие, именуемое черной оспой, не надует. Щеки, как брыли у угорских псов, из тех, что на медведя в одиночку выходят; глазки — щелочки, придавленные сверху набрякшими, отечными веками; уши что блины, какие к Проводам зимы лужичанские хозяйки медом мажут.
Маршалок, пан Вежеслав Рало, председательствующий в Сенате, грянул кулаком по столу и возмутился:
— Что за балаган, пан Зьмитрок, устраиваешь? Уродов не здесь принято показывать, а на рыночной площади, там, где жонглеры с акробатами народ потешают!
Ему ответил изуродованный шляхтич. И лишь по голосу опознали сенаторы старого знакомца — пана Юстына Далоня, терновского князя и воеводу.
Пан Юстын заговорил и произнес судьбоносную речь. Речь, которую летописцы, дружно, как один, пообещали внести в скрижали истории. Сенаторы узнали и о готовящейся череде отравлений, среди которых смерть пана Жигомонта Скулы — только начало; и о попытке устранить его, пана Юстына Далоня, верного сподвижника великолужичанского гетмана; и о хэврах убийц и грабителей, тайно привезенных в Выгов с северных рубежей; и о приготовленных к вывозу из столицы целых караванах, груженных сундуками с золотом; и о замученных по застенкам и подвалам шляхтичах, которые отказались голосовать за пана Януша. Суть его слов сводилась к следующему — чужаки хотят навязать нам свою волю, свое, непривычное и дикое, видение мира. Ужели вольный человек, хозяин родимой земли, пойдет на поводу пришлых комедиантов? Кто согласен признать себя быдлом и рабочей скотиной, тот, конечно, проголосует за уховецкого князя, а вольный лужичанин, имеющий гордость и чувство собственного достоинства, выберет короля, который обеспечит шляхетские вольности и сытую, достойную жизнь каждому, включая городских мещан и сельских кметей.
Закончил пан Юстын ставшим уже обыденным: «Нам нет числа, сломим силы зла!» Но добавил и нечто новое. В тот же день, ближе к вечеру, его слова повторял в Выгове каждый нищий, каждый попрошайка и каждый шляхтич.
— Верю — сумеем, знаю — одолеем!
Именно этот клич и стал символом новой идеи. Дела Золотого Пардуса.
— Верю — сумеем, знаю — одолеем!
Или даже так:
— ВЕРЮ — СУМЕЕМ, ЗНАЮ — ОДОЛЕЕМ!!!
Сенаторы, за исключением редких отщепенцев, на которых не обращали внимания, как на слабоумных изгоев, рукоплескал его речи стоя.
В тот же вечер пан Юстын, пан Зьмитрок и пан Адолик Шэрань вышли на рыночную площадь, заполненную народом. Терновский князь повторил речь в присутствии большей части выговских горожан.
Его слова пали на благодатную почву.
— НАМ НЕТ ЧИСЛА, СЛОМИМ СИЛЫ ЗЛА!!!
— ВЕРЮ — СУМЕЕМ, ЗНАЮ — ОДОЛЕЕМ!!!
— ЛЖИ — НЕТ!!! МОШЕННИКАМ — НЕТ!!! ВОТ НАШ ОТВЕТ!!!
Забыв о сословных различиях, мещане и шляхта скандировали слова нового властителя умов. Люди не расходились по домам до утра. Жгли костры на рыночной площади. Пели и пили, веселились и спорили. Бранили малолужичан и тут же жалели их, обманутых разбойником-князем.
С рассветом выяснилось, что польный гетман Малых Прилужан погиб, свалившись с лошади и ударившись головой о брусчатку. Несчастный случай. Говорили, его конь испугался факела и украшенных выгнутой желтой кошкой флагов в руках горожан. Однако Пятрок имел на сей счет собственное мнение. Такого наездника, как пан Чеслав, скинуть с коня не просто. Не иначе, нашлись добровольные помощники из числа тех же «кошкодралов». Тем паче, что никого из свиты польного гетмана, способного связно объяснить события «желтой» ночи, не нашлось. Да и есть ли они в живых?
Митрополит Богумил Годзелка читал в главном храме столицы, соборе святого Анджига Страстоприимеца, проповедь, призванную вселить в души и разумы горожан умиротворение, но не слишком преуспел.
— Контрамации — нет!!! Мы — не быдло, мы — не козлы! — скандировала паства, заглушая голос прелата.
Столпившиеся на главной площади, перед зданием королевского дворца и Сената, горожане потребовали немедленного начала Элекции. Им было наплевать — прибыли все выборные шляхтичи из Малых Прилужан, Заливанщина и Хорова или нет.
Пану Вежеславу пришлось объявит собрание Посольской избы открытым.
Толпа в ожидании результатов голосования орала так, что их выкрики отчетливо слышались в зале собраний, лишний раз напоминая электорам, кто является хозяином положения.
— Обману — нет!!! Юстын — да!!! Юстын — король!!! Да! Да! Да-да-да!!! Юстын — король! Юстын — король!!!
К полудню элекция завершилась.
Пан Юстын Далонь, князь Терновский, стал королем Великих и Малых Прилужан, заступником Морян и владыкой Грозинецкого княжества. Правда, в последнем Пятрок здорово сомневался. По всему выходило, что это грозинецкий князь стал полноправным владыкой Прилужанского королевства, чем не преминет вскорости воспользоваться.
Шляхтичи из Малых Прилужан разбежались, очертя голову, или спрятались до лучших времен. Лишь единицам достало храбрости сохранить бело-голубые ленточки Белого Орла. Отряды, собранные полковниками на северных рубежах, разоружили и с позором выставили за пределы городских стен, пообещав, что каждого, кто явится с повинной головой, накормят и напоят, но вооруженных малолужичан в городе не потерпят.
Богумил Годзелка, митрополит выговский, патриарх Великих и Малых Прилужан, скинул на пол и растоптал ногами патриарший клобук. Слухи, гуляющие по городу, разнились. Одни говорили, что он расстригся и удалился в родовое имение на берегу Луги; другие утверждали, что видели пастыря на улицах с факелом в руках, призывающего сторонников князя Януша протестовать до последнего и не сдаваться, требовать справедливости перед престолом Господа.
Пан Зджислав Куфар заперся в своем городском доме. Молчал и не показывался даже самым ближним слугам до утра. А утром нынешнего дня вызвал верного Пятрока и велел ехать разыскать отставшего и не успевшего прибыть к сроку пана Войцека Шпару с его отрядом. С коей задачей Пятрок и справился весьма успешно.