Русанов Владислав. Окаянный груз

   — А значит, благодарить за исцеление, пан Войцек, ты прежде всего Мржека должен.
   Бывший сотник богорадовский хмыкнул:
   — Т-ты еще скажи — короля Юстына Далоня!
   — И скажу! — нашелся пан Бутля. — Если б не его мечта чародеем стать, быть бы тебе однорукому, а мне — хромому!
   — Д-добро, встречу — поблагодарю. Острой сабелькой!
   — Эх, пан Войцек, пан Войцек, — покачал головой Юржик, — нет в тебе смирения… Как Господь учил? Справа в ухо заехали, подставь левое.
   — Л-лучше уж сразу темечко под моргенштерн. Н-нет и не будет у меня б-благодарности к л-людям, через которых я в бродягу превратился…
   Ендрек, присутствовавший при разговоре, хотел было заметить, что в таком случае и полковнику берестянскому, Симону Вочапу, и к когдатошнему подскарбию пану Зджиславу Куфару, и к его преподобию Богумилу Годзелке пан Войцек благодарности испытывать не может. Но благоразумно промолчал. Особой любви у пана Шпары к этим людям он давно не замечал, один только долг, а сыпать соль на открытую рану лишний раз не захотелось.
   На хоровских порогах малолужичане работали наравне со всеми — разгружали струг, а после загружали его выше по течению. Едва ли не полторы версты катили, помогая артельщикам-перевозчикам, тяжелый корабль.
   Тут Ендрек впервые в жизни увидал пороги.
   Темные гранитные лбы вздымались над водой, которая, протискиваясь между ними, кипела и бурлила, отбивая любому, хоть раз взглянувшему, охоту отказываться от сухопутного объезда. Впрочем, не всем. Местные рыбаки, похваляясь удалью один перед другим, пролетали между громадами камней на вертких лодках-долбленках. За медный грошик предлагали прокатить любого желающего, но таковых не находилось.
   Обход порогов вместе с разгрузкой и погрузкой струга занял мало не седмицу. Непривычные к водному пути лужичане отдохнули, размяли ноги. Погоняли начавших потихоньку сходить с ума в трюмной тесноте коней. Больше всех радовался Грай. На «Ласточке» выяснилось — еще частокол Очеретни не успел скрыться за излучиной, — что порубежник терпеть не может рыбного запаха. Что называется, на дух не переносит. А на струге рыбой провоняло все — борта и палубный настил, паруса и веревки. Даже мешки с ячменем и просом, взятые в корм коням, скоро стали неотличимы по запаху от связок сельди и трески. Грай день промучился, а потом приноровился проводить время рядом с кормщиком, у здоровенного весла с боковой рукояткой, как у косы. Там налетавший с кормы ветер обдувал лицо и давал силы хоть как-то превозмогать отвращение.
   За Хоровом широкая, полноводная Стрыпа выгнулась широкой дугой, выдаваясь в земли Прилужанского королевства. Левый берег стал обрывистым, приглубым. Желто-коричневая стена, изрытая норками береговушек, скользила по правому борту. Теперь можно было плыть, не опасаясь выскочить на отмель — они остались у правого берега, заросшего очеретом. Несколько раз за серо-коричневыми кисточками, волнующимися поверх зарослей остролистой, высокой травы, мелькали волчьи и лисьи малахаи кочевников. Не больше двух-трех за раз. Разъезды, как пояснил Авцей, угрозы никакой не представляли. Малыми силами на ощетинившийся самострелами струг степняки нападать рискнут. Тем паче, что земли злых и воинственных гаутов «Ласточка» уже миновала. У аранков разбоем занимался только клан Росомахи, обитавший в предгорьях Грудкавых гор. Прочие жили относительно мирным скотоводством. Ну, угнать отару овец или стадо коров у соседей, перерезав десяток пастухов, — это не в счет.
   Дни тянулись, как обоз по осенней дороге. Медленно и неспешно.
   В приграничном остроге с нежным названием Вишенки они узнали о первых стычках вдоль границы Малых и Великих Прилужан. Князь Януш Уховецкий объявил независимость. Решился-таки. Державшая устье Луги крепость Заливанщин прислала в Уховецк выборных с просьбой принять их под свою руку. В городском совете Хорова шла грызня не на жизнь, а на смерть. Воевода, пан Адась Дэмбок, стоял за поддержку Малых Прилужан, а главы купеческих и ремесленных гильдий настаивали на присяге верности королю Юстыну. Ну, их, в конце концов, можно понять. Купчине все едино, кто в короне, лишь бы монета в мошну исправно текла… Шляхта Тернова, Таращи, Скочина, Тесова, Дзюнькова поддержала Выгов. И даже далекие Бехи, куда, как говорится, Марцей телят не гонял, оказались на стороне нового короля.
   Пан Войцек осторожно расспрашивал, как там обстоят дела в Искоросте? Этот богатый город всю историю своего существования стоял на передовых рубежах как торговли, так и войны. Сильнейшее купечество и мещанство — ростовщиков Искороста знали даже в северном Руттердахе, — а наряду с тем отлично обученное и прекрасно вооруженное — на зависть коронному — собственное войско.
   Порубежники-южане пожимали плечами и отшучивались. Мол, тамошние купцы давно наловчились седалище меж двух стульев мостить и ни разу еще не свалились. Зад, де, позволяет. Откормленный. Нам так не жить.
   Так что Искорост был пока не вашим и не нашим. Скорее всего, Зджислав Куфар с Богумилом Годзелкой на это и рассчитывали, отправляя в вольный город казну прилужанскую.
   На девятнадцатый день пути после Хоровских порогов, когда по левому борту поднялись бесформенные громады Грудкавых гор, а течение Стрыпы стало гораздо быстрее, заорал не своим голосом внучатый племянник Авцея. Парнишка с рассвета до заката сидел на верхушке мачты, в нарочно для того оборудованной бочке. Просто так, на всякий случай — приглядывать за берегом.
   — Люди! Люди! Беда!!!
   — Чего орешь, полудурок? — задирая к небу кустистую бородку, вызверился капитан. — Какие люди? Что за беда? Толком говори!
   — Грозинчане! Десятка два!
   — Грозинчане? — к мачте подскочил пан Войцек, разминавшийся с саблей неподалеку. — Откуда едут? — Как обычно, в мгновенья опасности или напряжения сил заиканье оставило пана сотника.
   — С западу! От Искороста!
   — Фу-у-ух… — облегченно вздохнул Меченый.
   — Что, пан Войцек, погони опасаешься? — хитро прищурился Авцей.
   — С чего ты взял?
   — Дык, я еще в Очеретне догадался. Не просто так ты бежишь. Ой, не просто.
   — Я, любезный Авцей, бегать не привык, — скрипнул зубами пан Войцек. — А еду по делам коронной важности. Мне другое любопытно — как ты дожил до таких лет такой догадостный?
   — Я-то догадостный, но не болтливый… Потому и прожил много.
   — Д-добро, коли так.
   В это миг всадники, замеченные внучком капитана, вылетели на обрыв. Корабль шел близко от берега — сажен пятьдесят, не более. Расстояние прицельного выстрела из арбалета. И уж тем более не нужно обладать орлиным зрением, чтоб разглядеть расшитые серебряным галуном жупаны, собольи шапки с малиновым верхом и фазаньими перьями. Два десятка буланых коней уже не играли, бесясь с жиру. Дорога от Выгова на Искорост не ближняя, любого коня уморит, да еще если гнать туда сломя голову. Впереди всех гарцевал кривобокий и сухорукий наездник. Лицом бледный, черные тонкие усы закручены в два кольца — истинный грозинецкий ротмистр.
   Пан Войцек его вспомнил. Если не сразу, то почти сразу.
   Вспомнил морозную ночь, пропитанную смрадом гари и крови. Черно-белые плащи рыцарей-волков из Зейцльберга, перебирающего бинтованными ногами темно-игреневого коня и презрительный голос: «А что ж делают, позволь узнать, сотник, что делают лужичане на нашем берегу? Конные, да с мечами наголо, зачем пожаловали?» Ротмистр грозинецких драгун, пан Владзик Переступа. Войцек замахнулся кончаром, поднимая вороного на дыбы. Пан Владзик попытался прикрыться сабелькой, но ее клинок обломался у самой рукояти. Тяжелое лезвие меча обрушилось грозинчанину на правое плечо, троща кости. Игреневый пронзительно заржал, втянув обеими ноздрями запах свежепролитой крови, и помчал прочь, в поле, волоча застрявшее в стремени тело хозяина…
   — Зн-значит, выжил, — прошептал Меченый едва слышно и скомандовал погромче, едва ли не в полный голос: — К оружию, односумы!
   Ендрек ощутил холодный ком под ложечкой. Казалось, все кишки сплелись в липкий, вяло ворочающийся узел. Словно щупальца полулегендарного морского гада — кракена. Причем поднялся он с небывалой глубины, оттого так холодны его покрытые присосками, тугие конечности.
   — Чего стоишь, студиозус? — окликнул его пан Бутля, деловито пристраивающий «козью ногу» к арбалету. — А! Понятно! Это ж у тебя первый бой. Ничего, держись. Первый бой, он как для панянки первая брачная ночь! — хохотнул пан Юржик. — И боязно вроде, и без него никак. Хватай арбалет! Стрелок ты никакой, так хоть заряжай!
   Он сунул Ендреку в руки пару арбалетов. Парень растерянно подхватил их и застыл, не вполне понимая, что должен делать.
   — Не спи — замерзнешь! — ткнул его кулаком в бок Тыковка. — Ставай сзади меня. Заряжай и подавай, подавай и заряжай…
   Тем временем капитан Авцей, показывая недюжинную смекалку и сообразительность, отдавал распоряжения плотогонам:
   — Левый борт — табань!!! Правый — греби!!!
   Гребцы ударили веслами. «Ласточка» заскрипела просмоленными досками, застонала жалобно, не желая двигаться так резко, чай, почтенного возраста струг, не лодчонка-малолетка.
   — Яраш! Вали на левый борт! Уйдем!
   Авцей едва ли не раньше пана Войцека сообразил, чем грозит встреча с решительно настроенными грозинецкими драгунами в безлюдном месте. Даже не зная, кто такой Владзик Переступа и зачем пожаловал сюда. Теперь капитан решил спастись, уведя струг к правому берегу, как можно дальше от обрыва. Стрыпа здесь, у подножья Грудкавых гор, еще не набрала той силы, как под Хоровым и Таращей и, тем не менее, сажен триста от берега до берега выходило. Из-под прицельной стрельбы выйти можно. А в воду конники не сунутся. По крайней мере здесь. Обрыв. Шеи посворачивать побоятся.
   — Давай! Давай, навались! — весело, с особым куражом старшего артельщика, выкрикнул Авцей. — Уйдем целы — с меня горелка в Искоросте! В усмерть напою, Господом клянусь!
   И тут пан Войцек разглядел рядом с паном Переступой еще одного знакомца. Русоголовый с волосами до плеч и узкой полоской бороды по краю нижней челюсти, он был одет в темно-синий жупан без кричащего галуна драгун. Оружия, в отличие от размахивающих саблями и самострелами грозинчан, не имел.
   Да и к чему оно ему?
   Мржек Сякера!
   Чародей-убийца! Заклятый враг малолужичан. Человек, спаливший столько хуторов, сел и застянков по правому берегу Луги, что его уж и человеком назвать не всякий язык повернется.
   Именно из-за него начались несчастья и злоключения пана Шпары.
   Пан Войцек узнал его в тот же миг, как увидел. И сразу понял, чем грозит кораблю и команде появление вражеского колдуна.
   — Гапей! — закричал он, не таясь больше.
   — Здесь!
   — Видишь колдуна на коне?
   — Ну, так…
   — Сбей!
   Тыковка бросил приклад арбалета к плечу, замер, выцеливая Мржека.
   Чародей закричал что-то, не слышное на расстоянии, и указал пальцем на «Ласточку».
   Щелкнул самострел Гапея.
   Конь под Мржеком взбрыкнул, прыгнул в сторону.
   — Промазал! Мать моя женщина! — выругался стрелок. — Арбалет!
   Ендрек встрепенулся и вдруг осознал, что не может не участвовать в этом бою. Его друзья здесь, на этой стороне. А там — враги. Хладнокровные и жестокие. Которые даже не спросят его, кого из претендентов на престол он в душе поддерживал. Отправят на дно потому, что не в привычках Мржека Сякеры оставлять живых свидетелей своих бесчинств.
   Студиозус быстро, как только вышло, зацепил тетиву арбалета «козьей ногой», потянул на себя. Кинул бельт в желобок и протянул оружие Гапею.
   В этот миг на палубу обрушился просто дождь коротких толстых стрел. Граненые бельты звенели, втыкаясь в доски палубы и бортов, и по особенному кровожадно чмокали, находя человеческое тело.
   В числе первых погиб кормщик Ярош.
   Авцей бросился вперед, подхватывая выпавшее из его рук рулевое весло. Навалился всей тяжестью, дрыгая ногой от напряжения.
   — Это… Того… Дай мне… — огромные ладони Лексы легли поверх сухих пальцев капитана.
   В ответ выстрелили Юржик, Грай и снова прицелившийся Гапей.
   Двое драгун вылетели из седел.
   — Язвы Господни! — Тыковка аж подпрыгнул, топая по палубе каблуками сапог. — Его стрелы вроде как огибают!
   — Колдует, сука! — согласился пан Войцек, знакомый с уловками чародеев не понаслышке. Даже не слишком опытный Радовит мог выделывать и не такие штуки. Чего же ожидать от Мржека, которому, самое малое, лет восемьдесят, а то и сто? — Дай мне самострел!
   Ендрек сунул ему в руки заряженный арбалет, сам схватил другой, принялся натягивать витой шнур тетивы.
   Грай подбежал к борту, припал на одно колено, некстати поминая Хватаново: «Дрын мне в коленку!» И вдруг нелепо подпрыгнул, дернулся всем телом, упал навзничь, отбрасывая самострел.
   Не помня себя, медикус бросился к раненому. Марая штаны, последние два аршина проехал по палубе, подхватил голову порубежника, приподнял, осторожно поддерживая.
   Граненый штырь торчал у Грая из груди на ладонь ниже левой ключицы. Ушел почти весь. И то верно — что бельту жупан, когда он кольчугу запросто прошивает?
   Но порубежник еще жил. Застонал. Приоткрыл глаза.
   — Ты как? — Глупее вопроса трудно придумать, но Ендрек ляпнул первое, что пришло ему на ум.
   — Ху… до… — выдохнул Грай. На губах его запузырилась кровь. Так и есть, легкое пробито. Не жилец.
   — Ты погоди, я тебя перевяжу… Подлатаем…
   — Не… на… до…
   Похоже, опытный воин прекрасно осознавал тяжесть своей раны.
   — Как не надо? Надо!
   Грай поманил пальцем, чтоб студиозус наклонился поближе. Прошептал ему в ухо:
   — Мать в Богорадовке… Передай как…
   Он не договорил. Сипло втянул воздух через сжатые зубы и, выдувая кровь, выдохнул. Замер.
   Ендрек украдкой смахнул рукавом набежавшие слезы. Не солидно как-то — все сражаются, а он ревет над мертвым, как девка. Поднял голову.
   «Ласточка» уже довершила разворот и теперь стремительно удалялась, обратясь к драгунам кормой. Но даже такая короткая стычка причинила огромный ущерб. Ярош, Грай, человек восемь плотогонов — и это только на первый взгляд. Да! Внук Авцея свешивался неподвижно из «вороньего гнезда», рука его болталась как плеть.
   — Врешь, не возьмешь! — Капитан подпрыгнул, выглядывая из-за могучего плеча Лексы и скрутил пальцами неприличный знак в сторону войска пана Переступы. Великан-шинкарь посмотрел на него с добродушным снисхождением, словно на больного ребенка. Он по-прежнему крепко сжимал весло-правило, несмотря на сбегающую из рассеченной щеки на бороду струйку крови.
   Драгуны на берегу продолжали обстреливать корабль, ловко перезаряжая арбалеты без всяких «козьих ножек». Просто упирались носком сапога в кованое стремечко, прикрепленное ниже дуги, и рывком корпуса взводили тетиву. Не меньше полудюжины коней скакали без седоков. Темно-буланый скакун Мржека бил ногами, издыхая неподалеку от спешившегося хозяина. Чей-то выстрел — то ли Гапея, то ли пана Войцека — достиг-таки колдуна, но пришелся в грудь ни в чем не повинному животному.
   Чародей стоял, сосредоточенно уставившись на сведенные перед грудью руки. Пальцы, подрагивающие от напряжения, едва не касались друг друга, между ладонями оставался зазор — кулак пройдет без задержки.
   Ендрек скорее почувствовал, чем увидел сгущающийся огонь в руках Мржека. Колдун собирал клубок пламени, как детвора зимой собирает снежки, чтобы потом весело обкидывать друг друга и случайных прохожих.
   Обкидывать?
   — Пан Войцек! — студиозус взвился в прыжке, словно на гадюку задом уселся. — Пан Войцек!!! Волшба! Он сейчас!!!
   Меченый понял с полузвука. Нет нужды объяснять, кто колдует и зачем.
   Вырвав из рук растерявшегося пана Юржика арбалет, богорадовский сотник бросился на корму — широкоплечая фигура Лексы, метушащийся рядом Авцей и высокий штевень мешали прицелиться с середины палубы.
   Гапей отстал от командира лишь на мгновение.
   Огляделся, резанул саблей по обмотанной вокруг ближнего кофель-нагеля веревке. Когда он успел обернуть обрезанный конец фала вокруг ладони, Ендрек не заметил. Тяжелый рей с треугольным парусом наклонился, рухнул вниз одним концом, а Гапей вознесся к небу, словно великомученик из «Деяний Господа». В правой руке он сжимал заряженный арбалет.
   Накрытые грязно-белым полотнищем плотогоны заорали, сбились с ритма. «Ласточка» вздрогнула, вильнула из стороны в сторону.
   Клубок пламени, обжатый чародейством Мржека до твердости базальтовой глыбы, сорвался с ладоней колдуна. Он летел не слишком быстро. Не как каменный валун из катапульты. Медленнее. Скорее, как падающий на добычу ястреб. Видно было, как напряглись плечи Мржека, толкающего огненный клуб вперед.
   Ендрек понял, куда он метит!
   В толпу на корме. Туда, где, упрямо стиснув челюсти, держит рулевое весло Лекса; припал к нагретому солнечными лучами дереву штевня пан Войцек, прижимая к плечу приклад арбалета; суетится и орет на гребцов Авцей; ругаясь на чем свет стоит, подползает на карачках перецепившийся на бегу через бухту каната пан Бутля. Сейчас ревущее пламя лишит корабль управления, а заодно и тех, кто способен повести за собой сопротивляющихся.
   И тогда точно все!
   Конец!
   Хоть ложись и помирай…
   Погибнут люди, выручившие его, самонадеянного студиозуса, из замка Адолика Шэраня, прямо с колдовского ритуала, грозившего неминуемой смертью, отбившие его после у безжалостных рошиоров. И так слишком много смертей. Лишних, никому не нужных, бесполезных… Смертей ради пустых политических интриг и проклятого сундука, набитого желтым металлом…
   Помимо воли, Ендрек напрягся, хотел закричать: «Нет! Так нельзя! Неправильно!!!», но из горла вырвался только придушенный ужасом, смешанным с закипающей яростью, хрип.
   Парень потянулся волей к мерцающему багровым пламенем шару, противопоставил свое желание воле матерого колдуна.
   Клуб огня дрогнул, замедлил полет, но не остановился. Вообще-то о долгом сопротивлении Мржеку речь даже не шла. Более безумной могла быть лишь попытка противостоять пану Войцеку с саблей в руках. Ендрек попытался просто столкнуть шар с линии полета, а лучше всего уронить его в реку.
   Чародей почувствовал сопротивление. Трудно сказать, удивился он или нет, но натиск возрос.
   Ендрек понял, что бессилен. Плетью обуха не перешибешь. Его новоприобретенный талант слишком жалок, слишком ничтожен по сравнению мастерством Мржека упорно оттачиваемым годами. Пот хлынул на глаза, взмокла, несмотря на свежий речной ветер, рубаха.
   Неожиданно колдун дернулся, как от удара бича, судорожно оттолкнул шар и схватился за плечо. Студиозус успел заметить воткнувшееся в плечо Мржека толстое древко бельта и мгновенно потемневшее сукно вокруг раны.
   Гапей!
   Успел-таки!
   Клубок огня пролетел над головой Лексы так близко, что наверняка опалил макушку, и врезался в мачту. Запахло паленым. Хрустнули составлявшие нижнюю часть мачты брусья, взметнулись обрывки канатов.
   С оглушительным плеском мачта, рей, парус полетели за борт.
   Испуганно заржали, забились в трюме кони.
   К счастью, падая в воду, рей освободил накрытых полотнищем паруса гребцов. Они дружно ударили веслами, не желая более находиться в опасной близости к рассерженному колдуну.
   Какое-то время мачта волочилась следом за «Ласточкой», но Авцей, подхватив валяющийся у борта топорик, принялся обрубать ванты и обмотанный вокруг «утки» шкот.
   — Где Гапей? — бросился Ендрек к борту. — Стой! Он же там!
   Авцей только отмахнулся. Не поможешь, мол. Остальным бы спастись.
   — Давай за веревку потянем! — подбежал пан Юржик. — Ты помнишь какая?
   Ендрек только рукой махнул. Где там упомнить? Все веревки на одно лицо. Может, моряки и различают, за какую тянуть надо, а «крысе сухопутной» этого не понять никогда.
   Юржик кивнул. Видно и сам был того же мнения.
   — Ладно. Гляди на воду. Вынырнет — вытащим…
   Гапей так и не вынырнул
   Струг уходил от левого берега. Гребцы-плотогоны гнули толстые ясеневые весла. Понуканий не требовалось — жить хочется каждому. Просто капитан, управившись с остатками веревок, волокущих за собой мешающую движению мачту, принялся отсчитывать:
   — И раз! И два! И раз! И два!
   Несколько раз бельты грозинчан догоняли корабль. Но опасности в них не осталось никакой. Как и в нескольких вяло шипящих языках огня, запущенных вслед «Ласточке» Мржеком.
   — Жаль, промахнулся Тыковка самую малость… — хмуро проговорил пан Войцек. — Не прикончил изувера.
   И все же от главного врага он их избавил.
   Очевидно, колдуну тяжело запускать огненные шары одной рукой. А может быть, боль не давала сосредоточиться и создать достойное оружие.
   — Ты, студиозус, сам-то понял, что сделал? — ухмыльнулся пан Юржик, когда Войцек отправился поговорить с капитаном. Мертвые лежали там, где упали во время боя. Сейчас главное — уйти, скрыться, запутать преследователей.
   — А что я сделал? — попытался прикинуться дурачком Ендрек.
   — Ты это брось, — погрозил пальцем Бутля. — Все видели. Ты ж побелел весь, и пот градом льется, а клубок-то огненный остановился и ни взад ни вперед. Знал бы Мржек в замке Шэраня, какого он вражину готовит, зарезал бы тебя и не задумался бы.
   — Я и сам не понимаю, как оно вышло, — невпопад ответил Ендрек.
   — Так я ж тебе объяснял! Эх, студиозус, не веришь мне, а я жизнь повидал и всякого наслушался-нагляделся. Ты теперь чародей, и к бабке не ходи!
   — К какой бабке?
   — К бабке-шептухе. Не отшепчет, не отмолит.
   — Да я…
   — А что ты? Радуйся. Вот Юстын на что шел ради такого счастья? На убийство, на грех, на нарушение Контрамации. А тебе как на тарелочке.
   — А не надо оно мне ни даром, ни за деньги!
   Пан Юржик внимательно на него посмотрел:
   — Ну, как знаешь, парень. Только одно скажу — хочешь ты того или нет, а всё… Будешь чародеем. Контрамацию чтишь?
   — Что? Конечно же! Как иначе?
   — Значит, пойдешь в реестровые. Или ко двору.
   — Мне теперь только ко двору, — горько усмехнулся Ендрек.
   — А я же не сказал, к какому. Думаешь, Уховецку твои способности не нужны?
   — Угу… очень здорово ты придумал, пан Юржик… Против своих идти сражаться…
   — Ты от этих своих мало натерпелся?
   Ендрек стиснул зубы:
   — Эти, — кивнул за корму, — мне не свои… И рошиоры тоже… давай, пан Юржик, лучше раненых поищем. Полечим…
   — Как знаешь, парень, как знаешь… — пожал плечами пан Бутля. — А раненых я и не видел… Метко бьют сволочи. Сразу насмерть. Разве что у Лексы щеку зацепило. Так то щепкой… Заживет само.
   — Тогда давай мертвых сложим, что ли… — Студиозус был готов на все, лишь бы не продолжать неприятный разговор. Как объяснить пану Юржику, для которого, кажется, все просто и понятно, все покрашены белой и черной краской — свои и чужие, что трудно, мучительно трудно делать выбор. С одной стороны — родня, друзья детства, уважаемые наставники, а с другой — новые друзья, с которыми преломлял последнюю горбушку хлеба, сражался бок о бок и вместе хоронил убитых товарищей… Когда сердце рвется на две половинки, а выбора сделать не может. Точнее, выбор-то уже сделан, ведь он с паном Войцеком, а не в Выгове, но это выбор разума, а не сердца. Выбор долга, а не влечения. А как хотелось бы, чтоб желания души и умозаключения холодного рассудка совпали. Тогда и ночная бессонница улетучится…
   Пан Бутля прищурился, хотел еще чего-то добавить, но благоразумно смолчал. Все-таки жизненные опыт — и немалый — подсказывает, когда не надо лезть в душу грязными пальцами. Пускай само утрясется.
   Подошел нахмуренный Войцек. Стянул с головы шапку:
   — Г-грай… П-пять лет в моей сотне.
   — Он про мать говорил, — нерешительно начал Ендрек. — В Богорадовке, мол…
   — Зн-знаю, — кивнул пан Шпара. — Живы будем, я ее н-не оставлю. Сестры еще меньшие у него. Все на п-приданое копил. Отец-то погиб. Рыцари-волки. О-о-он тоже порубежником был.
   — Я тоже помогу, чем смогу. У моего отца деньги есть…
   Меченый махнул рукой:
   — Что вп-впустую говорить? Сл-слушайте меня. Авцей нас высадит…
   — Когда? — удивился студиозус.
   — А п-прямо сейчас.
   — Как же?..
   — А так! Уходить по суше б-будем. Через Гр-грудки.
   — Хоть не собачьи кучки, — попробовал пошутить Юржик, только грустно как-то у него вышло. — Думаешь, пан Войцек, они за кораблем гнаться будут?
   — Д-думаю. А Авцей д-думает, что чародей наш след ведет. Вот и поглядим.
   — Ясно, — согласился Юржик. — Как там Лекса говорит? И волки сыты, и дело мастера боится.
   — Т-точно.
   — Да, Лексу-то с собой берем или тут бросим? — Пан Бутля оглянулся на застывшего у правила великана.
   — Нам каждый человек на счету, — сжал челюсти так, что желваки на щеках заиграли, пан Войцек. — Чем т-тебе Лекса плох?
   — Да ничем, помилуй меня Господи… Всем хорош. — Пан Юржик вздохнул. — Что-то я людям верить перестаю. А все груз наш окаянный… Нельзя так жить.
   — Д-думаешь, мне легче? Терпи, пан Юржик, терпи. Немного осталось. Искорост в десятке поприщ, ежели по суше.