Русанов Владислав. Окаянный груз

* * *

   Издали Грудкавые горы напоминали кучу конских кругляшей. Ну, очень большую кучу. Коричневатые базальтовые глыбы громоздились одна на другую, но не поднимались высоко. Самая высокая гора — аршин пятьсот, не больше. Подножия заросли мрачным, черным ельником. Верхушки, обдуваемые южными суховеями, нагло выпячивали голые бока, лишь кое-где покрытые серо-зелеными потеками лишайников.
   Вблизи поверхность скал вызывала еще меньше приязни. Изъязвленная ветрами, дождями, сходом снегов, она вызывала в памяти картины обезображенного черной оспой лица.
   — Пан Войцек, ты прости меня, дурака, что-то я в толк не возьму — как мы через горы перевалим? — Пан Юржик натянул повод буланого, раньше принадлежавшего Граю. Его серый в яблоках повредил ногу, когда рухнула мачта. Видно, взбрыкнул с перепугу и рассадил плюсну до кости. Пришлось бросить на берегу. Выживет значит повезло. Не выживет — не судьба. — На телеге-то?
   Меченый хмыкнул, скептически оглядел повозку, вихляющую по бездорожью перекошенным правым передним колесом.
   — А к-к-кто говорил, что мы перевалим?
   — А что, перелетим? — улыбнулся Юржик.
   — П-перейдем, только без т-телеги.
   — Как так?
   Даже Ендрек, рысивший позади повозки, разглядывая широкую спину Лексы, сидевшего с вожжами, поднял голову и прислушался. Что это новенькое сотник выдумал?
   — Д-да уж так, пан Ю-юржик. Мржек, конечно, сволочь, но не дурак. Это ротмистр Переступа болван надутый, а Мржек — нет… Н-на сколько ему хватит корабля, нами кинутого?
   — Ну, уж и не знаю… А корабль ли он искал?
   — Т-то-то и оно. Ты заметил, они от Искороста шли, а не по следам нашим.
   — Заметил.
   — Выходит п-предали нас, как думаешь?
   — Значит, предали. Ох ты, ядреный корень! — Пан Бутля звучно щелкнул плетью по голенищу сапога. Буланый дернулся в сторону, прижимая уши. — Тихо! Балуй мне! Значит, будут ждать нас в Искоросте?
   — К-как пить дать. Мало того, что им наша цель ведома, Мржек, сдается мне, еще и чует кого-то из нас.
   — Студиозуса? — Бутля оглянулся на Ендрека, возвел глаза к небу — ничего, мол, не поделаешь — ты ж не виноват.
   — Н-не знаю. М-может, и его, а м-может — меня. Кто их, колдунов, знает, на что способны?
   Ендрек решительно толкнул серого шенкелями и, обогнав ссутулившегося Лексу, поравнялся со шляхтичами.
   — Пан Войцек, разреши, я попробую его со следа сбить!
   — Ра-ра-разрешил бы, — серьезно кивнул Меченый, — если б ты в Выговском Институциуме чародейства полный срок выучки прошел бы. Понял?
   — Нет…
   — Т-ты супротив Мржека, как кутенок против волкодава. Ясно? Проглотит, прожует и косточки выплюнет.
   — Но я же…
   — В-великим чародеем себя возомнил? Забудь. И не говори никому. А коли с Мржеком на узкой т-тропке встретишься, на сабельку уповай, а не на волшбу.
   — Да я с саблей-то…
   — Ничего. Цецилю Вожику не дал себя на капусту искрошить? Не дал. Уже, значит, не новичок, — вмешался пан Юржик.
   — Т-точно, — согласился Войцек. — Но я не про то. Мржек, он с отрочества чародейству учится. То бишь дольше раза в три, чем ты вообще живешь. Но саблей ладони не осквернил. М-мне доносили, он хв-хвастал как-то — эти руки, м-мол, никого не убивали! — Меченый даже оскалился от с трудом сдерживаемого гнева. — А что по его приказу в хлевах жгли баб и ребятню, это выходит, не в счет! Шляхтичей конями разрывали, кметям животы вспарывали и ржаным зерном засыпали — жрите, мол. Руки рубили, глаза выкалывали, насиловали малолеток…
   — Стой, стой, пан Войцек, — запротестовал пан Бутля. — У меня любви к Мржеку никакой — наслышан премного о его «подвигах». Но тебя куда-то не туда повело.
   Пан Шпара с видимым усилием взял себя в руки:
   — Д-добро, не буду. Ты не обижайся на меня, студиозус. Сделать с Мржеком ты ничего не сможешь.
   — Да я!.. — вспыхнул сперва Ендрек, а после понурился. — Верно, пан Войцек. Прости. Куда мне…
   — Т-то-то же. А ко всему прочему, н-не знаем мы, чей след он ведет. Я ему тоже насолил в свое время…
   — А может, он вообще казну чует? — предположил Юржик.
   — Кто ж его знает? — не стал спорить Войцек.
   — Что ж делать? — как-то жалко и беспомощно проблеял Ендрек.
   — Ч-ч-что делать? — Пан Шпара рубанул воздух ребром ладони. — А зароем казну тут.
   — Прямо тут? — поразился Медикус.
   — Н-не прямо. Вот в отроги Грудок заедем…
   — А потом?
   — А п-потом выберемся в Искорост. Тихонько, кружной д-дорогой. А т-там поглядим, где Мржек с Переступой нас дожидаются, и кто из нас кого бояться должен. — Пан Войцек не брался за кончар, не трогал рукоятку сабли, но слова его прозвучали так, что Ендреку стало на мгновение страшно. Меченый помолчал и добавил: — И к-колдовство хваленое ему н-не поможет.
   — Эх, позабавимся! — мечтательно воскликнул пан Юржик. — Всех припомню…
   Всех припомню…
   Ендрек вздохнул, и в памяти всплыли имена тех, кто начинал поход с ним разом. Из маленькой, захолустной Берестянки в стольный Выгов, а уж после сюда — на южные границы королевства, в дикие степи за Стрыпой.
   Грай. Бельт в грудь.
   Хватан… Этот, хвала Господу, только ранен, может, и выходят порубежника Беласци.
   Хмыз. Зарезан рошиором.
   Пан Стадзик Клямка. Посажен на кол.
   Пан Гредзик Цвик, предатель. Убит Лексой.
   Издор. Пропал в Выгове.
   Самося, Даник по кличке Заяц… Посечены в схватке с рошиорами.
   Шилодзюб. Зарублен в замке пана Шэраня.
   Пиндюр. Погиб от арбалетной стрелы в замке пана Шэраня.
   Глазик, веселый конокрад. Забит, затоптан шляхтичами в застянке, названия которого Ендрек так и не узнал.
   Гапей-Тыковка. Утонул в Стрыпе.
   Квирын. Зарублен рошиорами.
   Миролад. Повешен хоровскими порубежниками с одобрения самого пана Войцека.
   — Я тоже, — тихо, но твердо произнес Ендрек. — Я с вами. Я хочу отомстить за всех.
   — Л-лечить лучше, чем убивать, — ответил Меченый. — Л-лечи людей.
   — После, — убежденно проговорил студиозус. — За каждого убитого я обещаю вылечить десяток недужных, но вначале я помогу вам отомстить. Может, против Мржека я кутенок беспомощный, а все-таки клубок его огненный придержать сумел. Еще потягаемся.
   Пан Шпара дернул себя за ус, повернулся к Юржику.
   — Да что ты с ним сделаешь, пан Войцек? — ухмыльнулся пан Бутля. — Пущай едет. Значит, судьба у нас такая — вместе ошиваться. Вон Лекса, поди, тоже не отстанет. А, Лекса?
   — А то? — пробасил великан. — Прогонять меня и не думай. Не плюй в колодец — не вырубишь топором.
   От громового хохота шляхтичей и присоединившегося к ним мгновением позже Ендрека слетели с ближних елей кедровки.
   Пан Войцек предостерегающе поднял руку.
   — Все! Б-больше не шумим. И следов поменьше оставляем. Во-он в том распадке.
   Верхушки елей устремлялись к небу наконечниками пик. Тяжелые лапы хлестали по плечам, по щекам, по гривам коней.
   Меченый дождался, пока телега въехала в смолистый полумрак ельника. Внимательно огляделся — он помнил о аранках клана Росомахи — и направил вороного в лес.

* * *

   Лопата нашлась всего одна. Все ж таки не кмети ехали — воины.
   Копали по очереди. Да и то сказать, положа руку на сердце, — большую часть ямы вырыл Лекса. Ендрек довольно быстро набил кровавую водянку и теперь сидел в сторонке, зализывая ладонь.
   — Горелки бы… — вздохнул он.
   — Ага, тебе только дай горелки — всю на раны да болячки разольешь, — ядовито отозвался пан Юржик, орудующий маленьким топориком. То ли у всех елей были такие крепкие корни, то ли в здешних горах они как-то по-особенному росли, но лопата отказывалась резать жесткие, жилистые прутья.
   Сперва, если не обращать внимания на корни, копалось легко. Серый мелкий песок с малой толикой базальтовой дресвы. Бери больше — кидай дальше. Но, углубившись на аршин — или аршин без пары вершков, — они наткнулись на плотный сырой суглинок. Он лип к лопате, марал штаны бессовестными желто-коричневыми разводами и вообще всячески сопротивлялся.
   — С сундуком вместе опустим или выкинем? — поинтересовался пан Юржик.
   — З-замок ломать не хочется, — откликнулся Меченый. — К-крепкий замок. Н-надежный.
   — Того-этого… Замок — не беда… — Лекса оперся локтями о край ямы. — Надо — сломаем. А лишку рыть неохота.
   Пан Войцек окинул взглядом вместительный сундук. И правда, что золоту сделается в сырой земле? Чай, не железо, ржа не поест.
   — Д-добро. Бросай лопату. Иди с-сундук ломать.
   Шинкарь выбрался из ямы. Взялся пальцами за толстую дужку замка.
   — Того-этого… Замочек, оно конечно, крепкий. А скобка… — Он на миг напрягся, рванул замок на себя. Послышался хруст расщепляющейся древесины. — А скобка так себе. Того-этого… хлипкая. На продажу делали, не себе.
   Лекса подбросил на ладони вырванный со скобами — не помогли и каленые гвозди — замок. Хотел швырнуть в кусты, но после по-хозяйски сунул в свой мешок.
   — Что везете-то?
   — Золото! — сделал круглые глаза пан Бутля. — А ты не знал?
   — Дык… Того-этого… Догадывался. Только…
   — Что «только»?
   — Да того-этого… Ваш груз — это ваш груз. Чужой каравай по осени считают.
   — Чего?
   — Да… того-этого…
   — Что ж ты с нами увязался? — удивился Ендрек. — Я думал, ты знаешь.
   — А чо было не увязаться? Я с малолетства странствовать хотел… Того-этого…
   — Н-ну, теперь настранствовался? — Войцек поднял крышку сундука.
   — Точно! — подхватил пан Бутля. — Как в той побасенке: «Не догоню, так хоть согреюсь…» Эй, пан Войцек! Ты чего?
   Ендрек и сам заметил неестественно остановившиеся глаза и расползающуюся по скулам бледность пана Шпары.
   — Что там? — Юржик бросил топор и одним прыжком взлетел на повозку. — Песья кровь! Это ж надо…
   Когда медикус присоединился к старшим товарищам, Меченый уже смог оторвать взгляд от распахнутого сундука. Он сидел, сжав виски руками, сгорбив сильные плечи под затертым, кое-где прохудившимся кунтушом.
   — Гляди, — пан Юржик малость подвинулся.
   В сундуке ровными рядками лежали слитки. Даже кто никогда их не видел, догадался бы, что это и есть слитки. Из таких после на монетном дворе клепают двойные «корольки». Вроде самые обычные.
   Если бы не одно «но».
   Уж цвет золота ни один человек ни с чем не перепутает. Пускай ты из самого глухого медвежьего угла, а из лесу раз в год выходишь за солью.
   Эти слитки были светло-серые, матовые, мягкие даже на вид.
   — Свинец, песья кровь, — буднично сказал пан Бутля.
   — Похоже… Того-этого… — согласился Лекса. — Ты прости меня, пан Юржик, на кой ляд вы свинец в такую даль перли?
   — Хочешь знать, Лекса? — звенящим голосом произнес пан Войцек.
   — Не, ну…
   — Я найду, Лекса, пан Зджислава Куфара, а заодно и преподобного, — он скривил губы в едкой усмешке, — пана Богумила Годзелку. Я их найду, обещаю. Клянусь памятью погибших односумов. А потом ты их спросишь. И я спрошу. Обещаю.
   Меченый поднял старую саблю, выдвинул лезвие на пол-ладони из потертых черных ножен и поцеловал клинок. Затем спрыгнул с телеги и шагнул к ближайшей ели. Прижался лбом к смолистому, янтарно-желтому стволу и замер.
   — Ты того-этого… Пан Войцек. Я с тобой искать пойду, — тихо и как бы несмело проговорил шинкарь.
   — И я тоже! — Пан Юржик соскочил на кучу песка, перемешанного с суглинком. — Вместе начали, вместе закончим.
   — И я! — воскликнул Ендрек. — Кто-то ж вас лечить должен? Раны там шить…
   — Да? — Пан Войцек повернулся, смахнул чешуйку коры, прилипшую к брови. — Тогда п-пошли…
   Он сделал шаг навстречу спутникам и протянул руку ладонью вверх.
   Лишь вставшее над макушками елей полуденное солнце, да пролетавшая пичуга могли увидеть, как сошлись в рукопожатии четыре руки.
   Узкая, сильная ладонь порубежника.
   Короткопалая с обломанными ногтями пьяницы-шляхтича.
   Широкая, как медвежья лапа, твердая, как копыто, ладонь шинкаря.
   И измаранная кровью из лопнувшей мозоли ладонь студиозуса-медикуса.
   Сошлись и сжались на мгновение, обещая недругам сполна забот и хлопот.

ЭПИЛОГ

   С началом кастрычника с востока задули сырые холодные ветры, на Прилужанское королевство наползли низкие серые тучи. Зарыдала хлябь небесная мелким холодным дождем, скорбя о растоптанном братстве лужичан.
   Обвисли, отсырев, широкие полотнища флагов — с рисунком Белого Орла в Уховецке и с выгнувшим спину Золотым Пардусом на стенах Выгова.
   Зазвонили колокола многоглавых соборов, панихиду по погибшим и в предчувствии грядущих смертей. Эхом стального лязга отозвались соседи на севере и западе. Как падальщики-вороны на труп великана, слетелись рыцари в белых плащах с Черным Коршуном; разбойные хэвры изгоев-колдунов, прикормленных с ладони Грозина и Мезина; разудалые ватаги мазылов с отрогов Отпорных гор; дикие, воняющие потом и звериными невыделанными шкурами, улусы с правобережья Стрыпы. Заполыхали хутора и застянки, горький дым пожарищ застлал распаханные к зиме нивы.
   И ходила Смерть-Мара с алым платком в худющей руке. Любо ей, радостно. Еще бы! Когда в последний раз так жировала? Вот и ходила, искала добычу… И всяк, кто видел ее, отправлялся в горний мир.

* * *

   Промозглым осенним днем в Искорост въехали два всадника. Один, невысокий, светлоусый и светлобородый, постоянно щурящийся, с носом круглым и багровым, как молодой бурачок, ехал на буланом, злом скакуне. Несмотря на ободранный кунтуш и сломанное петушиное перо на шапке, он держал себя подлинным шляхтичем. Даже сыпанул стражникам на воротах десяток медяков. За ним следовал здоровенный детина на светло-гнедом коне. Мужлан мужланом, на самый беглый взгляд заметно. Поперек седла он вез узловатую дубину аршина два длиной. В стародавние времена кмети лужичанские выходили с таким оружием против захватчиков и грабителей. И, попади вражина под удар, не покажется мало ни закованному в броню рыцарю-волку, ни гауту в лисьем малахае.
   Приезжие прорысили по Привратной улице, перешли на Угорскую, миновали столярную слободу, направляясь в купеческий квартал. Там на Кривом спуске поинтересовались у встречного трубочиста особняком Болюся Галенки. Ну, трубочист, малый не промах, раскрутил шляхтича на пару кружек пива, а потом признался, что нет более в Искоросте такого дома. И такого купца тоже. В начале вресня, люди говорят, сожгли заживо Галенку, вместе с женой, детьми, тещей-старухой, кухаркой и охранником.
   Кто? Зачем? По чьему приказу? Того народу не ведомо. Говорили, что, мол, задолжал карузликам из Синих гор, а те наняли вышибал. Да кто поверит? Зачем вышибалам жизни лишать должника? Мертвую овцу можно остричь только один раз. А живую — о-го-го!
   Еще пустомели досужие болтали, что видели в тот вечер на Кривом спуске людей в одежде грозинецких драгун. Даже в ратушу челобитную соседи носили. Расследование, проведенное местным уголовным дознавателем, показало — грозинчане были. Числом не менее двух десятков. Жили в харчевне «Вертел и окорок», порядку не нарушали, при въезде и выезде из города предъявили стражникам грамоту, подписанную новым подскарбием Выговской короны, князем Зьмитроком. Так что, выходит, были драгуны на коронной службе, и любой, кто осмелился бы открыто высказать им обвинение в незаконных действиях, сразу стал бы врагом короны. Отцы города проявили прозорливость и государственную мудрость, объявив пожар в доме Болюся Галенки несчастным случаем — сажа, мол, в трубе загорелась, а там пошло, как по-писаному.
   Приезжие послушали трубочиста, поцокали языками, повздыхали, выглушили каждый кружек по шесть пива — а оно в Искоросте на зависть соседним городам выходило густое да крепкое — и исчезли прежде, чем обыватели успели связать их появление со смертью купеческой семьи и грозинецкими драгунами.
   Покидали город пан Юржик Бутля и бывший шинкарь Лекса через другие ворота. Особо не прятались, но излишнего внимания к себе постарались не привлекать.
   В двух верстах от Искороста, на Терновском тракте, их поджидали пан Войцек, за прошедшие два месяца поседевший еще больше — прядь расползлась едва ли не на весь висок, — и медикус Ендрек.
   Выслушав рассказ пана Юржика, Меченый махнул рукой на северо-восток, на Жорнище по терновскому тракту..
   А что еще делать?
   Четыре коня под седлами и два вьючных прорысили по широкой, от обочины до обочины, луже и долго еще дрожало и кривлялось отражение серых облаков на ее взволнованной глади.

* * *

   Скособоченный калека с лицом закоренелого сердцееда отер саблю об овчинную безрукавку убитого аранка, хмуро оглядел уцелевших воинов. Из двух десятков грозинецких драгун, выбравшихся с ним из Выгова, в живых остались одиннадцать.
   Включая чародея.
   Мржек Сякера за несколько дней совсем оправился от злополучной раны, причиненной ему бельтом во время неудачной атаки струга. Пожалуй, если бы не его молнии и сгустки огня, разбрасываемые щедрой рукой, кочевники взяли бы верх. Во всяком случае, обожженных трупов на поляне валялось гораздо больше, чем отведавших грозинецкой сабельки.
   Пан Переступа носком сапога столкнул с головы предводителя кочевников — украшенного шрамами, седого бойца с сотней косичек на голове — косматый малахай.
   — Клан Росомахи.
   Урядник Янек, перетягивая раненое предплечье шейным платком, кивнул:
   — Они самые.
   Пан Владзик еще раз обвел взглядом полянку. Сказал утвердительно:
   — На засаду не похоже.
   Янек просто кивнул. Зубами он затягивал узел.
   — Пан ротмистр! — Подбежавший драгун едва стоял на ногах от усталости, но надо было знать драгун Переступы — скорее свалятся замертво, чем признают собственную слабость. — Пан ротмистр! Там вроде копали!
   И вправду, меж двух елей — одна с некогда сломанной верхушкой, другая на пядь выше корня изогнута словно «козья нога» — поверх обычного для здешних лесов песка виднелись смелые мазки желто-коричневого суглинка.
   — Эге! Да тут телега! — донесся из чащи выкрик еще одного драгуна.
   В обугленных обломках, сваленных в одно большое кострище, даже не числящий себя опытным следопытом пан Владзик узнал остатки колес и передка, а Янек, поковырявшись чуть-чуть, обнаружил присыпанный пеплом стальной шкворень, которым дышло парной запряжки крепится к передней оси.
   — Копаем! — немедленно распорядился ротмистр.
   Сердце замирало от сладкого предчувствия.
   Неужели пан Войцек Шпара оказался таким лопухом? Схоронил клад и даже не припрятал.
   Мржек Сякера, во всем чувствующий подвох, довольным не выглядел.
   На глубине чуть меньше двух аршин лопатки драгун звякнули о стальную оковку сундука. Деревянный, обитый толстыми скобами и полосами ящик был поставлен в узкой ямине «на попа», закопан криво, небрежно. Похоже, второпях.
   Шестеро грозинчан, поднатужась, выволокли его из ямы.
   Пан Переступа сам взялся открыть тяжелую крышку. Небольшое подозрение вызывал сломанный и абы как прилаженный на место замок.
   Поднял.
   Взглянул…
   Зарычал от ярости!
   Провел-таки! Ох и Войцек Шпара! Отвлек. Зарыл свинец вместо золота!
   Думает, грозинчане — дураки?
   Купятся на такую нехитрую уловку?
   Вот уж нет!
   Заглянувший через плечо ротмистра Мржек взял двумя пальцами кусочек пергамента, сложенный вдвое и засунутый между серыми слитками. Развернул.
   На желтой телячьей коже виднелись неровные, чуть размазанные — писали сажей, а не настоящими чернилами — строчки.
   Чародей задумчиво шевеля губами прочитал «про себя».
   И хорошо, что не вслух.
   На пергаменте значилось:
 
   «Верному псу княжескому, кривобокому Переступе и овечьему хвосту, по недоразумению именующему себя шляхтичем, колдуну недоделанному Мржеку.
   Дерьма вам свинячьего, а не прилужанского золота.
   Поцелуйте кобылу под хвост, а лучше, друг друга в задницы.
   Чтоб вам, с вашими князьями, сгнить заживо.
   Чтоб вытекли кишки ваши поганые через зад.
   Чтоб жрать вам падаль да стерво и не нажраться.
   Пить ослиную мочу и не напиться.
   А теперь найди-ка нас, кривой Переступа, пес цепной, мой кончар тебя подровняет.
   А тебе, Мржек, лучше самому на осине вздернуться, ибо резать тебя буду мелкими ломтиками и надрезы присаливать.
   Богорадовский сотник, пан Войцек герба Шпара.
   Писано медикусом Ендреком в присутствии
   пана Юржика герба Бутля и шинкаря Лексы
   в месяце вресне, числа не считали,
   а год такой же, как и у вас».
 
   Мржек зарычал, швырнул пергамент в яму, со всего размаху пнул ногой сундук.
   Ударился, зашипел, запрыгал.
   Топнул ногой так, что поднятая чародейской силой земля вспучилась и столкнула сундук вместе с окаянным грузом в свежий раскоп. А после от всей души приложил несколькими молниями, сжигая древесину, сплавляя в единый бесформенный ком сталь оковки и свинец.
   Говорят, проплывавшие по Стрыпе купцы, увидев молнии в кастрычнике, долго удивлялись чуду Господнему и молились, а после заказали молебен в главном храме Искороста Златоглавом Южимиловском соборе.

* * *

   Молодой порубежник осадил взмыленного коня у порога двухэтажного дома под красной черепицей. На расписных ставнях выпинались друг перед другом красный и белый петухи.
   Спрыгнул. Поскользнулся, оперся плечом о беленую стену, оставив кровавый мазок. Замолотил кулаком в двери:
   — Пан Радовит! Пан Радовит!!!
   В доме зашуршали, загрохотали, видно, опрокинули здоровенную лохань.
   — Что? — Бледное лицо Радовита — реестрового чародея — возникло в дверном проеме.
   — Пан Либоруш за подмогой шлет! — заплетающимся языком проговорил порубежник. — Рыцари-волки Лугу перешли…
   — Ах ты горе какое! — всплеснул руками чародей. Вдруг кинулся к посыльному. — Семка! Да ты ж ранен!
   — А! — отмахнулся парень. — Беги в казарму, пан Радовит, веди подмогу… — Выговорив это, он пошатнулся и медленно осел на подогнувшихся ногах, держась за путлище.
   — Семирад! — Радовит подхватил порубежника под мышки. — Семка! Ты держись, не умирай… Граджина!!!
   — Здеся я, — угрюмо откликнулась высокая мосластая старуха, — здеся…
   — Помоги ему!
   — Да уж сделаю, как надоть. — Граджина неласково глядела что на одного, что на другого. — Беги давай.
   — А? Ага… — растерянно промямлил чародей и, застегивая на ходу жупан, быстрым шагом направился вверх по улице.
   — Коня взял бы! — донесся в спину строгий окрик старухи, но Радовит не слушал, махнул рукой и прибавил ходу, едва не побежал.
   Граджина, кряхтя от натуги, заволокла раненого в дом.
   — Надейка!
   Немая сбежала вниз по ступенькам, сжимая рукоять метлы крепко, как древко рогатины. Присела возле Семирада, покачала головой.
   — Иди Боженку собирай, — строго приказала Войцекова нянька. — Не выстоят наши до подмоги. Да и быть ли подмоге? Все реестровые у Крыкова…
   Надейка испуганно всплеснула ладонями, зажала рот передником и дробно протопала по лесенке.
   — Быть второму Ракитному, — прошептала Граджина. — Помилуй нас, Господи, многогрешных…

* * *

   Опушка леса в пяти верстах южнее Крыкова пламенела алыми кистями рябин в желто-зеленых кронах. Кое-где испод листьев коричневел, наливался золотом. Еще чуть-чуть, и раскрасятся кроны ясеней и грабов мазками яшмы и янтаря, зальет багрянцем звездчатые листья кленов.
   Тяжелые полотнища с Белым Орлом лениво шевелились на слабом ветру. Поникли хоругви полков и бунчуки сотен. Обвисли усы и чубы реестровых конников. Капли влаги оседали на шишаках и нагрудниках гусарской хоругви. Слиплись перья черных крыльев за спинами гусар.
   Крыковская хоругвь стояла в центре войска князя Януша Уховецкого. На правом и на левом крыльях строя — полки реестровых: Берестянский и Жеребковский, Нападовский и Крапивнянский. Уховецкий гусарский полк — ярко-лазоревые кунтуши и белые крылья — прятался в лесу. Последняя надежда переломить победу, ежели, не приведи Господь, что-то не так пойдет.
   Пять прошедших в ожидании дней ждали подмогу из Заливанщина — три сотни пехотинцев-арбалетчиков, да так и не дождались. Пора-то осенняя. Может, борются со слякотью где-то на подходе? А может, великолужичанские летучие сотни уже прошли по тылам, вырезали их ночью, сонных?
   Великий гетман пан Автух Хмара, новоизбранный польный гетман пан Симон Вочап, ясновельможные паны полковники Далибор Гжись, Гелесь Валошек, Тэраш Бугай, одноглазый великан Свиязь Торба, Верчеслав Кавадло по кличке Пестряк, Барыс Коло, наместники и хорунжие стояли отдельной кучкой. Не разговаривали и даже старались не смотреть друг другу в глаза.
   Ждали прибытия короля. Первого короля в истории Малых Прилужан. Ведь в старые времена, еще до объединения с Великими Прилужанами, здешних правителей именовали великими князьями.
   И вот со стороны ближнего березняка, горделиво отколовшегося от прочего леса, донесся топот копыт. Белый бунчук над головами десятка всадников. Узкий штандарт все с тем же Белым Орлом. Кунтуши телохранителей — словно кусочек летнего неба на землю упал.
   Князь, точнее король, Януш подскакал к своим подданным. Сдержал светло-солового — цвета свежесобранных сливок — коня, раздирая ему рот трензелем. Сурово, закусив черный с проседью ус, оглядел войсковую старшину. Последний месяц тяжко дался князю Янушу — обвисли щеки плоскими брылями, набрякли сливовостью мешки под глазами, прибавилось — ох, как прибавилось — морщин поперек лба.
   — Все готовы, твое величество, — поклонился Автух Хмара. Провел пальцем по окрайку пернача, заткнутого за алый кушак.