Русанов Владислав. Окаянный груз

   — А, козий хрящ!!! — Стадзик подхватил седло и в сердцах грянул его оземь.
   — Ты чего? Ловить суку надобно! — подбежал пан Бутля.
   — Ага! Пешим по-конному! Гляди!
   Подоспевший Ендрек, ожесточенно растирающий онемевший локоть, и Хмыз наклонились над брошенным седлом. Седло как седло. Хорошее, кожаное. Только использовать его без починки вряд ли получится. Какая-то сволочь, иначе не скажешь, срезала обе приструги с правой стороны.
   — Холера с ним! Я и так поскачу… — Пан Клямка решительно шагнул к своему высокому горбоносому караковому жеребцу.
   — Стойте, панове! — закричал Ендрек. — Вы что, не видите? Телеги нет!
   — Точно! — Пан Юржик дернул себя за ус, словно проверяя: не сон ли?
   — Сучье племя! — прохрипел Хмыз, побелел и осел, упираясь спиной в столб.
   — Перевяжи его, студиозус, — бросил Бутля. — Кровь остановить надо. Истечет.
   — Так в телеге… — развел руками Ендрек. Действительно, его сумка с полосками полотна для перевязки, корпией, кое-какими травами и даже раздобытой несколько дней назад у проезжего торговца лыковой коробочкой с барсучьим жиром, — все пропало вместе с телегой.
   — Ну что ты руками водишь?! — возмущенно заорал Стадзик. — Хочешь, чтоб помер он? Хоть рубахой своей вяжи, а, чтоб…
   Такого пана Клямку Ендрек еще не видел и невольно отшатнулся в испуге.
   — Погоди… того-этого… — Огромная ладонь легла медикусу на плечо.
   Лекса? Точно он.
   — Я… того-этого… помогу…
   Шинкарь легко подхватил крепкого Хмыза на руки. Словно ребенка малолетнего. Без усилий. Встряхнул, устраивая поудобнее и понес в дом. Ендрек виновато поплелся следом.
   А Юржик и Стадзик, нагнувшись, едва не упершись лоб в лоб, разглядывали следы колес на подворье.
   — У меня и полотно найдется, и… того-этого… зашить даже… — приговаривал Лекса.
   Когда он успел вернуть на место опрокинутый стол? Должно быть, перед тем, как последовать за драчунами.
   Шинкарь осторожно уложил раненого на широкую столешницу, расстегнул жупан
   — Раздевай его. Я это… сейчас, скоренько…
   Он нырнул за стойку и, пока Ендрек возился с перевязью, жупаном и быстро промокающей, напитывающейся кровью рубахой Хмыза, притащил целый сверток заботливо разрезанного на полосы полотна, несколько пригоршней корпии, кривую иглу.
   — Ого! — оценил его запасливость студиозус. — Как в полевом лазарете.
   — Так… того-этого… гауты, безбожники поганые, случается, и сюда заходят. Ну… того-этого… заходили прежде. Пока пан воевода им хвосты не накрутил. У нас, под Хоровым, в каждой хате лазарет. Понимаешь?
   Ендрек кивнул — чего ж тут не понять?
   — Конский волос надо, ежели шить.
   — Это я мигом, — не стал спорить Лекса и исчез за второй дверью, почти не различимой в полумраке шинка.
   Пока медикус промывал чистой, не настоянной ни на чем, горелкой длинную рану — от правой ключицы до левого соска — вернулись Юржик со Стадзиком.
   На пана Бутлю было жалко смотреть.
   — Ушли. Мироед с Квирыном, суки поросячьи. Что теперь пану Войцеку скажу?
   Стадзик поднял лавку, присел, пристроив саблю между коленей, опустил подбородок на рукоять.
   — У тебя кровь на брови.
   — Да что моя кровь! Листиком залеплю и довольно! Груз! Груз, будь он проклят!
   — Ори, не ори, казны не вернешь, — рассудительно произнес худой пан. — Седла починим. После погонимся. Далеко не уйдут.
   — Мало нас, — с тоской глянул на бессознательного Хмыза и склонившегося над ним Ендрека пан Бутля. — Справимся ли?
   — С Мироедом-то? — усмехнулся Стадзик.
   — Мироед — тьфу и растереть. Не было бы у них сговора с Гредзиком.
   — Не было, — повернулся Ендрек. — Мне пана Гредзика Квирын ненароком выдал. Я давно на его повязке зелень заприметил. А от чего — не знал.
   — От чего, от чего, — сварливо проговорил Стадзик. — Может, лопухом подтерся когда?
   — Так и я об этом думал. А как Квирын ляпнул, мол, предатель завелся, ветки по ходу ломит…
   — А ты молодец, студиозус, — хмыкнул пан Юржик. — Не ошибся в тебе пан Шпара. Выживем — в гости ко мне приезжай. Мы, Бутли, хоть и мелкопоместные, а хлебосольные. Именье наше в двух верстах от Семецка. Знаешь, как на Ракитное из Берестянки ехать?
   — Хорошо, приеду, — зарделся Ендрек. — Если выживем, я сперва к отцу, в Выгов, а после…
   — После всего этого в Выгов тебе, дружок, путь заказан, — сурово сказал пан Клямка. — И так охотников до каз… — он замолк, едва не хлопнув себя по губам, поскольку через черный ход в шинок вернулся Лекса.
   — Во! — в высоко поднятой руке шинкарь держал сразу несколько длинных волосин. Не иначе, из хвостов повыдергивал. — Я про всяк случай десяток нащипал. Это…
   — Спасибо! — Ендрек схватил первый волосок. Торопясь, едва-едва сумел засунуть его в ушко иглы. Склонился над раненым.
   — Ему б еще горелки, — заметил Стадзик.
   — Потерпит, — отрезал Юржик. — Он гусар, не чета этому ногтегрызу. Держать не надо. Помочь? — спросил он у Ендрека.
   — Справлюсь, спасибо, — отвечал тот, делая первый прокол на краю раны.
   — Ну и славно. Как ты говоришь, Лекса, — что баба с возу…
   — …а сам не плошай, — подхватил шинкарь.
   — Хорошо сказал! А дратва у тебя есть? Ну, кожи там куски, ремни старые какие?
   — Найду, — просто ответил великан и уж собрался было снова исчезнуть за дверью…
   — Погоди! — остановил его пан Бутля. — Сразу под навес неси — седла починим. Мы сейчас.
   Оставшись один на один с Хмызом, Ендрек сосредоточился на зашиваемой ране. Стежок за стежком он стягивал по-прежнему кровоточащие края, жалея, что не научен шить мышцы. Такое знание в Руттердахской академии давали с пятого года обучения, не раньше. А некоторые и вовсе становились бакалаврами от медицины, не умея лечить резаные, колотые, рубленые раны. Зато прекрасно врачевали зубную боль, кровавый понос или почечуй.
   Вот и последний стежок. Медикус отложил иглу, распределил вдоль шва целую горсть корпии, взялся за полотно. Первый виток вокруг грудной клетки, потом на правое надплечье, наискось к левой подмышке, опять поперек спины и снова наискось, только от правой подмышки к левому плечу. И так — виток за витком, виток за витком. Ендрек так увлекся, любуясь ровными полосками холста, туго стягивающими туловище Хмыза, что не обратил сперва внимания на шум во дворе.
   Что такое? Звон стали?
   Крики?
   Ендрек нащупал саблю на боку. Поединок с паном Цецилем Вожиком показал всю его несостоятельность как фехтовальщика, но все-таки…
   Дверь распахнулась так резко, что поднятый ветер взъерошил волосы на голове парня.
   — Кому делать нечего?
   Соскочив от удара с одной петли, дверь повисла, перекосившись и жалобно поскрипывая, а в проеме появился незнакомый человек с арбалетом, нацеленным прямо в Ендрека.
   — Кидай оружие, сволочь!
   Студиозус бы подчинился сразу и с радостью — еще бы не подчиниться под прицелом, — но вторым, кто заскочил в шинок, был пан Гредзик Цвик, успевший подвесить на платок подраненную левую руку.
   — Влип, студиозус?!
   Ничего не соображая от внезапно нахлынувшей ярости, Ендрек схватился за саблю, но успел разглядеть только стремительно приближающийся волосатый кулак.
   Вспышка. А после тьма…

Глава десятая,

из которой читатель узнает, что предателей никто не любит, даже те, кто вынужденно прибегает к их услугам, а также становится понятным смысл пословицы: «На Господа надейся, а имей сто друзей»…

   Сознание возвращалось неспешно. С такой неохотой пьяница выбирается из-за стола, а собака оставляет по приказу хозяина найденную в кустах кость.
   Первым вернулось ощущение боли в затекших руках. Кисти занемели и ныли, как ноет старый, давно сросшийся, но дающий о себе знать в слякоть перелом.
   Связаны!
   Связаны умело и надежно. Попробуй вырвись, когда от запястья до локтя руки не чувствуешь.
   Ноги вроде как свободны. Но это кажущаяся свобода. Все равно без рук… Без рук как без рук. Пошловатый каламбурчик, но удивительно уместный.
   После боли вернулся слух. Где-то неподалеку ругались. Ругались по-лужичански. Только один спорщик малость коверкал слова, словно привык к более долгим гласным звукам. Второй говорил чисто, с малолужичанским выговором. И голос как будто знакомый…
   Гредзик?
   Похоже, он.
   Ах, да! Точно он.
   Ведь предатель вошел в шинок перед тем, как…
   «Перед тем, как дать мне в зубы, — подумал медикус. — Умело, нельзя не признать. Как мозги не вышиб?.. А что с остальными? Стадзик, Юржик? Раненый Хмыз?»
   Немало времени прошло, прежде чем Ендрек сумел пошевелить головой без риска потерять сознание и открыл глаза.
   Темнело. Наступили те самые летние сумерки, про которые в Тараще говорят — коротки, как девичья память.
   Посреди подворья полыхал огромный костер. Без сомнения, его пламя доедало не слишком-то ухоженную ограду двора Лексы. А быть может, и часть соломенного навеса. Чтоб лучше занялось.
   В желтых, рыжик, алых сполохах мелькали фигуры людей. Много. Не меньше дюжины. И это еще те, что на виду…
   Все вооружены саблями. Ничего удивительного. Коли решили напасть на отряд пана Войцека Шпары, нужно вооружаться как следует. Даже если самого Меченого удалось выманить и убить.
   Вот одежда на разбойниках была какая-то чудная. Непривычная глазу лужичанина. Да и в Руттердахе, где Ендрек прожил полных три года, так не одевались.
   Высокие сапоги с цветными кисточками, пришитыми снаружи к краю голенища. Светлые штаны, узковатые по выговской моде, но чересчур широкие для щеголей из руттердахских студиозусов. Вышитые на груди рубахи. Рисунка не разобрать в полумраке, но что-то яркое, цветастое. Кожаные жилетки покрыты металлическими бляхами, как рыба чешуей. Коротенькие, как подрезанные снизу, курточки с длинными рукавами наброшены на одно плечо. На головах — украшенные полосатыми перьями шапочки из курчавого меха новорожденных барашков.
   Где-то Ендрек видел похожий костюм. Но где?
   Лица чужаков украшали лихо закрученные усы и крючковатые носы. Остальные черты за этими выдающимися частями терялись.
   Из толпы сразу выделялся пан Цвик васильковым кунтушом и заломленной на бок волчьей шапкой.
   — Что за народ?.. — прошептал Ендрек едва слышно.
   Он ни к кому не обращался. Просто хотел убедиться, что язык и губы слушаются.
   Язык и губы ворочались с трудом и цеплялись друг за друга в пересохшем рте, но слова получились понятными. Настолько, что с правого боку послышался ответ:
   — Угорцы… — произнес голос пана Юржика. — Рошиоры.
   — Чего? — Ендрек попытался повернуть голову. Затылок отозвался вспышкой боли. Он охнул и закрыл глаза.
   — Сиди, не дергайся, — посоветовал Юржик. Он разговаривал довольно сносно. То ли досталось меньше, то ли привычнее медикуса к побоям и ранам. — Рошиорами в Угорье гусар называют.
   — Откуда?..
   — Из-под спуда, — срифмовал пан Бутля. — Почем я знаю? Налетели…
   — Гредзик с ними…
   — Да вижу я, вижу. У-у, сука! Слишком быстро у меня саблю выбили.
   — А остальные?
   — Наши?
   — Угу…
   — Хмыз слева от тебя. Сноп снопом. До утра не дотянет.
   — Как же…
   — А вот так же. Война, студиозус, война.
   — Какая война? — Ендрек не сразу взял в толк, что имеет в виду пан Юржик. — Разве Прилужаны…
   — Наша война. Мы воюем против всех. Ты, я, Стадзик, Хмыз.
   — Отвоевались, по всему выходит, — донесся слабый голос Стадзика. Похоже, он сидел еще дальше справа, за Юржиком.
   — Это мы еще поглядим, — гонористо ответил пан Бутля, но уверенности в его голосе ощущалось мало.
   — А телега? — продолжал расспрашивать Ендрек.
   — Исчезла, — едва ли не радостно сказал пан Клямка.
   — Значит…
   — Значит, поросячий хвост им, а не казну прилужанскую!
   — Так ведь и нам тоже…
   — Ну и пускай. Чтоб ни «кошкодралам», ни грозинчанам, ни угорцам. Хоть бы ее в Стрыпе утопили, будь она неладна.
   — Тише! — прервал гневную речь Стадзика пан Бутля. — Гляди, идут к нам.
   Ендрек встрепенулся, поднял тяжелые, непослушные веки.
   В самом деле. К ним приближался пан Гредзик, злорадный и растерянный одновременно, а с ним худощавый угорец, недовольно нахмуренный. Рошиор подергивал щекой. Пальцы его сновали туда-сюда по эфесу сабли, на вид более кривой и широкой, чем оружие лужичан. Глаза пана Цвика бегали по сторонам. Он старался не смотреть на спутника.
   — Ишь, усами шевелит, — прошипел пан Стадзик, очевидно, имея в виду угорца. — Таракан жулянский…
   Рошиор остановился в двух шагах от пленников. Замер, поочередно впиваясь глазами то в одного отрядника, то в другого. Ендреку вдруг захотелось сделаться маленьким-маленьким, как муравей, и заползти под листочек.
   — Оклемались, — оскалив зубы, выплюнул Гредзик.
   — Жалко у меня руки связаны, — удрученно проговорил пан Клямка.
   — Ты! — вскипел Гредзик. — Жердина тупорылая! — Он подскочил к пану Стадзику и с размаху залепил в лицо сапогом. Голова худого шляхтича с деревянным звуком стукнулась о стену шинка. Светло-русые усы потемнели, напитываясь кровью.
   — Ну ты и воин! — прицокнул языком пан Юржик. — Молодец!
   — Тебе еще дать раза? — развернулся к нему Цвик. — Мало тебе? Мало?!
   — Остынь, — небрежно произнес рошиор. — Заморил.
   С Гредзиком в тот же миг произошла разительная перемена. От бешенства к подобострастию.
   — Как с ними по-иному, мазыл Тоадер? Дикие люди…
   — Сам-то ты кто? — сплевывая кровавый сгусток, недобро поинтересовался Стадзик. — Подстилка угорская. Тьфу, дерьмо…
   — Ты что сказал?!
   — Остынь, — повторил Тоадер.
   Гредзик обиженно надулся, но замолк.
   — Где золото? — Рошиор склонился над связанными лужичанами. Из-за угорского выговора слово прозвучало как «зоалото».
   Юржик и Стадзик молчали. Хмыз вообще не подавал признаков жизни. Ендрек тоже решил не высовываться. Было бы перед кем распинаться!
   — Я повторяю — где золото? Ты! Говори! — Широкий ноготь с черной каймой едва не ткнул Ендрека в нос.
   Парень дернул плечами.
   — Какое золото? — Лучше уж тянуть время. Хотя шансов на спасение никаких. Где пан Войцек? Где Хватан с Граем? Где все?!
   — Короля Витенежа. — Угорец, похоже, не сообразил, что над ним глумятся. Зато Гредзик напрягся, как собака, почуявшая дичь.
   — Первый раз слышу! — мотнул головой Ендрек. И почувствовал слабый толчок в правый бок. Словно пан Юржик пытался сказать: «Ай да студиозус! Молодец!»
   — Сундук на телеге… — попытался объяснить рошиор, но тут не выдержал пан Цвик:
   — Дозволь мне, мазыл Тоадер!
   Он подскочил к Ендреку и взмахнул невесть когда покинувшей ножны саблей.
   «Ну, все, — пронеслось в голове медикуса. — Конец! Прощайте, батюшка с матушкой, Томил, Аделька…»
   Клинок ударил плашмя. По незащищенной голове. Потом еще раз… Соскользнув по волосам, пребольно оцарапал ухо.
   Ендрек попытался втянуть голову в плечи, насколько это возможно со связанными за спиной руками, но тщетно. Удалось только прижать плечом больное ухо. Тут же последовал удар с другой стороны. По затылку, по шее, по плечам…
   — Я… тебя… сука… убью!.. — хрипло выдыхал Гредзик, замахиваясь снова и снова.
   Сквозь завесу боли прорвался отдаленный хохот рошиоров, подошедших полюбоваться, а может, и принять участие в развлечении.
   — Перестань, Гредзик! — А почему пан Юржик так далеко? Он же рядом сидел. — Стой!
   — Тебе еще дать?
   — Не знает мальчишка ничего! Кто ему сказал? Он же «кошкодрал»!
   Град ударов стих. Лишь пульсировала боль в исполосованных плечах и мигом вздувшихся шишках на голове — память о сабле Гредзика.
   — Тогда ты говори!
   Ендрек приоткрыл один глаз.
   Цвик стоял теперь напротив пана Бутли, острием сабли приподняв ему подбородок.
   — Ну! Говори!
   — Спрашивай, — голос Юржика звучал сдавленно из-за опасения открывая рот перерезать себе горло.
   — А то не знаешь, Бутля? Где казна?
   — Если б я знал…
   — Довольно брехать! Где казна?
   — Кобель брешет на цепи. Не знаю я, где казна.
   — Как — «не знаю»?
   — Да вот так! Не знаю — и все. Пока мы с тобой на саблях махались, Мироед с Квирыном удрали. Вместе с телегой.
   — Брешешь!
   — А ты мне руки развяжи да саблю дай… Проверим.
   — Да пошел ты…
   — Нет, Гредзик, — рассудительно проговорил пан Юржик. — Ты своей смертью не умрешь. Я тебе обещаю.
   — Я? — поразился Гредзик. — Ну, может, и не помру! Тебе-то что? Ты-то во всяком разе раньше меня сдохнешь! — Он чуть-чуть сильнее надавил на саблю. Юржик сглотнул судорожно и прикрыл глаза.
   — Пан Гредзик, — окликнул озлобленного шляхтича угорец. — Не забывай, зачем мы тут. Сперва золото. Месть потом. Хочешь, я их тебе подарю?
   — Хочу! — выдохнул пан Цвик, раздувая ноздри.
   — Считай, договорились, — усмехнулся, показав щербину меж зубами, рошиор. — Мне — золото, тебе — дружков закадычных.
   — Э, нет, мазыл Тоадер! Мы не о том с боярином Рыгорашем сговаривались!
   — А мне что за дело? — Оскал Тоадера живо напомнил Ендреку виденного в детстве убитого волка. Зверина повадился сперва драть овец да коров в окрестностях Выгова, а после перешел на детей и кметок. Больше десятка человек порешил, с полдюжины калеками на всю жизнь оставил. Шляхтичи из близких к столице застянков и маетков из кожи вон лезли, чтоб заполучить назначенную королем Витенежем награду — полсотни монет серебром. Несколько магнатов устраивали, сговорившись, облавы. Не ради денег, серебра у них и без того куры не клюют, а ради славы. А убил людоеда старый, кривой на один глаз кметь, возвращавшийся в сумерках с покоса. С глазами у деда не ладилось, а вот слух оказался отменный. Он различил едва слышный треск сучка под лапой прыгнувшего зверя и успел с полуоборота махнуть косой. Удар пришелся хищнику по горлу… А когда волчару везли на телеге в королевский дворец, детворе, бегающей по улицам Выгова, навеки запомнился оскал мертвой пасти. Вершковые клыки и вывалившийся голубовато-розовый твердый язык.
   — Не пойдет! Не по совести! — Гредзик даже ногой притопнул от возмущения.
   — А предавать — по совести? — ввернул пан Стадзик.
   — Заткнись! — Цвик развернулся к нему, замахнулся саблей.
   — Только попробуй, — спокойно проговорил Тоадер. — Они мне живыми нужны. Пока живыми…
   — Ух, хорошо, — выдохнул Юржик, — а то шея затекла.
   — Заткнись! — снова выкрикнул Гредзик.
   Командир рошиоров скривился, как от зубной боли:
   — Ты б сам замолчал, а? Шуму-то, шуму… На жменю золота, а толку на медный грошик.
   — Мазыл Тоадер!
   — Скоро полста лет, как мазыл Тоадер. Заморил ты меня, пан Гредзик. Послушай теперь меня. Ты обещал нас к золоту королевскому привести?
   — Да!
   — Привел?
   — Да! — вызывающе воскликнул пан Цвик.
   Подошедшие поближе послушать беседу своего предводителя с пленниками, рошиоры неодобрительно зашумели.
   — А где оно? — нахмурился Тоадер. — Где мы еще не искали, а братья-мазылы? Во-он под тем кустиком искали?
   — Искали! — с готовностью откликнулся невысокий угорец с тяжелым, раздваивающимся подбородком.
   — А под тем плетнем?
   — И там искали! — звонко выкрикнул совсем молодой парнишка — едва-едва бриться начал. Не иначе, отпрыск знатного и богатого рода, если в таком возрасте в гвардии оказался.
   — Довольно куражиться! — заорал Гредзик.
   — Кто над кем куражится? — пожал плечами Тоадер. — Золото где?
   — Не знаю… — виновато понурился пан Цвик.
   — Так что ж это выходит, а, братья-мазылы? Коль золота нет, значит договор не выполнен. Так?
   — Точно! — с видимым удовольствием подтвердил парнишка-рошиор.
   — Значит, можешь гулять пан Гредзик. Как там ваш любимый танец зовется? Таращанка? Вот гуляй таращанкой.
   — Как так?!
   — Молча.
   — Всегда говорил — никто предателей не любит, — вполголоса вставил пан Юржик. — Терпят, пользуются, а любить… Нет у людей к этому племени любви, да и быть не может.
   Гредзик побледнел, зыркнул в его сторону, но сдержался. Разговор с рошиором был важнее.
   — Мазыл Тоадер! Сдается мне, кто-то тут жульничает. Я с боярином Рыгорашем за десятую часть сговаривался…
   — Ну, так бери свою десятую часть и скачи, пока с коня не ссадили.
   — Где ж я ее возьму!!!
   — То-то и оно. Нет казны, нет и десятой части.
   — Мазыл Тоадер, их пытать нужно! Они спрятали казну. Знаешь, какие зловредные? И этот, жердина с ногами, и этот, с носом облупленным, и сопляк-студиозус…
   — Надо, значит, будем пытать, — не стал возражать командир рошиоров. — Только тут мои мазылы и без твоей помощи справятся.
   — Мазыл Тоадер!
   — Хватит! — сталь зазвенела в голосе угорца. — Мы с братьями-мазылами эту десятую часть лучше по шинкам пропьем! За здоровье короля Настасэ Благословенного. Ну, тебе, так и быть, кинем малую толику на убожество твое.
   Гредзик задохнулся от возмущения. Так и не смог ничего сказать. Махнул рукой.
   — Правильно, пан Гредзик, — уголком рта усмехнулся Тоадер. — Лучше молчи. Глядишь, и отломится малость золотишка.
   Цвик все так же молча кивнул. Вздохнул и отошел.
   Командир рошиоров на шаг приблизился к лужичанам.
   — Так где же золото, панове?
   — Нехорошо поступаешь, мазыл Тоадер, — проговорил пан Юржик. — Словно разбойник с большой дороги… Господь тебя накажет.
   Рошиор помолчал. Поиграл пальцами на эфесе сабли. Потом заговорил, тяжело роняя слова:
   — Вы храбрые люди. Достойные шляхтичи. Только поэтому я с вами говорю после такого оскорбления. Господь накажет? Быть может. А тебя… как бишь тебя кличут?
   — Пан Юржик Бутля.
   — Вот-вот… Тебя, пан Бутля, не накажет Господь? Вы ведь тоже это золото украли. Или ты можешь доказать судье права на казну Прилужанского королевства?
   — Мы не крали! — вскинул голову пан Клямка.
   — А чем докажешь? — жестко осведомился Тоадер.
   Пан Стадзик молчал, хватая ртом воздух.
   — Правильно. Нет у тебя доказательств. А значит, и прав нет.
   — Выходит, грабь награбленное? — криво усмехнулся Юржик, дернул щекой. — Интересная песня получается. Не всякому шпильману по зубам.
   — А как ни назови.
   — Да, силен ты, мазыл Тоадер, в спорах. Словно и не воин, а законник.
   — Одно другому не помеха, — пожал плечами угорец. — Я тебе вот что скажу, пан Юржик. Подскарбий ваш новый, Зьмитрок…
   — Он не наш подскарбий! — перебил его пан Стадзик.
   — Ну, положим, пока князь Януш об отделении во всеуслышанье не объявил, ваш. И к бабке-характернице не ходи. Так вот. Не знаю я, на что Зьмитрок захочет казну лужичанскую потратить, если к рукам ее приберет…
   — Не приберет! — опять выкрикнул пан Клямка.
   — Не перебивай, — едва ли не устало попросил мазыл Тоадер. — А то рот зашить велю.
   — Не зашьешь!
   — Пан Стадзик, — зашипел Бутля. — Господом прошу!
   — Думаешь, кишка тонка у рошиоров? — недобро нахмурился Тоадер. — Хочешь проверить?
   Стадзик упрямо задрал подбородок, но замолчал и молча покачал головой. Нет, мол, не хочу.
   — То-то же. Так вот. На что Зьмитрок Грозинецкий казну потратит, я не знаю. Может, жупанов новых накроит, кунтушей из шелков заморских. Может, коней табунами завозить из Султаната начнет. Насчет Януша я тоже не уверен. Он-то, скорее всего, на войско истратит, да к чему это приведет? К междоусобице? Вам сильно того хочется?
   — Нас выговские очень сильно оскорбили, — хмуро проговорил пан Бутля. — Настоящий шляхтич такое лишь кровью смывает.
   — А вы их не оскорбили? Жигомонта, великого гетмана отравили… Юстына пробовали.
   — Юстына?! — вскинулся молчавший до того Ендрек. — Пускай в Сенате у колдуна Зьмитрокова, Мрыжека, спросят, как было дело и кто кого травил!
   — А студиозусам слова никто не давал! — сказал как отрезал рошиор. — Я за что купил, за то продаю. На всех перекрестках, во всех застянках, в каждом городке объявлено — отравлен Юстын, король наш милостью Господней, по злоумышленному наущению уховецкого князя Януша Дробки и великого гетмана Малых Прилужан Автуха Хмары.
   — Не прав…
   — Молчать!!! Не с тобой говорю. Плетей захотел? — придавив взглядом понурившегося Ендрека, угорец продолжал, как ни в чем не бывало. — Да только здорово я сомневаюсь, пан Юржик, что князю Янушу это золотишко достанется.
   — Это еще отчего?
   — Да все от того. Если бы преподобный Богумил да пан Зджислав Куфар намеревались бы в Малые Прилужаны казне доставить, с чего бы им вас по южной дороге направлять?
   — По северной нельзя, — твердо отвечал пан Бутля. — Первым делом искать станут.
   — Может быть, может быть… А на восток — в Бехи? А после — по морю в Заливанщин, а там и до Уховецка рукой подать. Молчишь?
   — А что говорить?
   — Правильно, что молчишь. Значит, засомневался.
   — Да?
   — А то нет? Я вот еще что скажу. Боярин Рыгораш пятнадцать лет, как посланником в Выгове. Против Януша он не попер бы. Не приведи Господь такого врага. Растопчет и не заметит. А Зджислав? Тьфу, ничтожная душонка. Привык у казны греться да чужими руками жар загребать.
   — А теперь Рыгораш, выходит, погреться решил?
   Тоадер побледнел, на краткий миг сжал рукоять сабли. Отпустил. Выдохнул.
   — Рыгораш не за себя, за все Угорское королевство радеет. Нам деньги нужны. В Отпорных горах снова великаны-людоеды расплодились. Скоро двести лет, как воевода Лупул проклятым людоедам огнем и мечом растолковал, кто на земле нашей хозяин… Да не о том речь.