Русанов Владислав. Окаянный груз

   — Я что-то не вразумею, мазыл Тоадер, ты меня уговариваешь, никак? — задумчиво проговорил Бутля.
   — Уговариваю, пан Юржик, уговариваю. Пока что добром. И советую соглашаться на мои уговоры, пока не поздно.
   — А то?
   — А то — вон костер разведен. Правду дознавать мои братья-мазылы умеют. Только после пыток я никого из вас живым уже не выпущу. Знаю я вас, малолужичан. Не нужны мне такие враги.
   Тоадер умолк.
   Юржик тоже молчал. Не отвечал ни да, ни нет.
   Ендрек разглядывал нескольких рошиоров, стоявших за спиной командира. И мальчишка-гвардеец, и крепыш с двойным подбородком смотрели на них без злобы. Улыбчивые открытые лица. Такие же парни, только родившиеся за много верст от Выгова, в далеком Угорье, зажатом между отрогами Отпорных гор и быстрой в верховьях Стрыпой. Просто не верилось, что эти люди по приказу мазыла Тоадера могут их мучить, пытать или даже убить.
   — Ну, и что ты решил? — прервал томительную тишину рошиор.
   — А что мне решать? — горько усмехнулся пан Юржик. — Ну, не знаю я, где сейчас телега! Не знаю! Хоть на куски меня руби!
   — Это можно, — согласился Тоадер.
   — Да что с ним разговаривать! — возмутился Стадзик. — Развяжи меня, мазыл, да саблю в руки дай, а там поглядим!
   — А может, еще коня? — без тени насмешки поинтересовался угорец, но рошиоры за его спиной захохотали.
   — Трус! — Пан Клямка попытался вскочить.
   Если бы это удалось, он бы кинулся грызть врага зубами, но паренек-рошиор подскочил и толчком ноги опрокинул его навзничь.
   — Вот это ваше последнее слово? — невозмутимо проговорил Тоадер.
   — Ну, не знаем мы, где телега! — первый раз повысил голос пан Бутля. — Не знаем! Как мне тебе доказать?
   Угорец махнул рукой:
   — Бесполезно… Я знал, что малолужичане упрямы, как ослы, но чтобы так…
   — А я говорил… — вывернулся сбоку Гредзик. — Предупреждал!
   Тоадер вздохнул, не обращая на него внимания:
   — Митрян, Козма!
   — Да, мазыл Тоадер!
   Митряном оказался крепыш с раздвоенным подбородком.
   Козма был худ и седоус. Он подошел неспешным шагом со стороны костра.
   — Начнем, мазыл Тоадер?
   — Начнем, пожалуй, — он с сожалением оглядел лужичан. Ткнул пальцем в неподвижного Хмыза. — Раненый не нужен. Дорезать.
   Козма беспрекословно шагнул вперед, доставая из-за пояса нож.
   — Эй! Вы что? — возмутился Ендрек. — Не надо!!!
   Он попытался закрыть собою старого гусара, но рошиор оттолкнул его и, похоже, даже не заметил.
   — Не надо… — осознавая собственное бессилие, заскулил медикус. На его глазах выступили слезы. Происходившее вокруг казалось ожившим кошмаром. Хорошо бы ущипнуть себя и проснуться. Лучше всего дома. Но можно и в Руттердахе, в сдающихся в наем комнатах желчной и въедливой старухи, госпожи Зеббер. На самый худой конец — в лесу, около телеги с казной, чтоб Даник с Самосей шутили, как обычно, и вяло переругивались, чтоб пан Войцек Шпара хмурился и кусал длинный черный ус, чтоб Хмыз незлобливо подначивал за неумение возиться с лошадьми, чтоб…
   Козма зашел сзади Хмыза, левой рукой взялся за подбородок и запрокинул гусару голову. Легко и обыденно, словно барашка резал, провел лезвием под кадыком.
   Хмыз выгнулся, захрипел, забулькал. Рошиор проворно отскочил, позволив телу перевернуться на живот. Чуть-чуть придержал за волосы, давая крови свободно вытечь на истоптанную землю.
   «Не нужен!»
   Какие страшные слова!
   Человек не может быть не нужен!
   Еще полдня назад он шутил, смеялся, ел и сражался вместе с остальными. И вдруг — «не нужен»?
   Неужели рошиоры решили, что раны гусара слишком тяжелы и лечить его не имеет смысла? Но ведь это не так! Не могли они, что ли, спросить его, медикуса? Рана зашита хорошо, промыта — не подцепить горячку. Как говорят учителя в Руттердахской академии — «удовлетворительные показания к выздоровлению»…
   — Зачем?.. — Ендрек поднял затуманенные слезами глаза на окружавших их людей. — За что?
   — Молчи, студиозус, — сдавленно проговорил Юржик. — Запомни — это война.
   Тем временем мазыл Тоадер приблизился к Стадзику:
   — Ты оскорбил меня, шляхтич. Назвал трусом. Обычно я не позволяю людям усомниться в моей храбрости. Обычно… Но сейчас дело важнее глупых понятий о чести и… гоноре. Так у вас говорят? Но ты меня оскорбил. И я хочу проверить твою храбрость. Согласен?
   — Будьте вы прокляты, сволочи!.. Мразь! Быдло! Песья кровь!
   — Э, как заговорил. Не по-шляхетски. Не красиво. Ай-яй-яй… Митрян, забирай его! Будет первым.
   Широкоплечий Митрян, легко нагнувшись, подхватил пана Стадзика за ноги, отволок в сторону. Там к нему присоединились еще двое угорцев.
   С пана Клямки сорвали сапоги, поволокли к костру. Шагающий рядом Козма что-то приговаривал по-угорски. Видимо, давал наставления молодым.
   — Не смотри, Ендрек, — глухо проговорил пан Юржик. — Не надо тебе смотреть.
   Первый раз назвал по имени, а не просто студиозусом.
   — А ты, пан Юржик? — спросил парень.
   — А я буду смотреть, — с клокочущей в горле яростью ответил пан Бутля. — Кто-то же должен видеть…
   Он не договорил, поскольку пана Стадзика наконец-то дотащили до рвущегося кверху пламени и с разгону сунули босыми пятками в огонь.
   Пан Клямка застонал, заскрипел зубами, перетирая их в крошево.
   — Последний раз спрашиваю, — долетел до Ендрека голос мазыла Тоадера. — Где золото?
   Медикус закрыл глаза. Полегчало, хотя не намного. В уши рвались хриплые стоны пытаемого. Пан Стадзик терпел из последних сил, но не кричал.
   — Вот это шляхтич, — восхищенно прошептал пан Юржик. — Старой закваски, сейчас таких не делают…
   Ендрек вздохнул и тут же закашлялся — ноздрей достиг запах горелой плоти. Какой дурак-шпильман назвал запах горелого мяса «сладковатым»? Самого бы его голым седалищем на горячие угли усадить, чтоб понюхал вволю. Смрад обгорающей заживо кожи был горьким и едким, как сок молочая на языке.
   Стадзик уже не стонал, а выл. Низко и протяжно. Но пощады не просил и вообще до разговора с палачами не унижался. Рошиоры деловито гомонили, очевидно, обсуждая пытку. Потом вдруг смолкли.
   Коротко и зло выкрикнул что-то мазыл Тоадер.
   — Что там? — прошептал Ендрек.
   — Не смотри! — зашипел Юржик. — Не смотри!
   — Нет, пускай поглядит! — прокаркал где-то поблизости пан Цвик. — Авось посговорчивей будет.
   — Сука ты, Гредзик, — выкрикнул пан Бутля. — Господь тебя накажет!
   — Что тебе до моих грехов, Юржик? Свои считай. Я-то отмолить успею, а вот ты — вряд ли.
   Ендрек почувствовал, как крепкие пальцы вцепились в его волосы, задрали голову, разворачивая лицом к костру.
   — Оставь его, Гредзик, — рычал пан Юржик. — Уйди, вражина!
   — Ничего. Пускай смотрит… — Голос предателя показался медикусу голосом безумца. Слишком мало в нем оставалось от прежнего рассудительного и даже симпатичного пана Гредзика. — Он следующий, уж я позабочусь…
   Студиозус изо всех сил зажмурился, но палец Гредзика безо всякой жалости оттянул ему веко вверх.
   — Смотри, щенок паршивый, смотри…
   У костра творилось что-то малопонятное медикусу, и оттого еще более ужасное.
   Пана Стадзика освободили уже и от штанов, обнажив худой, жилистый зад. Двое рошиоров сноровисто привязывали веревки к его побагровевшим щиколоткам, ни мало не заботясь, какую причиняют боль. Еще пара угорцев принесли обтесанную с одного конца жердину.
   Козма нагнулся и поводил по свежим затесам на древесине серовато-белым бруском, зажатым в руке. Сало, что ли?
   — Су-у-уки, — тоскливо протянул пан Юржик и снова зарычал с прежней злобой. — Уйди, Гредзик, уйди от греха… Я ж тебя зубами грызть буду. Я тебя голыми руками…
   — Врешь, не достанешь, — ухмыльнулся пан Цвик. — Пока что ты в плену, а не я…
   — Ничего, Господь шельму метит. Отольются и тебе наши муки…
   Веревки, тянущиеся от лодыжек пана Клямки, привязали к седлам угорских коней, горбоносых, сухих со скошенными крупами. Рошиоры взяли скакунов под уздцы, причмокнули.
   Пана Стадзика поволокли сперва по земле, а потом заостренный конец жердины коснулся тела, медленно вошел меж растянутых в стороны ног.
   И вот тогда пан Стадзик заорал.
   Страшнее крика Ендрек не слыхал за всю свою жизнь. Он призвал все беды и несчастья одновременно и сразу на головы угорцев, а заодно и выговских «кошкодралов». Потом перебрал всех, самых мерзких и отвратительных, зверей и гадов.
   Кони шли очень медленно, едва-едва переступая точеными копытами и времени на проклятия у смертника оказалось достаточно.
   — Смотри, смотри… — с полубезумной удалью приговаривал Гредзик, на радостях дергая веко Ендрека вверх с такой силой, что парню показалось, что все — сейчас оторвет.
   Крики Стадзика постепенно перешли в протяжный звериный вой, в котором уже не было ничего человеческого. Только боль, сломавшая наконец-то гордого шляхтича, обнажившая присущее всякому желание жить и ужас перед смертью.
   — Смотри, смотри…
   Кони остановились.
   Рошиоры навалились вчетвером, приподнимая кол. Толстый, необструганный его конец утвердили в ямке — когда выкопать успели?
   Стадзик повис на высоте полутора сажен над землей, медленно опускаясь под своей тяжестью.
   «Если в сердце войдет, — подумал Ендрек, поражаясь своей способности мыслить холодно, — значит, повезло. Мучиться не будет».
   Крик Стадзика стал тише — не может человек долго орать без риска сорвать горло — и вскоре перешел в хриплый, надсадный стон. Рошиоры утратили интерес к посаженому на кол, за исключением Митряна, утаптывающего набросанную в ямку землю. Но вскоре и он, пошатав жердь и убедившись, что кол установлен надежно, направился следом за прочими к пленным лужичанам.
   — Ты следующий, — прошипел пан Гредзик, обжигая ухо горячим дыханием.
   — Ты, — палец мазыла Тоадера недвусмысленно указывал студиозусу прямо в грудь. — Ты можешь спастись, а можешь разделить его долю. Где казна?
   — Не знаю.
   — Да не знает он! — выкрикнул пан Юржик.
   — Ничего. Сейчас расскажет, и что знает и что не знает.
   — Не бери грех на душу, мазыл Тоадер, — едва ли не взмолился пан Бутля. — Бери меня, коль так невтерпеж!
   — Тебя? — озадаченно произнес угорец. — Впервые вижу, чтоб человек добровольно на пытку шел. Вразуми уж дурня, что так?
   — Да просто так.
   — Ну, вот ты совсем меня за дурака держишь, оказывается. Не верю.
   — Ну, пускай будет… Хочу, чтоб парнишка пожил еще хоть малость.
   — Не верю. Или ты святой, пан Юржик?
   — Не святой.
   — Потому и не верю.
   Ендрек затравленно молчал, переводя взгляд с одного на другого. С угорского мазыла на малолужичанского шляхтича. Что за спор затеяли? К чему? Может, Юржик что-то задумал? Хотя нет. Вряд ли. Что тут задумаешь? Спасения нет. Зато от результата спора зависит — поживет ли он, Ендрек, студиозус Руттердахской академии, еще немного, хотя бы пока Сито не взойдет над головой и не засияет на безоблачном небе, или умрет лютой смертью на колу прямо сейчас.
   — Хорошо… — Пан Бутля продолжал выискивать доводы, способные убедить рошиора. — Если я скажу, что не хочу видеть, как его пытают, ты наверняка начнешь с него. Так ведь?
   — Так, — ощерился мазыл Тоадер.
   — Тогда я этого не говорил.
   — Нет уж, — в отсветах костра рошиор выглядел жутковато — оскал, багровые блики на лбу и щеках, — говорил. Как я сам не догадался?.. Взять его.
   Он повторно ткнул пальцем в Ендрека.
   Козма и еще один угорец подхватили студиозуса под мышки, поставили на подгибающиеся ноги. Может, со стороны и выглядело, будто он ведет себя мужественно, но на самом деле Ендрек не орал во весь голос лишь потому, что онемел от ужаса.
   — Стойте, не надо! — хрипло выкрикнул пан Бутля. — Я все скажу!
   — Да? — Тоадер быстрым движением наклонился к нему, заглянул в глаза. — Я же сказал, что живым никого не оставлю. Теперь.
   — Я знаю.
   — Значит?..
   — Я скажу в обмен на быструю и легкую смерть. Для себя и для него, — Юржик указал глазами на Ендрека.
   — Годится. По рукам! — кивнул мазыл.
   — По рукам? Так развяжи.
   — Не дождешься. Говори.
   — Э-э… Погоди. Сперва условия.
   — Какие еще условия, прах меня побери!!!
   — Не бойся. Необременительные. Ты исполнишь их с радостью.
   — Да? — Рошиор казался озадаченным. — Ну говори.
   — Во-первых…
   — А что, будет и во-вторых?
   — А то!
   — Ну, ты наглец!
   — Мы, Бутли из-под Семецка, все такие.
   — Ладно. Давай.
   — Во-первых, гони в три шеи предателя…
   — Что!!! — заорал заскучавший неподалеку Гредзик. — Да я тебя прямо сейчас! — Он прыгнул к пану Юржику, вытягивая на ходу саблю, но какой-то рошиор подставил ему ногу. Пан Цвик покатился кубарем, а когда хотел вскочить, взвыл, ощутив каблук Тоадера на своем запястье.
   — Бросай саблю и пошел вон!
   — Мы же договорились!
   — Заметь, Гредзик, на золото меня выводит он, — быстрый кивок пану Бутле. — А ты плюешься и машешь саблей без толку. Я разрешаю тебе возвращаться не ближе поприща от хвоста последнего коня моего отряда. Ясно? Ближе подъедешь — сам зарублю.
   Гредзик разжал пальцы, позволив сабле выпасть. Поднялся. Несчастный, сгорбившийся. Ендрек, пожалуй, мог бы ощутить к нему жалость, если бы вдруг забыл, сколько зла он принес отряду…
   — Пошел вон! — мазыл Тоадер махнул пренебрежительно рукой.
   — Саблю забрать разреши.
   — Там заберешь. — Носком сапога рошиор подцепил клинок пана Гредзика и, дрыгнув ногой, отправил его далеко за пределы освещенного круга. — Прочь! — Больше не замечая удаляющегося предателя, он повернулся к Юржику. — Дальше.
   — Хорошо. Но я бы еще и под зад коленом бы…
   — Меньше болтай! Дальше!
   — Во-вторых, убейте нас на рассвете.
   — Время выгадать хочешь?
   — Да просто солнце последний раз увидеть…
   — Хорошо. Обещаю. Слово чести.
   — Верю. В-третьих, не вешать нас и не топить. Это последнее условие.
   — Не вешать и не топить? Хорошо. Козма?
   — Да, мазыл Тоадер!
   — Слышал?
   — Так точно!
   — Запомнил?
   — Так точно!
   — Перережешь горло. Каждому. Сам. Молодым не доверяй — напортят.
   — Слушаюсь!
   Командир угорцев прищурился, подкрутил ус:
   — А теперь слушай мое условие, пан Юржик.
   — Слушаю.
   — Ежели наврешь или по ложному следу отправишь, считай, не было нашего договора. Перед Гредзиком извинюсь и попрошу вами заняться. Поверь, лучше бы тебе не врать.
   — Я постараюсь.
   — Я надеюсь. Говори.
   Ендрека опустили на прежнее место, и он, не веря своему счастью, тупо глядел в темноту, краем уха улавливая обрывки фраз пана Бутли.
   — Гоните прямо по этой дороге… К хоровскому тракту… Телега запряжена парой — рыжий и гнедой коньки… В охране два человека…
   «Что он морозит? — подумал медикус. — Откуда может знать про хоровский тракт? Может, они удрали назад, к Выгову? Хотя нет. Если бы к Выгову, рошиоры их раньше схватили бы, чем нас».
   — Один кругломордый, волосы русые, годов сорок. Кличут Мироедом. Саблю в руках держит, как сковородник. Второй — Квирын. Усы бурые, на висках седой, щеки впалые, малость сутулится. С саблей не в ладах, но из арбалета может засветить — мало не покажется. С ним осторожнее…
   — Не учи. Дальше…
   — А что дальше? Все. Теперь все от ваших и ихних коней зависит. Кто шустрее, тот и выиграл.
   — Ну, как скажешь, пан Юржик. Тебе нет выгоды брехать… Митрян, Гицэл! Седлайте коней. Гоните по этому проселку до хоровского тракта. После на Хоров. До рассвета телегу не сыщете — вертайтесь. Мы с паном Юржиком по-иному поговорим. Козма!
   — Слушаю, мазыл!
   — Этих в дом. И стеречь пуще королевского венца.
   — Будет исполнено.
   Тоадер развернулся на каблуках и зашагал прочь. Ендрек с паном Бутлей перестали его интересовать. По крайней мере, до восхода солнца.
   — Ну что, вставайте… — Козма осторожно, совсем без злобы, толкнул Ендрека ногой в бок. Что за человек? Только что прирезал тяжело раненного, беспомощного Хмыза. Убил буднично, как кметь колет свинью или режет барана.
   — Встанешь тут с вами, — огрызнулся пан Бутля. — Все бока отлежал.
   — Вот заодно и разомнешься… — Козма поддержал поднимающегося пана Юржика под локоть.
   — Лучше б развязал.
   — Ага. Ищи дурня.
   — Да ладно. Куда я денусь? Вас же десятка два.
   — Если мазыл Тоадер прикажет, развяжу. А так — нет.
   — Вот ты какой… Занудливый. Ну, хоть бы спереди руки связал, что ли… До ветру хочется — невтерпеж. Ты мне, что ли, гашник развязывать будешь?
   Козма сплюнул в пыль:
   — Ищи дурня.
   — Ну так перевяжи. Свяжи спереди. Жаль, я еще одно условие Тоадеру вашему не поставил…
   — Это еще какое? — Козма поднял Ендрека. — Стой, малый! Стой, не падай… Так какое там условие?
   — Горелка у шинкаря больно хорошая. Я бы с дорогой душой четверть ведра употребил бы. Все равно не усну до рассвета.
   — Четверть? Да ну?
   — А то! Легко.
   — Брешешь…
   — Кобель брешет. А я, замежду прочим, шляхтич в двенадцатом колене.
   — А это ничего. Завтра утречком будешь покойник в двенадцатом колене. Да стой же ты, малой!
   Козма встряхнул Ендрека и, отчаявшись удержать валящегося навзничь медикуса, крикнул своим:
   — Эй, Вэсил! Иди-но сюды-но! Пособи!
   Вэсил примчался едва ли не бегом. Видно Козма был не простым рошиором, а не меньше урядника. Или как там зовется эта должность в Угорье?
   — Держи его! Заморил, слабосильный…
   Схватив Ендрека за плечи, Вэсил вдруг охнул и начал заваливаться.
   — Ты что, сдурел?! — заорал возмущенно Козма и неожиданно осекся, согнулся, хватаясь за плечо.
   Падая вместе с рошиором — Вэсил так и не разжал пальцев, вцепившихся в Ендрекову тарататку, — студиозус увидел торчащий меж пальцев Козмы самострельный бельт.
   Пан Юржик присел так быстро, что не удержался на ногах и шлепнулся на спину.
   — Наши? — одними губами спросил Ендрек.
   — Похоже, — откликнулся пан Бутля.
   А из лесу вылетали верховые. Поляна, на которой притулился шинок Лексы, не отличалась особой шириной — не разгонишься. Зато и спешенные угорцы не успели приготовиться к отпору, а над их головами засверкали сабли.
   Десяток всадников, не меньше.
   Пронзительный свист, как у разбойничьей хэвры, заметался между деревьями.
   И тут же радостный уху малолужичан клич:
   — Белый Орел! Бей-убивай!!! Шпара! Шпара!
   — Войцек? — удивленно воскликнул медикус, пытаясь приподняться.
   — Да лежи ты, дурень! — Пан Юржик толкнул его плечом. — Под шальной бельт угодить захотел?
   Кличу богорадовского сотника вторили четверо шляхтичей на справных, долгогривых конях:
   — Беласець! Беласець и честь! Белый Заяц!!!
   Неужели братья Беласци? Откуда? Им-то зачем чужая свара?
   Надо отдать должное рошиорам, они не сбились в напуганное стадо, а оказали яростное сопротивление.
   В особенности мазыл Тоадер.
   Кривая сабля его порхала в руках, как легкий мотылек над капустным полем. Конь налетевшего Беласця — кажется Цимоша, точнее Ендрек не разобрал — получил острием по храпу, заржал, взвился на дыбы. А рошиор жалящим ударом разрубил всаднику ногу и нырнул в толпу.
   — А ну-ка, помоги его перевернуть, — едва слышно из-за шума схватки попросил пан Бутля, кивая на безжизненного Вэсила. — Ножик вытяну, развяжемся…
   Ендрек посторонился, но тут сверху донеслось:
   — Я тебе вытяну!!! — Козма навис над паном Юржиком, замахиваясь саблей. — Обдурил-таки, хорий выкормыш!!!!
   Но ударить рошиор не успел. Вжикнула чья-то сабля, и медикус с оторопью увидел, как отделяется от плеч голова. Первый раз в жизни! И с удивлением подумал про себя, что устал удивляться и пугаться. Интересно, на сегодня или вообще на всю жизнь?
   Он поискал глазами, кто же завалил угорца, и понял, что пугаться еще не разучился.
   Пан Гредзик небрежно взмахнул саблей, стряхивая прилипшие к лезвию капельки крови. На его лицо страшно было смотреть. Скорее не лицо, а кованая личина. Далекие предки зейцльбержских рыцарей, приплывая с севера на узких многовесельных ладьях, оснащали шлемы такими уродливыми металлическими масками — для вящего страху жителей побережья, которое они грабили, а затем там обосновались жить.
   Пан Цвик пнул упавшего рошиора. Сказал с расстановкой:
   — Они — мои!
   Улыбнулся. Если улыбка мазыла Тоадера напоминала оскал волка, то здесь живо представлялся бешеный пес. Даже струйка слюны в уголке рта. Всклокоченные волосы и заросший густой щетиной подбородок.
   — Ты, Юржик, первый. Задолжал я тебе. Не припомнишь?
   Он поднял левую руку с распоротым рукавом жупана. Не так давно его куснула сабля Юржика. В той самой схватке в шинке, что предшествовала их пленению.
   — А студиозус потом… Сволочь глазастая! Я его как колбасу рубить буду, помаленьку, полегоньку, по чуть-чуть…
   Медикус скорее почувствовал, чем заметил, что пан Бутля наконец-то завладел ножом. Да что толку? Отбиться связанными руками он все равно не сможет.
   Гредзик ударил.
   Юржик откатился и двумя ногами разом ударил его в колени.
   Промахнулся! Или Гредзик отскочил. Какая разница?
   Предатель ударил еще раз.
   Кажется, зацепил по ноге. Пан Бутля охнул, но все-таки попытался вскочить. Кувыркнулся через голову назад, но подвернул стопу и упал на колени.
   — Ага!
   Гредзик занес саблю для последнего удара…
   Студиозус сперва не понял, что же произошло. Смазанная тень, продолговатая, словно веретено, пронеслась над головой коленопреклоненного шляхтича. Послышался глухой звук удара, будто туго набитый старым хламом мешок с чердака уронили, и Гредзик исчез.
   Улетел? Испарился? Вознесся на небо?
   — Ну, ты даешь, Лекса… — восхищенно проговорил пан Юржик.
   Ендрек поднял глаза.
   Над нам возвышалась великанская фигура шинкаря. Прятался ли он от рошиоров или они попросту не обратили внимания на сугубо мирного хозяина шинка? Однако нельзя не признать, что появился он вовремя.
   В руках, вернее, широченных лапищах, Лекса сжимал огромную дубину. Похоже, на ее изготовление пошел цельный ствол молодого дубка. Мочуга! Так она называется. Раньше Ендрек только слышал об этом оружии. А ведь былины и предания повествовали о героях, способных коня убить с одного удара и запросто обламывавших рога дикому быку — туру.
   — А я чо, я ничо… На Господа надейся, а имей сто друзей…
   — «Ничо» он, — рассмеялся Юржик. — Я ж думал — мне конец, дубина ты стоеросовая!
   — Я тоже думал, потому и подоспел… того-этого…
   Шинкарь осторожно, как живое существо, уложил дубину наземь. Двумя взмахами ножа избавил пана Юржика от пут. Повернулся к Ендреку.
   — Ты гляди, что делает! — воскликнул пан Бутля, разминая непослушные пальцы. — Вот шельма!!!
   Бросив повод буланого, Грай успевал рубиться сразу с четырьмя угорцами, держа по сабле в каждой руке. На глазах Ендрека одного из них он зацепил по шее — высокой струей брызнула кровь, рошиор скорчился и упал, у второго выбил оружие из рук, а третьего ткнул кончиком клинка в лоб.
   — А где же пан Войцек? — Студиозус схватил Юржика за рукав. — Где он? Живой ли?
   — Вон он! — с восторгом воскликнул пан Бутля. — Живой!
   Меченый сидел все на том же вороном. Только сидел, странно скособочившись, перекосившись на левый бок, где болтался пустой рукав жупана. Впрочем, это не мешало пану Шпаре, управляя скакуном коленями и корпусом, лихо наскакивать на раздобывшего коня рошиора.
   С залихватским посвистом, от которого некогда приходили в ужас закованные в латный доспех зейцльбержские рыцари-волки, пронесся мимо свалки Хватан. Походя срубил одного угорца, другого, замахнулся на третьего.
   Третьим был мазыл Тоадер. Старый матерый волк оказался не по зубам горячему, но молодому порубежнику.
   Падающий сверху косой удар, Тоадер принял на клинок, аж сталь зазвенела. Сабли рошиоров не только со стороны выглядели шире и мощнее. Они оказались взаправду крепче. Оружие Хватана с жалобным стоном сломалось у рукоятки.
   А командир угорцев не зевал. Прыгнул вперед, едва не прижимаясь плечом к боку светло-гнедого коня и ударил тыльной частью сабли — «ложным лезвием» — Хватана под мышку.
   Порубежник свалился с седла, а Тоадер поймал жеребца под уздцы, намереваясь запрыгнуть на его место.
   Не успел.
   Расправившийся со своими противниками Грай обрушился на него, как летний дождь на пашню. Такого вихря стали Ендрек еще не видел. Даже в замке Адолика Шэраня, когда с врагами рубился сам пан Войцек, об искусстве фехтования которого урядники — Грай и Хватан — рассказывали, закатывая глаза.
   Возможно Тоадер какое-то время и смог бы противостоять сыплющимся на него ударам, если бы не висел на боку буланого, вцепившись левой рукой в гриву. Он неловко отмахнулся саблей и пропустил по меньшей мере — на взгляд неопытного наблюдателя Ендрека — три удара. В голову, в шею, в плечо…
   — Чего стоишь, медикус? Бегом за мной! — воскликнул пан Юржик и побежал к лежащему Хватану.
   С трудом поспевая за ним, Ендрек заметил, что пан Бутля сильно хромает на правую ногу.
   — Пан Юржик! Тебя перевязать…
   — После… — отмахнулся шляхтич. — После…
   Он упал на колени возле Хватана. Вокруг ржали и фыркали кони…
   Странно, а ведь звона клинков больше не слышно…
   Ендрек с разбегу присел рядом с Бутлей.
   — Живой?
   — Живой… — Юржик рванул жупан на груди порубежника. — Кровь так и хлыщет…