Страница:
Пегий конек Пятрока уверенно шагал в сгущающихся сумерках. Белое пятно на крупе — словно у оленя-трубача — выделялось в темноте не хуже сигнального фонаря.
Вслед за доверенным слугой пана Зджислава двигался гуськом отряд пана Войцека Шпары. Вчера они недосчитались еще одного бойца. Издор не вернулся из Выгова. Пан Гредзик сказал, что потерял его случайно, в толпе, и, хотя прождал в условленном месте — шинке у Южных ворот — едва ли не до ночи, чуть было не опоздав покинуть город до закрытия створок, так и не дождался. Скорее всего, карточный шулер, зарабатывающий себе игрой не только на кусок хлеба, но и на толстый слой масла, а иногда и на солидный ломоть ветчины сверху, решил сменить неустроенную жизнь путешественника на сытую судьбу.
Казалось бы — ушел, и ладно. Подумаешь, велика забота. Но кое-кто из бойцов пана Войцека увидел в том перст судьбы. Вместо четырнадцати человек в отряде осталось тринадцать — число не слишком-то уважаемое суеверными вояками.
Это Ендрек сообразил лишь сейчас. А вчера, когда вернулся раздосадованный Гредзик, так и не выяснивший ничего нового, сверх того, что поведал Пятрок, пан Войцек выслушал его, долго молчал, ковыряя палочкой алые угли костра, а после подошел к студиозусу и проговорил, глядя прямо в глаза:
— Ты — не наш. И никогда не был нашим. Зачем тебе сражаться рядом с нами и, может быть, потерять голову за чужое тебе дело? Ты волен уйти. И никто не посмеет отозваться о тебе плохо.
У Ендрека аж дыхание перехватило. Уйти! Вернуться в родной дом, в мастерскую отца на Кривоколенной улице неподалеку от Западных ворот, в двух шагах от Щучьей горке и храма Жегожа Змиеборца…
Уютный двухэтажный домик. Мастерская на первом этаже — на окнах прочные решетки. Еще бы! Выговчане, хоть и порядочный в большинстве своем народ, а все же нет-нет, да найдется желающий пощупать мошну Щемира-огранщика. Из-за сырья — необработанных самоцветов, доставлявшихся с великим трудом из Синих и Отпорных гор, из безымянных гор за Стрыпой, и вовсе редких, которые привозили смуглые, чернобородые купцы, оставлявшие корабли в Заливанщине и Бехах — и из-за готовых, ограненных камней. В отличие от многих мастеров, Щемир не вставлял драгоценные самоцветы в оправу. Он любил заниматься только камнем, его блеском, игрой полутонов, глубиной внутреннего сияния, а готовые изделия продавал тем, кто предпочитал работать с золотом и серебром. Сейчас старший брат Ендрека — Томил — готовится, должно быть, в полноправные компаньоны. Да и сам студиозус наверняка пошел бы по стопам отца, если бы не брошенное случайно словечко пана Каспера Штюца — королевского лейб-лекаря. Дескать, незаурядные способности у парнишки к медицине. Сердце так сладко защемило от предчувствия скорой встречи с матерью и сестренкой. Впрочем, Аделька уже наверняка подросла. Небось, замуж собирается. Может, и на свадьбе погулять удастся?
А как же отряд, промелькнула назойливая, как жужжащий над ухом в летнюю ночь комар, мыслишка?
Да полно! Неужели не обойдутся?
Вон, какие все бойцы. Как на подбор…
Сам пан Войцек, легендарный, как понял Ендрек из разговоров малолужичан, порубежник. С ним Хватан и Грай — оба на саблях мало чем уступят командиру. Даник и Самося, Хмыз и Гапей, пан Стадзик и пан Гредзик, наконец, пан Юржик Бутля — проницательный, вдумчивый, хоть и выглядит пьянчуга пьянчугой. А с ними еще Квирын и Миролад… Не пропадут ватажники. Прорвутся.
И все-таки…
Ендрек вспомнил, как трясся на плечах у Хмыза, когда его вытаскивали из замка пана Шэраня. Запах горелой кожи от прожженной куртки гусара и тяжелый дух пота из-под косматой шапки. Вспомнил яростную атаку пана Войцека на укрывшегося за спиной телохранителя колдуна. Вспомнил пана Юржика, цепляющегося за край рамы и кряхтящего, когда его привалило сверху. Вспомнил окровавленное тело Глазика, рискнувшего не для собственной выгоды, а чтобы помочь всем.
— Пан Войцек, я останусь, — выпалил студиозус и едва не взлетел: так вдруг легко сделалось на сердце.
— Ты п-подумал? — Черные глаза Меченого впились в лицо, скользнули, похоже, в самую душу и отпустили.
— Подумал.
— Д-добро, парень. Сам вижу, что подумал. Лицом светел ст-стал, ровно великомученик.
— Я не…
— Смотри, парень, пожалеть бы не пришлось. Мы теперь изгои в родной, вроде бы, стране. Нас твои же соратники бывшие травить станут, как псы оленя.
— Ничего. Как-нибудь…
— Как-нибудь мне не надо. Ты еще подумай.
— Я достаточно подумал. — Ендрек вскинул подбородок. — Может, я и пожалею, но это моя забота. Я тоже своих не бросаю! Это во-первых…
— Ишь ты… — улыбнулся вдруг пан Шпара. — Добро. Принял. А во-вторых?
— А во-вторых, пан Войцек, ты меня обещал научить убивать.
— Эх, молодость, молодость, — покачал головой сотник. — Ты лечи лучше. Убивать жизнь сама научит. И я не понадоблюсь.
Он помолчал.
— Значит, остаешься?
— Остаюсь.
— Д-добро. Иди коней чистить. Скоро выходим.
Но выдвинулись из лагеря они не так скоро, как хотелось. Квирын обнаружил трещину на передней оси телеги. Пан Юржик сразу предложил бросить повозку. Все равно припасов у них осталось ровно столько, чтобы пообедать да на следующий день позавтракать. Но Пятрок настоял на том, чтобы телегу починить.
Пока снимали колеса, искали в лесу подходящую жердину, обтесывали ее — тем более что, кроме маленького топорика, никакого иного плотницкого инструмента не сыскалось. Так и солнце за полдень перевалило.
Заодно Хмыз проверил подковы лошадям. Долго недовольно кряхтел, а потом вытащил обсечку, молоток и ковочные клещи. Взял, да и посрывал подковы большей части коней. Сказал — все равно по мягкой земле дальше поедем или не поедем никуда вовсе.
Пятрок, наблюдая суету в лагере, вначале бурчал. Мол, теперь ему понятно, почему пан Войцек Шпара так задерживается всегда, когда все люди в срок приезжают. Но вскоре успокоился. Махнул рукой.
Теперь отряд огибал крепостную стену Выгова по широкой дуге — чтобы, не приведи Господь, соглядатаи «желтых» не увидели и не доложили реестровым полкам, верным Юстыну. Собственно, в столице Великих Прилужан и всего объединенного королевства было две стены. Одна охватывала «старый город» — сейчас там помещались лишь казармы гарнизона, храмы, королевский дворец да городские дома наиболее родовитых князей. Стена неоднократно перестраивалась, подновлялась и достигла, в конечном итоге, внушительных размеров. В высоту — шесть аршин, в толщину — без нескольких вершков пять аршин. Подобной защитой мог похвастаться только Зейцльберг. И то, его стена была короче на добрых семьсот шагов. Второе кольцо охватывало так называемый «новый город» —особняки магнатов и князей, чьи роды насчитывали не больше трех сотен лет, здание Сената и рыночную площадь, дома купечества и ремесленников, кроме гильдий красильщиков кож и кузнецов, вынесенных в слободу. Эта стена была гораздо ниже, всего четыре с тремя четвертями аршина, и тоньше — два с половиной аршина, зато по длине уж точно не имела равных. Двенадцать тысяч шагов — шутка ли? Шесть ворот, защищенных мощными башнями и выносными барбаканами, каждые пятьсот шагов — бастея с гарнизоном арбалетчиков, круглосуточно патрулирующих увенчанные зубцами куртины. На берегу Елуча стена размыкалась, давая простор для речного порта. Зато на обоих берегах реки возвышались сложенные из серого песчаника кроншпицы — береговые оборонительные башни. Мощи установленных на верхних площадках кроншпицев метательных машин — пороков — вполне хватало, чтобы пробить камнем насквозь, от верхней палубы до обшивки, не только когги северян — руттердахцев и зейцльбержцев, — но и трехрядновесельную галеру редко заглядывавших в эти края моряков далекого южного Султаната.
Пока Ендрек размышлял, восхищаясь мощью и красотой родного города, смерклось. Пятрок вел их уверенно. Точнее, вело их белое пятно на крупе его коня.
Многочисленные слободки, облепившие столицу снаружи, как репьи собачий хвост, остались слева и позади. Веявший в лицо сырой ветерок свидетельствовал о близости реки.
— А ну-ка, постойте, панове, — обернувшись, бросил через плечо Пятрок и, не дожидаясь ответа, пришпорил пегого, скрываясь во мраке небольшой рощицы, судя по величественным, высоченным деревьям, дубовой.
Вскоре оттуда донесся приглушенный расстоянием крик козодоя.
Еще месяца три назад Ендрек безоговорочно поверил бы, что серая ширококлювая птица решила полетать между ветвями вместо обычной для нее охоты на мух и комаров над прибрежными заливными лужками. Но теперь он не сомневался, что слышит Пятрока, подающего кому-то условный сигнал.
Прошло немного времени, большую часть которого люди посвятили борьбе с озверевшими, иначе и не скажешь, комарами, а потом вновь между стволами мелькнул силуэт пятрокова коня. Вернее, отдельные обрывки силуэта. Темно-рыжие части тела его терялись в темноте, а вот белые выделялись при свете едва пробивавшейся сквозь набежавшие тучи луны очень даже ярко. Создавалось впечатление, будто под Пятроком не целый конь, а части лошадиного тела. Как в сказке про Лошадиную Голову, которая съедала заблудившихся в лесу детей.
— Пошли, панове! Ждут вас.
Отряд углубился в рощу.
Под копытами коней потрескивали сухие желуди. Широкие, плотные листья то и дело касались щеки.
Вот и свет впереди. Желтый, приглушенный.
Так горят свечи в корабельных фонарях, закрытых с трех сторон.
На поляне — собственно, даже не поляне, а так, прогалине — стояли двое.
Одного Ендрек узнал сразу — ведь не зря же все детство и отрочество прожил у Щучьей горки, поблизости от семиглавого храма Жегожа Змиеборца. Митрополит выговский, Богумил Годзелка, частенько вел там службу по приглашению местного настоятеля — Силивана Пакрыха. Ну, не по главным праздникам, само собой, таким как Великодень или там Рождение Господа, а по праздникам великомучеников или блаженнейших святителей. За те три года, что Ендрек провел, обучаясь в Академии Руттердаха, Богумил Годзелка изменился мало. Даже седины в подрезанной ровно по середину груди бороде не прибавилось. Она как была пегая, не хуже коня Пятрока, темно-русая с седыми прядями, так и осталась. Не изменились и черты лица — орлиный нос, черные брови, высохшая, будто пергаментная, кожа щек. Да карие глаза смотрели все так же строго и, вместе с тем, понимающе. Так строгий, но мудрый и добрый дедушка смотрит на расшалившихся внучат-сорванцов. Правда, обычную для него снежно-белую рясу с золототканой ризой блаженный митрополит сменил на ничем не примечательный жупан с барашковым воротником, а клобук — на мохнатую шапку из шкуры рыжевато-серого волка.
Рядом с Богумилом стоял коренастый шляхтич, выглядевший бок о бок с длинным худым архиереем, словно гриб под осинкой. Дорогой, расшитый золотом жупан обтягивал порядочное брюшко, полы малинового кунтуша мели землю, загребая палую листву. На голове шляхтич нес, поистине с королевской гордостью, шапку, да не абы какую, а из седого бобра, украшенную павьим пером. Из-под края кунтуша выглядывал богато украшенный эфес сабли. Щеки шляхтича казались дрябловатыми, словно этот человек знавал в жизни более спокойные и размеренные времена. Зато пышные усы нависали над верхней губой, напоминая диковинного зверя, виденного Ендреком — понятное дело, не всего целиком, а только голову — в кунсткамере при Руттердахской Академии. Зверь этот жил далеко на севере, на пустынных, галечниковых побережьях и назывался моржом. Крупный самец, говорят, вырастал до семи аршин в длину и живого весу нагуливал до двухсот пудов. Местные жители добывали его ради прочной кожи, изрядного запаса жира и гладкой белой кости двух торчащих из пасти зубов — бивней.
— А вот и пан Войцек припожаловал, — басовито пророкотал моржеобразный шляхтич, потер кулаком подбородок, откашлялся. — Герой порубежья…
Меченый соскочил с коня. Ендрек хорошо разглядел, как напряглись плечи сотника. Но все-таки командир порубежников пересилил себя и отвесил сдержанный поклон.
— Вот теперь вижу, что герой, — кивнул в ответ толстый. — Пан Симон предостаточно про тебя нарассказывал. По всему выходит — герой пан Войцек. А я не верю. Но теперича сам поглядел. Согласен. Герой. Не обманул полковник.
Архиерей шагнул вперед, прерывая словоизлияния спутника:
— В свою очередь замечу, что честная служба пана Войцека Шпары всему государству зело полезна оказалась… Не правда ли? — Он вздохнул и поправился: — Зело полезна оказалась бы, ежели бы пан Януш королем стал. А нынче! — Годзелка взмахнул рукой, словно отгоняя мошкару, и вдруг спохватился. — Позволь представиться, пан Войцек, и представить моего давнего соратника. До сей поры мы знакомы не были. Так… Слухи, слухи. То ты о нас, то мы о тебе, не правда ли?
Войцек поклонился еще раз.
— Я Богумил Годзелка, митрополит Выговский, патриарх Великих и Малых Прилужан. Наверное, теперь бывший. — Старик смущенно улыбнулся и развел руками.
— Счастлив встрече. — Меченый церемонно опустился на одно колено, прижимая ладонь к сердцу. — Рад послужить верой и правдой в столь трудную для королевство годину.
Священник благословил его вынутой из-за пазухи трехрогой веточкой. Подумал и благословил всех Войцековых спутников, к тому времени спешившихся и окруживших беседующую троицу полукольцом сдержанно-застенчивых лиц.
— А сие — пан Зджислав Куфар, о коем ты тоже наслышан преизрядно, пан Войцек, не правда ли?
Толстый подскарбий с моржовыми усами кивнул и обвел толпу взглядом. Вроде бы ленивые, заплывшие жиром глазки, а Ендрек почувствовал, как ему едва ли не в душу заглянули.
— Польщен высокой честью, — твердо проговорил Войцек, поднимаясь, однако, с колен. Каким бы ни был знаменитым придворным пан Куфар, а все же, в понятиях порубежника, такой же шляхтич, как и он сам.
— Не сомневаюсь, — ворчливо отозвался пан Зджислав. — Есть ли резон, панове, размазывать кашу по тарелке и расписывать события последних дней? Ведь Пятрок уже достаточно просветил вас?
— Да уж, постарался, — ухмыльнулся Пятрок. — Все едино дорога долгая да скучная…
— До-достаточно, — подтвердил Войцек.
— Ну, коли так… — Пан Зджислав на мгновение задумался. — От себя добавлю — ваша задержка нам на руку оказалась. Хоть пан Чеслав, да примет Господь его душу, весьма недоволен ею был. Все на силу надеялся. И где сейчас та сила?
— Зджислав! — тихонько, но с нажимом проговорил Богумил.
— Все, все! Только о деле. О том, что пан Юстын Далонь теперь именуется королем Юстыном Первым, вы наверняка слыхали, панове, но вот с его указами вряд ли имели счастье ознакомиться. Так?
— Так, — кивнул Войцек, а за ним паны Юржик, Гредзик и Стадзик. Остальные смущались перед лицом таких важных панов, как подскарбий и митрополит.
— Ну, так знайте. На место подскарбия нашего королевства он назначил Зьмитрока поганого, князя Грозинецкого. Слыхали про такого?
— Еще бы, — скрипнул зубами сотник.
— Значит, поймете меня с паном Богумилом. Грозинчанам у меня никогда на медную полушку веры не было, а теперь и подавно. После… А, ладно! Господь им всем судья! Первым же указом побратался Юстын со Зьмитроком, а с ними и пан Адолик Шэрань — он теперь маршалок у нас. Тьфу ты, прости Господи душу грешную! Из грязи да в князи! Тех достоинств, что злата-серебра куры не клюют!..
— Зджислав!
— Все, все! Вторым указом они князя Януша Уховецкого объявили уголовным преступником, мздоимцем и казнокрадом, а пана Автуха Хмару пернача великого гетмана лишили. Хотят своего ставленника в Уховецк отправить.
— Дрын мне в коленку! — не выдержал Хватан. — Это ж теперь…
— Цыть! — зашипел пан Юржик.
— Правильно говорит парень, не осаживай его, — вдруг поддержал порубежника пан Куфар. — Все Малые Прилужаны теперь поднимутся. Потому как сегодня польного гетмана убили, завтра великого прогнали, а после дело до полковников дойдет… А после до сотников… А там что?
— Война, значит… — помертвелыми губами проговорил Ендрек.
— Верно. Война. Понятливые у тебя люди, пан Войцек. Как раз такие, какие нам очень даже скоро понадобятся. Я перед вами открыт, как поле житное перед дождевым небом. Не имею права правду скрывать. Война есть война. Чего греха таить, в Великих Прилужанах полков в полтора раза от наших побольше стоит. Да Грозин теперь на их стороне. Да Зейцльберг, да Руттердах наемников пришлет, если уж так приспичит. А нам рассчитывать не на кого, кроме как на себя. В Хорове, Заливанщине, у морян народ пополам разделился, сын с отцом пререкается, брат брата за вихры схватить норовит. Помоги им Господь самим на своем подворье разобраться. Так что Малые Прилужаны теперь одни остались перед старыми врагами да бывшими союзниками. Я всю жизнь за наш край душой болел. Как и король Витенеж наш, да упокой Господь его душу, и пан Януш, и его преподобие, пан Богумил… — Бывший подскарбий сорвал с головы шапку и, развернувшись лицом в сторону Выгова — должно быть, к ближайшему храму — размашисто сотворил знамение. Не торопясь вернул шапку на место. Продолжил: — Все, что я могу сейчас сделать в помощь князю Янушу, который, верно, уже собирает и реестровых, и ополчение товарищей, так это деньгами пособить. Все едино Зьмитрок рано или поздно казну выговскую к жадным, загребущим ручонкам приберет. Он теперь у нас хозяин, волен распоряжаться по своему усмотрению коронным золотом.
— Зджислав…
— Все, все, твое преподобие, заканчиваю. В общем, можете судить меня, панове, а казну я Зьмитроку, паскуднику грозинецкому, не отдам. Разрази меня Господь молнией на этом самом месте, коли вру. Да и нету ее уже в Выгове. А поможете в этом вы, панове. Не только мне или князю Янушу Уховецкому, а всем Малым Прилужанам. Ясно ли вам, панове?
— Ясно, — кивнул Войцек. — В чем н-наша помощь состоять-то будет?
— А! Верно мыслишь, пан сотник богорадовский! Закопанная в землю казна пользы не принесет. Верно! Вы, панове, спасете казну. Отвезете ее сперва в безопасное местечко, а после и на север доставите. Прямо в Уховецк. Туда, где в ней больше всего нуждаются.
Зджислав вдруг отвернулся и крикнул повелительно в темноту:
— Мастер Хнифур, неси уж!
Послышалось шарканье ног, приглушенное бурчание, и в освещенный фонарем круг вышло четверо невысоких крепышей.
Дивная диковина!
Не проведи Ендрек три года в просвещенном Руттердахе, он, быть может, рот раззявил бы от удивления. Носильщиками оказались самые взаправдашние карузлики. Ростом едва ли взрослому человеку до середины груди, зато плечистые — что называется, косая сажень. Ну, сажень, не сажень, а самый плюгавый карузлик превосходил того же пана Войцека — человека крепкого по всем меркам — самое малое в полтора раза в ширину. Не говоря уже о самом Ендреке. Таких троих нужно плечом к плечу поставить, чтобы сравняться. Карузлики обитали в горах на западе — в Синих горах, зажатых промеж Здвижем и Студеницей; в Отпорных горах, у подножья которых пряталось маленькое, независимое королевство Угорское. Рыли шахты и рудники, добывали отменную железную руду — не болотно-ржавую, легкую, какой и в Прилужанах вдосталь, копай только, а тяжелую, черную, оставляющую красную полоску на неглазурованном фарфоровом черепке. Кроме железной руды карузлики снабжали поселения людей-ремесленников красной свинцовой рудой, из которой получали отличные красители для кож, добавленная же в железо при выплавке из руды, она защищала полученные изделия от ржавчины; волосатиком, или волосатым кварцем, который тоже на вес золота ценили кузнецы и плавильщики, ибо он сталь твердой и прочной делал; продавали свинцовый, медный и цинковый колчеданы; доставляли в Руттердах, Жулны и Олыку поделочный камень — малахит, яшму, орлец и оникс. Отдельные поселения низкорослых крепышей в Отпорных горах добывали драгоценные самоцветы — аквамарины и гелиодоры, смарагды и сапфиры, раухтопазы и опалы, жаргоны и гиацинты. Жаль, что в последние годы, и Ендрек знал это совершенно точно, поток сырья для ювелиров и огранщиков почти иссяк. Сказывались стычки оседлых карузликов с расплодившимися в горах кочевыми племенами горных великанов — тварей весьма опасных и кровожадных. Только недавно король Настасэ, владыка Угорский, ходил походом на опустошавших его северные пределы великанов, но особо не преуспел. Так, попугал. Отбросил ненадолго, показал, что за добычей спускаться лучше не по южным, а по северным склонам гор. Карузлики славились отменной военной выучкой, но в силу малочисленности противостоять людоедам из горных лесов и ущелий не могли. Ведь это люди способны разменивать поверженного врага на трех своих убитых или покалеченных бойцов. Для карузликов это означало бы естественное угасание народа.
В первый миг студиозус удивился и задал себе вопрос: а на кой, собственно, ляд понадобились пану Зджиславу, подскарбию прилужанскому, эти рудокопы? А после сам себе и ответил. Наверняка пан Куфар держит карузликов при себе на службе из-за их главного умения. Ведь ни для кого не секрет — дворцовая жизнь непредсказуема и полна неожиданностей, когда приятных, а когда и совсем наоборот. Поэтому иметь тайный ход — подземный ли, или внутри полых стен дворца проложенный — первейшая необходимость. Глядишь, и пригодится. Вот сегодня и пригодился. Вряд ли тащились пан Богумил и пан Зджислав через весь город на глазах у ликующей, избравшей короля по своему вкусу и желанию, толпы с сундуком золота.
А что еще могло быть в сундуке, который четверо карузликов держали на плечах? Бывший подскарбий высказался об этом весьма недвусмысленно.
Малолужичане тем временем разглядывали носильщиков с нескрываемым любопытством. Ендрек даже пожалел их. Что возьмешь с жителей дремучего захолустья? Где уж им, просидевшим половину отпущенного Господом века в селах и нищих застянках, видать такие диковины, как он, студиозус лучшей в известном мире Академии?
Карузлики стояли под удивленными взглядами совершенно спокойно. Привыкли, видимо, к повышенному людскому вниманию, как привыкают выступающие вместе с акробатами и жонглерами на площадях урожденные уроды — бородатые женщины, люди с хвостами, шестипалые и разнорукие.
Лишь правый из носильщиков имел заметную седину в круглой, ровно подстриженной рыжей бороде. Век карузликов долог — не бесконечен, конечно, но два-три людских века точно. Остальные выглядели молодо, несмотря на серьезность и непроницаемость румяных физиономий. Лоснящиеся в свете фонаря, вздернутые носы, прищуренные глаза; яркие — небесно-голубые, травянисто-зеленые, желточно-оранжевые — гугели на головах; курточки, скроенные на руттердахский манер, с пуговицами не костяными, как у большинства людей, а дорогими, медными; тяжелые башмаки с высокими шнурованными голенищами.
— Од-днако… — только и смог выговорить пан Войцек.
— Моя гвардия, — ухмыльнулся Куфар. — Знакомьтесь, панове, мастера Хнифур, Сюттур, Эллюр и Маттур. А это пан Войцек Шпара, богорадовский сотник.
Карузлики сдержанно поклонились. Одними головами. Еще бы! Ведь когда на плечах груз, а судя по прогнувшимся жердям-рукояткам, в тяжести носилок сомневаться не приходилось, не накланяешься.
Малолужичане поклонились в ответ. Хватан едва слышно помянул дрын и свою коленку, а пан Юржик несильно ткнул его локтем под ребро.
— Ну что, панове, грузим золото на телегу и прощаемся? — приподнял бровь его преподобие, пан Богумил Годзелка.
— Квирын, — окликнул возницу Меченый. — Д-дуй вперед!
— Не надо, пан Войцек, не надо! — остановил его пан Зджислав. — Они поднесут. Они сильные. Грузите, мастер Хнифур.
— Да, пан подскарбий, — пророкотал седоватый карузлик и скомандовал своим: — С левой. Раз!
Они шагнули одновременно, напомнив Ендреку чудную механическую игрушку, виденную им однажды у одного из профессоров Руттердахской Академии. Показывала она кусочек битвы. На конного зейцльбержского рыцаря-волка наскакивали с алебардами трое ландскнехтов из вольных рот Руттердаха. Нужно было только сунуть особый ключик в неприметную дырочку на массивной подставке, сделать двенадцать оборотов, взводя тугую, спирально закрученную пружину, и начиналось… Рыцарь поднимал коня на дыбы, взмахивал мечом, один из ландскнехтов подрубал широким лезвием алебарды ноги коню, а двое других цепляли крючками за оплечья тяжелого доспеха всадника. Потом пехота и конник возвращались на свои места. Еще раз заведешь — еще раз увидишь. Крохотные кованые куколки-воины двигались легко и непринужденно, вызывая неизменный восторг зрителей. Когда-то эта игрушка так захватила воображение Ендрека, что он серьезно подумывал перейти с медицинского факультета на механический. Но вовремя раздумал. Лечить людей все же занятие более достойное, чем создавать забавные, но, в целом, бесполезные игрушки.
Так вот… Карузлики прошагали совсем рядом. В ногу, слегка раскачиваясь в такт ходьбе, даже вдыхая-выдыхая, как показалось, студиозусу, одновременно. Остановились около телеги.
Мастер Хнифур отрывисто воскликнул что-то не на человеческом языке. Его помощники отозвались дружным: «У-у-у-уф!!!» — и перебросили сундук на испуганно скрипнувшую повозку.
— Сотня стонов, не меньше, — уважительно проговорил пан Гредзик. — Двужильные они, что ли?
Пока все восхищенно наблюдали за слаженной работой подгорных копачей, пан Зджислав, понизив голос, отдал Меченому последние распоряжения.