Страница:
Хищная усмешка озарила лицо Зьмитрока.
— А ты ведь боишься смерти!
— А кто ее не боится? — невнятно — губы отказывались повиноваться — проговорил Зджислав.
— Ну так выкупи жизнь.
Малолужичанин помолчал. Не хотел выказывать слишком явного интереса. Слишком долго он прослужил короне, знал толк в придворных интригах и владел чувствами. По крайней мере, до сегодняшнего дня считал, что владеет.
— Чем же я выкуплю? Имущество мое наверняка у твоих коршунов уже. Маетки далеко. Там, где ты ими не воспользуешься…
— Ты, верно, думаешь, что Януш всемогущий?
— И в мыслях не было. Только я его давно знаю. Надавишь — на клинок напорешься. А полководцев, равных князю Янушу, у вас нет. Или Твожимир Люлинецкий возглавит войско?
Зьмитрок презрительно сплюнул на пол.
— Кишка тонка у Януша. Против Выгова не попрет.
— Не буду спорить. А то… — Зджислав многозначительно кивнул на Владзика Переступу, поигрывавшего плетью.
— Правильно, — осклабился грозинецкий князь. — В твоем положении лучше слушать и соглашаться.
— Слушаю.
— Маетки твои мне ни к чему. Верни казну коронную.
— Что? — Зджислав удивленно вскинул брови. — Какую казну?
— Казну Прилужанского королевства.
— Так вразуми меня, Господь, я думал: ты подскарбий сейчас. Ты и казной владеть должен.
Едва заметного движения пальца Зьмитрока оказалось довольно, чтоб ротмистр снова выступил вперед. Свистнула плеть.
Еще!
И еще!
И еще раз!
— А ну-ка, припеки его, — почти с сожалением проговорил Зьмитрок.
Заплечники деловито подступили к пану Зджиславу. Мигом разодрали рубаху, обнажив обрюзгшее, но еще не старческое тело, закинули цепочку ручных кандалов за вбитый в потолок крюк.
Багус вытащил из жаровни один из прутков — расплющенный на конце на манер зубила. Внимательно осмотрел, поднес к щеке, проверяя жар. Недовольно покачал головой и помахал в воздухе, остужая, а потом плотно прижал к ребрам пана Куфара.
Пан Зджислав заорал, не сдерживаясь. А зачем сдерживаться? Уши Зьмитрока беречь, что ли? Знающие люди советовали под пыткой не сдерживаться. Те, кто боль в себе глушат, часто помирают. Сердце останавливается.
Грозинецкий князь, видно, этого не знал. Брезгливо сморщил тонкий нос. Приложил ладони к ушам.
Багус Бизун, напротив, покивал, выражая одобрение. Он любил, когда пытаемый живет долго. Смерть в застенках воспринимал как собственный просчет, досадную ошибку, простительную исключительно новичкам и подмастерьям.
В воздухе разлился смрад горелой плоти.
— Еще! — распорядился грозинчанин.
Заплечник повторил прижигание.
Пан Зджислав продолжал в голос кричать.
— Довольно. Пусть заткнется.
Как только раскаленная железка вернулась в жаровню, пан Зджислав замолчал. Тяжело выдохнул. Застонал, но уже тихо. Для себя, не для зрителей.
— Видишь, Куфар, — Зьмитрок поднес к усам надушенный платок, — у меня хватит способов заставить тебя говорить и так. А я предлагаю тебе добровольную сделку. Казна, которую ты с Богумилом Годзелкой воровским образом из города вывез и отправил в неизвестном направлении.
— Это тебе Богумил сказал? — осторожно поинтересовался пан Зджислав. Его озадачила осведомленность грозинецкого князя.
— Если б я успел Богумила поймать, вы бы сейчас друг против друга висели. А болтали бы наперегонки. Кто первый расскажет — останется жить.
— А откуда ж тогда…
— Меньше будешь знать, дольше проживешь. Хотя к тебе это не относится.
— Отчего же? — задумчиво проговорил пан Зджислав. — Очень может быть…
Зьмитрок снова расхохотался, откидываясь на спинку кресла. В свете магического шара его зубы блестели, как у волка. Или это лишь показалось пану Зджиславу?
— Я знал, что мы найдем общий язык, — вдоволь нахохотавшись, сказал грозинчанин. — Говори.
— Э-э, погоди, Зьмитрок. Я перед тобой, можно сказать, сердце открываю, а мне и свой интерес поиметь надо, как говорят в Заливанщине.
— Ну? Неужто? Каков нахал! Тебе жизнь обещают сохранить. Понимаешь? Жизнь!
— Понимаю, чего уж непонятного. Мои условия — жизнь и свобода. Отпустишь — скажу.
— Нет, но каков наглец! — Зьмитрок глянул на пана Владзика, после на Мржека Сякеру, словно ища поддержки и совета. — Жизнь и свободу. Стоит подумать. — Он подкрутил черный тонкий ус, задумчиво покивал. — Так. Уже подумал. Хорошо. Будет тебе жизнь и свобода. Снимайте!
Последний приказ относился уже к заплечникам, которые бережно приподняли пана Зджислава, отцепили кандалы и опустили его на лавку. Здесь умели причинять боль, но умели и бережно относиться к дающим показания. Таких в застенках принято было называть «соловьями». Как говорится, поет, как соловей. Успевай записывать или запоминать.
— Ну, говори.
— Погоди, Зьмитрок. Сперва дай слово шляхтича и князя, что отпустишь меня живым.
— Даю. Слово князя. Клянусь честь шляхтича, что отпущу тебя, Зджислав Куфар, из тюрьмы и из города невозбранно. На все четыре стороны. Годится? Или письменную грамотку попросишь?
— Годится. Слушай.
— Говори.
— Казну мы передали на сохранение отряду малолужичан из Берестянки. Полтора десятка человек. Командиром у них — пан Войцек Шпара, бывший Богорадовский сотник…
— Что? — Мржек не сумел сдержать возгласа, шагнул вперед, сжимая кулаки.
Пан Владзик Переступа тоже побелел, сцепил зубы до хруста, помимо воли поднял плеть.
— Вижу, знакомый ваш, панове?
— Не твое дело, продолжай.
— Не мое так не мое. Значит, так: они должны отвезти телегу с сундуком в Искорост. Там передать купцу Болюсю Голенке. Тот золото должен зарыть и ждать особых распоряжений.
— Ясно. Давно они выехали?
— Да уж дней десять, — чистосердечно ответил пан Зджислав.
Зьмитрок на какое-то время утратил интерес к собеседнику. Вскочил с кресла, развернулся лицом к ротмистру и чародею.
— Ну, панове, слышали?
— Так точно, — отозвался Переступа. — Дорога на Искорост одна. С телегой быстро не поедешь. Двух десятков драгун мне хватит.
— Я тоже еду, — угрюмо проговорил Мржек. — У меня к Меченому свой счет имеется.
Князь кивнул.
— Почему бы и нет? Езжай. Чародей в пути лишним не будет. Эх, если б Юстын не уперся с Контрамацией… — Он снова повернулся к пану Зджиславу. — Думаю, ты не соврал. Мои соглядатаи о чем-то похожем говорили. Но если направление неверно указал, я тебя найду.
«Ага, — подумал Зджислав. — Сейчас. Так я и дал себя найти…»
Растрепанная девка-Смерть погрозила ему пальцем из дальнего угла: «Обманул, касатик. Ничего. Я подожду. Я привыкла ждать».
— Дозволь идти, твоя милость? — Пан Владзик выражал явное нетерпение. Прямо пританцовывать начал.
«Ага! — вспомнил вдруг Зджислав. — Это ведь его тогда Войцек повстречал на левобережье Луги. Это его кончара работа, значит…»
— Иди, — кивнул Зьмитрок.
Чародей с ротмистром поклонились и вышли. Мржек на прощание движением ладони погасил светящийся шар и щелчком пальцев вновь зажег факелы.
Грозинецкий князь медленно поднялся с кресла, задумчиво подергал правый ус.
— Так мне уже идти можно? — едва заметно усмехнулся пан Зджислав. — Княжеское слово…
— Верно, Куфар. Княжеское слово дорогого стоит. — Зьмитрок сделался похожим на изготовившуюся к прыжку рысь. — Жизнь и свободу я тебе пообещал. Но и меня пойми тоже. Сильный союзник Януша мне и королю ни к чему.
Прежде, чем пан Зджислав успел сообразить что к чему, новый подскарбий бросил заплечникам:
— Глаза выжечь. Потом выведите за город и отпустите.
Развернулся на каблуках и вышел быстрым шагом.
А вслед ему несся истошный крик пана Зджислава Куфара:
— Я тебя найду, Зьмитрок, сучья морда! Слышишь — найду! Найду-у-у!!!
Не успел грозинецкий князь миновать второй поворот тюремных коридоров, как голос Зджислава захлебнулся и сорвался на бессвязный рев, исторгаемый болью и осознанием собственного бессилия.
Стражник, замешкавшийся на проходе и не успевший вовремя отодвинуть рогатку, схлопотал плетью поперек спины от кривобокого шляхтича с красивым, но искаженным гримасой вечного недовольства лицом. Выговчанин, всем сердцем поддерживавший дело Золотого Пардуса и проведший немало досуга в толпе на городской площади в дни элекции, хотел было возмутиться, крикнуть обидное слово хоть не в лицо, так в спину обидчику, но тяжелый взгляд замыкающего вереницу всадников человека с ухоженной бородкой надолго пригвоздил его к месту.
На другой день стражник зашел в храм святого Анджига Страстоприимца и заказал молитву за здоровье короля Юстына, который не пошел на поводу у решительно настроенной шляхты и не спешил отменять Контрамацию.
Глава девятая,
Солнце сползло за верхушки дубов по небу, исчерканному поперечными багряными мазками. Хозяйка-ночь вымела помелом тьмы последние остатки сумерек из-под древесных стволов и зарослей дикой малины. На высоком своде небес зажглись крупные, яркие, словно умытые росой, звезды.
Вороной переступал тонкими ногами и косил глазом на седока, раздувая ноздри. Пан Войцек огладил коня по выгнутой мускулистой шее. Прошептал ласково:
— Что, Воронок, боязно? Н-не бойся.
Конь всхрапнул и, легко оттолкнувшись, перепрыгнул валежину.
Меченый прислушался к темноте.
Тихо.
Никто не идет следом.
Никого нет впереди.
Жаль. Очень жаль. Он рассчитывал нынче ночью встретить неизвестных преследователей. Застать врасплох и задать хорошую трепку. Еще на коронной службе в Богорадовке пан Войцек не любил становиться добычей и позволять себя выслеживать. Обычно он сам предпочитал идти по следу. Быть охотником куда почетнее. Да и для здоровья полезнее.
После доклада Грая, что, мол, кто-то оставляет метки по ходу следования отряда, прошло уже три дня. Они свернули с прямого пути на Стрыпу, забирая правее, к Хорову. Копыта коней упрямо отмеряли версты.
Идти приходилось по проселочным дорогам и малоезженым тропам, чтоб, не ровен час, не повстречаться с разъездами верных Юстыну и делу Золотого Пардуса реестровых. Дюжина вооруженных людей, охраняющих груженую телегу, заинтересовала бы даже самого ленивого и недалекого урядника. И тут уж желтые ленточки помогли бы мало. Можно прямо сказать, вовсе не помогли бы. А любая проверка груза была бы равносильна смертному приговору.
Отправляющиеся то и дело в разведку Грай с Хватаном и ездивший разок возобновить изрядно истощившийся запас харчей пан Юржик Бутля пересказывали расползающиеся по Великим Прилужанам слухи.
Как они распространялись, опережая конных вестовых и голубиную почту? Никому не ведомо. Загадка. Чудо чудесное сродни чародейскому запрещенному искусству… Но… Слухи были всегда и всегда будут. Слухи они и есть слухи. И грех ими не воспользоваться в своих целях.
Так вот.
Прибегающие из Выгова слухи несли весть о том, что королевская казна похищена. Похищена, само собой, злобными приспешниками Белого Орла, понукаемыми князем Янушем Уховецким. Один подвыпивший шляхтич кричал на весь шинок, что и имена похитителей известны. Это — пан Зджислав Куфар, бывший подскарбий короля Витенежа, и преподобный, тьфу ты, проклятый, конечно же, Богумил Годзелка, бывший выговский митрополит и патриарх Великих и Малых Прилужан. По утверждению досужих болтунов пана Зджислава взяли под стражу в его выговском доме и заточили в подземелье королевской тюрьмы. Богумил Годзелка, хитрый старый лис, скрылся в неизвестном направлении, оставив нового подскарбия, грозинецкого князя Зьмитрока, с носом. С длинным таким носом. Локтя полтора. Этот слух встревожил Войцека, но, по размышлении, он пришел к выводу, что бояться нечего. Не в интересах Зджислава выдавать их. Даже под пытками. А если уж не выдержит пан Куфар испытания огнем и железом, Меченый принял упреждающие меры — не стал ехать на Искорост прямо. Даже снаряженная погоня не догадается искать их в окрестностях хоровского тракта.
Но кто же все-таки следует за ними?
Кто из отряда решил предать товарищей, оставляя метки — обломанные или загнутые ветки, затесы на стволах?
Ответы на эти вопросы пан Войцек и решил получить нынешней ночью.
А в том, что неизвестные преследователи и их таинственный сообщник не выдумки, стало окончательно ясно.
Позавчера Грай снова нашел загнутую по ходу движения отряда ветку рябины. Привел Войцека и, что называется, потыкал командира носом. Гляди, мол, вот они, твои верные соратники.
После они сидели втроем — сотник, Грай и Хватан — и размышляли, кто мог оставить метку. В ту ночь сторожили с вечера до полуночи Самося и Квирын, с полуночи до рассвета Хмыз и Гредзик. Оставил ли знак кто-то из четверых? Могли. Каждый мог. Но с таким же успехом и любой, притворившийся до поры до времени спящим, мог обмануть сторожей и выскользнуть из лагеря, чтобы загнуть ветку.
Узнать бы, для кого он эти знаки оставляет. Почему-то пану Войцеку все чаще и чаще приходила в голову мысль о Беласцях. Климаш с Цимошем вполне могли замыслить преследование отряда Войцека, стараясь уломать несговорчивого пана посетить их маеток в угоду своенравной сестренке.
Коли так, это не беда, а полбеды. Проучить и отогнать навязчивых шляхтичей труда не составит. Даже если они прихватили с собой отряд вооруженной челяди.
Хуже другое.
Гнаться мог неизвестный охотник до коронного золота. Вряд ли связанный с делом Золотого Пардуса, иначе не таился бы, а предъявил открытые обвинения в государственной измене.
Хватан припомнил Издора, покинувшего их в Выгове. Не связано ли бегство спившегося шулера с их нынешним преследованием?
Ответа на этот вопрос, как и на большинство остальных, не находилось.
Вот поэтому Войцек и оставил сонный лагерь, возвращаясь по своим следам назад, как зверь-подранок.
В недолгих сумерках, когда света еще хватало, чтоб отличить дорогу от обочины, Меченый гнал вороного размашистой рысью. Потом перешел на шаг и нырнул в лес. Он и так уже отъехал достаточно, чтобы рассчитывать на желанную встречу. Преследователи тоже люди. И спать хотят, и поесть не откажутся, а значит, остановятся на ночевку, разведут костер… Вот тут Войцек их и обнаружит.
Он ехал, внимательно вглядываясь во тьму между стволами. Отблески звезд позволяли пробираться сквозь чащу, но не более того. А Войцек старался разглядеть свет чужого костра. Он понимал, что неизвестные близко к его лагерю не остановятся, дабы не быть замеченными, но и слишком далеко не отстанут — можно прозевать знаки своего помощника и сбиться с верного пути.
Еще немного… Еще чуток проехать и придется возвращаться. За себя Меченый не сильно волновался — приходилось и по двое-трое суток без сна обходиться, переживет и эту бессонную ночь как-нибудь. А вот коня жалко — весь день под седлом, так еще и ночью заставляют таскать груз на спине. Вдруг, не приведи Господь, погоня из тайной перейдет в открытую, а вороной подведет хозяина? Кому такое надо?
Вдруг пану Войцеку померещился красноватый отблеск между деревьями. Далеко. Дальше полета бельта из хорошего арбалета, если ночной лес позволял правильно оценить расстояние. Вот сейчас разглядим попристальнее. Нужно только объехать валежину, задравшую к небу вывороченные корни. Перепрыгивать двухобхватный ствол Войцек, жалея коня, не рискнул бы даже днем.
Вороной почти миновал толстый комель, когда под корнями что-то заворочалось, зарычало…
Конь осадил назад и захрапел, порываясь броситься прочь. Пан Шпара с силой прижал шенкеля, удерживая скакуна в повиновении.
Плотная тень поднялась из укрытия под корнями. В воздухе остро запахло псиной. Низкий утробный рык заставил коня рвануться в сторону.
«Медведь?» — подумал Войцек, нашаривая рукоять кончара. Конечно, любой меч жидковат будет против туши в сотню стонов весом. Тут бы рогатина в самый раз подошла. Но, на худой конец и кончар сгодится. Крепкое трехгранное лезвие не соскользнет по ребрам хищника, а уж куда ударить, опытный воин не задумается. Тем более что медведь попался не слишком крупный — лобастая башка шевелилась на высоте не больше сажени от земли.
И тут вороной, крутанувшись на месте, приложил пана Войцека затылком о низко наклонившийся сук ближнего граба.
Вспышка белого огня перед глазами.
Устеленный палой листвой дерн бросился навстречу и кувалдой ударил в плечо.
Вскакивая на ноги, Меченый услыхал дробный топот уносящегося сломя голову вороного. Кончар остался висеть в ножнах, притороченных к седлу.
Сабля?
Сабля на месте. Одна беда, толку с нее маловато против медведя.
Нож?
Тяжелый клинок в полторы пяди здесь. Оттягивает пояс с правой стороны.
Ладонь привычно обхватила оплетенный ремнем черен.
И вовремя…
Потревоженный зверь пер напролом, загребая воздух длинным когтями передних лап. Странно… Обычно летом медведи себя так не ведут. Или это медведица и под корнями в логове прячутся медвежата?
Ладно! Чего рассуждать? Бить надо!
Меченый нырнул под взмах мохнатой лапы, закрывая голову левой рукой, а правой направляя острие ножа под левую лопатку зверя.
Клинок уперся во что-то твердое и скользнул в сторону, вспарывая шкуру.
Ребро!
Медведь заревел во весь голос и сграбастал человека в объятия.
Чувствуя горячее, разящее смрадным духом гнилого мяса дыхание на щеке, Войцек ударил еще раз. На это раз нож погрузился по самую рукоятку. На пальцы хлынула липкая кровь.
Зверь сжал шляхтича лапами до хруста в костях, вцепился клыками в левое предплечье.
Не вынимая клинок из раны, пан Войцек потянул нож на себя, повернул и пырнул еще раз. И еще раз, уже теряя сознание.
А потом косматая туша навалилась сверху, опрокидывая его навзничь. В глазах потемнело, а жгучая боль в перекушенной руке чудесным образом исцелилась.
Звезды погасли…
— Балуй! Дрын мне в коленку…
Порубежник точно рассчитанным движением наподдал в конское брюхо коленом. Жеребец охнул, переступил с ноги на ногу и выдохнул.
Воспользовавшись его оплошностью, Хватан изо всех сил затянул переднюю подругу. Звучно хлопнул ладонью коня по крупу — то-то же, знай наших. Взялся за заднюю подпругу.
Уже подседлавший своего буланого Грай задумчиво чесал кончик носа.
— Дык… это… Может, всем разом вертаться надо? — нерешительно обратился он к пану Бутле.
— Ну да! Сейчас мы наш груз в чужие руки привезем. За здорово живешь, — сварливо ответил шляхтич.
— Груз, груз… — пробормотал Грай. — Чтоб ему пусто было. Окаянный груз какой-то! Сколько людей уже погибло!
— Ты думай, сколько еще погибнет, — зло бросил Гапей, забрасывая повод на шею мышастого. — Эх, кинуть бы его, к псам собачьим!
— Сейчас! Разбежался! — нахмурился пан Бутля. — Нам какое дело поручено! Государственное дело! А ты — «кинуть»! Тебя бы псу под хвост кинуть, чтоб не умничал.
— А я чо? Я ничо… — пожал плечами Тыковка. — Еще поглядишь, сколько он зла принесет.
— А золото по-другому не может, — веско заметил пан Юржик. — Это даже шпильман какой-то сказал. Вот незадача, имя-то я запамятовал его. Не то Освальд, не то Ресвальд… Руттердахский уроженец, значится…
— На кой ляд нам имя? Что про золото говорил-то? — Хватан затянул вторую подпругу, повернулся к товарищам.
— Вот то и говорил. Вроде как — «люди гибнут за металл»!
— Тю! — изумился порубежник. — А то без него этого не знал никто?
— Голова — два уха! — воскликнул Гапей. — Он же поди лет триста назад это говорил.
— Поболе будет! — ответил пан Юржик. — Лет пятьсот, пожалуй. Еще при Нециславе Хоробром. Тогда, говорят, в Отпорных горах драконы водились. По лесу волкодлаки так и шныряли… Кикиморы всякие, стрыги…
— И горелка в шинках была крепче, — подхватил, ухмыляясь, Хватан, — и кипяток горячее…
— Тьфу на вас, — насупился Грай. — Все… это… шутки шуткуют. Там пан сотник могет быть…
— Верно, — посерьезнел пан Бутля. — Все. Шутки в сторону. Собирайтесь.
— А мы чо? Мы уже готовые, — Хватан указал на сидевших в седлах Даника и Самосю.
— Вот и хорошо, — кивнул стоявший неподалеку Хмыз. — Давайте, ищите пана Войцека. Нам без него никак…
— Ищите, — согласился пан Юржик. — Сутки, что пан Войцек нам дал, еще вчера вечером истекли. Тут уж комар носу не подточит. Езжайте, ищите, а мы уж груз поведем.
— Три дня, как и сговаривались, — добавил Хмыз. — В Хоров не пойдем. Без вас, ясен пень, не пойдем. И без пана Войцека.
— Ладно, — Хватан вскочил в седло. — Удачи.
— Храни вас Господь. — Грай последовал его примеру.
Тыковка уже давно забрался на коня. Лихо сдвинул шапку на правое ухо. Хитро прищурился, наклонился к пану Юржику и, понизив голос, сказал:
— Ты уж приглядывай тут, чтоб Гредзик со Стадзиком в глотки друг другу не вцепились.
— Угу, — кивнул Бутля. — Я лучше того красавца поищу, что ветки ломать повадился.
— Не напоминай, дрын мне в коленку! — воскликнул Хватан, чернея лицом. — Найду, своими руками шею скручу.
Даник и Самося глянули на них непонимающе. Новость о нежданном предателе доверили не всем, а лишь самым надежным и проверенным. Грай с Хватаном само собой знали, пан Юржик и Хмыз. Остальные, может, о чем и догадывались, но догадка — она догадка и есть. Цена ей ломаный медный грошик на выговской ярмарке.
Пять всадников, которые собрались выручать не вернувшегося в срок пана Войцека, погнали коней на север.
Пан Бутля с пожилым гусаром долго глядели им вслед.
Грай, Хватан, Самося, Даник, Гапей-Тыковка…
Пять лучших бойцов после пана сотника. И кто знает, вернутся ли они? Ведь если придется продвигаться к Искоросту с оставшимися, надежды на успех испаряются, как снег в начале пашня.
Хватан, ехавший первым, обернулся, тряхнул чубом и махнул рукой.
Пятерка перешла на широкую рысь и скрылась за поворотом дороги. Вскоре затих и стук копыт.
Стало слышно, как пан Гредзик выговаривает Мироладу за плохо уложенное седло. Костерит на все корки и обещает угостить плеткой.
А почему бы и нет? Люди к седлу привычные. Порубежники. Двое бывших реестровых. А напоследок скользкий мужичонка — Гапей-Тыковка, о давнишних занятиях которого никто не знал. Таких наездников лишняя пара верст, проведенная верхом, не утомит. Делов-то, Господи! Откинулся на заднюю луку и трясись помаленьку. Другая история — кони. Животных не подогревает беспокойство о судьбе командира, не заставляет мчать очертя голову.
В предсумеречье тени деревьев вытянулись и заострились, готовясь слиться и раствориться друг в друге.
— Еще чуток, и отдыхать надо, — заметил Тыковка.
Его мышастый уже тяжело дышал. Вообще, с конем ему не повезло. Вроде бы и все стати, как полагается, — длинная прямая холка, мощный круп, широкая спина, а жеребчик с червоточинкой. Чуть что — задыхается, мокреет, норовит голову опустить. За таким глаз да глаз, а то падет в самый неподходящий момент.
— Ладно! Дрын мне в коленку. Вон те ясени обогнем…
— Верно, — Грай потрепал по шее буланого, подбадривая. — Там… это… похоже, родничок был. Коней… того… напоим. И сами не сдохнем.
Даник и Самося молчали. Они всегда молчали, когда не резались между собой в кости. На службе землю из-под себя не гребли, как иные. День до вечера прожит, и хорошо. Есть где голову склонить на ночь, найдется чего на зуб кинуть перед сном — просто здорово! А к чему о большем заботиться?
— Дело говоришь, — поддержал Грая Гапей. — Водицы бы сейчас холодной. Такой, чтоб зубы ломило…
Тракт обнимал пологий холм, как один подвыпивший приятель другого за плечи, возвращаясь из шинка. Такие холмы в Малых Прилужанах кличут могилами. Память о прежних веках, наполненных кровавыми войнами с западными и северными соседями, Грозинецким княжеством и Зейцльбергом. На правом берегу Луги и вправду сохранилось много старых могил, где погребены не один и не десять воинов. Сотнями, случалось, закапывали. Священники едва-едва отпевать успевали.
Ясени, выстроившиеся на бугре, как рекруты на смотру, лениво шевелили зелеными пальцами-листьями.
Хватан первым прошел поворот и, выругавшись черным словом от неожиданности, осадил светло-гнедого.
У левой обочины горел костер — те, кто развел его, нисколько не таились. А к чему таиться? Чай не лазутчики. На своей земле можно путешествовать невозбранно. Ближе к лесу топтались стреноженные кони, числом полдюжины. Среди них выделялся ростом и статью вороной жеребец со звездочкой во лбу. Сомнений в том, кто до недавнего времени ездил на нем, быть не могло.
— А ты ведь боишься смерти!
— А кто ее не боится? — невнятно — губы отказывались повиноваться — проговорил Зджислав.
— Ну так выкупи жизнь.
Малолужичанин помолчал. Не хотел выказывать слишком явного интереса. Слишком долго он прослужил короне, знал толк в придворных интригах и владел чувствами. По крайней мере, до сегодняшнего дня считал, что владеет.
— Чем же я выкуплю? Имущество мое наверняка у твоих коршунов уже. Маетки далеко. Там, где ты ими не воспользуешься…
— Ты, верно, думаешь, что Януш всемогущий?
— И в мыслях не было. Только я его давно знаю. Надавишь — на клинок напорешься. А полководцев, равных князю Янушу, у вас нет. Или Твожимир Люлинецкий возглавит войско?
Зьмитрок презрительно сплюнул на пол.
— Кишка тонка у Януша. Против Выгова не попрет.
— Не буду спорить. А то… — Зджислав многозначительно кивнул на Владзика Переступу, поигрывавшего плетью.
— Правильно, — осклабился грозинецкий князь. — В твоем положении лучше слушать и соглашаться.
— Слушаю.
— Маетки твои мне ни к чему. Верни казну коронную.
— Что? — Зджислав удивленно вскинул брови. — Какую казну?
— Казну Прилужанского королевства.
— Так вразуми меня, Господь, я думал: ты подскарбий сейчас. Ты и казной владеть должен.
Едва заметного движения пальца Зьмитрока оказалось довольно, чтоб ротмистр снова выступил вперед. Свистнула плеть.
Еще!
И еще!
И еще раз!
— А ну-ка, припеки его, — почти с сожалением проговорил Зьмитрок.
Заплечники деловито подступили к пану Зджиславу. Мигом разодрали рубаху, обнажив обрюзгшее, но еще не старческое тело, закинули цепочку ручных кандалов за вбитый в потолок крюк.
Багус вытащил из жаровни один из прутков — расплющенный на конце на манер зубила. Внимательно осмотрел, поднес к щеке, проверяя жар. Недовольно покачал головой и помахал в воздухе, остужая, а потом плотно прижал к ребрам пана Куфара.
Пан Зджислав заорал, не сдерживаясь. А зачем сдерживаться? Уши Зьмитрока беречь, что ли? Знающие люди советовали под пыткой не сдерживаться. Те, кто боль в себе глушат, часто помирают. Сердце останавливается.
Грозинецкий князь, видно, этого не знал. Брезгливо сморщил тонкий нос. Приложил ладони к ушам.
Багус Бизун, напротив, покивал, выражая одобрение. Он любил, когда пытаемый живет долго. Смерть в застенках воспринимал как собственный просчет, досадную ошибку, простительную исключительно новичкам и подмастерьям.
В воздухе разлился смрад горелой плоти.
— Еще! — распорядился грозинчанин.
Заплечник повторил прижигание.
Пан Зджислав продолжал в голос кричать.
— Довольно. Пусть заткнется.
Как только раскаленная железка вернулась в жаровню, пан Зджислав замолчал. Тяжело выдохнул. Застонал, но уже тихо. Для себя, не для зрителей.
— Видишь, Куфар, — Зьмитрок поднес к усам надушенный платок, — у меня хватит способов заставить тебя говорить и так. А я предлагаю тебе добровольную сделку. Казна, которую ты с Богумилом Годзелкой воровским образом из города вывез и отправил в неизвестном направлении.
— Это тебе Богумил сказал? — осторожно поинтересовался пан Зджислав. Его озадачила осведомленность грозинецкого князя.
— Если б я успел Богумила поймать, вы бы сейчас друг против друга висели. А болтали бы наперегонки. Кто первый расскажет — останется жить.
— А откуда ж тогда…
— Меньше будешь знать, дольше проживешь. Хотя к тебе это не относится.
— Отчего же? — задумчиво проговорил пан Зджислав. — Очень может быть…
Зьмитрок снова расхохотался, откидываясь на спинку кресла. В свете магического шара его зубы блестели, как у волка. Или это лишь показалось пану Зджиславу?
— Я знал, что мы найдем общий язык, — вдоволь нахохотавшись, сказал грозинчанин. — Говори.
— Э-э, погоди, Зьмитрок. Я перед тобой, можно сказать, сердце открываю, а мне и свой интерес поиметь надо, как говорят в Заливанщине.
— Ну? Неужто? Каков нахал! Тебе жизнь обещают сохранить. Понимаешь? Жизнь!
— Понимаю, чего уж непонятного. Мои условия — жизнь и свобода. Отпустишь — скажу.
— Нет, но каков наглец! — Зьмитрок глянул на пана Владзика, после на Мржека Сякеру, словно ища поддержки и совета. — Жизнь и свободу. Стоит подумать. — Он подкрутил черный тонкий ус, задумчиво покивал. — Так. Уже подумал. Хорошо. Будет тебе жизнь и свобода. Снимайте!
Последний приказ относился уже к заплечникам, которые бережно приподняли пана Зджислава, отцепили кандалы и опустили его на лавку. Здесь умели причинять боль, но умели и бережно относиться к дающим показания. Таких в застенках принято было называть «соловьями». Как говорится, поет, как соловей. Успевай записывать или запоминать.
— Ну, говори.
— Погоди, Зьмитрок. Сперва дай слово шляхтича и князя, что отпустишь меня живым.
— Даю. Слово князя. Клянусь честь шляхтича, что отпущу тебя, Зджислав Куфар, из тюрьмы и из города невозбранно. На все четыре стороны. Годится? Или письменную грамотку попросишь?
— Годится. Слушай.
— Говори.
— Казну мы передали на сохранение отряду малолужичан из Берестянки. Полтора десятка человек. Командиром у них — пан Войцек Шпара, бывший Богорадовский сотник…
— Что? — Мржек не сумел сдержать возгласа, шагнул вперед, сжимая кулаки.
Пан Владзик Переступа тоже побелел, сцепил зубы до хруста, помимо воли поднял плеть.
— Вижу, знакомый ваш, панове?
— Не твое дело, продолжай.
— Не мое так не мое. Значит, так: они должны отвезти телегу с сундуком в Искорост. Там передать купцу Болюсю Голенке. Тот золото должен зарыть и ждать особых распоряжений.
— Ясно. Давно они выехали?
— Да уж дней десять, — чистосердечно ответил пан Зджислав.
Зьмитрок на какое-то время утратил интерес к собеседнику. Вскочил с кресла, развернулся лицом к ротмистру и чародею.
— Ну, панове, слышали?
— Так точно, — отозвался Переступа. — Дорога на Искорост одна. С телегой быстро не поедешь. Двух десятков драгун мне хватит.
— Я тоже еду, — угрюмо проговорил Мржек. — У меня к Меченому свой счет имеется.
Князь кивнул.
— Почему бы и нет? Езжай. Чародей в пути лишним не будет. Эх, если б Юстын не уперся с Контрамацией… — Он снова повернулся к пану Зджиславу. — Думаю, ты не соврал. Мои соглядатаи о чем-то похожем говорили. Но если направление неверно указал, я тебя найду.
«Ага, — подумал Зджислав. — Сейчас. Так я и дал себя найти…»
Растрепанная девка-Смерть погрозила ему пальцем из дальнего угла: «Обманул, касатик. Ничего. Я подожду. Я привыкла ждать».
— Дозволь идти, твоя милость? — Пан Владзик выражал явное нетерпение. Прямо пританцовывать начал.
«Ага! — вспомнил вдруг Зджислав. — Это ведь его тогда Войцек повстречал на левобережье Луги. Это его кончара работа, значит…»
— Иди, — кивнул Зьмитрок.
Чародей с ротмистром поклонились и вышли. Мржек на прощание движением ладони погасил светящийся шар и щелчком пальцев вновь зажег факелы.
Грозинецкий князь медленно поднялся с кресла, задумчиво подергал правый ус.
— Так мне уже идти можно? — едва заметно усмехнулся пан Зджислав. — Княжеское слово…
— Верно, Куфар. Княжеское слово дорогого стоит. — Зьмитрок сделался похожим на изготовившуюся к прыжку рысь. — Жизнь и свободу я тебе пообещал. Но и меня пойми тоже. Сильный союзник Януша мне и королю ни к чему.
Прежде, чем пан Зджислав успел сообразить что к чему, новый подскарбий бросил заплечникам:
— Глаза выжечь. Потом выведите за город и отпустите.
Развернулся на каблуках и вышел быстрым шагом.
А вслед ему несся истошный крик пана Зджислава Куфара:
— Я тебя найду, Зьмитрок, сучья морда! Слышишь — найду! Найду-у-у!!!
Не успел грозинецкий князь миновать второй поворот тюремных коридоров, как голос Зджислава захлебнулся и сорвался на бессвязный рев, исторгаемый болью и осознанием собственного бессилия.
* * *
Того же дня ближе к обеду через южные ворота Выгова пронеслась кавалькада. На глазок — два десятка всадников. Буланые, как на подбор, кони грызли удила и натягивали поводья. Видно, застоялись в дворцовых конюшнях. Одежда всадников — расшитые серебряным галуном жупаны, собольи шапки с малиновым верхом и фазаньими перьями — выдавала грозинчан, недавних еще врагов, но в последние дни ставших нежданными союзниками народного короля.Стражник, замешкавшийся на проходе и не успевший вовремя отодвинуть рогатку, схлопотал плетью поперек спины от кривобокого шляхтича с красивым, но искаженным гримасой вечного недовольства лицом. Выговчанин, всем сердцем поддерживавший дело Золотого Пардуса и проведший немало досуга в толпе на городской площади в дни элекции, хотел было возмутиться, крикнуть обидное слово хоть не в лицо, так в спину обидчику, но тяжелый взгляд замыкающего вереницу всадников человека с ухоженной бородкой надолго пригвоздил его к месту.
На другой день стражник зашел в храм святого Анджига Страстоприимца и заказал молитву за здоровье короля Юстына, который не пошел на поводу у решительно настроенной шляхты и не спешил отменять Контрамацию.
Глава девятая,
из которой читатель узнает, что даже такая малость, как поваленное дерево или пятнышко на тряпке, может в корне изменить судьбу всего отряда, а предателей на самом деле всегда оказывается больше, чем ожидаешь.
Солнце сползло за верхушки дубов по небу, исчерканному поперечными багряными мазками. Хозяйка-ночь вымела помелом тьмы последние остатки сумерек из-под древесных стволов и зарослей дикой малины. На высоком своде небес зажглись крупные, яркие, словно умытые росой, звезды.
Вороной переступал тонкими ногами и косил глазом на седока, раздувая ноздри. Пан Войцек огладил коня по выгнутой мускулистой шее. Прошептал ласково:
— Что, Воронок, боязно? Н-не бойся.
Конь всхрапнул и, легко оттолкнувшись, перепрыгнул валежину.
Меченый прислушался к темноте.
Тихо.
Никто не идет следом.
Никого нет впереди.
Жаль. Очень жаль. Он рассчитывал нынче ночью встретить неизвестных преследователей. Застать врасплох и задать хорошую трепку. Еще на коронной службе в Богорадовке пан Войцек не любил становиться добычей и позволять себя выслеживать. Обычно он сам предпочитал идти по следу. Быть охотником куда почетнее. Да и для здоровья полезнее.
После доклада Грая, что, мол, кто-то оставляет метки по ходу следования отряда, прошло уже три дня. Они свернули с прямого пути на Стрыпу, забирая правее, к Хорову. Копыта коней упрямо отмеряли версты.
Идти приходилось по проселочным дорогам и малоезженым тропам, чтоб, не ровен час, не повстречаться с разъездами верных Юстыну и делу Золотого Пардуса реестровых. Дюжина вооруженных людей, охраняющих груженую телегу, заинтересовала бы даже самого ленивого и недалекого урядника. И тут уж желтые ленточки помогли бы мало. Можно прямо сказать, вовсе не помогли бы. А любая проверка груза была бы равносильна смертному приговору.
Отправляющиеся то и дело в разведку Грай с Хватаном и ездивший разок возобновить изрядно истощившийся запас харчей пан Юржик Бутля пересказывали расползающиеся по Великим Прилужанам слухи.
Как они распространялись, опережая конных вестовых и голубиную почту? Никому не ведомо. Загадка. Чудо чудесное сродни чародейскому запрещенному искусству… Но… Слухи были всегда и всегда будут. Слухи они и есть слухи. И грех ими не воспользоваться в своих целях.
Так вот.
Прибегающие из Выгова слухи несли весть о том, что королевская казна похищена. Похищена, само собой, злобными приспешниками Белого Орла, понукаемыми князем Янушем Уховецким. Один подвыпивший шляхтич кричал на весь шинок, что и имена похитителей известны. Это — пан Зджислав Куфар, бывший подскарбий короля Витенежа, и преподобный, тьфу ты, проклятый, конечно же, Богумил Годзелка, бывший выговский митрополит и патриарх Великих и Малых Прилужан. По утверждению досужих болтунов пана Зджислава взяли под стражу в его выговском доме и заточили в подземелье королевской тюрьмы. Богумил Годзелка, хитрый старый лис, скрылся в неизвестном направлении, оставив нового подскарбия, грозинецкого князя Зьмитрока, с носом. С длинным таким носом. Локтя полтора. Этот слух встревожил Войцека, но, по размышлении, он пришел к выводу, что бояться нечего. Не в интересах Зджислава выдавать их. Даже под пытками. А если уж не выдержит пан Куфар испытания огнем и железом, Меченый принял упреждающие меры — не стал ехать на Искорост прямо. Даже снаряженная погоня не догадается искать их в окрестностях хоровского тракта.
Но кто же все-таки следует за ними?
Кто из отряда решил предать товарищей, оставляя метки — обломанные или загнутые ветки, затесы на стволах?
Ответы на эти вопросы пан Войцек и решил получить нынешней ночью.
А в том, что неизвестные преследователи и их таинственный сообщник не выдумки, стало окончательно ясно.
Позавчера Грай снова нашел загнутую по ходу движения отряда ветку рябины. Привел Войцека и, что называется, потыкал командира носом. Гляди, мол, вот они, твои верные соратники.
После они сидели втроем — сотник, Грай и Хватан — и размышляли, кто мог оставить метку. В ту ночь сторожили с вечера до полуночи Самося и Квирын, с полуночи до рассвета Хмыз и Гредзик. Оставил ли знак кто-то из четверых? Могли. Каждый мог. Но с таким же успехом и любой, притворившийся до поры до времени спящим, мог обмануть сторожей и выскользнуть из лагеря, чтобы загнуть ветку.
Узнать бы, для кого он эти знаки оставляет. Почему-то пану Войцеку все чаще и чаще приходила в голову мысль о Беласцях. Климаш с Цимошем вполне могли замыслить преследование отряда Войцека, стараясь уломать несговорчивого пана посетить их маеток в угоду своенравной сестренке.
Коли так, это не беда, а полбеды. Проучить и отогнать навязчивых шляхтичей труда не составит. Даже если они прихватили с собой отряд вооруженной челяди.
Хуже другое.
Гнаться мог неизвестный охотник до коронного золота. Вряд ли связанный с делом Золотого Пардуса, иначе не таился бы, а предъявил открытые обвинения в государственной измене.
Хватан припомнил Издора, покинувшего их в Выгове. Не связано ли бегство спившегося шулера с их нынешним преследованием?
Ответа на этот вопрос, как и на большинство остальных, не находилось.
Вот поэтому Войцек и оставил сонный лагерь, возвращаясь по своим следам назад, как зверь-подранок.
В недолгих сумерках, когда света еще хватало, чтоб отличить дорогу от обочины, Меченый гнал вороного размашистой рысью. Потом перешел на шаг и нырнул в лес. Он и так уже отъехал достаточно, чтобы рассчитывать на желанную встречу. Преследователи тоже люди. И спать хотят, и поесть не откажутся, а значит, остановятся на ночевку, разведут костер… Вот тут Войцек их и обнаружит.
Он ехал, внимательно вглядываясь во тьму между стволами. Отблески звезд позволяли пробираться сквозь чащу, но не более того. А Войцек старался разглядеть свет чужого костра. Он понимал, что неизвестные близко к его лагерю не остановятся, дабы не быть замеченными, но и слишком далеко не отстанут — можно прозевать знаки своего помощника и сбиться с верного пути.
Еще немного… Еще чуток проехать и придется возвращаться. За себя Меченый не сильно волновался — приходилось и по двое-трое суток без сна обходиться, переживет и эту бессонную ночь как-нибудь. А вот коня жалко — весь день под седлом, так еще и ночью заставляют таскать груз на спине. Вдруг, не приведи Господь, погоня из тайной перейдет в открытую, а вороной подведет хозяина? Кому такое надо?
Вдруг пану Войцеку померещился красноватый отблеск между деревьями. Далеко. Дальше полета бельта из хорошего арбалета, если ночной лес позволял правильно оценить расстояние. Вот сейчас разглядим попристальнее. Нужно только объехать валежину, задравшую к небу вывороченные корни. Перепрыгивать двухобхватный ствол Войцек, жалея коня, не рискнул бы даже днем.
Вороной почти миновал толстый комель, когда под корнями что-то заворочалось, зарычало…
Конь осадил назад и захрапел, порываясь броситься прочь. Пан Шпара с силой прижал шенкеля, удерживая скакуна в повиновении.
Плотная тень поднялась из укрытия под корнями. В воздухе остро запахло псиной. Низкий утробный рык заставил коня рвануться в сторону.
«Медведь?» — подумал Войцек, нашаривая рукоять кончара. Конечно, любой меч жидковат будет против туши в сотню стонов весом. Тут бы рогатина в самый раз подошла. Но, на худой конец и кончар сгодится. Крепкое трехгранное лезвие не соскользнет по ребрам хищника, а уж куда ударить, опытный воин не задумается. Тем более что медведь попался не слишком крупный — лобастая башка шевелилась на высоте не больше сажени от земли.
И тут вороной, крутанувшись на месте, приложил пана Войцека затылком о низко наклонившийся сук ближнего граба.
Вспышка белого огня перед глазами.
Устеленный палой листвой дерн бросился навстречу и кувалдой ударил в плечо.
Вскакивая на ноги, Меченый услыхал дробный топот уносящегося сломя голову вороного. Кончар остался висеть в ножнах, притороченных к седлу.
Сабля?
Сабля на месте. Одна беда, толку с нее маловато против медведя.
Нож?
Тяжелый клинок в полторы пяди здесь. Оттягивает пояс с правой стороны.
Ладонь привычно обхватила оплетенный ремнем черен.
И вовремя…
Потревоженный зверь пер напролом, загребая воздух длинным когтями передних лап. Странно… Обычно летом медведи себя так не ведут. Или это медведица и под корнями в логове прячутся медвежата?
Ладно! Чего рассуждать? Бить надо!
Меченый нырнул под взмах мохнатой лапы, закрывая голову левой рукой, а правой направляя острие ножа под левую лопатку зверя.
Клинок уперся во что-то твердое и скользнул в сторону, вспарывая шкуру.
Ребро!
Медведь заревел во весь голос и сграбастал человека в объятия.
Чувствуя горячее, разящее смрадным духом гнилого мяса дыхание на щеке, Войцек ударил еще раз. На это раз нож погрузился по самую рукоятку. На пальцы хлынула липкая кровь.
Зверь сжал шляхтича лапами до хруста в костях, вцепился клыками в левое предплечье.
Не вынимая клинок из раны, пан Войцек потянул нож на себя, повернул и пырнул еще раз. И еще раз, уже теряя сознание.
А потом косматая туша навалилась сверху, опрокидывая его навзничь. В глазах потемнело, а жгучая боль в перекушенной руке чудесным образом исцелилась.
Звезды погасли…
* * *
Хватан приподнял крыло седла. Попутно поцарапав ногтем начинающую трескаться кожу, взялся руками за приструги. Светло-гнедой ширококостный конь привычно напрягся, набирая воздуха в грудь побольше.— Балуй! Дрын мне в коленку…
Порубежник точно рассчитанным движением наподдал в конское брюхо коленом. Жеребец охнул, переступил с ноги на ногу и выдохнул.
Воспользовавшись его оплошностью, Хватан изо всех сил затянул переднюю подругу. Звучно хлопнул ладонью коня по крупу — то-то же, знай наших. Взялся за заднюю подпругу.
Уже подседлавший своего буланого Грай задумчиво чесал кончик носа.
— Дык… это… Может, всем разом вертаться надо? — нерешительно обратился он к пану Бутле.
— Ну да! Сейчас мы наш груз в чужие руки привезем. За здорово живешь, — сварливо ответил шляхтич.
— Груз, груз… — пробормотал Грай. — Чтоб ему пусто было. Окаянный груз какой-то! Сколько людей уже погибло!
— Ты думай, сколько еще погибнет, — зло бросил Гапей, забрасывая повод на шею мышастого. — Эх, кинуть бы его, к псам собачьим!
— Сейчас! Разбежался! — нахмурился пан Бутля. — Нам какое дело поручено! Государственное дело! А ты — «кинуть»! Тебя бы псу под хвост кинуть, чтоб не умничал.
— А я чо? Я ничо… — пожал плечами Тыковка. — Еще поглядишь, сколько он зла принесет.
— А золото по-другому не может, — веско заметил пан Юржик. — Это даже шпильман какой-то сказал. Вот незадача, имя-то я запамятовал его. Не то Освальд, не то Ресвальд… Руттердахский уроженец, значится…
— На кой ляд нам имя? Что про золото говорил-то? — Хватан затянул вторую подпругу, повернулся к товарищам.
— Вот то и говорил. Вроде как — «люди гибнут за металл»!
— Тю! — изумился порубежник. — А то без него этого не знал никто?
— Голова — два уха! — воскликнул Гапей. — Он же поди лет триста назад это говорил.
— Поболе будет! — ответил пан Юржик. — Лет пятьсот, пожалуй. Еще при Нециславе Хоробром. Тогда, говорят, в Отпорных горах драконы водились. По лесу волкодлаки так и шныряли… Кикиморы всякие, стрыги…
— И горелка в шинках была крепче, — подхватил, ухмыляясь, Хватан, — и кипяток горячее…
— Тьфу на вас, — насупился Грай. — Все… это… шутки шуткуют. Там пан сотник могет быть…
— Верно, — посерьезнел пан Бутля. — Все. Шутки в сторону. Собирайтесь.
— А мы чо? Мы уже готовые, — Хватан указал на сидевших в седлах Даника и Самосю.
— Вот и хорошо, — кивнул стоявший неподалеку Хмыз. — Давайте, ищите пана Войцека. Нам без него никак…
— Ищите, — согласился пан Юржик. — Сутки, что пан Войцек нам дал, еще вчера вечером истекли. Тут уж комар носу не подточит. Езжайте, ищите, а мы уж груз поведем.
— Три дня, как и сговаривались, — добавил Хмыз. — В Хоров не пойдем. Без вас, ясен пень, не пойдем. И без пана Войцека.
— Ладно, — Хватан вскочил в седло. — Удачи.
— Храни вас Господь. — Грай последовал его примеру.
Тыковка уже давно забрался на коня. Лихо сдвинул шапку на правое ухо. Хитро прищурился, наклонился к пану Юржику и, понизив голос, сказал:
— Ты уж приглядывай тут, чтоб Гредзик со Стадзиком в глотки друг другу не вцепились.
— Угу, — кивнул Бутля. — Я лучше того красавца поищу, что ветки ломать повадился.
— Не напоминай, дрын мне в коленку! — воскликнул Хватан, чернея лицом. — Найду, своими руками шею скручу.
Даник и Самося глянули на них непонимающе. Новость о нежданном предателе доверили не всем, а лишь самым надежным и проверенным. Грай с Хватаном само собой знали, пан Юржик и Хмыз. Остальные, может, о чем и догадывались, но догадка — она догадка и есть. Цена ей ломаный медный грошик на выговской ярмарке.
Пять всадников, которые собрались выручать не вернувшегося в срок пана Войцека, погнали коней на север.
Пан Бутля с пожилым гусаром долго глядели им вслед.
Грай, Хватан, Самося, Даник, Гапей-Тыковка…
Пять лучших бойцов после пана сотника. И кто знает, вернутся ли они? Ведь если придется продвигаться к Искоросту с оставшимися, надежды на успех испаряются, как снег в начале пашня.
Хватан, ехавший первым, обернулся, тряхнул чубом и махнул рукой.
Пятерка перешла на широкую рысь и скрылась за поворотом дороги. Вскоре затих и стук копыт.
Стало слышно, как пан Гредзик выговаривает Мироладу за плохо уложенное седло. Костерит на все корки и обещает угостить плеткой.
* * *
Хватан заставил спутников гнать коней едва ли не дотемна.А почему бы и нет? Люди к седлу привычные. Порубежники. Двое бывших реестровых. А напоследок скользкий мужичонка — Гапей-Тыковка, о давнишних занятиях которого никто не знал. Таких наездников лишняя пара верст, проведенная верхом, не утомит. Делов-то, Господи! Откинулся на заднюю луку и трясись помаленьку. Другая история — кони. Животных не подогревает беспокойство о судьбе командира, не заставляет мчать очертя голову.
В предсумеречье тени деревьев вытянулись и заострились, готовясь слиться и раствориться друг в друге.
— Еще чуток, и отдыхать надо, — заметил Тыковка.
Его мышастый уже тяжело дышал. Вообще, с конем ему не повезло. Вроде бы и все стати, как полагается, — длинная прямая холка, мощный круп, широкая спина, а жеребчик с червоточинкой. Чуть что — задыхается, мокреет, норовит голову опустить. За таким глаз да глаз, а то падет в самый неподходящий момент.
— Ладно! Дрын мне в коленку. Вон те ясени обогнем…
— Верно, — Грай потрепал по шее буланого, подбадривая. — Там… это… похоже, родничок был. Коней… того… напоим. И сами не сдохнем.
Даник и Самося молчали. Они всегда молчали, когда не резались между собой в кости. На службе землю из-под себя не гребли, как иные. День до вечера прожит, и хорошо. Есть где голову склонить на ночь, найдется чего на зуб кинуть перед сном — просто здорово! А к чему о большем заботиться?
— Дело говоришь, — поддержал Грая Гапей. — Водицы бы сейчас холодной. Такой, чтоб зубы ломило…
Тракт обнимал пологий холм, как один подвыпивший приятель другого за плечи, возвращаясь из шинка. Такие холмы в Малых Прилужанах кличут могилами. Память о прежних веках, наполненных кровавыми войнами с западными и северными соседями, Грозинецким княжеством и Зейцльбергом. На правом берегу Луги и вправду сохранилось много старых могил, где погребены не один и не десять воинов. Сотнями, случалось, закапывали. Священники едва-едва отпевать успевали.
Ясени, выстроившиеся на бугре, как рекруты на смотру, лениво шевелили зелеными пальцами-листьями.
Хватан первым прошел поворот и, выругавшись черным словом от неожиданности, осадил светло-гнедого.
У левой обочины горел костер — те, кто развел его, нисколько не таились. А к чему таиться? Чай не лазутчики. На своей земле можно путешествовать невозбранно. Ближе к лесу топтались стреноженные кони, числом полдюжины. Среди них выделялся ростом и статью вороной жеребец со звездочкой во лбу. Сомнений в том, кто до недавнего времени ездил на нем, быть не могло.