Рыбаков Вячеслав. Человек напротив

   Симагин улыбнулся и чуть покачал головой, глядя на девочку с самой настоящей и ничуть не скрываемой нежностью. Кира сидела напротив него очень прямо и на него глядела прямо-прямо, и ее глаза сверкали, как звезды. Словно у Аси когда-то.
   — Не отказывайтесь, Андрей Андреевич, — тихо сказала она. — Не обижайте меня.
   — Меньше всего на свете, Кира, — так же тихо ответил Симагин, — я хотел бы вас обидеть.
   Она опять облегченно вздохнула и улыбнулась тоже.
   — Но вы меня не бойтесь, я не сумасбродка, — заявила она. — Я вас, вообще-то, во всем слушаюсь. С полуслова. Вот вы недели три назад обмолвились, что в моем возрасте обожали фантастику. Так я уж так на эту фантастику набросилась! Если у вас потом время будет, я и об этом хотела бы с вами поговорить. За ужином, например.
   — Вы же знаете, что будет, — ответил Симагин.
   Тут она вообще расцвела.
   Без малого два часа они работали плотно и увлеченно. Умница, с умилением думал Симагин, какая умница… Вот ведь берутся же откуда-то такие в нашей суматошной и мелочной мгле. И сословие не искалечило ее. И нежное, милое личико, и эта фигурка прелестная, которую она показывает мне с такой гордостью, словно собственноручно проектировала ее и вытачивала, — ее не искалечили. Как это говорили китайцы про Тао Юань-мина: в грязи вырос лотос…
   — Все, Киронька, баста, — сказал наконец Симагин. — Полный блеск. Старик Симагин вас заметил и в вуз сходить благословил. Когда начинаются вступительные?
   — А они уже начались, Андрей Андреевич, — просто-таки сверкая от упоения собой, ответила Кира и принялась складывать бумажки. — Сочинение мы вчера писали.
   — Оценки еще нет?
   — Нет. Послезавтра, на следующем экзамене, скажут.
   — А что за темы нынче пишут, интересно? Вот вы — что писали?
   Она смутилась. На секунду спрятала глаза, а потом с деланным оживлением воскликнула:
   — Ну что? Ближе к камбузу?
   Не получилось у нее замять вопрос для ясности. Симагин удивился:
   — Кира, темы экзаменационных сочинений теперь секретные, что ли?
   — Да не секретные… — Она поняла, что отвертеться не удастся, и с безнадежностью в голосе призналась: — Дурацкие просто. Срамиться перед вами неохота. Первая, конечно, посвящена близящейся славной годовщине. «Историческое значение ГКЧП и ее победы над деструктивными силами».
   — Ну, это понятно, — сказал Симагин. — Вам еще повезло, Кира. В мое время все подобные события имели не просто историческое, а всемирноисторическое значение.
   — Кишка у них теперь тонка на всемирное, — презрительно сказала Кира. — Потом, значит, «Образ Юрия Владимировича Андропова в публицистике последних лет». Ну, и собственно литература: «Поднятая целина» и «Петр Первый».
   — Да, выбор богатейший, — сказал Симагин. — Можно сказать, на любой вкус. И что вы писали, если не секрет?
   Она покраснела так, что глаза заблестели проступившей влагой. Едва слышно ответила:
   — Андропова…
   — Как интересно! — восхитился Симагин. Он откинулся на спинку стула и даже пальцы сцепил на животе. — Расскажите мне, пожалуйста, каков его образ в публицистике последних лет. Я совсем не знаю.
   — Ну, — избегая смотреть на Симагина и оттого бегая глазами по полу, по потолку, по стенам, начала Кира., — что он уже тогда все понимал и начал было укреплять страну, как теперь Крючков… но те, которые замышляли перестройку, его вроде бы отравили… Ой, да перестаньте вы меня казнить! — не выдержала она. — Не станете же вы меня расспрашивать, как я в сортире сидела, когда у меня желудок расстроился. Сколько раз бегала да как кряхтела… А тут, извините, точно такой же физиологический акт. Надо было пойти и опростаться. Я и пошла.
   Смеясь, Симагин поднял руки, как фриц под Сталинградом:
   — Все, Киронька, все! Больше не буду! Ваше несравненное и изысканное красноречие меня полностью убедило и даже пристыдило. Простите бестактного дурака.
   — А у вас было сочинение, когда вы поступали? — вдруг спросила Кира.
   — Дай Бог памяти… было, кажется, — ответил Симагин.
   — А что вы писали?
   Симагин оттопырил нижнюю губу.
   — Кира, вот как на духу: не помню. Сейчас… да-да-да… Что-то по Чехову. Счастье и несчастье маленького человека в ранних рассказах Чехова, вот как это называлось.
   Кира, качнув головой, завистливо поцокала языком.
   — Это я бы написала… это я бы так написала… А что вы получили?
   — Вот это точно помню: четыре — четыре.
   — Врете!
   — Нет, правда. Я тогда на эти темы двух слов связать не мог. На маленького человека мне было плевать, потому что люди меньшего масштаба, чем Эйнштейн или Софья Ковалевская, или, скажем, Кибальчич, меня абсолютно не интересовали. А четверка за русский потому, что я всегда сначала писал весь текст, всё, так сказать, содержание, а потом щедрой горстью, в произвольном порядке, рассыпал по нему запятые. Странно еще, что не трояк…
   Кира засмеялась и уже с явным, нескрываемым, даже подчеркнутым кокетством стрельнула на него глазками.
   — Что ж, придется стать Софьей Ковалевской…
   — У вас есть все шансы, — честно сказал Симагин.
   — Стать светилом математики или заинтересовать вас? — спросила Кира.
   Симагин только засмеялся — и ничего не ответил. Кира, напряженно выждав какое-то мгновение и сразу сама же смутившись, поспешила прервать паузу:
   — Ну, прошу к столу!
   Кухня тоже выглядела как один из малых залов Монплезира; но в зале обосновалась сверхсовременная секретная лаборатория. Возможностями, экономичностью и дизайном кухонное оборудование, казалось, могло бы дать фору симагинскому институту в лучшие его годы. Симагин даже не старался выяснить, какая электроника предназначена, чтобы чистить картошку, а какая — чтобы сок давить; микроволновку только и признал. Сколько-то там камерный холодильник выглядел как суперкомпьютер, но строже. Ася бы здесь растерялась, подумал Симагин, а мама вообще бы струсила и убежала к себе, туда, где печка без угару — и слава Богу, а у плитки спираль еще не вывалилась — вот и ладно. Здесь готовить было — как сверхзвуковой истребитель вести. Сплошные кнопки да шкалы.
   Ас Кира подняла свой «МиГ» проворно и твердо. Только руки замелькали — и только индикаторы один за другим начали загораться и помаргивать на загадочных приборах. Ужин она, наверное, действительно завела из десятка блюд, не меньше; чтобы довести их до кондиции, ей понадобилось целых минуты две. На протяжении подлетного времени она, тихонько напевая нечто чрезвычайно бодрое и от избытка накопившейся за часы ученого сидения энергии то пританцовывая в такт мелодии одной ногой — «ногу эдак, ногу так, получился краковяк», тут же всплыло в памяти Симагина совсем из раннего детства, наверное, еще бабушкино, — то легонько постукивая носком туфли об низ одной из антикварных мебелей, стояла к Симагину спиной, и тот мог не стесняясь, без помех, с отчетливым удовольствием и смутным сожалением рассматривать ее от пышной светлой гривы до каблучков.
   — Ножки у вас, Киронька, просто прелесть, — расчувствовавшись, честно сказал Симагин.
   Девочка коротко обернулась и глянула на него через плечо с веселым изумлением.
   — Ну какой вы наблюдательный, Андрей Андреевич, прям спасу нет! — ответила она. — Полгода не прошло, а вы уже заметили!
   — Хм, — сказал Симагин. Она снова отвернулась, но уняться еще не могла:
   — У меня появляются довольно веские основания для самых радужных надежд. Через каких-нибудь пять-семь лет вы вполне можете заметить, что я и вся в комплекте зверушка очень даже ничего. Вы соевый соус любите?
   — Не знаю, — ответил Симагин.
   — Значит, надо попробовать, — уверенно сказала она и шагнула к холодильнику. Отворила массивную, тягуче-медлительную дверь, стремительно присела на корточки, так что юбчонка, и без того-то длиной с купальник, как бы беззвучно и невесомо взорвалась, на мгновение взлетев вверх и вспышкой показав Симагину почти нематериальные Кирины трусики и то, на что они были надеты. Симагин не успел отвернуться и только подумал: «0х!», ощущая так, как давным-давно не ощущал, что ничто человеческое ему не чуждо. Дразнит она меня, негодяйка, дразнит, усмехнулся он в душе — но был совершенно искренне благодарен девочке за доверие и щедрость. Кира тем временем уже вскочила с какими-то яркими и причудливыми пластиковыми флакончиками в руке, уже закрыла холодильник и принялась метать на стол посуду. Щеки у нее раскраснелись, грива ходила ходуном, глаза сверкали.
   — Твои мальчики, — сказал Симагин, — должны тебя звать солнышком. От тебя действительно и тепло, в свет.
   Она опять стала совсем пунцовой. Было ясно, что ей приятно это слышать — но ответила она как ни в чем не бывало:
   — Чем на каких-то там мальчиков такое ответственное дело сваливать, вы бы, Андрей Андреевич, сами начали уже сегодня.
   — Права не имею, — серьезно сказал Симагин. Кира тут же встала в позу Ленина на постаменте — левая рука зацеплена большим пальцем под мышкой, правая указующе-призывающе простерта пятерней вперед.
   — В борьбе обретешь ты право свое! — воскликнула она, по-ленински картавя. И тут же на стол вновь запрыгали ложки, вилки и чашки.
   — По-моему, — задумчиво произнес Симагин, — это не ленинская фраза.
   — Да какая разница? — Кира опять прервалась и, пару секунд идиотски порубив воздух руками, как Троцкий, выкрикнула, на этот раз гортанью раскатывая "р" по-еврейски, как полагается в соответствующих анекдотах: — В бор-рбе обр-рэтешь ты пр-раво свое!
   Симагин от души засмеялся, и Кира, уже неся на стол какую-то раскаленную чугунную посудину, засмеялась вместе с ним.
   — Вы меня вконец задразнили нынче, — сказал Симагин. Кира сняла с посудины крышку, и повалил распаренный дух роскошной еды.
   — И не думала даже, — серьезно сказала она. — Просто я из кожи вон лезу, чтобы вам понравиться.
   — Зачем? — негромко спросил Симагин. Он вскинула на него честные глазищи и улыбнулась как-то беззащитно. Пожала плечами.
   — Сама не знаю. Хочется очень. Все, очнитесь, уже можно есть!
   Симагин обнаружил, что окружен невероятным количеством разносолов, которых хватило бы человек на пять как минимум. Про некоторые из ник он даже не понимал, что это и что с ними делать. Кира уселась напротив него, стала аккуратно подсыпать себе на тарелку того и этого — и он, как умел, принялся обезьянничать.
   — Ну вот, — сказала Кира, напряженно проследив, как он отправляет первую ложку в рот, — теперь я хоть немножко успокоюсь. Вкусно?
   — Угу, — ответил Симагин с набитым ртом. Мотаясь по городу на одном завтраке, он действительно проголодался уже часам к четырем; потом, как всегда, голод притупился, но сейчас жевать вкуснятину оказалось на редкость сладостным занятием. Набью брюхо, подумал он, и сразу в сон поведет… — Мне и половины не съесть, — предупредил он.
   — Таких скромных и тактичных убивать надо, — ответила Кира, орудуя вилкой с тем же юным проворством, с каким собирала на стол. — Придется мне самой вам все в рот запихивать. И самой разжевывать, может статься…
   Минут семь-восемь они, как говорится, в молчании воздавали должное Кириному кулинарному мастерству. Потом Кира, явно беспокоясь, опять спросила:
   — Вкусно, Андрей Андреевич?
   — С ума сойти… — от души ответил Симагин, жуя. — Где вы это все берете?
   — Известно где, — грустно ответила Кира. Поставила локти на стол, а подбородочек уложила на сцепленные пальцы. — Так вот, послушная девочка Кира, несмотря на абсолютное отсутствие свободного времени, прошу это отметить в протоколе, Андрей Андреевич… исчитала за это время уйму так называемой фантастики и несколько очумела. Вы ешьте, ешьте… вот это попробуйте… Ну укусите хотя бы! Вот… умница Андрей Андреевич… как хорошо кушает…
   Симагин замычал возмущенно. Она засмеялась.
   — Во всех книжках все куда-нибудь идут с боем и ищут какую-нибудь железяку. Кольцо, меч, шлем… мезозойскую шестеренку, на которую великий волшебник питекантропов Ук-Плюк магически высморкался. А на ходоков этих, натурально, то чудо-юдо нападет, то инородцы какие, то уже, наоборот, юдо-чудо. Вот, последнюю я читала этой ночью, как ее… ну все одинаковые, невозможно запомнить! Я уж думала — хоть эта поприличнее, потому что узнала ее по обложке, пару раз видела, как в метро листают. Двести страниц какие-то уроды рубятся в капусту, потом двое хмырей встречаются, оказывается, волшебники могучие. Ах, так это ты? Да, но не называй меня по имени. Я пришел, потому что надо наконец решить, что нам делать с силами зла. Они совсем распоясались. Расходятся, договорившись об этом поразмыслить. Еще двести страниц людишки какие-то никакие суетятся, рубятся, потом опять уже тот приходит к этому. Ах, неужели это ты?! Да, но ни в коем случае не называй меня по имени. Нам надо наконец решить, что нам делать с силами зла. Они распоясались совсем. Еще двести страниц… Я не дочитала, честно скажу. При всей моей… — и тут она, осекшись, в одно мгновение вспыхнула так, будто полвечера провела у пышущей жаром русской печи, а не микроволновкой рулила. — При всем моем громадном к вам уважении, — старательно, почти по слогам выговорила она, — я этого читать не могу и не буду. Я не знаю, как остальные товарищи это выносят, а на меня книги производят очень сильное впечатление. И от вот этих я ощутимо глупею.
   Симагин уже давно прожевал последний кусок и только ждал паузы, чтобы вставить хоть слово.
   — Киронька, да я тут ни при чем! — покаянно воскликнул он. — Ну вы сами подумайте — разве в вашем возрасте я мог читать это? Тогда не было ничего подобного! Тогда Петя-пионер на атомной ракете на Луну летал! И честное слово, когда мне было лет двенадцать-четырнадцать, я бы, наверное, с гораздо большим удовольствием читал про Ук-Плюка, чем про Петю-пионера!
   — Ну, не знаю… — задумчиво сказала Кира. — Ох, Андрей Андреевич, вы ешьте, пожалуйста!
   — Некуда уже.
   — Опять кокетничает, — сообщила Кира в пространство. — Ну, я сейчас действительно начну принудительное кормление.
   — Погодите, не надо так свирепо. Я передохну маленько и еще чего-нибудь понадкусываю…
   — Уж сделайте одолжение. Так вот… Мне как раз показалось, что, когда вам было двенадцать-четырнадцать, вам было гораздо лучше. Среди прочего мне попалась одна старая… как ее… — она обаятельнейшим образом сморщила гладкий девчоночий лоб и с непритворной яростью сказала: — Ну все перепуталось! Не помню! Ну вы, наверно, помните… про НИИЧАВО…
   — А! — От очередного избытка чувств Симагин всплеснул руками и едва не опрокинул пару тарелок. — Ну дак! Это ж перл!
   — Я так и подумала. Я лучше стала понимать вас и… ваше поколение? Как сказать… вашу касту? Ученых, которые были молодыми тогда, когда… — Она беспомощно повела рукой. — Когда… Ох, это отдельный долгий разговор, я и об этом ужасно хочу с вами поговорить. Вообще мне все время хочется с вами разговаривать, Андрей Андреевич. — Ее голос стал просительным, почти умоляющим, и просительным стал взгляд — без малейшего привкуса кокетства, всерьез. — Вот сдам экзамены, — грозно предупредила она, — и приглашу вас, скажем, на загородную прогулку. На дачу к нам. Лес, озеро — и никого. Нас двое. Поедете?
   — Не знаю, Кира, — честно ответил Симагин. — Как карта ляжет.
   — Вот не отказал мужик сразу, и то уже на сердце легче… спасибо на добром слове. Я вот еще что спросить хотела. Все не могу поверить. Неужели вы… тогда… действительно такие были?
   — Кира, что значит — вы? Я — или мы? Одинаковых людей не бывает.
   — Это понятно, И все-таки…
   — Мне трудно говорить, я был помоложе и то время застал уже на излете. Но в школе, в старших классах, многае из нас были такими. Хотели стать такими. И мне лет на пятнадцать заряда хватило. Но мне повезло, у нас довольно интеллигентная школа была. Не спец никакая, просто так подобралось в тот момент. И в старших классах две учительницы, математики и физики… помирать буду, не забуду — Тамара Григорьевна и Клара Наумовна. Не поверите, но до них я по этим предметам из троек не выбирался…
   — Вы?! — Она была совершенно потрясена.
   — Ну! До них мне и в голову не приходило, что это может быть так интересно! Для мальчишки интересно! Будто путешествие по Амазонке, будто плавание на паруснике от одного неизвестного острова к другому… Мне и в голову не приходило, что можно испытывать буквально физическое наслаждение… нет, не просто физическое, а и физическое, и духовное одновременно, как при настоящей любви, уважительное, и властное, и благодарное. .. когда уравнения так естественно, так послушно перетекают одно в другое у тебя под рукой! Все дальше, дальше! И все равно, даже при полной покорности, все равно впереди неизвестность, сладкая загадка, насколько бы далеко ни пошел!
   — Как вы заговорили…
   — И разве только это… От них двоих мы о реальной истории и реальной литературе узнали, наверное, больше, чем на уроках истории и литературы. Так, в прибаутках между решением задачек. В болтовне на переменках… Разумеется, сдать литературу или историю по этим разговорам и рассказам было абсолютно невозможно, но… да что говорить. Книжками менялись… как вот теперь мы, Кира, с вами… настоящими. Повезло. Даже для того времени — повезло.
   Несколько секунд Кира молчала, потом встряхнула головой.
   — Всегда знала, что вы еще и поэт. Но вот что вы мне скажите. Это все прекрасно, но ведь и наивно до кретинизма! Вы хоть знали, откуда деньги берутся?
   Симагин слегка опешил от такого поворота. Потом улыбнулся.
   — Знали. Из зарплаты.
   Кира презрительно фыркнула.
   — Знаете, Киронька, в то время шутили: наука — это удовлетворение личного любопытства за государственный счет.
   — Вот и дошутились, — сказала Кира.
   — Да, — медленно повторил Симагин, — вот и дошутились.
   — Понимаете, — сказала Кира, — меня что поразило… Я даже не могу сказать, что мне это нравится… просто поражает. В этой книжке, по-моему, слово «деньги» не встречается ни разу. Неразменный пятак — есть, да и то только для экспериментов дурацких… Выдача зарплаты, действительно, один раз упомянута. В ряду излишних и непроизводительных трат времени, куда нормальные люди не ходят, а посылают дублей. А слова «деньги» — нет.
   — А нам тогда это казалось естественным, — сказал Симагин.
   — Вы что же, святым духом питаться собирались? Симагин улыбнулся:
   — Похоже, что да. Да, Кира. Именно.
   Ее лицо стало суровым. Она хотела что-то еще сказать, но Симагин взмолился:
   — Теперь уж вы перестаньте меня казнить! Вы же не будете меня расспрашивать, как я в сортире сидел, когда у меня желудок расстроился!
   Она ошеломленно шевельнула губами, не издав ни единого звука, а потом обезоруженно засмеялась.
   — Мы же коммунизма вот-вот ждали, Киронька! А при коммунизме денег вообще не полагалось бы! Только для музеев!
   Она покачала головой, все еще улыбаясь, но уже не смеясь.
   — Хотела бы я так пожить… — задумчиво проговорила она. — Не знаю, смогла бы… Не знаю даже, понравилось бы мне или нет. Но попробовать очень бы хотела. Андрей Андреевич, через пять лет, когда я кончу институт… вы к тому времени, наверное, уже разглядите, что я вся неплохая, а не только ножки. Возьмите меня к себе. Вы же, наверное, и сами в каком-нибудь НИИЧАВО работаете?
   — Нет, Кира.
   — Правда? А почему?
   Симагин секунду помолчал, подбирая слова.
   — В этой книге нет еще некоторых очень существенных слов, — сказал он. — Слов «куратор от комитета госбезопасности» нет, слов «первый отдел», слов «оборонные исследования»… Слова «переворот» там нет…
   Кира что-то хотела сказать, но только шевельнула губами. Сжала их, опустила глаза. Потом вскинула — и снова опустила. Потом снова вскинула. Какие у нее прекрасные глаза, в сотый раз подумал Симагин. Кира потянулась к нему через стол и, едва доставая кончиками пальцев до одного из блюд, с которого Симагин еще ничего не взял, подтолкнула его к Симагину.
   — Милый, любимый, — тихо сказала она, — ты курочку не доел.
   — Да, солнышко, — сказал Симагин жизнерадостно. Она вздрогнула. — Ты права, солнышко. Хватит мне болтать, пора и мужским делом заняться. Мяса съесть.
   — Вот это правильное решение! — воскликнула Кира. — Вы ешьте, а я вам вот что еще пока скажу. Я вас там нашла.
   — Где? — спросил Симагин, жуя.
   — В НИИЧАВО.
   — Ну да?! Небось Привалов?
   — Ничего подобного. Этого одноклеточного я бы нипочем кормить не стала. И никуда бы с собой не позвала. Сдался он мне. Знаете, вы кто? — Она улыбнулась, в то же время явно пытаясь вспомнить все в точности уж хотя бы на этот раз. — Саваоф Баалович Один, — старательно выговорила она. — Помните? Самый могучий из магов. Собственно, всемогущий — но только с условием, чтобы ни одно из его чудес не повредило ни единому живому существу во Вселенной. А такого чуда даже он представить не мог — и устранился. Вот уж точно, баба сердцем видит. Я это сразу про вас почувствовала — а теперь вы как сказали про кураторов, так все и подтвердили.
   Симагин, не торопясь, проглотил вкуснятину. Поразмыслил и, глядя девочке в лицо, заговорил:
   — Никто всемогущим условий не ставит.
   Любопытная девчонка сразу включилась в игру. Она думала, это игра.
   — Что же вам мешает, Саваоф Баалович?
   Симагин еще помолчал, потом усмехнулся немного неловко.
   — Кира, я вам страшную тайну открою. Никто ее не знает. Только я. А теперь будете знать еще и вы. Хотите?
   — Да! — завороженно выдохнула Кира.
   — Но только…
   — Да пусть хоть на кусочки режут! Ни слова никому!
   — Хорошо. Представьте себе, что вы видите тонущего человека. Вы хорошая, добрая и умелая. Вы его спасаете.
   — Раз плюнуть, — азартно согласилась Кира.
   — Приводите его домой, чтобы он отдохнул и обсох. Он соблазняется вашими драгоценностями и, когда вас нет, убивает ваших престарелых родителей, вашего малолетнего ребенка, тырит камушки и скрывается.
   — Сучонок какой!
   — Хорошо, пусть не сучонок. Пусть чуть сложнее. Просто он болен чумой. И сам еще не знает этого. Но уже заразен. Отдохнул, обсох, поел — и с благодарностями удалился, искреннейшим образом собираясь всю жизнь за вас Бога молить. И через неделю умер. Сам того не ведая, он заразил ваших родителей и вашего ребенка. Предвидеть это было невозможно никоим образам. Но то, что чуму принес он, вы впоследствии узнали. Вы добрая, сильная духом. И все-таки, поплакав ва могилке своего младенца, повспоминав, как тащили, надрываясь, незнакомца из потока, как радовались и гордились, что спасли его, вы надолго утратите всякий интерес к жизни, и к добрым делам в особенности. Не злоба, не подлость будут вами руководить, не корысть. К этому вы все равно не способны, вы хорошая. Но от дикой апатии вам не уйти. От желания скрыться от всех и ничего не делать. Вам просто руки не поднять, так больно и тошно. Мускулатура у вас прекрасная, отменная реакция, прекрасные легкие. Но вам рукой не пошевелить. Понимаете?
   Глаза Киры от ужаса стали совсем громадными.
   — Кажется, понимаю… — проговорила она.
   — Причем чем крепче ваша мускулатура, тем разительнее контраст между тем, что вы, абстрактно говоря, могли бы с ее помощью творить, и тем бессилием, которое возникло на самом деле. Понимаете?
   — Да, — она несколько раз кивнула. — Да, Андрей Андреевич, теперь понимаю.
   — Теперь представьте, что вы могучая волшебница. Добрая. Королева фей. Об этом, по-моему, ни в одной сказке не задумывались — ну, да на то они и сказки, чтобы не ставить таких ужасающе реальных проблем. В городе начался пожар. Пламя перекидывается от дома к дому, вот уже четверть огорода в огне… Вы не выдерживаете и гасите пожар.
   — Естественно.
   — Вот именно. Абсолютно естественно. Вы не в состоянии, просто физически не в состоянии видеть, как гибнут люди. Люди, которых вы считаете плохими — и люди, которых вы считаете хорошими. И люди, которым от роду пять месяцев, и пять лет, и пять дней… Не спасти их вы не можете. У вас и выбора-то нет. Но через годы и годы выясняется, что среди спасенных детей был Гитлер. Предвидеть это вы не могли никоим образом, несмотря на все свое могущество. Но потом вам не отделаться от чувства вины за все, что Гитлер натворил. Ведь вы его спасли. Вы спасли, кроме того, двести шестьдесят восемь человек. Вот какая вы замечательная. Но погубили вы, так вы чувствуете, пятьдесят миллионов. Каково будет вам дальше жить и творить добро?
   — Да я этого Гитлера придушу, как только выяснится, кто он такой!
   — Да? Хорошо. Это уже ваш сознательный, целенаправленный поступок. Его последствия — целиком на вашей совести. Фашизм в Германии не победил, не возникла эмиграция интеллектуалов из Европы. Война не началась. США остались мировым захолустьем, просторным, богатым, но замкнутым и квелым. Каким были в тридцать девятом году. Никакой атомной бомбы они не сделали. Ее сделал Сталин в пятьдесят первом. Рассказывать, что было дальше?
   — Нет, — тихо ответила Кира.
   Симагин перевел дыхание. Что-то я разошелся не в меру, подумал он. А работа не движется. И тут он ощутил мимолетный укол тревоги. Прислушался. Но все было спокойно: с Асей порядок, и самопросеивание идет своим чередом. Уже две молекулы найдено.