Страница:
Странствующий рыцарь - это, знаете ли, сестрица, такая штука! Только сейчас
его избили - не успеешь оглянуться, как он уже император. Нынче беднее и
несчастнее его нет никого на свете, а завтра он предложит своему оруженосцу
на выбор две, а то и три королевские короны.
- Почему же вы у такого доброго господина, как видно, даже графства - и
того не заслужили? - вмешалась хозяйка.
- Больно скоро захотели, - отвечал Санчо. - Мы всего только месяц ищем
приключений, и пока что ни одного стоящего приключения у нас не было. Бывает
ведь и так, что пойдешь за одним, а найдешь совсем другое. Но если только
мой господин, Дон Кихот, оправится от ран, то есть от ушибов, и я сам не
останусь на всю жизнь калекой, то даю вам слово, что я на самого знатного
испанского вельможу не захочу смотреть.
Дон Кихот весьма внимательно прислушивался к этой беседе, а затем,
сколько мог, приподнялся, взял хозяйку за руку и сказал:
- Поверьте, прелестная сеньора, вы должны быть счастливы, что приютили
у себя в замке такую особу, как я, ибо если я себя и не хвалю, то
единственно потому, что, как говорится, самовосхваление унижает, но мой
оруженосец расскажет вам обо мне. Я же скажу лишь, что услуга ваша никогда
не изгладится из моей памяти и что я буду вам благодарен до конца моих дней.
И когда бы, по воле всемогущих небес, законы любви еще не приобрели надо
мною такой неодолимой власти и очи жестокой красавицы, которой имя я
произношу сейчас мысленно, меня еще не поработили, то свободою моею
завладели бы очи этой прелестной девушки.
Хозяйка, ее дочь и добрая Мариторнес слушали странствующего рыцаря с
таким недоумением, как если бы он говорил по-гречески; одно лишь они уловили
- что он рассыпается в похвалах и изъявлениях преданности, и все же, не
привыкшие к подобным оборотам речи, они смотрели на него и дивились: они
принимали его за человека совсем из другого мира. Наконец, выразив на своем
трактирном языке благодарность нашему рыцарю за его учтивые речи, хозяйка с
дочерью удалились, астурийка же Мариторнес принялась лечить Санчо, который
нуждался в этом не меньше, чем его господин.
Погонщик и Мариторнес заранее уговорились весело провести эту ночь, и
она дала ему слово, что, когда постояльцы угомонятся, а хозяева заснут, она
придет сюда, дабы утолить его страсть и исполнить все, что только он от нее
ни потребует. А про эту славную девицу говорили, что такого рода обещания
она исполняла даже в тех случаях, когда они были даны ею в глухом лесу и
притом без свидетелей, ибо упомянутая девица весьма кичилась дворянским
своим происхождением {1}, каковое, по ее мнению, не могла унизить служба в
трактире, раз что довели ее до этого превратности судьбы и выпавшие на ее
долю несчастья.
У самого входа в это стойло, куда сквозь дырявую крышу заглядывали
звезды, находилось жесткое, узкое, жалкое и ненадежное ложе Дон Кихота, а
чуть подальше устроил себе ложе Санчо Панса, причем оно состояло лишь из
тростниковой циновки и из одеяла, на которое, видимо, больше пошло
свалявшейся пакли, нежели шерсти. За этими двумя ложами помещался погонщик,
соорудивший себе ложе, как уже было сказано, из седел и прочего убранства
двух лучших своих мулов, - всего же их у него было двенадцать, лоснящихся,
сытых и резвых, ибо он принадлежал к числу богатых аревальских погонщиков
{2}, как указывает автор этой истории, который хорошо знал нашего погонщика,
будто бы даже приходился ему родственником и оттого почел за нужное уделить
ему особое внимание. Вообще говоря, Сид Ахмед Бен-Инхали - повествователь
чрезвычайно любознательный и во всех отношениях добросовестный: это явствует
из того, что все, о чем мы здесь сообщаем, даже низменное и ничтожное, не
пожелал он обойти молчанием, и с него не худо бы взять пример историкам
солидным, чей слишком беглый и чересчур сжатый рассказ о событиях течет у
нас по усам, а в рот не попадает, и которые то ли по собственной
небрежности, то ли из коварных побуждений, то ли по своему невежеству
оставляют самую суть дела на дне чернильницы. Но да будут стократ
прославлены автор Табланта Рикамонтского и автор книги о подвигах графа
Томильяса: {3} до чего же обстоятельно они все описывают!
Итак, погонщик, навестив мулов и еще раз задав им корму, в ожидании
весьма исправной Мариторнес вытянулся на своих седлах. Санчо, облепленный
пластырями, также улегся, но из-за боли в боках долго не мог заснуть. Болели
бока и у Дон Кихота и он, точно заяц, лежал с открытыми глазами. На
постоялом дворе все затихло и погрузилось во мрак, только у входа горел
фонарь.
Глубокая тишина и неотвязная мысль о тех событиях, что встречаются на
каждой странице любой из книг, повинных в несчастье нашего рыцаря, навеяли
ему одну из самых странных и безумных грез, какие так, ни с того ни с сего,
кому-либо могли пригрезиться; а именно ему пригрезилось, что он прибыл в
некий славный замок, - как известно, постоялые дворы, где ему приходилось
останавливаться, он неизменно принимал за замки, - и что дочь хозяина, то
бить владельца замка, которую он якобы сумел очаровать, влюбилась в него и
обещала нынче ночью, тайком от родителей, провести с ним часок-другой; но,
приняв всю эту нелепицу, им же самим придуманную, за нечто непреложное и
бесспорное, он тотчас приуныл и, представив себе, какому тяжкому испытанию
должно подвергнуться его целомудрие, мысленно дал себе слово не изменить
своей госпоже Дульсинее Тобосской, хотя бы перед ним предстала сама королева
Джиневра со своею придворною дамою Кинтаньоной.
Итак, он все еще думал об этой чепухе, а между тем настал роковой для
него час, - час, когда должна была прийти астурийка, и точно: босая, в одной
сорочке и в сетке из грубой нитки на голове явилась она на свидание к
погонщику и неслышной и легкой стопою вошла в помещение, где трое
постояльцев расположились на ночлег; но как скоро приблизилась она к двери,
Дон Кихот, заслышав ее шаги, сел на постели и, невзирая на пластыри и боль в
боках, раскрыл объятия, дабы заключить в них прелестную деву. Астурийка,
безмолвная и настороженная, вытянув руки, пробиралась к своему милому и
вдруг наткнулась на руки Дон Кихота, - тот схватил ее, онемевшую от ужаса,
за кисть, притянул к себе и усадил на кровать. Дотронувшись же до ее
сорочки, сшитой из мешковины, он вообразил, что это дивный тончайший шелк.
На руках у нее висели стеклянные четки, но ему почудилось, что это
драгоценный восточный жемчуг. Волосы ее, отчасти напоминавшие конскую гриву,
он уподобил нитям чистейшего арабского золота, коего блеск затмевает свет
солнца. Пахло от нее, по всей вероятности, прокисшим салатом, а ему
казалось, что от нее исходит неясное благоухание. Словом, в его
представлении образ астурийки слился с образом некоей принцессы, о которой
он читал в романах, что, не в силах долее сдерживать свои чувства, она в
вышеописанном наряде явилась на свидание к тяжело раненному рыцарю. И до
того был слеп наш идальго, что ни его собственное осязание, ни запах,
исходивший от этой очаровательной девицы, а равно и все прочие ее свойства,
способные вызвать тошноту у всех, кроме погонщика, не могли его разуверить,
- напротив, ему казалось, будто он держит в объятиях богиню красоты.
И не разжимая рук, он тихим и ласковым голосом заговорил:
- О, если б я был в силах отплатить вам, прелестная и благородная
сеньора, за великую милость, какую вы мне явили, дозволив созерцать дивную
красоту вашу! Однако ж судьбе, неустанно преследующей добрых людей, угодно
было, чтобы я, истерзанный и разбитый, возлег на это ложе и чтобы я при всем
желании не мог исполнить ваше желание. Кроме этого препятствия существует и
другое, совершенно непреодолимое, а именно моя клятва в верности
несравненной Дульсинее Тобосской, единственной владычице сокровеннейших моих
помыслов. Так вот, если бы между вами и мною не стояли эти преграды, то я,
конечно, не ударил бы в грязь лицом и не упустил благоприятного случая,
дарованного мне вашею безграничною добротой.
Мариторнес изнывала в объятиях нашего рыцаря и обливалась потом; не
слушая и не понимая его речей, она молча пыталась высвободиться. Между тем
бравый погонщик, которому не давали спать нечистые желания и который учуял
свою возлюбленную, как скоро она шагнула за порог, внимательно прислушивался
к тому, что ей говорил Дон Кихот; наконец, мучимый ревнивою мыслью, что
астурийка изменяет ему с другим, он приблизился к ложу Дон Кихота и, силясь
понять, куда тот клонит, остановился послушать невразумительные его речи; но
когда он увидел, что девица хочет вырваться, а Дон Кихот ее не пускает, то
это ему не понравилось, - он размахнулся, что было мочи ударил влюбленного
рыцаря по его узкой скуле и разбил ему рот в кровь; не удовольствовавшись
этим, погонщик подмял его под себя, а затем даже не рысью, а галопом
промчался по всем его ребрам. Вслед за тем ложе Дон Кихота, и без того не
весьма прочное, воздвигнутое на довольно шатких основаниях, не вынеся
добавочного груза, каковым явился для него погонщик, незамедлительно
рухнуло, причем вызванный его падением отчаянный грохот разбудил хозяина, и
тот сейчас же смекнул, что это проказы Мариторнес, ибо на его зов она не
откликалась. Желая удостовериться, насколько основательно его подозрение, он
встал, зажег светильник и потел в ту сторону, где, по-видимому, происходило
побоище. Служанка, растерявшись и струхнув не на шутку при виде
рассвирепевшего хозяина, забралась на кровать к спящему Санчо Пансе и
свернулась клубком. Хозяин ворвался с криком:
- Эй, девка, ты где? Бьюсь об заклад, что все это твои штучки.
В это время проснулся Санчо; почувствовав, что кто-то всей тяжестью на
него навалился, и решив, что это дурной сон, он стал яростно работать
кулаками, причем львиная доля щедро раздаваемых им колотушек досталась
Мариторнес, - Мариторнес же, забыв от боли всякий стыд, дала ему сдачи
столько, что у него сразу прошел весь сон; и вот, чувствуя, что кто-то его
тузит, а кто - неизвестно, он, сколько мог, приподнялся и сцепился с
Мариторнес, и тут у них началась самая ожесточенная и самая уморительная
схватка, какую только можно себе представить. Погонщик же, увидев при свете
хозяйского фитилька, что его даме приходится туго, бросил Дон Кихота и
поспешил к ней на подмогу. Его примеру последовал и хозяин, но с другой
целью:будучи совершенно уверен, что единственною виновницею всего шума
является Мариторнес, он вознамерился ее проучить. А дальше пошло совсем как
в сказке: "кошка на мышку, мышка на кошку", - погонщик ринулся на Санчо,
Санчо на служанку, служанка на него, хозяин на служанку, и все при этом без
устали молотили кулаками. К довершению всего у хозяина погас светильник, и,
очутившись впотьмах, бойцы принялись колошматить друг друга наугад и уже без
всякой пощады, так что где только прошелся чей-нибудь кулак - там не
оставалось живого места.
На этом самом постоялом дворе случилось ночевать стражнику из старого
толедского Святого братства. И тот, услыхав необычайный шум битвы, схватил
вещественные знаки своего достоинства, как-то: полужезл и жестяную коробку с
бумагами, и, ощупью пробравшись в чулан, крикнул:
- Именем правосудия, остановитесь! Остановитесь, именем Святого
братства!
Прежде всего стражник наткнулся на избитого и впавшего в беспамятство
Дон Кихота, распростертого на своем рухнувшем ложе, и, нащупав его бороду и
зажав ее в кулак, несколько раз крикнул: "На помощь правосудию!" Но, видя,
что тот, кого он схватил, не двигается и не шевелится, подумал, что это
убитый, а что все остальные - убийцы, и, как скоро мелькнуло у него это
подозрение, он еще громче крикнул:
- Заприте ворота! Не выпускайте отсюда никого - здесь человека убили!
Крик этот перепугал дерущихся, и каждый невольно замер на том месте,
где его застал голос стражника. Затем хозяин возвратился к себе, погонщик к
своим седлам, служанка в свою каморку, - одни лишь горемычные Дон Кихот и
Санчо не могли сдвинуться с места. Тут стражник разжал кулак и, выпустив
бороду Дон Кихота, пошел искать огня, дабы изловить и задержать
преступников; однако ж поиски его оказались тщетными, оттого что хозяин,
проходя к себе в комнату, нарочно погасил фонарь, - тогда стражник направил
свои стопы к очагу и, потратив немало времени и немало труда, зажег наконец
второй светильник.
1 ...кичилась дворянским своим происхождением... - Мариторнес была
родом из Астурии, области, не завоеванной маврами. Уроженцы Астурии,
независимо от сословной принадлежности, считали себя потомками вестготов, а
потому дворянами. Племя вестготов в V в. завоевало Испанию.
2 Аревальские погонщики. - Аревало - селение в Кастилии.
3 Граф Томильяс - один из второстепенных персонажей рыцарского романа
"История Энрике, сына Оливы, царя иерусалимского и императора
константинопольского" (1498).
в коей описываются новые неисчислимые бедствия, ожидавшие мужественного
Дон Кихота и его верного оруженосца Санчо Пансу на постоялом, дворе, который
наш рыцарь, на свое несчастье, принял за некий замок
Тем временем Дон Кихот очнулся и точно таким же голосом, каким он звал
своего оруженосца, лежа в долине дубинок, стал взывать к нему и теперь:
- Друг Санчо, ты спишь? Ты спишь, друг Санчо?
- Как же, заснешь тут, прах меня возьми, - полный досады и печали,
отвечал Санчо, - когда нынче ночью словно все черти на меня насели!
- У тебя есть все основания думать так, - заметил Дон Кихот, - потому
что или я ничего не понимаю, или это очарованный замок. Надобно тебе
знать... Нет, прежде ты должен поклясться, что и после моей смерти будешь
хранить в тайне все, что я сейчас скажу.
- Клянусь, - сказал Санчо.
- Я потому требую от тебя клятвы, что мне дорога честь каждого
человека, - пояснил Дон Кихот.
- Да ведь я уж поклялся в том, что буду молчать и после вашей кончины,
- возразил Санчо, - но дай-то бог, чтобы я проговорился завтра же!
- Верно, я причинил тебе зло, если ты желаешь мне столь скорой смерти?
- спросил Дон Кихот.
- Вы тут ни при чем, - возразил Санчо. - Просто-напросто не любитель я
что бы то ни было долго хранить в себе: хранишь-хранишь, глядь, а оно уже и
прогоркло - вот я чего боюсь.
- Как бы то ни было, порукой мне твоя преданность и твое благородство,
- сказал Дон Кихот. - Итак, знай же, что сегодня ночью со мной случилось
одно из самых удивительных происшествий, какими я могу похвалиться. Коротко
говоря, да будет тебе известно, что ко мне только что приходила дочь
владельца этого замка, такая очаровательная и такая изящная девушка, какой
на всем свете не сыщешь. Кто возьмется описать ее наряд? Остроту ее ума? Ее
скрытые прелести, которые я, будучи верен госпоже моей Дульсинее Тобосской,
принужден оставить в покое и обойти молчанием? Одно могу сказать; то ли небо
позавидовало блаженству, которое счастливый случай послал мне, а быть может,
- даже наверное, - как я уже сказал, мы находимся в очарованном замке,
только в то время, как мы в самых нежных выражениях изъяснялись друг другу в
любви, невидимая и неизвестно откуда взявшаяся рука некоего чудовищного
великана с такой силой ударила меня по челюсти, что у меня все еще полон рот
крови, а затем так меня избила, что я сейчас чувствую себя хуже, чем вчера,
после того как погонщики нанесли нам памятное тебе оскорбление из-за
нескромности Росинантовой. Это наводит меня на мысль, что сокровище красоты
этой девушки охраняет какой-нибудь заколдованный мавр и что предназначено
оно не мне.
- И не мне, - подхватил Санчо, - меня четыреста с лишним мавров
колотили, да так, что после этого дубины погонщиков показались мне пирожками
и пряниками. Но скажите мне, сеньор, можно ли назвать этот случай счастливым
и редким, коли мы оба не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой? Вашей
милости еще повезло: у вас хоть была в руках несравненная красавица, о чем
вы мне только что рассказали. Ну, а я? Я получил столько тумаков, сколько,
надеюсь, не получу теперь до самой смерти. Видно, уж я таким несчастным
уродился: ведь я не странствующий рыцарь и, надеюсь, никогда им не буду, а
почти все шишки валятся на меня!
- Значит, тебя тоже отколотили? - спросил Дон Кихот.
- А разве я вам про это не говорил, нелегкая побери всю мою родню? - в
свою очередь, спросил Санчо.
- Не кручинься, друг мой, - молвил Дон Кихот. - Сейчас я приготовлю
драгоценный бальзам, и мы с тобой выздоровеем в мгновение ока.
В это самое время стражник, коему удалось наконец зажечь светильник,
явился взглянуть на мнимого мертвеца; шел он в одной сорочке, с платком на
голове, держа в руках светильник, и при этом с такой злющей рожей, что Санчо
невольно спросил своего господина:
- Сеньор! А это часом не заколдованный мавр, - ну, как он собирается
нас доконать?
- Не может быть, чтобы мавр, - отвечал Дон Кихот, - очарованных видеть
нельзя.
- Видеть-то, может, и нельзя, а чувствовать можно, - возразил Санчо. -
Об этом вам могут рассказать мои бока.
- Да и мои также, - признался Дон Кихот. - Однако это еще не дает
повода думать, что человек, коего мы видим перед собой, - заколдованный
мавр.
Стражник подошел ближе и, видя, что они мирно беседуют, замер от
удивления. Должно заметить, что Дон Кихот все еще лежал на спине: избитый до
полусмерти и облепленный пластырями, он не в силах был пошевелиться. Наконец
стражник приблизился к нему и сказал:
- Ну как дела, горемыка?
- Нельзя ли повежливее? - заметил Дон Кихот. - Или, быть может, местные
обычаи таковы, что всякий болван имеет право так разговаривать со
странствующими рыцарями?
Эти столь непочтительные выражения, исходившие из уст человека, у
которого был такой жалкий вид, привели стражника в бешенство: запустив в Дон
Кихота светильником со всем его содержимым, он угодил ему прямо в голову и
чуть не раскроил череп, а затем, воспользовавшись темнотой, поспешил
удалиться.
- Сомнений нет, сеньор, - сказал Санчо Панса, - это заколдованный мавр,
и сокровище свое, должно полагать, он бережет для других, а для нас с вами
приберегает одни лишь тумаки, а то и светильником засветит.
- Твоя правда, - заметил Дон Кихот, - однако ж обращать внимание на
всякие такие чародейства нам не следует, и не следует гневаться и выходить
из себя: ведь это все призраки и невидимки, - следственно, мстить некому,
как бы мы этого ни желали. Вставай-ка лучше, Санчо, если только это тебе
нетрудно, да сходи к коменданту крепости и постарайся достать у него немного
масла, вина, соли и розмарину, чтобы я мог приготовить целебный бальзам:
сказать по совести, он мне теперь совершенно необходим, ибо рана, которую
нанес мне этот призрак, сильно кровоточит.
Санчо, превозмогая изрядную боль в костях, поднялся со своего ложа и
стал ощупью пробираться к хозяину; наткнувшись на стражника, который в это
время подслушивал и силился уяснить себе, куда клонит его недруг, он сказал:
- Кто бы вы ни были, сеньор, сделайте нам такую милость и одолжение,
дайте немного розмарину, масла, соли и вина, - все это требуется для лечения
одного из лучших странствующих рыцарей, какие только есть на свете, каковой
рыцарь лежит сейчас на кровати, раненный заколдованным мавром, который
пребывает на вашем постоялом дворе.
Послушав такие речи, стражник заключил, что у этого человека зашел ум
за разум; но как начало уже светать, то он отворил дверь и, окликнув
хозяина, передал ему просьбу этого чудака. Хозяин наделил Санчо всем, что
только ему требовалось, и тот отнес это Дон Кихоту. Дон Кихот же, обхватив
руками голову, стонал от боли, хотя отделался он всего лишь двумя
основательными шишками, и по лицу у него струился пот, а вовсе не кровь ибо
от пережитых тревог и волнений его и в самом деле прошибла испарина.
Все же он взял снадобья, смешал их, затем стал подогревать эту смесь и
снял ее с огня лишь тогда, когда ему показалось, что бальзам готов. Затем он
попросил склянку, чтобы перелить в нее бальзам, но на всем постоялом дворе
не нашлось ни одной склянки; тогда он решился употребить для этой цели
жестянку из-под оливкового масла, каковую хозяин и предоставил ему в
безвозмездное пользование, после чего Дон Кихот, при каждом слове творя
крестное знамение и как бы благословляя жестянку, прочитал над нею более
восьмидесяти раз "Pater noster" и приблизительно столько же раз "Ave Maria",
"Salve" и "Credo", при каковой церемонии присутствовали Санчо, хозяин и
стражник, - погонщик же как ни в чем не бывало возился в это время со своими
мулами. По совершении обряда Дон Кихот, пожелав сей же час испытать на себе
целебные свойства этого драгоценного бальзама, выпил почти все, что не вошло
в жестянку и оставалось в чугунке, в котором это зелье варилось, то есть
приблизительно с поласумбры, но стоило ему хлебнуть из чугунка - и его тут
же начало рвать, да так, что в желудке у него буквально ничего не осталось;
и от истомы и от натуги у него выступила обильная испарина, вследствие чего
он попросил укрыть его и оставить одного. Просьба его была исполнена, и он
проспал более трех часов, а когда проснулся, то ощутил во всем теле
необычайную легкость, да и боль в костях почти не давала себя знать, так что
он почувствовал себя соврешенно здоровым и проникся убеждением, что ему и в
самом деле удалось приготовить бальзам Фьерабраса и что с этим снадобьем ему
уже нечего бояться любых, даже самых опасных, битв, столкновений и схваток.
Чудесное исцеление Дон Кихота поразило его оруженосца, и он попросил
позволения осушить чугунок, а там еще оставалось изрядное количество
бальзама. Дон Кихот изъявил согласие, тогда Санчо, обеими руками придерживая
чугунок, с горячей верой и превеликой охотой припал к нему и влил в себя
немногим меньше своего господина. Но желудок у бедняги Санчо оказался не
столь нежным, как у Дон Кихота: прежде чем его вырвало, приступы и позывы,
испарина и головокружение довели его до такого состояния, что он уже
нисколько не сомневался, что пришел его последний час; измученный и
удрученный, он проклинал самый бальзам и того злодея, который попотчевал его
этим бальзамом. Видя, как он страдает, Дон Кихот сказал:
- Я полагаю, Санчо, что тебе стало худо оттого, что ты не посвящен в
рыцари, а я совершенно уверен, что эта жидкость не приносит пользы тем, кто
не вступил в рыцарский орден.
- Если ваша милость про это знала, то почему же, будь неладен я сам и
вся моя родня, вы позволили мне его попробовать?
Но тут напиток наконец подействовал, и бедный оруженосец столь
стремительно стал опорожняться через оба отверстия, что тростниковая
циновка, на которую он повалился, и даже одеяло из пакли, которым он
укрывался, пришли в совершенную негодность. Его выворачивало наизнанку, он
обливался потом, бился в судорогах, так что не только он сам, но и все здесь
присутствовавшие решили, что он при смерти. Эта буря и эта невзгода длились
около двух часов, по истечении которых нашему оруженосцу легче не стало, - в
противоположность своему господину, он чувствовал себя таким разбитым и
пришибленным, что не мог стоять на ногах; между тем Дон Кихот, как известно,
поздоровел и приободрился, и теперь он горел желанием отправиться на поиски
приключений, ибо ему казалось, что задержаться в пути - значит лишить
человеческий род и всех, кто в нем, Дон Кихоте, нуждается, защиты и
покровительства; к тому же он твердо верил в чудотворную силу своего
бальзама. Того ради, влекомый этим желанием, он собственноручно оседлал и
навьючил обоих верховых животных, помог своему оруженосцу одеться и подсадил
его на осла. Затем сел на Росинанта и, отъехав в самый конец двора,
прихватил стоявшее там копьецо, которое отныне долженствовало заменять ему
копье.
Обитатели постоялого двора, человек двадцать, если не больше, - словом,
все, сколько их ни было, смотрели на него, в том числе и хозяйская дочь; он
тоже не сводил с нее глаз и по временам так тяжело вздыхал, что казалось,
будто вздохи эти вырываются из глубины его души, но все были уверены, что он
стонет от боли в боках, - по крайней мере, те, что вчера вечером
присутствовали при том, как ему ставили пластыри.
Когда же рыцарь и оруженосец подъехали к крыльцу, Дон Кихот, обратясь к
хозяину, спокойно и важно молвил:
- Благодеяния, которые вы, сеньор алькайд, в этом замке мне оказали,
столь велики и многообразны, что я чувствую себя перед вами в долгу и век
этого не забуду. В благодарность я желал бы отомстить за вас какому-нибудь
гордецу, который вас чем-либо обидел, ибо знайте, что моя прямая обязанность
в том именно и состоит, чтобы помогать беззащитным, мстить за обиженных и
карать вероломных. Поройтесь в памяти, и если с вами что-нибудь подобное
случилось, то вы смело можете обратиться ко мне: клянусь рыцарским орденом,
к коему я принадлежу, что вы будете удовлетворены и вознаграждены согласно
вашему желанию.
Хозяин ответил ему столь же невозмутимо:
- Сеньор кавальеро! Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы ваша милость
мстила моим обидчикам, я и сам в случае чего сумею им отомстить. Я хочу
одного - чтобы ваша милость уплатила мне за ночлег на моем постоялом дворе,
то есть за солому и овес для скотины, а также за ужин и за две постели.
- Как, разве это постоялый двор? - спросил Дон Кихот.
- И притом весьма почтенный, - отвечал хозяин.
- Значит, я до сего времени заблуждался, - сказал Дон Кихот. -
его избили - не успеешь оглянуться, как он уже император. Нынче беднее и
несчастнее его нет никого на свете, а завтра он предложит своему оруженосцу
на выбор две, а то и три королевские короны.
- Почему же вы у такого доброго господина, как видно, даже графства - и
того не заслужили? - вмешалась хозяйка.
- Больно скоро захотели, - отвечал Санчо. - Мы всего только месяц ищем
приключений, и пока что ни одного стоящего приключения у нас не было. Бывает
ведь и так, что пойдешь за одним, а найдешь совсем другое. Но если только
мой господин, Дон Кихот, оправится от ран, то есть от ушибов, и я сам не
останусь на всю жизнь калекой, то даю вам слово, что я на самого знатного
испанского вельможу не захочу смотреть.
Дон Кихот весьма внимательно прислушивался к этой беседе, а затем,
сколько мог, приподнялся, взял хозяйку за руку и сказал:
- Поверьте, прелестная сеньора, вы должны быть счастливы, что приютили
у себя в замке такую особу, как я, ибо если я себя и не хвалю, то
единственно потому, что, как говорится, самовосхваление унижает, но мой
оруженосец расскажет вам обо мне. Я же скажу лишь, что услуга ваша никогда
не изгладится из моей памяти и что я буду вам благодарен до конца моих дней.
И когда бы, по воле всемогущих небес, законы любви еще не приобрели надо
мною такой неодолимой власти и очи жестокой красавицы, которой имя я
произношу сейчас мысленно, меня еще не поработили, то свободою моею
завладели бы очи этой прелестной девушки.
Хозяйка, ее дочь и добрая Мариторнес слушали странствующего рыцаря с
таким недоумением, как если бы он говорил по-гречески; одно лишь они уловили
- что он рассыпается в похвалах и изъявлениях преданности, и все же, не
привыкшие к подобным оборотам речи, они смотрели на него и дивились: они
принимали его за человека совсем из другого мира. Наконец, выразив на своем
трактирном языке благодарность нашему рыцарю за его учтивые речи, хозяйка с
дочерью удалились, астурийка же Мариторнес принялась лечить Санчо, который
нуждался в этом не меньше, чем его господин.
Погонщик и Мариторнес заранее уговорились весело провести эту ночь, и
она дала ему слово, что, когда постояльцы угомонятся, а хозяева заснут, она
придет сюда, дабы утолить его страсть и исполнить все, что только он от нее
ни потребует. А про эту славную девицу говорили, что такого рода обещания
она исполняла даже в тех случаях, когда они были даны ею в глухом лесу и
притом без свидетелей, ибо упомянутая девица весьма кичилась дворянским
своим происхождением {1}, каковое, по ее мнению, не могла унизить служба в
трактире, раз что довели ее до этого превратности судьбы и выпавшие на ее
долю несчастья.
У самого входа в это стойло, куда сквозь дырявую крышу заглядывали
звезды, находилось жесткое, узкое, жалкое и ненадежное ложе Дон Кихота, а
чуть подальше устроил себе ложе Санчо Панса, причем оно состояло лишь из
тростниковой циновки и из одеяла, на которое, видимо, больше пошло
свалявшейся пакли, нежели шерсти. За этими двумя ложами помещался погонщик,
соорудивший себе ложе, как уже было сказано, из седел и прочего убранства
двух лучших своих мулов, - всего же их у него было двенадцать, лоснящихся,
сытых и резвых, ибо он принадлежал к числу богатых аревальских погонщиков
{2}, как указывает автор этой истории, который хорошо знал нашего погонщика,
будто бы даже приходился ему родственником и оттого почел за нужное уделить
ему особое внимание. Вообще говоря, Сид Ахмед Бен-Инхали - повествователь
чрезвычайно любознательный и во всех отношениях добросовестный: это явствует
из того, что все, о чем мы здесь сообщаем, даже низменное и ничтожное, не
пожелал он обойти молчанием, и с него не худо бы взять пример историкам
солидным, чей слишком беглый и чересчур сжатый рассказ о событиях течет у
нас по усам, а в рот не попадает, и которые то ли по собственной
небрежности, то ли из коварных побуждений, то ли по своему невежеству
оставляют самую суть дела на дне чернильницы. Но да будут стократ
прославлены автор Табланта Рикамонтского и автор книги о подвигах графа
Томильяса: {3} до чего же обстоятельно они все описывают!
Итак, погонщик, навестив мулов и еще раз задав им корму, в ожидании
весьма исправной Мариторнес вытянулся на своих седлах. Санчо, облепленный
пластырями, также улегся, но из-за боли в боках долго не мог заснуть. Болели
бока и у Дон Кихота и он, точно заяц, лежал с открытыми глазами. На
постоялом дворе все затихло и погрузилось во мрак, только у входа горел
фонарь.
Глубокая тишина и неотвязная мысль о тех событиях, что встречаются на
каждой странице любой из книг, повинных в несчастье нашего рыцаря, навеяли
ему одну из самых странных и безумных грез, какие так, ни с того ни с сего,
кому-либо могли пригрезиться; а именно ему пригрезилось, что он прибыл в
некий славный замок, - как известно, постоялые дворы, где ему приходилось
останавливаться, он неизменно принимал за замки, - и что дочь хозяина, то
бить владельца замка, которую он якобы сумел очаровать, влюбилась в него и
обещала нынче ночью, тайком от родителей, провести с ним часок-другой; но,
приняв всю эту нелепицу, им же самим придуманную, за нечто непреложное и
бесспорное, он тотчас приуныл и, представив себе, какому тяжкому испытанию
должно подвергнуться его целомудрие, мысленно дал себе слово не изменить
своей госпоже Дульсинее Тобосской, хотя бы перед ним предстала сама королева
Джиневра со своею придворною дамою Кинтаньоной.
Итак, он все еще думал об этой чепухе, а между тем настал роковой для
него час, - час, когда должна была прийти астурийка, и точно: босая, в одной
сорочке и в сетке из грубой нитки на голове явилась она на свидание к
погонщику и неслышной и легкой стопою вошла в помещение, где трое
постояльцев расположились на ночлег; но как скоро приблизилась она к двери,
Дон Кихот, заслышав ее шаги, сел на постели и, невзирая на пластыри и боль в
боках, раскрыл объятия, дабы заключить в них прелестную деву. Астурийка,
безмолвная и настороженная, вытянув руки, пробиралась к своему милому и
вдруг наткнулась на руки Дон Кихота, - тот схватил ее, онемевшую от ужаса,
за кисть, притянул к себе и усадил на кровать. Дотронувшись же до ее
сорочки, сшитой из мешковины, он вообразил, что это дивный тончайший шелк.
На руках у нее висели стеклянные четки, но ему почудилось, что это
драгоценный восточный жемчуг. Волосы ее, отчасти напоминавшие конскую гриву,
он уподобил нитям чистейшего арабского золота, коего блеск затмевает свет
солнца. Пахло от нее, по всей вероятности, прокисшим салатом, а ему
казалось, что от нее исходит неясное благоухание. Словом, в его
представлении образ астурийки слился с образом некоей принцессы, о которой
он читал в романах, что, не в силах долее сдерживать свои чувства, она в
вышеописанном наряде явилась на свидание к тяжело раненному рыцарю. И до
того был слеп наш идальго, что ни его собственное осязание, ни запах,
исходивший от этой очаровательной девицы, а равно и все прочие ее свойства,
способные вызвать тошноту у всех, кроме погонщика, не могли его разуверить,
- напротив, ему казалось, будто он держит в объятиях богиню красоты.
И не разжимая рук, он тихим и ласковым голосом заговорил:
- О, если б я был в силах отплатить вам, прелестная и благородная
сеньора, за великую милость, какую вы мне явили, дозволив созерцать дивную
красоту вашу! Однако ж судьбе, неустанно преследующей добрых людей, угодно
было, чтобы я, истерзанный и разбитый, возлег на это ложе и чтобы я при всем
желании не мог исполнить ваше желание. Кроме этого препятствия существует и
другое, совершенно непреодолимое, а именно моя клятва в верности
несравненной Дульсинее Тобосской, единственной владычице сокровеннейших моих
помыслов. Так вот, если бы между вами и мною не стояли эти преграды, то я,
конечно, не ударил бы в грязь лицом и не упустил благоприятного случая,
дарованного мне вашею безграничною добротой.
Мариторнес изнывала в объятиях нашего рыцаря и обливалась потом; не
слушая и не понимая его речей, она молча пыталась высвободиться. Между тем
бравый погонщик, которому не давали спать нечистые желания и который учуял
свою возлюбленную, как скоро она шагнула за порог, внимательно прислушивался
к тому, что ей говорил Дон Кихот; наконец, мучимый ревнивою мыслью, что
астурийка изменяет ему с другим, он приблизился к ложу Дон Кихота и, силясь
понять, куда тот клонит, остановился послушать невразумительные его речи; но
когда он увидел, что девица хочет вырваться, а Дон Кихот ее не пускает, то
это ему не понравилось, - он размахнулся, что было мочи ударил влюбленного
рыцаря по его узкой скуле и разбил ему рот в кровь; не удовольствовавшись
этим, погонщик подмял его под себя, а затем даже не рысью, а галопом
промчался по всем его ребрам. Вслед за тем ложе Дон Кихота, и без того не
весьма прочное, воздвигнутое на довольно шатких основаниях, не вынеся
добавочного груза, каковым явился для него погонщик, незамедлительно
рухнуло, причем вызванный его падением отчаянный грохот разбудил хозяина, и
тот сейчас же смекнул, что это проказы Мариторнес, ибо на его зов она не
откликалась. Желая удостовериться, насколько основательно его подозрение, он
встал, зажег светильник и потел в ту сторону, где, по-видимому, происходило
побоище. Служанка, растерявшись и струхнув не на шутку при виде
рассвирепевшего хозяина, забралась на кровать к спящему Санчо Пансе и
свернулась клубком. Хозяин ворвался с криком:
- Эй, девка, ты где? Бьюсь об заклад, что все это твои штучки.
В это время проснулся Санчо; почувствовав, что кто-то всей тяжестью на
него навалился, и решив, что это дурной сон, он стал яростно работать
кулаками, причем львиная доля щедро раздаваемых им колотушек досталась
Мариторнес, - Мариторнес же, забыв от боли всякий стыд, дала ему сдачи
столько, что у него сразу прошел весь сон; и вот, чувствуя, что кто-то его
тузит, а кто - неизвестно, он, сколько мог, приподнялся и сцепился с
Мариторнес, и тут у них началась самая ожесточенная и самая уморительная
схватка, какую только можно себе представить. Погонщик же, увидев при свете
хозяйского фитилька, что его даме приходится туго, бросил Дон Кихота и
поспешил к ней на подмогу. Его примеру последовал и хозяин, но с другой
целью:будучи совершенно уверен, что единственною виновницею всего шума
является Мариторнес, он вознамерился ее проучить. А дальше пошло совсем как
в сказке: "кошка на мышку, мышка на кошку", - погонщик ринулся на Санчо,
Санчо на служанку, служанка на него, хозяин на служанку, и все при этом без
устали молотили кулаками. К довершению всего у хозяина погас светильник, и,
очутившись впотьмах, бойцы принялись колошматить друг друга наугад и уже без
всякой пощады, так что где только прошелся чей-нибудь кулак - там не
оставалось живого места.
На этом самом постоялом дворе случилось ночевать стражнику из старого
толедского Святого братства. И тот, услыхав необычайный шум битвы, схватил
вещественные знаки своего достоинства, как-то: полужезл и жестяную коробку с
бумагами, и, ощупью пробравшись в чулан, крикнул:
- Именем правосудия, остановитесь! Остановитесь, именем Святого
братства!
Прежде всего стражник наткнулся на избитого и впавшего в беспамятство
Дон Кихота, распростертого на своем рухнувшем ложе, и, нащупав его бороду и
зажав ее в кулак, несколько раз крикнул: "На помощь правосудию!" Но, видя,
что тот, кого он схватил, не двигается и не шевелится, подумал, что это
убитый, а что все остальные - убийцы, и, как скоро мелькнуло у него это
подозрение, он еще громче крикнул:
- Заприте ворота! Не выпускайте отсюда никого - здесь человека убили!
Крик этот перепугал дерущихся, и каждый невольно замер на том месте,
где его застал голос стражника. Затем хозяин возвратился к себе, погонщик к
своим седлам, служанка в свою каморку, - одни лишь горемычные Дон Кихот и
Санчо не могли сдвинуться с места. Тут стражник разжал кулак и, выпустив
бороду Дон Кихота, пошел искать огня, дабы изловить и задержать
преступников; однако ж поиски его оказались тщетными, оттого что хозяин,
проходя к себе в комнату, нарочно погасил фонарь, - тогда стражник направил
свои стопы к очагу и, потратив немало времени и немало труда, зажег наконец
второй светильник.
1 ...кичилась дворянским своим происхождением... - Мариторнес была
родом из Астурии, области, не завоеванной маврами. Уроженцы Астурии,
независимо от сословной принадлежности, считали себя потомками вестготов, а
потому дворянами. Племя вестготов в V в. завоевало Испанию.
2 Аревальские погонщики. - Аревало - селение в Кастилии.
3 Граф Томильяс - один из второстепенных персонажей рыцарского романа
"История Энрике, сына Оливы, царя иерусалимского и императора
константинопольского" (1498).
в коей описываются новые неисчислимые бедствия, ожидавшие мужественного
Дон Кихота и его верного оруженосца Санчо Пансу на постоялом, дворе, который
наш рыцарь, на свое несчастье, принял за некий замок
Тем временем Дон Кихот очнулся и точно таким же голосом, каким он звал
своего оруженосца, лежа в долине дубинок, стал взывать к нему и теперь:
- Друг Санчо, ты спишь? Ты спишь, друг Санчо?
- Как же, заснешь тут, прах меня возьми, - полный досады и печали,
отвечал Санчо, - когда нынче ночью словно все черти на меня насели!
- У тебя есть все основания думать так, - заметил Дон Кихот, - потому
что или я ничего не понимаю, или это очарованный замок. Надобно тебе
знать... Нет, прежде ты должен поклясться, что и после моей смерти будешь
хранить в тайне все, что я сейчас скажу.
- Клянусь, - сказал Санчо.
- Я потому требую от тебя клятвы, что мне дорога честь каждого
человека, - пояснил Дон Кихот.
- Да ведь я уж поклялся в том, что буду молчать и после вашей кончины,
- возразил Санчо, - но дай-то бог, чтобы я проговорился завтра же!
- Верно, я причинил тебе зло, если ты желаешь мне столь скорой смерти?
- спросил Дон Кихот.
- Вы тут ни при чем, - возразил Санчо. - Просто-напросто не любитель я
что бы то ни было долго хранить в себе: хранишь-хранишь, глядь, а оно уже и
прогоркло - вот я чего боюсь.
- Как бы то ни было, порукой мне твоя преданность и твое благородство,
- сказал Дон Кихот. - Итак, знай же, что сегодня ночью со мной случилось
одно из самых удивительных происшествий, какими я могу похвалиться. Коротко
говоря, да будет тебе известно, что ко мне только что приходила дочь
владельца этого замка, такая очаровательная и такая изящная девушка, какой
на всем свете не сыщешь. Кто возьмется описать ее наряд? Остроту ее ума? Ее
скрытые прелести, которые я, будучи верен госпоже моей Дульсинее Тобосской,
принужден оставить в покое и обойти молчанием? Одно могу сказать; то ли небо
позавидовало блаженству, которое счастливый случай послал мне, а быть может,
- даже наверное, - как я уже сказал, мы находимся в очарованном замке,
только в то время, как мы в самых нежных выражениях изъяснялись друг другу в
любви, невидимая и неизвестно откуда взявшаяся рука некоего чудовищного
великана с такой силой ударила меня по челюсти, что у меня все еще полон рот
крови, а затем так меня избила, что я сейчас чувствую себя хуже, чем вчера,
после того как погонщики нанесли нам памятное тебе оскорбление из-за
нескромности Росинантовой. Это наводит меня на мысль, что сокровище красоты
этой девушки охраняет какой-нибудь заколдованный мавр и что предназначено
оно не мне.
- И не мне, - подхватил Санчо, - меня четыреста с лишним мавров
колотили, да так, что после этого дубины погонщиков показались мне пирожками
и пряниками. Но скажите мне, сеньор, можно ли назвать этот случай счастливым
и редким, коли мы оба не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой? Вашей
милости еще повезло: у вас хоть была в руках несравненная красавица, о чем
вы мне только что рассказали. Ну, а я? Я получил столько тумаков, сколько,
надеюсь, не получу теперь до самой смерти. Видно, уж я таким несчастным
уродился: ведь я не странствующий рыцарь и, надеюсь, никогда им не буду, а
почти все шишки валятся на меня!
- Значит, тебя тоже отколотили? - спросил Дон Кихот.
- А разве я вам про это не говорил, нелегкая побери всю мою родню? - в
свою очередь, спросил Санчо.
- Не кручинься, друг мой, - молвил Дон Кихот. - Сейчас я приготовлю
драгоценный бальзам, и мы с тобой выздоровеем в мгновение ока.
В это самое время стражник, коему удалось наконец зажечь светильник,
явился взглянуть на мнимого мертвеца; шел он в одной сорочке, с платком на
голове, держа в руках светильник, и при этом с такой злющей рожей, что Санчо
невольно спросил своего господина:
- Сеньор! А это часом не заколдованный мавр, - ну, как он собирается
нас доконать?
- Не может быть, чтобы мавр, - отвечал Дон Кихот, - очарованных видеть
нельзя.
- Видеть-то, может, и нельзя, а чувствовать можно, - возразил Санчо. -
Об этом вам могут рассказать мои бока.
- Да и мои также, - признался Дон Кихот. - Однако это еще не дает
повода думать, что человек, коего мы видим перед собой, - заколдованный
мавр.
Стражник подошел ближе и, видя, что они мирно беседуют, замер от
удивления. Должно заметить, что Дон Кихот все еще лежал на спине: избитый до
полусмерти и облепленный пластырями, он не в силах был пошевелиться. Наконец
стражник приблизился к нему и сказал:
- Ну как дела, горемыка?
- Нельзя ли повежливее? - заметил Дон Кихот. - Или, быть может, местные
обычаи таковы, что всякий болван имеет право так разговаривать со
странствующими рыцарями?
Эти столь непочтительные выражения, исходившие из уст человека, у
которого был такой жалкий вид, привели стражника в бешенство: запустив в Дон
Кихота светильником со всем его содержимым, он угодил ему прямо в голову и
чуть не раскроил череп, а затем, воспользовавшись темнотой, поспешил
удалиться.
- Сомнений нет, сеньор, - сказал Санчо Панса, - это заколдованный мавр,
и сокровище свое, должно полагать, он бережет для других, а для нас с вами
приберегает одни лишь тумаки, а то и светильником засветит.
- Твоя правда, - заметил Дон Кихот, - однако ж обращать внимание на
всякие такие чародейства нам не следует, и не следует гневаться и выходить
из себя: ведь это все призраки и невидимки, - следственно, мстить некому,
как бы мы этого ни желали. Вставай-ка лучше, Санчо, если только это тебе
нетрудно, да сходи к коменданту крепости и постарайся достать у него немного
масла, вина, соли и розмарину, чтобы я мог приготовить целебный бальзам:
сказать по совести, он мне теперь совершенно необходим, ибо рана, которую
нанес мне этот призрак, сильно кровоточит.
Санчо, превозмогая изрядную боль в костях, поднялся со своего ложа и
стал ощупью пробираться к хозяину; наткнувшись на стражника, который в это
время подслушивал и силился уяснить себе, куда клонит его недруг, он сказал:
- Кто бы вы ни были, сеньор, сделайте нам такую милость и одолжение,
дайте немного розмарину, масла, соли и вина, - все это требуется для лечения
одного из лучших странствующих рыцарей, какие только есть на свете, каковой
рыцарь лежит сейчас на кровати, раненный заколдованным мавром, который
пребывает на вашем постоялом дворе.
Послушав такие речи, стражник заключил, что у этого человека зашел ум
за разум; но как начало уже светать, то он отворил дверь и, окликнув
хозяина, передал ему просьбу этого чудака. Хозяин наделил Санчо всем, что
только ему требовалось, и тот отнес это Дон Кихоту. Дон Кихот же, обхватив
руками голову, стонал от боли, хотя отделался он всего лишь двумя
основательными шишками, и по лицу у него струился пот, а вовсе не кровь ибо
от пережитых тревог и волнений его и в самом деле прошибла испарина.
Все же он взял снадобья, смешал их, затем стал подогревать эту смесь и
снял ее с огня лишь тогда, когда ему показалось, что бальзам готов. Затем он
попросил склянку, чтобы перелить в нее бальзам, но на всем постоялом дворе
не нашлось ни одной склянки; тогда он решился употребить для этой цели
жестянку из-под оливкового масла, каковую хозяин и предоставил ему в
безвозмездное пользование, после чего Дон Кихот, при каждом слове творя
крестное знамение и как бы благословляя жестянку, прочитал над нею более
восьмидесяти раз "Pater noster" и приблизительно столько же раз "Ave Maria",
"Salve" и "Credo", при каковой церемонии присутствовали Санчо, хозяин и
стражник, - погонщик же как ни в чем не бывало возился в это время со своими
мулами. По совершении обряда Дон Кихот, пожелав сей же час испытать на себе
целебные свойства этого драгоценного бальзама, выпил почти все, что не вошло
в жестянку и оставалось в чугунке, в котором это зелье варилось, то есть
приблизительно с поласумбры, но стоило ему хлебнуть из чугунка - и его тут
же начало рвать, да так, что в желудке у него буквально ничего не осталось;
и от истомы и от натуги у него выступила обильная испарина, вследствие чего
он попросил укрыть его и оставить одного. Просьба его была исполнена, и он
проспал более трех часов, а когда проснулся, то ощутил во всем теле
необычайную легкость, да и боль в костях почти не давала себя знать, так что
он почувствовал себя соврешенно здоровым и проникся убеждением, что ему и в
самом деле удалось приготовить бальзам Фьерабраса и что с этим снадобьем ему
уже нечего бояться любых, даже самых опасных, битв, столкновений и схваток.
Чудесное исцеление Дон Кихота поразило его оруженосца, и он попросил
позволения осушить чугунок, а там еще оставалось изрядное количество
бальзама. Дон Кихот изъявил согласие, тогда Санчо, обеими руками придерживая
чугунок, с горячей верой и превеликой охотой припал к нему и влил в себя
немногим меньше своего господина. Но желудок у бедняги Санчо оказался не
столь нежным, как у Дон Кихота: прежде чем его вырвало, приступы и позывы,
испарина и головокружение довели его до такого состояния, что он уже
нисколько не сомневался, что пришел его последний час; измученный и
удрученный, он проклинал самый бальзам и того злодея, который попотчевал его
этим бальзамом. Видя, как он страдает, Дон Кихот сказал:
- Я полагаю, Санчо, что тебе стало худо оттого, что ты не посвящен в
рыцари, а я совершенно уверен, что эта жидкость не приносит пользы тем, кто
не вступил в рыцарский орден.
- Если ваша милость про это знала, то почему же, будь неладен я сам и
вся моя родня, вы позволили мне его попробовать?
Но тут напиток наконец подействовал, и бедный оруженосец столь
стремительно стал опорожняться через оба отверстия, что тростниковая
циновка, на которую он повалился, и даже одеяло из пакли, которым он
укрывался, пришли в совершенную негодность. Его выворачивало наизнанку, он
обливался потом, бился в судорогах, так что не только он сам, но и все здесь
присутствовавшие решили, что он при смерти. Эта буря и эта невзгода длились
около двух часов, по истечении которых нашему оруженосцу легче не стало, - в
противоположность своему господину, он чувствовал себя таким разбитым и
пришибленным, что не мог стоять на ногах; между тем Дон Кихот, как известно,
поздоровел и приободрился, и теперь он горел желанием отправиться на поиски
приключений, ибо ему казалось, что задержаться в пути - значит лишить
человеческий род и всех, кто в нем, Дон Кихоте, нуждается, защиты и
покровительства; к тому же он твердо верил в чудотворную силу своего
бальзама. Того ради, влекомый этим желанием, он собственноручно оседлал и
навьючил обоих верховых животных, помог своему оруженосцу одеться и подсадил
его на осла. Затем сел на Росинанта и, отъехав в самый конец двора,
прихватил стоявшее там копьецо, которое отныне долженствовало заменять ему
копье.
Обитатели постоялого двора, человек двадцать, если не больше, - словом,
все, сколько их ни было, смотрели на него, в том числе и хозяйская дочь; он
тоже не сводил с нее глаз и по временам так тяжело вздыхал, что казалось,
будто вздохи эти вырываются из глубины его души, но все были уверены, что он
стонет от боли в боках, - по крайней мере, те, что вчера вечером
присутствовали при том, как ему ставили пластыри.
Когда же рыцарь и оруженосец подъехали к крыльцу, Дон Кихот, обратясь к
хозяину, спокойно и важно молвил:
- Благодеяния, которые вы, сеньор алькайд, в этом замке мне оказали,
столь велики и многообразны, что я чувствую себя перед вами в долгу и век
этого не забуду. В благодарность я желал бы отомстить за вас какому-нибудь
гордецу, который вас чем-либо обидел, ибо знайте, что моя прямая обязанность
в том именно и состоит, чтобы помогать беззащитным, мстить за обиженных и
карать вероломных. Поройтесь в памяти, и если с вами что-нибудь подобное
случилось, то вы смело можете обратиться ко мне: клянусь рыцарским орденом,
к коему я принадлежу, что вы будете удовлетворены и вознаграждены согласно
вашему желанию.
Хозяин ответил ему столь же невозмутимо:
- Сеньор кавальеро! Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы ваша милость
мстила моим обидчикам, я и сам в случае чего сумею им отомстить. Я хочу
одного - чтобы ваша милость уплатила мне за ночлег на моем постоялом дворе,
то есть за солому и овес для скотины, а также за ужин и за две постели.
- Как, разве это постоялый двор? - спросил Дон Кихот.
- И притом весьма почтенный, - отвечал хозяин.
- Значит, я до сего времени заблуждался, - сказал Дон Кихот. -