Страница:
Дон Кихот, - и он наградит твою жену тем, что ей более всего подходит. Ты же
не роняй своего достоинства и готовься занять пост генерал-губернатора, а на
меньшем ни в коем случае не мирись.
- Ни за что не помирюсь, государь мой, - сказал Санчо. - Такой важный
господин, как вы, ваша милость, всегда сумеет выбрать для меня что-нибудь
такое, что придется мне по плечу и по нраву.
1 "Карлиада" - поэма Хоронимо Семпере о Карле V (1560).
2 "Лев Испанский" - поэма Педро де ла Весилья Кастельянос под названием
"Первая и вторая части Леона Испанского" (1584), в которой воспевается
основание города Леона (по-испански leon - лев) и повествуется о
мученической смерти уроженцев этого города.
3 "Деяния императора" - поэма Луиса Сапата "Достославный Карл" (1566) в
сорок тысяч стихов, посвященная императору Карлу V, ошибочно приписана
Сервантесом Луису де Авила.
О славной победе, одержанной доблестным Дон Кихотом в страшной и доселе
неслыханной битве с ветряными мельницами, равно как и о других событиях, о
которых мы не без приятности упомянем
Тут глазам их открылось не то тридцать, не то сорок ветряных мельниц,
стоявших среди поля, и как скоро увидел их Дон Кихот, то обратился к своему
оруженосцу с такими словами:
- Судьба руководит нами как нельзя лучше. Посмотри, друг Санчо Панса:
вон там виднеются тридцать, если не больше, чудовищных великанов, - я
намерен вступить с ними в бой и перебить их всех до единого, трофеи же,
которые нам достанутся, явятся основою нашего благосостояния. Это война
справедливая: стереть дурное семя с лица земли - значит верой и правдой
послужить богу.
- Где вы видите великанов? - спросил Санчо Панса.
- Да вон они, с громадными руками, - отвечал его господин. - У
некоторых из них длина рук достигает почти двух миль.
- Помилуйте, сеньор, - возразил Санчо, - то, что там виднеется, вовсе
не великаны, а ветряные мельницы; то же, что вы принимаете за их руки, - это
крылья: они кружатся от ветра и приводят в движение мельничные жернова.
- Сейчас видно неопытного искателя приключений, - заметил Дон Кихот, -
это великаны. И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись, а я тем
временем вступлю с ними в жестокий и неравный бой.
С последним словом, не внемля голосу Санчо, который предупреждал его,
что не с великанами едет он сражаться, а, вне всякого сомнения, с ветряными
мельницами, Дон Кихот дал Росинанту шпоры. Он был совершенно уверен, что это
великаны, а потому, не обращая внимания на крики оруженосца и не видя, что
перед ним, хотя находился совсем близко от мельниц, громко восклицал:
- Стойте, трусливые и подлые твари! Ведь на вас нападает только один
рыцарь.
В это время подул легкий ветерок, и, заметив, что огромные крылья
мельниц начинают кружиться, Дон Кихот воскликнул:
- Машите, машите руками! Если б у вас их было больше, чем у великана
Бриарея {1}, и тогда пришлось бы вам поплатиться!
Сказавши это, он всецело отдался под покровительство госпожи своей
Дульсинеи, обратился к ней с мольбою помочь ему выдержать столь тяжкое
испытание и, заградившись щитом и пустив Росинанта в галоп, вонзил копье в
крыло ближайшей мельницы; но в это время ветер с такой бешеной силой
повернул крыло, что от копья остались одни щепки, а крыло, подхватив и коня
и всадника, оказавшегося в весьма жалком положении, сбросило Дон Кихота на
землю. На помощь ему во весь ослиный мах поскакал Санчо Панса и,
приблизившись, удостоверился, что господин его не может, пошевелиться - так
тяжело упал он с Росинанта.
- Ах ты, господи! - воскликнул Санчо. - Не говорил ли я вашей милости,
чтобы вы были осторожнее, что это всего-навсего ветряные мельницы? Их никто
бы не спутал, разве тот, у кого ветряные мельницы кружатся в голове.
- Помолчи, друг Санчо, - сказал Дон Кихот. - Должно заметить, что нет
ничего изменчивее военных обстоятельств. К тому же, я полагаю, и не без
основания, что мудрый Фрестон, тот самый, который похитил у меня книги
вместе с помещением, превратил великанов в ветряные мельницы, дабы лишить
меня плодов победы, - так он меня ненавидит. Но рано или поздно злые его
чары не устоят пред силою моего меча.
- Это уж как бог даст, - заметил Санчо Панса.
Он помог Дон Кихоту встать и усадил его на Росинанта, который тоже был
чуть жив. Продолжая обсуждать недавнее происшествие, они поехали по дороге к
Ущелью Лаписе, ибо Дон Кихот не мог упустить множество разнообразных
приключений, какое, по его словам, на этом людном месте их ожидало; одно
лишь огорчало его - то, что он лишился копья, и, поведав горе свое
оруженосцу, он сказал:
- Помнится, я читал, что один испанский рыцарь по имени Дьего Перес де
Варгас {2}, утратив в бою свой меч, отломил от дуба громадный сук и
отдубасил и перебил в этот день столько мавров, что ему потом дали прозвище
Дубас, и с тех пор он и его потомки именуются Варгас-Дубас. Все это я говорю
к тому, что я тоже намерен отломить сук от первого же дуба, который
попадется мне по дороге, все равно - обыкновенного или каменного, такой же
величины, какой, я себе представляю, долженствовал быть у Варгаса, и при
помощи этого сука совершить такие подвиги, что ты почтешь себя избранником
судьбы, ибо удостоился чести быть очевидцем и свидетелем деяний, которые
впоследствии могут показаться невероятными.
- Все в руках божиих, - заметил Санчо. - Я верю всему, что говорит ваша
милость. Только сядьте прямее, а то вы все как будто съезжаете набок, -
верно, оттого, что ушиблись, когда падали.
- Твоя правда, - сказал Дон Кихот, - и если я не стону от боли, то
единственно потому, что странствующим рыцарям в случае какого-либо ранения
стонать не положено, хотя бы у них вываливались кишки.
- Коли так, то мне возразить нечего, - сказал Санчо, - но одному богу
известно, как бы я был рад, если б вы, ваша милость, пожаловались, когда у
вас что-нибудь заболит. А уж доведись до меня, так я начну стонать от самой
пустячной боли, если только этот закон не распространяется и на оруженосцев
странствующих рыцарей.
Дон Кихот не мог не посмеяться простодушию своего оруженосца, а затем
объявил, что тот волен стонать, когда и сколько ему вздумается, как по
необходимости, так и без всякой необходимости, ибо в рыцарском уставе ничего
на сей предмет не сказано. Санчо напомнил Дон Кихоту, что пора закусить. Дон
Кихот сказал, что ему пока не хочется, а что Санчо может есть, когда ему
заблагорассудится. Получив позволение, Санчо со всеми удобствами
расположился на осле, вынул из сумки ее содержимое и принялся закусывать; он
плелся шажком за своим господином и время от времени с таким смаком
потягивал из бурдюка, что ему позавидовали бы даже малагские трактирщики, а
ведь у них по части вина раздолье. И пока Санчо отхлебывал понемножку, у
него вылетели из головы все обещания, какие ему надавал Дон Кихот, а поиски
приключений, пусть даже опасных, казались ему уже не тяжкой повинностью, но
сплошным праздником.
Эту ночь они провели под деревьями; от одного из них Дон Кихот отломил
засохший сук и приставил к нему железный наконечник - таким образом у него
получилось нечто вроде копья. Стараясь во всем подражать рыцарям, которые,
как это ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась
мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь не смыкал глаз и думал о
госпоже своей Дульсинее. Совсем по-иному провел ее Санчо Панса: наполнив
себе брюхо отнюдь не цикорной водой {3}, он мертвым сном проспал до утра, и,
не разбуди его Дон Кихот, он еще не скоро проснулся бы, хотя солнце давно
уже било ему прямо в глаза, а множество птиц веселым щебетом приветствовало
наступивший день. Наконец Санчо встал и, не замедлив глотнуть из бурдюка,
обнаружил, что бурдюк слегка осунулся со вчерашнего дня; это было для него
весьма огорчительно, ибо он понимал, что в ближайшее время вряд ли могла ему
представиться возможность пополнить запас. Дон Кихот не пожелал завтракать,
- как уже было сказано, он питался одними сладкими мечтами. Оба выехали на
дорогу, и около трех часов пополудни вдали показалось Ущелье Лаписе.
- Здесь, брат Санчо, - завидев ущелье, сказал Дон Кихот, - мы, что
называется, по локоть запустим руки в приключения. Но упреждаю: какая бы
опасность мне ни грозила, ты не должен браться за меч, разве только ты
увидишь, что на меня нападают смерды, люди низкого звания: в сем случае ты
волен оказать мне помощь. Если же это будут рыцари, то по законам рыцарства
ты не должен и не имеешь никакого права за меня вступаться, пока ты еще не
посвящен в рыцари.
- Насчет этого можете быть уверены, сеньор: я из повиновения не выйду,
- сказал Санчо. - Тем более нрав у меня тихий; лезть в драку, затевать
перепалку - это не мое дело. Вот если кто-нибудь затронет мою особу, тут уж
я, по правде сказать, на рыцарские законы не погляжу: ведь и божеские и
человеческие законы никому не воспрещают обороняться.
- С этим я вполне согласен, - сказал Дон Кихот. - Тебе придется
сдерживать естественные свои порывы только в том случае, если на меня
нападут рыцари.
- Непременно сдержу, - сказал Санчо, - для меня это установление будет
священно, как воскресный отдых.
Они все еще продолжали беседовать, когда впереди показались два
монаха-бенедиктинца верхом на верблюдах, именно на верблюдах, иначе не
скажешь, - такой невероятной величины достигали их мулы. Монахи были в
дорожных очках {4} и под зонтиками. Двое слуг шли пешком и погоняли мулов, а
позади ехала карета в сопровождении не то четырех, не то пяти верховых. Как
выяснилось впоследствии, в карете сидела дама из Бискайи, - ехала она в
Севилью, к мужу, который собирался в Америку, где его ожидала весьма
почетная должность, монахи же были ее случайными спутниками, а вовсе не
провожатыми. Но Дон Кихот, едва завидев их, тотчас же сказал своему
оруженосцу:
- Если я не ошибаюсь, нас ожидает самое удивительное приключение, какое
только можно себе представить. Вон те черные страшилища, что показались
вдали, - это, само собой разумеется, волшебники: они похитили принцессу и
увозят ее в карете, мне же во что бы то ни стало надлежит расстроить этот
злой умысел.
- Как бы не вышло хуже, чем с ветряными мельницами, - заметил Санчо. -
Полноте, сеньор, да ведь это братья бенедиктинцы, а в карете, уж верно, едут
какие-нибудь путешественники. Право, ваша милость, послушайте вы меня и
одумайтесь, а то вас опять лукавый попутает.
- Я уже говорил тебе, Санчо, что ты еще ничего не смыслишь в
приключениях, - возразил Дон Кихот. - Я совершенно прав, и сейчас ты в этом
удостоверишься.
Тут он выехал вперед, остановился посреди дороги и, когда монахи
очутились на таком близком расстоянии, что им должно было быть слышно его,
громким голосом заговорил:
- Бесноватые чудища! Сей же час освободите благородных принцесс,
которых вы насильно увозите в карете! А не то готовьтесь принять скорую
смерть как достойную кару за свои злодеяния!
Монахи натянули поводья и, устрашенные видом Дон Кихота и речами его,
ответили ему так:
- Сеньор кавальеро! Мы не бесноватые чудища, мы бенедиктинские иноки,
едем по своим надобностям и, есть ли в карете похищенные принцессы или нет,
- про то мы не ведаем.
- Сладкими речами вы меня не улестите. Знаю я вас, вероломных негодяев,
- сказал Дон Кихот.
Не дожидаясь ответа, он пришпорил Росинанта и с копьем наперевес, вне
себя от ярости, отважно ринулся на одного из монахов, так что если б тот
загодя не слетел с мула, то он принудил бы его к этому силой да еще вдобавок
тяжело ранил бы его, а может, и просто убил. Другой монах, видя, как
обходятся с его спутником, вонзил пятки в бока доброго своего мула и
помчался легче ветра.
Тем временем Санчо Панса мигом соскочил с осла, кинулся к лежавшему на
земле человеку и принялся снимать с него одеяние. В ту же секунду к нему
подбежали два погонщика и спросили, зачем он раздевает его. Санчо Панса
ответил, что эти трофеи по праву принадлежат ему, ибо сражение выиграл его
господин Дон Кихот. Погонщики шуток не понимали и не имели ни малейшего
представления о том, что такое сражение и трофеи; воспользовавшись тем, что
Дон Кихот подъехал к карете и заговорил с путешественницей, они бросились на
Санчо, сшибли его с ног и, не оставив в его бороде ни единого волоса,
надавали ему таких пинков, что он, бесчувственный и бездыханный, остался
лежать на земле. Перепуганный же и оторопелый монах, бледный как полотно, не
теряя драгоценного времени, сел на своего мула и поскакал туда, где, издали
наблюдая за всей этой кутерьмой, поджидал его спутник, а затем оба, не
дожидаясь развязки, поехали дальше и при этом так усердно крестились, точно
по пятам за ними гнался сам дьявол.
Между тем Дон Кихот, как уже было сказано, вступил в разговор с
сидевшей в карете дамой.
- Сеньора! - так начал он. - Ваше великолепие может теперь располагать
собою, как ему заблагорассудится, ибо заносчивость ваших похитителей сметена
и повержена в прах мощной моей дланью. А дабы вы не мучились тем, что не
знаете имени своего избавителя, я вам скажу, что я - Дон Кихот Ламанчский,
странствующий рыцарь и искатель приключений, прельщенный несравненною
красавицей Дульсинеей Тобосскою. И в награду за оказанную вам услугу я хочу
одного: поезжайте в Тобосо к моей госпоже, скажите ей, что вы от меня и
поведайте ей все, что я совершил, добиваясь вашего освобождения.
Едва успел Дон Кихот вымолвить это, как один из слуг, сопровождавших
даму, родом бискаец, видя, что Дон Кихот не пропускает карету и требует,
чтобы они возвращались обратно и ехали в Тобосо, приблизился к нему и,
схватившись за его копье, на дурном кастильском и отвратительном бискайском
наречиях сказал ему следующее:
- Ходи прочь, кавальеро, чтоб тебе нет пути! Клянусь создателем: не
выпускать карету, так я тебя убьешь, не будь я бискаец!
Дон Кихот прекрасно понял его.
- Если б ты был не жалкий смерд, а кавальеро, - невозмутимо заметил он,
- я бы тебя наказал за твое безрассудство и наглость.
Бискаец же ему на это сказал:
- Я не кавальеро? Клянусь богом, ты врешь, как христианин. А ну, бросай
копье, хватай меч - будем смотреть, кого кто! Бискаец - он тебе и на суше, и
на море, и черт его знает где идальго. Наоборот скажешь - враль будешь.
- Ну, это мы еще посмотрим, как сказал Аграхес, {5} - молвил Дон Кихот.
Швырнув копье наземь, он выхватил меч, заградился щитом и с твердым
намерением уложить бискайца на месте бросился на него. Бискаец же, смекнув,
что дело принимает дурной оборот, хотел было спешиться, ибо мул, на котором
он путешествовал, скверный наемный мул, не внушал ему доверия, но он успел
только выхватить меч; по счастливой случайности он находился возле самой
кареты; воспользовавшись этим, он вытащил подушку и прикрылся ею, как щитом,
а затем они оба ринулись в бой, как два заклятых врага. Те, кто при сем
присутствовал, тщетно пытались их помирить, - бискаец кричал на своем
ломаном языке, что если ему не дадут сразиться, то он убьет свою госпожу и
всех, кто станет ему поперек дороги. Сидевшая в карете дама, пораженная и
напуганная происходящим, велела кучеру отъехать в сторону и стала издали
наблюдать за жестокой битвой, в пылу которой бискаец так хватил Дон Кихота
по плечу, что, если б не щит, он рассек бы его до пояса. Восчувствовав силу
этого страшного удара, Дон Кихот громко воскликнул:
- О Дульсинея, владычица моего сердца, цвет красоты! Придите на помощь
вашему рыцарю, который в угоду несказанной доброте вашей столь суровому
испытанию себя подвергает!
Произнести эти слова, схватить меч, как можно лучше заградиться щитом и
устремиться на врага - все это было делом секунды для нашего рыцаря,
задумавшего одним смелым ударом покончить с бискайцем.
Решительный вид, с каким Дон Кихот перешел в наступление, красноречиво
свидетельствовал об охватившем его гневе, а потому бискаец почел за нужное
изготовиться к обороне. Он прижал подушку к груди, но с места не сдвинулся,
ибо ни туда ни сюда не мог повернуть своего мула, который, по причине
крайнего утомления и от непривычки к подобного рода дурачествам, не в силах
был пошевелить ногой. Словом, как уже было сказано, Дон Кихот, высоко подняв
меч, дабы разрубить изворотливого бискайца пополам, наступал на него;
бискаец защитился подушкой и тоже высоко поднял меч; испуганные зрители с
замиранием сердца ждали, что будет, когда опустятся эти мечи, сокрушительным
ударом грозившие один другому, меж тем как дама в карете вместе со своими
служанками призывала на помощь силы небесные и давала богу обещание
пожертвовать на все святыни и внести вклад во все испанские монастыри,
только бы он отвел от бискайца и от них самих столь великую опасность. Но
тут, к величайшему нашему сожалению, первый летописец Дон Кихота, сославшись
на то, что о дальнейших его подвигах история умалчивает, прерывает описание
поединка и ставит точку. Однако ж второй его биограф, откровенно говоря, не
мог допустить, чтобы эти достойные внимания события были преданы забвению и
чтобы ламанчские писатели оказались настолько нелюбознательными, что не
сохранили у себя в архивах или же в письменных столах каких-либо рукописей,
к славному нашему рыцарю относящихся; оттого-то, утешаясь этою мыслью, и не
терял он надежды отыскать конец занятной этой истории, и точно: небу угодно
было, чтобы он его нашел, а уж каким образом - об этом будет рассказано во
второй части. {6}
1 Бриарей (миф.) - сторукий великан.
2 Дьего Перес де Варгас - толедский рыцарь; служил в войсках Фернандо
III; отличался необычайной храбростью и мужеством в боях с маврами.
3 Цикорная вода. - Медицина того времени считала цикорный напиток
средством, вызывающим легкий и спокойный сон.
4 Дорожные очки - маски с вставленными в них стеклами для защиты глаз
от пыли и солнечных лучей.
5 Ну, это мы еще посмотрим, как сказал Аграхес... - Это выражение,
заключающее в себе угрозу, часто встречается в рыцарских романах, откуда и
вошло в поговорку. Оно связано с именем Аграхеса, одного из персонажей
романа "Амадис Галльский".
6 ...об этом будет рассказано во второй части. - Первое издание первой
книги "Дон Кихота" (1605) делилось на четыре части. Вторую книгу "Дон
Кихота", вышедшую в 1615 г., Сервантес назвал второй, а не пятой частью, не
желая подражать Авельянеде. Алонсо Фернандес де Авельянеда - псевдоним
автора подложного "Дон Кихота" (изд. в 1614 г.). Личность автора не
установлена. Роман Авельянеды носит пародийный характер и содержит резкие
выпады против Сервантеса. Во второй части своего "Дон Кихота" Сервантес, в
свою очередь, дает резкую отповедь Авельянеде.
повествующая об исходе и конце необычайного поединка между неустрашимым
бискайцем и отважным ламанчцем
В первой части этой истории мы расстались с доблестным бискайцем и
славным Дон Кихотом в то самое мгновение, когда они с мечами наголо
готовились нанести друг другу такой сокрушительной силы удар, что если б это
им удалось в полной мере, то они, во всяком случае, рассекли бы и разрубили
один другого сверху донизу, подобно как разрезают на две половины гранат;
расстались же мы с ними потому, что автор на самом интересном месте
остановился и обрубил концы увлекательному своему повествованию, не указав
даже, где можно узнать, что произошло дальше.
Это обстоятельство крайне меня огорчило, и то удовольствие, какое мне
доставили немногие эти страницы, сменилось неудовольствием при мысли о том,
какой трудный путь надлежит мне пройти, прежде нежели я обрету многие
страницы, которых, как я себе представлял, этой занятной повести недостает.
А чтобы для столь славного рыцаря не нашлось ученого мужа, который взял бы
на себя труд описать беспримерные его подвиги, это мне казалось невероятным
и из ряду вон выходящим, ибо всем странствующим рыцарям, что стяжали вечну
славу поисками приключений, {1} на летописцев везло: у каждого из них было
по одному, а то и по два ученых мужа, и те не только описывали их деяния, но
и поведали нам их мысли, даже самые пустые, и все их дурачества, включая и
такие, которые они самым тщательным образом скрывали, - не могла же
постигнуть доброго нашего рыцаря такая неудача, чтобы судьба отказала ему в
том, что у Платира и ему подобных имелось в изобилии!
Итак, я не склонен был думать, чтобы столь забавная история осталась
искалеченною и незавершенною, - я был уверен, что ее поглотило или сокрыло
коварное время, которое все на свете истребляет и пожирает. Кроме того, я
полагал, что если в хранилище у Дон Кихота были найдены Энаресские нимфы и
пастухи и Исцеление ревности - книги, столь недавно вышедшие в свет, то и
его история не может быть весьма древней, и пусть даже она и не записана,
все равно она должна быть памятна его односельчанам и всей ламанчской
округе. Догадка эта волновала меня и усиливала во мне желание добиться
точных и достоверных сведений о жизни и чудесных приключениях славного
нашего испанца Дон Кихота Ламанчского, светоча и зерцала ламанчского
рыцарства, первого, кто в наш век, в наше злосчастное время, возложил на
себя бремена и обязанности странствующего воина, должен ствовавшего
заступаться за обиженных, помогать вдовам и оказывать покровительство
девицам, тем отягощенным собственным девством особам, что, зажав в руке
хлыст, разъезжали на иноходцах по горам и долам; в старину, и правда, были
такие девы, которые, прожив до восьмидесяти лет и ни одной ночи не проспав
под кровлей, ухитрялись, если только их не лишал невинности какой-нибудь
недобрый человек, какой-нибудь разбойник с большой дороги или чудовищный
великан, сходить в гроб такими же непорочными, как их родительницы. Словом,
я утверждаю, что за это и многое другое неустрашимому нашему Дон Кихоту
должно воздавать неустанную и громкую хвалу, а заодно следовало бы похвалить
и меня - за труды и усилия, которые я потратил на то, чтобы отыскать конец
занятной этой истории; впрочем, я вполне сознаю, что когда бы небо, случай и
судьба мне не благоприятствовали, то род людской навеки был бы лишен
развлечения и удовольствия, какое на протяжении почти двух часов может она
доставить внимательному читателю. Конец же ее отыскался вот при каких
обстоятельствах.
Однажды, идя в Толедо по улице Алькана, я обратил, внимание на одного
мальчугана, продававшего торговцу шелком тетради и старую бумагу, а как я
большой охотник до чтения и читаю все подряд, даже клочки бумаги,
подобранные на улице, то, побуждаемый врожденною этою склонностью, взял я у
мальчика одну из тетрадей, которые он продавал, и по начертанию букв
догадался, что это арабские буквы. Но догадаться-то я догадался, а прочитать
не сумел, и вот стал я поглядывать, не идет ли мимо какой-нибудь мориск,
который мог бы мне это прочесть, - кстати сказать, в Толедо такого рода
переводчики попадаются на каждом шагу, так что если б даже мне понадобился
переводчик с другого языка, повыше сортом и более древнего, то отыскать его
не составило бы труда. В конце концов судьба свела меня с одним мориском, и
как скоро я изложил ему свою просьбу, он взял в руки тетрадь, раскрыл ее на
середине и, прочитав несколько строк, расхохотался. Я спросил, чему он
смеется, и он мне ответил, что его насмешило примечание на полях. Я попросил
его перевести.
- Здесь, на полях, написано вот что, - сказал он со смехом: - Дульсинея
Тобосская, которой имя столь часто на страницах предлагаемой истории
упоминается, была, говорят, великою мастерицею солить свинину и в
рассуждении сего не имела себе равных во всей Ламанче.
Имя Дульсинеи Тобосской повергло меня в крайнее изумление, ибо мне
тотчас пришло на ум, что тетради эти заключают в себе историю Дон Кихота.
Потрясенный этою догадкою, я попросил мориска немедленно прочитать заглавие,
и он тут же, с листа, перевел мне его с арабского на кастильский так, как
оно было составлено автором: История Дон Кихота Ламанчского, написанная
Сидом Ахмедом Бенинхали, историком арабским. Тут мне пришла на помощь вся
моя осмотрительность, и мне удалось скрыть радостное волнение, охватившее
меня в тот миг, когда это заглавие достигло моего слуха. Бросившись к
торговцу шелком, я вырвал у него из рук все тетради и бумаги и за полреала
купил их у мальчика; будь он подогадливее и если б он знал, как жажду я
приобрести их, то наверняка запросил бы с меня и взял шесть реалов, а может
быть, и больше. Затем мы с мориском зашли на церковный двор, и тут я
попросил его за любое вознаграждение перевести на кастильский язык, ничего
не пропуская и не прибавляя от себя, все, что в этих тетрадях относится к
Дон Кихоту. Мориск, удовольствовавшись двумя арробами {2} изюма и двумя
фанегами {3} пшеницы, обещал перевести хорошо, точно и в кратчайший срок. Но
чтобы ускорить дело и чтобы не выпускать из рук столь ценной находки, я
поселил мориска у себя в доме, и он меньше чем за полтора месяца перевел мне
всю эту историю так, как она изложена здесь.
В первой тетради я обнаружил картинку, на которой весьма натурально
была изображена битва Дон Кихота с бискайцем: обоим, в полном согласии с
историей, приданы воинственные позы, оба высоко подняли мечи; один
заградился щитом, другой - подушкой, а мул бискайца - совсем как живой: на
расстоянии арбалетного выстрела видно, что это не собственный, а наемный
мул. Под фигурой бискайца было написано: Дон Санчо де Аспейтья, - очевидно,
не роняй своего достоинства и готовься занять пост генерал-губернатора, а на
меньшем ни в коем случае не мирись.
- Ни за что не помирюсь, государь мой, - сказал Санчо. - Такой важный
господин, как вы, ваша милость, всегда сумеет выбрать для меня что-нибудь
такое, что придется мне по плечу и по нраву.
1 "Карлиада" - поэма Хоронимо Семпере о Карле V (1560).
2 "Лев Испанский" - поэма Педро де ла Весилья Кастельянос под названием
"Первая и вторая части Леона Испанского" (1584), в которой воспевается
основание города Леона (по-испански leon - лев) и повествуется о
мученической смерти уроженцев этого города.
3 "Деяния императора" - поэма Луиса Сапата "Достославный Карл" (1566) в
сорок тысяч стихов, посвященная императору Карлу V, ошибочно приписана
Сервантесом Луису де Авила.
О славной победе, одержанной доблестным Дон Кихотом в страшной и доселе
неслыханной битве с ветряными мельницами, равно как и о других событиях, о
которых мы не без приятности упомянем
Тут глазам их открылось не то тридцать, не то сорок ветряных мельниц,
стоявших среди поля, и как скоро увидел их Дон Кихот, то обратился к своему
оруженосцу с такими словами:
- Судьба руководит нами как нельзя лучше. Посмотри, друг Санчо Панса:
вон там виднеются тридцать, если не больше, чудовищных великанов, - я
намерен вступить с ними в бой и перебить их всех до единого, трофеи же,
которые нам достанутся, явятся основою нашего благосостояния. Это война
справедливая: стереть дурное семя с лица земли - значит верой и правдой
послужить богу.
- Где вы видите великанов? - спросил Санчо Панса.
- Да вон они, с громадными руками, - отвечал его господин. - У
некоторых из них длина рук достигает почти двух миль.
- Помилуйте, сеньор, - возразил Санчо, - то, что там виднеется, вовсе
не великаны, а ветряные мельницы; то же, что вы принимаете за их руки, - это
крылья: они кружатся от ветра и приводят в движение мельничные жернова.
- Сейчас видно неопытного искателя приключений, - заметил Дон Кихот, -
это великаны. И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись, а я тем
временем вступлю с ними в жестокий и неравный бой.
С последним словом, не внемля голосу Санчо, который предупреждал его,
что не с великанами едет он сражаться, а, вне всякого сомнения, с ветряными
мельницами, Дон Кихот дал Росинанту шпоры. Он был совершенно уверен, что это
великаны, а потому, не обращая внимания на крики оруженосца и не видя, что
перед ним, хотя находился совсем близко от мельниц, громко восклицал:
- Стойте, трусливые и подлые твари! Ведь на вас нападает только один
рыцарь.
В это время подул легкий ветерок, и, заметив, что огромные крылья
мельниц начинают кружиться, Дон Кихот воскликнул:
- Машите, машите руками! Если б у вас их было больше, чем у великана
Бриарея {1}, и тогда пришлось бы вам поплатиться!
Сказавши это, он всецело отдался под покровительство госпожи своей
Дульсинеи, обратился к ней с мольбою помочь ему выдержать столь тяжкое
испытание и, заградившись щитом и пустив Росинанта в галоп, вонзил копье в
крыло ближайшей мельницы; но в это время ветер с такой бешеной силой
повернул крыло, что от копья остались одни щепки, а крыло, подхватив и коня
и всадника, оказавшегося в весьма жалком положении, сбросило Дон Кихота на
землю. На помощь ему во весь ослиный мах поскакал Санчо Панса и,
приблизившись, удостоверился, что господин его не может, пошевелиться - так
тяжело упал он с Росинанта.
- Ах ты, господи! - воскликнул Санчо. - Не говорил ли я вашей милости,
чтобы вы были осторожнее, что это всего-навсего ветряные мельницы? Их никто
бы не спутал, разве тот, у кого ветряные мельницы кружатся в голове.
- Помолчи, друг Санчо, - сказал Дон Кихот. - Должно заметить, что нет
ничего изменчивее военных обстоятельств. К тому же, я полагаю, и не без
основания, что мудрый Фрестон, тот самый, который похитил у меня книги
вместе с помещением, превратил великанов в ветряные мельницы, дабы лишить
меня плодов победы, - так он меня ненавидит. Но рано или поздно злые его
чары не устоят пред силою моего меча.
- Это уж как бог даст, - заметил Санчо Панса.
Он помог Дон Кихоту встать и усадил его на Росинанта, который тоже был
чуть жив. Продолжая обсуждать недавнее происшествие, они поехали по дороге к
Ущелью Лаписе, ибо Дон Кихот не мог упустить множество разнообразных
приключений, какое, по его словам, на этом людном месте их ожидало; одно
лишь огорчало его - то, что он лишился копья, и, поведав горе свое
оруженосцу, он сказал:
- Помнится, я читал, что один испанский рыцарь по имени Дьего Перес де
Варгас {2}, утратив в бою свой меч, отломил от дуба громадный сук и
отдубасил и перебил в этот день столько мавров, что ему потом дали прозвище
Дубас, и с тех пор он и его потомки именуются Варгас-Дубас. Все это я говорю
к тому, что я тоже намерен отломить сук от первого же дуба, который
попадется мне по дороге, все равно - обыкновенного или каменного, такой же
величины, какой, я себе представляю, долженствовал быть у Варгаса, и при
помощи этого сука совершить такие подвиги, что ты почтешь себя избранником
судьбы, ибо удостоился чести быть очевидцем и свидетелем деяний, которые
впоследствии могут показаться невероятными.
- Все в руках божиих, - заметил Санчо. - Я верю всему, что говорит ваша
милость. Только сядьте прямее, а то вы все как будто съезжаете набок, -
верно, оттого, что ушиблись, когда падали.
- Твоя правда, - сказал Дон Кихот, - и если я не стону от боли, то
единственно потому, что странствующим рыцарям в случае какого-либо ранения
стонать не положено, хотя бы у них вываливались кишки.
- Коли так, то мне возразить нечего, - сказал Санчо, - но одному богу
известно, как бы я был рад, если б вы, ваша милость, пожаловались, когда у
вас что-нибудь заболит. А уж доведись до меня, так я начну стонать от самой
пустячной боли, если только этот закон не распространяется и на оруженосцев
странствующих рыцарей.
Дон Кихот не мог не посмеяться простодушию своего оруженосца, а затем
объявил, что тот волен стонать, когда и сколько ему вздумается, как по
необходимости, так и без всякой необходимости, ибо в рыцарском уставе ничего
на сей предмет не сказано. Санчо напомнил Дон Кихоту, что пора закусить. Дон
Кихот сказал, что ему пока не хочется, а что Санчо может есть, когда ему
заблагорассудится. Получив позволение, Санчо со всеми удобствами
расположился на осле, вынул из сумки ее содержимое и принялся закусывать; он
плелся шажком за своим господином и время от времени с таким смаком
потягивал из бурдюка, что ему позавидовали бы даже малагские трактирщики, а
ведь у них по части вина раздолье. И пока Санчо отхлебывал понемножку, у
него вылетели из головы все обещания, какие ему надавал Дон Кихот, а поиски
приключений, пусть даже опасных, казались ему уже не тяжкой повинностью, но
сплошным праздником.
Эту ночь они провели под деревьями; от одного из них Дон Кихот отломил
засохший сук и приставил к нему железный наконечник - таким образом у него
получилось нечто вроде копья. Стараясь во всем подражать рыцарям, которые,
как это ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась
мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь не смыкал глаз и думал о
госпоже своей Дульсинее. Совсем по-иному провел ее Санчо Панса: наполнив
себе брюхо отнюдь не цикорной водой {3}, он мертвым сном проспал до утра, и,
не разбуди его Дон Кихот, он еще не скоро проснулся бы, хотя солнце давно
уже било ему прямо в глаза, а множество птиц веселым щебетом приветствовало
наступивший день. Наконец Санчо встал и, не замедлив глотнуть из бурдюка,
обнаружил, что бурдюк слегка осунулся со вчерашнего дня; это было для него
весьма огорчительно, ибо он понимал, что в ближайшее время вряд ли могла ему
представиться возможность пополнить запас. Дон Кихот не пожелал завтракать,
- как уже было сказано, он питался одними сладкими мечтами. Оба выехали на
дорогу, и около трех часов пополудни вдали показалось Ущелье Лаписе.
- Здесь, брат Санчо, - завидев ущелье, сказал Дон Кихот, - мы, что
называется, по локоть запустим руки в приключения. Но упреждаю: какая бы
опасность мне ни грозила, ты не должен браться за меч, разве только ты
увидишь, что на меня нападают смерды, люди низкого звания: в сем случае ты
волен оказать мне помощь. Если же это будут рыцари, то по законам рыцарства
ты не должен и не имеешь никакого права за меня вступаться, пока ты еще не
посвящен в рыцари.
- Насчет этого можете быть уверены, сеньор: я из повиновения не выйду,
- сказал Санчо. - Тем более нрав у меня тихий; лезть в драку, затевать
перепалку - это не мое дело. Вот если кто-нибудь затронет мою особу, тут уж
я, по правде сказать, на рыцарские законы не погляжу: ведь и божеские и
человеческие законы никому не воспрещают обороняться.
- С этим я вполне согласен, - сказал Дон Кихот. - Тебе придется
сдерживать естественные свои порывы только в том случае, если на меня
нападут рыцари.
- Непременно сдержу, - сказал Санчо, - для меня это установление будет
священно, как воскресный отдых.
Они все еще продолжали беседовать, когда впереди показались два
монаха-бенедиктинца верхом на верблюдах, именно на верблюдах, иначе не
скажешь, - такой невероятной величины достигали их мулы. Монахи были в
дорожных очках {4} и под зонтиками. Двое слуг шли пешком и погоняли мулов, а
позади ехала карета в сопровождении не то четырех, не то пяти верховых. Как
выяснилось впоследствии, в карете сидела дама из Бискайи, - ехала она в
Севилью, к мужу, который собирался в Америку, где его ожидала весьма
почетная должность, монахи же были ее случайными спутниками, а вовсе не
провожатыми. Но Дон Кихот, едва завидев их, тотчас же сказал своему
оруженосцу:
- Если я не ошибаюсь, нас ожидает самое удивительное приключение, какое
только можно себе представить. Вон те черные страшилища, что показались
вдали, - это, само собой разумеется, волшебники: они похитили принцессу и
увозят ее в карете, мне же во что бы то ни стало надлежит расстроить этот
злой умысел.
- Как бы не вышло хуже, чем с ветряными мельницами, - заметил Санчо. -
Полноте, сеньор, да ведь это братья бенедиктинцы, а в карете, уж верно, едут
какие-нибудь путешественники. Право, ваша милость, послушайте вы меня и
одумайтесь, а то вас опять лукавый попутает.
- Я уже говорил тебе, Санчо, что ты еще ничего не смыслишь в
приключениях, - возразил Дон Кихот. - Я совершенно прав, и сейчас ты в этом
удостоверишься.
Тут он выехал вперед, остановился посреди дороги и, когда монахи
очутились на таком близком расстоянии, что им должно было быть слышно его,
громким голосом заговорил:
- Бесноватые чудища! Сей же час освободите благородных принцесс,
которых вы насильно увозите в карете! А не то готовьтесь принять скорую
смерть как достойную кару за свои злодеяния!
Монахи натянули поводья и, устрашенные видом Дон Кихота и речами его,
ответили ему так:
- Сеньор кавальеро! Мы не бесноватые чудища, мы бенедиктинские иноки,
едем по своим надобностям и, есть ли в карете похищенные принцессы или нет,
- про то мы не ведаем.
- Сладкими речами вы меня не улестите. Знаю я вас, вероломных негодяев,
- сказал Дон Кихот.
Не дожидаясь ответа, он пришпорил Росинанта и с копьем наперевес, вне
себя от ярости, отважно ринулся на одного из монахов, так что если б тот
загодя не слетел с мула, то он принудил бы его к этому силой да еще вдобавок
тяжело ранил бы его, а может, и просто убил. Другой монах, видя, как
обходятся с его спутником, вонзил пятки в бока доброго своего мула и
помчался легче ветра.
Тем временем Санчо Панса мигом соскочил с осла, кинулся к лежавшему на
земле человеку и принялся снимать с него одеяние. В ту же секунду к нему
подбежали два погонщика и спросили, зачем он раздевает его. Санчо Панса
ответил, что эти трофеи по праву принадлежат ему, ибо сражение выиграл его
господин Дон Кихот. Погонщики шуток не понимали и не имели ни малейшего
представления о том, что такое сражение и трофеи; воспользовавшись тем, что
Дон Кихот подъехал к карете и заговорил с путешественницей, они бросились на
Санчо, сшибли его с ног и, не оставив в его бороде ни единого волоса,
надавали ему таких пинков, что он, бесчувственный и бездыханный, остался
лежать на земле. Перепуганный же и оторопелый монах, бледный как полотно, не
теряя драгоценного времени, сел на своего мула и поскакал туда, где, издали
наблюдая за всей этой кутерьмой, поджидал его спутник, а затем оба, не
дожидаясь развязки, поехали дальше и при этом так усердно крестились, точно
по пятам за ними гнался сам дьявол.
Между тем Дон Кихот, как уже было сказано, вступил в разговор с
сидевшей в карете дамой.
- Сеньора! - так начал он. - Ваше великолепие может теперь располагать
собою, как ему заблагорассудится, ибо заносчивость ваших похитителей сметена
и повержена в прах мощной моей дланью. А дабы вы не мучились тем, что не
знаете имени своего избавителя, я вам скажу, что я - Дон Кихот Ламанчский,
странствующий рыцарь и искатель приключений, прельщенный несравненною
красавицей Дульсинеей Тобосскою. И в награду за оказанную вам услугу я хочу
одного: поезжайте в Тобосо к моей госпоже, скажите ей, что вы от меня и
поведайте ей все, что я совершил, добиваясь вашего освобождения.
Едва успел Дон Кихот вымолвить это, как один из слуг, сопровождавших
даму, родом бискаец, видя, что Дон Кихот не пропускает карету и требует,
чтобы они возвращались обратно и ехали в Тобосо, приблизился к нему и,
схватившись за его копье, на дурном кастильском и отвратительном бискайском
наречиях сказал ему следующее:
- Ходи прочь, кавальеро, чтоб тебе нет пути! Клянусь создателем: не
выпускать карету, так я тебя убьешь, не будь я бискаец!
Дон Кихот прекрасно понял его.
- Если б ты был не жалкий смерд, а кавальеро, - невозмутимо заметил он,
- я бы тебя наказал за твое безрассудство и наглость.
Бискаец же ему на это сказал:
- Я не кавальеро? Клянусь богом, ты врешь, как христианин. А ну, бросай
копье, хватай меч - будем смотреть, кого кто! Бискаец - он тебе и на суше, и
на море, и черт его знает где идальго. Наоборот скажешь - враль будешь.
- Ну, это мы еще посмотрим, как сказал Аграхес, {5} - молвил Дон Кихот.
Швырнув копье наземь, он выхватил меч, заградился щитом и с твердым
намерением уложить бискайца на месте бросился на него. Бискаец же, смекнув,
что дело принимает дурной оборот, хотел было спешиться, ибо мул, на котором
он путешествовал, скверный наемный мул, не внушал ему доверия, но он успел
только выхватить меч; по счастливой случайности он находился возле самой
кареты; воспользовавшись этим, он вытащил подушку и прикрылся ею, как щитом,
а затем они оба ринулись в бой, как два заклятых врага. Те, кто при сем
присутствовал, тщетно пытались их помирить, - бискаец кричал на своем
ломаном языке, что если ему не дадут сразиться, то он убьет свою госпожу и
всех, кто станет ему поперек дороги. Сидевшая в карете дама, пораженная и
напуганная происходящим, велела кучеру отъехать в сторону и стала издали
наблюдать за жестокой битвой, в пылу которой бискаец так хватил Дон Кихота
по плечу, что, если б не щит, он рассек бы его до пояса. Восчувствовав силу
этого страшного удара, Дон Кихот громко воскликнул:
- О Дульсинея, владычица моего сердца, цвет красоты! Придите на помощь
вашему рыцарю, который в угоду несказанной доброте вашей столь суровому
испытанию себя подвергает!
Произнести эти слова, схватить меч, как можно лучше заградиться щитом и
устремиться на врага - все это было делом секунды для нашего рыцаря,
задумавшего одним смелым ударом покончить с бискайцем.
Решительный вид, с каким Дон Кихот перешел в наступление, красноречиво
свидетельствовал об охватившем его гневе, а потому бискаец почел за нужное
изготовиться к обороне. Он прижал подушку к груди, но с места не сдвинулся,
ибо ни туда ни сюда не мог повернуть своего мула, который, по причине
крайнего утомления и от непривычки к подобного рода дурачествам, не в силах
был пошевелить ногой. Словом, как уже было сказано, Дон Кихот, высоко подняв
меч, дабы разрубить изворотливого бискайца пополам, наступал на него;
бискаец защитился подушкой и тоже высоко поднял меч; испуганные зрители с
замиранием сердца ждали, что будет, когда опустятся эти мечи, сокрушительным
ударом грозившие один другому, меж тем как дама в карете вместе со своими
служанками призывала на помощь силы небесные и давала богу обещание
пожертвовать на все святыни и внести вклад во все испанские монастыри,
только бы он отвел от бискайца и от них самих столь великую опасность. Но
тут, к величайшему нашему сожалению, первый летописец Дон Кихота, сославшись
на то, что о дальнейших его подвигах история умалчивает, прерывает описание
поединка и ставит точку. Однако ж второй его биограф, откровенно говоря, не
мог допустить, чтобы эти достойные внимания события были преданы забвению и
чтобы ламанчские писатели оказались настолько нелюбознательными, что не
сохранили у себя в архивах или же в письменных столах каких-либо рукописей,
к славному нашему рыцарю относящихся; оттого-то, утешаясь этою мыслью, и не
терял он надежды отыскать конец занятной этой истории, и точно: небу угодно
было, чтобы он его нашел, а уж каким образом - об этом будет рассказано во
второй части. {6}
1 Бриарей (миф.) - сторукий великан.
2 Дьего Перес де Варгас - толедский рыцарь; служил в войсках Фернандо
III; отличался необычайной храбростью и мужеством в боях с маврами.
3 Цикорная вода. - Медицина того времени считала цикорный напиток
средством, вызывающим легкий и спокойный сон.
4 Дорожные очки - маски с вставленными в них стеклами для защиты глаз
от пыли и солнечных лучей.
5 Ну, это мы еще посмотрим, как сказал Аграхес... - Это выражение,
заключающее в себе угрозу, часто встречается в рыцарских романах, откуда и
вошло в поговорку. Оно связано с именем Аграхеса, одного из персонажей
романа "Амадис Галльский".
6 ...об этом будет рассказано во второй части. - Первое издание первой
книги "Дон Кихота" (1605) делилось на четыре части. Вторую книгу "Дон
Кихота", вышедшую в 1615 г., Сервантес назвал второй, а не пятой частью, не
желая подражать Авельянеде. Алонсо Фернандес де Авельянеда - псевдоним
автора подложного "Дон Кихота" (изд. в 1614 г.). Личность автора не
установлена. Роман Авельянеды носит пародийный характер и содержит резкие
выпады против Сервантеса. Во второй части своего "Дон Кихота" Сервантес, в
свою очередь, дает резкую отповедь Авельянеде.
повествующая об исходе и конце необычайного поединка между неустрашимым
бискайцем и отважным ламанчцем
В первой части этой истории мы расстались с доблестным бискайцем и
славным Дон Кихотом в то самое мгновение, когда они с мечами наголо
готовились нанести друг другу такой сокрушительной силы удар, что если б это
им удалось в полной мере, то они, во всяком случае, рассекли бы и разрубили
один другого сверху донизу, подобно как разрезают на две половины гранат;
расстались же мы с ними потому, что автор на самом интересном месте
остановился и обрубил концы увлекательному своему повествованию, не указав
даже, где можно узнать, что произошло дальше.
Это обстоятельство крайне меня огорчило, и то удовольствие, какое мне
доставили немногие эти страницы, сменилось неудовольствием при мысли о том,
какой трудный путь надлежит мне пройти, прежде нежели я обрету многие
страницы, которых, как я себе представлял, этой занятной повести недостает.
А чтобы для столь славного рыцаря не нашлось ученого мужа, который взял бы
на себя труд описать беспримерные его подвиги, это мне казалось невероятным
и из ряду вон выходящим, ибо всем странствующим рыцарям, что стяжали вечну
славу поисками приключений, {1} на летописцев везло: у каждого из них было
по одному, а то и по два ученых мужа, и те не только описывали их деяния, но
и поведали нам их мысли, даже самые пустые, и все их дурачества, включая и
такие, которые они самым тщательным образом скрывали, - не могла же
постигнуть доброго нашего рыцаря такая неудача, чтобы судьба отказала ему в
том, что у Платира и ему подобных имелось в изобилии!
Итак, я не склонен был думать, чтобы столь забавная история осталась
искалеченною и незавершенною, - я был уверен, что ее поглотило или сокрыло
коварное время, которое все на свете истребляет и пожирает. Кроме того, я
полагал, что если в хранилище у Дон Кихота были найдены Энаресские нимфы и
пастухи и Исцеление ревности - книги, столь недавно вышедшие в свет, то и
его история не может быть весьма древней, и пусть даже она и не записана,
все равно она должна быть памятна его односельчанам и всей ламанчской
округе. Догадка эта волновала меня и усиливала во мне желание добиться
точных и достоверных сведений о жизни и чудесных приключениях славного
нашего испанца Дон Кихота Ламанчского, светоча и зерцала ламанчского
рыцарства, первого, кто в наш век, в наше злосчастное время, возложил на
себя бремена и обязанности странствующего воина, должен ствовавшего
заступаться за обиженных, помогать вдовам и оказывать покровительство
девицам, тем отягощенным собственным девством особам, что, зажав в руке
хлыст, разъезжали на иноходцах по горам и долам; в старину, и правда, были
такие девы, которые, прожив до восьмидесяти лет и ни одной ночи не проспав
под кровлей, ухитрялись, если только их не лишал невинности какой-нибудь
недобрый человек, какой-нибудь разбойник с большой дороги или чудовищный
великан, сходить в гроб такими же непорочными, как их родительницы. Словом,
я утверждаю, что за это и многое другое неустрашимому нашему Дон Кихоту
должно воздавать неустанную и громкую хвалу, а заодно следовало бы похвалить
и меня - за труды и усилия, которые я потратил на то, чтобы отыскать конец
занятной этой истории; впрочем, я вполне сознаю, что когда бы небо, случай и
судьба мне не благоприятствовали, то род людской навеки был бы лишен
развлечения и удовольствия, какое на протяжении почти двух часов может она
доставить внимательному читателю. Конец же ее отыскался вот при каких
обстоятельствах.
Однажды, идя в Толедо по улице Алькана, я обратил, внимание на одного
мальчугана, продававшего торговцу шелком тетради и старую бумагу, а как я
большой охотник до чтения и читаю все подряд, даже клочки бумаги,
подобранные на улице, то, побуждаемый врожденною этою склонностью, взял я у
мальчика одну из тетрадей, которые он продавал, и по начертанию букв
догадался, что это арабские буквы. Но догадаться-то я догадался, а прочитать
не сумел, и вот стал я поглядывать, не идет ли мимо какой-нибудь мориск,
который мог бы мне это прочесть, - кстати сказать, в Толедо такого рода
переводчики попадаются на каждом шагу, так что если б даже мне понадобился
переводчик с другого языка, повыше сортом и более древнего, то отыскать его
не составило бы труда. В конце концов судьба свела меня с одним мориском, и
как скоро я изложил ему свою просьбу, он взял в руки тетрадь, раскрыл ее на
середине и, прочитав несколько строк, расхохотался. Я спросил, чему он
смеется, и он мне ответил, что его насмешило примечание на полях. Я попросил
его перевести.
- Здесь, на полях, написано вот что, - сказал он со смехом: - Дульсинея
Тобосская, которой имя столь часто на страницах предлагаемой истории
упоминается, была, говорят, великою мастерицею солить свинину и в
рассуждении сего не имела себе равных во всей Ламанче.
Имя Дульсинеи Тобосской повергло меня в крайнее изумление, ибо мне
тотчас пришло на ум, что тетради эти заключают в себе историю Дон Кихота.
Потрясенный этою догадкою, я попросил мориска немедленно прочитать заглавие,
и он тут же, с листа, перевел мне его с арабского на кастильский так, как
оно было составлено автором: История Дон Кихота Ламанчского, написанная
Сидом Ахмедом Бенинхали, историком арабским. Тут мне пришла на помощь вся
моя осмотрительность, и мне удалось скрыть радостное волнение, охватившее
меня в тот миг, когда это заглавие достигло моего слуха. Бросившись к
торговцу шелком, я вырвал у него из рук все тетради и бумаги и за полреала
купил их у мальчика; будь он подогадливее и если б он знал, как жажду я
приобрести их, то наверняка запросил бы с меня и взял шесть реалов, а может
быть, и больше. Затем мы с мориском зашли на церковный двор, и тут я
попросил его за любое вознаграждение перевести на кастильский язык, ничего
не пропуская и не прибавляя от себя, все, что в этих тетрадях относится к
Дон Кихоту. Мориск, удовольствовавшись двумя арробами {2} изюма и двумя
фанегами {3} пшеницы, обещал перевести хорошо, точно и в кратчайший срок. Но
чтобы ускорить дело и чтобы не выпускать из рук столь ценной находки, я
поселил мориска у себя в доме, и он меньше чем за полтора месяца перевел мне
всю эту историю так, как она изложена здесь.
В первой тетради я обнаружил картинку, на которой весьма натурально
была изображена битва Дон Кихота с бискайцем: обоим, в полном согласии с
историей, приданы воинственные позы, оба высоко подняли мечи; один
заградился щитом, другой - подушкой, а мул бискайца - совсем как живой: на
расстоянии арбалетного выстрела видно, что это не собственный, а наемный
мул. Под фигурой бискайца было написано: Дон Санчо де Аспейтья, - очевидно,