Страница:
каноником и господином спутников своих, окинув взглядом повозку, стражников,
Санчо, Росинанта, священника с цирюльником и наконец полоненного и
посаженного в клетку Дон Кихота, всю эту двигавшуюся в определенном порядке
процессию, не мог удержаться, чтобы не спросить, почему этого человека везут
таким образом, хотя по знакам достоинства, которые он заметил у стражников,
он понял, что это какой-нибудь страшный разбойник, вообще какой-нибудь
преступник, коего дело подсудно Святому братству. Один из стражников, к
которому он обратился с этим вопросом, ответил так:
- Сеньор! Пусть этот кавальеро сам скажет, почему его так везут, а мы
ничего не знаем.
Услышав, о чем идет речь, Дон Кихот сказал:
- Может статься, ваши милости знают толк и разбираются в том, что такое
странствующее рыцарство? Если да, то я поведаю вам свои невзгоды, если же
нет, то мне не к чему утруждать себя повествованием о них.
В это время священник и цирюльник, видя, что путники вступили в
разговор с Дон Кихотом Ламанчским, подъехали поближе, с намерением в случае
чего дать такие объяснения, чтобы хитрость их осталась неразгаданной.
Каноник на вопрос Дон Кихота ответил так:
- По правде сказать, сын мой, рыцарские романы я знаю лучше, чем
Sumulas {3} Вильяльпандо, а посему, если дело только за этим, вы смело
можете поведать мне все, что угодно.
- Слава богу, - молвил Дон Кихот. - Когда так, то да будет вам
известно, сеньор кавальеро, что меня околдовали и посадили в клетку, а виной
тому зависть и коварство злых волшебников, ибо добродетель сильнее ненавидят
грешники, нежели любят праведники. Я - странствующий рыцарь, но не из тех,
чьи имена Слава ни разу не вспомнила и не увековечила, а из тех, кому
суждено назло и наперекор самой зависти, а равно и всем магам Персии,
браминам Индии {4} и гимнософистам Эфиопии {5} начертать свое имя в храме
бессмертия, дабы оно послужило примером и образцом далеким потомкам и дабы
странствующие рыцари будущего знали, какие пути ведут к наивысшему почету на
ратном поприще.
- Сеньор Дон Кихот Ламанчский говорит правду, - сказал на это
священник. - Он, точно, едет заколдованный на этой телеге, и не за свои
грехи и провинности, но по злоумышлению тех, кому добродетель несносна, а
доблесть постыла. Это, сеньор, Рыцарь Печального Образа, о котором вы, может
статься, уже от кого-нибудь слышали и которого смелые подвиги и великие
деяния будут вычеканены на прочной меди и несокрушимом мраморе, сколько бы
зависть ни старалась их очернить, а лукавство - скрыть.
Когда каноник услышал, каким слогом говорят и пленник и находящийся на
свободе, то чуть не перекрестился от изумления, - он не мог понять, что это
такое, и в не меньшее изумление привело это его спутников. Тут Санчо Панса,
подъехав послушать, о чем говорят, и решившись внести в это дело полную
ясность, сказал:
- Вот что, сеньоры: как вам будет угодно, а только мой господин Дон
Кихот так же заколдован, как мы с вами, - он совершенно в своем уме, ест,
пьет и отправляет свои потребности не хуже всякого другого, так же как он
это делал вчера, когда его еще не сажали в клетку. А коли так, то чем же вы
можете мне доказать, что он заколдован? Ведь я от многих слыхал, что
заколдованные не едят, не спят, не говорят, а мой господин, если только его
не остановить, наговорит больше, чем тридцать стряпчих.
И, обратясь к священнику, продолжал:
- Ах, сеньор священник, сеньор священник! Неужто ваша милость думала,
что я вас не узнал и что я не догадываюсь и не смекаю, куда ведут эти новые
чародейства? Ан нет, узнал, было бы вам известно, сколько бы вы ни прятались
под маской, и раскусил, было бы вам известно, сколько бы вы ни скрывали свои
козни. Словом сказать, где царствует зависть, там нет места для добродетели,
а со скаредностью не уживается щедрость. Черт возьми! Когда бы не ваше
преподобие, то мой господин когда бы уж был женат на инфанте Микомиконе, а я
был бы по меньшей мере графом, - порукой тому доброта моего Печального
Образа, равно как и важность оказанных мною услуг! Но я вижу, что недаром у
нас люди говорят: колесо Фортуны проворнее мельничного, и кто вчера был
высоко-высоко, тот нынче лежит во прахе. Жаль мне мою жену и детей: ведь у
них были все основания надеяться, что их отец вернется домой губернатором
острова или же - как бить его? - птицекоролем какого-нибудь королевства, а
вместо этого он вернется конюхом. Все это, сеньор священник, я говорю
единственно для того, чтобы вы, ваше высокопреподобие, раскаялись в дурном
обхождении с моим господином, а то глядите, как бы на том свете бог не
спросил с вас за то, что вы его заточили, и не осудил вас за то, что мой
господин Дон Кихот не совершил за время плена ни одного доброго дела и
никому не помог.
- Экие он пули отливает! - сказал на это цирюльник. - Стало быть,
Санчо, ты со своим господином одного поля ягода? Ей-богу, я начинаю думать,
не посадить ли и тебя в клетку к нему за компанию и не побыть ли тебе вместе
с ним на положении заколдованного, потому что тебе передались его замашки и
его рыцарщина. Не в добрый час соблазнил он тебя своими обещаниями и не в
пору втемяшился тебе этот остров, о котором ты так мечтаешь.
- Я не девушка, чтобы меня соблазнять, - возразил Санчо, - меня еще
никто не соблазнял, ниже сам король, я хоть и бедняк, но христианин
чистокровный и никому ничего не должен. И я мечтаю об острове, а другие
мечтают кое о чем похуже, и ведь все от человека зависит, стало быть, коли я
человек, то могу стать папой, а не только губернатором острова, островов же
этих самых мой господин может завоевать столько, что и раздавать их будет
некому. Думайте, что вы говорите, ваша милость, сеньор цирюльник, это вам не
бороду брить, нельзя мерить всех одной меркой. Говорю я это к тому, что все
мы здесь друг дружку знаем, и нечего мне голову морочить. А что мой господин
будто бы заколдован, то бог правду видит, а мы пока помолчим, потому лучше
этого не трогать.
Цирюльник, боясь, что из-за простодушия Санчо откроется то, что он и
священник столь тщательно скрыть старались, не стал отвечать ему; и по той
же самой причине священник предложил канонику проехать с ним вперед, - он-де
поведает ему тайну сидящего в клетке и расскажет еще кое-что забавное.
Каноник изъявил согласие и, проехав вместе со своими слугами и священником
вперед, внимательно выслушал все, что тот рассказал о звании, нраве, образе
жизни и безумии Дон Кихота, вкратце остановившись на первопричине его
умопомешательства, а также на всех его похождениях, вплоть до того, как он
был посажен в клетку, и поделившись с каноником своим намерением отвезти его
домой и там уже взяться за его лечение. Слушая необычайную историю Дон
Кихота, каноник и его люди снова давались диву; выслушав же ее, каноник
сказал:
- Признаюсь, сеньор священник, я совершенно уверен, что так называемые
рыцарские романы приносят государству вред, и хотя, движимый праздным и
ложным любопытством, я прочитал начала почти всех вышедших из печати
романов, но так и не мог принудить себя дочитать ни одного из них до конца,
ибо я полагаю, что все они, в общем, на один покрой и в одном то же, что и в
другом, а в другом то же, что и в третьем. И еще я склонен думать, что этот
род писаний и сочинений приближается к так называемым милетским сказкам5,
этим нелепым басням, которые стремятся к тому, чтобы услаждать, но не
поучать - в противоположность апологам {6}, которые не только услаждают, но
и поучают. Если же основная цель подобных романов - услаждать, то вряд ли
они ее достигают, ибо они изобилуют чудовищными нелепостями. Между тем душа
наслаждается лишь тогда, когда в явлениях, предносящихся взору нашему или
воображению, она наблюдает и созерцает красоту и стройность, а все
безобразное и несогласное никакого удовольствия доставить не может. А когда
так, то какая же может быть красота и соответствие частей с целым и целого с
частями в романе или повести, где великана ростом с башню шестнадцатилетний
юнец разрезает мечом надвое, точно он из пряничного теста, и где сам автор,
описывая битву, сообщает, что силы неприятеля исчислялись в миллион воинов,
но коль скоро против них выступил главный герой, то мы, хотим или не хотим,
волей-неволей должны верить, что рыцарь этот достигнул победы одною лишь
доблестью могучей своей длани? А что вы скажете об этих королевах или же
будущих императрицах, которым ничего не стоит броситься в объятия
незнакомого странствующего рыцаря? Кто, кроме умов неразвитых и грубых,
получит удовольствие, читая о том, что громадная башня с рыцарями плавает по
морю, точно корабль при попутном ветре, и ночует в Ломбардии, а рассвет
встречает на земле пресвитера Иоанна Индийского, а то еще и на такой,
которую ни Птолемей {7} не описывал, ни Марко Поло {8} не видывал? Мне могут
возразить, что сочинители рыцарских романов так и пишут их, как вещи
вымышленные, а потому они, мол, не обязаны соблюдать все тонкости и гнаться
за правдоподобием, - я же на это скажу, что вымысел тем лучше, чем он
правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного.
Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию
читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая
преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и
развлекали таким образом, чтобы изумление и восторг шли рука об руку. Но
всего этого не может достигнуть тот, кто избегает правдоподобия и подражания
природе, а в них-то и заключается совершенство произведения. Я не знаю ни
одного рыцарского романа, где бы все члены повествования составляли единое
тело, так что середина соответствовала бы началу, а конец - началу и
середине, - все они состоят из стольких членов, что кажется, будто
сочинитель вместо хорошо сложенной фигуры задумал создать какое-то чудище
или же урода. Кроме того, слог в этих романах груб, подвиги неправдоподобны,
любовь похотлива, вежливость неуклюжа, битвы утомительны, рассуждения глупы,
путешествия нелепы - словом, с искусством разумным они ничего общего не
имеют и по этой причине подлежат изгнанию из христианского государства
наравне с людьми бесполезными.
Священник выслушал его с великим вниманием и решил, что это человек
здравомыслящий и что он совершенно прав, а потому объявил, что держится того
же мнения и что из ненависти к рыцарским романам он, священник, сжег все
книги Дон Кихота, каковых было многое множество. И тут он рассказал
канонику, как он подвергал их осмотру и какие из них предал сожжению, а
какие помиловал. Каноник немало смеялся, а затем высказал ту мысль, что
рыцарские романы при всех отмеченных им недостатках обладают одним
положительным свойством: самый их предмет позволяет зрелому уму проявить
себя, ибо они открывают перед ним широкий и вольный простор, где перо может
бежать свободно, описывая кораблекрушения, бури, схватки, битвы; изображая
доблестного полководца, обладающего всеми необходимыми для того, чтобы быть
таковым, качествами: предусмотрительного, когда нужно разгадать хитрости
врага, красноречивого, когда нужно убедить или же разубедить солдат, мудрого
в своих советах, быстрого в решениях, столь же храбро обороняющегося, как и
нападающего; описывая то печальные и трагические случаи, то события
радостные и неожиданные, то прекраснейшую даму, добродетельную,
благоразумную и осмотрительную, то рыцаря-христианина, отважного и учтивого,
то бессовестного и грубого хвастуна, то любезного государя, доблестного и
благовоспитанного, живописуя добропорядочность и верность вассалов, величие
и добросердечие сеньоров. Сочинитель волен показать, что он знает
астрологию, что он и превосходный космограф, и музыкант, и в государственных
делах искушен, а коли пожелает, то всегда найдет повод показать, что он и в
черной магии знает толк. Он волен изобразить хитроумие Одиссея,
богобоязненность Энея, мужество Ахилла, бедствия Гектора, предательство
Синона {9}, дружескую верность Эвриала {10}, щедрость Александра
Македонского, доблесть Цезаря, милосердие и правдивость Траяна, постоянство
Зопира {11}, мудрость Катона - словом, все те качества, которые делают
славных мужей совершенными, наделить ими одного героя или же распределить их
между несколькими. И если при этом еще чистота слога и живость воображения,
старающегося держаться как можно ближе к истине, то ему бесспорно удастся
изготовить ткань, из разноцветных и прекрасных нитей сотканную, которая в
законченном виде будет отмечена печатью совершенства и красоты, и таким
образом он достигнет высшей цели сочинительства, а именно, как уже было
сказано, поучать и услаждать одновременно. Должно заметить, что
непринужденная форма рыцарского романа позволяет автору быть эпиком,
лириком, трагиком и комиком и пользоваться всеми средствами, коими
располагают две сладчайшие и пленительные науки: поэзия и риторика, - ведь
произведения эпические с таким же успехом можно писать в прозе, как и в
стихах.
1 "Повесть о Ринконете и Кортадильо" - вошла в состав сборника
Сервантеса "Назидательные новеллы", опубликованного в 1613 г.
2 Каноник - соборный священник.
3 Краткий учебник элементарных основ диалектики (исп.).
4 Брамины Индии - точнее, брахманы, жрецы, принадлежавшие к высшей из
четырех каст, на которые делилось население древней Индии.
5 Гимнософисты Эфиопии - древнейшая индусская религиозная секта,
получившая широкое распространение в Египте и Эфиопии. Она призывала к
полному отказу от жизненных благ, умерщвлению плоти, пренебрежению к
богатству и почестям.
6 Милетские сказки. - Речь идет о сборнике любовных новелл,
составленных Аристидом из Милета (вероятно, в конце II в. до н.э.). Название
этого не дошедшего до нас сборника, "Милетские сказки", стало нарицательным
для всего жанра.
7 Птолемей - Клавдий Птолемей, математик, астроном и географ, живший в
первой половине II в. н.э. в Александрии.
8 Марко Поло - знаменитый венецианский путешественник XIII в.,
посетивший восточные страны, где он прожил двадцать шесть лет.
9 Предательство Синона. - Синон - грек, убедивший троянцев ввести в
город деревянного коня, внутри которого были спрятаны вооруженные греческие
воины.
10 Дружеская верность Эвриала. - Нис и Эвриал - спутники Энея,
теснейшая дружба которых описана в "Энеиде" Вергилия.
11 Постоянство Зопира. - Зопир - персидский воин, который во время
восстания вавилонян против персидского царя Дария нанес себе увечье и,
перейдя в стан вавилонян, убедил их в том, что его искалечил Дарий.
Заручившись таким путем доверием вавилонян, он добился того, что они
подчинились Дарию. Последний, однако, отказался воспользоваться победой,
которая обошлась такой ценой.
в коей каноник продолжает рассуждать о рыцарских романах, равно как и о
других предметах, достойных его ума
- Вы совершенно правы, сеньор каноник, - сказал священник, - и
потому-то авторы рыцарских романов и заслуживают особого порицания, ибо они
не сообразуются со здравым смыслом и не подчиняются правилам искусства,
руководствуясь коими, они могли бы прославиться в прозе, подобно как в
стихах прославились два столпа поэзии {1} - греческой и латинской.
- Я, по крайней мере, поддался искушению написать рыцарский роман,
соблюдая все перечисленные мною пункты, - объявил каноник, - и, признаться
сказать, написал я более ста листов. А дабы удостовериться, правильно ли я
оцениваю свой труд, я читал его любителям такого чтения, и не только людям
образованным и умным, но и невеждам, для которых послушать какую-нибудь
нелепицу - первое удовольствие, и все отзывались о нем с похвалой. Но со
всем тем продолжать я не стал: во-первых, я полагал, что сан мой этого не
позволяет, а во-вторых, я удостоверился, что дураков на свете больше, чем
умных, и хотя похвала горсточки знатоков стоит дороже насмешек собрания
глупцов, однако я не желаю зависеть от невразумительных суждений суетной
черни, которая главным образом и читает подобные книги. Но окончательно
охладел я к роману и отказался от намерения его продолжать после того, как
меня навели на размышления комедии {2}, которые теперь играются. "Известно,
- говорил я себе, - что все или, во всяком случае, большинство современных
комедий, основанных на вымысле, равно как и на событиях исторических, - гиль
и что в них нет ни складу ни ладу, а между тем чернь смотрит их с
удовольствием, одобряет их и признает за хорошие, хотя они отнюдь не
заслуживают подобной оценки; авторы, которые их сочиняют, и актеры, которые
их представляют, говорят, что иными они и не должны быть, ибо чернь любит-де
их такими, каковы они есть, а те, в которых есть связь и в которых действие
развивается, как того требует искусство, удовлетворяют, мол, двух-трех
знатоков, всем же остальным их мастерство - не в коня корм, и что авторам и
актерам кусок хлеба, который им дает большинство, важнее мнения немногих,
следственно, то же самое получится и с моим романом: я буду ночи напролет
корпеть, только чтобы соблюсти указанные правила, а в конце концов выйдет,
что я вроде того портного, который со своим прикладом шьет и за работу денег
не берет. И ведь я неоднократно пытался убедить актеров, что они
неправильного придерживаются взгляда и что они привлекли бы больше зрителей
и славы было бы у них больше, если бы они представляли комедии, написанные
по всем правилам искусства, а не всякую дребедень, но они закоснели и
уперлись на своем, так что никакие доводы и даже самая очевидность их не
разуверят". Помнится, как-то раз я сказал одному из этих упрямцев: "Скажите:
вы помните, что назад тому несколько лет в Испании были играны три трагедии
одного знаменитого нашего писателя, и они изумили, привели в восторг и
потрясли всех зрителей без исключения, и необразованных и ученых, и
избранных и чернь, так что три эти трагедии дали актерам больше сборов,
нежели тридцать лучших комедий, игранных впоследствии?" - "Ваша милость, уж
верно, разумеет Изабеллу, Филиду и Александру" {3}, - сказал директор
театра. "Именно, - подтвердил я. - И заметьте, что правила искусства в них
тщательно соблюдены, но это, однако ж, не помешало им стать тем, чем они
стали, и всем понравиться. Значит, виновата не публика, которая якобы
требует вздора, а те, кто не умеет показать ей что-нибудь другое. Ведь не
дребедень же Наказанная неблагодарность, Нумансия, Влюбленный купец,
Благородная соперница {4} и некоторые другие комедии, принадлежащие перу
поэтов просвещенных и принесшие славу и почет сочинителям и доход тем, кто в
них участвовал". Долго еще я с ним говорил, и он, по-видимому, был слегка
смущен, но не удовлетворен моими доводами и не разубежден и так и остался
при ошибочном своем мнении.
- Сеньор каноник! Вы, ваша милость, затронули предмет, пробудивший во
мне давнюю неприязнь к нынешним комедиям, не менее сильную, чем к рыцарским
романам, - сказал на это священник, - ведь по словам Туллия {5}, комедия
должна быть зеркалом жизни человеческой, образцом нравов и олицетворением
истины, меж тем как нынешние комедии суть зеркала бессмыслицы, образцы
глупости и олицетворения распутства. В самом деле, что в сем случае может
быть несообразнее, когда в первой сцене первого акта перед нами дитя в
пеленках, а во второй - это уже бородатый мужчина? Что может быть нелепее -
изображать старика отважным, а юношу малодушным, слугу - ритором, пажа -
советчиком, короля - чернорабочим, принцессу - судомойкой? А что можно
сказать о соблюдении времени, в течение коего могут или же могли произойти
изображаемые события? Я видел одну комедию, так там первое действие
происходило в Европе, второе в Азии, третье в Африке, а будь в ней четыре
действия, то четвертое, уж верно, происходило бы в Америке и таким образом
ни одна из четырех частей света не была бы забыта {6}. Если подражание
природе есть основа комедии, то какое же удовольствие может получить даже
самый ограниченный ум, когда действие комедии происходит во времена королей
Пипина {7} и Карла Великого {8}, а главный ее герой - император Ираклий {9},
который, подобно Готфриду Бульонскому, идет крестовым походом на Иерусалим и
завоевывает гроб господень, хотя этих героев разделяет бессчетное число лет?
Если же комедия зиждется на вымысле, то зачем мешать с ним события
исторические, да к тому же еще происходившие в разные времена и с разными
лицами, и все это без единой правдоподобной черты, напротив - с явными
ошибками, совершенно недопустимыми? А хуже всего, что находятся невежды,
которые утверждают, будто это верх совершенства и будто желать чего-то
другого - значит искать птичьего молока. Ну, а комедии божественные {10}?
Сколько тут напридумано чудес, которых никогда и не было, сколько событий
апокрифических, сколько тут всего напутано, вроде того, что чудеса одного
святого приписываются другому! Да и в комедиях светских сочинители
осмеливаются изображать чудеса только на том основании и из тех соображений,
что чудеса и, как это у них называется, превращения сильно действуют на
воображение невежественного люда и привлекают его в театр. И все это
делается в ущерб истине, наперекор истории и бросает тень на умы Испании,
ибо чужеземцы, строго соблюдающие законы комедии, видя наши нелепости и
несуразности, почитают нас за варваров и невежд. Скажут, что основная цель,
которую преследуют государства благоустроенные, дозволяя публичные зрелища,
это доставить обществу невинные увеселения и отвлечь его от дурных
наклонностей, праздностью порождаемых, и если, мол, цели этой достигает
любая комедия, как хорошая, так и дурная, то и незачем устанавливать правила
и стеснять сочинителей и актеров определенными рамками, ибо, как уже было
сказано, любая из них назначению своему соответствует, - и все же это не
может служить им к оправданию. Я бы на это возразил, что указанная цель была
бы гораздо скорее достигнута с помощью не плохих, а хороших комедий:
посмотрев комедию замысловатую и отличающуюся искусством в расположении,
зритель уйдет из театра, смеясь шуткам, проникшись нравоучениями, в восторге
от происшествий, умудренный рассуждениями, предостереженный кознями,
наученный примерами, возмущенный пороком и влюбленный в добродетель, ибо
хорошая комедия способна пробудить все эти страсти в любой душе, даже самой
грубой и невосприимчивой, и, само собою разумеется, комедия, всеми этими
качествами обладающая, должна гораздо больше увеселять и забавлять и
доставлять гораздо больше удовольствия и наслаждения, нежели качеств этих
лишенная, а таковы почти все современные комедии. И поэты, их сочиняющие,
тут ни при чем, ибо некоторые прекрасно видят свои недостатки и отлично
понимают, как должно писать, - беда в том, что комедия нынче превратилась в
товар, и авторы говорят, и говорят сущую правду, что иного сорта комедию ни
один театр у них не купит, и по сему обстоятельству поэт приноравливается к
требованиям того театра, который его произведения покупает. В доказательство
можно сослаться на бесчисленное множество комедий одного нашего
счастливейшего писателя {11}, исполненных такого блеска и живости, столь
изящным стихом написанных, содержащих в себе столь здравые рассуждения и
столь глубокомысленные изречения, наконец самый слог которых до такой
степени изыскан и высок, что слава о них идет по всему свету, и все же из-за
того, что автор желает угодить вкусам актеров, далеко не все, а только
некоторые из них являют собою перл создания. Прочие же до того небрежно
пишут, что после представления актеры из боязни преследований должны бежать
и скрываться, как это и бывало уже не раз, когда давалось что-нибудь
оскорбительное для короля или же задевающее честь того или иного знатного
рода. А ведь подобные безобразия, равно как и многие другие, о которых я
говорить не стану, могли бы быть устранены, когда бы в столице кто-либо из
людей просвещенных и разумных просматривал все комедии до их представления
на сцене, и не только те, которые играны бывают в столице, но и любую
комедию, какую только пожелают сыграть где-либо в Испании, и без его
одобрения, подписи и печати местные власти не дозволяли на сцену ни одной
комедии, - таким образом, комедиантам пришлось бы сперва посылать комедии в
столицу, зато потом они могли бы уже совершенно спокойно их представлять, а
сочинители, боясь строгого суда знатока, стали бы с большею тщательностью и
прилежанием над своими комедиями трудиться. И так у нас появились бы хорошие
комедии, в полной мере отвечающие своему назначению, то есть они увеселяли
бы народ, удовлетворяли лучшие умы Испании и обеспечивали доход и
безопасность актеров, власти же были бы избавлены от труда преследовать их.
И если бы тому же самому лицу или кому-нибудь другому поручить просмотр
вновь выходящих рыцарских романов, то некоторые из них достигли бы того
совершенства, о коем ваша милость мечтает: они обогатили бы наш язык
пленительными и бесценными сокровищами красноречия, так что блеск старых
романов померкнул бы при свете только что вышедших, и послужили бы невинным
развлечением не для одних праздных, но даже для наиболее знатных людей, ибо
Санчо, Росинанта, священника с цирюльником и наконец полоненного и
посаженного в клетку Дон Кихота, всю эту двигавшуюся в определенном порядке
процессию, не мог удержаться, чтобы не спросить, почему этого человека везут
таким образом, хотя по знакам достоинства, которые он заметил у стражников,
он понял, что это какой-нибудь страшный разбойник, вообще какой-нибудь
преступник, коего дело подсудно Святому братству. Один из стражников, к
которому он обратился с этим вопросом, ответил так:
- Сеньор! Пусть этот кавальеро сам скажет, почему его так везут, а мы
ничего не знаем.
Услышав, о чем идет речь, Дон Кихот сказал:
- Может статься, ваши милости знают толк и разбираются в том, что такое
странствующее рыцарство? Если да, то я поведаю вам свои невзгоды, если же
нет, то мне не к чему утруждать себя повествованием о них.
В это время священник и цирюльник, видя, что путники вступили в
разговор с Дон Кихотом Ламанчским, подъехали поближе, с намерением в случае
чего дать такие объяснения, чтобы хитрость их осталась неразгаданной.
Каноник на вопрос Дон Кихота ответил так:
- По правде сказать, сын мой, рыцарские романы я знаю лучше, чем
Sumulas {3} Вильяльпандо, а посему, если дело только за этим, вы смело
можете поведать мне все, что угодно.
- Слава богу, - молвил Дон Кихот. - Когда так, то да будет вам
известно, сеньор кавальеро, что меня околдовали и посадили в клетку, а виной
тому зависть и коварство злых волшебников, ибо добродетель сильнее ненавидят
грешники, нежели любят праведники. Я - странствующий рыцарь, но не из тех,
чьи имена Слава ни разу не вспомнила и не увековечила, а из тех, кому
суждено назло и наперекор самой зависти, а равно и всем магам Персии,
браминам Индии {4} и гимнософистам Эфиопии {5} начертать свое имя в храме
бессмертия, дабы оно послужило примером и образцом далеким потомкам и дабы
странствующие рыцари будущего знали, какие пути ведут к наивысшему почету на
ратном поприще.
- Сеньор Дон Кихот Ламанчский говорит правду, - сказал на это
священник. - Он, точно, едет заколдованный на этой телеге, и не за свои
грехи и провинности, но по злоумышлению тех, кому добродетель несносна, а
доблесть постыла. Это, сеньор, Рыцарь Печального Образа, о котором вы, может
статься, уже от кого-нибудь слышали и которого смелые подвиги и великие
деяния будут вычеканены на прочной меди и несокрушимом мраморе, сколько бы
зависть ни старалась их очернить, а лукавство - скрыть.
Когда каноник услышал, каким слогом говорят и пленник и находящийся на
свободе, то чуть не перекрестился от изумления, - он не мог понять, что это
такое, и в не меньшее изумление привело это его спутников. Тут Санчо Панса,
подъехав послушать, о чем говорят, и решившись внести в это дело полную
ясность, сказал:
- Вот что, сеньоры: как вам будет угодно, а только мой господин Дон
Кихот так же заколдован, как мы с вами, - он совершенно в своем уме, ест,
пьет и отправляет свои потребности не хуже всякого другого, так же как он
это делал вчера, когда его еще не сажали в клетку. А коли так, то чем же вы
можете мне доказать, что он заколдован? Ведь я от многих слыхал, что
заколдованные не едят, не спят, не говорят, а мой господин, если только его
не остановить, наговорит больше, чем тридцать стряпчих.
И, обратясь к священнику, продолжал:
- Ах, сеньор священник, сеньор священник! Неужто ваша милость думала,
что я вас не узнал и что я не догадываюсь и не смекаю, куда ведут эти новые
чародейства? Ан нет, узнал, было бы вам известно, сколько бы вы ни прятались
под маской, и раскусил, было бы вам известно, сколько бы вы ни скрывали свои
козни. Словом сказать, где царствует зависть, там нет места для добродетели,
а со скаредностью не уживается щедрость. Черт возьми! Когда бы не ваше
преподобие, то мой господин когда бы уж был женат на инфанте Микомиконе, а я
был бы по меньшей мере графом, - порукой тому доброта моего Печального
Образа, равно как и важность оказанных мною услуг! Но я вижу, что недаром у
нас люди говорят: колесо Фортуны проворнее мельничного, и кто вчера был
высоко-высоко, тот нынче лежит во прахе. Жаль мне мою жену и детей: ведь у
них были все основания надеяться, что их отец вернется домой губернатором
острова или же - как бить его? - птицекоролем какого-нибудь королевства, а
вместо этого он вернется конюхом. Все это, сеньор священник, я говорю
единственно для того, чтобы вы, ваше высокопреподобие, раскаялись в дурном
обхождении с моим господином, а то глядите, как бы на том свете бог не
спросил с вас за то, что вы его заточили, и не осудил вас за то, что мой
господин Дон Кихот не совершил за время плена ни одного доброго дела и
никому не помог.
- Экие он пули отливает! - сказал на это цирюльник. - Стало быть,
Санчо, ты со своим господином одного поля ягода? Ей-богу, я начинаю думать,
не посадить ли и тебя в клетку к нему за компанию и не побыть ли тебе вместе
с ним на положении заколдованного, потому что тебе передались его замашки и
его рыцарщина. Не в добрый час соблазнил он тебя своими обещаниями и не в
пору втемяшился тебе этот остров, о котором ты так мечтаешь.
- Я не девушка, чтобы меня соблазнять, - возразил Санчо, - меня еще
никто не соблазнял, ниже сам король, я хоть и бедняк, но христианин
чистокровный и никому ничего не должен. И я мечтаю об острове, а другие
мечтают кое о чем похуже, и ведь все от человека зависит, стало быть, коли я
человек, то могу стать папой, а не только губернатором острова, островов же
этих самых мой господин может завоевать столько, что и раздавать их будет
некому. Думайте, что вы говорите, ваша милость, сеньор цирюльник, это вам не
бороду брить, нельзя мерить всех одной меркой. Говорю я это к тому, что все
мы здесь друг дружку знаем, и нечего мне голову морочить. А что мой господин
будто бы заколдован, то бог правду видит, а мы пока помолчим, потому лучше
этого не трогать.
Цирюльник, боясь, что из-за простодушия Санчо откроется то, что он и
священник столь тщательно скрыть старались, не стал отвечать ему; и по той
же самой причине священник предложил канонику проехать с ним вперед, - он-де
поведает ему тайну сидящего в клетке и расскажет еще кое-что забавное.
Каноник изъявил согласие и, проехав вместе со своими слугами и священником
вперед, внимательно выслушал все, что тот рассказал о звании, нраве, образе
жизни и безумии Дон Кихота, вкратце остановившись на первопричине его
умопомешательства, а также на всех его похождениях, вплоть до того, как он
был посажен в клетку, и поделившись с каноником своим намерением отвезти его
домой и там уже взяться за его лечение. Слушая необычайную историю Дон
Кихота, каноник и его люди снова давались диву; выслушав же ее, каноник
сказал:
- Признаюсь, сеньор священник, я совершенно уверен, что так называемые
рыцарские романы приносят государству вред, и хотя, движимый праздным и
ложным любопытством, я прочитал начала почти всех вышедших из печати
романов, но так и не мог принудить себя дочитать ни одного из них до конца,
ибо я полагаю, что все они, в общем, на один покрой и в одном то же, что и в
другом, а в другом то же, что и в третьем. И еще я склонен думать, что этот
род писаний и сочинений приближается к так называемым милетским сказкам5,
этим нелепым басням, которые стремятся к тому, чтобы услаждать, но не
поучать - в противоположность апологам {6}, которые не только услаждают, но
и поучают. Если же основная цель подобных романов - услаждать, то вряд ли
они ее достигают, ибо они изобилуют чудовищными нелепостями. Между тем душа
наслаждается лишь тогда, когда в явлениях, предносящихся взору нашему или
воображению, она наблюдает и созерцает красоту и стройность, а все
безобразное и несогласное никакого удовольствия доставить не может. А когда
так, то какая же может быть красота и соответствие частей с целым и целого с
частями в романе или повести, где великана ростом с башню шестнадцатилетний
юнец разрезает мечом надвое, точно он из пряничного теста, и где сам автор,
описывая битву, сообщает, что силы неприятеля исчислялись в миллион воинов,
но коль скоро против них выступил главный герой, то мы, хотим или не хотим,
волей-неволей должны верить, что рыцарь этот достигнул победы одною лишь
доблестью могучей своей длани? А что вы скажете об этих королевах или же
будущих императрицах, которым ничего не стоит броситься в объятия
незнакомого странствующего рыцаря? Кто, кроме умов неразвитых и грубых,
получит удовольствие, читая о том, что громадная башня с рыцарями плавает по
морю, точно корабль при попутном ветре, и ночует в Ломбардии, а рассвет
встречает на земле пресвитера Иоанна Индийского, а то еще и на такой,
которую ни Птолемей {7} не описывал, ни Марко Поло {8} не видывал? Мне могут
возразить, что сочинители рыцарских романов так и пишут их, как вещи
вымышленные, а потому они, мол, не обязаны соблюдать все тонкости и гнаться
за правдоподобием, - я же на это скажу, что вымысел тем лучше, чем он
правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного.
Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию
читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая
преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и
развлекали таким образом, чтобы изумление и восторг шли рука об руку. Но
всего этого не может достигнуть тот, кто избегает правдоподобия и подражания
природе, а в них-то и заключается совершенство произведения. Я не знаю ни
одного рыцарского романа, где бы все члены повествования составляли единое
тело, так что середина соответствовала бы началу, а конец - началу и
середине, - все они состоят из стольких членов, что кажется, будто
сочинитель вместо хорошо сложенной фигуры задумал создать какое-то чудище
или же урода. Кроме того, слог в этих романах груб, подвиги неправдоподобны,
любовь похотлива, вежливость неуклюжа, битвы утомительны, рассуждения глупы,
путешествия нелепы - словом, с искусством разумным они ничего общего не
имеют и по этой причине подлежат изгнанию из христианского государства
наравне с людьми бесполезными.
Священник выслушал его с великим вниманием и решил, что это человек
здравомыслящий и что он совершенно прав, а потому объявил, что держится того
же мнения и что из ненависти к рыцарским романам он, священник, сжег все
книги Дон Кихота, каковых было многое множество. И тут он рассказал
канонику, как он подвергал их осмотру и какие из них предал сожжению, а
какие помиловал. Каноник немало смеялся, а затем высказал ту мысль, что
рыцарские романы при всех отмеченных им недостатках обладают одним
положительным свойством: самый их предмет позволяет зрелому уму проявить
себя, ибо они открывают перед ним широкий и вольный простор, где перо может
бежать свободно, описывая кораблекрушения, бури, схватки, битвы; изображая
доблестного полководца, обладающего всеми необходимыми для того, чтобы быть
таковым, качествами: предусмотрительного, когда нужно разгадать хитрости
врага, красноречивого, когда нужно убедить или же разубедить солдат, мудрого
в своих советах, быстрого в решениях, столь же храбро обороняющегося, как и
нападающего; описывая то печальные и трагические случаи, то события
радостные и неожиданные, то прекраснейшую даму, добродетельную,
благоразумную и осмотрительную, то рыцаря-христианина, отважного и учтивого,
то бессовестного и грубого хвастуна, то любезного государя, доблестного и
благовоспитанного, живописуя добропорядочность и верность вассалов, величие
и добросердечие сеньоров. Сочинитель волен показать, что он знает
астрологию, что он и превосходный космограф, и музыкант, и в государственных
делах искушен, а коли пожелает, то всегда найдет повод показать, что он и в
черной магии знает толк. Он волен изобразить хитроумие Одиссея,
богобоязненность Энея, мужество Ахилла, бедствия Гектора, предательство
Синона {9}, дружескую верность Эвриала {10}, щедрость Александра
Македонского, доблесть Цезаря, милосердие и правдивость Траяна, постоянство
Зопира {11}, мудрость Катона - словом, все те качества, которые делают
славных мужей совершенными, наделить ими одного героя или же распределить их
между несколькими. И если при этом еще чистота слога и живость воображения,
старающегося держаться как можно ближе к истине, то ему бесспорно удастся
изготовить ткань, из разноцветных и прекрасных нитей сотканную, которая в
законченном виде будет отмечена печатью совершенства и красоты, и таким
образом он достигнет высшей цели сочинительства, а именно, как уже было
сказано, поучать и услаждать одновременно. Должно заметить, что
непринужденная форма рыцарского романа позволяет автору быть эпиком,
лириком, трагиком и комиком и пользоваться всеми средствами, коими
располагают две сладчайшие и пленительные науки: поэзия и риторика, - ведь
произведения эпические с таким же успехом можно писать в прозе, как и в
стихах.
1 "Повесть о Ринконете и Кортадильо" - вошла в состав сборника
Сервантеса "Назидательные новеллы", опубликованного в 1613 г.
2 Каноник - соборный священник.
3 Краткий учебник элементарных основ диалектики (исп.).
4 Брамины Индии - точнее, брахманы, жрецы, принадлежавшие к высшей из
четырех каст, на которые делилось население древней Индии.
5 Гимнософисты Эфиопии - древнейшая индусская религиозная секта,
получившая широкое распространение в Египте и Эфиопии. Она призывала к
полному отказу от жизненных благ, умерщвлению плоти, пренебрежению к
богатству и почестям.
6 Милетские сказки. - Речь идет о сборнике любовных новелл,
составленных Аристидом из Милета (вероятно, в конце II в. до н.э.). Название
этого не дошедшего до нас сборника, "Милетские сказки", стало нарицательным
для всего жанра.
7 Птолемей - Клавдий Птолемей, математик, астроном и географ, живший в
первой половине II в. н.э. в Александрии.
8 Марко Поло - знаменитый венецианский путешественник XIII в.,
посетивший восточные страны, где он прожил двадцать шесть лет.
9 Предательство Синона. - Синон - грек, убедивший троянцев ввести в
город деревянного коня, внутри которого были спрятаны вооруженные греческие
воины.
10 Дружеская верность Эвриала. - Нис и Эвриал - спутники Энея,
теснейшая дружба которых описана в "Энеиде" Вергилия.
11 Постоянство Зопира. - Зопир - персидский воин, который во время
восстания вавилонян против персидского царя Дария нанес себе увечье и,
перейдя в стан вавилонян, убедил их в том, что его искалечил Дарий.
Заручившись таким путем доверием вавилонян, он добился того, что они
подчинились Дарию. Последний, однако, отказался воспользоваться победой,
которая обошлась такой ценой.
в коей каноник продолжает рассуждать о рыцарских романах, равно как и о
других предметах, достойных его ума
- Вы совершенно правы, сеньор каноник, - сказал священник, - и
потому-то авторы рыцарских романов и заслуживают особого порицания, ибо они
не сообразуются со здравым смыслом и не подчиняются правилам искусства,
руководствуясь коими, они могли бы прославиться в прозе, подобно как в
стихах прославились два столпа поэзии {1} - греческой и латинской.
- Я, по крайней мере, поддался искушению написать рыцарский роман,
соблюдая все перечисленные мною пункты, - объявил каноник, - и, признаться
сказать, написал я более ста листов. А дабы удостовериться, правильно ли я
оцениваю свой труд, я читал его любителям такого чтения, и не только людям
образованным и умным, но и невеждам, для которых послушать какую-нибудь
нелепицу - первое удовольствие, и все отзывались о нем с похвалой. Но со
всем тем продолжать я не стал: во-первых, я полагал, что сан мой этого не
позволяет, а во-вторых, я удостоверился, что дураков на свете больше, чем
умных, и хотя похвала горсточки знатоков стоит дороже насмешек собрания
глупцов, однако я не желаю зависеть от невразумительных суждений суетной
черни, которая главным образом и читает подобные книги. Но окончательно
охладел я к роману и отказался от намерения его продолжать после того, как
меня навели на размышления комедии {2}, которые теперь играются. "Известно,
- говорил я себе, - что все или, во всяком случае, большинство современных
комедий, основанных на вымысле, равно как и на событиях исторических, - гиль
и что в них нет ни складу ни ладу, а между тем чернь смотрит их с
удовольствием, одобряет их и признает за хорошие, хотя они отнюдь не
заслуживают подобной оценки; авторы, которые их сочиняют, и актеры, которые
их представляют, говорят, что иными они и не должны быть, ибо чернь любит-де
их такими, каковы они есть, а те, в которых есть связь и в которых действие
развивается, как того требует искусство, удовлетворяют, мол, двух-трех
знатоков, всем же остальным их мастерство - не в коня корм, и что авторам и
актерам кусок хлеба, который им дает большинство, важнее мнения немногих,
следственно, то же самое получится и с моим романом: я буду ночи напролет
корпеть, только чтобы соблюсти указанные правила, а в конце концов выйдет,
что я вроде того портного, который со своим прикладом шьет и за работу денег
не берет. И ведь я неоднократно пытался убедить актеров, что они
неправильного придерживаются взгляда и что они привлекли бы больше зрителей
и славы было бы у них больше, если бы они представляли комедии, написанные
по всем правилам искусства, а не всякую дребедень, но они закоснели и
уперлись на своем, так что никакие доводы и даже самая очевидность их не
разуверят". Помнится, как-то раз я сказал одному из этих упрямцев: "Скажите:
вы помните, что назад тому несколько лет в Испании были играны три трагедии
одного знаменитого нашего писателя, и они изумили, привели в восторг и
потрясли всех зрителей без исключения, и необразованных и ученых, и
избранных и чернь, так что три эти трагедии дали актерам больше сборов,
нежели тридцать лучших комедий, игранных впоследствии?" - "Ваша милость, уж
верно, разумеет Изабеллу, Филиду и Александру" {3}, - сказал директор
театра. "Именно, - подтвердил я. - И заметьте, что правила искусства в них
тщательно соблюдены, но это, однако ж, не помешало им стать тем, чем они
стали, и всем понравиться. Значит, виновата не публика, которая якобы
требует вздора, а те, кто не умеет показать ей что-нибудь другое. Ведь не
дребедень же Наказанная неблагодарность, Нумансия, Влюбленный купец,
Благородная соперница {4} и некоторые другие комедии, принадлежащие перу
поэтов просвещенных и принесшие славу и почет сочинителям и доход тем, кто в
них участвовал". Долго еще я с ним говорил, и он, по-видимому, был слегка
смущен, но не удовлетворен моими доводами и не разубежден и так и остался
при ошибочном своем мнении.
- Сеньор каноник! Вы, ваша милость, затронули предмет, пробудивший во
мне давнюю неприязнь к нынешним комедиям, не менее сильную, чем к рыцарским
романам, - сказал на это священник, - ведь по словам Туллия {5}, комедия
должна быть зеркалом жизни человеческой, образцом нравов и олицетворением
истины, меж тем как нынешние комедии суть зеркала бессмыслицы, образцы
глупости и олицетворения распутства. В самом деле, что в сем случае может
быть несообразнее, когда в первой сцене первого акта перед нами дитя в
пеленках, а во второй - это уже бородатый мужчина? Что может быть нелепее -
изображать старика отважным, а юношу малодушным, слугу - ритором, пажа -
советчиком, короля - чернорабочим, принцессу - судомойкой? А что можно
сказать о соблюдении времени, в течение коего могут или же могли произойти
изображаемые события? Я видел одну комедию, так там первое действие
происходило в Европе, второе в Азии, третье в Африке, а будь в ней четыре
действия, то четвертое, уж верно, происходило бы в Америке и таким образом
ни одна из четырех частей света не была бы забыта {6}. Если подражание
природе есть основа комедии, то какое же удовольствие может получить даже
самый ограниченный ум, когда действие комедии происходит во времена королей
Пипина {7} и Карла Великого {8}, а главный ее герой - император Ираклий {9},
который, подобно Готфриду Бульонскому, идет крестовым походом на Иерусалим и
завоевывает гроб господень, хотя этих героев разделяет бессчетное число лет?
Если же комедия зиждется на вымысле, то зачем мешать с ним события
исторические, да к тому же еще происходившие в разные времена и с разными
лицами, и все это без единой правдоподобной черты, напротив - с явными
ошибками, совершенно недопустимыми? А хуже всего, что находятся невежды,
которые утверждают, будто это верх совершенства и будто желать чего-то
другого - значит искать птичьего молока. Ну, а комедии божественные {10}?
Сколько тут напридумано чудес, которых никогда и не было, сколько событий
апокрифических, сколько тут всего напутано, вроде того, что чудеса одного
святого приписываются другому! Да и в комедиях светских сочинители
осмеливаются изображать чудеса только на том основании и из тех соображений,
что чудеса и, как это у них называется, превращения сильно действуют на
воображение невежественного люда и привлекают его в театр. И все это
делается в ущерб истине, наперекор истории и бросает тень на умы Испании,
ибо чужеземцы, строго соблюдающие законы комедии, видя наши нелепости и
несуразности, почитают нас за варваров и невежд. Скажут, что основная цель,
которую преследуют государства благоустроенные, дозволяя публичные зрелища,
это доставить обществу невинные увеселения и отвлечь его от дурных
наклонностей, праздностью порождаемых, и если, мол, цели этой достигает
любая комедия, как хорошая, так и дурная, то и незачем устанавливать правила
и стеснять сочинителей и актеров определенными рамками, ибо, как уже было
сказано, любая из них назначению своему соответствует, - и все же это не
может служить им к оправданию. Я бы на это возразил, что указанная цель была
бы гораздо скорее достигнута с помощью не плохих, а хороших комедий:
посмотрев комедию замысловатую и отличающуюся искусством в расположении,
зритель уйдет из театра, смеясь шуткам, проникшись нравоучениями, в восторге
от происшествий, умудренный рассуждениями, предостереженный кознями,
наученный примерами, возмущенный пороком и влюбленный в добродетель, ибо
хорошая комедия способна пробудить все эти страсти в любой душе, даже самой
грубой и невосприимчивой, и, само собою разумеется, комедия, всеми этими
качествами обладающая, должна гораздо больше увеселять и забавлять и
доставлять гораздо больше удовольствия и наслаждения, нежели качеств этих
лишенная, а таковы почти все современные комедии. И поэты, их сочиняющие,
тут ни при чем, ибо некоторые прекрасно видят свои недостатки и отлично
понимают, как должно писать, - беда в том, что комедия нынче превратилась в
товар, и авторы говорят, и говорят сущую правду, что иного сорта комедию ни
один театр у них не купит, и по сему обстоятельству поэт приноравливается к
требованиям того театра, который его произведения покупает. В доказательство
можно сослаться на бесчисленное множество комедий одного нашего
счастливейшего писателя {11}, исполненных такого блеска и живости, столь
изящным стихом написанных, содержащих в себе столь здравые рассуждения и
столь глубокомысленные изречения, наконец самый слог которых до такой
степени изыскан и высок, что слава о них идет по всему свету, и все же из-за
того, что автор желает угодить вкусам актеров, далеко не все, а только
некоторые из них являют собою перл создания. Прочие же до того небрежно
пишут, что после представления актеры из боязни преследований должны бежать
и скрываться, как это и бывало уже не раз, когда давалось что-нибудь
оскорбительное для короля или же задевающее честь того или иного знатного
рода. А ведь подобные безобразия, равно как и многие другие, о которых я
говорить не стану, могли бы быть устранены, когда бы в столице кто-либо из
людей просвещенных и разумных просматривал все комедии до их представления
на сцене, и не только те, которые играны бывают в столице, но и любую
комедию, какую только пожелают сыграть где-либо в Испании, и без его
одобрения, подписи и печати местные власти не дозволяли на сцену ни одной
комедии, - таким образом, комедиантам пришлось бы сперва посылать комедии в
столицу, зато потом они могли бы уже совершенно спокойно их представлять, а
сочинители, боясь строгого суда знатока, стали бы с большею тщательностью и
прилежанием над своими комедиями трудиться. И так у нас появились бы хорошие
комедии, в полной мере отвечающие своему назначению, то есть они увеселяли
бы народ, удовлетворяли лучшие умы Испании и обеспечивали доход и
безопасность актеров, власти же были бы избавлены от труда преследовать их.
И если бы тому же самому лицу или кому-нибудь другому поручить просмотр
вновь выходящих рыцарских романов, то некоторые из них достигли бы того
совершенства, о коем ваша милость мечтает: они обогатили бы наш язык
пленительными и бесценными сокровищами красноречия, так что блеск старых
романов померкнул бы при свете только что вышедших, и послужили бы невинным
развлечением не для одних праздных, но даже для наиболее знатных людей, ибо