Сааведра М С. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский(Часть 1)

один из козопасов обратился к нему с такими словами:
- Дабы вы, ваша милость, сеньор странствующий рыцарь, положа руку на
сердце могли признать, что мы и правда оказали вам искренний и радушный
прием, мы попросим одного пастуха, который с минуты на минуту должен быть
здесь, позабавить вас и усладить ваш слух своим пением. Он малый смышленый,
чувствительный, главное, умеет читать и писать, а на равеле играет так, что
лучше и нельзя.
Только успел козопас произнести эти слова, как вдруг до них донеслись
звуки равеля, а немного погодя появился и тот, кто на нем играл: это был
юноша лет двадцати двух, весьма приятной наружности. Товарищи спросили,
ужинал ли он; юноша ответил, что ужинал, тогда тот пастух, который только
что вел о нем речь, обратился к нему:
- В таком случае, Антоньо, доставь нам удовольствие, спой что-нибудь,
пусть наш почтенный гость уверится, что и в лесах и в горах можно встретить
людей, смыслящих в музыке. Мы уже рассказали ему о твоих способностях, -
твое дело проявить их и доказать, что мы говорили правду. Итак, прошу тебя:
сядь и спой нам, пожалуйста, романс о твоих сердечных делах, тот, что сложил
для тебя твой дядя, священник, и который пользуется таким успехом в нашем
селе.
- Охотно, - молвил юноша.
Не заставив себя долго упрашивать, он сел на дубовый пень и, как скоро
настроил равель {1}, с великою приятностью начал петь:

Ты меня, Олалья, любишь,
Хоть об этом мне, конечно,
Не сказала даже взором -
Языком безгласным сердца.

Зная, что ты знаешь это,
Я отбросил все сомненья:
Мы любовь скрывать не в силах,
Если нам о ней известно.

Пусть меня по временам
Ты пытаешься уверить,
Что душа твоя - как бронза,
Как гранит холодный - перси.

Но из-под глухих покровов
Твоего высокомерья
Мне тайком надежда кажет
Краешек своей одежды.

И гонюсь я за приманкой,
Хоть и не могу доселе
Ни торжествовать, что избран,
Ни крушиться, что отвергнут.

Если правда, что учтивость
Есть взаимности примета,
Вправе я считать, что скоро
Сбудутся мои надежды.

Если правда, что награда
Полагается за верность,
Кой-какие основанья
Я просить о ней имею.

Не заметить не могла ты,
Если только не ослепла,
Что хожу я и по будням
В том же, в чем по дням воскресным.

Где любовь, там и наряды,
Потому-то попышнее
Я одеться и стараюсь,
Если жду с тобою встречи.

Уж не говорю о танцах
И о пенье, коим тешил
Я порой тебя с заката
И до петухов рассветных.

Я красу твою повсюду
Восхвалял так откровенно,
Что себе врагов немало
Нажил честностью своею.

Например, сказала так
В Беррокале мне Тереса:
"Можно ангела увидеть
Даже в обезьяне мерзкой.

Долго ль самого Амура
Одурачить при уменье
Накладными волосами
Иль любой другой подделкой?"

Я вспылил, девица - в слезы.
Тут со мною в объясненья
Брат двоюродный пустился...
Знаешь ты, что с ним я сделал.

Домогаюсь я тебя
Не из жажды наслаждений
Незаконных и внебрачных.
Нет, мои похвальны цели.

Так пускай в силок из шелка
Нас с тобой уловит церковь.
Ты лишь не сопротивляйся,
Затянуть позволь мне петлю.

Если ж нет, клянусь, Олалья,
Всем святым, что есть на свете:
Разве только что в монахи
Я уйду из этих дебрей.

На этом кончил свою песню пастух, тогда Дон Кихот попросил его еще
что-нибудь спеть, но Санчо Панса, который более расположен был соснуть,
нежели слушать пение, воспротивился.
- Давно пора вашей милости выбрать себе место для ночлега, - сказал он
своему господину. - Они и так за день намаялись, куда им еще петь по ночам!
- Я тебя понимаю, Санчо, - заметил Дон Кихот. - Ясно, что походы к
бурдюку должны быть вознаграждаемы сном, но не музыкой.
- Боже милостивый, кому что! - воскликнул Санчо.
- Не отрицаю, - сказал Дон Кихот. - Итак, ты можешь устраиваться, где
тебе угодно, мне же, принимая в рассуждение избранный мною род занятий,
приличнее бодрствовать, нежели спать. Со всем тем не худо было бы тебе,
Санчо, еще раз перевязать мне ухо, потому что оно болит нестерпимо.
Санчо принялся было за перевязку, но один из пастухов, осмотрев рану,
сказал оруженосцу, чтобы тот не трудился, ибо у него есть лекарство, от
которого она скоро заживет. Вокруг было много розмарину, пастух сорвал
несколько листиков, разжевал их, смешал с солью, приложил к уху, а затем,
умелой рукой перевязав его, объявил, что иного средства и не потребуется, и
так оно впоследствии и оказалось.


1 Равель - трехструнная скрипка.

ГЛАВА XII

Что некий козопас рассказал тем, кто был с Дон Кихотом

В это время явился один из тех, кому поручалось ходить в деревню за
продовольствием, и сказал:
- Друзья! Знаете, что случилось в деревне?
- Откуда нам знать! - отозвался один из пастухов.
- Так вот знайте, - продолжал тот, - что сегодня утром скончался всем
известный пастух-студент по имени Хризостом, и говорят, будто умер он от
любви к этой чертовке Марселе, дочери богача Гильермо, той самой, что в
одежде пастушки разгуливает по нашим дебрям.
- К Марселе, говоришь? - переспросил кто-то.
- Ну да, к Марселе, - подтвердил козопас. - Но всего удивительнее то,
что он завещал похоронить себя, точно мавра, среди поля у подошвы скалы, где
растет над источником дуб, ибо, по слухам, да и от него самого будто бы
приходилось слышать, что там он увидел ее впервые. Он и еще кое-что завещал,
но местное духовенство объявило, что воля покойного исполнена быть не может
и что ее не подобает исполнять, - это, мол, пахнет язычеством. А закадычный
друг покойного, студент Амбросьо, который вместе с ним переодевался
пастухом, говорит, что завещание Хризостома должно быть исполнено в
точности, как оно есть, и по сему случаю в деревне переполох. Однако ж, если
верить молве, дело кончится тем, что Амбросьо и его друзья-пастухи поставят
на своем и завтра с величайшею торжественностью понесут хоронить Хризостома
в поле. И думается мне, что поглядеть на это стоит, - я, по крайней мере,
пойду непременно, если только мне и завтра не придется идти за
продовольствием.
- Да мы все пойдем на похороны, - подхватили пастухи, - только сначала
бросим жребий, кому стеречь коз.
- Ты дело говоришь, Педро, - заметил один из пастухов. - Впрочем,
незачем вам себя утруждать, - я за вас постерегу стадо. И не думайте, что я
такой добряк или что я нелюбопытен, просто я на днях занозил себе ногу и мне
больно ходить.
- Как бы то ни было, мы тебе очень признательны, - сказал Педро.
Дон Кихот спросил Педро, что собой представлял покойный и кто такая эта
пастушка. Педро ответил, что, сколько ему известно, покойный был богатый
идальго, уроженец одного из окрестных горных селений, что он много лет
учился в Саламанке, а потом возвратился на родину и прослыл человеком весьма
ученым и начитанным.
- Говорят, он лучше всего знал науку о звездах, знал, что там на небе
делают солнце и луна: ведь он нам точно предсказывал солнечные и лунные
смятения.
- Потемнение этих двух великих светил именуется затмением, а не
смятением, друг мой, - поправил его Дон Кихот.
Но Педро, не обращая внимания на такой пустяк, продолжал свой рассказ:
- Еще он угадывал, какой будет год: недородный или дородный.
- Ты хочешь сказать - урожайный или неурожайный, друг мой, - заметил
Дон Кихот.
- Дородный или урожайный - это что в лоб, что по лбу, - возразил Педро.
- Так вот, благодаря его предсказаниям отец и друзья Хризостома сильно
разбогатели, - они верили ему и слушались его во всем, а он им, бывало,
скажет: "В этом году вместо пшеницы сейте ячмень. А в этом году сейте горох,
а ячменя не сейте. В наступающем году оливкового масла будет хоть залейся, а
потом три года подряд капельки не наберется".
- Эта наука называется астрологией, - вставил Дон Кихот.
- Уж не знаю, как она там называется, - сказал Педро, - знаю одно, что
он понаторел и в этом, как и во многом другом. Коротко говоря, не прошло и
нескольких месяцев с тех пор, как он приехал из Саламанки, только в один
прекрасный день сбросил он свое долгополое студенческое одеяние и предстал
перед нами в одежде пастуха: в тулупе и с посохом в руке, а вместе с ним
нарядился пастухом и закадычный его друг и товарищ по ученью Амбросьо. Я
забыл вам сказать, что покойный Хризостом был великим мастером по
стихотворной части: сочинял он и рождественские песни, и действа для
праздника тела Христова, которые разыгрывала наша деревенская молодежь, -
сочинял так, что народ ахал от восторга. Когда же эти два школяра столь
неожиданно переоделись пастухами, вся деревня была ошеломлена, и никто не
мог взять в толк, зачем понадобилось им такое странное превращение. На ту
пору скончался отец нашего Хризостома, и в наследство ему досталось весьма
ценное имущество, как движимое, так и недвижимое, изрядное количество
крупного и мелкого скота и немало денег. Все это перешло в его безраздельное
пользование, и, по правде сказать, он этого вполне заслуживал: Хризостом был
юноша отзывчивый, отличный товарищ, друг людей достойных, а красив он был -
не налюбуешься. Вскоре стало известно, что переоделся бедняга Хризостом
единственно потому, что, влюбившись в пастушку Марселу, о которой один из
наших пастухов недавно здесь упоминал, задумал он вслед за ней удалиться в
пустынные наши места. Теперь надобно вам знать, кто эта девчонка, и я вам
про нее расскажу: может быть, - да не может быть, а наверное, - вы за всю
свою жизнь ничего подобного не услышите, даже если сойдете в могилу
древесным старцем.
- Не древесным, а древним, - поправил его Дон Кихот: он не мог слышать,
как пастух коверкает слова.
- Я потому и сказал древесный, что иное дерево любого старика
переживет, - пояснил Педро. - Но только если вы, сеньор, будете придираться
к каждому моему слову, то я и через год не кончу.
- Прости, друг мой, - сказал Дон Кихот, - но я перебил тебя потому, что
между древним и древесным есть весьма существенная разница. Впрочем, ты
совершенно правильно заметил, что иное дерево переживет любого старика.
Продолжай же свой рассказ, больше я не буду тебе мешать.
- Итак, милостивый государь мой, - снова заговорил козопас, - жил в
нашей деревне крестьянин по имени Гильермо; был он еще богаче отца
Хризостома, и, помимо огромного и несметного богатства, господь послал ему
дочку, мать которой, самая почтенная женщина во всей нашей округе, умерла от
родов. Я ее как сейчас вижу: очи у нее сияли, как звезды небесные. А самое
главное, была она отличной хозяйкой и помогала бедным, так что, думается
мне, душа ее ныне в селениях райских. Лишившись столь доброй супруги, муж
ее, Гильермо, умер с горя, дочка же его, юная и богатая Марсела, перешла на
воспитание к своему дяде, нашему деревенскому священнику. Красота этой
девушки невольно заставляла вспомнить ее мать, и, хотя та была писаною
красавицею, все же казалось, что Марсела ее затмит. А когда ей исполнилось
лет четырнадцать - пятнадцать, все при взгляде на нее благословляли бога за
то, что он создал ее такой прекрасной, многие же были без памяти в нее
влюблены. Дядя держал ее под семью замками и в большой строгости, и все же
не только в нашем селе, но и на сто миль в окружности славилась она своею
красотою и несметным богатством, и самые завидные женихи докучали дяде,
прося и добиваясь ее руки. Но дядя, как истинный христианин, хотя и не прочь
был выдать Марселу замуж, коль скоро она уже вошла в возраст, решился,
однако ж, повременить, - и вовсе не из-за барышей и доходов, которые сулила
ему долговременная опека над имуществом девушки, а единственно из-за того,
что она сама все еще не давала согласия. Клянусь честью, что так говорили о
почтенном священнослужителе на всех посиделках и единодушно одобряли его, а
надобно вам знать, сеньор странник, что в нашей глуши кому угодно перемоют
косточки и кого угодно ославят, и смею вас уверить, что уж коли прихожане,
особливо деревенские, отзываются о священнике с похвалой, стало быть, он и в
самом деле хорош.
- То правда, - заметил Дон Кихот, - но только я попросил бы тебя
продолжать, ибо рассказ твой очень хорош, к тому же ты, добрый Педро, очень
хороший рассказчик, рассказчик божьей милостью.
- Да пребудет же милость господня со мною вовек, - это самое главное.
Ну, а дальше, к вашему сведению, произошло вот что. Сколько ни толковал с
нею дядя о ее многочисленных женихах и ни описывал достоинства каждого из
тех, кто за нее сватался, сколько ни уговаривал ее выбрать того, кто ей по
сердцу, и выйти за него замуж, Марсела все отнекивалась: она, дескать, замуж
не собирается, она еще молода и чувствует, что не в силах нести бремя
супружеской жизни. Доводы эти показались ее дяде разумными, и он перестал
докучать ей в надежде, что когда она станет постарше, то сама сумеет выбрать
себе спутника жизни, ибо он рассудил, - и рассудил весьма здраво, - что
негоже родителям ломать судьбу детей своих. Долго ли, коротко ли, в один
прекрасный день разборчивая Марсела нежданно-негаданно переоделась пастушкою
и, не обращая внимания на уговоры дяди и односельчан, вместе с другими
пастушками вышла в поле и принялась пасти свое стадо. И едва она показалась
на люди и красота ее стала доступной для лицезрения, тотчас видимо-невидимо
богатых юнцов, идальго и простых хлебопашцев вырядилось, как Хризостом, и
начали они за нею ухаживать, в том числе, как я уже говорил, покойный наш
друг, о котором ходила молва, что он не просто любит ее, но боготворит. Не
следует думать, однако ж, что, добившись свободы и совершенной
самостоятельности, почти или, вернее, совсем не допускающей уединения, тем
самым Марсела показала или дала понять, что не дорожит своей чистотою и
честью, - напротив, она оказалась столь бдительным стражем своей невинности,
что никто из тех, кто ей угождает и добивается ее расположения, еще не
похвалился, да, наверно, никогда и не похвалится, что она подала ему хоть
какую-нибудь надежду на взаимность. Правда, она не избегает общества
пастухов, не уклоняется от бесед с ними, обхождение ее отличается учтивостью
и дружелюбием, но только кто-нибудь из них поведает ей свое желание, хотя бы
это было законное и благочестивое желание вступить с нею в брак, - и вот он
уже летит от нее, подобно камню, выпущенному из катапульты. И этот ее образ
действий приносит больше вреда, чем если бы наши края посетила чума, ибо ее
красота и приветливый нрав привлекают сердца тех, кто любит ее и желает ей
угождать, холодность же ее и надменность повергают их в отчаяние, и оттого
они не дают ей иных названий, кроме жестокой, неблагодарной и тому подобных,
живописующих душевные ее качества. И если бы вы, сеньор, остались здесь на
денек, то непременно услышали бы, как отвергнутые поклонники, продолжая
преследовать ее, оглашают горы и долы своими стенаниями. Неподалеку отсюда
есть одно место, где растет более двадцати высоких буков, и на гладкой коре
каждого из них вырезано и начертано имя Марселы, а на некоторых сверху
вырезана еще и корона, словно красноречивыми этими знаками влюбленный хотел
сказать, что Марсела достойна носить венец земной красоты. Один пастух
вздыхает, другой сетует, здесь слышатся любовные песни, там - скорбные пени.
Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных
очей своих, и там его, возносящегося на крыльях упоительной мечты, находит
утренняя заря, а иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым
на раскаленном песке, беспрестанно и беспрерывно вздыхающим и воссылающим
свои жалобы сострадательным небесам. Но равнодушно проходит мимо тех и
других свободная и беспечная красавица Марсела, и мы все, зная ее, невольно
спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию и кто будет тот
счастливец, коему удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться
необычайною ее красотою? Все, что я вам рассказал, - это истинная правда, а
потому, думается мне, и толки о смерти Хризостома, которые передал наш
пастух, также находятся в согласии с истиной. И я советую вам, сеньор,
непременно пойти на погребение, каковое обещает быть зрелищем внушительным,
ибо друзей у покойного много, а отсюда до того места, где он завещал себя
похоронить, не будет и полмили.
- Да уж я-то непременно пойду, - сказал Дон Кихот. - А теперь позволь
поблагодарить тебя за то удовольствие, которое ты мне доставил занимательным
своим рассказом.
- О, мне известна лишь половина тех происшествий, которые случились с
поклонниками Марселы! - возразил козопас. - Может статься, однако ж, что
завтра мы встретим по дороге кого-нибудь из пастухов, и он нам расскажет
все. А сейчас не худо бы вам соснуть под кровлей: ночная прохлада может
повредить вашей ране, - впрочем, мой пластырь таков, что каких-либо
осложнений вам опасаться нечего.
Санчо Панса давно уже мысленно послал к черту словоохотливого козопаса,
и теперь он также принялся упрашивать Дон Кихота соснуть в шалаше у Педро.
Тот сдался на уговоры и, подражая поклонникам Марселы, провел остаток ночи в
мечтах о госпоже своей Дульсинее. Санчо Панса расположился между Росинантом
и ослом и заснул не как безнадежно влюбленный, а как человек, которому
изрядно намяли бока.

ГЛАВА XIII,

содержащая конец повести о пастушке Марселе и повествующая о других
происшествиях

В окнах востока чуть только показался день, а пятеро из шести козопасов
уже вскочили и, разбудив Дон Кихота, обратились к нему с вопросом, не
изменил ли он своему намерению отправиться на торжественное погребение
Хризостома, и вызвались ему сопутствовать. Дон Кихоту только того и нужно
было; он встал и велел Санчо седлать коня и осла, что тот с великим
проворством исполнил, и не менее проворно собрались в дорогу все остальные.
Но не успели они продвинуться и на четверть мили, как вдруг увидели, что на
ту же самую тропинку выходят шесть пастухов в черных овчинных тулупах и с
венками из веток олеандра и кипариса на голове. Все они опирались на тяжелые
остролистовые посохи. Поодаль ехали верхами два дворянина в богатом дорожном
одеянии, трое слуг шли за ними пешком. Поравнявшись, и те и другие учтиво
раскланялись, осведомились, кто куда держит путь, и, узнав, что все спешат
на погребение, продолжали путь вместе.
Один из всадников, обратившись к другому, сказал:
- Кажется, сеньор Вивальдо, мы не зря потратим время, если посмотрим на
необычайные эти похороны: это и в самом деле должно быть нечто необычайное,
судя по тем удивительным вещам, какие нам рассказывали наши спутники об
умершем пастухе и о погубившей его пастушке.
- Мне тоже так кажется, - отозвался Вивальдо. - Я готов потратить не
один, а несколько дней, только бы посмотреть на похороны.
Дон Кихот спросил, что слышали они о Марселе и Хризостоме. Путник
сообщил, что на рассвете повстречали они пастухов и, обратив внимание на их
печальный наряд, осведомились о причине, побудившей их облачиться в траур,
тогда один из пастухов все им объяснил и рассказал о прекрасной и
своенравной пастушке Марселе, о многочисленных ее поклонниках и, наконец, о
смерти Хризостома, к месту похорон которого пастухи и направлялись. Словом,
путник сообщил Дон Кихоту все, что тот уже слышал от Педро.
Но тут их разговор принял иное направление, ибо тот, кого звали
Вивальдо, спросил Дон Кихота, что заставило его с оружием в руках разъезжать
по столь мирной стране. На это ему Дон Кихот ответил так:
- Избранное мною поприще не дозволяет и не разрешает ездить иначе.
Удобства, роскошь и покой созданы для изнеженных столичных жителей, а
тяготы, тревоги и ратные подвиги созданы и существуют для тех, кого
обыкновенно называют странствующими рыцарями, из коих последним я,
недостойный, почитаю себя.
Тут уже для всех стало очевидно, что он сумасшедший, но, дабы
совершенно в том удостовериться и уяснить себе, на чем именно он помешался,
Вивальдо снова обратился к нему и спросил, что такое странствующие рыцари.
- Разве ваши милости незнакомы с анналами английской истории, - в свою
очередь, спросил Дон Кихот, - в коих повествуется о славных подвигах короля
Артура {1}, которого мы на своем кастильском наречии обыкновенно именуем
Артусом и относительно которого существует весьма древнее предание,
получившее распространение во всем Британском королевстве, а именно, что
король тот не умер, что его силою волшебных чар превратили в ворона и что
придет время, когда он снова станет королем и вновь обретет корону и
скипетр, по каковой причине с той самой поры еще ни один англичанин не убил
ворона? Ну так вот, при этом добром короле был учрежден славный рыцарский
орден Рыцарей Круглого Стола, а Рыцарь Озера Ланцелот {2}, согласно тому же
преданию, в это самое время воспылал любовью к королеве Джиневре,
наперсницей же их и посредницей между ними была придворная дама,
достопочтенная Кинтаньона, - отсюда и ведет свое происхождение известный
романс, который доныне распевает вся Испания:

Был неслыханно радушен
Тот прием, который встретил
Дон Кихот у дам прекрасных,
Из своих земель приехав, -

а дальше в самых нежных и мягких красках изображаются любовные его
похождения и смелые подвиги. И вот с той поры этот рыцарский орден
мало-помалу все ширился, ширился и наконец охватил многоразличные страны, и
в лоне этого ордена подвигами своими стяжали себе славу и почет отважный
Амадис Галльский со всеми своими сыновьями и внуками даже до пятого колена,
доблестный Фелисмарт Гирканский, неоцененный Тирант Белый и, наконец,
доблестный и непобедимый рыцарь дон Бельянис Греческий, которого мы словно
вчера еще видели, слышали, с которым мы словно еще так недавно общались. Вот
что такое, сеньоры, странствующий рыцарь и вот каков этот рыцарский орден, к
коему, как вы знаете, принадлежу и я, грешный, давший тот же обет, что и
перечисленные мною рыцари. В поисках приключений и заехал я в пустынные эти
и глухие места с твердым намерением мужественно и стойко выдержать
опаснейшие из всех испытаний, какие пошлет мне судьбина, и защитить
обездоленных и слабых.
Теперь у спутников Дон Кихота уже не оставалось сомнений в том, что у
него помутился рассудок и какой именно вид умственного расстройства овладел
им, и они не могли всему этому не подивиться, как, впрочем, и все, кто с ним
впервые встречался. До места погребения Хризостома, по словам пастухов,
оставалось немного, и, чтобы веселее провести остаток пути, великий
насмешник и шутник Вивальдо вздумал еще пуще подзадорить нашего рыцаря. И
для того он обратился к нему с такими словами:
- По моему разумению, сеньор странствующий рыцарь, вы дали самый
суровый обет, какой только можно было дать, - даже обет картезианских
монахов {3} представляется мне менее суровым.
- Очень может быть, что он и столь же суров, - возразил Дон Кихот, - но
чтобы от него была людям такая же точно польза - вот за это я не ручаюсь. Уж
если на то пошло, воин, исполняющий приказ военачальника, делает не менее
важное дело, нежели отдающий приказы военачальник. Я хочу сказать, что
иноки, в тишине и спокойствии проводя все дни свои, молятся небу о
благоденствии земли, мы же, воины и рыцари, осуществляем то, о чем они
молятся: мы защищаем землю доблестными нашими дланями и лезвиями наших мечей
- и не под кровлей, а под открытым небом, летом подставляя грудь лучам
палящего солнца и жгучим морозам - зимой. Итак, мы - слуги господа на земле,
мы - орудия, посредством которых вершит он свой правый суд. Но исполнение
воинских обязанностей и всего, что с ними сопряжено и имеет к ним
касательство, достигается ценою тяжких усилий, в поте лица, следственно тот,
кто таковые обязанности на себя принимает, затрачивает, разумеется, больше
усилий, нежели тот, кто в мирном, тихом и безмятежном своем житии молит бога
о заступлении беспомощных. Я не хочу сказать и весьма далек от мысли, что
подвиг странствующего рыцаря и подвиг затворника равно священны, но на
основании собственного горького опыта я пришел к убеждению, что
странствующий рыцарь, вечно алчущий и жаждущий, страждущий и изнуренный,
бесприютный, полураздетый и усыпанный насекомыми, терпит, разумеется, больше
лишений, нежели схимник, ибо не подлежит сомнению, что на долю
странствующего рыцаря былых времен всечасно выпадали невзгоды. Если же
кто-нибудь из них доблестною своею дланью и завоевал себе императорскую
корону, то, смею вас уверить, ради этого ему должно было пролить немало пота
и крови, и если б тем, кто удостоился столь высоких степеней, вовремя не
пришли на помощь мудрецы и волшебники, то они скоро убедились бы в
призрачности и обманчивости мечтаний своих и надежд.
- Я тоже так думаю, - заметил путник. - Но вот что мне особенно не
нравится в странствующих рыцарях: когда их ожидает необычайное и опасное
приключение, сопряженное с явною опасностью для жизни, то, вместо того
чтобы, как подобает христианину, в минуту подобной опасности поручить себя
богу, они поручают себя своим дамам, да еще с таким молитвенным жаром и
благоговением, точно дамы эти - их божества. Право, все это припахивает
чем-то языческим.
- Так тому и быть надлежит, сеньор, - возразил Дон Кихот, - иначе
странствующий рыцарь покрыл бы себя позором: нравы и обычаи странствующего
рыцарства таковы, что, перед тем как совершить ратный подвиг, странствующий
рыцарь должен обратить к своей госпоже мысленный свой нежный и ласковый