Страница:
– За что же вы арестованы? – приставала Настя.
– За напраслину, клевету. Обвинён, что якобы подписался на указе.
– Так кто же подписался, если не вы?
– Не скажу, Настенька, не могу.
– И мне не скажете?
– Никому. Слово дал. Зарок. Клятву. Пускай будет что Богу и царице угодно. Знай только, дорогая моя Настенька, что твой Иван Поздняк – честный человек.
– Верю и я в это… Но ничего, ничего не понимаю, у вас в Сенате солдаты мне говорили и два чиновника тоже объясняли, что вы подлог сделали… А вы говорите – нет… Я вам верю… Но что теперь будет? Вас судить будут и засудят?
– Не знаю.
– В Сибирь сошлют?
– Не знаю… Не верится. Но из службы исключат. И я буду нищий… И тебе не жених. Дядя также от меня откажется.
Несмотря на новые усиленные моленья Насти рассказать ей всю правду, молодой человек не прибавил ни слова разъяснения.
Офицер вскоре снова явился и попросил девушку уходить. Он всё-таки боялся идти в ответ за то, что допустил её видеться с арестованным. Настя простилась, горько плача, и вышла.
Между тем в тот же вечер придворная дама, сопровождавшая государыню на прогулке, уже знала всё происшедшее с сенатским секретарём и тотчас же приняла свои меры. За два дня перед тем она, по приказанию государыни, разузнала всё про Поздняка, узнала, что он женится, и всё передала. Теперь она поспешила тоже донести немедленно до сведения государыни про общее смущение в Сенате и арест секретаря.
На другой день в Царскосельском дворце в числе других сановников дожидался очереди с докладом и Дмитрий Прокофьевич Трощинский.
Он был угрюм, расстроен, почти ни с кем не разговаривал и только на вопрос одного из присутствовавших, полицмейстера Рылеева, ответил озлобленно:
– Да… Стряслась беда… Срамная… Вам по вашей должности известно, вероятно, всё…
– Известно, Дмитрий Прокофьевич… Такого, признаюсь, никогда, кажется, на Руси не бывало. Какая дерзость! Весь Питер толкует о преступлении. Но изволите видеть… Цель непонятна. Преступление совершается с целью. Какая тут цель была?
– Изорвал указ нечаянно и заменил своим. И сошло бы, если бы не моё сугубое внимание… – объяснил Трощинский.
Через полчаса докладчик по невероятному преступлению стоял перед императрицей, сидевшей за столом, и, волнуясь, злобясь и стыдясь вместе, объяснял ей, как приключилось «срамное деяние» в Сенате.
Государыня молча выслушала весь доклад, потом взяла «подложный» указ, внимательно осмотрела его, потом взяла два куска другого указа и тоже стала разглядывать…
– Изволите видеть… – указывал Трощинский. – Вот чернила вашего величества. А на этом указе и чернила наши, сенатские, сероватые. Я буду умолять ваше императорское величество… – добавил Трощинский, – о примерном и беспощадном наказании преступника. Если бы это было в моей власти, я бы его казнил за кощунство…
– Кощунством именуются совсем иные преступные действия, Дмитрий Прокофьевич… – холодно заговорила государыня. – Не надо преувеличивать! Императорская подпись святого ничего не заключает в себе… Русский монарх и без того так твёрдо и так высоко стоит, что не нуждается в маленьких подпорках… А льстивое преувеличение монарших прерогатив и царского значения, на мой женский рассудок, кажет именно вроде подпорки, шеста, поставленного у гранитной скалы, будто ради её пущей твёрдости. Даже забавно… Вот что я вам скажу, мой любезный… Этот якобы поддельный указ – настоящий, что б вы про чернила ни говорили. Это моя подпись.
– Ваше величество, но этот разорванный доказывает… – начал было Трощинский.
– Доказывает, что секретарь ваш шалил, сидя дома. Это нехорошо делать с царскими указами, но это не преступление. Он написал два указа, один вы подали мне для подписи, а другой оставался у него… Вероятно, он счёл его некрасиво написанным. А затем ради шалости он сам его моим именем подписал. И даже очень искусно. А потом, конечно, разорвал. Просто шалость. И за это надо ему сделать выговор…
– Но помилосердуйте, государыня… По чернилам подписи и по всей бумаге я знаю, что этого указа я не подавал вам к подписанию. Вот настоящий… А этот подложный… И эта подпись…
– Это моя подпись, Дмитрий Прокофьевич.
– Ваше величество, вы, по несказанной доброте, желаете спасти негодяя, не стоящего ваших милостей. Вы признаёте из жалости подложную подпись своею…
– Нет, это я писала. Я не могу отказаться от своей подписи. Это было бы нечестно.
– Господи помилуй!.. – выговорил Трощинский, потерявшись, и прибавил, разводя руками: – Как же повелите поступить?
– Очень просто…
Екатерина разорвала два клочка указа на мелкие куски и бросила их в корзину у стола.
– До шалости чиновника у себя на квартире нам нет дела… – выговорила государыня, улыбаясь. – Не надо было его обыскивать. Если мы пороемся у иного в бумагах, то, может быть, найдём листы, подписанные именами Александра Македонского, короля Магнуса и всех королей Людовиков французских…
– Простите, ваше величество! – воскликнул Трощинский, – но я прошу вас ещё раз поглядеть внимательнее, ваша ли это подпись… Таких чернил у вас, государыня…
– Дмитрий Прокофьевич, дело не в чернилах! – холодно вымолвила Екатерина. – Считать эту подпись подложною, не узнавать её – есть… пожалуй даже… государственное преступление.
Трощинский несколько оробел от голоса государыни, поспешил молча склониться и, получив бумаги, вышел.
IX
X
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ УПОМИНАЕМЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛИЦАХ
– За напраслину, клевету. Обвинён, что якобы подписался на указе.
– Так кто же подписался, если не вы?
– Не скажу, Настенька, не могу.
– И мне не скажете?
– Никому. Слово дал. Зарок. Клятву. Пускай будет что Богу и царице угодно. Знай только, дорогая моя Настенька, что твой Иван Поздняк – честный человек.
– Верю и я в это… Но ничего, ничего не понимаю, у вас в Сенате солдаты мне говорили и два чиновника тоже объясняли, что вы подлог сделали… А вы говорите – нет… Я вам верю… Но что теперь будет? Вас судить будут и засудят?
– Не знаю.
– В Сибирь сошлют?
– Не знаю… Не верится. Но из службы исключат. И я буду нищий… И тебе не жених. Дядя также от меня откажется.
Несмотря на новые усиленные моленья Насти рассказать ей всю правду, молодой человек не прибавил ни слова разъяснения.
Офицер вскоре снова явился и попросил девушку уходить. Он всё-таки боялся идти в ответ за то, что допустил её видеться с арестованным. Настя простилась, горько плача, и вышла.
Между тем в тот же вечер придворная дама, сопровождавшая государыню на прогулке, уже знала всё происшедшее с сенатским секретарём и тотчас же приняла свои меры. За два дня перед тем она, по приказанию государыни, разузнала всё про Поздняка, узнала, что он женится, и всё передала. Теперь она поспешила тоже донести немедленно до сведения государыни про общее смущение в Сенате и арест секретаря.
На другой день в Царскосельском дворце в числе других сановников дожидался очереди с докладом и Дмитрий Прокофьевич Трощинский.
Он был угрюм, расстроен, почти ни с кем не разговаривал и только на вопрос одного из присутствовавших, полицмейстера Рылеева, ответил озлобленно:
– Да… Стряслась беда… Срамная… Вам по вашей должности известно, вероятно, всё…
– Известно, Дмитрий Прокофьевич… Такого, признаюсь, никогда, кажется, на Руси не бывало. Какая дерзость! Весь Питер толкует о преступлении. Но изволите видеть… Цель непонятна. Преступление совершается с целью. Какая тут цель была?
– Изорвал указ нечаянно и заменил своим. И сошло бы, если бы не моё сугубое внимание… – объяснил Трощинский.
Через полчаса докладчик по невероятному преступлению стоял перед императрицей, сидевшей за столом, и, волнуясь, злобясь и стыдясь вместе, объяснял ей, как приключилось «срамное деяние» в Сенате.
Государыня молча выслушала весь доклад, потом взяла «подложный» указ, внимательно осмотрела его, потом взяла два куска другого указа и тоже стала разглядывать…
– Изволите видеть… – указывал Трощинский. – Вот чернила вашего величества. А на этом указе и чернила наши, сенатские, сероватые. Я буду умолять ваше императорское величество… – добавил Трощинский, – о примерном и беспощадном наказании преступника. Если бы это было в моей власти, я бы его казнил за кощунство…
– Кощунством именуются совсем иные преступные действия, Дмитрий Прокофьевич… – холодно заговорила государыня. – Не надо преувеличивать! Императорская подпись святого ничего не заключает в себе… Русский монарх и без того так твёрдо и так высоко стоит, что не нуждается в маленьких подпорках… А льстивое преувеличение монарших прерогатив и царского значения, на мой женский рассудок, кажет именно вроде подпорки, шеста, поставленного у гранитной скалы, будто ради её пущей твёрдости. Даже забавно… Вот что я вам скажу, мой любезный… Этот якобы поддельный указ – настоящий, что б вы про чернила ни говорили. Это моя подпись.
– Ваше величество, но этот разорванный доказывает… – начал было Трощинский.
– Доказывает, что секретарь ваш шалил, сидя дома. Это нехорошо делать с царскими указами, но это не преступление. Он написал два указа, один вы подали мне для подписи, а другой оставался у него… Вероятно, он счёл его некрасиво написанным. А затем ради шалости он сам его моим именем подписал. И даже очень искусно. А потом, конечно, разорвал. Просто шалость. И за это надо ему сделать выговор…
– Но помилосердуйте, государыня… По чернилам подписи и по всей бумаге я знаю, что этого указа я не подавал вам к подписанию. Вот настоящий… А этот подложный… И эта подпись…
– Это моя подпись, Дмитрий Прокофьевич.
– Ваше величество, вы, по несказанной доброте, желаете спасти негодяя, не стоящего ваших милостей. Вы признаёте из жалости подложную подпись своею…
– Нет, это я писала. Я не могу отказаться от своей подписи. Это было бы нечестно.
– Господи помилуй!.. – выговорил Трощинский, потерявшись, и прибавил, разводя руками: – Как же повелите поступить?
– Очень просто…
Екатерина разорвала два клочка указа на мелкие куски и бросила их в корзину у стола.
– До шалости чиновника у себя на квартире нам нет дела… – выговорила государыня, улыбаясь. – Не надо было его обыскивать. Если мы пороемся у иного в бумагах, то, может быть, найдём листы, подписанные именами Александра Македонского, короля Магнуса и всех королей Людовиков французских…
– Простите, ваше величество! – воскликнул Трощинский, – но я прошу вас ещё раз поглядеть внимательнее, ваша ли это подпись… Таких чернил у вас, государыня…
– Дмитрий Прокофьевич, дело не в чернилах! – холодно вымолвила Екатерина. – Считать эту подпись подложною, не узнавать её – есть… пожалуй даже… государственное преступление.
Трощинский несколько оробел от голоса государыни, поспешил молча склониться и, получив бумаги, вышел.
IX
Однако сановник из мелких чиновников, педант и упрямица, не сдался.
Трощинский был глубоко убеждён в том, что государыня или по доброте, ради спасения чиновника, или ради иных высших соображений признала явно подложную подпись за свою, не желая допущения мысли о возможности такого дерзкого преступления. Но тогда за что же он, Трощинский, пострадал, прослывя за опрометчивого государственного мужа, не признавшего монаршей подписи и поднявшего шум «из-за сновидения».
– Весь срам на меня пал!.. – озлобляясь, говорил Трощинский. – Негодяй остался безнаказанным, а я осмеянным!
Через два дня, явившись снова с делами в Царское Село, Трощинский, окончив доклад государыне, выговорил взволнованно:
– Ваше императорское величество, дозвольте мне за мою верную службу просить вас о милости несказанной.
– Что такое, Дмитрий Прокофьевич? – ласково отозвалась Екатерина.
– Просьба, ваше величество.
– О чём?.. Я готова всякое возможное для вас сделать…
– Но это такая просьба, с какими ещё никто не дерзал обращаться к вашему величеству.
– Вы меня удивляете… Зачем же… Почему же вы с такою просьбой надумались ко мне обращаться?..
– Необходимость, нужда… безысходность положения… Исполнить таковую мою просьбу, ваше величество, можете, однако, совершенно спокойно… Дело самое простое… для вас ничего не стоящее.
– Тогда я её исполню с удовольствием, не понимаю вашего предисловия… – улыбнулась государыня. – Говорите!
– У меня есть заранее приготовленный указ. Дайте мне ваше царское слово подписать его, каков бы он ни был. Дело самое пустое…
Трощинский достал из портфеля написанный лист и, держа его в руках, прибавил с чувством:
– Доверься мне, царица-матушка, и подпиши его не читая…
Императрица после мгновенного колебания протянула руку и вымолвила:
– Извольте… Подпишу! Но прочту всё-таки…
Трощинский положил на стол бумагу. Екатерина просмотрела её… Лицо её тотчас стало сурово, но она резким движением взяла перо и подписала.
Указ повелевал заключение в крепости сенатского чиновника Поздняка за преступление по службе, но без объяснения, в чём именно оно состоит.
Трощинский просиял и стал горячо благодарить. Государыня ни слова не вымолвила и отпустила его, кивнув головой.
Вслед за Трощинским тотчас вошёл личный секретарь государыни Храповицкий.
– Задержи-ка мне, Александр Васильевич, Трощинского в приёмной разговорами… – быстро вымолвила она.
Храповицкий поспешил исполнить поручение, а через четверть часа Екатерина поднялась и явилась в соседней горнице, где было много чиновников, дожидавших приёма. Императрица ответила на поклоны и прямо направилась к Трощинскому, которому что-то рассказывал, конечно умышленно, Храповицкий.
– Дмитрий Прокофьевич, я к вам с просьбой… Сейчас мне на ум пришло…
– Что повелеть изволите, ваше императорское величество? – ответил этот, склоняясь.
– Просьба всенижайшая, сердечная. Обещайте мне, дайте слово исполнить, в чём бы дело ни заключалось…
– На смерть пойду, государыня, если указать изволите, – восторженно произнёс Трощинский, польщённый такою милостивою беседой при посторонних лицах.
– Нет, дело простое, ничего дли вас не стоящее. Достаньте-ка тот указ, который сейчас подписала я по вашему желанию.
Трощинский быстро достал бумагу из портфеля, который лежал на окне, и подал её.
– Ну вот… Этот самый… Дайте слово исполнить мою просьбу без гнева и без ропота…
– Всё, что изволите… – заговорил Трощинский другим голосом, предчувствуя, в чём дело.
– Разорвите этот указ.
Трощинский склонился молча и, немного меняясь в лице, разорвал лист пополам.
– Благодарю вас! – выговорила Екатерина. – Это доброе дело сделано вами. Ведь вся ошибка была в чернилах. Чернила очернили чистого человека в ваших глазах.
Трощинский вернулся в Петербург вне себя и, несмотря на позднее время, проехал в Сенат, где все его подчинённые, по обыкновению, были ещё налицо, не смея разойтись до возвращения его из Царского Села.
– Доставить сюда сейчас Поздняка! – приказал он экзекутору.
Через полчаса сенатский секретарь, взволнованный, предстал на глаза его.
– Я докладывал её величеству о твоём неслыханном преступлении! – строго сказал Трощинский. – Государыня желает знать, как всё это произошло. Поэтому сознавайся и расскажи мне, когда, зачем и почему решился ты на подлог.
Поздняк пристально присмотрелся к лицу сановника, и, вздохнув, вымолвил:
– Я ничего, ваше превосходительство, сказать не могу. Ни единого слова не могу прибавить.
– Сознайся, и наказание тебе будет легче… Ну, простое исключение из службы. Не сознаешься, на поселение в Сибирь пойдёшь, в крепости сгниёшь. Даже хуже, много хуже будет.
– Как Богу и царице угодно.
– Так ты ничего не скажешь?! – крикнул Трощинский.
– Не могу. Помилосердуйте…
Наступило молчание.
– Ладно. Ладно… – заговорил Трощинский без конца. – Ладно, негодяй… Ладно… Так применим к тебе высшую меру.
И, кликнув солдат, сановник приказал:
– Отвести его в крепость и сдать от моего имени дежурному по караулу. Скажи, что долго у них не насидит. Его указано завтра судить по-военному и расстрелять… Ну, ступай…
Побледневший как смерть Поздняк двинулся через силу; но, когда он был в дверях, Трощинский остановил его:
– Слушай. Ну, ради моих милостей к тебе… Ведь я же тебя из ничтожества взял и… Ну, из благодарности ко мне. Признайся, как дело было… Расскажи всё – и пойдёшь вот, сядешь сейчас за свой стол… Всё забудем. Как если б всё это нам обоим одним злым сновидением было… Ну, голубчик Иван Петрович, сознайся.
– Ваше превосходительство! – воскликнул тронутый до глубины сердца Поздняк. – Не могу я… Бывают такие дела на свете… что ум за разум заходит. Всей бы душой желал сознаться вам во всём, за все ваши благодеяния… И не могу. Хоть голову рубите – ни слова не скажу…
Трощинский изменился в лице от гнева, молча махнул рукой и отвернулся. Поздняк вышел и двинулся за солдатом, схватив себя за голову руками.
Через несколько минут экзекутор, тотчас же вызванный начальником, приказал Поздняку идти домой.
– Как?! – выговорил этот, не веря ушам.
– Идите домой! Дмитрий Прокофьевич приказал. Завтра узнаете резолюцию о себе.
– Ничего не понимаю… – произнёс Поздняк, дрожа от радости. – Он приказал сейчас в крепость… Я ничего не понимаю.
– Ну, сударь мой… – озлобленно крикнул экзекутор. – Вы-то ещё в этом деле можете кой-что понимать! А вот Дмитрий Прокофьевич и мы все – так действительно никакого дьявола понять не можем!
Поздняк, не помня себя от радости, побежал на свою квартиру… После крепости, Сибири, каторги, военного суда и расстреляния, которые промелькали в его голове, ударяя по сердцу, он был почти счастлив при мысли, что цел и невредим и на свободе. Он догадывался невольно, что Трощинский его просто пугал… Доклад царице имел, очевидно, иные последствия. Однако, вернувшись к себе, Поздняк, несмотря на страстное желание повидаться с Парашиными, не решился отлучиться из дому и просидел сутки безвыходно в ожидании своей участи.
Наутро он получил бумагу из Сената – формальную отставку.
– Нищий! Лишён всего… – вымолвил Поздняк. – Лишён даже девушки, которую люблю…
Но едва только молодой человек выговорил эти слова, как в дверях его квартиры показалась Настенька, счастливая, сияющая радостью и румянцем на щеках.
Она бросилась на шею жениха.
– Ничего не будет! Всё слава Богу! – воскликнула она.
– Я отставлен… Настенька. А нищий тебе не пара. А мне жизнь без тебя – та же Сибирь.
– Ничего не будет… Иван Петрович. Слушайте. Слушайте!.. «Моя милая, успокойтесь, не плачьте. Ваш жених получит другую должность и женится на вас». Кто это мне сказал, Иван Петрович? Кто это так сказал?.. – восторженно воскликнула девушка, представив кого-то другого перед изумлённым Поздняком.
– Дмитрий Прокофьевич?.. – спросил он.
– Царица! – вскрикнула Настя.
– Царица?
– Да. Да… Я была в Царском…
И Настя рассказала жениху, как она решилась на тот же поступок, что и он. Она была в Царскосельском парке, на той же дорожке и у той же скамеечки, что и первый раз. Она рассказала всё царице про арест его из-за напраслины. И царица сказала ей, чтобы она успокоилась, что никакой беды не будет. И Настя повторила снова те же слова государыни.
Поздняк перекрестился несколько раз и горячо расцеловал девушку.
Затем он стал снова переспрашивать её о малейших подробностях её свидания с государыней.
– Очень удивилась она… – объяснила между прочим Настя, – когда я ей сказала, что не вы подписались под её руку. Что виновен другой человек. И его надо судить. А не вас!
– Как? Что ты?..
– Да. Очень удивилась. Спросила меня, знаю ли я всё дело… как это было… от вас. Я ответила, что вы ничего мне не захотели сказать. Тогда царица ещё больше удивилась и сказала так: «Даже вам ничего не сказал?» Я говорю: ни слова не хотел сказать, но я-то знаю, говорю, и верно знаю, что не Иван Петрович, а другой какой негодный человек подлог этот сделал…
– Ах, Настенька, Настенька!.. – весело воскликнул Поздняк. – Что же государыня на это сказала?
– Рассмеялась и сказала: «Молодец, держит своё слово!» А потом сказала мне, что всё обойдётся, слава Богу, что вы должность другую получите и мы обвенчаемся…
Поздняк снова расцеловал невесту, а затем вдруг выговорил:
– Настенька! Пойдём Богу молиться. Вместе.
– Идёмте. Сначала за царицу помолимся, а потом за себя! – радостно согласилась девушка.
Трощинский был глубоко убеждён в том, что государыня или по доброте, ради спасения чиновника, или ради иных высших соображений признала явно подложную подпись за свою, не желая допущения мысли о возможности такого дерзкого преступления. Но тогда за что же он, Трощинский, пострадал, прослывя за опрометчивого государственного мужа, не признавшего монаршей подписи и поднявшего шум «из-за сновидения».
– Весь срам на меня пал!.. – озлобляясь, говорил Трощинский. – Негодяй остался безнаказанным, а я осмеянным!
Через два дня, явившись снова с делами в Царское Село, Трощинский, окончив доклад государыне, выговорил взволнованно:
– Ваше императорское величество, дозвольте мне за мою верную службу просить вас о милости несказанной.
– Что такое, Дмитрий Прокофьевич? – ласково отозвалась Екатерина.
– Просьба, ваше величество.
– О чём?.. Я готова всякое возможное для вас сделать…
– Но это такая просьба, с какими ещё никто не дерзал обращаться к вашему величеству.
– Вы меня удивляете… Зачем же… Почему же вы с такою просьбой надумались ко мне обращаться?..
– Необходимость, нужда… безысходность положения… Исполнить таковую мою просьбу, ваше величество, можете, однако, совершенно спокойно… Дело самое простое… для вас ничего не стоящее.
– Тогда я её исполню с удовольствием, не понимаю вашего предисловия… – улыбнулась государыня. – Говорите!
– У меня есть заранее приготовленный указ. Дайте мне ваше царское слово подписать его, каков бы он ни был. Дело самое пустое…
Трощинский достал из портфеля написанный лист и, держа его в руках, прибавил с чувством:
– Доверься мне, царица-матушка, и подпиши его не читая…
Императрица после мгновенного колебания протянула руку и вымолвила:
– Извольте… Подпишу! Но прочту всё-таки…
Трощинский положил на стол бумагу. Екатерина просмотрела её… Лицо её тотчас стало сурово, но она резким движением взяла перо и подписала.
Указ повелевал заключение в крепости сенатского чиновника Поздняка за преступление по службе, но без объяснения, в чём именно оно состоит.
Трощинский просиял и стал горячо благодарить. Государыня ни слова не вымолвила и отпустила его, кивнув головой.
Вслед за Трощинским тотчас вошёл личный секретарь государыни Храповицкий.
– Задержи-ка мне, Александр Васильевич, Трощинского в приёмной разговорами… – быстро вымолвила она.
Храповицкий поспешил исполнить поручение, а через четверть часа Екатерина поднялась и явилась в соседней горнице, где было много чиновников, дожидавших приёма. Императрица ответила на поклоны и прямо направилась к Трощинскому, которому что-то рассказывал, конечно умышленно, Храповицкий.
– Дмитрий Прокофьевич, я к вам с просьбой… Сейчас мне на ум пришло…
– Что повелеть изволите, ваше императорское величество? – ответил этот, склоняясь.
– Просьба всенижайшая, сердечная. Обещайте мне, дайте слово исполнить, в чём бы дело ни заключалось…
– На смерть пойду, государыня, если указать изволите, – восторженно произнёс Трощинский, польщённый такою милостивою беседой при посторонних лицах.
– Нет, дело простое, ничего дли вас не стоящее. Достаньте-ка тот указ, который сейчас подписала я по вашему желанию.
Трощинский быстро достал бумагу из портфеля, который лежал на окне, и подал её.
– Ну вот… Этот самый… Дайте слово исполнить мою просьбу без гнева и без ропота…
– Всё, что изволите… – заговорил Трощинский другим голосом, предчувствуя, в чём дело.
– Разорвите этот указ.
Трощинский склонился молча и, немного меняясь в лице, разорвал лист пополам.
– Благодарю вас! – выговорила Екатерина. – Это доброе дело сделано вами. Ведь вся ошибка была в чернилах. Чернила очернили чистого человека в ваших глазах.
Трощинский вернулся в Петербург вне себя и, несмотря на позднее время, проехал в Сенат, где все его подчинённые, по обыкновению, были ещё налицо, не смея разойтись до возвращения его из Царского Села.
– Доставить сюда сейчас Поздняка! – приказал он экзекутору.
Через полчаса сенатский секретарь, взволнованный, предстал на глаза его.
– Я докладывал её величеству о твоём неслыханном преступлении! – строго сказал Трощинский. – Государыня желает знать, как всё это произошло. Поэтому сознавайся и расскажи мне, когда, зачем и почему решился ты на подлог.
Поздняк пристально присмотрелся к лицу сановника, и, вздохнув, вымолвил:
– Я ничего, ваше превосходительство, сказать не могу. Ни единого слова не могу прибавить.
– Сознайся, и наказание тебе будет легче… Ну, простое исключение из службы. Не сознаешься, на поселение в Сибирь пойдёшь, в крепости сгниёшь. Даже хуже, много хуже будет.
– Как Богу и царице угодно.
– Так ты ничего не скажешь?! – крикнул Трощинский.
– Не могу. Помилосердуйте…
Наступило молчание.
– Ладно. Ладно… – заговорил Трощинский без конца. – Ладно, негодяй… Ладно… Так применим к тебе высшую меру.
И, кликнув солдат, сановник приказал:
– Отвести его в крепость и сдать от моего имени дежурному по караулу. Скажи, что долго у них не насидит. Его указано завтра судить по-военному и расстрелять… Ну, ступай…
Побледневший как смерть Поздняк двинулся через силу; но, когда он был в дверях, Трощинский остановил его:
– Слушай. Ну, ради моих милостей к тебе… Ведь я же тебя из ничтожества взял и… Ну, из благодарности ко мне. Признайся, как дело было… Расскажи всё – и пойдёшь вот, сядешь сейчас за свой стол… Всё забудем. Как если б всё это нам обоим одним злым сновидением было… Ну, голубчик Иван Петрович, сознайся.
– Ваше превосходительство! – воскликнул тронутый до глубины сердца Поздняк. – Не могу я… Бывают такие дела на свете… что ум за разум заходит. Всей бы душой желал сознаться вам во всём, за все ваши благодеяния… И не могу. Хоть голову рубите – ни слова не скажу…
Трощинский изменился в лице от гнева, молча махнул рукой и отвернулся. Поздняк вышел и двинулся за солдатом, схватив себя за голову руками.
Через несколько минут экзекутор, тотчас же вызванный начальником, приказал Поздняку идти домой.
– Как?! – выговорил этот, не веря ушам.
– Идите домой! Дмитрий Прокофьевич приказал. Завтра узнаете резолюцию о себе.
– Ничего не понимаю… – произнёс Поздняк, дрожа от радости. – Он приказал сейчас в крепость… Я ничего не понимаю.
– Ну, сударь мой… – озлобленно крикнул экзекутор. – Вы-то ещё в этом деле можете кой-что понимать! А вот Дмитрий Прокофьевич и мы все – так действительно никакого дьявола понять не можем!
Поздняк, не помня себя от радости, побежал на свою квартиру… После крепости, Сибири, каторги, военного суда и расстреляния, которые промелькали в его голове, ударяя по сердцу, он был почти счастлив при мысли, что цел и невредим и на свободе. Он догадывался невольно, что Трощинский его просто пугал… Доклад царице имел, очевидно, иные последствия. Однако, вернувшись к себе, Поздняк, несмотря на страстное желание повидаться с Парашиными, не решился отлучиться из дому и просидел сутки безвыходно в ожидании своей участи.
Наутро он получил бумагу из Сената – формальную отставку.
– Нищий! Лишён всего… – вымолвил Поздняк. – Лишён даже девушки, которую люблю…
Но едва только молодой человек выговорил эти слова, как в дверях его квартиры показалась Настенька, счастливая, сияющая радостью и румянцем на щеках.
Она бросилась на шею жениха.
– Ничего не будет! Всё слава Богу! – воскликнула она.
– Я отставлен… Настенька. А нищий тебе не пара. А мне жизнь без тебя – та же Сибирь.
– Ничего не будет… Иван Петрович. Слушайте. Слушайте!.. «Моя милая, успокойтесь, не плачьте. Ваш жених получит другую должность и женится на вас». Кто это мне сказал, Иван Петрович? Кто это так сказал?.. – восторженно воскликнула девушка, представив кого-то другого перед изумлённым Поздняком.
– Дмитрий Прокофьевич?.. – спросил он.
– Царица! – вскрикнула Настя.
– Царица?
– Да. Да… Я была в Царском…
И Настя рассказала жениху, как она решилась на тот же поступок, что и он. Она была в Царскосельском парке, на той же дорожке и у той же скамеечки, что и первый раз. Она рассказала всё царице про арест его из-за напраслины. И царица сказала ей, чтобы она успокоилась, что никакой беды не будет. И Настя повторила снова те же слова государыни.
Поздняк перекрестился несколько раз и горячо расцеловал девушку.
Затем он стал снова переспрашивать её о малейших подробностях её свидания с государыней.
– Очень удивилась она… – объяснила между прочим Настя, – когда я ей сказала, что не вы подписались под её руку. Что виновен другой человек. И его надо судить. А не вас!
– Как? Что ты?..
– Да. Очень удивилась. Спросила меня, знаю ли я всё дело… как это было… от вас. Я ответила, что вы ничего мне не захотели сказать. Тогда царица ещё больше удивилась и сказала так: «Даже вам ничего не сказал?» Я говорю: ни слова не хотел сказать, но я-то знаю, говорю, и верно знаю, что не Иван Петрович, а другой какой негодный человек подлог этот сделал…
– Ах, Настенька, Настенька!.. – весело воскликнул Поздняк. – Что же государыня на это сказала?
– Рассмеялась и сказала: «Молодец, держит своё слово!» А потом сказала мне, что всё обойдётся, слава Богу, что вы должность другую получите и мы обвенчаемся…
Поздняк снова расцеловал невесту, а затем вдруг выговорил:
– Настенька! Пойдём Богу молиться. Вместе.
– Идёмте. Сначала за царицу помолимся, а потом за себя! – радостно согласилась девушка.
X
Прошла неделя, другая, третья… Прошёл месяц.
Исключённый из службы сенатский секретарь ничего не дождался. Всё, что сказала ему его невеста, на что они надеялись, всё оказалось мечтой.
Поздняк, не имея жалованья, нанял себе угол в Выборгской и не имел даже на что купить хлеба. Он с трудом доставал для переписки бумаги, ибо такой работы было в столице мало. На службу его никто не брал. Многие лица, узнав от него, какая его постигла судьба, не хотели давать никакой должности и как бы сторонились от него.
Уныние напало на молодого человека, а затем и отчаяние… Последнею каплей, переполнившей горькую чашу испытаний, было свидание его с родственником-богачом. Когда Поздняк обратился к нему за помощью и рассказал свою беду, не объясняя всё-таки, как было всё дело, родственник выгнал его вон и не велел более переступать порог своего дома.
И в тот же день, будто злая судьба захотела этого, Анна Павловна Парашина запретила дочери видаться с «господином» Поздняком, говоря, что нашла ей другую, хорошую и выгодную партию…
Спустя месяц после исключения секретаря из службы к нему явился на его новую квартирку-угол неизвестный человек, хорошо одетый, по виду важный, и заявил, что является по делу. В коротких словах объяснил он Поздняку, что предлагает ему выгодное частное место, где он будет получать пятьсот рублей жалованья, а впоследствии и более…
Поздняк обрадовался и тотчас согласился. Но незнакомец поставил условием получения этого места, чтобы он рассказал подробно и искренно, что за тёмная история была у него в Сенате. Был ли им подделан указ с подписью императрицы. Человеку, способному на подлог, он места дать не может. Поздняк отказался наотрез объяснить что-либо по этому делу. Незнакомец предложил снова выгодное место и единовременное пособие в триста рублей ещё до получения этого места.
Поздняк не догадался по наивности и чистосердечности, что неизвестный человек просто подослан купить его тайну. Быть может, даже самим Трощинским.
Его только удивила настойчивость и щедрость незнакомца.
– Как было всё дело об указе, я никому никогда не скажу! – ответил Поздняк.
– Подумайте, вы умираете с голоду… А тут средства большие…
– Ну и помру… и с голоду, и с горя, а всё-таки ничего рассказывать не стану.
На этом беседа их и кончилась.
Через три дня после посещения неизвестного господина Поздняк получил повестку, приглашавшую его явиться к обер-полицмейстеру Рылееву. Молодой человек смутился.
– Неужели не конец всем бедам и мытарствам?! – воскликнул он.
Наутро унылый и смущённый отправился он по вызову и был тотчас же позван в кабинет обер-полицмейстера.
– Вы господин Поздняк? – спросил его Рылеев.
– Точно так-с.
– Какую желаете вы получить должность, по какому ведомству?
– Всякому месту буду рад. Я погибаю… – отозвался Поздняк. – Я исключённый из службы и нищий… Меня никто не возьмёт на службу, если сильный человек не вымолвит за меня словечко.
– Вы ошибаетесь, господин Поздняк. Во-первых, я приму вас на службу с удовольствием, если вы того пожелаете… Во-вторых, вы – Владимирский кавалер! В-третьих, вы – не нищий, потому что у вас сто душ, пожалованных вам государыней… Вот указ… А вот крест…
Поздняк стоял ошеломлённый…
– К этому я имею добавить вам, что государыня императрица жалует всё это вам за то, что вы умеете, несмотря ни на какие терзания, держать ваше слово крепко и не выдавать чужих тайн. Какое это слово и какая это тайна – я не знаю, но государыне, очевидно, всё это известно… Извольте получить…
И Рылеев взял со стола и передал Поздняку футляр с крестом Св. Владимира 4-й степени, затем указ о пожаловании ста душ из государственных крестьян в Белоруссии.
– А завтра, – продолжал Рылеев, – прошу быть здесь в качестве помощника правителя моей канцелярии. Мне такие люди, как вы, нужны. Да и всякому начальнику нужны. Я же принимаю вас к себе на службу по приказанию, не смею выражаться – по совету государыни императрицы.
– Что мне делать, научите?! – воскликнул наконец Поздняк, выйдя из своего столбняка. – Как мне заслужить все эти милости царицы?
– То, что сделает иногда своему подданному наш монарх Екатерина Великая, – выговорил с чувством Рылеев, – иному бывает не в силах заслужить за всю свою жизнь…
Через три года видный столичный чиновник, богатый, уже давно женатый на любимой девушке и семейный, Иван Петрович Поздняк встретил на улице тихо проезжающую мимо императрицу и, очутившись в трёх шагах от саней, опустился на колени в снег…
– Просите о чём? – спросила государыня, остановив экипаж.
– Нет, ваше величество, я благодарю за всё, что имею незаслуженно…
– Кто вы?
Поздняк назвался и напомнил государыне дело об указе. Екатерина узнала бывшего сенатского секретаря и улыбнулась ласково.
– Служите верой и правдой отечеству и монарху, – вымолвила она, – выходите в люди. И если когда станете государственным деятелем, то… держите данное слово так же крепко. И притом ещё…
Государыня усмехнулась весело и прибавила:
– Узнавайте монарший подписи не по чернилам, а по почерку.
– Нет, ваше величество, будут узнавать их не одни глаза мои! – воскликнул Поздняк. – Благодарное сердце будет узнавать их!
Исключённый из службы сенатский секретарь ничего не дождался. Всё, что сказала ему его невеста, на что они надеялись, всё оказалось мечтой.
Поздняк, не имея жалованья, нанял себе угол в Выборгской и не имел даже на что купить хлеба. Он с трудом доставал для переписки бумаги, ибо такой работы было в столице мало. На службу его никто не брал. Многие лица, узнав от него, какая его постигла судьба, не хотели давать никакой должности и как бы сторонились от него.
Уныние напало на молодого человека, а затем и отчаяние… Последнею каплей, переполнившей горькую чашу испытаний, было свидание его с родственником-богачом. Когда Поздняк обратился к нему за помощью и рассказал свою беду, не объясняя всё-таки, как было всё дело, родственник выгнал его вон и не велел более переступать порог своего дома.
И в тот же день, будто злая судьба захотела этого, Анна Павловна Парашина запретила дочери видаться с «господином» Поздняком, говоря, что нашла ей другую, хорошую и выгодную партию…
Спустя месяц после исключения секретаря из службы к нему явился на его новую квартирку-угол неизвестный человек, хорошо одетый, по виду важный, и заявил, что является по делу. В коротких словах объяснил он Поздняку, что предлагает ему выгодное частное место, где он будет получать пятьсот рублей жалованья, а впоследствии и более…
Поздняк обрадовался и тотчас согласился. Но незнакомец поставил условием получения этого места, чтобы он рассказал подробно и искренно, что за тёмная история была у него в Сенате. Был ли им подделан указ с подписью императрицы. Человеку, способному на подлог, он места дать не может. Поздняк отказался наотрез объяснить что-либо по этому делу. Незнакомец предложил снова выгодное место и единовременное пособие в триста рублей ещё до получения этого места.
Поздняк не догадался по наивности и чистосердечности, что неизвестный человек просто подослан купить его тайну. Быть может, даже самим Трощинским.
Его только удивила настойчивость и щедрость незнакомца.
– Как было всё дело об указе, я никому никогда не скажу! – ответил Поздняк.
– Подумайте, вы умираете с голоду… А тут средства большие…
– Ну и помру… и с голоду, и с горя, а всё-таки ничего рассказывать не стану.
На этом беседа их и кончилась.
Через три дня после посещения неизвестного господина Поздняк получил повестку, приглашавшую его явиться к обер-полицмейстеру Рылееву. Молодой человек смутился.
– Неужели не конец всем бедам и мытарствам?! – воскликнул он.
Наутро унылый и смущённый отправился он по вызову и был тотчас же позван в кабинет обер-полицмейстера.
– Вы господин Поздняк? – спросил его Рылеев.
– Точно так-с.
– Какую желаете вы получить должность, по какому ведомству?
– Всякому месту буду рад. Я погибаю… – отозвался Поздняк. – Я исключённый из службы и нищий… Меня никто не возьмёт на службу, если сильный человек не вымолвит за меня словечко.
– Вы ошибаетесь, господин Поздняк. Во-первых, я приму вас на службу с удовольствием, если вы того пожелаете… Во-вторых, вы – Владимирский кавалер! В-третьих, вы – не нищий, потому что у вас сто душ, пожалованных вам государыней… Вот указ… А вот крест…
Поздняк стоял ошеломлённый…
– К этому я имею добавить вам, что государыня императрица жалует всё это вам за то, что вы умеете, несмотря ни на какие терзания, держать ваше слово крепко и не выдавать чужих тайн. Какое это слово и какая это тайна – я не знаю, но государыне, очевидно, всё это известно… Извольте получить…
И Рылеев взял со стола и передал Поздняку футляр с крестом Св. Владимира 4-й степени, затем указ о пожаловании ста душ из государственных крестьян в Белоруссии.
– А завтра, – продолжал Рылеев, – прошу быть здесь в качестве помощника правителя моей канцелярии. Мне такие люди, как вы, нужны. Да и всякому начальнику нужны. Я же принимаю вас к себе на службу по приказанию, не смею выражаться – по совету государыни императрицы.
– Что мне делать, научите?! – воскликнул наконец Поздняк, выйдя из своего столбняка. – Как мне заслужить все эти милости царицы?
– То, что сделает иногда своему подданному наш монарх Екатерина Великая, – выговорил с чувством Рылеев, – иному бывает не в силах заслужить за всю свою жизнь…
Через три года видный столичный чиновник, богатый, уже давно женатый на любимой девушке и семейный, Иван Петрович Поздняк встретил на улице тихо проезжающую мимо императрицу и, очутившись в трёх шагах от саней, опустился на колени в снег…
– Просите о чём? – спросила государыня, остановив экипаж.
– Нет, ваше величество, я благодарю за всё, что имею незаслуженно…
– Кто вы?
Поздняк назвался и напомнил государыне дело об указе. Екатерина узнала бывшего сенатского секретаря и улыбнулась ласково.
– Служите верой и правдой отечеству и монарху, – вымолвила она, – выходите в люди. И если когда станете государственным деятелем, то… держите данное слово так же крепко. И притом ещё…
Государыня усмехнулась весело и прибавила:
– Узнавайте монарший подписи не по чернилам, а по почерку.
– Нет, ваше величество, будут узнавать их не одни глаза мои! – воскликнул Поздняк. – Благодарное сердце будет узнавать их!
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
РАВИЧ НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ(1899–1976) – участник Октябрьской революции и гражданской войны, дипломат, журналист, писатель и историк. Был дважды репрессирован: в 1938–1946 гг. и в 1948–1954 гг. В 1954 г. реабилитирован. Автор пьес на исторические темы («Шестая мира», «Машинист Ухтомский» и др.), сценария широко известного фильма «Суворов», мемуарных книг «Молодость века», «Портреты современников» и «Вечный свет», а также документальных очерков («Война без фронта» и др.). Истории России XVIII века посвящены два произведения Н. А. Равича – жизнеописание М. В. Ломоносова «Повесть о Великом Поморе» и историческая хроника из времён Екатерины II «Две столицы».
Текст исторической хроники «Две столицы» печатается по изданию: Равич Н. Две столицы. М., 1982.
ЖДАНОВ ЛЕВ ГРИГОРЬЕВИЧ(наст. имя и фамилия Леон Германович Гельман) (1864–1951) – исторический романист, драматург, поэт. Автор многочисленных исторических хроник: «Царь Иоанн Грозный», «Закат», «Царь и опричник», «Русь на переломе», «Во дни смуты» и др. К 1917 году он выпустил тридцатиоднотомное собрание своих исторических романов (Жданов Л. Собр. соч.: В 31 т. Исторические романы. Спб., 1912–1917).
Текст романа «Последний фаворит» печатается по репринтному изданию: Жданов Л. Последний фаворит. М.: Худож. лит., 1990
САЛИАС-ДЕ-ТУРНЕМИР (печатался под фамилией Салиас) ЕВГЕНИЙ АНДРЕЕВИЧ(1840–1908), граф, русский писатель, автор многочисленных исторических романов и повестей: «Пугачёвцы», «Петербургское действо», «На Москве», «Крутоярская царевна» и др., один из самых читаемых беллетристов конца XIX века, «русский Дюма», как его называла критика. В 1909 году было завершено его многотомное собрание сочинений, вышедшее вторым изданием в 1914 году (Салиас Е. А. Собр. соч.: В 33 т. М., 1894–1909; Собр, соч.: В 206 т. М., 1901–1914).
Текст рассказа «Сенатский секретарь» печатается по изданию: Салиас Е. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1990.
Текст исторической хроники «Две столицы» печатается по изданию: Равич Н. Две столицы. М., 1982.
ЖДАНОВ ЛЕВ ГРИГОРЬЕВИЧ(наст. имя и фамилия Леон Германович Гельман) (1864–1951) – исторический романист, драматург, поэт. Автор многочисленных исторических хроник: «Царь Иоанн Грозный», «Закат», «Царь и опричник», «Русь на переломе», «Во дни смуты» и др. К 1917 году он выпустил тридцатиоднотомное собрание своих исторических романов (Жданов Л. Собр. соч.: В 31 т. Исторические романы. Спб., 1912–1917).
Текст романа «Последний фаворит» печатается по репринтному изданию: Жданов Л. Последний фаворит. М.: Худож. лит., 1990
САЛИАС-ДЕ-ТУРНЕМИР (печатался под фамилией Салиас) ЕВГЕНИЙ АНДРЕЕВИЧ(1840–1908), граф, русский писатель, автор многочисленных исторических романов и повестей: «Пугачёвцы», «Петербургское действо», «На Москве», «Крутоярская царевна» и др., один из самых читаемых беллетристов конца XIX века, «русский Дюма», как его называла критика. В 1909 году было завершено его многотомное собрание сочинений, вышедшее вторым изданием в 1914 году (Салиас Е. А. Собр. соч.: В 33 т. М., 1894–1909; Собр, соч.: В 206 т. М., 1901–1914).
Текст рассказа «Сенатский секретарь» печатается по изданию: Салиас Е. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1990.
КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ УПОМИНАЕМЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛИЦАХ
Александр Павлович(1777–1825) – великий князь, старший сын Павла I, воспитывался под руководством своей бабки Екатерины II. Российский император с 12 марта 1801 г.
Амвросий (Андрей Степанович Зертис-Каменский)(1708–1771) – архиепископ московский. Погиб, растерзанный толпой во время бунта в зачумлённой Москве. Автор многих переводов с греческого, латинского и еврейского.
Ангалът Фридрих (Фёдор Фёдорович)(1726–1794), граф – генерал-адъютант императрицы Екатерины II.
Анкарстрем Яков Иоанн(1762–1792) – шведский политический деятель, аристократ, участник заговора против Густава III. 16 марта 1792 г. застрелил короля во время маскарада. Был арестован, подвергнут пыткам и казнён. В глазах шведской аристократии Анкарстрем остался героем и мучеником.
Апраксин Степан Степанович(1747–1827) – генерал от кавалерии, известный московский хлебосол.
Аргунов Николай Иванович(1771 – после 1829) – художник конца XVIII – начала XIX в., сын и ученик Ивана Аргунова, крепостного художника графа Шереметева.
Д'Артуа(1757–1836) – Карл Х, французский король (1824–1830) из династии Бурбонов.
Архаров Николай Петрович(1743–1814) – с 1771 г. московский обер-полицмейстер (по его имени полицейских сыщиков стали называть архаровцами). С 1782 г. губернатор в Москве.
Баженов Василий Иванович(1737/38 – 1799) – зодчий второй половины XVIII века, ведущий мастер русского классицизма. Ему принадлежат проект Кремлёвского дворца, комплекс увеселительных строений на Ходынском поле (к празднествам мира с Турцией), ансамбль в Царицыне, дом Пашкова и др. Человек широко образованный, он был одним из крупнейших деятелей русского просвещения конца XVIII века. Попытки организации художественной школы и общественной картинной галереи в Москве, замыслы реформы Академии художеств, стремление превратить «модельный дом» (проектная мастерская) в центр русской теоретической мысли в области архитектуры, участие в переводе и опубликовании сочинения Витрувия – всё это характерные примеры деятельности Баженова.
Безбородко Александр Андреевич(1747–1799), князь – государственный деятель, дипломат. С 1775 г. секретарь Екатерины II, с 1783 г, фактически руководил российской внешней политикой, с 1797 г. канцлер.
Безбородко Илья Андреевич, граф – младший брат князя А. А. Безбородко. Участвовал в военных действиях против турок, служил под начальством Суворова, участвовал в штурме Измаила. Известен крупным пожертвованием на учреждение гимназии высших наук имени князя Безбородко в Нежине.
Бецкой (Бецкий) Иван Иванович(1704–1795) – камергер, с 1762 г. возглавлял «канцелярию от строений», с 1763 по 1794 г. президент Академии художеств и директор Кадетского корпуса; создал ряд учебных и воспитательных учреждений.
Амвросий (Андрей Степанович Зертис-Каменский)(1708–1771) – архиепископ московский. Погиб, растерзанный толпой во время бунта в зачумлённой Москве. Автор многих переводов с греческого, латинского и еврейского.
Ангалът Фридрих (Фёдор Фёдорович)(1726–1794), граф – генерал-адъютант императрицы Екатерины II.
Анкарстрем Яков Иоанн(1762–1792) – шведский политический деятель, аристократ, участник заговора против Густава III. 16 марта 1792 г. застрелил короля во время маскарада. Был арестован, подвергнут пыткам и казнён. В глазах шведской аристократии Анкарстрем остался героем и мучеником.
Апраксин Степан Степанович(1747–1827) – генерал от кавалерии, известный московский хлебосол.
Аргунов Николай Иванович(1771 – после 1829) – художник конца XVIII – начала XIX в., сын и ученик Ивана Аргунова, крепостного художника графа Шереметева.
Д'Артуа(1757–1836) – Карл Х, французский король (1824–1830) из династии Бурбонов.
Архаров Николай Петрович(1743–1814) – с 1771 г. московский обер-полицмейстер (по его имени полицейских сыщиков стали называть архаровцами). С 1782 г. губернатор в Москве.
Баженов Василий Иванович(1737/38 – 1799) – зодчий второй половины XVIII века, ведущий мастер русского классицизма. Ему принадлежат проект Кремлёвского дворца, комплекс увеселительных строений на Ходынском поле (к празднествам мира с Турцией), ансамбль в Царицыне, дом Пашкова и др. Человек широко образованный, он был одним из крупнейших деятелей русского просвещения конца XVIII века. Попытки организации художественной школы и общественной картинной галереи в Москве, замыслы реформы Академии художеств, стремление превратить «модельный дом» (проектная мастерская) в центр русской теоретической мысли в области архитектуры, участие в переводе и опубликовании сочинения Витрувия – всё это характерные примеры деятельности Баженова.
Безбородко Александр Андреевич(1747–1799), князь – государственный деятель, дипломат. С 1775 г. секретарь Екатерины II, с 1783 г, фактически руководил российской внешней политикой, с 1797 г. канцлер.
Безбородко Илья Андреевич, граф – младший брат князя А. А. Безбородко. Участвовал в военных действиях против турок, служил под начальством Суворова, участвовал в штурме Измаила. Известен крупным пожертвованием на учреждение гимназии высших наук имени князя Безбородко в Нежине.
Бецкой (Бецкий) Иван Иванович(1704–1795) – камергер, с 1762 г. возглавлял «канцелярию от строений», с 1763 по 1794 г. президент Академии художеств и директор Кадетского корпуса; создал ряд учебных и воспитательных учреждений.