Словно сахарный тростник, корни его,
   Словно бы виноград, плоды его,
   Сладкие ягоды дает нам дерево.
   2 Справедливые! Вот – мое высокое дерево,
   Состязаясь с козой, говорит оно:
   «Сколь много я тебя превосходней, 
   3 Нет в земле Хванирас[803] дерева, равного мне,
   Ибо царь вкушает мои ягоды,
   Когда я вновь приношу плоды,
   4 Я – настил для ладьи.
   5 Я – ткань для ветрила,
   6 Из меня метелку делают
   И двор и дом подметают.
   7 Из меня ступу делают,
   И рис и ячмень толкут в ней.
   8 Из меня поддувало делают
   И им огонь раздувают.
   9 Я – прочная обувь земледельца:
   10 Я – пара сандалий для босоногого,
   11 Из меня веревку делают
   И ею ногу твою держат на привязи.
   12 Из меня палку делают
   И ею шею твою целуют.
   13 Из меня кол вытесывают 
   И на нем головою вниз тебя подвешивают,
   14 Я – хворост в огне,
   Когда на вертел тебя нанизывают.
   15 Я – летняя сень над главою правителя.
   16 Я – сахар земледельца и мед азата[804].
   Из меня оружие делают. 
   17 Я – короб знатока целебных снадобий,
   Что из города в город носят от лекаря к лекарю.
   18 Я – птичье гнездо.
   19 Я – прохладу даю усталым работникам,
   Ведь выросло я на влажной земле;
   Люди узнали мне цену и не погрешают против меня.
   20 Пусть прольются златые мои потоки,
   Пусть те, кто лишен вина и хлеба,
   Вкушают гроздья моих плодов!»
   21 Так сказало ассирийское дерево,-
   И коза моя отвечала дереву моему:
   «Долго слушали тут, как ты споришь со мной,
   Как ты в состязание входишь со мной.
   Но едва о делах моих будет услышано,
   И ты устыдишься глупых речей.
   22 Возношусь я по воле царя высокого:
   Да пребудет царственность, что у Джамшеда[805] столь долго
   В пору счастья его пребывала дэвам на муку.
   23 О люди! Ведь сухое дерево – целебно, 
   А у этого – [никчемная] золотая верхушка!
   24 А тебя сотворили на пользу лишь малым детям,
   Твои золотые плоды лишь детям в радость!
   Мудрый тот, кто чуток слухом.
   25 Если ты скажешь: плодов у меня
   Больше и они полезней твоих,-
   26 А я отвечу тебе, то лишь себя опозорю,
   Ибо твоя похвальба не стоит моих возражений.
   27 Парсийские люди[806] меня зовут на празднованья свои,
   А ты дичок бесполезный, никчемней прочих деревьев.
   28 Да если бы ты [полезный] плод приносило,
   Люди праведные[807] пустили б тебя пастись
   На пастбище, подобно корове.
   29 Разве спесива я и глупа, словно бы незаконнорожденный?
   30 Послушай! Я всегда побеждаю Аза[808], высокого дэва,
   С тех пор, как творец, щедрый Ормузд, господь преславный,
   Научил поклонников Мазды чистой вере.
   31 Не подобает служить Ормузду щедрому
   Иначе, как через меня, иже есмь коза,
   Ибо джев[809] из меня сотворяют!
   32 Вот служат богам и Гошуруну[810], богу четвероногих,-
   И я придаю силу быстрому Хоме.
   33 Кто другой способен носить
   Груз одежды, что я на спине ношу,
   Из кого она, как не из меня, иже есмь коза!
   34 Из меня пояс делают,
   Унизанный жемчугами.
   35 Я – обувь азатов, я перчатка царей
   36 И наперсников их. 
   Из меня бурдюки делают и водяные мешки,-
   В знойный день посреди пустыни ледяная вода – от меня!
   37 Из меня кожу для барабана делают,-
   С барабаном готовятся бодро к празднованию,
   Празднованье великое мной снаряжают.
   Из меня мускус делают,
   38 И праведные правители, владетели областей -
   Уснащают им голову и бороду,-
   Объемлют они скромность и величие,
   39 Из меня пергамент делают,
   Книги писцов и важные списки [...] пишут на мне.
   40 Из меня бутыли делают,
   Их привязывают и [...], 
   Из меня мешки делают кожаные
   И прекрасные вяжут одежды из козьей шерсти;
   Азаты и вельможи носят их на плече.
   41 Из меня ремешок делают и приторачивают седла,-
   А в них восседали Рустам[811] и Исфандир[812] 
   На большом слоне и на боевом слоне.
   Я – прочный пояс, что пользу приносит в сражениях,
   Наилучшие пояса из меня, иже есмь коза!
   Отменная бечева для слонов и [...]
   Из меня [.. .] для мулов,
   Вот каковы богатства мои!
   Из кого, как не из меня, иже есмь коза,
   Сделать можно подобное?!
   42 Из меня суму делают праведные торговцы, 
   А в ней и хлеб, и фисташки, и сыр, и баранье сало,
   И камфора, и черный мускус, и шелк-сырец из Тохара,
   И много дивных одежд для юных девушек носят они
   43 Вплоть до Ирана.
   Из меня кустик[813] делают,
   Белый падам, прекрасный ташкук[814] и одеяние вельмож.
   Сравненьем со мною восхваляют
   Девичью стать, и шею, и грудь!
   Вот какова я и все мои сородичи!
   Мы прикоснемся, и тело уже источает благой аромат,
   Словно бы роза мира. 
   Два рога [...]
   44 [...] у меня на спине [...]
   С горы и на гору идут по земле, к большой стране, 
   От берегов Инда к озеру Варкаш[815],
   К людям многих племен,
   Что остаются на другой земле в [...]
   И зовутся они «варчашм» – грудоглазые,
   Ибо они словно люди, что листья едят и доят молоко козы,
   Ибо убранство этих людей – от меня.
   45 Из меня халву делают, бессмертное яство,
   Что вкушает правитель, и горный вождь, и азат.
   Я – единственная на свете!
   Да превзойду я тебя, о ассирийское дерево!
   46 Из меня – молоко и сыр.
   Из меня дети и взрослые делают творог и сыворотку.
   47 Поклонники Мазды праведные, свершая службу,
   Хранят патияб в моей коже.
   48 Когда играют в чанг, и виниг,
   И в гиджак, и в барбат, и в тамбур[816],
   Со мною поют.
   Я единственная на свете.
   Да превзойду я тебя, о ассирийское дерево!
   49 Вот козу на базар приводят и называют ей цену,
   И тот, кто не имеет десяти драхм[817],
   Не подходит и близко к козе,-
   Тебя же всего за два гроша купит ребенок!
   Обида и мука в сердце твоем.
   Тебя выбрасывают из [...].
   50 Такова моя польза, таковы благие дела мои,
   Мои дары и воздаяния, исходящие от меня, иже есмь коза,-
   И здесь, и по ту сторону шири земной.
   51 Таковы мои золотые слова, и я их слагаю перед тобой, 
   Так мечут бисер перед свиньей или боровом,
   Так играют на чанге перед верблюдом бешеным.
   52 Было так изначала,
   От сотворения гор [...].
   Я вкушаю душистую, свежую, горную траву
   И упиваюсь водою ручья прохладного!
   53 Тебя же любой вырвет с корнем,
   Кто сильно проголодался».
   54 И коза удалилась с победою.
 
 
   Перевод по книге: J. M. Unvalla, Draxti asurik. – «Bulletin of the School of Oriental Studies», II, London, 1921, p. 637. Написано это произведение первоначально в III—IV вв. на парфянском языке, но позже, при включении в книжно-пехлевийскую литературу, «отредактировано» переписчиками с приближением к нормам среднеперсидского языка. Поэма представляет собою ранний образец «му-назира» (стихотворного состязания). Вместе с тем поэма включает в себя загадку. Разгадка ее: «финиковая пальма». Это и есть «ассирийское дерево», или, вернее, «вавилонское дерево». В состязании золотоветвистого дерева с простой козой симпатии сказителя явно на стороне козы, которая доказывает, что от нее больше пользы людям. В этом нашла свое отражение народная идея о превосходстве простого труженика над надменными аристократами.
 
 

Из «Поэмы о сыне Зарера»
Плач Баствара над трупом отца

   Опора жизни моей!
   Кто твою силу похитил?!
   Доблестный мой отец!
   Кто твою кровь пролил?!
   Кто Симургу подобного
   Коня твоего похитил?!
   Ты хотел сражаться
   Рядом со мною,-
   Теперь убитым лежишь,
   Лишенным дыханья.
   Твои волосы и бороду
   Теребит ветер,
   И твое чистое тело топчут,
   И пыль села на твой затылок.
   Что же мне делать сейчас?
   Если я опущусь на землю
   И обниму твою голову,
   О отец мой,
   И пыль оботру с затылка,
   Ведь тогда на коня
   Я вскочить не успею!
 
 
   Перевод дается по тексту: Е. Веnveniste, Le Memorial de Zarer, роemе pehlevic, mazdeen.– «Journal asiatique», 1932, CCXXIX. Краткое содержание поэмы таково: царь хионитов (туранцев) посылает в Иран к царю Виштаспу, верному поклоннику Мазды и Заратуштры, колдуна Видарафша. В своем послании Арджас предлагает Виштаспу отречься от веры Мазды, в противном случае угрожает войной. Брат Виштаспа полководец Зарер с разрешения Виштаспа отвечает послам твердым отказом. Происходит битва. Зарер громит вражеские войска. Арджас посылает против него колдуна Видарафша, который хитростью, из-за угла, убивает Зарера и похищает его коня. Виштасп потрясен гибелью Зарера и призывает богатырей отомстить за него. Семилетний сын Зарера, Баствар, вызывается сделать это. Виштасп не соглашается, но Баствар тайком уговаривает конюха дать ему боевого коня и выезжает на поле битвы. Он пробивается сквозь строй врагов и достигает тела отца. Баствар оплакивает гибель отца и, прокладывая мечом дорогу, возвращается к ставке Виштаспа, который, видя его героизм, разрешает ему отомстить за отца. Поэма была создана в III—IV вв. на парфянском языке и «отредактирована» согласно нормам среднеперсидского языка.
 
 

Согдийский фрагмент о Рустаме

   [1] [...] Так Рустам преследовал их до самых ворот города. Многие нашли погибель свою под его ногами. Тысячи обратились в бегство. Вбежав в город, заперли они ворота. Рустам вернулся обратно с великой славой. Он дошел до прекрасного пастбища, остановился, расседлал коня и пустил его пастись. Сам он снял доспехи, поел, насытился и сложил доспехи на землю, потом лег и уснул. Дэвы толпой [?] подошли [...] и сказали друг другу: «Какое великое зло нам и
   [10] великий позор для нас, что нас запер в городе один-единственный всадник. Как быть? Или мы все умрем и забудем позор, или отомстим за царей». Дэвы начали приготовляться, те, что, кроме того [?] были [...] большие и тяжелые приготовления.
   [15]. Всею мощью своей, сильными ударами [?] они отворили ворота города. Множество дэвов [...] одни – на колесницах, другие на слонах, многие на [...], многие на свиньях, многие на лисицах, многие на собаках, многие на змеях и ящерицах, одни шли, другие
   [20] летели, как коршуны, иные же [?] шли головою вниз и ногами кверху [...] долгое время. Они подняли дождь, снег, град и сильный гром; они издавали вопли; они испускали огонь, пламя и дым. Все они искали доблестного Рустама [...]
   [25] Рахш с пламенным дыханием [?] пришел и разбудил Рустама. Рустам проснулся [?], он быстро снова надел свою одежду из пантеровой шкуры, приторочил колчан [?], вскочил на Рахша и ринулся на дэвов. Когда Рустам издали увидел воинство дэвов, он сказал Рахшу:
   [30] «[...] не страшись» {......] «Господин, если дэвы у луга» [...] Рахш согласился. И Рустам повернул вспять; дэвы его увидели
   [5] и устремили вперед боевых коней. В тот же час пехотинцы сказали друг другу: «Теперь храбрость военачальника Рустама сломлена. Он уж больше не в силах вступить в бой с нами. Ни в коем случае не давайте ему бежать и не пожрите его, но захватите живьем, чтобы мы подвергли
   [10] его жесточайшей казни». Дэвы хорошо друг друга ободрили [?], они дружно завопили и погнались за Рустамом. Тогда Рустам обернулся. Он бросился на дэвов, как яростный лев на добычу, как доблестный [...] на стадо [..,], как сокол на [...] [15]....
 
 
   Возникновение согдийской письменности (на основе арамейской) относится к началу нашей эры. С IV в. на согдийском языке существовало много письменных памятников, из которых дошли лишь незначительные фрагменты. Художественных среди них почти нет. Большинство фрагментов содержит тексты либо делового характера, либо – наиболее полно сохранившиеся – религиозного: буддийские, манихейские, несторианско-христианские. Тем ценнее сохранившийся отрывок об излюбленном иранском богатыре Рустаме, которому посвящена значительная часть «Шах-наме». Отрывок «Согдийского сказания» (III—IV вв.) передает эпизод борьбы Рустама, восседающего на своем чудо-коне Рахше, с божествами зла – дэвами, то есть содержит прометеевский мотив богоборчества (дэвоборчества).
   Перевод дается по изданию: Е. Benveniste, Textes sogdiens, Paris, 1940. Фрагмент дошел в двух разрозненных отрывках, но В. Хеннинг убедительно доказал, что оба отрывка представляют собой единое целое: второй – (после отметки [30]) продолжение первого, что передано и в переводе. Вопросы, отточия принадлежат Э. Бенвенисту, в квадратных скобках – нумерация строк.
 
 

Из манихейской литературы

Притча о хозяине и работнике

   ...И вот произошел спор, который они не могли уладить. На следующий день они предстали перед судьей. Владелец жемчуга сказал:
   – Господин, я нанял этого человека на один день за сто золотых динаров, чтобы он сверлил мой жемчуг. Он не сверлил жемчуга, а теперь требует у меня оплаты.
   Работник сказал: 
   – Господин, когда сей благородный человек увидел меня на базаре, он меня спросил. «Эй, какую работу ты можешь делать?» Я ответил: «Господин, какую бы работу вы мне ни приказали делать, я ее выполню». Когда же он привел меня в свой дом, то приказал мне играть на чанге. До наступления ночи я играл на чанге по приказу хозяина.
   Судья решил: 
   – Ты нанял этого человека на работу, почему же ты не приказал ему сверлить жемчуг? Почему же ты вместо этого приказал ему играть на чанге? Работнику следует уплатить сполна. Если же тебе нужно сверлить жемчуг, дай ему других сто золотых динаров, и он будет сверлить твой жемчуг в другой день.
   Итак, владелец жемчуга должен был уплатить работнику сто золотых динаров, жемчуг остался несверленным до другого дня. а сам он преисполнился стыда и сокрушения.
   Мудрец истолковал рассказ этот так: сведущий в искусствах и ремеслах есть [тело]. Сверлильщик жемчуга – это тело. Сто динаров означает жизнь длиною в сто лет. Владелец жемчуга – это душа, а сверление [?] жемчуга означает благочестие.
 
 
   Текст на согдийском языке. Перевод дается по изданию: W. Неnning, Sogdian Tales.– «Bulletin of the School of Oriental and African Studies», London, t. XL Сюжет притчи известен из «Калилы и Димны» (глава о враче Барзуе). До нас дошла лишь последняя часть притчи, но по «Калиле и Димне» можно восстановить начало: купец пригласил сверлильщика драгоценных камней и договорился, что тот просверлит их за плату в сто динаров в день. Когда работник пришел в дом купца и сел за работу, он увидел стоявшую в углу арфу. Купец, узнав, что работник умеет играть на арфе, предложил ему показать свое искусство. Работник «был искусный игрок и до вечера беспрерывно извлекал прекрасные и поразительные звуки, а потом снова принялся за игру и забаву, оставив ящик с драгоценностями открытым» («Калила и Димна», перевод с арабского И. Ю. Крачковского и Н. П. Кузьмина, «Academia», М.– Л. 1934, стр. 79). К вечеру работник потребовал деньги за день работы. Купец отказался платить.
 
 

Из "Притчи об обманчивости пяти чувств"

   Вот врата глаз, когда видением обманчивым они ошибаются. Как человек, что в пустыне видит и город, и деревья, и воду, и еще многое. А это дэв ему показывает все это и губит его. 
   Или как замок на скале, к которому враги и подступиться не в силах. Тогда они устраивают зрелище: песен не поют и пляшут. И вот те, что внутри замка, зрелищем этим прельстились, а враги уж подходят с тыла – и замок захвачен.
   Вот врата ушей. Как человек, что шел столбовою дорогой со множеством сокровищ. Тогда два вора стали у его уха и завлекали его красивыми речами. Они отвели его в укромное место, убили его и сокровище унесли.
   Или как девушка красивая, что в замке была заперта, и – человек лживый у подножия стены столь красивую песню пел, что девушка та умерла от горя.
   Вот врата обоняющего носа. Это как слон, что с вершины горы по запаху цветов учуял шахский сад и ночью с горы свалился и погиб.
 
 
   Текст на среднеперсидском языке. Перевод дается по изданию: F. С. Andreas, Mitteliranische Manichaica [1].– «Sitzungberichte der Koniglichen Preussischen Akademie der Wissenschaften, philologisch-historische Klasse», Berlin, 1932, XVI.
 
 

Фрагмент о Древе света

   Солнце яркое и луна светла
   Блестя сверкают от ствола Древа,
   Птицы на заре играют радостно,
   Играет голубь, с ним птицы разные,
   Голоса поют, [и хоры] девичьи.
 
 
   Текст на парфянском языке: С. Sаlemann, Manichaica I. «Известия Императорской Академии наук», СПб. 1908, VIII, № 10. Приводимый фрагмент о чудесном Древе света (весьма характерен для манихейского учения о роли Светлого начала) написан одиннадцатисловником, сохраненным в русском переводе, и представляет собою, по характеристике К. Залемана, образец ранней пейзажной поэзии, прототип лирического введения в оде-касыде в классической поэзии на фарси.
 
 

Фрагмент о Земле света

   Земля света – самосущая, вечная, чудотворная; высота ее непостижна, глубина ее неподвластна взгляду. Никакому врагу, никакому злоумышленнику по этой земле не пройти. Ее божественная поверхность – из алмазного вещества, которое никогда не разрушится. Все прекрасное порождено землею: холмы, нарядные, красивые, сплошь покрытые цветами обильными; деревья, плоды которых не падают, не гниют и не знают червоточины; ключи, вечно точащие божественную влагу, исполняющую все царство света, луга и рощи; бесчисленные дома и дворцы, троны и ложа, которые существуют бесконечно, от века и до века.
 
 
   Текст на согдийском языке. Перевод дается по изданию: W. Henning, Textes sogdiens, Paris, 1940.
   Вероятно, текст, переводимый здесь прозой, представляет собою стихотворение или вид ритмизованной прозы. В сохранившемся китайском переводе (в стихотворной форме) содержится свидетельство о проповеди манихейством уравнительного передела имущества. В этом, извращая суть проповеди, обвиняли манихейство зороастрийские жрецы: «Мани проповедовал, что люди должны на этом свете непрерывно заниматься грабежом (?!) чужой собственности и доброго скота и таким образом погубить человеческий род (?!)». На самом деле это, конечно, клевета. Вот что говорится об этом в китайском переводе: «Драгоценная Страна света – беспредельна, // Искать ее края и брега – бесполезно, // Поистине, свободна она от малейшего гнета, // Нет в ней ни нужды, ни ущерба, // Здесь каждый движется как хочет и живет по вольной воле своей».
 
 

Фрагмент о вознесении Мани

   [4] Подобно властелину, который оружие и одежду снимает и другую царскую одежду надевает, так и
   [5] Апостол света[818] снял нательные боевые доспехи, и воссел в корабль Света, и воспринял божественное одеяние, диадему
   [10] Света и прекрасный венец, и с великой радостью, вместе с божествами Света, что сопровождали его справа и слева, при звуках чанга и
   [15] радостной песни полетел с божественной мощью, словно молния быстрая и видение блестящее, спеша к Столпу восхода
   [20] Света и Луносфере, к месту божественного сборища, и остался у отца Ормузда-бога[819].
 
 
   Текст на парфянском языке. Перевод дается по изданию: F. С. Andreas, Mitteliranische Manihaica (I).– «Sitzungberichte der Koniglichen Preussischen Akademie der Wissenschaften, philologisch-historische Klasse», Berlin, 1934, XVIII.
 
 

Древнееврейская литература

   Вступительная статья И. Дьяконова
I
   Для своего понимания всякая литература требует знакомства с историей народа; из-за очень специфичных условий сохранения памятников древнееврейской литературы это требование является в данном случае особенно необходимым.
   В древности евреями (древнееврейск. ибрим – дословно, вероятно: «происходящие из-за реки» (Евфрата?) ) первоначально называлась группа западносемитских племен, по-видимому, выселившихся в XVI – XIV вв. до п. э. из северномесопотамских степей в Сирийско-Аравийскую полупустыню. Часть из них, отделившись от прочих, не позже начала XIII в. до н. э. осела к востоку и югу от Мертвого моря и, смешавшись с местным населением, создала здесь свои государства; перейдя к оседлости, жители этих государств (аммонитяне, моавитяне и эдомитяне, или идумеи) перестали причислять себя к евреям, а так продолжали называть себя обычно лишь люди из тех племен той же группы, которые долее других сохраняли образ жизни неоседлых скотоводов, – может быть, лишь с подсобным земледелием, игравшим незначительную роль. Эти племена пользовались самообозначением ибри, «еврей», главным образом в общении с иноплеменниками, между собой же чаще называли себя различными – более дробными или же сравнительно широкими – родо-племенными обозначениями. Среди потомков этих племен прочно держалось предание о том, что предки их переселились из Месопотамии через Палестину на территорию, контролировавшуюся египетскими фараонами, и должны были исполнять египетские строительные и другие повинности, пока не были выведены в Синайскую пустыню вождем Моисеем. Поскольку такое предание пока не нашло ни древних письменных, ни археологических подтверждений, постольку мы должны считать его легендарным. Во всяком случае, к XIII в. до н. э. к югу и юго-востоку от Палестины из еврейских скотоводческих племен образовался племенной союз с общим культом бога Яхве, принявший название «Израиль» («бог сражается») (Богу Яхве, вероятно, поклонялись также идумеи; аммонитяне и моавитяне имели своих собственных богов-покровителей.) и начавший вторжение в Палестину с востока через реку Иордан (а может быть, также и с юга, от Синая). Впервые в письменных источниках этот племенной союз упомянут в победной надписи фараона Мернептаха (конец XIII в. до н. э.); он обозначен как уничтоженный, по-видимому, уже к западу от Иордана.
   Археологически доказано, что в XIII – XII вв. до н. э. имели место войны между вторгшимися с востока племенами и городами-государствами местных, тоже западносемитских жителей Палестины – ханаанеев. Как об этом рассказывало и древнееврейское предание, многие ханаанейские города (например, Иерихон, Хацор и др.) были разрушены. По-видимому, завоеватели встретили здесь и некоторые племена, близко родственные им по языку и традиционным родословиям и сходные по своему социально-хозяйственному строю, но поселившиеся в стране уже раньше; их они вобрали в свой племенной союз. Последний и сложился в своем традиционном составе, видимо, уже внутри Палестины, в XII – начале XI вв. до н. э. (он состоял из «двенадцати колен Израиля» или, вернее, из одиннадцати племен и одной специально посвященной культу союзного бога Яхве родоплеменной группы – левитов). В ходе первых войн и разрушения городов одна часть оседлых местных жителей – горожан и крестьян – погибла, другая – подчинилась вторгшимся племенам под условием дани и повинностей; но несомненно, что после первоначального периода непримиримой вражды наступил мир, и немалая часть тех же местных жителей (ханаанеев) влилась путем браков, усыновлений и иначе в состав племен-завоевателей, постепенно перешедших к оседлости. Классический древнееврейский язык I тыс. до н. э. являет черты смешения западпосемитских говоров двух разных групп, из которых один можно отождествить как язык скотоводов Сирийско-Аравийской полупустыни II тыс. до н. э., а другой – как язык ханаанеев. Процесс слияния был ускорен тем, что с XII века всему палестинскому оседлому населению без различия приходилось обороняться от набегов других семитских племен из пустыни, с востока и с юга,– кочевников, одомашнивших верблюда, а потому более подвижных, чем были до них еврейские племена. Но, несмотря на постепенное этническое смешение, еще долго население городов и долин слыло по преимуществу ханаанейским, а население, осевшее на Палестинском нагорье и освоившее его под земледелие,– по преимуществу израильским.
   Но и перейдя к оседлости, израильтяне в Палестине все еще продолжали жить родовым строем и управляться вождями – «судьями» (шофетим). Лишь к концу XI в. до н. э. создается Израильское царство в ходе борьбы с попытками завоевания всей страны заморским народом филистимлян, осевшим в начале XII в. до н. э. на побережье, от района севернее нынешнего Тель-Авива и вплоть до Газы на юге.
   Первые попытки создания царства были сделаны Гидеоном, затем Саулом; но прочная государственность на рабовладельческой основе была создана Давидом и его сыном Соломоном (конец XI – первая половина X в. до н. э.). Соломон впервые построил богу израильского племенного союза, Яхве, храм в Иерусалиме: ранее ему был посвящен лишь шатер – «скиния», содержавшая особый ларец – «ковчег завета», который считался земным местопребыванием незримо присутствующего во всем мире божества.