Сельма Лагерлеф. Шарлотта Левеншельд

- Не могли бы вы устроить так, чтобы я смог поговорить с Шагерстремом?
- спросил бухгалтер.- Я ехал день и ночь, у меня важное дело, а я никак не
могу его повидать.
Секретарь взглянул на часы.
- Боюсь, что вам, господин Нюман, придется на часок-другой запастись
терпением и подождать, пока не кончится заседание.
- Но о чем же они совещаются?
- Не уверен, что я имею право говорить об этом сейчас.
Конторщик подумал о приятной должности, которую он исправлял при старой
госпоже и барышнях, и осмелился высказать дерзкую догадку.
- Я знаю, что Шагерстрем намерен сбыть с рук все свои владения,- сказал
он.
- Вот как! Стало быть, у вас там уже известно об этом,- отозвался
секретарь.
- Да, это мы знаем, но нам неизвестно, кто их покупает.
- Покупает! - воскликнул секретарь.- Какое там покупает! Все свое
состояние Шагерстрем жертвует на богоугодные дела - в масонский приют,
вдовьи кассы и прочее. Однако прощайте, спешу! Я должен буду составить
дарственную после того, как господа в зале договорятся об условиях.
Бухгалтер, задыхаясь, разевал рот, точно рыба, выброшенная на берег.
Если он приедет домой с этакой вестью, старик Фреберг до того рассвирепеет,
что он, Нюман, и часу не останется на своей приятной должности в
Крунбеккене. Что же делать? Что бы такое придумать?
В тот миг, когда секретарь уже готов был исчезнуть в дверях, Нюман
схватил его за рукав.
- Вы не могли бы передать Шагерстрему, что мне непременно надо
переговорить с ним? Скажите, что это очень важно. Скажите, что сгорел Старый
Завод!
- Да, да, разумеется! Такое несчастье!
Спустя несколько минут в дверях появился маленький, смертельно бледный
человек, до крайности исхудалый, с покрасневшими глазами.
- Что тебе надо? - обратился он резко и коротко к Нюману, точно
раздосадованный тем, что ему докучают.
Конторщик снова разинул рот от удивления и не в силах был вымолвить ни
слова. Боже, что сталось с Шагерстремом! Разумеется, красавцем он не был
никогда, но в те времена, когда он бродил в Крунбеккене, томимый любовной
тоской, в нем было что-то неуловимо привлекательное. Теперь же Нюман
попросту испугался за своего бывшего приятеля.
- Что ты сказал? - снова заговорил Шагерстрем.- Старый Завод сгорел?
Конторщик прибегнул к этой маленькой вынужденной лжи лишь только затем,
чтобы встретиться с Шагерстремом. Но теперь он решил покуда в обмане не
признаваться.
- Да,- ответил он,- в Старом Заводе был пожар.
- И что же сгорело? Господский дом?
Конторщик Нюман пристальнее вгляделся в Шагерстрема и увидел его
потухший взгляд и поредевшие на висках волосы.
"Нет, тут господского дома мало,- подумал он.- Тут требуется
основательная встряска!"
- О нет; смею сказать, это было бы еще полбеды.
- Что же тогда? Кузница?
- Нет, сгорел большой старый заводской дом, где жило двадцать семей.
Две женщины сгорели заживо, сотня людей лишилась крыши над головой. Те, кто
спасся, выбежали в чем мать родила. Ужасная беда. Сам я этого не видел. Меня
послали за тобой.
- Управляющий ничего мне об этом не написал,- сказал Шагерстрем.
- А что толку писать тебе? Берьессон прислал нарочного к папаше
Фребергу за помощью, но старик решил, что с него довольно. Этим придется
тебе самому заняться.
Шагерстрем позвонил, вошел лакей.
- Я тотчас же еду в Вермланд! Вели Лундману приготовить карету.
- Позволь! - вмешался Нюман.- Со мною как раз карета Фреберга и свежие
лошади; они стоят у крыльца. Переоденься лишь в дорожное платье, и мы можем
сию же минуту отправиться в путь.
Шагерстрем готов был уже послушаться его, но внезапно провел рукой по
лбу.
- Заседание! - сказал он.- Это очень важно. Я смогу выехать не раньше,
чем через полчаса.
Но в расчеты конторщика Нюмана вовсе не входило позволить Шагерстрему
подписать дарственную на все свое состояние.
- Да, разумеется, полчаса - не ахти какой большой срок,- сказал он.- Но
для тех, кто лежит в осеннюю стужу на голой земле, он может показаться
чересчур долгим.
- Отчего они лежат на голой земле? - спросил Шагерстрем.- Есть ведь
господский дом.
- Берьессон, должно быть, не решился поместить их туда без твоего
позволения.
Шагерстрем все еще колебался.
- Думаю, что Диза Ландберг наверняка прервала бы заседание, получи она
подобную весть,- вставил конторщик.
Шагерстрем бросил на него сердитый взгляд. Он вошел в залу и вскоре
вернулся.
- Я сказал им, что заседание откладывается на неделю.
- Тогда едем!

Нельзя сказать, что Нюман был особенно приятно настроен, возвращаясь в
Вермланд в обществе Шагерстрема. Он терзался мыслью, что солгал о пожаре, и
порывался признаться Шагерстрему в своем вынужденном обмане, но не смел
этого сделать.
"Если я скажу ему, что никаких сгоревших и бездомных нет, он тотчас же
повернет назад в Стокгольм,- думал Нюман,- это у меня единственная зацепка".
Он попытался придать мыслям Шагерстрема иное направление и принялся без
устали молоть языком, рассказывая разные разности из быта
горнопромышленников. Тут были и меткие, забавные высказывания старых,
преданных слуг, и проделки хитроумных углепоставщиков, обводивших вокруг
пальца неопытных инспекторов, и слухи об открытии богатых залежей руды
вблизи Старого Завода, и описание аукциона, на котором обширные лесные
угодья пошли с молотка по бросовой цене.
Он не умолкал ни на минуту, точно от этой болтовни зависела его жизнь.
Но Шагерстрем, которому, должно быть, показалось, что Нюман слишком уж
неуклюже пытается пробудить его интерес к делам, прервал конторщика:
- Я не могу оставить себе это наследство. Я намерен раздать его. Диза
не поверила бы, что я о ней скорблю, если бы я его принял.
- Ты должен принять его не как благо, а как крест,- возразил Нюман.
- Я не в силах,- ответил Шагерстрем, и в голосе его было такое
отчаяние, что Нюман не решился больше прекословить.
Следующий день прошел так же. Конторщик надеялся, что когда они выедут
из города, Шагерстрем несколько приободрится, увидя себя среди полей и
лесов, но никаких улучшений в его состоянии не замечалось. Нюман начал не
шутя опасаться за своего старого друга.
"Он долго не протянет,- думал конторщик.- Вот только сбудет с рук
наследство, а потом ляжет и умрет. Он совершенно убит горем".
И теперь уже не только ради того, чтобы сохранить за собою место в
Крунбеккене, но и чтобы спасти от гибели своего друга, он снова попытался
придать его мыслям другое направление.
- Подумай обо всех, кто трудился в поте лица, создавая это богатство! -
сказал он.- Ты полагаешь, они лишь для себя старались? Нет! Они надеялись,
что под началом умелого хозяина дело приобретет широкий размах и пойдет на
пользу всему краю. А ты хочешь все это развеять по ветру. Я убежден, что ты
поступаешь не по совести. Мне кажется, ты не имеешь на это права. По-моему,
ты сам должен нести свое бремя; твой долг взять на себя заботу о своих
владениях.
Он видел, что слова его не оказывают ни малейшего действия, но отважно
продолжал:
- Возвращайся к нам в Вермланд и берись за дело. Тебе с твоим умением
не пристало каждую зиму развлекаться в Стокгольме, а летом приезжать в
заводские имения и бить баклуши. Тебе надо приехать и осмотреть свои
владения. Поверь мне, это необходимо!
Он упивался собственным красноречием, но Шагерстрем снова прервал его:
- Что за речи я слышу? Ты ли это, душка Нюман? - произнес он с легкой
иронией.
Лицо конторщика вспыхнуло.
- Да, я знаю, что не мне тебя наставлять,- отозвался он.- Но у меня за
душой ни единого эре, так что все пути для меня закрыты. И потому я полагаю,
что вправе сделать свою жизнь беззаботной и приятной, насколько это в моих
силах. Больше мне ничего не остается. Но будь у меня хоть клочок земли... О,
ты убедился бы, что уж я не выпустил бы его из рук.
Утром третьего дня они прибыли на место. Они въехали в господскую
усадьбу Старого Завода в шесть часов. Солнце весело сияло на желтых и
ярко-красных кронах деревьев. Небо было ослепительно синее. Маленькое озеро
позади усадьбы сверкало, точно стальной клинок под утренней туманной дымкой.
Ни один человек не вышел им навстречу. Кучер отправился на задний двор
искать конюха, и конторщик воспользовался случаем, чтобы повиниться перед
Шагерстремом.
- Тебе незачем спрашивать Берьессона о пожаре! Никакого пожара не было.
Просто мне необходимо было что-то придумать, чтобы привезти тебя сюда.
Фреберг пригрозил, что откажет мне от места, если я вернусь без тебя.
- Да, но как же сгоревшие, бездомные? - спросил Шагерстрем, который не
мог так сразу отрешиться от этой мысли.
- Да их и не было вовсе,- в полном отчаянии признался конторщик.- Что
мне оставалось делать? Я принужден был солгать, чтобы помешать тебе
раздарить свое имущество.
Шагерстрем посмотрел на него холодно и безразлично.
- Разумеется, ты сделал это из добрых побуждений. Но все это
бесполезно. Я возвращаюсь в Стокгольм, как только запрягут свежих лошадей.
Конторщик вздохнул и промолчал. Делать было нечего. Игра была
проиграна.
Тем временем вернулся кучер.
- На дворе ни одного работника не видать,- сказал он.- Я встретил
какую-то бабу, так она говорит, что управляющий и все фабричные на лосиной
охоте. Загонщики вышли со двора в четыре часа и так, видать, торопились, что
конюх даже корму задать лошадям не успел. Извольте послушать, как они
топочут...
И вправду, из конюшни доносились звуки глухих ударов: это голодные
животные били копытами.
Слабая краска выступила на щеках Шагерстрема.
- Будьте добры, засыпьте корму коням,- обратился он к кучеру и дал ему
денег на выпивку.
С пробудившимся интересом он огляделся вокруг.
- Доменная печь не дымит,- сказал он.
- Домна погашена впервые за тридцать лет,- ответил Нюман.- Руды нет.
Что тут будешь делать? Берьессон, как видишь, отправился на охоту со всеми
своими людьми, и я его понимаю.
Шагерстрем покраснел еще больше.
- И кузница не работает? - спросил он.
- Наверняка. Кузнецы ходят в загонщиках. Но тебе-то что за дело? Ты
ведь все это отдаешь.
- Разумеется,- уклончиво ответил Шагерстрем.- Мне до этого никакого
дела нет.
- Теперь это все перейдет к господам из правления масонского приюта,-
сказал конторщик.
- Разумеется,- повторил Шагерстрем.
- Не хочешь ли войти? - спросил Нюман, направляясь к господскому дому.-
Сам понимаешь, охотники сегодня поднялись на заре, и завтрак подали рано,
так что служанки и стряпухи спят после трудов праведных.
- Не надо будить их,- сказал Шагерстрем.- Я еду немедленно.
- Эй! - воскликнул Нюман.- Гляди, гляди!
Раздался выстрел. Из парка выбежал лось. Он был ранен, но продолжал
бежать. Передняя нога у него была перебита и волочилась по земле.
Спустя минуту из парка выскочил один из охотников. Он прицелился и
свалил лося метким выстрелом. Животное с жалобным стоном рухнуло на землю в
двух шагах от Шагерстрема.
Стрелок приближался медленно и словно бы нерешительно. Это был высокий,
молодцеватого вида человек.
- Это капитан Хаммарберг,- пояснил Нюман.
Шагерстрем поднял голову и пристально посмотрел на долговязого
охотника.
Он тотчас же узнал его. Это был тот самый краснолицый, белокурый
офицер, который имел столь удивительную власть над женщинами, и все они
боготворили его, хотя им было известно, что он мошенник и негодяй.
Шагерстрем никогда не мог забыть, как этот субъект волочился за Дизой, когда
она была на выданье, как он точно околдовал ее, и она позволяла ему
сопровождать ее на прогулках, кататься с ней верхом, танцевать с ней.
- Как смеет этот мерзавец являться сюда! - пробормотал он.
- Ты ведь не можешь ему этого запретить,- ответил Нюман далеко не
ласковым тоном.
Воспоминания нахлынули на Шагерстрема. Этот самый капитан, который
каким-то образом догадался о его любви к богатой наследнице, мучил его,
издевался над ним, похвалялся перед ним своими гнусными проделками, как бы
для того, чтобы Шагерстрему было еще горше от мысли, что у Дизы Ландберг
будет такой муж. Он стиснул зубы и помрачнел еще больше.
- Подойдите же, черт возьми, и добейте зверя! - крикнул он капитану.
Затем он повернулся к нему спиной и вошел в дом, громко хлопнув дверью.
Управляющий Берьессон и другие охотники также вернулись из парка.
Управляющий узнал Шагерстрема и поспешил к нему. Шагерстрем окинул его
ледяным взглядом.
- Я не упрекаю вас в том, что доменная печь погашена, что кузница не
работает, а лошади не кормлены. Моя вина тут не меньше вашей, господин
управляющий. Но то, что вы позволили этому мерзавцу Хаммарбергу охотиться на
моей земле - ваша вина. И потому вы сегодня же получите расчет.
После этого Шагерстрем принял на себя управление всеми своими
владениями. И прошло немало времени, прежде чем у него снова возникла мысль
отказаться от них.

ДИЛИЖАНС

I

Когда Шагерстрем покидал пасторскую усадьбу после вторичного
сватовства, ему было вовсе не до смеха. За день до этого он уезжал отсюда
воодушевленный, ибо полагал, что встретил натуру гордую и бескорыстную.
Теперь же, после того как Шарлотта Левеншельд обнаружила свою низость и
расчетливость, он ощутил вдруг глубокую подавленность. Огорчение его было
столь велико что он начал догадываться, что девушка произвела на него
гораздо более сильное впечатление, нежели он доселе подозревал.
- Черт возьми,- бормотал он,- если она оправдала мои надежды, то я,
чего доброго, влюбился бы в нее.
Но теперь, когда ему стал ясен истинный нрав Шарлотты, об этом не могло
быть и речи. Само собой, он принужден жениться на ней, но он себя знает.
Полюбить интриганку, женщину вероломную и своекорыстную он не сможет
никогда.
В этот день Шагерстрем ехал в небольшой карете, в которой обычно
совершал дальние поездки. Внезапно он опустил кожаные шторки на окнах.
Назойливое солнце и поля с выставленными точно напоказ огромными
скирдами утомляли его взор.
Но теперь, когда ему больше не на что было смотреть, в полутьме кареты
то и дело возникало пленительное видение. Он видел Шарлотту, стоящую в
дверях и глядящую на молодого Экенстедта. Едва ли чье-нибудь человеческое
лицо могло излучать такую любовь. Это видение снова и снова вставало перед
его взором, и в конце концов он вышел из себя.
- Будь ты неладна! Корчила из себя ангела небесного, а десять минут
спустя дала согласие на брак с богачом Шагерстремом!
Можно себе представить, что недовольство Шагерстрема собой все росло.
Он вспоминал о том, как глупо вел себя во всей этой истории, и глубоко
презирал себя за это. Поверить в девушку только ради ее хорошеньких глазок!
Боже, какая глупость, какое легковерие! Да и вся затея со сватовством была
непростительно безрассудной. Неужто правы были его родители? Неужто у него и
впрямь нет ни капли ума? Во всяком случае, в этой истории он вел себя
достаточно нелепо и опрометчиво.
Вскоре ему стало казаться, что приключившееся с ним несчастье послано
ему в наказание за то, что он изменил памяти умершей жены и вновь задумал
вступить в брак. Именно поэтому ему теперь предстоит соединиться с женщиной,
которую он не может ни любить, ни уважать.
Прежняя глубокая скорбь снова пробудилась в нем. И он понял, что в этой
скорби его прибежище, его истинный удел. Жизнь с ее заботами и
превратностями была ему поистине в тягость.
На этот раз Шагерстрем направлялся инспектировать свои рудники и
заводы. Ему предстояло просмотреть отчеты управляющих, проверить, в порядке
ли тяжелые молоты в закопченных кузницах с зияющими горнами, решить, сколько
угля и кровельного железа потребуется закупить на следующую зиму.
Это была, следовательно, сугубо деловая поездка. Он предпринимал такие
поездки каждое лето и никогда не откладывал их. Спустя несколько часов он
прибыл в Старый Завод, где управляющим был теперь его добрый друг Хенрик
Нюман. Можно понять, что как он, так и его жена, которой стала одна из милых
барышень Фреберг из Крунбеккена, приняли его наилучшим образом.
Здесь его встречали со всем радушием, не как грозного хозяина, а как
товарища и друга юности.
Шагерстрем едва ли мог попасть в более заботливые руки, но меланхолия,
овладевшая им в дороге, не исчезала. По правде говоря, Старый Завод был
отнюдь не тем местом, куда ему следовало отправиться после новой помолвки.
Каждая тропинка в парке, каждое дерево в аллее, каждая скамья у дома,
казалось, хранили память о нежных словах и ласках, которыми они обменивались
с женой. Здесь она все еще жила, юная, прелестная, сияющая. Он мог видеть
ее, слышать ее. Как же так вышло, что он изменил ей? Есть ли на земле другая
женщина, достойная занять ее место в его сердце?
Разумеется, его подавленность не укрылась от взора хозяев. Они не могли
понять, чем он так удручен, но раз он сам с ними не делился, то и они не
стали приставать к нему с расспросами.
Старый Завод находился всего лишь в нескольких милях от Корсчюрки, и
вести о сватовстве Шагерстрема и обо всех событиях, с ним связанных,
неизбежно должны были дойти сюда. И, таким образом, управляющий и его жена
вскоре поняли причину его меланхолии.
- Он раскаивается, и совершенно напрасно! - говорили они друг другу.-
Шарлотта Левеншельд была бы ему прекрасной женой. Она живо излечила бы его
от вечного уныния и задумчивости.
- Мне очень хотелось бы поговорить с ним,- сказала фру Нюман.- Я знаю
Шарлотту с давних пор и уверена, что все эти россказни о ее двоедушии и
корыстолюбии - сплошная выдумка. Шарлотта - сама честность.
- Я бы на твоем месте не стал вмешиваться в это дело,- посоветовал ей
муж.- Взгляд у Шагерстрема снова погас, как тогда, шесть лет назад, когда я
хитростью увез его из Стокгольма. Говорить с ним сейчас опасно.
Молодая женщина вняла совету мужа и сумела воздержаться от
вмешательства, пока Шагерстрем оставался у них в доме. Но в пятницу вечером,
когда ревизия была окончена и гость должен был на другое утро покинуть их,
она не смогла больше совладать со своим добрым, участливым сердцем.
"Просто бесчеловечно отпускать его в таком унынии я грусти,- подумала
она.- Зачем ему чувствовать себя несчастным, если для этого нет никаких
причин?"
И наиделикатнейшим образом, словно бы по чистой случайности, завела она
за ужином разговор о Шарлотте Левеншельд. Она рассказала множество историй,
ходивших в округе о молодой девушке. Она не забыла и о щелчке в нос, которым
Шарлотта наградила экономку пасторши, и о том нашумевшем случае, когда она
свалилась в церкви со скамьи. Она рассказала о сахарнице, о скачках на
пасторских лошадях и о многом другом. Ей хотелось, чтобы у Шагерстрема
сложилось впечатление о гордой, жизнерадостной, сумасбродной, но при всем
том умной и преданной женщине. Что до его сватовства к Шарлотте, то она
делала вид, будто даже не подозревает о нем.
Но вдруг, в самый разгар убедительной речи фру Нюман в защиту своей
подруги, Шагерстрем вскочил с места и далеко отшвырнул от себя стул.
- Это очень мило с твоей стороны, Бритта,- сердито промолвил он.- Я
понимаю, ты хочешь утешить меня, позолотить пилюлю. Но я-то предпочитаю
смотреть правде в глаза. И раз я оказался столь бесчувственным, что забыл о
Дизе и задумал жениться вновь, то будет только справедливо, если в жены мне
достанется лицемерка и интриганка, каких свет не видывал.
Выкрикнув эти слова, Шагерстрем бросился вон из комнаты. Испуганные
хозяева услышали, как он хлопнул дверью в передней и выбежал во двор.

Шагерстрем бродил в густом лесу, раскинувшемся к востоку от Старого
Завода. Он блуждал здесь уже несколько часов, сам не сознавая, где
находится.
И прежние замыслы, похороненные шесть лет назад, снова стали
пробуждаться в его душе. Это богатство, бремя которого он влачит, его крест,
его несчастье,- почему бы не избавиться от него?
Он подумал, что Бритта Нюман, быть может, была до известной степени
права. Шарлотта не хуже других. Просто она оказалась не в силах устоять
перед соблазном. Так для чего же ему вводить людей в соблазн? Почему не
раздать свои богатства? С тех пор как он принял наследство, неслыханная
удача сопутствовала ему. Он почти удвоил свое состояние. Тем больше причин
избавить себя от этого непосильного бремени.
И вот еще что! Таким путем он, быть может, сумеет избежать и новой
женитьбы. Фрекен Шарлотта Левеншельд не пожелает, наверно, идти замуж за
бедняка.
Он блуждал во тьме, спотыкался, падал, останавливался, не находя выхода
в густых зарослях, как не находил его в собственной душе.
Наконец он выбрался на широкую, покрытую щебнем дорогу и понял, где
находится. Это был большой почтовый тракт на Стокгольм, пересекавший Старый
Завод с востока.
Он зашагал по дороге. Не было ли это знамением свыше? Нет ли некоего
смысла в том, что он вышел на Стокгольмский тракт в ту самую минуту, когда
решил раздать свои богатства?
Он ускорил шаги. Он не собирался возвращаться в Старый Завод. Он не
желал пускаться ни в какие объяснения. Деньги у него с собою есть. Он сможет
нанять лошадей на ближайшем постоялом дворе.
Карабкаясь на высокий холм, Шагерстрем услыхал позади себя стук
экипажа. Он обернулся и разглядел в полутьме большую карету, запряженную
тройкой лошадей. Стокгольмский почтовый дилижанс! Еще один знак! Теперь он
быстро доберется до Стокгольма.
Здесь, в Вермланде, никто и оглянуться не успеет, как он вновь созовет
заседание, прерванное шесть лет назад, и выдаст дарственную на все свои
владения.
Он остановился, поджидая дилижанс. Когда карета поравнялась с ним, он
закричал:
- Эй, стойте, погодите! Есть у вас свободное место?
- Место-то есть! - закричал в ответ форейтор.- Да только не для всяких
бродяг.
Дилижанс продолжал свой путь, но на вершине холма остановился. Когда
Шагерстрем нагнал карету, форейтор поклонился и снял шапку.
- Кучер уверяет меня, что узнал по голосу господина Шагерстрема.
- Да, это я.
- Тогда пожалуйте в карету, господин заводчик. Там только две дамы.

II

Любой здравомыслящий человек должен согласиться с тем, что старым,
почтенным людям, заботящимся о своей репутации, не совсем удобно
признаваться в подглядывании через оконце в столовой и в отыскивании
выброшенных в печку писем. Неудивительно поэтому, что пасторская чета ничего
не сказала Шарлотте о своих открытиях.
Но, с другой стороны, не желая признаваться в своих тайных проделках,
они в то же время не могли допустить, чтобы девушка и дальше сидела в
буфетной за своей утомительной работой. Едва только карета полковницы
Экенстедт отъехала от ворот, как пасторша заглянула к Шарлотте.
- Знаешь что, душенька моя? - сказала она, расплывшись в
благожелательной улыбке.- Когда я увидела отъезжающую карету полковницы, я
подумала, до чего приятно было бы прокатиться куда-нибудь в такую славную
погоду. Ведь у меня в Эребру есть старушка сестра, с которой я не виделась
целую вечность. Она наверняка рада будет, если мы ее навестим.
Шарлотта слегка изумилась в первую минуту, но она только что ощущала на
своих щеках маленькие мягкие руки полковницы и слышала ее торопливый шепот.
Можно понять, что мир показался ей теперь совсем иным.
Ехать куда угодно - именно это больше всего пришлось бы ей сейчас по
душе. Обрадовалась она и тому, что пасторская чета снова благоволит к ней.
Весь остаток дня она была весела, как птичка, болтала без умолку, напевала.
Шарлотта, казалось, позабыла и о своей отвергнутой любви и о ненавистных
пересудах.
Они наспех собрались в дорогу и в десять часов вечера уже стояли у
ворот, поджидая стокгольмский дилижанс, который должен был проехать мимо.
Любой человек почувствовал бы дорожную лихорадку, завидев громоздкую
желтую карету, запряженную тройкой свежих лошадей, которых только что
сменили в деревне, заслышав веселый перестук колес, звон упряжи, щелканье
кнута и радостное пение почтового рожка. Шарлотта же была вне себя от
радости.
- Ехать! Ехать! - восклицала она.- Я могла бы ехать день и ночь вокруг
света!
- Ну, девочка, ты бы скоро утомилась,- возразила пасторша.- Впрочем,
кто знает? Может, это твое желание сбудется гораздо раньше, чем ты думаешь.
Места были заказаны на постоялом дворе, и дилижанс остановился, чтобы
взять пассажиров. Форейтор, который не решался выпустить вожжи, оставался на
козлах и оттуда приветливо сказал дамам:
- Добрый вечер, госпожа пасторша! Добрый вечер, барышня! Пожалуйте в
карету. Места хватит. Там нет ни единого пассажира.
- Вот как! - воскликнула веселая старушка.- И вы думаете нас этим
обрадовать? Ну нет, мы предпочли бы увидеть в карете парочку красивых
кавалеров, чтоб было с кем поамурничать.
Присутствующие - кучер, форейтор и обитатели усадьбы, которые все,
кроме Карла-Артура, вышли проводить отъезжающих,- разразились громким
хохотом. Затем пасторша, веселая и довольная, уселась в правом углу.
Шарлотта поместилась рядом с нею, форейтор затрубил в рожок, и карета
тронулась.
Некоторое время пасторша и Шарлотта продолжали болтать и шутить, но
вскоре случилось нечто в высшей степени досадное: старушка уснула. Шарлотта,
которой хотелось еще поговорить, попыталась разбудить ее, но безуспешно.
"Ну да, у нее был тяжелый день,- подумала девушка.- Не мудрено, что она
утомилась. Но как жаль! Нам было бы так весело! А вот я могла бы болтать