Страница:
справился у фру Аркер о здоровье полковницы.
- Маменька чувствует небольшую боль, но все это было бы ничего, лишь бы
Карл-Артур вернулся. Ах, если бы кто-нибудь отправился в город и разыскал
его!
- Как я понимаю, госпожа полковница очень привязана к сыну,- сказал
Шагерстрем.
- О да, господин заводчик! Маменька только о нем и спрашивает. И вот
теперь маменька лежит и думает о том, что он, зная, как она больна, не
пришел к ней, а побежал за своей далекарлийкой. Маменьке это очень больно.
Но она даже не разрешает нам привести его к ней.
- Я понимаю чувства госпожи полковницы,- сказал Шагерстрем,- но мне она
не запрещала искать сына, так что я тотчас же отправлюсь на поиски и сделаю
все, чтобы привести его домой.
Он собирался было уже идти, но тут вернулся полковник и удержал его.
- Моя жена желает сказать вам несколько слов, господин заводчик. Она
хочет поблагодарить вас.
Полковник схватил Шагерстрема за руку и с некоторой торжественностью
ввел его в спальню.
Шагерстрем, который столь недавно любовался оживленной и
привлекательной светской дамой, был потрясен, увидев ее беспомощной и
больной, с повязкой на голове и с изжелта-бледным, осунувшимся лицом.
Полковница, казалось, не слишком страдала от недуга, но в чертах ее
проступило нечто суровое, почти грозное. Нечто, поразившее ее сильнее чем
падение и тяжелые телесные раны, пробудило в ней гордый, презрительный гнев.
Окружавшие ее люди, которые знали, чем вызван этот гнев, невольно говорили
себе, что она, должно быть, никогда не сможет простить сыну бессердечия,
которое он выказал в этот день.
Когда Шагерстрем приблизился к постели, она открыла глаза и посмотрела
на него долгим, испытующим взглядом.
- Вы любите Шарлотту, господин заводчик? - спросила она слабым голосом.
Шагерстрему нелегко было открыть сердце этой едва знакомой ему даме, с
которой он сегодня впервые встретился. Но солгать больной и несчастной
женщине он также не мог. Он молчал.
Полковнице, казалось, и не нужно было никакого ответа. Она уже узнала
то, что хотела.
- Вы полагаете, господин заводчик, что Шарлотта все еще любит
Карла-Артура?
На этот раз Шагерстрем мог ответить полковнице без малейших колебаний,
что Шарлотта нежно и преданно любит ее сына.
Она еще раз внимательно посмотрела на него. Глаза ее затуманились
слезами.
- Как горько, господин Шагерстрем,- очень мягко сказала она,- что те,
кого мы любим, не могут ответить нам такой же любовью.
Шагерстрем понял, что она говорит с ним так, потому что ему известно,
что такое отвергнутая любовь.
И вдруг он почувствовал, что эта женщина перестала быть ему чужой.
Страдания сблизили их. Она понимала его, он понимал ее. И для него,
одинокого человека, сочувствие ее было целительным бальзамом. Он тихо
подошел ближе к постели, бережно поднял ее руку, лежащую на одеяле, и
поцеловал.
В третий раз она посмотрела на него долгим взглядом. Взгляд не был
затуманен слезами, он пронизывал его насквозь, внимательный и испытующий.
Затем она сказала ему с нежностью:
- Я бы хотела, чтобы вы были моим сыном.
Шагерстрема охватила легкая дрожь. Кто внушил полковнице именно эти
слова? Знала ли она, эта женщина, которую он сегодня впервые увидел, как
часто стоял он, плача, перед дверью своей матери, тоскуя по ее любви? Знала
ли она, с каким страхом приближался он к своим родителям, боясь встретить их
неприязненные взгляды? Знала ли она, что он был бы горд и счастлив, если бы
самая жалкая крестьянка сказала когда-либо, что хочет иметь такого сына, как
он? Знала ли она, что для него не могло быть ничего более воодушевляющего и
лестного, нежели эти слова?
Преисполненный благодарности, он упал на колени перед кроватью. Он
плакал и, бормоча какие-то невразумительные слова, пытался выразить свои
чувства.
Свидетели этой сцены, должно быть, сочли его чересчур чувствительным,
но кто из них мог понять, что значили для него эти слова? Ему казалось, что
все его уродство, вся его неуклюжесть и глупость разом исчезли. Ничего
подобного он не испытывал с того самого дня, когда его покойная жена сказала
ему, что любит его. Но полковница поняла все, что происходило в его душе.
Она повторила, словно бы для того, чтобы он поверил ей:
- Это правда; я желала бы, чтобы вы были моим сыном.
И тут он подумал, что единственный способ воздать ей за то счастье,
каким она его одарила, это привести к ней ее собственного сына. И он
поспешно вышел из комнаты, чтобы отправиться на поиски.
Первый, кого Шагерстрем увидел на улице, был поручик Аркер, который
вышел из дома за тем же, что и он. Им встретился денщик полковника, и втроем
они отправились на розыски.
Они быстро нашли квартиру, где стояла далекарлийка, но ни ее, ни
Карла-Артура там не было. Они обшарили все места, где обычно бывают приезжие
из Далекарлии, велели ночным сторожам искать Карла-Артура, но все напрасно.
Очень скоро наступила темнота, и дальнейшие поиски стали почти
невозможны. В этом городе с его мрачными и узкими улочками, где дома жались
друг к другу, где лачуги и дворовые постройки самого невероятного вида чуть
ли не громоздились друг на друга, в каждом дворе было множество укромных
закоулков, и вероятность отыскать здесь кого-либо была ничтожна.
Тем не менее Шагерстрем в течение нескольких часов кружил по улицам. Он
уговорился с мадемуазель Жакеттой, что если Карл-Артур возвратится домой,
она поставит свечу на чердачное окно, чтобы без нужды не продолжать поиски,
но этот знак пока еще не появлялся.
Было уже далеко за полночь, когда Шагерстрем услышал быстрые шаги
позади себя. Он догадался, кто был этот человек, приближавшийся к нему.
Вскоре он различил при красноватом свете уличного фонаря худощавую фигуру,
но, поскольку Карл-Артур направлялся прямо домой, он не стал окликать его, а
довольствовался тем, что шел за ним следом до самого дома Экенстедтов. Он
видел, как Карл-Артур вошел в дом, и понял, что его помощь больше не
требуется, но желание узнать, как пройдет встреча матери с сыном, побудило
его также зайти к Экенстедтам. Он отворил дверь несколько минут спустя после
Карла-Артура и очутился в прихожей.
Карл-Артур стоял в окружении всех домашних. Казалось, в доме никто не
ложился. Полковник вышел со свечой в руке и, высоко подняв ее, вглядывался в
сына, точно желая сказать: "Ты ли это?" Обе сестры спустились по лестнице в
папильотках, но совершенно одетые. Экономка и денщик примчались из кухни.
Карл-Артур намеревался, как видно, подняться в свою комнату, никого не
потревожив. Он уже дошел до середины лестницы, но здесь был остановлен
сбежавшимися домочадцами.
Когда Шагерстрем вошел в прихожую, он увидел, что обе сестры схватили
Карла-Артура за руки и тащат его за собой.
- Пойдем к маменьке! Ты не знаешь, как она ждала тебя!
- Ну где это слыхано? Убежать в город, не подумав о матери! Ты же
знаешь, что она больна! - вскричал полковник.
Карл-Артур не трогался с места. Лицо его было словно высечено из камня.
Он не обнаруживал ни раскаяния, ни сожаления.
- Вы желаете, батюшка, чтобы я тотчас пошел к матушке? Не лучше ли
обождать до завтра?
- Разумеется, черт побери, ты должен пойти к ней тотчас же! У нее жар
поднялся из-за тебя.
- Простите, батюшка, но это уж не моя вина.
В тоне сына явно чувствовалась враждебность. Но полковник, как видно,
не желал ссоры. Он сказал дружелюбно и примирительно:
- Покажись ей хотя бы, чтобы она знала, что ты дома. Зайди и поцелуй
ее, и завтра утром все уладится.
- Я не могу поцеловать ее,- сказал сын.
- Негодный мальчишка! - начал полковник, но тут же овладел собой.-
Говори, в чем дело? Впрочем, нет, погоди. Пойдем ко мне.
Он потащил сына за собой в свой кабинет и захлопнул дверь перед носом
любопытных слушателей.
Вскоре, однако, он вышел из кабинета и обратился к Шагерстрему:
- Я был бы весьма рад, господин заводчик, если бы вы присутствовали при
нашем разговоре.
Шагерстрем пошел вслед за ним, и дверь снова захлопнулась. Полковник
занял место за письменным столом.
- Говори, что на тебя нашло?
- Поскольку вы, батюшка, утверждаете, что у матушки жар, то мне
придется объясняться с вами, хотя я отлично понимаю, что зачинщица всему
она.
- Можно узнать, к чему ты клонишь?
- Я хочу сказать, что с этого дня ноги моей больше не будет в доме моих
родителей.
- Вот как! - сказал полковник.- А причина?
- Причина, отец мой, в этом.
Он вытащил из кармана пачку кредиток, положил ее на стол перед
полковником и энергично прихлопнул ее рукой.
- Так! - сказал полковник.- Значит, она не сумела держать язык за
зубами.
- Напротив,- возразил Карл-Артур,- она молчала, пока могла. Мы много
часов сидели на церковном дворе, и она ничего не хотела говорить, а твердила
лишь, что должна уйти и никогда больше не увидит меня. И лишь когда я
обвинил ее в том, что у нее в Карлстаде появился новый возлюбленный, она
призналась, что мои родители заплатили ей за то, чтобы она дала мне свободу.
Мой отец к тому же пригрозил, что лишит меня наследства, если я женюсь на
ней. Что ей оставалось делать? Она взяла эти двести риксдалеров. Мне лестно
было узнать, что родители мои столь высоко оценивают мою особу.
- Что ж,- сказал полковник, пожав плечами,- мы обещали ей также, что
дадим впятеро больше на обзаведение хозяйством, если она выйдет замуж за
кого-нибудь другого.
- Она рассказала и об этом,- произнес Карл-Артур с коротким смешком, а
затем разразился горькими упреками:
- И это мой отец, и это моя мать! Они могут поступать со мною подобным
образом! Две недели назад моя мать навестила меня в Корсчюрке. Я говорил с
нею об этой своей женитьбе. Я сказал ей, что эта девушка послана мне
провидением, что лишь с ней я смогу вести жизнь, угодную богу. В ней вся моя
надежда, счастье всей моей жизни зависит от того, станет ли она моей женой.
Моя мать выслушала все это. Она казалась растроганной, она всецело
оправдывала меня. А теперь, две недели спустя, я узнаю, что она пыталась
разлучить нас. Что должен я думать о подобном бессердечии, о подобном
коварстве? Разве не должен я содрогаться при мысли о том, что вынужден
называть матерью подобную женщину?
Полковник снова пожал плечами. На лице его не видно было ни смущения,
ни раскаяния.
- Ну да,- сказал полковник,- Беате стало жаль тебя, оттого что Шарлотта
сыграла с тобой такую шутку, и она не захотела попрекать тебя этой новой
помолвкой. Но, разумеется, и ей и мне тотчас же стало ясно, что выбор твой
неудачен. Мы думали, что со временем все образуется само собою, но тут эта
божья посланница свалилась на нас, грешных, как снег на голову. Ну вот,
Беата и наняла ее к нам в дом, чтобы хоть немного присмотреться к ней. Спору
нет, она славная девушка, но ведь она не умеет ни читать, ни писать, да к
тому же еще и трубку курит! А что до опрятности!.. Да, мой мальчик, мы
хотели устроить все как лучше, и ты сам благодарил бы нас после, если бы у
тебя хватило времени одуматься. Но то, что эта богоданная особа явилась в
залу с подносом, погубило все дело.
- А вы, отец, ничего тут не видите?
- Я вижу тут чертовское невезение и ничего больше!
- А я вижу в этом промысел божий. Эта женщина предназначена мне в
супруги, и потому Он снова поставил ее на моем пути. И более того - я вижу
Его справедливую кару. Когда я просил епископа благословить наш союз, моя
мать поспешила к нам, чтобы воспрепятствовать этому. Она сказала себе, что
если прикинется, будто споткнулась, и упадет, то это окажется наилучшей
помехой. Но ее уловка удалась чересчур хорошо.
Тут отцу изменило его обычное хладнокровие.
- Замолчи, мальчишка! Как смеешь ты обвинять мать в подобном коварстве?
- Простите, отец мой, но за последнее время я имел предостаточно
случаев убедиться в женском коварстве. Моя мать и Шарлотта преподали мне
урок, который я не скоро забуду.
Полковник некоторое время сидел, барабаня пальцами по столу.
- Хорошо, что ты упомянул о коварстве Шарлотты,- сказал он,- я как раз
хотел поговорить с тобой об этом. Ты никогда не убедишь меня в том, что
Шарлотта изменила тебе, стремясь заполучить богатого мужа. Ты для нее дороже
всех богатств на свете. Я полагаю, что во всем виновен ты, но она взяла вину
на себя, чтобы мы, твои родители, не рассердились на тебя и чтобы уберечь
тебя от злоязычия. Что ты на это скажешь?
- В церкви было сделано оглашение о ее помолвке.
- Одумайся, Карл-Артур! - сказал полковник.- Выкинь из головы все
дурные мысли о Шарлотте! Как ты не можешь понять, что она взяла вину на
себя, чтобы помочь тебе. Она заставила всех поверить, будто помолвка была
расторгнута по ее вине; но подумай сам, спроси свою совесть! Разве не ты
виновен в вашем разрыве?
Карл-Артур некоторое время стоял молча. Казалось, прислушавшись к
советам отца, он перебирал в памяти минувшие события. Внезапно он обратился
к Шагерстрему.
- Как вышло, что вы, господин заводчик, прислали этот букет? Получили
ли вы какую-нибудь весть от Шарлотты в понедельник днем? Зачем приезжал к
вам пастор?
- Букет я послал в знак моего уважения к фрекен Шарлотте,- отвечал
Шагерстрем.- В понедельник я от нее ничего не получал. Пастор приехал затем
лишь, чтобы отдать мне визит.
Карл-Артур снова погрузился в размышления.
- В таком случае возможно, что мой отец прав,- сказал он наконец.
Оба его собеседника вздохнули с облегчением. Это было весьма
благородное признание своей ошибки. Лишь человек незаурядный способен был на
подобный поступок.
- Но в таком случае...- сказал полковник.- Да, прежде всего хочу тебе
сказать, что господин Шагерстрем обещал отказаться от всех своих притязаний.
Карл-Артур прервал его:
- Господину Шагерстрему нет нужды жертвовать чем-либо ради меня. Я
прошу понять, батюшка, что я никогда не вернусь к Шарлотте. Я люблю другую.
Полковник стукнул кулаком по столу.
- Ну, с тобой, я вижу, не столкуешься. Стало быть, ты полагаешь, что
такая преданность, такое самопожертвование ничего не стоят?
- Я полагаю, что самому провидению угодно было расторгнуть связь между
мною и Шарлоттой.
- Я понимаю,- с невыразимой горечью произнес полковник.- Ты, видно, так
же благодаришь Бога и за то, что расторгнута связь между тобою и родителями.
Карл-Артур стоял молча.
- Попомни мои слова: ты идешь к гибели,- сказал полковник.- Тут всецело
наша вина. Беата избаловала тебя, и ты вообразил себя полубогом, а я
потворствовал ей потому, что никогда ни в чем не мог ей отказать. А теперь
ты отплатил ей так, как я того и ожидал. Хоть я и знал, что этим кончится,
но все равно, мне сейчас очень горько.
Он умолк и несколько раз тяжело вздохнул.
- Послушай, мальчик мой! - сказал он наконец кротким голосом.- Теперь,
когда ты разрушил все наши коварные замыслы, ты, быть может, пойдешь и
поцелуешь свою мать, чтобы она могла успокоиться?
- Даже если я и разрушил, как вы говорите, ваши коварные замыслы, то
может ли это заставить меня забыть о пагубном направлении мыслей, которые я
наблюдаю у близких мне людей? Куда я ни взгляну, всюду - любовь к мирским
радостям, распущенность и обман.
- Оставим это, Карл-Артур. Мы люди старомодные. И мы богобоязненны не
меньше твоего, только на свой лад.
- Я не могу, отец мой.
- Со мной ты уже свел счеты,- сказал полковник,- но она, она... Ты ведь
знаешь, она должна быть убеждена, что ты любишь ее. Я прошу ради нее,
Карл-Артур, только ради нее.
- Единственное, в чем я могу проявить милосердие к моей матери,- это
уехать, не сказав ей о том, как сильно уязвила она мое сердце своим
коварством.
Полковник встал.
- Ты... ты не знаешь, что такое любовь.
- Я служу истине. Я не могу поцеловать мою мать.
- Ступай спать! - сказал старик.- Утро вечера мудренее.
- Карета заказана на четыре часа, осталось всего пятнадцать минут.
- Карета,- сказал полковник,- может снова приехать к десяти. Послушайся
меня, иди спать. Утро вечера мудренее.
Карл-Артур впервые обнаружил некоторые признаки колебания.
- Если мой отец и моя мать изменят свой образ жизни, если они станут
жить как люди низкого звания, если сестры мои станут прислуживать бедным и
недужным...
- Оставь свои дерзости.
- Эти дерзости - слова божьи!
- Вздор!
Карл-Артур простер руки к потолку, как проповедник на кафедре.
- Тогда да простит меня Бог за то, что я отринул моих земных родителей.
И пусть отныне ничто, исходящее от них, да не коснется меня - ни заботы их,
ни любовь их, ни богатство их! Помоги мне, Боже, забыть об этих грешниках и
жить лишь Тобою.
Полковник выслушал все это, не делая ни единого движения.
- Бог, в которого ты веришь, безжалостный бог,- сказал он.- И он,
верно, исполнит то, о чем ты молишь его. Но знай, что если когда-нибудь ты
придешь нищий к моим дверям и попросишь милостыню, то и тогда я припомню
тебе эти минуты.
Это были последние слова, сказанные между отцом и сыном.
Карл-Артур молча вышел из комнаты, и полковник остался вдвоем с
Шагерстремом.
Полковник некоторое время сидел, уронив голову на руки. Затем он
обратился к Шагерстрему с просьбой уведомить Шарлотту обо всем, что
произошло.
- Я не в силах писать об этом,- сказал он.- Расскажите Шарлотте обо
всем, господин заводчик. Я хочу, чтобы она знала, что мы пытались помочь ей,
но нам это, к прискорбию, не удалось. И скажите ей также, что она теперь
единственный человек на свете, который может помочь моей несчастной жене и
моему несчастному сыну!
В понедельник, ровно через две недели после сватовства Шагерстрема,
Шарлотта узнала, что Тея Сундлер любит Карла-Артура. Удивительное чувство,
охватившее ее при этом открытии, будто теперь у нее есть средство вернуть
утраченное счастье, не покидало ее и в последующие дни. К тому же во вторник
она получила письмецо от полковницы, которая уведомляла ее, что, против
ожиданий, дела идут прекрасно и вскоре все недоразумения разъяснятся. Все
это вселяло в нее мужество, в котором она столь нуждалась.
В среду она узнала, что Карл-Артур должен ехать в Карлстад на похороны
фру Шеборг. Легко было догадаться, что полковница воспользуется случаем,
чтобы поговорить с ним о Шарлотте, и, быть может, невиновность ее наконец
обнаружится. Быть может, Карл-Артур вновь возвратится к ней, тронутый ее
самопожертвованием. Она не понимала, что намерена предпринять полковница для
того, чтобы свершилось это чудо, но знала, что только она способна отыскать
выход там, где другие увидели бы лишь мрак и безысходность.
Несмотря на то, что Шарлотта питала столь безграничное доверие к уму
своей свекрови, дни пребывания Карла-Артура в Карлстаде показались ей
невыносимо тягостными. Она переходила от надежды к отчаянию. Она спрашивала
себя, что может сделать полковница. Она сама, встречая Карла-Артура всякий
день, не могла не признать в глубине души, что любовь его к ней угасла. Он
сидел с ней за одним столом, но смотрел мимо нее.
Он не замечал ее присутствия. И дело тут было вовсе не в каком-то
недоразумении, которое могло бы разъясниться. Для него все было кончено. Его
любовь была точно обломанная ветка, которую никакая сила в мире не могла бы
заставить снова прирасти к дереву и зазеленеть.
В пятницу Карла-Артура ожидали домой, и это был, разумеется, самый
тяжелый день для Шарлотты. С самого утра сидела Шарлотта в столовой у окна,
из которого ей был виден флигель, и ждала. В сотый раз перебирала она в уме
происшедшие события, прикидывала, раздумывала. Но неуверенность и страх не
проходили. Она думала, что ей придется весь день томиться ожиданием, но
Карл-Артур вернулся в четвертом часу. Он прошел прямо во флигель, но вскоре
вышел оттуда и, даже не взглянув на главный дом усадьбы, торопливо пересек
двор и зашагал по дороге в деревню. Он желал видеть фру Сундлер, а не ее,
Шарлотту.
Так вот каков был результат стараний полковницы. Шарлотта не могла не
признать, что она потерпела неудачу.
Ей показалось, что всякая надежда умерла в ней. Она говорила себе, что
теперь никто вовек не убедит ее в том, что для нее остался хоть какой-нибудь
выход или спасение.
Но, вопреки всему, искра надежды все же теплилась в ней. В субботу, в
шестом часу утра, к Шарлотте явилась служанка и сказала, что магистр
Экенстедт желал бы поговорить с ней. И то, что он пожелал встретиться с нею
за ранним завтраком, Шарлотта восприняла как любовное признание. Он точно
давал ей понять, что хочет вернуть их былую близость, былые привычки.
Она вдруг преисполнилась уверенностью в том, что полковница все же
сдержала свое слово и что великое чудо свершилось. Она так быстро сбегала по
лестнице, что локоны ее разметались во все стороны.
Однако при первом же взгляде на Карла-Артура Шарлотта поняла, что
ошиблась. При ее появлении он поднялся из-за стола ей навстречу, но ясно
было, что ни простертых рук, ни поцелуев, ни изъявлений благодарности
ожидать не следует. Некоторое время он стоял молча. Должно быть, Шарлотта
появилась слишком быстро, и он не успел еще собраться с мыслями. Наконец он
заговорил:
- Оказывается, ты, Шарлотта, из чистого милосердия взяла на себя вину
за разрыв нашей помолвки. Ты зашла столь далеко, что ответила согласием на
предложение Шагерстрема и не препятствовала оглашению помолвки в церкви,
дабы окружающие поверили в этот обман. Ты, Шарлотта, разумеется, действовала
из наилучших побуждений и полагала, что оказываешь мне этим большую услугу.
Ради меня ты претерпела клевету и поношения, и я понимаю, что должен
поблагодарить тебя за это.
Лицо Шарлотты вновь обрело обычную невозмутимость, и она, впервые за
все эти тяжелые недели, гордо вскинула голову. Она ничего не отвечала.
Карл-Артур продолжал:
- Поступки твои объяснялись прежде всего желанием оградить меня от
гнева моих родителей. Но я почитаю своим долгом уведомить тебя, Шарлотта,
что старания твои оказались напрасными. Нынче, во время моего приезда в
Карлстад, между мною и родителями вышла ссора из-за моей женитьбы, приведшая
к полному разрыву между нами. Я больше им не сын, а они отныне мне не
родители.
- Но Карл-Артур,- воскликнула девушка, оживляясь и скова загораясь
волнением,- что такое ты говоришь? Твоя матушка!.. Ты решился на разрыв со
своей матушкой?
- Добрейшая Шарлотта, матушка моя задумала подкупить Анну Сверд и
побудить ее выйти замуж за кого-нибудь из ее односельчан. Она самым коварным
образом пыталась разрушить счастье всей моей жизни. Она глуха к тому, что
представляется для меня сейчас самым важным. Матушка хочет, чтобы я вернулся
к тебе. Она была столь предусмотрительна, что пригласила на похороны
Шагерстрема, дабы иметь случай просить его отказаться от тебя, Шарлотта.
Впрочем, мне едва ли надобно повторять все это. Ты, разумеется, уже
посвящена в замыслы моих родителей. Ты с таким радостным видом вбежала в
комнату. Ты, верно, надеялась, что этот блестящий план удался.
- Право же, я ровно ничего не знаю о планах твоей матушки, Карл-Артур.
Она лишь сказала мне, что не верит всем этим лживым слухам, которые
распускает обо мне Тея Сундлер. Услыхав о том, что ты отправился в Карлстад,
я подумала, что полковница, быть может, откроет тебе правду. Я была убеждена
в этом, когда ты сегодня утром послал за мною. Но не будем говорить обо мне,
Карл-Артур! Скажи, ведь ты не будешь сердиться на свою матушку? Ты ведь
тотчас же поедешь обратно и все уладишь? Не так ли, Карл-Артур?
- Как бы я мог поехать? Завтра воскресенье, и мне надо говорить
проповедь.
- Тогда напиши хоть два слова и позволь ехать мне! Подумай о том, что
она уже немолода! До сих пор ей удавалось сохранять молодость лишь благодаря
радости, что ты доставлял ей. Ты был ее молодостью, ее здоровьем. Если ты
оттолкнешь ее, она превратится в старуху. Навсегда исчезнут ее остроумие, ее
веселость. Она станет желчной и озлобленной более, чем кто-либо другой. Ах,
Карл-Артур, боюсь, что это убьет ее. Ты был ее богом, Карл-Артур, ты можешь
подарить ей жизнь или обречь ее на смерть. Карл-Артур, позволь мне поехать к
ней и передать от тебя хотя бы одно слово!
- Все это мне известно, Шарлотта, но я не стану писать ей. Моя мать
была уже больна, когда я покидал Карлстад. Отец просил меня примириться с
ней, но я отказался. Она лгала и притворялась.
- Но, Карл-Артур, если даже она лгала и притворялась, то только ради
тебя. Я не знаю, в чем провинились перед тобой твои родители, но что бы они
ни сделали, все это было для твоей же пользы, и ты должен простить их.
Подумай, кем была для тебя мать с самого младенчества! Во что превратился бы
твой дом без нее? Разве доставляли бы тебе такое удовольствие высокие
отметки в гимназии, если бы ты не знал, что матушка твоя от души гордится
ими? Разве возвращался бы ты с такой радостью домой на вакации из Упсалы,
если бы не знал, что матушка с нетерпением ждет тебя? Разве царило бы у вас
в доме такое веселье на Рождество, если бы матушка не придумывала для вас
забавы и сюрпризы, если бы она не сочиняла стихи к рождественской каше, не
обряжала рождественского козла?
- Вчера, возвращаясь домой, я всю дорогу думал о моей матушке,
Шарлотта. По мирским понятиям, она была превосходной матерью. Если взглянуть
на нее глазами твоими и других, то этого отрицать нельзя. Но если взглянуть
на нее глазами Бога и моими, то придется отозваться о ней совсем по-иному. Я
спрашиваю себя, Шарлотта, что сказал бы Христос о такой матери.
- Христос... - возразила Шарлотта, и вдруг ее охватило столь бурное
- Маменька чувствует небольшую боль, но все это было бы ничего, лишь бы
Карл-Артур вернулся. Ах, если бы кто-нибудь отправился в город и разыскал
его!
- Как я понимаю, госпожа полковница очень привязана к сыну,- сказал
Шагерстрем.
- О да, господин заводчик! Маменька только о нем и спрашивает. И вот
теперь маменька лежит и думает о том, что он, зная, как она больна, не
пришел к ней, а побежал за своей далекарлийкой. Маменьке это очень больно.
Но она даже не разрешает нам привести его к ней.
- Я понимаю чувства госпожи полковницы,- сказал Шагерстрем,- но мне она
не запрещала искать сына, так что я тотчас же отправлюсь на поиски и сделаю
все, чтобы привести его домой.
Он собирался было уже идти, но тут вернулся полковник и удержал его.
- Моя жена желает сказать вам несколько слов, господин заводчик. Она
хочет поблагодарить вас.
Полковник схватил Шагерстрема за руку и с некоторой торжественностью
ввел его в спальню.
Шагерстрем, который столь недавно любовался оживленной и
привлекательной светской дамой, был потрясен, увидев ее беспомощной и
больной, с повязкой на голове и с изжелта-бледным, осунувшимся лицом.
Полковница, казалось, не слишком страдала от недуга, но в чертах ее
проступило нечто суровое, почти грозное. Нечто, поразившее ее сильнее чем
падение и тяжелые телесные раны, пробудило в ней гордый, презрительный гнев.
Окружавшие ее люди, которые знали, чем вызван этот гнев, невольно говорили
себе, что она, должно быть, никогда не сможет простить сыну бессердечия,
которое он выказал в этот день.
Когда Шагерстрем приблизился к постели, она открыла глаза и посмотрела
на него долгим, испытующим взглядом.
- Вы любите Шарлотту, господин заводчик? - спросила она слабым голосом.
Шагерстрему нелегко было открыть сердце этой едва знакомой ему даме, с
которой он сегодня впервые встретился. Но солгать больной и несчастной
женщине он также не мог. Он молчал.
Полковнице, казалось, и не нужно было никакого ответа. Она уже узнала
то, что хотела.
- Вы полагаете, господин заводчик, что Шарлотта все еще любит
Карла-Артура?
На этот раз Шагерстрем мог ответить полковнице без малейших колебаний,
что Шарлотта нежно и преданно любит ее сына.
Она еще раз внимательно посмотрела на него. Глаза ее затуманились
слезами.
- Как горько, господин Шагерстрем,- очень мягко сказала она,- что те,
кого мы любим, не могут ответить нам такой же любовью.
Шагерстрем понял, что она говорит с ним так, потому что ему известно,
что такое отвергнутая любовь.
И вдруг он почувствовал, что эта женщина перестала быть ему чужой.
Страдания сблизили их. Она понимала его, он понимал ее. И для него,
одинокого человека, сочувствие ее было целительным бальзамом. Он тихо
подошел ближе к постели, бережно поднял ее руку, лежащую на одеяле, и
поцеловал.
В третий раз она посмотрела на него долгим взглядом. Взгляд не был
затуманен слезами, он пронизывал его насквозь, внимательный и испытующий.
Затем она сказала ему с нежностью:
- Я бы хотела, чтобы вы были моим сыном.
Шагерстрема охватила легкая дрожь. Кто внушил полковнице именно эти
слова? Знала ли она, эта женщина, которую он сегодня впервые увидел, как
часто стоял он, плача, перед дверью своей матери, тоскуя по ее любви? Знала
ли она, с каким страхом приближался он к своим родителям, боясь встретить их
неприязненные взгляды? Знала ли она, что он был бы горд и счастлив, если бы
самая жалкая крестьянка сказала когда-либо, что хочет иметь такого сына, как
он? Знала ли она, что для него не могло быть ничего более воодушевляющего и
лестного, нежели эти слова?
Преисполненный благодарности, он упал на колени перед кроватью. Он
плакал и, бормоча какие-то невразумительные слова, пытался выразить свои
чувства.
Свидетели этой сцены, должно быть, сочли его чересчур чувствительным,
но кто из них мог понять, что значили для него эти слова? Ему казалось, что
все его уродство, вся его неуклюжесть и глупость разом исчезли. Ничего
подобного он не испытывал с того самого дня, когда его покойная жена сказала
ему, что любит его. Но полковница поняла все, что происходило в его душе.
Она повторила, словно бы для того, чтобы он поверил ей:
- Это правда; я желала бы, чтобы вы были моим сыном.
И тут он подумал, что единственный способ воздать ей за то счастье,
каким она его одарила, это привести к ней ее собственного сына. И он
поспешно вышел из комнаты, чтобы отправиться на поиски.
Первый, кого Шагерстрем увидел на улице, был поручик Аркер, который
вышел из дома за тем же, что и он. Им встретился денщик полковника, и втроем
они отправились на розыски.
Они быстро нашли квартиру, где стояла далекарлийка, но ни ее, ни
Карла-Артура там не было. Они обшарили все места, где обычно бывают приезжие
из Далекарлии, велели ночным сторожам искать Карла-Артура, но все напрасно.
Очень скоро наступила темнота, и дальнейшие поиски стали почти
невозможны. В этом городе с его мрачными и узкими улочками, где дома жались
друг к другу, где лачуги и дворовые постройки самого невероятного вида чуть
ли не громоздились друг на друга, в каждом дворе было множество укромных
закоулков, и вероятность отыскать здесь кого-либо была ничтожна.
Тем не менее Шагерстрем в течение нескольких часов кружил по улицам. Он
уговорился с мадемуазель Жакеттой, что если Карл-Артур возвратится домой,
она поставит свечу на чердачное окно, чтобы без нужды не продолжать поиски,
но этот знак пока еще не появлялся.
Было уже далеко за полночь, когда Шагерстрем услышал быстрые шаги
позади себя. Он догадался, кто был этот человек, приближавшийся к нему.
Вскоре он различил при красноватом свете уличного фонаря худощавую фигуру,
но, поскольку Карл-Артур направлялся прямо домой, он не стал окликать его, а
довольствовался тем, что шел за ним следом до самого дома Экенстедтов. Он
видел, как Карл-Артур вошел в дом, и понял, что его помощь больше не
требуется, но желание узнать, как пройдет встреча матери с сыном, побудило
его также зайти к Экенстедтам. Он отворил дверь несколько минут спустя после
Карла-Артура и очутился в прихожей.
Карл-Артур стоял в окружении всех домашних. Казалось, в доме никто не
ложился. Полковник вышел со свечой в руке и, высоко подняв ее, вглядывался в
сына, точно желая сказать: "Ты ли это?" Обе сестры спустились по лестнице в
папильотках, но совершенно одетые. Экономка и денщик примчались из кухни.
Карл-Артур намеревался, как видно, подняться в свою комнату, никого не
потревожив. Он уже дошел до середины лестницы, но здесь был остановлен
сбежавшимися домочадцами.
Когда Шагерстрем вошел в прихожую, он увидел, что обе сестры схватили
Карла-Артура за руки и тащат его за собой.
- Пойдем к маменьке! Ты не знаешь, как она ждала тебя!
- Ну где это слыхано? Убежать в город, не подумав о матери! Ты же
знаешь, что она больна! - вскричал полковник.
Карл-Артур не трогался с места. Лицо его было словно высечено из камня.
Он не обнаруживал ни раскаяния, ни сожаления.
- Вы желаете, батюшка, чтобы я тотчас пошел к матушке? Не лучше ли
обождать до завтра?
- Разумеется, черт побери, ты должен пойти к ней тотчас же! У нее жар
поднялся из-за тебя.
- Простите, батюшка, но это уж не моя вина.
В тоне сына явно чувствовалась враждебность. Но полковник, как видно,
не желал ссоры. Он сказал дружелюбно и примирительно:
- Покажись ей хотя бы, чтобы она знала, что ты дома. Зайди и поцелуй
ее, и завтра утром все уладится.
- Я не могу поцеловать ее,- сказал сын.
- Негодный мальчишка! - начал полковник, но тут же овладел собой.-
Говори, в чем дело? Впрочем, нет, погоди. Пойдем ко мне.
Он потащил сына за собой в свой кабинет и захлопнул дверь перед носом
любопытных слушателей.
Вскоре, однако, он вышел из кабинета и обратился к Шагерстрему:
- Я был бы весьма рад, господин заводчик, если бы вы присутствовали при
нашем разговоре.
Шагерстрем пошел вслед за ним, и дверь снова захлопнулась. Полковник
занял место за письменным столом.
- Говори, что на тебя нашло?
- Поскольку вы, батюшка, утверждаете, что у матушки жар, то мне
придется объясняться с вами, хотя я отлично понимаю, что зачинщица всему
она.
- Можно узнать, к чему ты клонишь?
- Я хочу сказать, что с этого дня ноги моей больше не будет в доме моих
родителей.
- Вот как! - сказал полковник.- А причина?
- Причина, отец мой, в этом.
Он вытащил из кармана пачку кредиток, положил ее на стол перед
полковником и энергично прихлопнул ее рукой.
- Так! - сказал полковник.- Значит, она не сумела держать язык за
зубами.
- Напротив,- возразил Карл-Артур,- она молчала, пока могла. Мы много
часов сидели на церковном дворе, и она ничего не хотела говорить, а твердила
лишь, что должна уйти и никогда больше не увидит меня. И лишь когда я
обвинил ее в том, что у нее в Карлстаде появился новый возлюбленный, она
призналась, что мои родители заплатили ей за то, чтобы она дала мне свободу.
Мой отец к тому же пригрозил, что лишит меня наследства, если я женюсь на
ней. Что ей оставалось делать? Она взяла эти двести риксдалеров. Мне лестно
было узнать, что родители мои столь высоко оценивают мою особу.
- Что ж,- сказал полковник, пожав плечами,- мы обещали ей также, что
дадим впятеро больше на обзаведение хозяйством, если она выйдет замуж за
кого-нибудь другого.
- Она рассказала и об этом,- произнес Карл-Артур с коротким смешком, а
затем разразился горькими упреками:
- И это мой отец, и это моя мать! Они могут поступать со мною подобным
образом! Две недели назад моя мать навестила меня в Корсчюрке. Я говорил с
нею об этой своей женитьбе. Я сказал ей, что эта девушка послана мне
провидением, что лишь с ней я смогу вести жизнь, угодную богу. В ней вся моя
надежда, счастье всей моей жизни зависит от того, станет ли она моей женой.
Моя мать выслушала все это. Она казалась растроганной, она всецело
оправдывала меня. А теперь, две недели спустя, я узнаю, что она пыталась
разлучить нас. Что должен я думать о подобном бессердечии, о подобном
коварстве? Разве не должен я содрогаться при мысли о том, что вынужден
называть матерью подобную женщину?
Полковник снова пожал плечами. На лице его не видно было ни смущения,
ни раскаяния.
- Ну да,- сказал полковник,- Беате стало жаль тебя, оттого что Шарлотта
сыграла с тобой такую шутку, и она не захотела попрекать тебя этой новой
помолвкой. Но, разумеется, и ей и мне тотчас же стало ясно, что выбор твой
неудачен. Мы думали, что со временем все образуется само собою, но тут эта
божья посланница свалилась на нас, грешных, как снег на голову. Ну вот,
Беата и наняла ее к нам в дом, чтобы хоть немного присмотреться к ней. Спору
нет, она славная девушка, но ведь она не умеет ни читать, ни писать, да к
тому же еще и трубку курит! А что до опрятности!.. Да, мой мальчик, мы
хотели устроить все как лучше, и ты сам благодарил бы нас после, если бы у
тебя хватило времени одуматься. Но то, что эта богоданная особа явилась в
залу с подносом, погубило все дело.
- А вы, отец, ничего тут не видите?
- Я вижу тут чертовское невезение и ничего больше!
- А я вижу в этом промысел божий. Эта женщина предназначена мне в
супруги, и потому Он снова поставил ее на моем пути. И более того - я вижу
Его справедливую кару. Когда я просил епископа благословить наш союз, моя
мать поспешила к нам, чтобы воспрепятствовать этому. Она сказала себе, что
если прикинется, будто споткнулась, и упадет, то это окажется наилучшей
помехой. Но ее уловка удалась чересчур хорошо.
Тут отцу изменило его обычное хладнокровие.
- Замолчи, мальчишка! Как смеешь ты обвинять мать в подобном коварстве?
- Простите, отец мой, но за последнее время я имел предостаточно
случаев убедиться в женском коварстве. Моя мать и Шарлотта преподали мне
урок, который я не скоро забуду.
Полковник некоторое время сидел, барабаня пальцами по столу.
- Хорошо, что ты упомянул о коварстве Шарлотты,- сказал он,- я как раз
хотел поговорить с тобой об этом. Ты никогда не убедишь меня в том, что
Шарлотта изменила тебе, стремясь заполучить богатого мужа. Ты для нее дороже
всех богатств на свете. Я полагаю, что во всем виновен ты, но она взяла вину
на себя, чтобы мы, твои родители, не рассердились на тебя и чтобы уберечь
тебя от злоязычия. Что ты на это скажешь?
- В церкви было сделано оглашение о ее помолвке.
- Одумайся, Карл-Артур! - сказал полковник.- Выкинь из головы все
дурные мысли о Шарлотте! Как ты не можешь понять, что она взяла вину на
себя, чтобы помочь тебе. Она заставила всех поверить, будто помолвка была
расторгнута по ее вине; но подумай сам, спроси свою совесть! Разве не ты
виновен в вашем разрыве?
Карл-Артур некоторое время стоял молча. Казалось, прислушавшись к
советам отца, он перебирал в памяти минувшие события. Внезапно он обратился
к Шагерстрему.
- Как вышло, что вы, господин заводчик, прислали этот букет? Получили
ли вы какую-нибудь весть от Шарлотты в понедельник днем? Зачем приезжал к
вам пастор?
- Букет я послал в знак моего уважения к фрекен Шарлотте,- отвечал
Шагерстрем.- В понедельник я от нее ничего не получал. Пастор приехал затем
лишь, чтобы отдать мне визит.
Карл-Артур снова погрузился в размышления.
- В таком случае возможно, что мой отец прав,- сказал он наконец.
Оба его собеседника вздохнули с облегчением. Это было весьма
благородное признание своей ошибки. Лишь человек незаурядный способен был на
подобный поступок.
- Но в таком случае...- сказал полковник.- Да, прежде всего хочу тебе
сказать, что господин Шагерстрем обещал отказаться от всех своих притязаний.
Карл-Артур прервал его:
- Господину Шагерстрему нет нужды жертвовать чем-либо ради меня. Я
прошу понять, батюшка, что я никогда не вернусь к Шарлотте. Я люблю другую.
Полковник стукнул кулаком по столу.
- Ну, с тобой, я вижу, не столкуешься. Стало быть, ты полагаешь, что
такая преданность, такое самопожертвование ничего не стоят?
- Я полагаю, что самому провидению угодно было расторгнуть связь между
мною и Шарлоттой.
- Я понимаю,- с невыразимой горечью произнес полковник.- Ты, видно, так
же благодаришь Бога и за то, что расторгнута связь между тобою и родителями.
Карл-Артур стоял молча.
- Попомни мои слова: ты идешь к гибели,- сказал полковник.- Тут всецело
наша вина. Беата избаловала тебя, и ты вообразил себя полубогом, а я
потворствовал ей потому, что никогда ни в чем не мог ей отказать. А теперь
ты отплатил ей так, как я того и ожидал. Хоть я и знал, что этим кончится,
но все равно, мне сейчас очень горько.
Он умолк и несколько раз тяжело вздохнул.
- Послушай, мальчик мой! - сказал он наконец кротким голосом.- Теперь,
когда ты разрушил все наши коварные замыслы, ты, быть может, пойдешь и
поцелуешь свою мать, чтобы она могла успокоиться?
- Даже если я и разрушил, как вы говорите, ваши коварные замыслы, то
может ли это заставить меня забыть о пагубном направлении мыслей, которые я
наблюдаю у близких мне людей? Куда я ни взгляну, всюду - любовь к мирским
радостям, распущенность и обман.
- Оставим это, Карл-Артур. Мы люди старомодные. И мы богобоязненны не
меньше твоего, только на свой лад.
- Я не могу, отец мой.
- Со мной ты уже свел счеты,- сказал полковник,- но она, она... Ты ведь
знаешь, она должна быть убеждена, что ты любишь ее. Я прошу ради нее,
Карл-Артур, только ради нее.
- Единственное, в чем я могу проявить милосердие к моей матери,- это
уехать, не сказав ей о том, как сильно уязвила она мое сердце своим
коварством.
Полковник встал.
- Ты... ты не знаешь, что такое любовь.
- Я служу истине. Я не могу поцеловать мою мать.
- Ступай спать! - сказал старик.- Утро вечера мудренее.
- Карета заказана на четыре часа, осталось всего пятнадцать минут.
- Карета,- сказал полковник,- может снова приехать к десяти. Послушайся
меня, иди спать. Утро вечера мудренее.
Карл-Артур впервые обнаружил некоторые признаки колебания.
- Если мой отец и моя мать изменят свой образ жизни, если они станут
жить как люди низкого звания, если сестры мои станут прислуживать бедным и
недужным...
- Оставь свои дерзости.
- Эти дерзости - слова божьи!
- Вздор!
Карл-Артур простер руки к потолку, как проповедник на кафедре.
- Тогда да простит меня Бог за то, что я отринул моих земных родителей.
И пусть отныне ничто, исходящее от них, да не коснется меня - ни заботы их,
ни любовь их, ни богатство их! Помоги мне, Боже, забыть об этих грешниках и
жить лишь Тобою.
Полковник выслушал все это, не делая ни единого движения.
- Бог, в которого ты веришь, безжалостный бог,- сказал он.- И он,
верно, исполнит то, о чем ты молишь его. Но знай, что если когда-нибудь ты
придешь нищий к моим дверям и попросишь милостыню, то и тогда я припомню
тебе эти минуты.
Это были последние слова, сказанные между отцом и сыном.
Карл-Артур молча вышел из комнаты, и полковник остался вдвоем с
Шагерстремом.
Полковник некоторое время сидел, уронив голову на руки. Затем он
обратился к Шагерстрему с просьбой уведомить Шарлотту обо всем, что
произошло.
- Я не в силах писать об этом,- сказал он.- Расскажите Шарлотте обо
всем, господин заводчик. Я хочу, чтобы она знала, что мы пытались помочь ей,
но нам это, к прискорбию, не удалось. И скажите ей также, что она теперь
единственный человек на свете, который может помочь моей несчастной жене и
моему несчастному сыну!
В понедельник, ровно через две недели после сватовства Шагерстрема,
Шарлотта узнала, что Тея Сундлер любит Карла-Артура. Удивительное чувство,
охватившее ее при этом открытии, будто теперь у нее есть средство вернуть
утраченное счастье, не покидало ее и в последующие дни. К тому же во вторник
она получила письмецо от полковницы, которая уведомляла ее, что, против
ожиданий, дела идут прекрасно и вскоре все недоразумения разъяснятся. Все
это вселяло в нее мужество, в котором она столь нуждалась.
В среду она узнала, что Карл-Артур должен ехать в Карлстад на похороны
фру Шеборг. Легко было догадаться, что полковница воспользуется случаем,
чтобы поговорить с ним о Шарлотте, и, быть может, невиновность ее наконец
обнаружится. Быть может, Карл-Артур вновь возвратится к ней, тронутый ее
самопожертвованием. Она не понимала, что намерена предпринять полковница для
того, чтобы свершилось это чудо, но знала, что только она способна отыскать
выход там, где другие увидели бы лишь мрак и безысходность.
Несмотря на то, что Шарлотта питала столь безграничное доверие к уму
своей свекрови, дни пребывания Карла-Артура в Карлстаде показались ей
невыносимо тягостными. Она переходила от надежды к отчаянию. Она спрашивала
себя, что может сделать полковница. Она сама, встречая Карла-Артура всякий
день, не могла не признать в глубине души, что любовь его к ней угасла. Он
сидел с ней за одним столом, но смотрел мимо нее.
Он не замечал ее присутствия. И дело тут было вовсе не в каком-то
недоразумении, которое могло бы разъясниться. Для него все было кончено. Его
любовь была точно обломанная ветка, которую никакая сила в мире не могла бы
заставить снова прирасти к дереву и зазеленеть.
В пятницу Карла-Артура ожидали домой, и это был, разумеется, самый
тяжелый день для Шарлотты. С самого утра сидела Шарлотта в столовой у окна,
из которого ей был виден флигель, и ждала. В сотый раз перебирала она в уме
происшедшие события, прикидывала, раздумывала. Но неуверенность и страх не
проходили. Она думала, что ей придется весь день томиться ожиданием, но
Карл-Артур вернулся в четвертом часу. Он прошел прямо во флигель, но вскоре
вышел оттуда и, даже не взглянув на главный дом усадьбы, торопливо пересек
двор и зашагал по дороге в деревню. Он желал видеть фру Сундлер, а не ее,
Шарлотту.
Так вот каков был результат стараний полковницы. Шарлотта не могла не
признать, что она потерпела неудачу.
Ей показалось, что всякая надежда умерла в ней. Она говорила себе, что
теперь никто вовек не убедит ее в том, что для нее остался хоть какой-нибудь
выход или спасение.
Но, вопреки всему, искра надежды все же теплилась в ней. В субботу, в
шестом часу утра, к Шарлотте явилась служанка и сказала, что магистр
Экенстедт желал бы поговорить с ней. И то, что он пожелал встретиться с нею
за ранним завтраком, Шарлотта восприняла как любовное признание. Он точно
давал ей понять, что хочет вернуть их былую близость, былые привычки.
Она вдруг преисполнилась уверенностью в том, что полковница все же
сдержала свое слово и что великое чудо свершилось. Она так быстро сбегала по
лестнице, что локоны ее разметались во все стороны.
Однако при первом же взгляде на Карла-Артура Шарлотта поняла, что
ошиблась. При ее появлении он поднялся из-за стола ей навстречу, но ясно
было, что ни простертых рук, ни поцелуев, ни изъявлений благодарности
ожидать не следует. Некоторое время он стоял молча. Должно быть, Шарлотта
появилась слишком быстро, и он не успел еще собраться с мыслями. Наконец он
заговорил:
- Оказывается, ты, Шарлотта, из чистого милосердия взяла на себя вину
за разрыв нашей помолвки. Ты зашла столь далеко, что ответила согласием на
предложение Шагерстрема и не препятствовала оглашению помолвки в церкви,
дабы окружающие поверили в этот обман. Ты, Шарлотта, разумеется, действовала
из наилучших побуждений и полагала, что оказываешь мне этим большую услугу.
Ради меня ты претерпела клевету и поношения, и я понимаю, что должен
поблагодарить тебя за это.
Лицо Шарлотты вновь обрело обычную невозмутимость, и она, впервые за
все эти тяжелые недели, гордо вскинула голову. Она ничего не отвечала.
Карл-Артур продолжал:
- Поступки твои объяснялись прежде всего желанием оградить меня от
гнева моих родителей. Но я почитаю своим долгом уведомить тебя, Шарлотта,
что старания твои оказались напрасными. Нынче, во время моего приезда в
Карлстад, между мною и родителями вышла ссора из-за моей женитьбы, приведшая
к полному разрыву между нами. Я больше им не сын, а они отныне мне не
родители.
- Но Карл-Артур,- воскликнула девушка, оживляясь и скова загораясь
волнением,- что такое ты говоришь? Твоя матушка!.. Ты решился на разрыв со
своей матушкой?
- Добрейшая Шарлотта, матушка моя задумала подкупить Анну Сверд и
побудить ее выйти замуж за кого-нибудь из ее односельчан. Она самым коварным
образом пыталась разрушить счастье всей моей жизни. Она глуха к тому, что
представляется для меня сейчас самым важным. Матушка хочет, чтобы я вернулся
к тебе. Она была столь предусмотрительна, что пригласила на похороны
Шагерстрема, дабы иметь случай просить его отказаться от тебя, Шарлотта.
Впрочем, мне едва ли надобно повторять все это. Ты, разумеется, уже
посвящена в замыслы моих родителей. Ты с таким радостным видом вбежала в
комнату. Ты, верно, надеялась, что этот блестящий план удался.
- Право же, я ровно ничего не знаю о планах твоей матушки, Карл-Артур.
Она лишь сказала мне, что не верит всем этим лживым слухам, которые
распускает обо мне Тея Сундлер. Услыхав о том, что ты отправился в Карлстад,
я подумала, что полковница, быть может, откроет тебе правду. Я была убеждена
в этом, когда ты сегодня утром послал за мною. Но не будем говорить обо мне,
Карл-Артур! Скажи, ведь ты не будешь сердиться на свою матушку? Ты ведь
тотчас же поедешь обратно и все уладишь? Не так ли, Карл-Артур?
- Как бы я мог поехать? Завтра воскресенье, и мне надо говорить
проповедь.
- Тогда напиши хоть два слова и позволь ехать мне! Подумай о том, что
она уже немолода! До сих пор ей удавалось сохранять молодость лишь благодаря
радости, что ты доставлял ей. Ты был ее молодостью, ее здоровьем. Если ты
оттолкнешь ее, она превратится в старуху. Навсегда исчезнут ее остроумие, ее
веселость. Она станет желчной и озлобленной более, чем кто-либо другой. Ах,
Карл-Артур, боюсь, что это убьет ее. Ты был ее богом, Карл-Артур, ты можешь
подарить ей жизнь или обречь ее на смерть. Карл-Артур, позволь мне поехать к
ней и передать от тебя хотя бы одно слово!
- Все это мне известно, Шарлотта, но я не стану писать ей. Моя мать
была уже больна, когда я покидал Карлстад. Отец просил меня примириться с
ней, но я отказался. Она лгала и притворялась.
- Но, Карл-Артур, если даже она лгала и притворялась, то только ради
тебя. Я не знаю, в чем провинились перед тобой твои родители, но что бы они
ни сделали, все это было для твоей же пользы, и ты должен простить их.
Подумай, кем была для тебя мать с самого младенчества! Во что превратился бы
твой дом без нее? Разве доставляли бы тебе такое удовольствие высокие
отметки в гимназии, если бы ты не знал, что матушка твоя от души гордится
ими? Разве возвращался бы ты с такой радостью домой на вакации из Упсалы,
если бы не знал, что матушка с нетерпением ждет тебя? Разве царило бы у вас
в доме такое веселье на Рождество, если бы матушка не придумывала для вас
забавы и сюрпризы, если бы она не сочиняла стихи к рождественской каше, не
обряжала рождественского козла?
- Вчера, возвращаясь домой, я всю дорогу думал о моей матушке,
Шарлотта. По мирским понятиям, она была превосходной матерью. Если взглянуть
на нее глазами твоими и других, то этого отрицать нельзя. Но если взглянуть
на нее глазами Бога и моими, то придется отозваться о ней совсем по-иному. Я
спрашиваю себя, Шарлотта, что сказал бы Христос о такой матери.
- Христос... - возразила Шарлотта, и вдруг ее охватило столь бурное