Страница:
Обед проходил в гнетущем молчании. У всех четверых и аппетит и
настроение были не из лучших. Салатники и блюда уносились почти такими же
полными, какими подавались на стол. Все сидели на своих местах только
потому, что так полагалось.
Когда обед закончился и Шарлотта с Карлом-Артуром удалились каждый к
себе, пасторша настояла на том, чтобы муж не лишал себя обычного
послеобеденного отдыха из-за Шарлотты. Право же, этот разговор с нею вовсе
не к спеху. Она ведь тут, в доме, и прочитать ей нотацию можно будет в любое
время.
Убедить пастора оказалось вовсе нетрудно. Но лучше бы ему было не
откладывать этого дела, потому что не успел он встать ото сна, как к нему
явилась молодая пара, которая настаивала, чтобы ее обвенчал непременно сам
пастор. Затем подошло время пить кофе, и едва они поднялись из-за стола, как
явился коронный фогт, чтобы поиграть в шашки. Оба старика стучали шашками
допоздна, и на этом день закончился.
Впрочем, утро вечера мудренее. В среду пастор уже выглядел совершенным
молодцом. Теперь не было больше никаких препятствий к тому, чтобы распечь
Шарлотту.
Но увы! После завтрака пасторша обнаружила, что ее муж занят на огороде
прополкой гряд, которые совсем было заглушил чертополох. Она поспешила к
нему.
- Знаю, знаю, ты хочешь, чтобы я поговорил с Шарлоттой,- начал старик,
едва завидев пасторшу.- Я о том только и думаю. Она получит нахлобучку,
какой еще в жизни не получала. Я для того и ушел в огород, чтобы собраться с
мыслями.
С легким вздохом пасторша повернулась и ушла к себе на кухню. Дел у нее
было по горло. Наступил конец июля, и нужно было солить шпинат, сушить
горох, варить варенье и сироп из малины.
"Ох-ох-ох! - думала она.- Уж слишком он себя утруждает. Сочиняет небось
целую проповедь. Но что поделаешь, все пасторы таковы. Чересчур много
красноречия расточают они на нас, бедных грешников".
Можно понять, что при всех хлопотах пасторша успевала приглядывать и за
Шарлоттой, боясь, как бы та снова чего-нибудь не натворила. Но надзор этот
едва ли был нужен. Еще в понедельник, до того, как в усадьбу приехал
Шагерстрем, от которого и пошли все беды, Шарлотта принялась резать тряпки
для плетеных ковриков. Они с пасторшей поднялись на чердак, собрали старое
платье, которое уже ни на что не годилось, и вместе с другим тряпьем снесли
вниз, в буфетную, где обычно занимались этой работой, чтобы не мусорить в
других чисто прибранных комнатах. И весь день во вторник, равно как и в
среду, Шарлотта сидела в буфетной и без устали разрезала тряпки. Она даже не
выходила за дверь. Можно было подумать, что она сама подвергла себя
добровольному заточению.
"Ну, и пусть сидит там,- думала пасторша.- Право же, лучшего она не
заслуживает".
Приглядывала она и за мужем. Он не уходил с огорода и не посылал за
Шарлоттой.
"Форсиус, видно, сочиняет проповедь на добрых два часа,- думала она.-
Разумеется, Шарлотта поступила дурно, но мне, ей-богу, становится жаль ее".
Во всяком случае, до обеда ничего не случилось. Затем все пошло обычным
порядком - обед, послеобеденный сон, вечерний кофе, игра в шашки. Пасторша
не хотела больше заводить об этом разговор. Она лишь сожалела, что не дала
мужу объяснится с Шарлоттой накануне, когда гнев его еще не остыл и он мог
бы высказать ей все без обиняков.
Но вечером, когда они лежали бок о бок на широкой кровати, пастор
попытался объяснить свою нерешительность.
- Право же, нелегко распекать Шарлотту,- сказал он.- Так много всего
приходит на ум!
- Не думай о том, что было! - посоветовала пасторша.- Я знаю, ты
вспоминаешь о том, как она вместе с конюхом объезжала по ночам твоих
лошадей, потому что боялась, как бы они не зажирели. Оставь ты это! Думай
только о том, что нам надо выяснить, вправду ли она сама толкнула
Карла-Артура на разрыв. В этом все дело. Имей в виду, люди уже начинают
сомневаться, станем ли мы после этого держать Шарлотту в своем доме.
Пастор улыбнулся.
- Да, Шарлотта оказала мне поистине добрую услугу, объезжая моих
лошадей по ночам. Совсем как тогда, когда она хотела порадовать меня,
доказав, что мои лошади бегают на скачках не хуже других, и приняла участие
в скачках.
- Да, немало натерпелись мы из-за этой девушки,- вздохнула пасторша.-
Но все это забыто и прощено.
- Разумеется,- согласился пастор.- Однако есть еще кое-что, чего я не
могу забыть. Помнишь, какими мы оба были семь лет назад, когда Шарлотта
лишилась родителей и нам пришлось взять ее к себе? Гина, сердечный друг мой,
тогда ты не была такой бодрой, как теперь. Можно было подумать, что тебе уже
восемьдесят лет. Ты была так слаба, что едва волочила ноги. Каждый день я со
страхом ждал, что потеряю тебя.
Пасторша тотчас же поняла, на что он намекает. В тот день, когда ей
исполнилось шестьдесят пять лет, она сказала себе, что довольно уж ей
заниматься хозяйством, и решила нанять экономку. Ей посчастливилось найти
превосходную женщину. Отныне она была свободна от всяких забот; экономка не
желала даже, чтобы пасторша показывалась на кухне. Но старушка стала чахнуть
день ото дня. Она разом почувствовала себя слабой, хилой и несчастной и
совсем пала духом. Все опасались, что она недолго протянет.
- Да, что верно, то верно. Когда Шарлотта появилась у нас, я и впрямь
чувствовала себя худо, хотя никогда не жила в такой праздности и
благополучии. Но Шарлотта не смогла поладить с моей экономкой. Она наградила
ее щелчком по носу, когда хлопот перед Рождеством было по горло! Мамзель
отказалась от места, и мне, хилой, немощной старухе, пришлось тащиться на
пивоварню, а после еще варить в щелоке рыбу. Нет, этого я вовек не забуду.
- Да, да, не забывай этого,- смеясь, отозвался пастор.- Гина, друг
сердечный, ты ведь старая труженица, и ты почувствовала себя здоровой, как
только тебе снова пришлось варить пиво и рыбу. Ничего не скажешь, Шарлотта и
впрямь доставила нам немало хлопот, но этот щелчок по носу спас тебе жизнь.
- А что уж говорить о тебе? - прервала старушка, которой не хотелось
признаваться в том, что она жить не может без утомительных домашних хлопот.-
Ты бы небось тоже лежал теперь в могиле, если б Шарлотта не свалилась в
церкви со скамьи.
Пастор тотчас же понял, на что она намекает. Когда Шарлотта переехала
жить в усадьбу, пастор сам управлялся со всеми делами в приходе и вдобавок
говорил проповеди по воскресеньям.
Жена убеждала его взять помощника. Она видела, что муж совсем
выбивается из сил и к тому же чувствует постоянную неудовлетворенность из-за
того, что не имеет досуга для занятий своей любимой ботаникой. Но он заявил,
что будет исполнять свой долг, покуда в нем теплится хоть искра жизни.
Шарлотта не докучала ему уговорами, она просто-напросто заснула однажды в
воскресенье во время проповеди и спала так крепко, что свалилась со скамьи и
учинила целый переполох в церкви. Разумеется, старик рассердился на нее, но
после этого конфуза он понял, что слишком стар для того, чтобы говорить
проповеди. Он взял себе помощника, избавился от многих докучливых
обязанностей и снова воспрянул духом.
- Да, разумеется,- сказал он.- Этой своей проделкой Шарлотта сохранила
мне не один год жизни. Все это и приходит мне на ум, когда я собираюсь
распекать ее, и ничего у меня не получается.
Пасторша не ответила ни слова, но украдкой смахнула с ресницы слезу.
Тем не менее ей казалось, что на сей раз Шарлотте нельзя давать спуску,
и она снова принялась за свое:
- Все это верно, но не хочешь же ты сказать, что вовсе не намерен
выяснять, правда ли то, что помолвку расстроила сама Шарлотта!
- Если не знаешь, каким путем идти, то лучше постоять на месте и
обождать,- сказал старик.- И мне думается, что так нам с тобою и следует
поступить на этот раз.
- Но подумай, какой грех берешь ты на душу, позволяя Шагерстрему
жениться на Шарлотте, если она и впрямь такова, как люди о ней говорят.
- Если бы Шагерстрем пришел ко мне и спросил моего совета,- сказал
пастор,- то я знал бы, что ответить ему.
- Вот как! - заметила пасторша.- Ну, и что бы ты ему ответил?
- Я ответил бы ему, что будь я сам холостяком, и притом лет на
пятьдесят моложе...
- Что, что? - воскликнула пасторша и села на постели.
- Да, я ответил бы ему,- невозмутимо продолжал пастор,- что будь я
холостяком, и притом лет на пятьдесят моложе, и повстречай я девушку столь
живую и обаятельную, как Шарлотта, я бы сам к ней посватался.
- Ну и ну! - воскликнула пасторша.- Ты и Шарлотта! Ох, и солоно бы тебе
пришлось!
Лицо ее сморщилось и она, всплеснув руками, с громким хохотом
повалилась на подушки.
Старик посмотрел на нее чуть обиженно, но она продолжала хохотать.
Вскоре он уже и сам смеялся. Их охватил такой приступ веселья, что они
угомонились и уснули лишь далеко за полночь.
Поздним вечером в четверг в пасторскую усадьбу в большой дорожной
карете приехала полковница Беата Экенстедт. Она приказала остановить карету
перед домом, но не вышла из нее, а велела служанке, выбежавшей помочь ей,
чтобы та попросила хозяйку выйти на крыльцо. Полковница желала бы сказать ей
несколько слов.
Пасторша Форсиус тотчас же появилась на крыльце, приседая в реверансе и
улыбаясь во весь рот. Какая радость, какая приятная неожиданность! Не хочет
ли милая Беата выйти из экипажа и отдохнуть после долгого пути под этой
скромной крышей?
Разумеется, полковница ничего лучшего не желает, но прежде она хочет
знать, находится ли еще в доме эта ужасная женщина.
Пасторша сделала удивленное лицо.
- Ты имеешь в виду ту дрянную кухарку, что была у нас, когда ты в
последний раз приезжала? Так ей уж давно отказано. На сей раз ты будешь
довольна кушаньями.
Но полковница не трогалась с места.
- Не прикидывайся, Гина! Ты отлично знаешь, что я имею в виду ту
негодницу, с которой был помолвлен Карл-Артур. Я хочу знать, осталась ли она
у тебя в доме.
Теперь уж пасторша принуждена была понять, о ком идет речь. Но что бы
ни думала старушка о Шарлотте, она готова была защищать всякого живущего под
ее крышей, даже если бы против нее ополчилось все человечество.
- Да простит меня Беата, но ту, которая целых семь лет была нам с
Форсиусом вместо дочери, мы не можем так просто выгнать из дому. Тем более
что никто не знает, как в действительности обстоит дело.
- У меня есть письмо от сына, у меня есть письмо от Теи Сундлер, у меня
есть письмо от нее самой. Мне-то все ясно.
- Если у тебя есть письмо от нее самой, которое доказывает ее вину, то
черта с два ты уедешь отсюда, не показав мне его! - вскричала пасторша,
которая была до того поражена и взволнована, что не смогла удержаться от
бранного слова.
Она приблизилась к маленькой упрямой полковнице, которая съежилась в
углу кареты. Казалось, пасторша готова была силой вытащить ее из экипажа.
- Поезжай! Поезжай! - крикнула полковница кучеру.
В этот момент из флигеля вышел Карл-Артур. Он узнал голос матери и
бегом пустился к жилому дому усадьбы.
Встреча была самая нежная. Полковница обняла сына и принялась целовать
его столь горячо и пылко, как будто он только что избежал смертельной
опасности.
- Но разве вы, матушка, не выйдете из кареты? - спросил Карл-Артур,
несколько смущенный этими поцелуями в присутствии кучера, форейтора,
служанки и пасторши.
- Нет! - объявила полковница.- Я всю дорогу твердила себе, что не смогу
спать под одной крышей с женщиной, которая столь бесстыдно предала тебя.
Садись со мною, поедем на постоялый двор.
- Ах, да не ребячься же, Беата! - сказала пасторша, которая уже
овладела собой.- Если ты останешься, то даю тебе слово, что ты и в глаза не
увидишь Шарлотту.
- Но я все равно буду знать, что она поблизости.
- У людей и так довольно пищи для пересудов,- сказала пасторша.-
Недоставало еще, чтобы они стали толковать о том, что ты не пожелала
остановиться у нас!
- Разумеется, матушка останется здесь,- сказал Карл-Артур.- Я вижу
Шарлотту всякий день, и ничего мне не делается!
Услыхав столь решительное высказывание Карла-Артура, полковница
беспомощно огляделась вокруг, точно ища выхода. Внезапно она указала рукой
на флигель, где жил сын.
- Нельзя ли мне поселиться там, у Карла-Артура? - спросила она.- Рядом
с сыном мне, быть может, удастся позабыть об этой ужасной женщине. Милая
Регина,- обратилась она к пасторше,- если ты хочешь, чтобы я осталась,
позволь мне жить во флигеле! Тебе не придется ничего устраивать там. Мне
нужна лишь кровать, и ничего больше.
- Не понимаю, отчего бы тебе не занять комнату для гостей, как обычно,-
проворчала пасторша,- но все лучше, чем совсем уезжать.
Она была, право же, сильно раздосадована. Пока карета подъезжала к
флигелю, она бормотала про себя, что эта Беата Экенстедт, даром что светская
дама, не имеет ни малейшего понятия об истинной учтивости.
Вернувшись в столовую, пасторша увидела, что Шарлотта стоит у
раскрытого окна. Она, без сомнения, все слышала.
- Слыхала? Она не желает встречаться с тобой,- сказала пасторша.- Она
отказалась даже спать с тобой под одной крышей.
Но Шарлотта, которая только что была свидетельницей нежной встречи
матери с сыном и пережила при этом самые счастливые минуты в своей жизни,
стояла перед ней довольная и улыбающаяся. Теперь она знала, что жертва ее
была не напрасна.
- Что ж, тогда постараюсь не попадаться ей на глаза,- сказала она с
величайшим спокойствием и вышла из комнаты.
Пасторша так и ахнула. Она поспешила к Форсиусу.
- Ну, что ты на это скажешь? Видно, Карл-Артур и жена органиста были
правы. Ей говорят, что Беата Экенстедт не желает спать с ней под одной
крышей, а она улыбается с таким торжеством, точно ее провозгласили королевой
Испании.
- Ну, ну, друг мой,- сказал пастор,- потерпим еще немного! Завеса
начинает спадать. Я убежден, что полковница поможет нам во всем разобраться.
Пасторша подумала с испугом, что ее Форсиус, который до сих пор,
благодарение Богу, сохранял полное душевное здоровье, теперь начинает
впадать в детство. Чем может помочь им эта чудачка Беата Экенстедт?
Слова пастора еще больше расстроили ее. Она вышла в кухню и
распорядилась, чтобы полковнице постелили во флигеле. Туда же она велела
отнести поднос с едой. Затем отправилась к себе в спальню.
"Пускай отужинает там,- думала она.- Там она сможет пестовать своего
сыночка, сколько ей вздумается. Я-то надеялась, что она приехала, чтобы
распечь его за эту новую помолвку, но она лишь целует его и потворствует ему
во всем. Если она думает, что после этого дождется от него радости..."
На другое утро полковница и Карл-Артур вышли к завтраку. Гостья была в
наилучшем расположении духа и самым любезным образом беседовала с хозяевами.
Но когда пасторша увидела полковницу при дневном свете, та показалась ей
увядшей и исхудалой. Пасторша была на много лет старше своей подруги, но все
же выглядела гораздо здоровее и бодрее ее. "Жаль мне Беату,- подумала
старушка.- Она вовсе не так весела, как хочет казаться".
После завтрака полковница послала Карла-Артура в деревню за Теей
Сундлер, с которой она хотела поговорить. Пастор ушел по своим обычным
делам, и дамы остались одни.
Полковница тут же заговорила о сыне.
- Ах, милая Гина,- начала она,- я так счастлива, что и сказать не могу.
Я выехала из дому сразу же, как только получила письмо от Карла-Артура. Я
боялась, что застану его в отчаянии, близком к самоубийству, но нашла его
совершенно довольным и счастливым. Удивительно, не правда ли? После такого
удара...
- Да, он быстро утешился,- весьма сухо заметила пасторша.
- Знаю, знаю. Эта далекарлийка. Маленькая прихоть, и ничего больше.
Пастилка, которую кладут в рот, чтобы отбить неприятный вкус. Разве сможет
человек с привычками Карла-Артура ужиться с такой женщиной?
- Видела я ее,- сказала пасторша,- и должна сказать, что она красива.
Очень пригожая бабенка.
Лицо полковницы покрылось смертельной бледностью, но лишь на мгновение.
- Мы с Экенстедтом решили не принимать этого всерьез. Мы не станем
противиться новой помолвке. Он был так жестоко обманут. Разумеется, он
помешался с горя. Если не раздражать его отказом, то он скоро забудет об
этой своей причуде.
Нынче утром пасторша вязала с таким ожесточением, что спицы звенели в
ее руках. Это был единственный способ сохранить спокойствие, слушая весь
этот бессмысленный вздор.
"Милый друг мой,- думала она,- ты ведь умная, проницательная женщина.
Так неужто же ты не понимаешь, что из твоей затеи толку не будет?"
Ноздри у нее расширились, морщины пришли в движение; но, чувствуя
невыразимую жалость к полковнице, она принудила себя удержаться от смеха.
- Да, таковы нынешние дети; они не терпят возражений от родителей.
- Мы уже совершили ошибку,- сказала полковница,- когда воспротивились
желанию сына стать пастором. Это ни к чему не привело. Он лишь отдалился от
нас. На сей раз мы намерены не препятствовать его обручению с далекарлийкой.
Мы не хотим окончательно потерять его.
Брови пасторши вскинулись высоко вверх.
- Да, ничего не скажешь! Весьма любящие родители! Весьма!
Полковница сказала, что хочет обо всем посоветоваться с Теей Сундлер.
Для того она и послала за ней. Эта женщина, кажется, умна и безмерно предана
Карлу-Артуру. А он очень доверяет ее суждениям.
Пасторша едва смогла усидеть на месте.
Жена органиста, это жалкое ничтожество, и госпожа полковница Экенстедт,
женщина замечательная, несмотря на все ее чудачества! Она не смеет сама
вразумить сына! Это должна сделать другая, жена органиста!
- В мое время не помышляли о таких тонкостях,- сказала она.
- После разрыва Карла-Артура с невестой Тея Сундлер написала мне
превосходное, успокаивающее письмо,- пояснила полковница.
Едва полковница выговорила эти слова, как пасторша вскочила и хлопнула
себя по лбу.
- Да, чуть не забыла! Ты ведь хотела рассказать, что написала тебе об
этих печальных событиях сама Шарлотта.
- Можешь прочесть письмо,- сказала полковница,- оно у меня в ридикюле.
Она протянула пасторше сложенный листок, и та развернула его. В нем
была лишь одна-единственная строчка:
"Умоляю мою досточтимую свекровь не думать обо мне слишком дурно".
С разочарованным видом пасторша вернула письмо.
- Мне оно ничего не объясняет.
- А для меня оно вполне убедительно,- произнесла полковница с
ударением.
Тут пасторше пришло в голову, что гостья все время говорит необычно
громким голосом. Это было не свойственно ей, но, вероятно, объяснялось тем,
что она была взволнована и несколько выбита из привычной колеи. Вместе с тем
пасторша подумала, что Шарлотта, которая, как обычно, режет тряпье в
буфетной, должна слышать каждое слово. Оконце в стене, через которое
подавались кушанья, закрывалось неплотно. Она сама часто сетовала на то, что
малейший шум из буфетной доносится в столовую.
- А что говорит сама Шарлотта? - спросила полковница.
- Молчит. Форсиус собирался было учинить ей допрос, но теперь говорит,
что этого не надо. А я ничего не знаю.
- Как странно! - сказала полковница.- Как странно!
Тут пасторша предложила полковнице перейти наверх, в гостиную. И как
она прежде об этом не подумала! Такую важную гостью не подобает принимать
запросто в столовой.
Но полковница наотрез отказалась перейти в гостиную, которая наверняка
не так уютна, как обычные жилые комнаты. Она предпочла остаться в столовой и
продолжала все тем же громким голосом говорить о Шарлотте. Чем она занята,
где она сейчас? Счастлива ли тем, что выходит замуж за Шагерстрема?
Вдруг голос полковницы задрожал от слез.
- Я так любила ее! - воскликнула она.- Всего я могла ожидать от нее, но
только не этого! Только не этого!
Пасторша услышала, как в буфетной со звоном упали на пол ножницы. "Ей,
видно, невмоготу выслушивать все это,- подумала пасторша.- Она не выдержит;
сейчас она вбежит сюда и станет оправдываться".
Но из буфетной не доносилось больше ни звука, и Шарлотта оттуда не
вышла.
Наконец это мучительное положение было прервано появлением Карла-Артура
и Теи Сундлер. Полковница тотчас же отправилась в сад с фру Сундлер и сыном,
а пасторша поспешила в кухню, чтобы наколоть сахару, положить печенья и
смолоть кофе. Все это могли бы сделать и без нее, но ей казалось, что это
успокоит ее.
Хлопоча на кухне, она не переставала думать о записке, которую Шарлотта
послала своей свекрови. Отчего она написала ей так коротко? Пасторша
вспомнила, как Шарлотта явилась однажды к завтраку и пальцы у нее были
измараны чернилами. Но она не могла бы перепачкаться до такой степени, если
бы написала только эту строчку. Она, должно быть, написала еще одно письмо.
Помнится, это было во вторник? День спустя после первого сватовства. Тут
надо кое-что разузнать.
Между тем она велела служанке накрыть стол для кофе в большой сиреневой
беседке. Сегодня ради знатной гостьи пасторша решила после завтрака устроить
праздничный кофе.
"Шарлотта, верно, написала длинное письмо,- думала пасторша.- Но что
она сделала с ним? Отослала его? Или разорвала?"
Эти мысли продолжали занимать ее и за кофейным столом, и она, против
своего обыкновения, не раскрывала рта. Зато фру Сундлер, которая сидела тут
же, болтала без умолку. Пасторше казалось, что она походит на раздувшуюся
лягушку из басни, столь важной и чванливой сделалась она, поняв, что знатные
господа нуждаются в ее помощи. Прежде старушка находила ее всего лишь
смешной и жалкой; теперь же она почувствовала неприязнь к ней. "Она
важничает и радуется в то время, как все мы в таком горе,- думала пасторша.-
Она дурная женщина".
Но, само собою, пасторша любезно предлагала ей еще чашечку кофе и
усиленно потчевала своим превосходным печеньем. Законы гостеприимства должны
соблюдаться, даже если под твоей крышей находится злейший враг.
После кофе пасторша снова отправилась на кухню. Полковница уезжала во
втором часу, и пасторша намеревалась пригласить ее отобедать перед дорогой.
Старушке не хотелось ударить в грязь лицом, и она решила сама присмотреть за
приготовлением кушаний.
В час дня фру Сундлер зашла на кухню проститься. Полковница с сыном все
еще сидели в беседке, но ей нужно было спешить домой, чтобы приготовить мужу
обед.
Пасторша, которая стояла, наклонившись над кастрюлей с бульоном,
отложила в сторону шумовку и проводила фру Сундлер до прихожей. Она
приседала, извинялась и просила передать поклон органисту.
Она думала, что Тея Сундлер должна бы понять, до чего ей некогда. Но та
стояла у дверей целую вечность и, схватив старушку за руку, без конца
распространялась о том, как ей жаль полковницу и какая неприятность эта
новая помолвка Карла-Артура.
В этом пасторша была всецело с нею согласна.
Жена органиста еще крепче сжала ее руку. Она сказала, что не может
уйти, не справившись о том, как поживает Шарлотта.
- Вот что я тебе скажу,- ответила пасторша.- Она сидит вон в той
комнате и режет тряпье. Войди и сама спроси ее!
Они находились у самых дверей буфетной; пасторша с внезапной решимостью
отворила дверь и почти толкнула фру Сундлер через порог.
"Знаю я, чего тебе хочется,- подумала она.- Шарлотта всегда смотрела на
тебя свысока, а теперь ты хочешь увидеть ее униженной. Ах ты жаба! Надеюсь,
Шарлотта примет тебя так, как ты заслуживаешь".
- Ха-ха-ха! - расхохоталась она.- Хотелось бы мне хоть одним глазком
взглянуть на эту встречу.
Она на цыпочках прокралась к двери столовой, неслышно отворила ее и
секунду спустя уже стояла у оконца в буфетную.
Она чуть приоткрыла оконце и теперь достаточно хорошо видела всю
комнату и Шарлотту, сидящую в окружении старых платьев, принадлежавших
пасторше Форсиус и прежним пасторшам. Шарлотта раскладывала отдельно
зеленые, синие и пестрые лоскутки, а в ларе лежал целый клубок цветных
полос, уже сшитых и намотанных. Она, как видно, не теряла времени даром.
Шарлотта сидела спиной к Tee Сундлер, которая нерешительно остановилась
у двери.
"Вот как, дальше она идти не осмеливается,- обрадовалась пасторша.-
Начало неплохое. Думаю, что ей предстоят веселенькие минуты".
Она видела, что Тея Сундлер придала своему лицу выражение одновременно
сочувственное и ободряющее, и слышала, как она сказала голосом участливым и
кротким, каким говорят с больными, арестантами и бедняками:
- Здравствуй, Шарлотта!
Шарлотта не ответила. Она сидела с ножницами в руках, но резать
перестала.
Легкая усмешка появилась на лице Теи Сундлер. Она обнажила свои острые
зубки. Это длилось всего лишь мгновение, но и его было довольно, чтобы
пасторша поняла, что за птица эта Сундлер.
Теперь Тея Сундлер снова была сама кротость и участливость. Она сделала
шаг в комнату и заговорила благожелательным и ласковым тоном, каким говорят
с бестолковой прислугой или капризным ребенком.
- Здравствуй, Шарлотта.
Но Шарлотта не шевелилась.
Тогда Тея Сундлер наклонилась, чтобы увидеть ее лицо. Быть может, она
думала, что Шарлотта плачет из-за того, что мать Карла-Артура не желает
встречаться с ней. Но при этом локоны фру Сундлер задели плечо Шарлотты,
которое оказалось обнаженным, потому что ее шейная косынка соскользнула во
время работы.
Едва лишь локоны коснулись плеча, как Шарлотта встрепенулась. И в тот
же миг, точно хищная птица добычу, схватила она эти отлично завитые локоны
и, лязгнув ножницами, отхватила их напрочь.
Нападение это не было заранее обдуманным. Расправившись с Теей,
настроение были не из лучших. Салатники и блюда уносились почти такими же
полными, какими подавались на стол. Все сидели на своих местах только
потому, что так полагалось.
Когда обед закончился и Шарлотта с Карлом-Артуром удалились каждый к
себе, пасторша настояла на том, чтобы муж не лишал себя обычного
послеобеденного отдыха из-за Шарлотты. Право же, этот разговор с нею вовсе
не к спеху. Она ведь тут, в доме, и прочитать ей нотацию можно будет в любое
время.
Убедить пастора оказалось вовсе нетрудно. Но лучше бы ему было не
откладывать этого дела, потому что не успел он встать ото сна, как к нему
явилась молодая пара, которая настаивала, чтобы ее обвенчал непременно сам
пастор. Затем подошло время пить кофе, и едва они поднялись из-за стола, как
явился коронный фогт, чтобы поиграть в шашки. Оба старика стучали шашками
допоздна, и на этом день закончился.
Впрочем, утро вечера мудренее. В среду пастор уже выглядел совершенным
молодцом. Теперь не было больше никаких препятствий к тому, чтобы распечь
Шарлотту.
Но увы! После завтрака пасторша обнаружила, что ее муж занят на огороде
прополкой гряд, которые совсем было заглушил чертополох. Она поспешила к
нему.
- Знаю, знаю, ты хочешь, чтобы я поговорил с Шарлоттой,- начал старик,
едва завидев пасторшу.- Я о том только и думаю. Она получит нахлобучку,
какой еще в жизни не получала. Я для того и ушел в огород, чтобы собраться с
мыслями.
С легким вздохом пасторша повернулась и ушла к себе на кухню. Дел у нее
было по горло. Наступил конец июля, и нужно было солить шпинат, сушить
горох, варить варенье и сироп из малины.
"Ох-ох-ох! - думала она.- Уж слишком он себя утруждает. Сочиняет небось
целую проповедь. Но что поделаешь, все пасторы таковы. Чересчур много
красноречия расточают они на нас, бедных грешников".
Можно понять, что при всех хлопотах пасторша успевала приглядывать и за
Шарлоттой, боясь, как бы та снова чего-нибудь не натворила. Но надзор этот
едва ли был нужен. Еще в понедельник, до того, как в усадьбу приехал
Шагерстрем, от которого и пошли все беды, Шарлотта принялась резать тряпки
для плетеных ковриков. Они с пасторшей поднялись на чердак, собрали старое
платье, которое уже ни на что не годилось, и вместе с другим тряпьем снесли
вниз, в буфетную, где обычно занимались этой работой, чтобы не мусорить в
других чисто прибранных комнатах. И весь день во вторник, равно как и в
среду, Шарлотта сидела в буфетной и без устали разрезала тряпки. Она даже не
выходила за дверь. Можно было подумать, что она сама подвергла себя
добровольному заточению.
"Ну, и пусть сидит там,- думала пасторша.- Право же, лучшего она не
заслуживает".
Приглядывала она и за мужем. Он не уходил с огорода и не посылал за
Шарлоттой.
"Форсиус, видно, сочиняет проповедь на добрых два часа,- думала она.-
Разумеется, Шарлотта поступила дурно, но мне, ей-богу, становится жаль ее".
Во всяком случае, до обеда ничего не случилось. Затем все пошло обычным
порядком - обед, послеобеденный сон, вечерний кофе, игра в шашки. Пасторша
не хотела больше заводить об этом разговор. Она лишь сожалела, что не дала
мужу объяснится с Шарлоттой накануне, когда гнев его еще не остыл и он мог
бы высказать ей все без обиняков.
Но вечером, когда они лежали бок о бок на широкой кровати, пастор
попытался объяснить свою нерешительность.
- Право же, нелегко распекать Шарлотту,- сказал он.- Так много всего
приходит на ум!
- Не думай о том, что было! - посоветовала пасторша.- Я знаю, ты
вспоминаешь о том, как она вместе с конюхом объезжала по ночам твоих
лошадей, потому что боялась, как бы они не зажирели. Оставь ты это! Думай
только о том, что нам надо выяснить, вправду ли она сама толкнула
Карла-Артура на разрыв. В этом все дело. Имей в виду, люди уже начинают
сомневаться, станем ли мы после этого держать Шарлотту в своем доме.
Пастор улыбнулся.
- Да, Шарлотта оказала мне поистине добрую услугу, объезжая моих
лошадей по ночам. Совсем как тогда, когда она хотела порадовать меня,
доказав, что мои лошади бегают на скачках не хуже других, и приняла участие
в скачках.
- Да, немало натерпелись мы из-за этой девушки,- вздохнула пасторша.-
Но все это забыто и прощено.
- Разумеется,- согласился пастор.- Однако есть еще кое-что, чего я не
могу забыть. Помнишь, какими мы оба были семь лет назад, когда Шарлотта
лишилась родителей и нам пришлось взять ее к себе? Гина, сердечный друг мой,
тогда ты не была такой бодрой, как теперь. Можно было подумать, что тебе уже
восемьдесят лет. Ты была так слаба, что едва волочила ноги. Каждый день я со
страхом ждал, что потеряю тебя.
Пасторша тотчас же поняла, на что он намекает. В тот день, когда ей
исполнилось шестьдесят пять лет, она сказала себе, что довольно уж ей
заниматься хозяйством, и решила нанять экономку. Ей посчастливилось найти
превосходную женщину. Отныне она была свободна от всяких забот; экономка не
желала даже, чтобы пасторша показывалась на кухне. Но старушка стала чахнуть
день ото дня. Она разом почувствовала себя слабой, хилой и несчастной и
совсем пала духом. Все опасались, что она недолго протянет.
- Да, что верно, то верно. Когда Шарлотта появилась у нас, я и впрямь
чувствовала себя худо, хотя никогда не жила в такой праздности и
благополучии. Но Шарлотта не смогла поладить с моей экономкой. Она наградила
ее щелчком по носу, когда хлопот перед Рождеством было по горло! Мамзель
отказалась от места, и мне, хилой, немощной старухе, пришлось тащиться на
пивоварню, а после еще варить в щелоке рыбу. Нет, этого я вовек не забуду.
- Да, да, не забывай этого,- смеясь, отозвался пастор.- Гина, друг
сердечный, ты ведь старая труженица, и ты почувствовала себя здоровой, как
только тебе снова пришлось варить пиво и рыбу. Ничего не скажешь, Шарлотта и
впрямь доставила нам немало хлопот, но этот щелчок по носу спас тебе жизнь.
- А что уж говорить о тебе? - прервала старушка, которой не хотелось
признаваться в том, что она жить не может без утомительных домашних хлопот.-
Ты бы небось тоже лежал теперь в могиле, если б Шарлотта не свалилась в
церкви со скамьи.
Пастор тотчас же понял, на что она намекает. Когда Шарлотта переехала
жить в усадьбу, пастор сам управлялся со всеми делами в приходе и вдобавок
говорил проповеди по воскресеньям.
Жена убеждала его взять помощника. Она видела, что муж совсем
выбивается из сил и к тому же чувствует постоянную неудовлетворенность из-за
того, что не имеет досуга для занятий своей любимой ботаникой. Но он заявил,
что будет исполнять свой долг, покуда в нем теплится хоть искра жизни.
Шарлотта не докучала ему уговорами, она просто-напросто заснула однажды в
воскресенье во время проповеди и спала так крепко, что свалилась со скамьи и
учинила целый переполох в церкви. Разумеется, старик рассердился на нее, но
после этого конфуза он понял, что слишком стар для того, чтобы говорить
проповеди. Он взял себе помощника, избавился от многих докучливых
обязанностей и снова воспрянул духом.
- Да, разумеется,- сказал он.- Этой своей проделкой Шарлотта сохранила
мне не один год жизни. Все это и приходит мне на ум, когда я собираюсь
распекать ее, и ничего у меня не получается.
Пасторша не ответила ни слова, но украдкой смахнула с ресницы слезу.
Тем не менее ей казалось, что на сей раз Шарлотте нельзя давать спуску,
и она снова принялась за свое:
- Все это верно, но не хочешь же ты сказать, что вовсе не намерен
выяснять, правда ли то, что помолвку расстроила сама Шарлотта!
- Если не знаешь, каким путем идти, то лучше постоять на месте и
обождать,- сказал старик.- И мне думается, что так нам с тобою и следует
поступить на этот раз.
- Но подумай, какой грех берешь ты на душу, позволяя Шагерстрему
жениться на Шарлотте, если она и впрямь такова, как люди о ней говорят.
- Если бы Шагерстрем пришел ко мне и спросил моего совета,- сказал
пастор,- то я знал бы, что ответить ему.
- Вот как! - заметила пасторша.- Ну, и что бы ты ему ответил?
- Я ответил бы ему, что будь я сам холостяком, и притом лет на
пятьдесят моложе...
- Что, что? - воскликнула пасторша и села на постели.
- Да, я ответил бы ему,- невозмутимо продолжал пастор,- что будь я
холостяком, и притом лет на пятьдесят моложе, и повстречай я девушку столь
живую и обаятельную, как Шарлотта, я бы сам к ней посватался.
- Ну и ну! - воскликнула пасторша.- Ты и Шарлотта! Ох, и солоно бы тебе
пришлось!
Лицо ее сморщилось и она, всплеснув руками, с громким хохотом
повалилась на подушки.
Старик посмотрел на нее чуть обиженно, но она продолжала хохотать.
Вскоре он уже и сам смеялся. Их охватил такой приступ веселья, что они
угомонились и уснули лишь далеко за полночь.
Поздним вечером в четверг в пасторскую усадьбу в большой дорожной
карете приехала полковница Беата Экенстедт. Она приказала остановить карету
перед домом, но не вышла из нее, а велела служанке, выбежавшей помочь ей,
чтобы та попросила хозяйку выйти на крыльцо. Полковница желала бы сказать ей
несколько слов.
Пасторша Форсиус тотчас же появилась на крыльце, приседая в реверансе и
улыбаясь во весь рот. Какая радость, какая приятная неожиданность! Не хочет
ли милая Беата выйти из экипажа и отдохнуть после долгого пути под этой
скромной крышей?
Разумеется, полковница ничего лучшего не желает, но прежде она хочет
знать, находится ли еще в доме эта ужасная женщина.
Пасторша сделала удивленное лицо.
- Ты имеешь в виду ту дрянную кухарку, что была у нас, когда ты в
последний раз приезжала? Так ей уж давно отказано. На сей раз ты будешь
довольна кушаньями.
Но полковница не трогалась с места.
- Не прикидывайся, Гина! Ты отлично знаешь, что я имею в виду ту
негодницу, с которой был помолвлен Карл-Артур. Я хочу знать, осталась ли она
у тебя в доме.
Теперь уж пасторша принуждена была понять, о ком идет речь. Но что бы
ни думала старушка о Шарлотте, она готова была защищать всякого живущего под
ее крышей, даже если бы против нее ополчилось все человечество.
- Да простит меня Беата, но ту, которая целых семь лет была нам с
Форсиусом вместо дочери, мы не можем так просто выгнать из дому. Тем более
что никто не знает, как в действительности обстоит дело.
- У меня есть письмо от сына, у меня есть письмо от Теи Сундлер, у меня
есть письмо от нее самой. Мне-то все ясно.
- Если у тебя есть письмо от нее самой, которое доказывает ее вину, то
черта с два ты уедешь отсюда, не показав мне его! - вскричала пасторша,
которая была до того поражена и взволнована, что не смогла удержаться от
бранного слова.
Она приблизилась к маленькой упрямой полковнице, которая съежилась в
углу кареты. Казалось, пасторша готова была силой вытащить ее из экипажа.
- Поезжай! Поезжай! - крикнула полковница кучеру.
В этот момент из флигеля вышел Карл-Артур. Он узнал голос матери и
бегом пустился к жилому дому усадьбы.
Встреча была самая нежная. Полковница обняла сына и принялась целовать
его столь горячо и пылко, как будто он только что избежал смертельной
опасности.
- Но разве вы, матушка, не выйдете из кареты? - спросил Карл-Артур,
несколько смущенный этими поцелуями в присутствии кучера, форейтора,
служанки и пасторши.
- Нет! - объявила полковница.- Я всю дорогу твердила себе, что не смогу
спать под одной крышей с женщиной, которая столь бесстыдно предала тебя.
Садись со мною, поедем на постоялый двор.
- Ах, да не ребячься же, Беата! - сказала пасторша, которая уже
овладела собой.- Если ты останешься, то даю тебе слово, что ты и в глаза не
увидишь Шарлотту.
- Но я все равно буду знать, что она поблизости.
- У людей и так довольно пищи для пересудов,- сказала пасторша.-
Недоставало еще, чтобы они стали толковать о том, что ты не пожелала
остановиться у нас!
- Разумеется, матушка останется здесь,- сказал Карл-Артур.- Я вижу
Шарлотту всякий день, и ничего мне не делается!
Услыхав столь решительное высказывание Карла-Артура, полковница
беспомощно огляделась вокруг, точно ища выхода. Внезапно она указала рукой
на флигель, где жил сын.
- Нельзя ли мне поселиться там, у Карла-Артура? - спросила она.- Рядом
с сыном мне, быть может, удастся позабыть об этой ужасной женщине. Милая
Регина,- обратилась она к пасторше,- если ты хочешь, чтобы я осталась,
позволь мне жить во флигеле! Тебе не придется ничего устраивать там. Мне
нужна лишь кровать, и ничего больше.
- Не понимаю, отчего бы тебе не занять комнату для гостей, как обычно,-
проворчала пасторша,- но все лучше, чем совсем уезжать.
Она была, право же, сильно раздосадована. Пока карета подъезжала к
флигелю, она бормотала про себя, что эта Беата Экенстедт, даром что светская
дама, не имеет ни малейшего понятия об истинной учтивости.
Вернувшись в столовую, пасторша увидела, что Шарлотта стоит у
раскрытого окна. Она, без сомнения, все слышала.
- Слыхала? Она не желает встречаться с тобой,- сказала пасторша.- Она
отказалась даже спать с тобой под одной крышей.
Но Шарлотта, которая только что была свидетельницей нежной встречи
матери с сыном и пережила при этом самые счастливые минуты в своей жизни,
стояла перед ней довольная и улыбающаяся. Теперь она знала, что жертва ее
была не напрасна.
- Что ж, тогда постараюсь не попадаться ей на глаза,- сказала она с
величайшим спокойствием и вышла из комнаты.
Пасторша так и ахнула. Она поспешила к Форсиусу.
- Ну, что ты на это скажешь? Видно, Карл-Артур и жена органиста были
правы. Ей говорят, что Беата Экенстедт не желает спать с ней под одной
крышей, а она улыбается с таким торжеством, точно ее провозгласили королевой
Испании.
- Ну, ну, друг мой,- сказал пастор,- потерпим еще немного! Завеса
начинает спадать. Я убежден, что полковница поможет нам во всем разобраться.
Пасторша подумала с испугом, что ее Форсиус, который до сих пор,
благодарение Богу, сохранял полное душевное здоровье, теперь начинает
впадать в детство. Чем может помочь им эта чудачка Беата Экенстедт?
Слова пастора еще больше расстроили ее. Она вышла в кухню и
распорядилась, чтобы полковнице постелили во флигеле. Туда же она велела
отнести поднос с едой. Затем отправилась к себе в спальню.
"Пускай отужинает там,- думала она.- Там она сможет пестовать своего
сыночка, сколько ей вздумается. Я-то надеялась, что она приехала, чтобы
распечь его за эту новую помолвку, но она лишь целует его и потворствует ему
во всем. Если она думает, что после этого дождется от него радости..."
На другое утро полковница и Карл-Артур вышли к завтраку. Гостья была в
наилучшем расположении духа и самым любезным образом беседовала с хозяевами.
Но когда пасторша увидела полковницу при дневном свете, та показалась ей
увядшей и исхудалой. Пасторша была на много лет старше своей подруги, но все
же выглядела гораздо здоровее и бодрее ее. "Жаль мне Беату,- подумала
старушка.- Она вовсе не так весела, как хочет казаться".
После завтрака полковница послала Карла-Артура в деревню за Теей
Сундлер, с которой она хотела поговорить. Пастор ушел по своим обычным
делам, и дамы остались одни.
Полковница тут же заговорила о сыне.
- Ах, милая Гина,- начала она,- я так счастлива, что и сказать не могу.
Я выехала из дому сразу же, как только получила письмо от Карла-Артура. Я
боялась, что застану его в отчаянии, близком к самоубийству, но нашла его
совершенно довольным и счастливым. Удивительно, не правда ли? После такого
удара...
- Да, он быстро утешился,- весьма сухо заметила пасторша.
- Знаю, знаю. Эта далекарлийка. Маленькая прихоть, и ничего больше.
Пастилка, которую кладут в рот, чтобы отбить неприятный вкус. Разве сможет
человек с привычками Карла-Артура ужиться с такой женщиной?
- Видела я ее,- сказала пасторша,- и должна сказать, что она красива.
Очень пригожая бабенка.
Лицо полковницы покрылось смертельной бледностью, но лишь на мгновение.
- Мы с Экенстедтом решили не принимать этого всерьез. Мы не станем
противиться новой помолвке. Он был так жестоко обманут. Разумеется, он
помешался с горя. Если не раздражать его отказом, то он скоро забудет об
этой своей причуде.
Нынче утром пасторша вязала с таким ожесточением, что спицы звенели в
ее руках. Это был единственный способ сохранить спокойствие, слушая весь
этот бессмысленный вздор.
"Милый друг мой,- думала она,- ты ведь умная, проницательная женщина.
Так неужто же ты не понимаешь, что из твоей затеи толку не будет?"
Ноздри у нее расширились, морщины пришли в движение; но, чувствуя
невыразимую жалость к полковнице, она принудила себя удержаться от смеха.
- Да, таковы нынешние дети; они не терпят возражений от родителей.
- Мы уже совершили ошибку,- сказала полковница,- когда воспротивились
желанию сына стать пастором. Это ни к чему не привело. Он лишь отдалился от
нас. На сей раз мы намерены не препятствовать его обручению с далекарлийкой.
Мы не хотим окончательно потерять его.
Брови пасторши вскинулись высоко вверх.
- Да, ничего не скажешь! Весьма любящие родители! Весьма!
Полковница сказала, что хочет обо всем посоветоваться с Теей Сундлер.
Для того она и послала за ней. Эта женщина, кажется, умна и безмерно предана
Карлу-Артуру. А он очень доверяет ее суждениям.
Пасторша едва смогла усидеть на месте.
Жена органиста, это жалкое ничтожество, и госпожа полковница Экенстедт,
женщина замечательная, несмотря на все ее чудачества! Она не смеет сама
вразумить сына! Это должна сделать другая, жена органиста!
- В мое время не помышляли о таких тонкостях,- сказала она.
- После разрыва Карла-Артура с невестой Тея Сундлер написала мне
превосходное, успокаивающее письмо,- пояснила полковница.
Едва полковница выговорила эти слова, как пасторша вскочила и хлопнула
себя по лбу.
- Да, чуть не забыла! Ты ведь хотела рассказать, что написала тебе об
этих печальных событиях сама Шарлотта.
- Можешь прочесть письмо,- сказала полковница,- оно у меня в ридикюле.
Она протянула пасторше сложенный листок, и та развернула его. В нем
была лишь одна-единственная строчка:
"Умоляю мою досточтимую свекровь не думать обо мне слишком дурно".
С разочарованным видом пасторша вернула письмо.
- Мне оно ничего не объясняет.
- А для меня оно вполне убедительно,- произнесла полковница с
ударением.
Тут пасторше пришло в голову, что гостья все время говорит необычно
громким голосом. Это было не свойственно ей, но, вероятно, объяснялось тем,
что она была взволнована и несколько выбита из привычной колеи. Вместе с тем
пасторша подумала, что Шарлотта, которая, как обычно, режет тряпье в
буфетной, должна слышать каждое слово. Оконце в стене, через которое
подавались кушанья, закрывалось неплотно. Она сама часто сетовала на то, что
малейший шум из буфетной доносится в столовую.
- А что говорит сама Шарлотта? - спросила полковница.
- Молчит. Форсиус собирался было учинить ей допрос, но теперь говорит,
что этого не надо. А я ничего не знаю.
- Как странно! - сказала полковница.- Как странно!
Тут пасторша предложила полковнице перейти наверх, в гостиную. И как
она прежде об этом не подумала! Такую важную гостью не подобает принимать
запросто в столовой.
Но полковница наотрез отказалась перейти в гостиную, которая наверняка
не так уютна, как обычные жилые комнаты. Она предпочла остаться в столовой и
продолжала все тем же громким голосом говорить о Шарлотте. Чем она занята,
где она сейчас? Счастлива ли тем, что выходит замуж за Шагерстрема?
Вдруг голос полковницы задрожал от слез.
- Я так любила ее! - воскликнула она.- Всего я могла ожидать от нее, но
только не этого! Только не этого!
Пасторша услышала, как в буфетной со звоном упали на пол ножницы. "Ей,
видно, невмоготу выслушивать все это,- подумала пасторша.- Она не выдержит;
сейчас она вбежит сюда и станет оправдываться".
Но из буфетной не доносилось больше ни звука, и Шарлотта оттуда не
вышла.
Наконец это мучительное положение было прервано появлением Карла-Артура
и Теи Сундлер. Полковница тотчас же отправилась в сад с фру Сундлер и сыном,
а пасторша поспешила в кухню, чтобы наколоть сахару, положить печенья и
смолоть кофе. Все это могли бы сделать и без нее, но ей казалось, что это
успокоит ее.
Хлопоча на кухне, она не переставала думать о записке, которую Шарлотта
послала своей свекрови. Отчего она написала ей так коротко? Пасторша
вспомнила, как Шарлотта явилась однажды к завтраку и пальцы у нее были
измараны чернилами. Но она не могла бы перепачкаться до такой степени, если
бы написала только эту строчку. Она, должно быть, написала еще одно письмо.
Помнится, это было во вторник? День спустя после первого сватовства. Тут
надо кое-что разузнать.
Между тем она велела служанке накрыть стол для кофе в большой сиреневой
беседке. Сегодня ради знатной гостьи пасторша решила после завтрака устроить
праздничный кофе.
"Шарлотта, верно, написала длинное письмо,- думала пасторша.- Но что
она сделала с ним? Отослала его? Или разорвала?"
Эти мысли продолжали занимать ее и за кофейным столом, и она, против
своего обыкновения, не раскрывала рта. Зато фру Сундлер, которая сидела тут
же, болтала без умолку. Пасторше казалось, что она походит на раздувшуюся
лягушку из басни, столь важной и чванливой сделалась она, поняв, что знатные
господа нуждаются в ее помощи. Прежде старушка находила ее всего лишь
смешной и жалкой; теперь же она почувствовала неприязнь к ней. "Она
важничает и радуется в то время, как все мы в таком горе,- думала пасторша.-
Она дурная женщина".
Но, само собою, пасторша любезно предлагала ей еще чашечку кофе и
усиленно потчевала своим превосходным печеньем. Законы гостеприимства должны
соблюдаться, даже если под твоей крышей находится злейший враг.
После кофе пасторша снова отправилась на кухню. Полковница уезжала во
втором часу, и пасторша намеревалась пригласить ее отобедать перед дорогой.
Старушке не хотелось ударить в грязь лицом, и она решила сама присмотреть за
приготовлением кушаний.
В час дня фру Сундлер зашла на кухню проститься. Полковница с сыном все
еще сидели в беседке, но ей нужно было спешить домой, чтобы приготовить мужу
обед.
Пасторша, которая стояла, наклонившись над кастрюлей с бульоном,
отложила в сторону шумовку и проводила фру Сундлер до прихожей. Она
приседала, извинялась и просила передать поклон органисту.
Она думала, что Тея Сундлер должна бы понять, до чего ей некогда. Но та
стояла у дверей целую вечность и, схватив старушку за руку, без конца
распространялась о том, как ей жаль полковницу и какая неприятность эта
новая помолвка Карла-Артура.
В этом пасторша была всецело с нею согласна.
Жена органиста еще крепче сжала ее руку. Она сказала, что не может
уйти, не справившись о том, как поживает Шарлотта.
- Вот что я тебе скажу,- ответила пасторша.- Она сидит вон в той
комнате и режет тряпье. Войди и сама спроси ее!
Они находились у самых дверей буфетной; пасторша с внезапной решимостью
отворила дверь и почти толкнула фру Сундлер через порог.
"Знаю я, чего тебе хочется,- подумала она.- Шарлотта всегда смотрела на
тебя свысока, а теперь ты хочешь увидеть ее униженной. Ах ты жаба! Надеюсь,
Шарлотта примет тебя так, как ты заслуживаешь".
- Ха-ха-ха! - расхохоталась она.- Хотелось бы мне хоть одним глазком
взглянуть на эту встречу.
Она на цыпочках прокралась к двери столовой, неслышно отворила ее и
секунду спустя уже стояла у оконца в буфетную.
Она чуть приоткрыла оконце и теперь достаточно хорошо видела всю
комнату и Шарлотту, сидящую в окружении старых платьев, принадлежавших
пасторше Форсиус и прежним пасторшам. Шарлотта раскладывала отдельно
зеленые, синие и пестрые лоскутки, а в ларе лежал целый клубок цветных
полос, уже сшитых и намотанных. Она, как видно, не теряла времени даром.
Шарлотта сидела спиной к Tee Сундлер, которая нерешительно остановилась
у двери.
"Вот как, дальше она идти не осмеливается,- обрадовалась пасторша.-
Начало неплохое. Думаю, что ей предстоят веселенькие минуты".
Она видела, что Тея Сундлер придала своему лицу выражение одновременно
сочувственное и ободряющее, и слышала, как она сказала голосом участливым и
кротким, каким говорят с больными, арестантами и бедняками:
- Здравствуй, Шарлотта!
Шарлотта не ответила. Она сидела с ножницами в руках, но резать
перестала.
Легкая усмешка появилась на лице Теи Сундлер. Она обнажила свои острые
зубки. Это длилось всего лишь мгновение, но и его было довольно, чтобы
пасторша поняла, что за птица эта Сундлер.
Теперь Тея Сундлер снова была сама кротость и участливость. Она сделала
шаг в комнату и заговорила благожелательным и ласковым тоном, каким говорят
с бестолковой прислугой или капризным ребенком.
- Здравствуй, Шарлотта.
Но Шарлотта не шевелилась.
Тогда Тея Сундлер наклонилась, чтобы увидеть ее лицо. Быть может, она
думала, что Шарлотта плачет из-за того, что мать Карла-Артура не желает
встречаться с ней. Но при этом локоны фру Сундлер задели плечо Шарлотты,
которое оказалось обнаженным, потому что ее шейная косынка соскользнула во
время работы.
Едва лишь локоны коснулись плеча, как Шарлотта встрепенулась. И в тот
же миг, точно хищная птица добычу, схватила она эти отлично завитые локоны
и, лязгнув ножницами, отхватила их напрочь.
Нападение это не было заранее обдуманным. Расправившись с Теей,