Страница:
замуж за самого богатого человека в Корсчюрке.
О, какое бесстыдство! Он топнул ногой и сжал кулаки.
- Не приближайся ко мне! - закричал он.
Она остановилась. Притворяется она, или изумление ее неподдельно?
- Что с тобой? - спокойно спросила она.
Он собрал все свои силы и выкрикнул:
- Тебе это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было. Зачем
приезжал Шагерстрем?
Когда Шарлотта поняла, что он догадался о причине визита заводчика, она
приблизилась к нему вплотную. Она подняла руку. Она готова была ударить его.
- Ах, вот как! Стало быть, и ты тоже думаешь, что ради горсти золота я
способна изменить своему слову!
Затем она окинула его взглядом, полным презрения, повернулась к нему
спиной и пошла прочь от него.
Из ее слов он понял, однако, что наихудшие его опасения не
подтвердились. Сердце вновь застучало, силы вернулись к нему, и он смог
пойти за нею следом.
- Но он все-таки сделал тебе предложение? - спросил он.
Она не удостоила его ответом. Вскинув голову и гордо выпрямившись, она
продолжала удаляться от него. Но направилась она не к дому, а свернула на
узкую тропинку за густым кустарником, ведущую в глубь сада.
Карл-Артур понял, что она вправе чувствовать себя оскорбленной. Если
она отказала Шагерстрему, то поступок ее достоин восхищения. Он попытался
оправдаться:
- Посмотрела бы ты, с каким видом он проехал мимо меня. По нему нельзя
было сказать, что он получил отказ.
Она лишь еще строптивее вскинула голову и ускорила шаг. Отвечать ей
было незачем. Всем своим видом она как бы говорила: "Не подходи! Я хочу
побыть здесь одна".
Но он, все яснее и яснее понимая всю самоотверженность ее поступка, не
отставал от нее.
- Шарлотта! - сказал он.- Любимая Шарлотта!
Но слова эти не тронули ее. Она продолжала удаляться от него в глубь
сада.
Ах, этот сад! Этот сад! Шарлотта не могла бы избрать места, более
богатого воспоминаниями, дорогими для них обоих.
Сад был разбит на старинный французский манер, с перекрещивающимися
дорожками, обсаженными по обочинам пышными кустами сирени высотою в
человеческий рост. То тут, то там в этих зарослях открывались небольшие
просветы, сквозь которые можно было проникнуть в маленькую, тесную беседку с
простой дерновой скамьей или на подстриженную лужайку с одиноким розовым
кустом. Сад не был обширен, он, быть может, даже не был особенно красив, но
каким чудесным убежищем был он для тех, кто искал уединения.
И пока Карл-Артур шел за Шарлоттой, а она удалялась прочь от него, не
удостаивая его ни единым взглядом, в них обоих оживали воспоминания о тех
счастливых часах, которые они провели здесь, когда она была его милой, о
часах, которые, быть может, никогда больше не вернутся.
- Шарлотта! - снова произнес он страдальчески.
Должно быть, в голосе его было что-то заставившее ее прислушаться. Она
не обернулась, но напряженность в осанке исчезла. Она остановилась и
повернула голову так, что он почти мог видеть ее лицо.
В ту же секунду он очутился подле нее, прижал ее к себе и поцеловал.
Затем он увлек ее за собой в беседку с дерновой скамьей. Здесь он
бросился перед ней на колени и стал бурно восторгаться ее верностью, ее
любовью, ее мужеством.
Она, казалось, была удивлена его пылом, его восторженностью. Она
слушала его почти с недоверием, и он понимал почему. Обычно он бывал с нею
крайне сдержан. Она олицетворяла в его глазах мирские радости и соблазны,
которых ему надлежало остерегаться.
Но в этот счастливейший час, когда он узнал, что ради него она отвергла
соблазн огромного богатства, ему незачем было более обуздывать себя. Она
стала рассказывать ему о сватовстве Шагерстрема, но он едва слушал ее, то и
дело прерывая ее рассказ поцелуями.
Когда она умолкла, он снова принялся целовать ее, а потом они сидели в
полном молчании, обняв друг друга.
Куда же девались гордые и суровые слова, которые он намеревался
высказать ей? Выветрились из головы, изгладились из памяти. Они не нужны
были больше. Карл-Артур знал теперь, что его любимая не может быть ему
опасна. Она не была рабой мамоны, как он того опасался. Ведь подумать
только, какое огромное богатство отвергла она сегодня, дабы остаться ему
верной!
Шарлотта покоилась в его объятиях, и легкая улыбка играла на ее губах.
Она казалась счастливой, счастливее, чем когда-либо. О чем она думала? Может
быть, в эти минуты она говорила себе, что ей не надо ничего, кроме его
любви; быть может, она и думать бросила об этой должности учителя, которая
едва не разлучила их.
Она молчала, но он как будто слышал ее мысли: "Будем же наконец вместе!
Я не ставлю никаких условий; мне не нужно ничего, кроме твоей любви".
Но неужели он допустит, чтобы она превзошла его своим благородством?
Нет, он доставит ей величайшую радость. Он шепнет ей, что теперь, когда он
постиг ее душу, он наконец решился. Теперь он попытается обеспечить им обоим
приличное содержание.
О, какое блаженное молчание! Слышала ли она то, что он произнес про
себя? Слышала ли она обещание, которое он дал ей?
Он сделал над собою усилие, чтобы облечь свои мысли в слова.
- Ах, Шарлотта,- начал он,- смогу ли я когда-нибудь воздать тебе за то,
что ты отвергла сегодня ради меня?
Она сидела, положив голову ему на плечо, и он не мог видеть ее лица.
- Милый друг мой,- услыхал он ее ответ.- Мне незачем тревожиться. Я
убеждена, что ты в полной мере вознаградишь меня за это.
"Вознаградишь?" Что разумеет она под этим словом? Хочет ли она сказать,
что не требует иной награды, кроме его любви? Или имеет в виду что-нибудь
другое? Отчего она потупила взор? Отчего не смотрит ему в глаза? Неужто она
полагает его столь незавидным женихом, что требует награды за свою верность?
Он как-никак пастор, доктор философии, сын почтенных родителей. Он всегда
стремился исполнять свой долг и вел беспорочную жизнь. Он начал уже
добиваться признания как проповедник. Так неужто отказ от Шагерстрема и
впрямь представляется ей столь великой жертвой?
Нет, нет, разумеется, ничего подобного она не думает. Ему не следует
горячиться, он должен кротко и спокойно выведать ее мысли.
- Что ты разумеешь под вознаграждением? Я ведь решительно ничего не
могу дать тебе.
Она еще теснее прижалась к нему и шепнула ему на ухо:
- Ты слишком принижаешь себя, друг мой. Ты мог бы стать настоятелем
собора или даже епископом.
Он отпрянул от нее так стремительно, что она едва не упала.
- Так ты, стало быть, потому и отказала Шагерстрему? Ты надеешься, что
я стану настоятелем собора или епископом?
Шарлотта взглянула на него ошеломленно, как человек, пробудившийся от
грез. Да, разумеется, она грезила, она была в полудреме и во сне открыла
самые сокровенные свои мысли. Она молчит. Неужто она думает, что этот вопрос
может остаться без ответа?
- Я спрашиваю тебя: ты из-за этого отказала Шагерстрему? Ты надеешься,
что я стану настоятелем или епископом?
Тут лицо ее вспыхнуло. Ага, кровь Левеншельдов взыграла в ней! Но она
все еще не удостаивала его ответом.
Однако он должен получить ответ. Должен!
- Разве ты не слышишь? Я спрашиваю тебя: ты затем отказала Шагерстрему,
что надеешься, что я стану настоятелем собора или епископом?
Она вскинула голову, глаза ее сверкнули. Тоном глубочайшего презрения
она бросила:
- Разумеется.
Он вскочил. Он не мог долее сидеть рядом с нею. Ответ ее причинил ему
нестерпимую боль, но он не желал обнаруживать ее перед подобным созданием.
Однако ему не хотелось бы впоследствии упрекать себя в горячности. Он сделал
еще одну попытку кротко и ласково поговорить с этой заблудшей душой.
- Милая Шарлотта, я безмерно благодарен тебе за твое прямодушие. Теперь
я понял, что положение в свете для тебя важнее всего. Беспорочная жизнь,
стремление следовать по стопам учителя нашего Иисуса - все это не имеет в
твоих глазах никакой цены.
Слова спокойные, дружелюбные. Он напряженно ждал ее ответа.
- Милый Карл-Артур, по-моему, я вполне способна оценить твои
достоинства, хотя и не падаю перед тобой ниц, как дамы в нашем приходе.
Ответ ее показался ему явной дерзостью. Скрытая досада прорвалась
наружу.
Шарлотта поднялась, чтобы уйти. Но он схватил ее за руку и удержал.
Этот разговор должно довести до конца.
Слова Шарлотты о женщинах из прихода навели его на мысль о фру Сундлер.
Он вспомнил ее рассказ, и гнев вспыхнул в нем с новой силой. Внутри у него
все кипело.
Волнение отворило дверь в его душе, ведущую в сокровищницу, где
гроздьями висели страстные, убедительные слова.
Он заговорил горячо и красноречиво. Он укорял ее в пристрастии к
мирскому, в гордыне и тщеславии.
Но Шарлотта больше не слушала его.
- Как бы дурна я ни была,- мягко напомнила она,- я все-таки отказала
сегодня Шагерстрему.
Он содрогнулся перед ее бесстыдством.
- Боже, что это за женщина! - вскричал он.- Ведь только что она
созналась, что отказала Шагерстрему лишь оттого, что сочла более лестным
быть замужем за епископом, нежели за владельцем завода.
Между тем в душе его зазвучал негромкий успокаивающий голос. Он
призывал его поостеречься. Разве Карлу-Артуру не известно, что Шарлотта
принадлежит к тому сорту людей, которые не снисходят до того, чтобы
оправдываться? Она и не подумает разуверять того, кто дурно о ней судит.
Но Карл-Артур отмахнулся от этого негромкого успокаивающего голоса. Он
не верил ему. Каждое произнесенное Шарлоттой слово обнаруживало все новые
глубины ее низости. Вы послушайте только, что она говорит!
- Милый Карл-Артур, не принимай всерьез моих слов о том, что тебя ждет
большое будущее. Это была всего-навсего шутка. Я, разумеется, не верю в то,
что ты можешь стать настоятелем собора или епископом.
Он уже был достаточно оскорблен и взбешен, и теперь этот новый выпад
окончательно заглушил успокаивающий голос в его душе.
Кровь зашумела у него в ушах. Руки задрожали. Эта несчастная лишила его
самообладания. Она довела его до безумия.
Он сознавал, что мечется перед нею взад и вперед. Он сознавал, что
голос его срывается на крик. Он сознавал, что размахивает руками и что
подбородок у него дрожит. Но он и не делал попыток совладать с собою. Его
отвращение к ней было неописуемо. Оно не могло быть выражено словами, оно
должно было проявиться в жестах.
- Мне открылась теперь вся глубина твоей низости! - вскричал он.-
Теперь я понял, какова ты. Никогда, никогда, никогда не женюсь я на такой,
как ты! Это было бы моей погибелью!
- Кто в чем я все же была тебе полезна,- сказала она.- Ведь это меня ты
должен благодарить за то, что стал магистром.
С той минуты, как она это произнесла, он почувствовал, что отвечает ей
не по своей воле. Не то чтобы он не сознавал или не был согласен со своими
словами, но они вырывались у него внезапно и неожиданно, будто кто-то другой
вкладывал их ему в уста.
- Вот как! - воскликнул он.- Теперь она хочет напомнить мне, что ждала
меня пять лет и что, следовательно, я обязан жениться на ней. Но это не
поможет. Я женюсь лишь на той, кого сам Бог изберет для меня.
- Не говори о Боге! - произнесла она.
Карл-Артур запрокинул голову и обратил взгляд к небу, точно читая в нем
ответ.
- Да, да, пусть Бог изберет мне невесту. Первая незамужняя женщина,
которая повстречается мне на дороге, станет мне женой!
Шарлотта вскрикнула. Она подбежала к нему.
- Но, Карл-Артур, послушай, Карл-Артур! - сказала она и попыталась
схватить его за руку.
- Прочь от меня! - закричал он.
Но она не понимала еще всей силы его гнева. Она обняла его.
Он вдруг услышал, как вопль омерзения вырвался из его груди. Он схватил
ее за руки и швырнул на дерновую скамью.
Затем он помчался прочь и скрылся у нее из глаз.
Когда Карл-Артур впервые увидел пасторскую усадьбу в Корсчюрке,
расположенную близ проезжей дороги, обсаженную высокими липами, окруженную
зеленой оградой с внушительными столбами ворот и белой калиткой, между
балясинами которой можно было разглядеть двор с круглой цветочной клумбой
посредине, посыпанные гравием дорожки, продолговатый красный дом в два
этажа, обращенный фасадом к дороге, и два одинаковых флигеля по обе его
стороны, справа для пастора-адъюнкта, слева для арендатора,- он сказал себе,
что именно так должна выглядеть усадьба шведского священника: приветливо,
мирно и вместе с тем респектабельно.
И с той поры всякий раз, когда Карл-Артур окидывал взором
свежеподстриженные газоны, тщательно ухоженные цветники с ровными,
симметричными рядами цветов, нарядно подчищенные дорожки, заботливо
подрезанный дикий виноград, вьющийся вокруг низкого крыльца, длинные шторы
на окнах, ниспадающие красивыми ровными складками,- все это неизменно
вызывало у него все то же впечатление благополучия и достоинства. Он
чувствовал, что всякий, кто живет в такой усадьбе, непременно должен вести
себя благоразумно и мирно.
Никогда прежде не могло бы ему прийти в голову, что именно он,
Карл-Артур Экенстедт, в шляпе, съехавшей набок, устремится однажды к белой
калитке, беспорядочно размахивая руками и испуская короткие дикие возгласы.
Затворив за собой калитку, он разразился безумным хохотом. Он, казалось,
чувствовал, что дом и цветочные клумбы с изумлением смотрят ему вслед.
"Видели вы что-нибудь подобное? Что за странная фигура?" - шептались
друг с другом цветы.
Удивлялись деревья, удивлялись газоны, удивлялась вся усадьба. Он,
казалось, слышал, как они громко выражают свое удивление.
Может ли быть, чтобы сын очаровательной полковницы Экенстедт, самой
просвещенной женщины в Вермланде, которая сочиняет шуточные стихи не хуже
самой фру Леннгрен,- может ли быть, чтобы он бежал из пасторского сада,
точно из гнездилища зла и порока?
Может ли быть, чтобы тихий, благонравный, отрочески юный
пастор-адъюнкт, который говорит столь прекрасные, цветистые проповеди,
выбежал за ворота усадьбы с красными пятнами на щеках, с искаженным от
возбуждения лицом?
Может ли быть, чтобы священнослужитель из пасторской усадьбы в
Корсчюрке, где живало не одно поколение благомыслящих и достойных служителей
божьих, стоял за калиткой, в твердом намерении выйти на дорогу и посвататься
к первой же встреченной им незамужней женщине?
Может ли быть, чтобы молодой Экенстедт, получивший столь утонченное
воспитание и выросший среди людей благородных, готов был сделать своей
женой, подругой всей своей жизни, первую встречную?
Да знает ли он, что ему может повстречаться сплетница или бездельница,
дура безмозглая или скряга, Улла-грязнуля или Озе-оса?
Да знает ли он, что пускается в самый опасный путь в своей жизни?
Карл-Артур постоял несколько мгновений у калитки, прислушиваясь к
изумленному шелесту, который прошел от дерева к дереву, от цветка к цветку.
Да, он знал, что путь этот опасен и чреват последствиями. Но он знал
также, что нынешним летом возлюбил земную жизнь больше, нежели Бога. Он
знал, что союз с Шарлоттой Левеншельд был бы пагубен для его души, и хотел
воздвигнуть между ею и собой стену, которую она никогда не смогла бы
разрушить.
И он почувствовал, что в тот миг, когда он вырвал из своего сердца
любовь к Шарлотте, оно снова открылось для любви к Богу. Он хотел показать
Спасителю, что любит его превыше всего на свете и уповает на него
беспредельно. Оттого-то и хотел он, чтобы Христос сам выбрал ему жену. Он
хотел показать, сколь безмерно доверие, которое он питает к Богу.
Он стоял у калитки, глядя на дорогу, и не чувствовал страха, но он
знал, что в эту минуту выказывает величайшее мужество, какое только доступно
человеку. Он обнаруживал его тем, что всецело передал свою судьбу в руки
божьи.
Прежде чем отойти от калитки, он прочитал "Отче наш". И во время
молитвы он почувствовал, как в нем все стихло. Он снова обрел спокойствие.
Краска гнева сошла с его лица, подбородок больше не дрожал.
Однако, когда он зашагал по дороге к деревне - а он должен был это
сделать, если желал повстречать людей,- опасения все еще мучили его.
Дойдя до конца пасторской усадьбы, он внезапно остановился. Жалкий,
малодушный человек, живший в его душе, остановил его. Он вспомнил, что час
назад, возвращаясь из деревни, повстречал на этом самом месте глухую нищенку
Карин Юхансдоттер в изорванной шали, заплатанной юбке и с большой сумой на
спине. Она, правда, когда-то была замужем, но теперь уже много лет вдовела
и, стало быть, могла вступить в брак.
Мысль о том, что именно она может попасться ему навстречу, остановила
его.
Но он посмеялся над жалким, малодушным грешником, жившим в его душе,
который возомнил, будто способен отвратить его от задуманного, и продолжал
свой путь.
Несколько секунд спустя за его спиной послышался стук экипажа. Сразу же
вслед за тем мимо него проехала двуколка, запряженная великолепным рысаком.
В коляске сидел один из самых могущественных и надменных
горнозаводчиков здешнего края, старик, который владел столь многими
рудниками и заводами, что почитался таким же богачом, как Шагерстрем. Рядом
с ним сидела его дочь, и если бы они ехали с другой стороны, молодой пастор,
в согласии со своим обетом, принужден был бы сделать могущественному богачу
знак остановиться, чтобы попросить руки его дочери.
Нелегко предвидеть, каков был бы исход этого сватовства. Вполне
мыслимо, что он получил бы удар кнутом по лицу. Горнозаводчик Арон Монссон
привык выдавать своих дочерей за графов и баронов, а не за бедных пасторов.
И снова ощутил страх тот, прежний, грешный и малодушный человек, живший
в его душе. Он убеждал его повернуть назад, он говорил, что затея слишком
рискованная.
Но вновь рожденный мужественный человек божий, который теперь также жил
в нем, возвысил свой ликующий голос. Он был рад тому, что путь этот опасен.
Он был рад, что может показать, сколь велики его вера и упование.
Справа от дороги высился довольно крутой песчаный бугор, склоны
которого поросли молодыми сосенками, низкорослыми березами и кустами
черемухи. Среди густых зарослей кто-то разгуливал, напевая песню. Карл-Артур
не мог видеть поющего, но голос был ему хорошо знаком. Он принадлежал
беспутной дочери содержателя постоялого двора, которая вешалась на шею всем
парням подряд. Она была совсем близко от него. В любую минуту ей могло
взбрести в голову свернуть на проезжую дорогу.
Невольно Карл-Артур постарался идти потише, чтобы шаги его не были
слышны поющей девушке. Он даже оглядывался по сторонам, ища какой-либо
возможности избежать встречи.
По другую сторону дороги раскинулся луг, и на нем паслось стадо коров.
Но коровы были не одни, их доила женщина, которую он также узнал. Это была
рослая, как мужик, скотница пасторского арендатора, у которой было трое
пригульных детей. Все его существо содрогнулось от ужаса, но, шепча молитву,
он продолжал свой путь.
Дочка содержателя постоялого двора напевала в рощице, а рослая скотница
кончила доить коров и собралась идти домой. Но ни та ни другая не вышли на
дорогу. Он не встретил их, хотя видел и слышал их.
Жалкий, грешный человек в его душе приступил к нему с новой выдумкой.
Он говорил, что Бог, верно, показал ему этих двух гулящих женщин не для
того, чтобы испытать его веру и мужество, а для того, чтобы предостеречь
его. Может, он хотел показать ему все безрассудство и дерзость его поступка.
Но Карл-Артур заглушил в своей душе голос этого колеблющегося, слабого
грешника и продолжал идти вперед. Неужто он свернет с дороги из-за такой
малости? Неужто он доверяет собственному малодушию больше, нежели
всемогущему богу?
Наконец на дороге показалась женщина, которая шла прямо ему навстречу.
Разминуться с ней он не мог.
Хотя она находилась еще довольно далеко от него, он разглядел, что это
Элин Матса-торпаря, у которой было багровое родимое пятно через всю щеку. На
мгновение он замер на месте. Мало того, что бедняжка была устрашающе
безобразна. Она была, можно сказать, беднее всех в приходе, без отца и
матери и с десятью беспомощными братишками и сестренками.
Он бывал в их убогой хижине, полной оборванных, грязных ребятишек,
которых сестра тщетно пыталась накормить и одеть.
Он почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу, во, сжав
руки, продолжал свой путь.
- Все это ради нее. Ради того, чтобы я мог помочь ей,- бормотал он.
Они быстро приближались друг к другу.
Он обрекал себя на истинное мученичество, но не хотел ни от чего
уклоняться на этом пути. К этой бедной девушке он не питал того отвращения,
какое вызывали в нем скотница и дочка содержателя постоялого двора. О ней он
слышал только хорошее.
Меж ними оставалось уже не более двух шагов, но тут она свернула с
дороги. Кто-то окликнул ее из лесной чащи, и она быстро исчезла в зарослях
кустарника.
Лишь когда Элин Матса-торпаря вышла, таким образом, из игры, он
почувствовал, какая неимоверная тяжесть спала у него с плеч. Окрыленный, он
зашагал вперед с высоко поднятой головой и преисполненный гордости, точно
ему удалось пройти по воде и тем доказать силу своей веры.
- Бог со мной,- произнес он.- Он сопровождает меня на этом пути, он
простер надо мною свою десницу.
Эта уверенность возвысила его и наполнила блаженством.
"Скоро появится настоящая,- подумал он.- Бог испытывал меня и увидел,
что я не шучу. Я не уклонюсь с пути. Моя избранница уже близко".
Минуту спустя он миновал короткий отрезок дороги, отделяющей пасторскую
усадьбу от деревни, и собрался уже свернуть на деревенскую улицу, как вдруг
дверь одного из домов отворилась и из него вышла молодая девушка. Она
миновала небольшой палисадник, который был разбит перед этим домом, так же
как перед всеми другими жилищами в деревне, и вышла на дорогу прямо
навстречу Карлу-Артуру.
Она появилась так внезапно, что, когда он заметил ее, между ними
оставалось не более нескольких шагов. Он остановился как вкопанный и
подумал: "Вот она! Не говорил ли я? Я чувствовал, что она вот-вот выйдет мне
навстречу".
Затем он сложил руки и возблагодарил Бога за его великую и всеблагую
милость.
Девушка, повстречавшаяся ему, была не из местных. Она жила в одном из
северных приходов Далекарлии и занималась торговлей вразнос. По обычаю
своего края, она была одета в красное и зеленое, в белое и черное, и в
Корсчюрке, где старинная народная одежда давно уже вышла из обихода, она
выделялась ярким цветком. Впрочем, сама она была еще краше, чем ее одежда.
Волосы ее вились вокруг красивого и довольно высокого лба, и черты лица
отличались благородством. Но наибольшее впечатление производили ее глубокие
печальные глаза и густые черные брови. Нельзя было не признать, что они до
того хороши, что могли бы украсить какое угодно лицо. Вдобавок она была
высокая и статная, не слишком тонка, но хорошо сложена. В том, что она
девушка крепкая и здоровая, можно было убедиться с первого взгляда. Она
несла на спине большой черный кожаный мешок, полный товара, но, несмотря на
это, шла не сгибаясь и двигалась так легко, будто вовсе не ощущала никакой
тяжести.
Что до Карла-Артура, то он был прямо-таки ослеплен. Он говорил себе,
что это само лето вышло ему навстречу. То самое жаркое, цветущее, яркое
лето, какое выдалось в нынешнем году.
Если бы он мог изобразить его на картине, оно выглядело бы именно так.
Впрочем, если это и было лето, то не такое, которого следовало
опасаться. Напротив. Сам Бог пожелал, чтобы он привлек его к своему сердцу и
радовался его красоте.
Опасаться ему было нечего. Эта его невеста, хоть она была и красивой и
статной, явилась из отдаленной горной местности, из нищеты и убожества. Ей
неведомы соблазны богатства и привязанность к земным благам, которые
побуждают жителей долины забывать Творца ради сотворенного им. Она, эта дочь
нищеты, не колеблясь соединит свою судьбу с человеком, который хотел бы
остаться на всю жизнь бедняком. Поистине неизреченна мудрость божья. Бог
знал, что ему требуется. Одним лишь мановением руки он поставил на его пути
женщину, которая была ему под пару больше всякой другой.
Молодой пастор был так поглощен своими мыслями, что не делал ни единого
движения, чтобы приблизиться к красивой далекарлийке. Она же, заметив, что
он пожирает ее взглядом, невольно рассмеялась.
- Ты уставился на меня, будто повстречал медведя.
И Карл-Артур тоже рассмеялся. Удивительно, до чего легко вдруг стало у
него на сердце.
- Нет,- ответил он.- Вовсе не медведя думал я повстречать.
- Тогда, верно, лесовицу. Сказывают, как завидит ее человек, так до
того одуреет, что и с места стронуться не может.
Она рассмеялась, обнажив ряд прекрасных, сверкающих зубов, и хотела
пройти мимо. Но он поспешно остановил ее:
- Не уходи! Мне надо потолковать с тобой. Сядем здесь, у дороги!
Она удивленно поглядела на него, но подумала, что он, верно, хочет
купить у нее кой-какие товары.
- Не развязывать же мне мешок посередь дороги!
Но тут лицо ее озарила догадка.
- Да ты никак здешний пастор! То-то я гляжу, будто видела тебя вчера в
церкви; ты там проповедь говорил.
Карл-Артур безмерно обрадовался тому, что она слышала его проповедь и
знала, кто он такой.
- Да, разумеется, это я говорил проповедь. Но я, видишь ли,
всего-навсего помощник пастора.
- Так ведь живешь-то ты все одно в пасторской усадьбе? Я в аккурат туда
иду. Приходи на кухню и покупай хоть весь мешок разом.
О, какое бесстыдство! Он топнул ногой и сжал кулаки.
- Не приближайся ко мне! - закричал он.
Она остановилась. Притворяется она, или изумление ее неподдельно?
- Что с тобой? - спокойно спросила она.
Он собрал все свои силы и выкрикнул:
- Тебе это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было. Зачем
приезжал Шагерстрем?
Когда Шарлотта поняла, что он догадался о причине визита заводчика, она
приблизилась к нему вплотную. Она подняла руку. Она готова была ударить его.
- Ах, вот как! Стало быть, и ты тоже думаешь, что ради горсти золота я
способна изменить своему слову!
Затем она окинула его взглядом, полным презрения, повернулась к нему
спиной и пошла прочь от него.
Из ее слов он понял, однако, что наихудшие его опасения не
подтвердились. Сердце вновь застучало, силы вернулись к нему, и он смог
пойти за нею следом.
- Но он все-таки сделал тебе предложение? - спросил он.
Она не удостоила его ответом. Вскинув голову и гордо выпрямившись, она
продолжала удаляться от него. Но направилась она не к дому, а свернула на
узкую тропинку за густым кустарником, ведущую в глубь сада.
Карл-Артур понял, что она вправе чувствовать себя оскорбленной. Если
она отказала Шагерстрему, то поступок ее достоин восхищения. Он попытался
оправдаться:
- Посмотрела бы ты, с каким видом он проехал мимо меня. По нему нельзя
было сказать, что он получил отказ.
Она лишь еще строптивее вскинула голову и ускорила шаг. Отвечать ей
было незачем. Всем своим видом она как бы говорила: "Не подходи! Я хочу
побыть здесь одна".
Но он, все яснее и яснее понимая всю самоотверженность ее поступка, не
отставал от нее.
- Шарлотта! - сказал он.- Любимая Шарлотта!
Но слова эти не тронули ее. Она продолжала удаляться от него в глубь
сада.
Ах, этот сад! Этот сад! Шарлотта не могла бы избрать места, более
богатого воспоминаниями, дорогими для них обоих.
Сад был разбит на старинный французский манер, с перекрещивающимися
дорожками, обсаженными по обочинам пышными кустами сирени высотою в
человеческий рост. То тут, то там в этих зарослях открывались небольшие
просветы, сквозь которые можно было проникнуть в маленькую, тесную беседку с
простой дерновой скамьей или на подстриженную лужайку с одиноким розовым
кустом. Сад не был обширен, он, быть может, даже не был особенно красив, но
каким чудесным убежищем был он для тех, кто искал уединения.
И пока Карл-Артур шел за Шарлоттой, а она удалялась прочь от него, не
удостаивая его ни единым взглядом, в них обоих оживали воспоминания о тех
счастливых часах, которые они провели здесь, когда она была его милой, о
часах, которые, быть может, никогда больше не вернутся.
- Шарлотта! - снова произнес он страдальчески.
Должно быть, в голосе его было что-то заставившее ее прислушаться. Она
не обернулась, но напряженность в осанке исчезла. Она остановилась и
повернула голову так, что он почти мог видеть ее лицо.
В ту же секунду он очутился подле нее, прижал ее к себе и поцеловал.
Затем он увлек ее за собой в беседку с дерновой скамьей. Здесь он
бросился перед ней на колени и стал бурно восторгаться ее верностью, ее
любовью, ее мужеством.
Она, казалось, была удивлена его пылом, его восторженностью. Она
слушала его почти с недоверием, и он понимал почему. Обычно он бывал с нею
крайне сдержан. Она олицетворяла в его глазах мирские радости и соблазны,
которых ему надлежало остерегаться.
Но в этот счастливейший час, когда он узнал, что ради него она отвергла
соблазн огромного богатства, ему незачем было более обуздывать себя. Она
стала рассказывать ему о сватовстве Шагерстрема, но он едва слушал ее, то и
дело прерывая ее рассказ поцелуями.
Когда она умолкла, он снова принялся целовать ее, а потом они сидели в
полном молчании, обняв друг друга.
Куда же девались гордые и суровые слова, которые он намеревался
высказать ей? Выветрились из головы, изгладились из памяти. Они не нужны
были больше. Карл-Артур знал теперь, что его любимая не может быть ему
опасна. Она не была рабой мамоны, как он того опасался. Ведь подумать
только, какое огромное богатство отвергла она сегодня, дабы остаться ему
верной!
Шарлотта покоилась в его объятиях, и легкая улыбка играла на ее губах.
Она казалась счастливой, счастливее, чем когда-либо. О чем она думала? Может
быть, в эти минуты она говорила себе, что ей не надо ничего, кроме его
любви; быть может, она и думать бросила об этой должности учителя, которая
едва не разлучила их.
Она молчала, но он как будто слышал ее мысли: "Будем же наконец вместе!
Я не ставлю никаких условий; мне не нужно ничего, кроме твоей любви".
Но неужели он допустит, чтобы она превзошла его своим благородством?
Нет, он доставит ей величайшую радость. Он шепнет ей, что теперь, когда он
постиг ее душу, он наконец решился. Теперь он попытается обеспечить им обоим
приличное содержание.
О, какое блаженное молчание! Слышала ли она то, что он произнес про
себя? Слышала ли она обещание, которое он дал ей?
Он сделал над собою усилие, чтобы облечь свои мысли в слова.
- Ах, Шарлотта,- начал он,- смогу ли я когда-нибудь воздать тебе за то,
что ты отвергла сегодня ради меня?
Она сидела, положив голову ему на плечо, и он не мог видеть ее лица.
- Милый друг мой,- услыхал он ее ответ.- Мне незачем тревожиться. Я
убеждена, что ты в полной мере вознаградишь меня за это.
"Вознаградишь?" Что разумеет она под этим словом? Хочет ли она сказать,
что не требует иной награды, кроме его любви? Или имеет в виду что-нибудь
другое? Отчего она потупила взор? Отчего не смотрит ему в глаза? Неужто она
полагает его столь незавидным женихом, что требует награды за свою верность?
Он как-никак пастор, доктор философии, сын почтенных родителей. Он всегда
стремился исполнять свой долг и вел беспорочную жизнь. Он начал уже
добиваться признания как проповедник. Так неужто отказ от Шагерстрема и
впрямь представляется ей столь великой жертвой?
Нет, нет, разумеется, ничего подобного она не думает. Ему не следует
горячиться, он должен кротко и спокойно выведать ее мысли.
- Что ты разумеешь под вознаграждением? Я ведь решительно ничего не
могу дать тебе.
Она еще теснее прижалась к нему и шепнула ему на ухо:
- Ты слишком принижаешь себя, друг мой. Ты мог бы стать настоятелем
собора или даже епископом.
Он отпрянул от нее так стремительно, что она едва не упала.
- Так ты, стало быть, потому и отказала Шагерстрему? Ты надеешься, что
я стану настоятелем собора или епископом?
Шарлотта взглянула на него ошеломленно, как человек, пробудившийся от
грез. Да, разумеется, она грезила, она была в полудреме и во сне открыла
самые сокровенные свои мысли. Она молчит. Неужто она думает, что этот вопрос
может остаться без ответа?
- Я спрашиваю тебя: ты из-за этого отказала Шагерстрему? Ты надеешься,
что я стану настоятелем или епископом?
Тут лицо ее вспыхнуло. Ага, кровь Левеншельдов взыграла в ней! Но она
все еще не удостаивала его ответом.
Однако он должен получить ответ. Должен!
- Разве ты не слышишь? Я спрашиваю тебя: ты затем отказала Шагерстрему,
что надеешься, что я стану настоятелем собора или епископом?
Она вскинула голову, глаза ее сверкнули. Тоном глубочайшего презрения
она бросила:
- Разумеется.
Он вскочил. Он не мог долее сидеть рядом с нею. Ответ ее причинил ему
нестерпимую боль, но он не желал обнаруживать ее перед подобным созданием.
Однако ему не хотелось бы впоследствии упрекать себя в горячности. Он сделал
еще одну попытку кротко и ласково поговорить с этой заблудшей душой.
- Милая Шарлотта, я безмерно благодарен тебе за твое прямодушие. Теперь
я понял, что положение в свете для тебя важнее всего. Беспорочная жизнь,
стремление следовать по стопам учителя нашего Иисуса - все это не имеет в
твоих глазах никакой цены.
Слова спокойные, дружелюбные. Он напряженно ждал ее ответа.
- Милый Карл-Артур, по-моему, я вполне способна оценить твои
достоинства, хотя и не падаю перед тобой ниц, как дамы в нашем приходе.
Ответ ее показался ему явной дерзостью. Скрытая досада прорвалась
наружу.
Шарлотта поднялась, чтобы уйти. Но он схватил ее за руку и удержал.
Этот разговор должно довести до конца.
Слова Шарлотты о женщинах из прихода навели его на мысль о фру Сундлер.
Он вспомнил ее рассказ, и гнев вспыхнул в нем с новой силой. Внутри у него
все кипело.
Волнение отворило дверь в его душе, ведущую в сокровищницу, где
гроздьями висели страстные, убедительные слова.
Он заговорил горячо и красноречиво. Он укорял ее в пристрастии к
мирскому, в гордыне и тщеславии.
Но Шарлотта больше не слушала его.
- Как бы дурна я ни была,- мягко напомнила она,- я все-таки отказала
сегодня Шагерстрему.
Он содрогнулся перед ее бесстыдством.
- Боже, что это за женщина! - вскричал он.- Ведь только что она
созналась, что отказала Шагерстрему лишь оттого, что сочла более лестным
быть замужем за епископом, нежели за владельцем завода.
Между тем в душе его зазвучал негромкий успокаивающий голос. Он
призывал его поостеречься. Разве Карлу-Артуру не известно, что Шарлотта
принадлежит к тому сорту людей, которые не снисходят до того, чтобы
оправдываться? Она и не подумает разуверять того, кто дурно о ней судит.
Но Карл-Артур отмахнулся от этого негромкого успокаивающего голоса. Он
не верил ему. Каждое произнесенное Шарлоттой слово обнаруживало все новые
глубины ее низости. Вы послушайте только, что она говорит!
- Милый Карл-Артур, не принимай всерьез моих слов о том, что тебя ждет
большое будущее. Это была всего-навсего шутка. Я, разумеется, не верю в то,
что ты можешь стать настоятелем собора или епископом.
Он уже был достаточно оскорблен и взбешен, и теперь этот новый выпад
окончательно заглушил успокаивающий голос в его душе.
Кровь зашумела у него в ушах. Руки задрожали. Эта несчастная лишила его
самообладания. Она довела его до безумия.
Он сознавал, что мечется перед нею взад и вперед. Он сознавал, что
голос его срывается на крик. Он сознавал, что размахивает руками и что
подбородок у него дрожит. Но он и не делал попыток совладать с собою. Его
отвращение к ней было неописуемо. Оно не могло быть выражено словами, оно
должно было проявиться в жестах.
- Мне открылась теперь вся глубина твоей низости! - вскричал он.-
Теперь я понял, какова ты. Никогда, никогда, никогда не женюсь я на такой,
как ты! Это было бы моей погибелью!
- Кто в чем я все же была тебе полезна,- сказала она.- Ведь это меня ты
должен благодарить за то, что стал магистром.
С той минуты, как она это произнесла, он почувствовал, что отвечает ей
не по своей воле. Не то чтобы он не сознавал или не был согласен со своими
словами, но они вырывались у него внезапно и неожиданно, будто кто-то другой
вкладывал их ему в уста.
- Вот как! - воскликнул он.- Теперь она хочет напомнить мне, что ждала
меня пять лет и что, следовательно, я обязан жениться на ней. Но это не
поможет. Я женюсь лишь на той, кого сам Бог изберет для меня.
- Не говори о Боге! - произнесла она.
Карл-Артур запрокинул голову и обратил взгляд к небу, точно читая в нем
ответ.
- Да, да, пусть Бог изберет мне невесту. Первая незамужняя женщина,
которая повстречается мне на дороге, станет мне женой!
Шарлотта вскрикнула. Она подбежала к нему.
- Но, Карл-Артур, послушай, Карл-Артур! - сказала она и попыталась
схватить его за руку.
- Прочь от меня! - закричал он.
Но она не понимала еще всей силы его гнева. Она обняла его.
Он вдруг услышал, как вопль омерзения вырвался из его груди. Он схватил
ее за руки и швырнул на дерновую скамью.
Затем он помчался прочь и скрылся у нее из глаз.
Когда Карл-Артур впервые увидел пасторскую усадьбу в Корсчюрке,
расположенную близ проезжей дороги, обсаженную высокими липами, окруженную
зеленой оградой с внушительными столбами ворот и белой калиткой, между
балясинами которой можно было разглядеть двор с круглой цветочной клумбой
посредине, посыпанные гравием дорожки, продолговатый красный дом в два
этажа, обращенный фасадом к дороге, и два одинаковых флигеля по обе его
стороны, справа для пастора-адъюнкта, слева для арендатора,- он сказал себе,
что именно так должна выглядеть усадьба шведского священника: приветливо,
мирно и вместе с тем респектабельно.
И с той поры всякий раз, когда Карл-Артур окидывал взором
свежеподстриженные газоны, тщательно ухоженные цветники с ровными,
симметричными рядами цветов, нарядно подчищенные дорожки, заботливо
подрезанный дикий виноград, вьющийся вокруг низкого крыльца, длинные шторы
на окнах, ниспадающие красивыми ровными складками,- все это неизменно
вызывало у него все то же впечатление благополучия и достоинства. Он
чувствовал, что всякий, кто живет в такой усадьбе, непременно должен вести
себя благоразумно и мирно.
Никогда прежде не могло бы ему прийти в голову, что именно он,
Карл-Артур Экенстедт, в шляпе, съехавшей набок, устремится однажды к белой
калитке, беспорядочно размахивая руками и испуская короткие дикие возгласы.
Затворив за собой калитку, он разразился безумным хохотом. Он, казалось,
чувствовал, что дом и цветочные клумбы с изумлением смотрят ему вслед.
"Видели вы что-нибудь подобное? Что за странная фигура?" - шептались
друг с другом цветы.
Удивлялись деревья, удивлялись газоны, удивлялась вся усадьба. Он,
казалось, слышал, как они громко выражают свое удивление.
Может ли быть, чтобы сын очаровательной полковницы Экенстедт, самой
просвещенной женщины в Вермланде, которая сочиняет шуточные стихи не хуже
самой фру Леннгрен,- может ли быть, чтобы он бежал из пасторского сада,
точно из гнездилища зла и порока?
Может ли быть, чтобы тихий, благонравный, отрочески юный
пастор-адъюнкт, который говорит столь прекрасные, цветистые проповеди,
выбежал за ворота усадьбы с красными пятнами на щеках, с искаженным от
возбуждения лицом?
Может ли быть, чтобы священнослужитель из пасторской усадьбы в
Корсчюрке, где живало не одно поколение благомыслящих и достойных служителей
божьих, стоял за калиткой, в твердом намерении выйти на дорогу и посвататься
к первой же встреченной им незамужней женщине?
Может ли быть, чтобы молодой Экенстедт, получивший столь утонченное
воспитание и выросший среди людей благородных, готов был сделать своей
женой, подругой всей своей жизни, первую встречную?
Да знает ли он, что ему может повстречаться сплетница или бездельница,
дура безмозглая или скряга, Улла-грязнуля или Озе-оса?
Да знает ли он, что пускается в самый опасный путь в своей жизни?
Карл-Артур постоял несколько мгновений у калитки, прислушиваясь к
изумленному шелесту, который прошел от дерева к дереву, от цветка к цветку.
Да, он знал, что путь этот опасен и чреват последствиями. Но он знал
также, что нынешним летом возлюбил земную жизнь больше, нежели Бога. Он
знал, что союз с Шарлоттой Левеншельд был бы пагубен для его души, и хотел
воздвигнуть между ею и собой стену, которую она никогда не смогла бы
разрушить.
И он почувствовал, что в тот миг, когда он вырвал из своего сердца
любовь к Шарлотте, оно снова открылось для любви к Богу. Он хотел показать
Спасителю, что любит его превыше всего на свете и уповает на него
беспредельно. Оттого-то и хотел он, чтобы Христос сам выбрал ему жену. Он
хотел показать, сколь безмерно доверие, которое он питает к Богу.
Он стоял у калитки, глядя на дорогу, и не чувствовал страха, но он
знал, что в эту минуту выказывает величайшее мужество, какое только доступно
человеку. Он обнаруживал его тем, что всецело передал свою судьбу в руки
божьи.
Прежде чем отойти от калитки, он прочитал "Отче наш". И во время
молитвы он почувствовал, как в нем все стихло. Он снова обрел спокойствие.
Краска гнева сошла с его лица, подбородок больше не дрожал.
Однако, когда он зашагал по дороге к деревне - а он должен был это
сделать, если желал повстречать людей,- опасения все еще мучили его.
Дойдя до конца пасторской усадьбы, он внезапно остановился. Жалкий,
малодушный человек, живший в его душе, остановил его. Он вспомнил, что час
назад, возвращаясь из деревни, повстречал на этом самом месте глухую нищенку
Карин Юхансдоттер в изорванной шали, заплатанной юбке и с большой сумой на
спине. Она, правда, когда-то была замужем, но теперь уже много лет вдовела
и, стало быть, могла вступить в брак.
Мысль о том, что именно она может попасться ему навстречу, остановила
его.
Но он посмеялся над жалким, малодушным грешником, жившим в его душе,
который возомнил, будто способен отвратить его от задуманного, и продолжал
свой путь.
Несколько секунд спустя за его спиной послышался стук экипажа. Сразу же
вслед за тем мимо него проехала двуколка, запряженная великолепным рысаком.
В коляске сидел один из самых могущественных и надменных
горнозаводчиков здешнего края, старик, который владел столь многими
рудниками и заводами, что почитался таким же богачом, как Шагерстрем. Рядом
с ним сидела его дочь, и если бы они ехали с другой стороны, молодой пастор,
в согласии со своим обетом, принужден был бы сделать могущественному богачу
знак остановиться, чтобы попросить руки его дочери.
Нелегко предвидеть, каков был бы исход этого сватовства. Вполне
мыслимо, что он получил бы удар кнутом по лицу. Горнозаводчик Арон Монссон
привык выдавать своих дочерей за графов и баронов, а не за бедных пасторов.
И снова ощутил страх тот, прежний, грешный и малодушный человек, живший
в его душе. Он убеждал его повернуть назад, он говорил, что затея слишком
рискованная.
Но вновь рожденный мужественный человек божий, который теперь также жил
в нем, возвысил свой ликующий голос. Он был рад тому, что путь этот опасен.
Он был рад, что может показать, сколь велики его вера и упование.
Справа от дороги высился довольно крутой песчаный бугор, склоны
которого поросли молодыми сосенками, низкорослыми березами и кустами
черемухи. Среди густых зарослей кто-то разгуливал, напевая песню. Карл-Артур
не мог видеть поющего, но голос был ему хорошо знаком. Он принадлежал
беспутной дочери содержателя постоялого двора, которая вешалась на шею всем
парням подряд. Она была совсем близко от него. В любую минуту ей могло
взбрести в голову свернуть на проезжую дорогу.
Невольно Карл-Артур постарался идти потише, чтобы шаги его не были
слышны поющей девушке. Он даже оглядывался по сторонам, ища какой-либо
возможности избежать встречи.
По другую сторону дороги раскинулся луг, и на нем паслось стадо коров.
Но коровы были не одни, их доила женщина, которую он также узнал. Это была
рослая, как мужик, скотница пасторского арендатора, у которой было трое
пригульных детей. Все его существо содрогнулось от ужаса, но, шепча молитву,
он продолжал свой путь.
Дочка содержателя постоялого двора напевала в рощице, а рослая скотница
кончила доить коров и собралась идти домой. Но ни та ни другая не вышли на
дорогу. Он не встретил их, хотя видел и слышал их.
Жалкий, грешный человек в его душе приступил к нему с новой выдумкой.
Он говорил, что Бог, верно, показал ему этих двух гулящих женщин не для
того, чтобы испытать его веру и мужество, а для того, чтобы предостеречь
его. Может, он хотел показать ему все безрассудство и дерзость его поступка.
Но Карл-Артур заглушил в своей душе голос этого колеблющегося, слабого
грешника и продолжал идти вперед. Неужто он свернет с дороги из-за такой
малости? Неужто он доверяет собственному малодушию больше, нежели
всемогущему богу?
Наконец на дороге показалась женщина, которая шла прямо ему навстречу.
Разминуться с ней он не мог.
Хотя она находилась еще довольно далеко от него, он разглядел, что это
Элин Матса-торпаря, у которой было багровое родимое пятно через всю щеку. На
мгновение он замер на месте. Мало того, что бедняжка была устрашающе
безобразна. Она была, можно сказать, беднее всех в приходе, без отца и
матери и с десятью беспомощными братишками и сестренками.
Он бывал в их убогой хижине, полной оборванных, грязных ребятишек,
которых сестра тщетно пыталась накормить и одеть.
Он почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу, во, сжав
руки, продолжал свой путь.
- Все это ради нее. Ради того, чтобы я мог помочь ей,- бормотал он.
Они быстро приближались друг к другу.
Он обрекал себя на истинное мученичество, но не хотел ни от чего
уклоняться на этом пути. К этой бедной девушке он не питал того отвращения,
какое вызывали в нем скотница и дочка содержателя постоялого двора. О ней он
слышал только хорошее.
Меж ними оставалось уже не более двух шагов, но тут она свернула с
дороги. Кто-то окликнул ее из лесной чащи, и она быстро исчезла в зарослях
кустарника.
Лишь когда Элин Матса-торпаря вышла, таким образом, из игры, он
почувствовал, какая неимоверная тяжесть спала у него с плеч. Окрыленный, он
зашагал вперед с высоко поднятой головой и преисполненный гордости, точно
ему удалось пройти по воде и тем доказать силу своей веры.
- Бог со мной,- произнес он.- Он сопровождает меня на этом пути, он
простер надо мною свою десницу.
Эта уверенность возвысила его и наполнила блаженством.
"Скоро появится настоящая,- подумал он.- Бог испытывал меня и увидел,
что я не шучу. Я не уклонюсь с пути. Моя избранница уже близко".
Минуту спустя он миновал короткий отрезок дороги, отделяющей пасторскую
усадьбу от деревни, и собрался уже свернуть на деревенскую улицу, как вдруг
дверь одного из домов отворилась и из него вышла молодая девушка. Она
миновала небольшой палисадник, который был разбит перед этим домом, так же
как перед всеми другими жилищами в деревне, и вышла на дорогу прямо
навстречу Карлу-Артуру.
Она появилась так внезапно, что, когда он заметил ее, между ними
оставалось не более нескольких шагов. Он остановился как вкопанный и
подумал: "Вот она! Не говорил ли я? Я чувствовал, что она вот-вот выйдет мне
навстречу".
Затем он сложил руки и возблагодарил Бога за его великую и всеблагую
милость.
Девушка, повстречавшаяся ему, была не из местных. Она жила в одном из
северных приходов Далекарлии и занималась торговлей вразнос. По обычаю
своего края, она была одета в красное и зеленое, в белое и черное, и в
Корсчюрке, где старинная народная одежда давно уже вышла из обихода, она
выделялась ярким цветком. Впрочем, сама она была еще краше, чем ее одежда.
Волосы ее вились вокруг красивого и довольно высокого лба, и черты лица
отличались благородством. Но наибольшее впечатление производили ее глубокие
печальные глаза и густые черные брови. Нельзя было не признать, что они до
того хороши, что могли бы украсить какое угодно лицо. Вдобавок она была
высокая и статная, не слишком тонка, но хорошо сложена. В том, что она
девушка крепкая и здоровая, можно было убедиться с первого взгляда. Она
несла на спине большой черный кожаный мешок, полный товара, но, несмотря на
это, шла не сгибаясь и двигалась так легко, будто вовсе не ощущала никакой
тяжести.
Что до Карла-Артура, то он был прямо-таки ослеплен. Он говорил себе,
что это само лето вышло ему навстречу. То самое жаркое, цветущее, яркое
лето, какое выдалось в нынешнем году.
Если бы он мог изобразить его на картине, оно выглядело бы именно так.
Впрочем, если это и было лето, то не такое, которого следовало
опасаться. Напротив. Сам Бог пожелал, чтобы он привлек его к своему сердцу и
радовался его красоте.
Опасаться ему было нечего. Эта его невеста, хоть она была и красивой и
статной, явилась из отдаленной горной местности, из нищеты и убожества. Ей
неведомы соблазны богатства и привязанность к земным благам, которые
побуждают жителей долины забывать Творца ради сотворенного им. Она, эта дочь
нищеты, не колеблясь соединит свою судьбу с человеком, который хотел бы
остаться на всю жизнь бедняком. Поистине неизреченна мудрость божья. Бог
знал, что ему требуется. Одним лишь мановением руки он поставил на его пути
женщину, которая была ему под пару больше всякой другой.
Молодой пастор был так поглощен своими мыслями, что не делал ни единого
движения, чтобы приблизиться к красивой далекарлийке. Она же, заметив, что
он пожирает ее взглядом, невольно рассмеялась.
- Ты уставился на меня, будто повстречал медведя.
И Карл-Артур тоже рассмеялся. Удивительно, до чего легко вдруг стало у
него на сердце.
- Нет,- ответил он.- Вовсе не медведя думал я повстречать.
- Тогда, верно, лесовицу. Сказывают, как завидит ее человек, так до
того одуреет, что и с места стронуться не может.
Она рассмеялась, обнажив ряд прекрасных, сверкающих зубов, и хотела
пройти мимо. Но он поспешно остановил ее:
- Не уходи! Мне надо потолковать с тобой. Сядем здесь, у дороги!
Она удивленно поглядела на него, но подумала, что он, верно, хочет
купить у нее кой-какие товары.
- Не развязывать же мне мешок посередь дороги!
Но тут лицо ее озарила догадка.
- Да ты никак здешний пастор! То-то я гляжу, будто видела тебя вчера в
церкви; ты там проповедь говорил.
Карл-Артур безмерно обрадовался тому, что она слышала его проповедь и
знала, кто он такой.
- Да, разумеется, это я говорил проповедь. Но я, видишь ли,
всего-навсего помощник пастора.
- Так ведь живешь-то ты все одно в пасторской усадьбе? Я в аккурат туда
иду. Приходи на кухню и покупай хоть весь мешок разом.