Страница:
Шарлотта не бросилась за ним вдогонку. Чувство бессилия охватило ее. Не
довольно ли она унижала себя ради того, чтобы спасти человека, которого
любила? И почему в самую решающую минуту должен был появиться этот букет?
Неужто бог не желает, чтобы Карл-Артур был спасен?
С глазами, полными слез, Шарлотта подошла к свежему, в сверкающих
каплях росы, букету и, почти не сознавая, что делает, принялась рвать цветы
на мелкие кусочки.
Она не успела еще окончательно уничтожить их, как служанка явилась к
ней с еще одним поручением. Она подала небольшой конверт, надписанный рукою
Карла-Артура.
Когда Шарлотта вскрыла конверт, из ее дрожащих пальцев выпало на пол
золотое кольцо. Она не стала поднимать его, а принялась читать строки,
торопливо набросанные Карлом-Артуром на клочке бумаги:
"Некая особа, с которой я виделся вчера вечером и которой я в
доверительной беседе рассказал о своих обстоятельствах, уверяла меня, что
ты, Шарлотта, вероятно, тотчас же раскаялась в своем отказе Шагерстрему и с
умыслом вывела меня из равновесия, дабы я расторг вашу помолвку. В этом
случае ты, Шарлотта, могла бы в другой раз оказать Шагерстрему более
дружелюбный прием. Тогда я не поверил ей, но только что уверился в правоте
ее слов и потому возвращаю тебе кольцо. Я полагаю, что ты еще вчера дала
знать. Шагерстрему о том, что ваша помолвка расстроилась. Я полагаю, что,
поскольку Шагерстрем замешкался с ответом, ты забеспокоилась и решила
примириться со мной. Я полагаю, что букет был условным знаком. Если бы это
было не так, ты при данных обстоятельствах ни в коем случае не могла бы
принять его".
Шарлотта много раз перечла письмо, но ничего не могла уразуметь. "Некая
особа, с которой я виделся вчера вечером..."
- Я ничего не понимаю,- беспомощно произнесла она и снова принялась
читать: - "Некая особа, с которой я виделся вчера... Некая особа, с которой
я виделся..."
В тот же миг ей показалось, будто что-то скользкое и коварное, что-то
похожее на большую змею обвилось вокруг ее тела и готово задушить ее.
Это была змея злобной клеветы, которая оплела ее и долго не отпускала.
Пять лет назад, когда Карл-Артур Экенстедт только что появился в
Корсчюрке, он был необычайно ревностным пиетистом. На Шарлотту он смотрел
как на заблудшее мирское дитя и едва ли желал обменяться с ней хотя бы
словом.
Это, разумеется, выводило ее из себя, и она в душе поклялась, что он не
замедлит раскаяться в своем небрежении к ней.
Вскоре она заметила, сколь несведущ Карл-Артур во всем, что касается
пасторских обязанностей, и вызвалась помочь ему. Вначале он дичился и
отказывался от помощи, но затем стал проявлять больше признательности и
обращался к ней за советом даже чаще, чем ей того хотелось.
Он обыкновенно совершал дальние прогулки, чтобы навестить бедных
стариков и старух, которые жили в убогих лачугах далеко в лесах, и всегда
просил Шарлотту сопровождать его. Он уверял, что она куда лучше него умеет
обходиться с этими стариками, подбадривать их и утешать в маленьких
горестях.
Вот эти-то прогулки вдвоем и привели к тому, что Шарлотта полюбила
Карла-Артура. Прежде она всегда мечтала о том, что выйдет замуж за статного
и бравого офицера, но теперь была без памяти влюблена в скромного и
деликатного молодого пастора, который не способен был обидеть и мухи и с губ
которого никогда не срывалось ни одно бранное слово.
Некоторое время они безмятежно продолжали свои прогулки и беседы, но в
начале июля в пасторскую усадьбу приехала в гости Жакетта Экенстедт, сестра
Карла-Артура. В приезде ее не было ничего необычного. Пасторша Форсиус из
Корсчюрки была добрым и старинным другом полковницы Экенстедт, и вполне
естественно, что она пригласила сестру Карла-Артура погостить несколько
недель у себя в усадьбе.
Жакетту Экенстедт поместили в комнате Шарлотты, и девушки чрезвычайно
сдружились. Жакетта в особенности до такой степени полюбила свою новую
подругу, что казалось, будто она приехала в Корсчюрку не столько ради брата,
сколько ради нее.
После того как Жакетта уехала домой, пасторша Форсиус получила от
полковницы письмо, которое дала прочесть и Шарлотте. В нем полковница
приглашала Шарлотту приехать в Карлстад, чтобы повидаться с Жакеттой.
Полковница писала, что Жакетта не устает рассказывать о молодой
очаровательной девушке, с которой она познакомилась в доме пастора. Она
просто без ума от нее и описывает ее столь восторженно, что возбудила
любопытство своей дорогой матушки, которая также пожелала увидеть ее.
Полковница писала, что она, со своей стороны, в особенности
интересуется Шарлоттой, поскольку та тоже из Левеншельдов. Девушка,
разумеется, принадлежит к младшей ветви, которая никогда не удостаивалась
баронского титула, но род их также восходит к старому генералу из Хедебю,
так что между ними есть некоторая родственная связь.
Прочитав письмо, Шарлотта заявила, что она не поедет. Она была не так
проста и тотчас поняла, что сперва пасторша, а затем Жакетта известили
полковницу о ее отношениях с Карлом-Артуром, и теперь ее хотят отправить в
Карлстад, чтобы полковница смогла сама увидеть ее и решить, будет ли она
достойной невесткой.
Но пасторша и прежде всего Карл-Артур убедили ее поехать. К тому
времени Шарлотта и Карл-Артур были уже тайно помолвлены, и он сказал, что
будет ей вечно признателен, если она исполнит желание его матери. Он ведь
сделался пастором против воли родителей, и хотя не могло быть и речи о
разрыве помолвки, как бы там они ни судили о Шарлотте, он не хотел бы
причинять им новых огорчений. А в том, что они полюбят ее сразу, как только
увидят, он ничуть не сомневался. Он никогда не встречал девушки, которая
лучше Шарлотты умела бы обходиться с пожилыми людьми. Оттого-то он и
привязался к ней столь сильно, что увидел, как добра она была к чете Форсиус
и к другим старикам. Если только она поедет в Карлстад, все обойдется
наилучшим образом.
Он долго упрашивал и убеждал Шарлотту и наконец добился ее согласия
принять приглашение.
До Карлстада был целый день пути, и поскольку Шарлотте не пристало
путешествовать одной, то пасторша позаботилась, чтобы ее взяли в карету
заводчика Мубергера, который отправлялся с женой в город на свадьбу. С
бесчисленными напутствиями и наставлениями пасторша проводила Шарлотту в
дорогу, и та обещала вести себя благоразумно.
Но сидеть весь день в закрытой карете на узкой задней скамье и смотреть
на супругов Мубергер, которые спали каждый в своем углу, было, пожалуй,
далеко не лучшей подготовкой к визиту в Карлстад.
Фру Мубергер боялась сквозняков и позволяла открывать окна лишь с одной
стороны, а подчас запрещала даже это. Чем удушливее и теплее был воздух в
карете, тем лучше ей спалось. Вначале Шарлотта попыталась завязать беседу со
своими попутчиками, но супругов Мубергер утомили предотъездные хлопоты, и
теперь они желали покоя.
Шарлотта, сама не замечая того, все постукивала и постукивала своими
маленькими ножками о пол кареты. Но вдруг фру Мубергер проснулась и
спросила, не будет ли Шарлотта столь добра вести себя потише.
На постоялых дворах супруги Мубергер открывали мешок с провизией, ели
сами и, разумеется, не забывали потчевать Шарлотту. Они были очень добры к
ней всю дорогу, но все-таки то, что им удалось довезти ее до Карлстада, было
поистине чудом.
Чем дольше она сидела, изнемогая от духоты, тем больше впадала в
уныние. Она предприняла эту поездку ради Карла-Артура, но подчас ей начинало
казаться, что вся ее любовь испарилась, и она не могла понять, чего ради ей
вздумалось отправиться в Карлстад на смотрины. Не раз она подумывала о том,
чтобы открыть дверцу кареты, выпрыгнуть и убежать обратно домой. Она
продолжала сидеть только оттого, что чувствовала себя разбитой и ослабевшей
и не в силах была тронуться с места.
Подъезжая к дому Экенстедтов, она менее всего расположена была к тому,
чтобы вести себя тихо и благонравно. Ей хотелось закричать, пуститься в
пляс, разбить что-нибудь. Это вернуло бы ей хорошее самочувствие и душевное
равновесие. Жакетта Экенстедт встретила ее радостно и приветливо, но при
виде ее Шарлотта почувствовала, что сама она одета дурно и не по моде, а
главное, у нее было что-то неладно с башмаками. Они были сшиты перед самым
отъездом, и деревенский башмачник вложил в них все свое умение, но они
сильно стучали на ходу и пахли кожей.
Жакетта вела ее в будуар полковницы через ряд роскошных комнат, и при
виде паркетных полов, огромных зеркал, красивых панно над дверями Шарлотта
окончательно пала духом. Ей стало ясно, что в этом доме она не может быть
желанной невесткой. Ее приезд сюда - непростительная глупость.
Когда Шарлотта вошла к полковнице, ее впечатление, что она села не в
свои сани, ни в коей мере не уменьшилось. Полковница сидела у окна в качалке
и читала французский роман. Увидев Шарлотту, она произнесла несколько слов
по-французски. Должно быть, мысли ее еще не оторвались от книги, и она
сделала это невольно. Шарлотта поняла все, но ее рассердило, что эта
светская дама словно бы желает выведать ее познания в языках, и она ответила
ей на самом что ни есть простом вермландском наречии.
Она говорила не на том языке, который принят в Вермланде среди господ и
который весьма легко понять, но прибегла к наречию простонародья и крестьян,
а это уж нечто совсем иное.
Изящная дама чуть приподняла брови, явно забавляясь, а Шарлотта
продолжала обнаруживать свои поразительные познания в этом вермландском
наречии. Раз ей нельзя закричать, пуститься в пляс, разбить что-нибудь, она
утешится тем, что будет говорить по-вермландски. Игра все равно проиграна,
но она по крайней мере покажет этим образованным господам, что не желает
казаться лучше, чем она есть, им в угоду.
Шарлотта приехала поздно, когда в доме уже отужинали, и полковница
велела Жакетте отвести свою подругу в обеденную залу и распорядиться, чтобы
ей дали поесть.
Так закончился этот вечер.
На другой день было воскресенье, и тотчас же после завтрака нужно было
идти в собор слушать проповедь настоятеля Шеборга. Служба длилась добрых два
с половиною часа, а потом полковник с полковницей, Жакетта и Шарлотта
довольно долго прогуливалась по Карлстадской площади. Они встречали
множество знакомых, и некоторые из этих господ подходили к ним. Но они шли
рядом с полковницей и беседовали исключительно с нею, а Жакетту и Шарлотту
не удостаивали ни взглядом, ни словом.
После прогулки Шарлотта вместе со всеми вернулась в дом Экенстедтов,
чтобы присутствовать на семейном обеде в обществе настоятеля собора и
советника с женами, братьев Стаке, Евы Экенстедт с ее поручиком.
За обедом полковница вела с настоятелем и советником умную,
просвещенную беседу. Ева и Жакетта не раскрывали рта, и Шарлотта также
молчала, ибо поняла, что в этом доме не принято, чтобы молодежь вмешивалась
в разговор. Но в течение всего обеда она томилась желанием очутиться
где-нибудь подальше отсюда. Она, можно сказать, подстерегала случай показать
родителям Карла-Артура, что она, по ее разумению, нисколько не годится им в
невестки. Она заметила, что вермландского диалекта оказалось недостаточно, и
решила прибегнуть к более сильному и действенному средству.
После такой поездки, и такой проповеди, и такой прогулки, и такого
обеда ей непременно нужно было дать им понять, что она не хочет больше
оставаться здесь.
Одна из превосходных, вышколенных служанок, прислуживавших за столом,
обносила всех блюдом малины, и Шарлотта, как и все другие, положила себе на
тарелку ягод. Затем она протянула руку к сахарнице, стоявшей поблизости, и
принялась посыпать малину сахаром.
Шарлотта не подозревала, что взяла сахару больше, чем следовало, но
вдруг Жакетта торопливо шепнула ей на ухо:
- Не сыпь так много сахару! Матушка этого не любит.
Шарлотта знала, что многие пожилые люди считают непозволительной
роскошью сластить кушанья. Дома в Корсчюрке она не могла взять и ложечки
сахара без того, чтобы не выслушать замечания от пастора. Так что она ничуть
не была этим удивлена. Но в то же время она увидела случай дать волю злому
духу противоречия, который вселился в нее с той поры, как она выехала из
дома. Она поглубже запустила ложечку в сахарницу и так густо посыпала
малину, что тарелка ее сделалась похожа на снежный сугроб.
За столом воцарилась необычайная тишина. Все понимали, что добром это
не кончится. Полковница не замедлила вмешаться и вскользь обронила:
- У вас в Корсчюрке, должно быть, изрядно кислая малина. У нас здесь
она вполне съедобная. Едва ли стоит еще сахарить ее.
Но Шарлотта продолжала сыпать сахар. Про себя она думала: "Если я не
остановлюсь, то потеряю Карла-Артура и навеки разрушу свое счастье. Но все
равно я буду сыпать".
Полковница слегка пожала плечами и повернулась к настоятелю, чтобы
продолжить беседу. Видно было, что ей не хочется прибегать к крутым мерам.
Но полковник решил прийти жене на помощь.
- Вы решительно испортите вкус ягод, милая фрекен Шарлотта.
Едва он произнес эти слова, как Шарлотта отложила ложечку в сторону.
Она взяла сахарницу обеими руками и высыпала все ее содержимое к себе в
тарелку.
Затем она поставила сахарницу на стол и вложила в нее ложечку. Она
выпрямилась на стуле и с вызовом оглядела общество, готовая принять бурю на
себя.
- Жакетта,- сказал полковник,- будь добра, уведи свою подругу к себе в
комнату!
Но полковница протестующе подняла руку.
- Нет, нет, ни в коем случае! - сказала она.- Не таким способом!..
Некоторое время она сидела молча, словно обдумывая, что ей сказать.
Затем в ее милых глазах мелькнула лукавая искорка, и она заговорила. Но
обратилась она не к Шарлотте, а к настоятелю собора.
- Быть может, вы, кузен, слышали историю о том, как моя тетка
Клементина выходила замуж за графа Кронфельта? Отцы их встретились на
риксдаге в Стокгольме и сговорились об этом браке, но когда между ними было
все решено, молодой граф заявил, что хочет хотя бы взглянуть на свою
суженую, прежде чем давать окончательный ответ. Тетка Клементина находилась
дома, в Хедебю, и поскольку ее внезапный отъезд в Стокгольм мог бы вызвать
разные толки, решено было, что граф отправится в приход Бру и поглядит на
нее в церкви. Разумеется, кузен, тетка моя была вовсе не против выйти замуж
за молодого, красивого графа, но она узнала о том, что он придет в церковь
посмотреть на нее, и ей пришлось не по вкусу быть выставленной напоказ.
Охотнее всего она в то воскресенье вовсе не пошла бы в церковь, но в прежние
времена и речи не могло быть о том, чтобы дети воспротивились воле
родителей. Ей велено было принарядиться как можно лучше, отправиться в
церковь и сесть на скамью Левеншельдов, чтобы граф Кронфельт и один из его
друзей могли рассмотреть ее. И знаете, кузен, что она сделала? Как только
звонарь запел псалом, она тоже стала петь громким голосом, но страшно
фальшиво. И так пела она псалом за псалмом, покуда не кончилась служба. А
когда она вышла на паперть, здесь ее уже поджидал граф Кронфельт. Он
поклонился ей и сказал:
"Покорнейше прошу простить меня. Теперь я понимаю, что девушка из рода
Левеншельдов не может допустить, чтобы ее выставляли напоказ, точно лошадь
на ярмарке".
С этими словами он удалился, но вскоре приехал снова и свел знакомство
с Клементиной в ее поместье Хедебю. И они поженились и жили счастливо. Быть
может, вы, кузен, слышали когда-либо эту историю?
- О да, разумеется; но не столь искусно рассказанную,- отозвался
настоятель, который ничего не понял.
Но Шарлотта поняла все. Она сидела, трепеща от ожидания и не спуская
глаз с рассказчицы. Полковница взглянула на нее, слегка улыбнулась и снова
обратилась к настоятелю:
- Как видите, кузен, сегодня за столом с нами сидит молодая девушка.
Она приехала сюда для того, чтобы я и мой муж рассмотрели ее и решили,
годится ли она в жены Карлу-Артуру. Но девушка эта, кузен, истинная
Левеншельд, и ей не по вкусу быть выставленной напоказ. И уверяю вас, кузен,
с той самой минуты, когда она вчера вечером вошла в этот дом, она пыталась
петь фальшиво, совсем как моя тетка Клементина. И сейчас я, кузен, поступаю
так же, как граф Кронфельт. Я покорнейше прошу простить меня и говорю: я
понимаю, что девушка из рода Левеншельдов не может допустить, чтобы ее
выставляли напоказ, точно лошадь на ярмарке.
С этими словами она поднялась и простерла руки к Шарлотте, и та,
кинувшись ей на шею, целовала ее и плакала от счастья, восторга и
благодарности.
С этого часа она полюбила свою свекровь чуть ли не больше, нежели
самого Карла-Артура. Ради нее, ради того, чтобы осуществились ее мечты,
убедила она Карла-Артура вернуться в Упсалу и продолжать свои занятия. Ради
нее хотела она этим летом принудить его сделаться учителем гимназии, дабы он
мог занять более видное положение, а не оставаться всю жизнь бедным сельским
священником.
Ради нее обуздала она нынче утром свою гордость и унизилась перед
Карлом-Артуром.
Шарлотта Левеншельд сидела у себя наверху и писала письмо своей
свекрови, или, вернее сказать, той, кого она до сего дня считала своей
свекровью,- полковнице Экенстедт.
Она писала долго, заполняя страницу за страницей. Она писала
единственному человеку в мире, который всегда понимал ее; писала, чтобы
объяснить то, что намерена была сделать.
Сначала она описала сватовство Шагерстрема и все, что за ним
последовало. Она изложила разговор в саду, не пытаясь оправдать себя. Она
признавала, что в сердцах раздражила Карла-Артура, но уверяла, что у нее и в
мыслях не было порывать с ним.
Далее она описала утренний разговор и невероятное признание
Карла-Артура о том, что он обручился с далекарлийкой. Она рассказала, как
пыталась вернуть его и ей это удалось бы, но все пошло прахом из-за
злосчастного букета.
Далее писала она о той безумной записке, которую прислал ей Карл-Артур,
уведомляла о решении, которое она приняла по этому поводу, и надеялась, что
свекровь поймет ее, как понимала всегда, с того самого дня, когда они
впервые встретились.
У нее нет выбора. Некая особа - она покуда еще не знает кто, но
полагает, что это одна из женщин здешнего прихода - оклеветала ее и обвинила
в коварстве, двоедушии и корыстолюбии. Это не должно остаться безнаказанным.
Но поскольку она, Шарлотта, всего лишь бедная девушка, которая ест
чужой хлеб, поскольку у нее нет ни отца, ни брата, которые могли бы
заступиться за нее, она сама вынуждена расправиться с обидчицей.
И она вполне способна защитить себя. Она ведь не из тех заурядных,
безответных женщин, которые умеют управляться лишь с иглой да метлой. Она
умеет и зарядить ружье и выстрелить из него, и не она ли прошлой осенью во
время охоты сразила наповал самого крупного лося?
Уж чего-чего, а отваги ей не занимать стать. Ведь это она однажды на
ярмарке влепила затрещину негодяю, который жестоко обращался со своей
лошадью. Она ждала, что он вот-вот выхватит нож и всадит в нее, но все равно
ударила его.
Быть может, полковница вспомнит, как однажды она, Шарлотта, всю свою
судьбу поставила на карту, уведя из конюшни без спросу любимых лошадей
пастора, чтобы участвовать в скачках наравне с деревенскими парнями на
второй день Рождества. Немногие отважились бы на такую затею.
Ведь это она нажила себе врага в лице мерзкого капитана Хаммарберга,
отказавшись сесть с ним рядом на званом обеде. Она не могла принудить себя в
течение всего обеда беседовать с человеком, который незадолго до этого
разорил за карточным столом своего друга и довел его до самоубийства. Но
если она отваживалась на такие поступки из-за того, что вовсе ее не
касалось, то уж, верно, не станет колебаться, когда дело идет о ней самой.
Она чувствует, что мерзавка, которая очернила ее в глазах Карла-Артура,
должно быть, до такой степени гнусна, что отравляет воздух, которым дышит;
она, верно, сеет рознь всюду, где бы ни появлялась, и речи ее жалят, точно
змеиный укус. Тот, кто избавит людей от этакого чудовища, сослужит им
великую службу.
Прочтя записку Карла-Артура и уразумев ее содержание, она тотчас
поняла, что ей следует делать. Она хотела тут же подняться в комнату за
ружьем. Оно было заряжено. Ей оставалось только снять его со стены и
перекинуть через плечо.
Никто в доме не остановил бы ее. Она кликнула бы собаку и сделала бы
вид, что направляется к озеру поглядеть, не подросли ли уже утята. Но отойдя
подальше от усадьбы, она свернула бы к деревне, ибо именно там, без
сомнения, живет особа, которая влила яду в уши Карлу-Артуру.
Она намеревалась остановиться перед домом, где живет особа, и вызвать
ее на улицу. Как только та появилась бы на пороге, она прицелилась бы ей в
самое сердце и сразила бы ее наповал.
Знай она виновную, возмездие уже свершилось бы, но она вынуждена ждать,
пока не выяснит этого наверняка. В первые минуты она готова была сделать то
же, что и Карл-Артур, то есть просто-напросто выйти с ружьем на дорогу, в
надежде, что бог пошлет виновную ей навстречу. Но затем она все же
отказалась от этого. Ведь истинная преступница могла бы тогда избегнуть
кары, а этого она не хотела допустить.
Не имело смысла также идти во флигель к Карлу-Артуру и спрашивать его,
с кем он говорил вчера вечером. О нет, он не так прост, он не дал бы ей
ответа.
И вот она решила прибегнуть к хитрости. Она прикинется спокойной;
спокойной и невозмутимой. Таким путем она скорее выведает тайну.
Она тотчас же попыталась взять себя в руки. Сгоряча она изорвала букет
Шагерстрема, но теперь собрала лепестки роз и выбросила их в мусорный ящик.
Она принудила себя отыскать упавшее на пол обручальное кольцо, которое
вернул ей Карл-Артур.
Затем она поднялась в свою комнату и, увидев, что на часах всего
половина восьмого и у нее есть в запасе время до встречи с Карлом-Артуром за
завтраком, села писать своей дорогой свекрови.
Когда это письмо дойдет до Карлстада, все уже будет кончено. Она тверда
в своем решении. Но она рада отсрочке, позволившей ей объяснить все
единственному человеку, чьим мнением она дорожит, и сказать о том, что
сердце ее навсегда и неизменно принадлежит ее другу и матери, которую она
любит больше всех на свете.
Письмо было готово, и Шарлотта стала перечитывать его. Да, оно было
написано ясно и толково. Она надеялась, что полковница поймет, что она,
Шарлотта, невиновна, что она оклеветана, что она вправе мстить.
Но, перечитав письмо, Шарлотта обратила внимание на то, что, желая
доказать собственную невиновность, она изобразила поступки Карла-Артура в
весьма неприглядном свете.
Снова и снова перечитывая письмо, Шарлотта все больше приходила в
смятение. Подумать только, что это такое она написала! А если полковник и
полковница рассердятся на Карла-Артура!
Совсем недавно она предостерегала его от родительского гнева, а теперь
сама же подстрекает их против него!
Она вздумала возвысить себя за его счет. Она, дескать, поступила и
великодушно и рассудительно, а о нем говорит так, точно он ума лишился!
И такое письмо она намеревалась отослать его матери. Она, которая любит
его!
Право же, она, должно быть, вовсе лишилась рассудка. Неужто она
способна причинить своей обожаемой свекрови столько горя? Или она забыла о
снисходительности, которую полковница всегда выказывала ей, начиная с самой
первой их встречи? Или она забыла всю ее доброту?
Шарлотта разорвала это пространное письмо пополам и села писать новое.
Она примет вину на себя. Она выгородит Карла-Артура.
И она поступит всего лишь так, как должно. Карл-Артур рожден для
великих дел, и ей следует радоваться тому, что она ограждает его от всякого
зла.
Он отказался от нее, но она любит его по-прежнему и готова, как прежде,
оберегать его и помогать ему во всем.
Она принялась за новое письмо. "Умоляю мою досточтимую свекровь не
думать обо мне слишком дурно..."
Но тут она запнулась. Что ей писать дальше? Лгать она никогда не умела,
а смягчить горькую правду было нелегко.
Пока она раздумывала, что ей написать, прозвонили к завтраку. Времени
на раздумья больше не было.
Тогда Шарлотта просто поставила свою подпись под этой единственной
строчкой, сложила письмо и запечатала его. Она спустилась вниз, положила
письмо в почтовый ящик и направилась в столовую.
Тут же она подумала, что ей больше незачем доискиваться, кто эта особа.
Если она хочет, чтобы полковница поверила ей, если она и впрямь готова
принять вину на себя, ей не следует подвергать каре никого другого.
Завтрак в пасторском доме, за которым обычно ели свежие яйца и хлеб с
маслом, молочный суп с аппетитными пенками и запивали все это глоточком кофе
с восхитительными сдобными крендельками, вкуснее которых не нашлось бы во
всем приходе, обычно проходил гораздо веселее, чем обед и ужин. Старики
пастор и пасторша, только что вставшие с постели, были радостны, как
семнадцатилетние. Ночной отдых освежал их, и старческой усталости, которая
давала себя знать к концу дня, точно и не бывало. Они обменивались шутками с