Страница:
Перед тремя мальчиками неожиданно распахнулась бескрайняя долина, покрытая песчаными дюнами странных переливающихся оттенков, на которую они ошалело уставились. "Ребята, да это же Радужные дюны, куда Рувик так не хотел идти…" – пробормотал потрясённо Шмулик и вдруг рванул к Цвике, который стоял столбом в совершенном оцепенении, не в силах сделать ни шагу, только глухо повторял: "Это всё из-за меня… мой брат пропал… Что я скажу его папе…" – "Пошли, пошли, ребята! Не в песке же увязать!" – решительно сказал Шмулик, приобнял брата и Цвику за плечи и потянул их вперёд.
Дорожка затейливо петляла меж дюн, покрытых колючим кустарником, который становился всё ниже, превращаясь в стелющееся, вьющееся, колючее растение унылого пыльно-зелёного цвета. Приходилось остерегаться, чтобы острые колючки, словно бы на глазах удлиняющиеся, не впились в тело: никто не знал, не ядовиты ли они. Становилось всё жарче и жарче. "И это в конце декабря такая раскалённая сковородка?!.. Куда нас занесло?.." – подумали все трое одновременно.
Цвика вдруг воскликнул: "Смотрите: Радужные Дюны! Радуга у них, правда, какая-то бледненькая, будто с недосыпу… – воскликнул Шмулик. – А где обещанный Задумчивый Страус?" Рувик недоверчиво спросил: "А ты уверен, что это Радужные Дюны? Уж очень тут серо и уныло…" – "Ну, не скажи! Смотри, как пыль сверкает – как будто радугой переливается!" Шмулик оглянулся по сторонам и тихо, с тревогой в голосе, сказал: "Чёрт знает, что!.." – "Ага… Виток "Цедефошрии", – кивнул Рувик. – Очень смахивает на пустыню, или на что похуже…" – "Назвать-то можно как угодно!.. – мрачно откликнулся Шмулик. – В "Цедефошрии", куда ни кинь, всюду радуга… Пыльно-серая – всё равно радуга…" – "Мне тут не нравится, – заявил Рувик. – Думаю, и вам тоже. Не зря я говорил…" Ребята огляделись по сторонам и уныло кивнули.
Тропка неотвратимо сужалась, пока окончательно не растворилась в бездорожье, усеянном еле заметными буграми, ухабами и комьями, оказавшимися небезопасными.
Как и полагалось бездорожью, вело оно неведомо куда. Сначала ребята шли осторожно рядышком, затем гуськом, а под конец – боком и на цыпочках. И вот уже под сыпучим и мелким песком, превратившимся в мельчайшую пыль, исчезли свирепые, угрожающе стелющиеся растения, усеянные колючками.
Идти становилось всё труднее, ноги увязали в пыли, которая от каждого движения поднималась лёгким облачком и хрустела на зубах. То и дело приходилось сплёвывать. Жара между тем усиливалась. Мальчиков начала мучить жажда, и время от времени, но всё реже, они позволяли себе по маленькому глотку. Кроме того, все трое, особенно маленький Цвика, устали, им очень хотелось присесть и отдохнуть, но нигде не было видно ни удобного клочка нормальной почвы, ни намёка на тень. Садиться же в одну из куч мелкой, всепроникающей пыли они опасались, словно чувствуя, что эта пыль может засосать их в свои зыбучие недра. Каким-то шестым чувством ребята ощущали, что спасти их могло только энергичное движение.
Но мелкая, вязкая пыль под ногами и знойная сушь в воздухе высасывали из них все силы, всю энергию.
Цвика медленно брёл, озираясь по сторонам, и вслух рассуждал: "Струя воняла, зато звенела. Хоть какая-то влага… А тут – великая сушь… и тишь…" Последние слова звучали тускло и глухо, а под конец и вовсе заглохли, словно мальчик потерял голос.
Близнецы тревожно переглянулись. Их окружали, между ними зависали, обволакивая со всех сторон в странном колыхании, сонмы молчунов – не стремительно налетающие с непредсказуемой стороны вихри, а нечто зловеще застывшее в раскалённом воздухе.
Вокруг них медленно вылепились тусклые гримасы многочисленных прозрачно-бледных спиралек, они чуть-чуть подрагивали и ехидно ухмылялись, совершая еле заметные хаотичные колебания во всевозможных направлениях. Словно бы каждым движением они всасывают порцию знойного воздуха, от этого дышалось всё труднее. Недвижность Радужных дюн парадоксально усиливалась едва заметным вздрагиванием блёклых воздушных струек, болезненными гримасами многочисленных тусклых спиралек.
Сколько времени они в этом душном кошмаре, оцепеневшие от беспомощности ребята не знали. Даже неунывающий Шмулик сник, забыв о том, что у него хранится за пазухой. Он только еле слышно бормотал что-то как бы сам себе. И вдруг, мучительно преодолевая бессилие и апатию, отчаянно возопил: "Братишка!
Немедленно… петь! Что угодно! Цвика! Я на угаве, а ты – на флейте! Сейчас же!" Его отчаянный вопль прозвучал пугающе беспомощным хрипом, и это всколыхнуло остальных. Они почти не слышали его слов, но ощутили его тревогу и отчаяние, и поняли, что надо делать.
Рувик еле гнущимися, распухшими, как сардельки, пальцами вытянул из кармана ницафон, вытянул на всю длину такринатор. Шмулик благодарно улыбнулся и приложил угав к потрескавшимся губам.
Издав первые звуки, Шмулик в панике обнаружил, что едва их слышит. Необходимо, понял он, смочить горло. Мальчики жадно приникли к флягам и сделали пару глотков.
Им стало легче, огромные глаза-виноградины близнецов снова заблестели… Шмулик распухшими, плохо сгибающимися пальцами снова поднёс к губам угав и осторожно издал ткуа, поначалу почти неслышное. Мальчик облизал губы и снова дунул в "басовый" шофар угава, потом перешёл к следующему и так, пока не проиграл ткуа на всех шофарах, составляющих угав. На самой высокой ноте его угав зазвучал чуть погромче, потом ещё громче, и, наконец – зазвучал чисто и звонко! Он снова облизал губы и выдал целый каскад шварим. Ободрённый прорезавшимся чистым звуком, мальчик улыбнулся, рассыпал над блёкло-радужными холмами ещё одну звонкую трель шварим, и уже совершенно уверенно вывел на угаве мелодию одной из песен, которую близнецы чаще всего пели и дома, и сейчас на пути по виткам "Цедефошрии". Цвика весело заиграл на флейте. Рувик распухшими от жары пальцами осторожно коснулся струн гитары и, улыбнувшись запёкшимися губами, сначала чуть с хрипотцой, потом чистым баритоном, похожим на голос отца, затянул: "Упорхнув, словно птица из сети…". Цвика воодушевлённо подхватил. Рувик закончил песню незаметно и ловко вплетёнными в песню словами: "Не кажется ль вам, что стало чуть легче дышать?..
И вроде не так уж и жарко…" – улыбнулся, подмигнул и продолжал воодушевлённо петь всё более крепнущим голосом. Измученные жуткой атакой душного зноя, они уже не надеялись издать хоть какие-то звуки, – о мелодии и говорить нечего!
Шмулик улыбнулся и откликнулся: "Мальчики, давайте всё время, пока мы пересекаем эи, так сказать, Радужные Дюны, петь и играть? Можно по очереди… И вот что, Рувик, не убирай ницафон: может, он от наших песен зарядится!" – "Во всяком случае, такринатор прореагировал на угав, как я и рассчитывал. Но всё равно ты прав: нужна хотя бы маленькая подзарядка… Шмулон, свой ницафон подзаряди от угава…" Измученные, мальчишки держались только на энтузиазме, но они решили, пока есть силы, петь и играть.
Шмулик первый обнаружил, что они вышли на вьющуюся по твёрдой почве тропку, и ноги не вязли в тускло мерцающей пыли. По обе стороны тропки перекатывались, переливаясь всеми цветами пыльной радуги всё те же Радужные Дюны. Между холмами вихлял "кошмарненький пескоструй", как назвал это Рувик. И нигде вокруг ни капли влаги, даже стелющиеся колючки остались где-то позади…
Цвика первым заметил странное "нечто о трёх ногах", неподвижно возвышающееся вдали между высокими холмиками, и туда вела извилистая тропка. Неподвижное издали, вблизи это "нечто" оказалось живым и дышащим. Мальчики с любопытством смотрели на удивительное создание. Чуть подрагивали две ослепительно-серебристые пышные кучки сверху и по бокам, похожие на пышные кудельки. Такой же ослепительно-серебристый, ритмично подрагивающий куделёк, но гораздо более пышный и втрое-вчетверо большего размера, вершил это удивительное создание, возвышающееся в жутковато-таинственном месте.
Когда ребята приблизились к удивительному созданию, оно начало медленно извлекать мелко вибрирующую "ногу" из тускло переливающейся песчано-пыльной горки. Движения были исполнены ленивой медлительности и глубокой задумчивости.
То, что ребята приняли за третью ногу, под самый конец медленного, плавного процесса оказалось гибкой, длинной и толстой шеей, которую венчала несоразмерно маленькая головка с игривым хохолком.
Ребята застыли, раскрыв рты и глаза, глядя на медленно вылезающую из тускло посвёркивающего песка темно-сероватую с блёклыми переливами шею, затем голову, увенчанную хохолком, на появление томно прикрытых глаз, далее – мощного, переливающегося едва уловимой радугой сероватого клюва. Когда создание выпрямилось во весь свой гигантский рост, стало ясно, что пышные серебристые кудельки – это не что иное, как крылышки и хвост удивительного создания. Они ярко сверкали на чуть проглядывающем сквозь серо-желтоватые тучи пугающе-безликом, безразличном диске белёсого солнца.
Это и был Задумчивый Страус, о котором информировала стрелка указателя. Он был занят тем, что погружал маленькую головку в мягкий сыпучий песок и удерживал её там какое-то время. Извлекал голову из песка он только для того, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха, горячего и вязкого, скудного живительной влагой – и тут же снова запихнуть, как правило, в соседнюю кучку песка. Лучше что-то, чем ничего, как видно, рассудил задумчивый чудак, пока дают…
Если что и могло отвлечь Страуса от высокоинтеллектуального занятия, так это неожиданное появление в Радужных Дюнах незваных гостей. Задумчивый Страус грациозно и медленно выпрямился, в том же темпе и ритме с благородной ленцой, распахивая большие, тёмные, ласковые глаза. Затем он с милой, неуклюже-детской грацией повёл крохотными пушистыми крылышками и встрепенулся, стряхивая с себя песчинки, словно бы он только что выбрался из воды и отряхивается от жемчужных капель. Во все стороны блёклыми блёстками разлетелись тучи мельчайшего песка и пыли.
Ребятам показалось, что снова на них со всех сторон одновременно налетел блёкло сверкающий вихрь, что от этого причудливого создания повеяло не то, чтобы угрозой, но… безразличным, с оттенком любопытства, приятием этой угрозы.
Крепко ухватившись за руки, они ошеломлённо отступили в сторону: чего-чего, но такого? – они от громадной, по виду совершенно безобидной птицы не ожидали, – и принялись отряхиваться. Страус, как показалось ребятам, со скучающим любопытством глянул на них, переводя взор своих круглых глаз от одного к другому потешными скачками.
Цвике захотелось подойти поближе и погладить пушистую птичку по маленьким мягоньким крылышкам. На лицах близнецов проступил неподдельный интерес, и они, вслед за Цвикой, протянули руки к пушистой птичке. Вот только… добраться до пушистых, мягоньких крылышек мальчикам почему-то никак не удавалось. Страус был недосягаем, хотя, казалось, – вот он, стоит рядом, на расстоянии протянутой руки.
Каково же было неприятное удивление, когда оказалось, что рука пронизывает пустоту…
Ребята так увлеклись попытками погладить Задумчивого Страуса, что не сразу заметили разбросанных в живописном беспорядке по всему, насколько хватало глаз, пространству, таких же Страусов, клонов первого, синхронно совершающих одинаковые замедленные движениях.
Пока они изумлённо оглядывались по сторонам, ближайший к ним Страус снова окунул голову глубоко в горячую кучу мелкого песка, каким-то непостижимым образом ухитряясь при этом косить то на одного, то на другого выглядывающим из песчаной кучи огромным тёмным глазом.
"Пёстрики-пустики" с Задумчивым Страусом В этот момент одновременно со всех сторон, переполняя жутковато мерцающее блёкло-радужное пространство, зазвучал глуховатый, и в то же время довольно громкий голос, который опешившим ребятам напомнил фанфарисцирующие интонации Главного Фанфаролога. Им показалось, что исходитт этот голос от ближайшего к ним Страуса – больше неоткуда.
Шмулик удивлённо и в сомнении качал головой: "Не может быть! Неужели у него такой голос?.. У этого или у другого, их тут видимо-невидимо в Радужных Дюнах…" Голос фанфарисцировал: "Остановитесь и внимайте! Всякий, даже незванно пришедший сюда, считается дорогим гостем Радужных Дюн и Задумчивого Страуса! По нашей доброй традиции Задумчивый Страус приглашает своих гостей сыграть с ним в любимую игру – "пёстрики-пустики". Вы не можете обойти добрую традицию Радужных Дюн. Но знайте: Задумчивый Страус – непревзойдённый мастер "пёстриков-пустиков".
Выиграть у него – всё равно, что выиграть пари у (неразборчивое бубнение): такого ещё никому не удавалось. У нашей игры есть маленькое, но необходимое условие: проиграв Задумчивому Страусу, вы закрываете себе выход из Радужных Дюн и пополняете наш дружный коллектив Задумчивых Страусов – всерьёз и надолго!" Похоже, Задумчивый Страус – не что иное, как фантом (или ещё хуже – один из блоков угишотрии.) А глаза (и глаза прочих клонов) – видеокамеры. Ребята знали, что они в розыске – "за антистримерскую деятельность на Турнире и за прямое участие в убийстве рош-ирия Эрании Ашлая Рошкатанкера". Цвика искоса глянул на Шмулика и впервые искренне порадовался, что Нахуми нет с ними.
Пока эти тревожные мысли проносились в головах ребят, после коротенькой паузы голос профанфарисцировал: "Готовы? Будете играть по очереди, или выберете Игрока?
Правила игры позволяют!" Шмулик выступил вперёд, сложил ладони рупором и прокричал: "Разрешите нам, уважаемый адони Страус, выбрать игрока!" – "Выбирайте!
Вас всего трое… хе-хе!.." – ласково, но с угрожающими тусклыми интонациями зачем-то уточнил голос. – "О-кей!" Ребята присели на корточки в кружок на пригорке. Цвика чуть слышно прошелестел:
"Интересно, что это за игра?" – "Я думаю – та самая, которую…" – начал Рувик.
– "Тс-с…" – опасливо прошипел Шмулик. – "Помнишь? Ноам сказал – это вроде "крестиков-нуликов"!" – тихо воскликнул Рувик. – "А-а-а! Тогда порядок! Я помню…" – ухмыльнулся мальчик, выразительно глядя на Шмулика, тот понимающе кивнул, незаметно вытаскивая угав. Цвика как бы говорил: "Позвольте мне сыграть! Я не подведу!" Ребята знали, что Цвика – отличный игрок в "крестики-нулики". Рувик прошептал чуть слышно: "Этот чудик сканирует…" Но об этом уже некогда было думать: пора было вступать в игру с её непонятными правилами, которые им навязали силой.
Шмулик улыбнулся и задумчиво прошептал: "Осталось выбрать песню…" Рувик откликнулся: "А разве мы не выбрали?" – "Точно! Если что, у нас в запасе целый репертуар! В конце концов, есть универсальная… – и Шмулик тихо напел: – "Даже долиною смертных теней проходя…" Шмулик сунул Цвике свой ницафон: "Это – твой игровой пульт! – и тихой скороговоркой пояснил: – Тут всё понятно, Цвика. Давай, я только вытащу такринатор. На игру он уже настроен! Поглядывай на экран – там всё увидишь, – и следуй указаниям. И мы рядом!.." – "Я справлюсь, – сказал Цвика, заметно волнуясь. – Только смотрите на поле, мало ли что…"
Цвика вышел вперёд и увидел постепенно проявляющиеся в пространстве неравномерные клетки игровой сетки, которые тут же воспроизводились на маленьком экранчике. Явственно видно было, что невидимая нетвёрдая рука небрежно набрасывает линии, располагая их в пространстве вкривь и вкось. Увидев Цвику, Страус крохотным, пушистым крылышком изобразил неуклюже-изящный жест, указывая место партнёра. Раздался обволакивающе тусклый, гнусаво фанфарисцирующий голос:
"У нас традиция – ты, шкет, играешь пёстриками, а Страус пустиками. Правила игры:
Пёстрики должны первыми заполнить целиком одну линию поля, неважно какую – горизонталь, вертикаль, или диагональ. Задача пустиков – этого не допустить…" – "Простите, а какова длина линии?" – спросил Цвика. – "Определится в процессе игры!.." – услышали ребята сильно приглушенный носовой голос, будто исходящий из-под толстого ватного матраса. – "Но как же тогда…" – начал Цвика, но его прервал нетерпеливый и явно раздражённый глухой возглас: "Так ты играешь, или сразу сдаёшься?" Цвика пожал плечами и отважно сказал: "Ваш ход, адон Задумчивый!" – и с удивлением увидел, что расчерченное вкривь и вкось поле выгнуллось в нескольких местах, и на нём появилось сразу несколько пустиков цвета разбавленного водой молока. Это были безглазые мордочки с бессмысленно полуоткрытыми ртами, что придавало им на удивление дебильный вид. Размеры поля ещё позволяли окинуть его взглядом целиком. С ницафоном в руках не нужно было много времени, чтобы понять: дебильно-ликие пустики раскиданы по полю, почти не оставляя возможности протянуть через всё поле линию пёстриков, будь то горизонталь, вертикаль, или диагональ. И следующий, столь же щедрый, ход-бросок хитроумного игрока мог исключить эту возможность напрочь.
Мальчик взглянул на экран, увидел там предупреждающую надпись, и всё же попытался возмутиться: "Мы так не договаривались! Каждый ход – одна фигура!" – "Интересно, – услышали ребята сварливый, но столь же обволакивающе-глухой, тусклый, почти без интонации, голос: – кто устанавливает правила: ты или Страус?" – "Но правила же, а не их отсутствие! Значит, и я могу выкинуть много пёстриков!" – воскликнул Цвика. – "А вот это против правил! И нечего выкручиваться!" – "Но как же тогда!..
Условия-то неравны!" – "Если сдаёшься, так и скажи, и не морочь мне голову! Мою – драгоценную – голову!!! – просипел сразу со всех сторон хор противных голосов, как бы пылью проскрипевших у ребят на зубах (они с отвращением сплюнули). – Страусам давно уже пора окунуть их драгоценные головы в тёплый и манящий радужный песочек! А ты заставляешь их играть!" Цвика пробормотал, скорее себе, чем странному собеседнику: "Кто кого ещё заставляет!?" Мальчик с мольбой поглядел на близнецов и в этот момент почувствовал в левой руке что-то маленькое, мягонькое и колючее. Раздался противно-скрежещущий голос:
"Сюда ставить!" – и на кривом поле вспыхнула и тут же погасла крохотная точка.
Цвика решительно нажал на ницафоне клавишу и сделал первый ход: маленькое, мягонькое нечто подпрыгнуло в его левой руке и стремительно вылетело на поле.
Сетка поля состроило гримасу, и в самой кривой и маленькой его клеточке появился пёстрик – смешная мордочка с круглыми ярко-фиолетовыми глазками, пухлыми ярко-оранжевыми щёчками и выпуклым лобиком. Глазки у мордочки весело подмигивали и излучали сияние, большегубый рот улыбался от уха до уха. Этот Пёстрик был единственным ярким пятном на фоне безжизненной тусклой радуги, которой был окрашен пейзаж Радужных Дюн. Близнецы запели, Рувик подыгрывал, весело и энергично ударяя по струнам гитары.
На поле, подобно волдырям, вздулись, вписавшись в различные клетки, несколько призрачно-белёсых пустиков. Цвика возмутился: "Не-ет, так не пойдёт! Вы, адон Хитродумчивый, играете в кости – или в "Пёстрики-пустики"? Значит, и я тоже так буду играть!" Ближний Страус ласково зажмурился, подмигнул и кивнул головой – как бы пренебрежительно-согласно махнул рукой и… засунул голову в ближайший песчаный холмик. Цвика изумлённо раскрыл рот, но ницафон уже послал ему нервно-вибрирующий сигнал. Цвика бросил стремительный взгляд на экранчик, который призывал к неусыпному вниманию.
И вовремя! Над полем неожиданно зависло Виртуальное Многогранное НЕЧТО и в ритме дешёвенького канкана (о котором мальчишки, естественно, не имели ни малейшего понятия) заплясало под непонятно откуда несущиеся звуки песни: "Изваяно нечто!
Нечто!! Нечто!!!" Простенькая мелодия популярной некогда у далетариев песенки Виви Гуффи звучала всё громче и агрессивнее.
Но и Шмулик не зевал. Он приложил к губам угав, и в звуки дешёвенького канкана искусно вплелась альтернативная музыкальная тема. Она сразу же зазвучала мощно и призывно, почти заглушив песенку "об изваянном нечто". Другое "нечто" послушно прыгнуло в руку Цвики. Мальчик, удерживая его левой рукой, правой быстро пробежал по клавишам ницафона и ловко подбросил своё "нечто" вверх, и на многоугольной грани, которая оказалась сверху, ярко и чётко высветилась набранная мальчиком цифра. Это и было число пёстриков, которые Цвика мог запустить на поле. Цвике показалось: только что в живописном беспорядке упавшие на неровные клетки поля пустики выглядят какими-то пристукнутыми и побледневшими, ёжатся и вздрагивают. Было похоже, что им очень хочется сбежать, вывинтиться, выскользнуть из тех клеток, в которых они оказались. Такринатор ницафона в цвикиной ладони ритмично подрагивал. Машинально мальчик принялся тихонько подпевать песне, которую не переставали петь близнецы.
В ответ на горсть пустиков он ожесточённо выбросил обозначенную сверкающей цифрой горсть пёстриков, да так ловко, что они тут же заняли диагональную линию, упираясь в только что непонятно откуда взявшийся похожий на белую дыру пустик, ухмыльнувшийся нагло-дебильной улыбочкой. Раздался странно неуверенный глухой и тусклый голос, словно бы равнодушно констатирующий происходящее на поле: "Кажется, партнёр нарушил правила игры…" – "Да ну?" – иронически заметил мальчишка, наблюдая, как пустик, в который упёрлась стройная линия пёстриков, задрожал мелкой, раздражающей дрожью, становясь всё бледнее и на глазах превращаясь в извивающийся вибрион. Сплошные линии его абриса прямо на глазах превращались в пунктирные.
Неожиданно весь объём пространства начали наполнять усиливающиеся с каждым звуком нервно перекатывающиеся, грохочущие звуки. Одновременно на поле, откуда ни возьмись, словно из источника грохочущих звуков, посыпалась целая пригоршня новых пустиков, отличавшихся ещё большей дебильностью, но выглядели они ярче и чётче, чем прежние. Они явно пытались отрезать пёстрикам возможность выстроиться в одну линию. Линии и клетки игрового поля на глазах постоянно меняли свою кривизну: казалось, на таком поле выстроиться в чёткую прямую линию пёстрики попросту не смогут.
Шмулик тихо заметил, обращаясь к Рувику: "Ну, и жулик этот Страус! Наверно, думает, что ему карты… в руки…" – " А ты что думал! За ним же стоит вся фанфаразматура! Даже не знаю, что делать…" Шмулик, прищурившись, иронически глянул на брата, впрочем, и он растерялся.
Экспресс "Хипазон" стремительно и плавно огибал Радужные дюны. Округу оглашали резко взвывающие пассажи силонофона, к ним время от времени присоединялись грохочущие синкопы ботлофона Куку Бакбукини. Ад-Малек, со свирепым торжеством поглядывая на сидящих у его ног близнецов Блох, изобразил сначала классический, а затем и сложный взбрыньк.
Эти новые пассажи Аль-Тарейфы будили у братишек не самые весёлые воспоминания.
Они с братом помогли тайной спец-группе "дабуров" (как их совсем недавно стали называть), посланной Пительманом, похитить отца, но при этом так и не смогли добиться, чтобы мать согласилась придти к Тимми. Тот выразил им своё неудовольствие в такой форме, что они этого не скоро забудут. Уж лучше бы он накричал на них. Его мягкий, ласковый голос, которым он давал оценку их способностям и интеллектуальному уровню и прогнозировал их отнюдь не блестящее будущее, перемежая это привычными "лапуль" и "сладкий мой", до сих пор стоит у Галя в ушах. И это причиняло ему, очень самолюбивому по натуре, нешуточные душевные муки. Гай, тот и вовсе пал духом. Одновременно он как бы вскользь намекнул, что им бы очень стоило сменить фамилию: "Чем плохо – Галь Хадаш?
Подумай, детка, если тебе дорого моё расположение…" Близнецы знали, что Тим Пительман сидит в соседнем вагоне и манипулирует фелиофоном как мобильным пультом, превратив его в дубль Центропульта. Фелиофон, искусно отфильтровывая все прочие звуки и шумы, напрямую воспринимал и обрабатывал силонокулл-пассажи, которые наяривали виртуозы. Виртуальный носик на кончике антенны бешено вращался то в одну, то в другую сторону. Это вращение, вызывавшее у непривычного человека лёгкое, до тошноты, головокружение, выглядело хаотичным, но был в этой мнимой хаотичности неуловимо зловещий принцип. Нащупав цель, носик антенны радостно вздрогнул и остановился, указывая в сторону игрового поля пёстриков-пустиков; как раз в это время Цвика задумался над следующим ходом, а близнецы собирались выдать какую-нибудь композицию из своего репертуара.
Пассажиры экспресса смутно ощутили, как на Радужные Дюны выплеснулась волна обжигающего воздуха, что, впрочем, не причинило им каких-либо неприятных ощущений. Ад-Малек поймал торжествующий посыл Тима; его пальцы словно бы исполнили на кнопочках фелиофона весёлый танец.
Злорадно ухмыляясь, Ад-Малек наяривал каскады взбрыньков с удвоенной энергией, и его сложным взбрынькам вторили брям-взбрыньки ботлофона, и пол вокруг Куку вскоре был усеян осколками бутылок. Ад-Малек повёл бровью, и Смадар с Дальей, опустив глаза, бочком, бочком двинулись прибирать вагон, подбирать с пола материальные плоды усердия великого ботлофониста, а тот, бросая на них косой взгляд, продолжал орудовать своей изящной дубинкой, азартно лупя по живописно расположенным в пространстве маленьким бутылочкам. Он знал, что большие бутылки ему ещё понадобятся, а запасы пока что пополнить неоткуда.
Нестерпимый, влажный, тропический жар затопил Радужные Дюны. Неожиданно вагоны резко встряхнуло, и экспресс остановился, приземлившись в колючий кустарник…
"Что случилось? В "Цедефошрии" диверсия?" – впал в панику ярости Аль-Тарейфа.
Куку пристально посмотрел на братьев Блох: "Эй вы, командиры звена дубонов! Вам известна причина нашей внезапной остановки? Да – или нет??!" – сверля глазами, грозно вопросил он, нависнув над Галем. Тот задрожал: "Н-н-нет… Откуда…" – "А может, антистримеры здесь окопались? Может, они научились бороться с фелио?" – "Н-н-не знаю… Навряд ли… у пейсатых…" – залепетал Галь. Гай тупо молчал, отрешённо потирая уши, которые ещё больше напоминали тёмно-лиловые лопухи. Девицы ниже пригнулись к полу, почти касаясь носами серых ступней великого виртуоза, который яростно шаркал ногами по полу, наяривая сложный взбрыньк. Да, он исполнил самый крутой сложный взбрыньк! Даже у молодёжи, отлично натренированной на силонокулл, мурашки по спине побежали, а у девушек к горлу подкатила тошнота. Но в тот момент, когда Далья испугалась, что сейчас её вырвет прямо на голые ноги хозяина, победное перекатывание в пространстве крутейшего сложного взбрынька – к ярости и недоуменной досаде виртуоза, – внезапно и очень резко оборвалось.
Дорожка затейливо петляла меж дюн, покрытых колючим кустарником, который становился всё ниже, превращаясь в стелющееся, вьющееся, колючее растение унылого пыльно-зелёного цвета. Приходилось остерегаться, чтобы острые колючки, словно бы на глазах удлиняющиеся, не впились в тело: никто не знал, не ядовиты ли они. Становилось всё жарче и жарче. "И это в конце декабря такая раскалённая сковородка?!.. Куда нас занесло?.." – подумали все трое одновременно.
Цвика вдруг воскликнул: "Смотрите: Радужные Дюны! Радуга у них, правда, какая-то бледненькая, будто с недосыпу… – воскликнул Шмулик. – А где обещанный Задумчивый Страус?" Рувик недоверчиво спросил: "А ты уверен, что это Радужные Дюны? Уж очень тут серо и уныло…" – "Ну, не скажи! Смотри, как пыль сверкает – как будто радугой переливается!" Шмулик оглянулся по сторонам и тихо, с тревогой в голосе, сказал: "Чёрт знает, что!.." – "Ага… Виток "Цедефошрии", – кивнул Рувик. – Очень смахивает на пустыню, или на что похуже…" – "Назвать-то можно как угодно!.. – мрачно откликнулся Шмулик. – В "Цедефошрии", куда ни кинь, всюду радуга… Пыльно-серая – всё равно радуга…" – "Мне тут не нравится, – заявил Рувик. – Думаю, и вам тоже. Не зря я говорил…" Ребята огляделись по сторонам и уныло кивнули.
Тропка неотвратимо сужалась, пока окончательно не растворилась в бездорожье, усеянном еле заметными буграми, ухабами и комьями, оказавшимися небезопасными.
Как и полагалось бездорожью, вело оно неведомо куда. Сначала ребята шли осторожно рядышком, затем гуськом, а под конец – боком и на цыпочках. И вот уже под сыпучим и мелким песком, превратившимся в мельчайшую пыль, исчезли свирепые, угрожающе стелющиеся растения, усеянные колючками.
Идти становилось всё труднее, ноги увязали в пыли, которая от каждого движения поднималась лёгким облачком и хрустела на зубах. То и дело приходилось сплёвывать. Жара между тем усиливалась. Мальчиков начала мучить жажда, и время от времени, но всё реже, они позволяли себе по маленькому глотку. Кроме того, все трое, особенно маленький Цвика, устали, им очень хотелось присесть и отдохнуть, но нигде не было видно ни удобного клочка нормальной почвы, ни намёка на тень. Садиться же в одну из куч мелкой, всепроникающей пыли они опасались, словно чувствуя, что эта пыль может засосать их в свои зыбучие недра. Каким-то шестым чувством ребята ощущали, что спасти их могло только энергичное движение.
Но мелкая, вязкая пыль под ногами и знойная сушь в воздухе высасывали из них все силы, всю энергию.
***
Цвика медленно брёл, озираясь по сторонам, и вслух рассуждал: "Струя воняла, зато звенела. Хоть какая-то влага… А тут – великая сушь… и тишь…" Последние слова звучали тускло и глухо, а под конец и вовсе заглохли, словно мальчик потерял голос.
Близнецы тревожно переглянулись. Их окружали, между ними зависали, обволакивая со всех сторон в странном колыхании, сонмы молчунов – не стремительно налетающие с непредсказуемой стороны вихри, а нечто зловеще застывшее в раскалённом воздухе.
Вокруг них медленно вылепились тусклые гримасы многочисленных прозрачно-бледных спиралек, они чуть-чуть подрагивали и ехидно ухмылялись, совершая еле заметные хаотичные колебания во всевозможных направлениях. Словно бы каждым движением они всасывают порцию знойного воздуха, от этого дышалось всё труднее. Недвижность Радужных дюн парадоксально усиливалась едва заметным вздрагиванием блёклых воздушных струек, болезненными гримасами многочисленных тусклых спиралек.
Сколько времени они в этом душном кошмаре, оцепеневшие от беспомощности ребята не знали. Даже неунывающий Шмулик сник, забыв о том, что у него хранится за пазухой. Он только еле слышно бормотал что-то как бы сам себе. И вдруг, мучительно преодолевая бессилие и апатию, отчаянно возопил: "Братишка!
Немедленно… петь! Что угодно! Цвика! Я на угаве, а ты – на флейте! Сейчас же!" Его отчаянный вопль прозвучал пугающе беспомощным хрипом, и это всколыхнуло остальных. Они почти не слышали его слов, но ощутили его тревогу и отчаяние, и поняли, что надо делать.
Рувик еле гнущимися, распухшими, как сардельки, пальцами вытянул из кармана ницафон, вытянул на всю длину такринатор. Шмулик благодарно улыбнулся и приложил угав к потрескавшимся губам.
***
Издав первые звуки, Шмулик в панике обнаружил, что едва их слышит. Необходимо, понял он, смочить горло. Мальчики жадно приникли к флягам и сделали пару глотков.
Им стало легче, огромные глаза-виноградины близнецов снова заблестели… Шмулик распухшими, плохо сгибающимися пальцами снова поднёс к губам угав и осторожно издал ткуа, поначалу почти неслышное. Мальчик облизал губы и снова дунул в "басовый" шофар угава, потом перешёл к следующему и так, пока не проиграл ткуа на всех шофарах, составляющих угав. На самой высокой ноте его угав зазвучал чуть погромче, потом ещё громче, и, наконец – зазвучал чисто и звонко! Он снова облизал губы и выдал целый каскад шварим. Ободрённый прорезавшимся чистым звуком, мальчик улыбнулся, рассыпал над блёкло-радужными холмами ещё одну звонкую трель шварим, и уже совершенно уверенно вывел на угаве мелодию одной из песен, которую близнецы чаще всего пели и дома, и сейчас на пути по виткам "Цедефошрии". Цвика весело заиграл на флейте. Рувик распухшими от жары пальцами осторожно коснулся струн гитары и, улыбнувшись запёкшимися губами, сначала чуть с хрипотцой, потом чистым баритоном, похожим на голос отца, затянул: "Упорхнув, словно птица из сети…". Цвика воодушевлённо подхватил. Рувик закончил песню незаметно и ловко вплетёнными в песню словами: "Не кажется ль вам, что стало чуть легче дышать?..
И вроде не так уж и жарко…" – улыбнулся, подмигнул и продолжал воодушевлённо петь всё более крепнущим голосом. Измученные жуткой атакой душного зноя, они уже не надеялись издать хоть какие-то звуки, – о мелодии и говорить нечего!
Шмулик улыбнулся и откликнулся: "Мальчики, давайте всё время, пока мы пересекаем эи, так сказать, Радужные Дюны, петь и играть? Можно по очереди… И вот что, Рувик, не убирай ницафон: может, он от наших песен зарядится!" – "Во всяком случае, такринатор прореагировал на угав, как я и рассчитывал. Но всё равно ты прав: нужна хотя бы маленькая подзарядка… Шмулон, свой ницафон подзаряди от угава…" Измученные, мальчишки держались только на энтузиазме, но они решили, пока есть силы, петь и играть.
***
Шмулик первый обнаружил, что они вышли на вьющуюся по твёрдой почве тропку, и ноги не вязли в тускло мерцающей пыли. По обе стороны тропки перекатывались, переливаясь всеми цветами пыльной радуги всё те же Радужные Дюны. Между холмами вихлял "кошмарненький пескоструй", как назвал это Рувик. И нигде вокруг ни капли влаги, даже стелющиеся колючки остались где-то позади…
***
Цвика первым заметил странное "нечто о трёх ногах", неподвижно возвышающееся вдали между высокими холмиками, и туда вела извилистая тропка. Неподвижное издали, вблизи это "нечто" оказалось живым и дышащим. Мальчики с любопытством смотрели на удивительное создание. Чуть подрагивали две ослепительно-серебристые пышные кучки сверху и по бокам, похожие на пышные кудельки. Такой же ослепительно-серебристый, ритмично подрагивающий куделёк, но гораздо более пышный и втрое-вчетверо большего размера, вершил это удивительное создание, возвышающееся в жутковато-таинственном месте.
Когда ребята приблизились к удивительному созданию, оно начало медленно извлекать мелко вибрирующую "ногу" из тускло переливающейся песчано-пыльной горки. Движения были исполнены ленивой медлительности и глубокой задумчивости.
То, что ребята приняли за третью ногу, под самый конец медленного, плавного процесса оказалось гибкой, длинной и толстой шеей, которую венчала несоразмерно маленькая головка с игривым хохолком.
Ребята застыли, раскрыв рты и глаза, глядя на медленно вылезающую из тускло посвёркивающего песка темно-сероватую с блёклыми переливами шею, затем голову, увенчанную хохолком, на появление томно прикрытых глаз, далее – мощного, переливающегося едва уловимой радугой сероватого клюва. Когда создание выпрямилось во весь свой гигантский рост, стало ясно, что пышные серебристые кудельки – это не что иное, как крылышки и хвост удивительного создания. Они ярко сверкали на чуть проглядывающем сквозь серо-желтоватые тучи пугающе-безликом, безразличном диске белёсого солнца.
Это и был Задумчивый Страус, о котором информировала стрелка указателя. Он был занят тем, что погружал маленькую головку в мягкий сыпучий песок и удерживал её там какое-то время. Извлекал голову из песка он только для того, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха, горячего и вязкого, скудного живительной влагой – и тут же снова запихнуть, как правило, в соседнюю кучку песка. Лучше что-то, чем ничего, как видно, рассудил задумчивый чудак, пока дают…
Если что и могло отвлечь Страуса от высокоинтеллектуального занятия, так это неожиданное появление в Радужных Дюнах незваных гостей. Задумчивый Страус грациозно и медленно выпрямился, в том же темпе и ритме с благородной ленцой, распахивая большие, тёмные, ласковые глаза. Затем он с милой, неуклюже-детской грацией повёл крохотными пушистыми крылышками и встрепенулся, стряхивая с себя песчинки, словно бы он только что выбрался из воды и отряхивается от жемчужных капель. Во все стороны блёклыми блёстками разлетелись тучи мельчайшего песка и пыли.
Ребятам показалось, что снова на них со всех сторон одновременно налетел блёкло сверкающий вихрь, что от этого причудливого создания повеяло не то, чтобы угрозой, но… безразличным, с оттенком любопытства, приятием этой угрозы.
Крепко ухватившись за руки, они ошеломлённо отступили в сторону: чего-чего, но такого? – они от громадной, по виду совершенно безобидной птицы не ожидали, – и принялись отряхиваться. Страус, как показалось ребятам, со скучающим любопытством глянул на них, переводя взор своих круглых глаз от одного к другому потешными скачками.
***
Цвике захотелось подойти поближе и погладить пушистую птичку по маленьким мягоньким крылышкам. На лицах близнецов проступил неподдельный интерес, и они, вслед за Цвикой, протянули руки к пушистой птичке. Вот только… добраться до пушистых, мягоньких крылышек мальчикам почему-то никак не удавалось. Страус был недосягаем, хотя, казалось, – вот он, стоит рядом, на расстоянии протянутой руки.
Каково же было неприятное удивление, когда оказалось, что рука пронизывает пустоту…
Ребята так увлеклись попытками погладить Задумчивого Страуса, что не сразу заметили разбросанных в живописном беспорядке по всему, насколько хватало глаз, пространству, таких же Страусов, клонов первого, синхронно совершающих одинаковые замедленные движениях.
Пока они изумлённо оглядывались по сторонам, ближайший к ним Страус снова окунул голову глубоко в горячую кучу мелкого песка, каким-то непостижимым образом ухитряясь при этом косить то на одного, то на другого выглядывающим из песчаной кучи огромным тёмным глазом.
"Пёстрики-пустики" с Задумчивым Страусом В этот момент одновременно со всех сторон, переполняя жутковато мерцающее блёкло-радужное пространство, зазвучал глуховатый, и в то же время довольно громкий голос, который опешившим ребятам напомнил фанфарисцирующие интонации Главного Фанфаролога. Им показалось, что исходитт этот голос от ближайшего к ним Страуса – больше неоткуда.
Шмулик удивлённо и в сомнении качал головой: "Не может быть! Неужели у него такой голос?.. У этого или у другого, их тут видимо-невидимо в Радужных Дюнах…" Голос фанфарисцировал: "Остановитесь и внимайте! Всякий, даже незванно пришедший сюда, считается дорогим гостем Радужных Дюн и Задумчивого Страуса! По нашей доброй традиции Задумчивый Страус приглашает своих гостей сыграть с ним в любимую игру – "пёстрики-пустики". Вы не можете обойти добрую традицию Радужных Дюн. Но знайте: Задумчивый Страус – непревзойдённый мастер "пёстриков-пустиков".
Выиграть у него – всё равно, что выиграть пари у (неразборчивое бубнение): такого ещё никому не удавалось. У нашей игры есть маленькое, но необходимое условие: проиграв Задумчивому Страусу, вы закрываете себе выход из Радужных Дюн и пополняете наш дружный коллектив Задумчивых Страусов – всерьёз и надолго!" Похоже, Задумчивый Страус – не что иное, как фантом (или ещё хуже – один из блоков угишотрии.) А глаза (и глаза прочих клонов) – видеокамеры. Ребята знали, что они в розыске – "за антистримерскую деятельность на Турнире и за прямое участие в убийстве рош-ирия Эрании Ашлая Рошкатанкера". Цвика искоса глянул на Шмулика и впервые искренне порадовался, что Нахуми нет с ними.
Пока эти тревожные мысли проносились в головах ребят, после коротенькой паузы голос профанфарисцировал: "Готовы? Будете играть по очереди, или выберете Игрока?
Правила игры позволяют!" Шмулик выступил вперёд, сложил ладони рупором и прокричал: "Разрешите нам, уважаемый адони Страус, выбрать игрока!" – "Выбирайте!
Вас всего трое… хе-хе!.." – ласково, но с угрожающими тусклыми интонациями зачем-то уточнил голос. – "О-кей!" Ребята присели на корточки в кружок на пригорке. Цвика чуть слышно прошелестел:
"Интересно, что это за игра?" – "Я думаю – та самая, которую…" – начал Рувик.
– "Тс-с…" – опасливо прошипел Шмулик. – "Помнишь? Ноам сказал – это вроде "крестиков-нуликов"!" – тихо воскликнул Рувик. – "А-а-а! Тогда порядок! Я помню…" – ухмыльнулся мальчик, выразительно глядя на Шмулика, тот понимающе кивнул, незаметно вытаскивая угав. Цвика как бы говорил: "Позвольте мне сыграть! Я не подведу!" Ребята знали, что Цвика – отличный игрок в "крестики-нулики". Рувик прошептал чуть слышно: "Этот чудик сканирует…" Но об этом уже некогда было думать: пора было вступать в игру с её непонятными правилами, которые им навязали силой.
Шмулик улыбнулся и задумчиво прошептал: "Осталось выбрать песню…" Рувик откликнулся: "А разве мы не выбрали?" – "Точно! Если что, у нас в запасе целый репертуар! В конце концов, есть универсальная… – и Шмулик тихо напел: – "Даже долиною смертных теней проходя…" Шмулик сунул Цвике свой ницафон: "Это – твой игровой пульт! – и тихой скороговоркой пояснил: – Тут всё понятно, Цвика. Давай, я только вытащу такринатор. На игру он уже настроен! Поглядывай на экран – там всё увидишь, – и следуй указаниям. И мы рядом!.." – "Я справлюсь, – сказал Цвика, заметно волнуясь. – Только смотрите на поле, мало ли что…"
***
Цвика вышел вперёд и увидел постепенно проявляющиеся в пространстве неравномерные клетки игровой сетки, которые тут же воспроизводились на маленьком экранчике. Явственно видно было, что невидимая нетвёрдая рука небрежно набрасывает линии, располагая их в пространстве вкривь и вкось. Увидев Цвику, Страус крохотным, пушистым крылышком изобразил неуклюже-изящный жест, указывая место партнёра. Раздался обволакивающе тусклый, гнусаво фанфарисцирующий голос:
"У нас традиция – ты, шкет, играешь пёстриками, а Страус пустиками. Правила игры:
Пёстрики должны первыми заполнить целиком одну линию поля, неважно какую – горизонталь, вертикаль, или диагональ. Задача пустиков – этого не допустить…" – "Простите, а какова длина линии?" – спросил Цвика. – "Определится в процессе игры!.." – услышали ребята сильно приглушенный носовой голос, будто исходящий из-под толстого ватного матраса. – "Но как же тогда…" – начал Цвика, но его прервал нетерпеливый и явно раздражённый глухой возглас: "Так ты играешь, или сразу сдаёшься?" Цвика пожал плечами и отважно сказал: "Ваш ход, адон Задумчивый!" – и с удивлением увидел, что расчерченное вкривь и вкось поле выгнуллось в нескольких местах, и на нём появилось сразу несколько пустиков цвета разбавленного водой молока. Это были безглазые мордочки с бессмысленно полуоткрытыми ртами, что придавало им на удивление дебильный вид. Размеры поля ещё позволяли окинуть его взглядом целиком. С ницафоном в руках не нужно было много времени, чтобы понять: дебильно-ликие пустики раскиданы по полю, почти не оставляя возможности протянуть через всё поле линию пёстриков, будь то горизонталь, вертикаль, или диагональ. И следующий, столь же щедрый, ход-бросок хитроумного игрока мог исключить эту возможность напрочь.
Мальчик взглянул на экран, увидел там предупреждающую надпись, и всё же попытался возмутиться: "Мы так не договаривались! Каждый ход – одна фигура!" – "Интересно, – услышали ребята сварливый, но столь же обволакивающе-глухой, тусклый, почти без интонации, голос: – кто устанавливает правила: ты или Страус?" – "Но правила же, а не их отсутствие! Значит, и я могу выкинуть много пёстриков!" – воскликнул Цвика. – "А вот это против правил! И нечего выкручиваться!" – "Но как же тогда!..
Условия-то неравны!" – "Если сдаёшься, так и скажи, и не морочь мне голову! Мою – драгоценную – голову!!! – просипел сразу со всех сторон хор противных голосов, как бы пылью проскрипевших у ребят на зубах (они с отвращением сплюнули). – Страусам давно уже пора окунуть их драгоценные головы в тёплый и манящий радужный песочек! А ты заставляешь их играть!" Цвика пробормотал, скорее себе, чем странному собеседнику: "Кто кого ещё заставляет!?" Мальчик с мольбой поглядел на близнецов и в этот момент почувствовал в левой руке что-то маленькое, мягонькое и колючее. Раздался противно-скрежещущий голос:
"Сюда ставить!" – и на кривом поле вспыхнула и тут же погасла крохотная точка.
Цвика решительно нажал на ницафоне клавишу и сделал первый ход: маленькое, мягонькое нечто подпрыгнуло в его левой руке и стремительно вылетело на поле.
Сетка поля состроило гримасу, и в самой кривой и маленькой его клеточке появился пёстрик – смешная мордочка с круглыми ярко-фиолетовыми глазками, пухлыми ярко-оранжевыми щёчками и выпуклым лобиком. Глазки у мордочки весело подмигивали и излучали сияние, большегубый рот улыбался от уха до уха. Этот Пёстрик был единственным ярким пятном на фоне безжизненной тусклой радуги, которой был окрашен пейзаж Радужных Дюн. Близнецы запели, Рувик подыгрывал, весело и энергично ударяя по струнам гитары.
На поле, подобно волдырям, вздулись, вписавшись в различные клетки, несколько призрачно-белёсых пустиков. Цвика возмутился: "Не-ет, так не пойдёт! Вы, адон Хитродумчивый, играете в кости – или в "Пёстрики-пустики"? Значит, и я тоже так буду играть!" Ближний Страус ласково зажмурился, подмигнул и кивнул головой – как бы пренебрежительно-согласно махнул рукой и… засунул голову в ближайший песчаный холмик. Цвика изумлённо раскрыл рот, но ницафон уже послал ему нервно-вибрирующий сигнал. Цвика бросил стремительный взгляд на экранчик, который призывал к неусыпному вниманию.
И вовремя! Над полем неожиданно зависло Виртуальное Многогранное НЕЧТО и в ритме дешёвенького канкана (о котором мальчишки, естественно, не имели ни малейшего понятия) заплясало под непонятно откуда несущиеся звуки песни: "Изваяно нечто!
Нечто!! Нечто!!!" Простенькая мелодия популярной некогда у далетариев песенки Виви Гуффи звучала всё громче и агрессивнее.
Но и Шмулик не зевал. Он приложил к губам угав, и в звуки дешёвенького канкана искусно вплелась альтернативная музыкальная тема. Она сразу же зазвучала мощно и призывно, почти заглушив песенку "об изваянном нечто". Другое "нечто" послушно прыгнуло в руку Цвики. Мальчик, удерживая его левой рукой, правой быстро пробежал по клавишам ницафона и ловко подбросил своё "нечто" вверх, и на многоугольной грани, которая оказалась сверху, ярко и чётко высветилась набранная мальчиком цифра. Это и было число пёстриков, которые Цвика мог запустить на поле. Цвике показалось: только что в живописном беспорядке упавшие на неровные клетки поля пустики выглядят какими-то пристукнутыми и побледневшими, ёжатся и вздрагивают. Было похоже, что им очень хочется сбежать, вывинтиться, выскользнуть из тех клеток, в которых они оказались. Такринатор ницафона в цвикиной ладони ритмично подрагивал. Машинально мальчик принялся тихонько подпевать песне, которую не переставали петь близнецы.
В ответ на горсть пустиков он ожесточённо выбросил обозначенную сверкающей цифрой горсть пёстриков, да так ловко, что они тут же заняли диагональную линию, упираясь в только что непонятно откуда взявшийся похожий на белую дыру пустик, ухмыльнувшийся нагло-дебильной улыбочкой. Раздался странно неуверенный глухой и тусклый голос, словно бы равнодушно констатирующий происходящее на поле: "Кажется, партнёр нарушил правила игры…" – "Да ну?" – иронически заметил мальчишка, наблюдая, как пустик, в который упёрлась стройная линия пёстриков, задрожал мелкой, раздражающей дрожью, становясь всё бледнее и на глазах превращаясь в извивающийся вибрион. Сплошные линии его абриса прямо на глазах превращались в пунктирные.
***
Неожиданно весь объём пространства начали наполнять усиливающиеся с каждым звуком нервно перекатывающиеся, грохочущие звуки. Одновременно на поле, откуда ни возьмись, словно из источника грохочущих звуков, посыпалась целая пригоршня новых пустиков, отличавшихся ещё большей дебильностью, но выглядели они ярче и чётче, чем прежние. Они явно пытались отрезать пёстрикам возможность выстроиться в одну линию. Линии и клетки игрового поля на глазах постоянно меняли свою кривизну: казалось, на таком поле выстроиться в чёткую прямую линию пёстрики попросту не смогут.
Шмулик тихо заметил, обращаясь к Рувику: "Ну, и жулик этот Страус! Наверно, думает, что ему карты… в руки…" – " А ты что думал! За ним же стоит вся фанфаразматура! Даже не знаю, что делать…" Шмулик, прищурившись, иронически глянул на брата, впрочем, и он растерялся.
***
Экспресс "Хипазон" стремительно и плавно огибал Радужные дюны. Округу оглашали резко взвывающие пассажи силонофона, к ним время от времени присоединялись грохочущие синкопы ботлофона Куку Бакбукини. Ад-Малек, со свирепым торжеством поглядывая на сидящих у его ног близнецов Блох, изобразил сначала классический, а затем и сложный взбрыньк.
Эти новые пассажи Аль-Тарейфы будили у братишек не самые весёлые воспоминания.
Они с братом помогли тайной спец-группе "дабуров" (как их совсем недавно стали называть), посланной Пительманом, похитить отца, но при этом так и не смогли добиться, чтобы мать согласилась придти к Тимми. Тот выразил им своё неудовольствие в такой форме, что они этого не скоро забудут. Уж лучше бы он накричал на них. Его мягкий, ласковый голос, которым он давал оценку их способностям и интеллектуальному уровню и прогнозировал их отнюдь не блестящее будущее, перемежая это привычными "лапуль" и "сладкий мой", до сих пор стоит у Галя в ушах. И это причиняло ему, очень самолюбивому по натуре, нешуточные душевные муки. Гай, тот и вовсе пал духом. Одновременно он как бы вскользь намекнул, что им бы очень стоило сменить фамилию: "Чем плохо – Галь Хадаш?
Подумай, детка, если тебе дорого моё расположение…" Близнецы знали, что Тим Пительман сидит в соседнем вагоне и манипулирует фелиофоном как мобильным пультом, превратив его в дубль Центропульта. Фелиофон, искусно отфильтровывая все прочие звуки и шумы, напрямую воспринимал и обрабатывал силонокулл-пассажи, которые наяривали виртуозы. Виртуальный носик на кончике антенны бешено вращался то в одну, то в другую сторону. Это вращение, вызывавшее у непривычного человека лёгкое, до тошноты, головокружение, выглядело хаотичным, но был в этой мнимой хаотичности неуловимо зловещий принцип. Нащупав цель, носик антенны радостно вздрогнул и остановился, указывая в сторону игрового поля пёстриков-пустиков; как раз в это время Цвика задумался над следующим ходом, а близнецы собирались выдать какую-нибудь композицию из своего репертуара.
Пассажиры экспресса смутно ощутили, как на Радужные Дюны выплеснулась волна обжигающего воздуха, что, впрочем, не причинило им каких-либо неприятных ощущений. Ад-Малек поймал торжествующий посыл Тима; его пальцы словно бы исполнили на кнопочках фелиофона весёлый танец.
Злорадно ухмыляясь, Ад-Малек наяривал каскады взбрыньков с удвоенной энергией, и его сложным взбрынькам вторили брям-взбрыньки ботлофона, и пол вокруг Куку вскоре был усеян осколками бутылок. Ад-Малек повёл бровью, и Смадар с Дальей, опустив глаза, бочком, бочком двинулись прибирать вагон, подбирать с пола материальные плоды усердия великого ботлофониста, а тот, бросая на них косой взгляд, продолжал орудовать своей изящной дубинкой, азартно лупя по живописно расположенным в пространстве маленьким бутылочкам. Он знал, что большие бутылки ему ещё понадобятся, а запасы пока что пополнить неоткуда.
Нестерпимый, влажный, тропический жар затопил Радужные Дюны. Неожиданно вагоны резко встряхнуло, и экспресс остановился, приземлившись в колючий кустарник…
"Что случилось? В "Цедефошрии" диверсия?" – впал в панику ярости Аль-Тарейфа.
Куку пристально посмотрел на братьев Блох: "Эй вы, командиры звена дубонов! Вам известна причина нашей внезапной остановки? Да – или нет??!" – сверля глазами, грозно вопросил он, нависнув над Галем. Тот задрожал: "Н-н-нет… Откуда…" – "А может, антистримеры здесь окопались? Может, они научились бороться с фелио?" – "Н-н-не знаю… Навряд ли… у пейсатых…" – залепетал Галь. Гай тупо молчал, отрешённо потирая уши, которые ещё больше напоминали тёмно-лиловые лопухи. Девицы ниже пригнулись к полу, почти касаясь носами серых ступней великого виртуоза, который яростно шаркал ногами по полу, наяривая сложный взбрыньк. Да, он исполнил самый крутой сложный взбрыньк! Даже у молодёжи, отлично натренированной на силонокулл, мурашки по спине побежали, а у девушек к горлу подкатила тошнота. Но в тот момент, когда Далья испугалась, что сейчас её вырвет прямо на голые ноги хозяина, победное перекатывание в пространстве крутейшего сложного взбрынька – к ярости и недоуменной досаде виртуоза, – внезапно и очень резко оборвалось.