Страница:
Дотошные ученые, например, К. Будде и Д.Д. Фрезер (Фрэзер) попытались докопаться до Первозакония, но потом бросили эту затею, посчитав, что древние люди были сплошные дураки, а сами они очень умные. Э. Ренан все–таки докопался до истины, но оставил ее при себе, нагородив нам с вами такой чуши, что от злости и стыда за него плакать хочется. Было это так.
Почитав как следует Пятикнижие и Библию, Будде понял, что Первозаконием было как раз то, что обозначено у меня в левой колонке таблицы, а Второзаконием то, что – в правой колонке. Обнародовав все это, он остановился. Фрезер, приняв эстафетную палочку от Будде и других, начал умничать. Проверив выводы Будде еще раз, он удостоверился в его правоте, но посчитал, что «этого не может быть потому, что не может быть никогда». Дескать, первобытным жителям Земли надо быть сперва глупыми, а потом постепенно умнеть. Дуракам же нужен только бог Яхве и ничего другого, а поэтому, дескать, и Первозаконие должно быть посвящено именно Яхве (правая колонка таблицы), хотя он и сам видит, что по Библиям, включая еврейскую, это именно Второзаконие. Затем люди, немного поумнев, сходили к богу Яхве за Второзаконием, которое и включило в себя, дескать, моральные заповеди – верх мудрости.
Когда я все это читал, меня так и подмывало назвать самого Фрезера не очень умным, но потом я понял, что он был в плену «общепризнанных представлений», и я остыл. В остывшем виде я рассуждал так. Об этом можно прочитать в других моих работах, здесь же я зациклю свои рассуждения в направлении юриспруденции.
У первобытного человека было, не в пример нам, больше проблем. И каждая из них – цена жизни. Поэтому никому не могло прийти в голову посвятить все свои мысли целиком и полностью любому богу, даже такому распрекрасному как Яхве. И если бы, паче чаяния, такой человек нашелся, никто бы его не стал слушать, не говоря уже о «следовании» такому учению. Кроме необходимости поесть и спасти жизнь от невзгод были, естественно, и те проблемы общежития (социума), которые сосредоточены в виде моральных догм «Второзакония», которое я беру в кавычки, так как это Первозаконие. Они даже есть среди приматов, поэтому как им не быть среди людей? И совершенно естественно, что они нашли свое отражение наряду с богом Яхве в Первозаконии, которые мы вопреки элементарной логике и прямому указанию Библии считаем Второзаконием.
Естественно также, что в этих нравственных догмах нет даже намека на закон в смысле юриспруденции. Это просто опыт, который мы наблюдаем даже у более простых животных, нежели приматы. Выше я уже охарактеризовал его как наказание родителями непослушного ребенка, перешедшее в наказание вожаком стаи и вождем племени непослушных взрослых особей. Это же видно даже в зоопарке. И это же видно в качестве «моральной заповеди» в следующем цыганском анекдоте, когда цыган–отец мечтает в кругу семьи: «украду–ка я лошадь», а малолетний цыган–сын тоже мечтательно: «Ух, уж я накатаюсь досыта». А отец огрел его тяжелой родительской рукой под «моральную» заповедь: «Не гоняй лошадь, не гоняй лошадь, постреленок, загонишь до смерти».
То есть, исток публичного права тут есть, а частного права нет и в помине, ибо придумано оно как раз против таких отцов и напрочь противоречит заповеди «почитай отца твоего и мать твою», так как частное право уравнивает даже детей с родителями. Хотя бы в смысле родительской порки, не говоря уже о контракте.
Зачем Моисей принес от Яхве Второзаконие без намека на моральные заповеди, я подробно описываю в других своих работах. Здесь кратко скажу, что – для идентификации представителей торгового племени, разрозненно живущих средь других племен по причине торговли, и потому, что прокормиться таким образом можно только в случае разрозненности торговых семей друг от друга. И им абсолютно необходима идентификация, незамутненная ничем, даже моралью. Только так она будет действовать: разрозненные представители торгового племени идентифицируется друг с другом в литургии единому для них богу Яхве. Даже если они впервые друг друга увидели в глаза.
Теперь обратимся к морали как таковой. Сколько не повторяй: халва, халва, от этого во рту слаще не станет – истина в последней инстанции, раз уж речь у меня идет о юриспруденции. Гораздо лучше действует наказание, вернее, его неотвратимость. Таким образом, мы подошли к выводу, что публичное право – это естественное продолжение родительской опеки, и выдумывать тут особенно нечего. Надо только как следует расписать «уложение о наказаниях», чтоб «дети» не обижались, что одного наказывают более чем другого.
Но откуда, черт возьми, взялось частное право, при котором все равны между собой, даже вождь, в том числе и «вождь всех времен и народов»? Я думаю, тут не надо сразу окунаться в римское право, а потом перепрыгивать из него прямо в эпоху реформации и просвещения, как это делают русские историки юриспруденции. Кое–что было и до «римского» права. Смотрите сами.
Российские знатоки истории юриспруденции
Частного права как такового в России вообще сроду не было. Его заменяет у нас гражданское право, которое не совсем частное право. Ибо сильно сдобрено государственным принуждением в ущерб равноправию сторон. Единственная книжка, которая о нем повествует, это – С.С. Алексеев. Частное право: «Статут», М., 1999.
Вот как об этом говорит автор: «О делении права на публичное и частное говорили еще философы античности. По словам Аристотеля, публичное право защищает то, что вредит обществу, а частное право – то, что вредит отдельным лицам. К публичному праву относятся административное, уголовное, финансовое право, процессуальное право, земельное право, ряд других подразделений. К частному – гражданское право, а также – хотя и не всецело – некоторые другие подразделения». То есть автор не может разделить как следует частное и гражданское право. Далее автор продолжает: «Для публичного права характерны отношения «власть – подчинение», для частного права – отношения юридического равенства субъектов. Публичное право построено на принципе субординации, частное право – на принципе координации воли и интересов участников отношений».
Автор пока не идет далее мной высказанного тезиса, что публичное право – отношение родителя и дитя, то есть естественного отношения в животном мире, публичное же право он только пока охарактеризовал, но не сказал, откуда же оно родом, если не считать «древнего грека» Аристотеля. Каковой тоже неизвестно, откуда это частное право взял?
Далее автор, отдавая должное путинским «реформам», утверждает, что публичное право – это «властная вертикаль», а частное право – «горизонтальные» отношения. Как будто это не было ясно из предыдущего. Затем, устав растолковывать то, чего сам не знает, резюмирует: « С первых стадий цивилизацииправо так и развивается в составе двух относительно самостоятельных сфер, по двум руслам – публичного и частного права» (выделение – мое).
Затем, так и не сказав откуда частное право взялось, пишет: «начальные «кирпичики» юридической техники и наиболее развитой, отработанный технико–юридический инструментарий во многом сформировались в основной обители частного права. В основном – на базе римского частного права». То есть, автор пока не знает, как частное право образовалось, но отмечает, что весь инструмент права вообще родился в частном праве. И далее делает фокус: «…частное право, в сущности, сразу, по историческим меркам « в краткий миг», всего лишь за несколько веков древнеримской истории, буквально ворвалось в своем довольно развитом классическом, чуть ли не в готовом видев античную культуру – культуру человечества весьма высокого уровня». Это, конечно, фокус: «в краткий миг в готовом виде», но фокусы в истории не приветствуются.
И снова, да ладом: «…римское частное право дало миру поразительное по отработанности, совершенству, изяществу собрание юридических конструкций, моделей, формул, отточенной лексики», словно это – черт из табакерки, и как будто автор не писал это же самое несколькими страницами назад.
Затем автор, перепрыгнув через «века и тысячелетие», обращается к «средневековому праву университетов» и при этом делает открытие: «…речь здесь идет не об отмеченном ранее поразительном феномене, когда древнее римское право, «перекочевав» через века, в сущности тысячелетие, стало регулятором развивающихся товарно–денежных отношений». То есть, получается, что древние римляне выдумали, например, патефон, но этому патефону пришлось подождать 1000 лет, чтобы стать полезным, пока появятся виниловые граммофонные пластинки.
Затем из «римского» частного права у автора «во второй половине XX и на пороге XXI века вырабатываются и входят в жизнь гражданские законы нового поколения, выражающие глубокое единство частного права и современного естественного права, неотъемлемых прав человека». Как будто само «древнеримское» частное право изначально не полагает равноправие людей «по горизонтали». Иначе бы это «древнеримское» частное право вообще не возникло.
Из этой галиматьи у автора возникла «гипотеза», согласно которой «в науке не обращено должного внимания на то очевидное обстоятельство, что формирование вселенского шедевра культуры – римского частного права в его наиболее развитых формах (III–II вв. до н.э. – I–III вв. н.э.) и появление великих Христовых откровений–заповедей, положивших начало христианской культуры и морали, — события исторически одномоментные». При этом «одномоментность» у автора получилась размером в 600 лет. Но не это главное. Далее он пишет серию очень красивых и звучных фраз, в «сухом остатке» от которых – мир бы погиб, если бы «древнеримское» частное право не соединилось с христианским декалогом Второзакония, которое автор понимает традиционно, как мешанину из литургии и морали.
Не удержусь все–таки, приведу одну фразу автора, шибко уж она «красивая»: «Если такого рода гипотеза найдет подтверждение, то выраженный в ней подход откроет весьма конструктивную, многообещающую перспективу постижения самых основ духовных ценностей, их – если можно так сказать – единого корня, уходящего в самую суть разума, свободы, морали. Этот подход может стать предпосылкой для понимания и других существенных сторон и перспектив развития человеческой культуры, взаимосвязи ее различных, казалось бы, отдаленных друг от друга областей, в том числе права и религии».
Во–первых, я и о своей теории, в корне отличающейся от гипотезы автора, хотел бы тоже так сказать, но стыдно так уж сильно себя расхваливать, хотя и оснований у меня – больше. Во–вторых, именно христианство чуть не угробило не римское, а византийское, греческое, а точнее – еврейское частное право тем, что специально перепутало декалоги Перво- и Второзакония. (Но об этом у меня – в других работах). В третьих, на кой черт перепутанному «Второзаконию», которое – Первозаконие с моральной частью заповедей, нужно частное право? Ему бы и этих заповедей хватило. Ведь те, кто признает вселенскую значимость этих лозунгов типа «не укради», должны согласиться, что частное право при этом служит пятой лапой у собаки. В четвертых, зачем частному праву, в свою очередь, нужно христианство с его Первозаконием? Ведь за триста лет до Христа оно одно прекрасно справлялось со своими задачами.
Лучше бы задаться вопросом: что это так плохо стало с таким развитым в древние времена частным правом, как только наступило христианство? До тех самых пор, как с христианством фактически покончила сперва реформация, а потом, окончательно – просвещение. Сегодня же только меньшинство бегает по церквам, большинство – по юристам.
Я привык, что юристы выражаются очень корявым на первый взгляд языком, с множеством вводных слов и предложений и читать их – одна мука, зато – фразу, если она наконец осилена, двояко – трояко не поймешь, а только то, что в ней в действительности сказано. И как только юрист начинает выражаться «поэтически», юристу этому – конец. Автор доказывает: «Именно в гражданском праве частноправовые начала обретают « живую юридическую плоть.Потому–то выражения «частное право» и «гражданское право» по большей части понимаютсякак синонимы, тождественные и взаимозаменяемые понятия». И здесь же противоречит себе: «Гражданское право со своей стороны – это, так сказать, не «чистое»частное право. В советском обществеоно вообще имело в основном опубличенный(выделение – мое) характер. Да и при последовательном выражении частноправовых началв гражданском праве всегда наличествуют известные публично–правовые элементы, а порой и целые институты(например, институты опеки, регистрации и т.п.). Он специально «забыл», я думаю, институты всяческих «разрешений» и «регистраций», «лицензирований» и «надзоров», отданных на откуп чиновникам, и поэтому почти непреодолимых для «любителей» частного права.
Из этой «поэзии» ничего не поймешь определенно, можно только ассоциировать, умозрительно представлять и даже «сопереживать» как поэту. С похмелья – так, а в трезвом виде – эдак. Ибо, что такое «живая юридическая плоть»? Почему «понимаются», а не детерминируются? Как однозначно понимать «не чистое» частное право? Оно что, в мазуте? Притом «в советском обществе», а не в общемировом. И почему частное право именно в этом «обществе» имеет «опубличенный» характер? И зачем «римскому частному праву, поразительному по отработанности, совершенству, изяществу юридических конструкций, моделей, формул, отточенной лексики», понадобились эти идиотские «публично–правовые элементы, целые институты» несусветной галиматьи? Нет бы сказать, просто и четко: гражданское право – это желание властей вместо частного права включить материнско–отцовскую опеку над народной «горизонтальной» деятельностью с тем, чтобы со временем вообще отменить частное право, оставив вместо него «родительскую опеку государства».
Книжка эта, естественно, продолжается дальше, но больше в ней нечего читать по возникновению как права вообще, так и частного права. Поэтому перейду к западному пониманию этих вопросов.
Западные знатоки истории юриспруденции
Лучше «Британники» этот вопрос никто не знает. «Британника» в этом отношении не проявляет столько самонадеянности, сколько только что цитированный автор российского понятия частного права, который все знает непоколебимо. Она начинает издалека, от самой собственности, и правильно делает. Ибо понятие частного права неразрывно связано с «горизонтальным» отношением людей. А эти отношения, в свою очередь, все, кроме любви, – вещные, собственнические. Притом ревность в любви – это ведь тоже собственническое начало, во многом – договорное.
Пересказываю. Сегодня в английском понимании это «объект юридических прав», «имущество» или «богатство», с сильным оттенком индивидуальности. Английское слово получилось или непосредственно, или через французский язык от propriete от латинского proprietas, что означает «специфический характер (природа) или качество вещи» и в письменном виде – от почтового отправления – augustan – собственность. В свою очередь, слово proprietas получено из прилагательного proprius, означающего «специфический» или «собственный», в противоположность слову communis, «общий (обычный)». Само рroprius имеет неуверенную этимологию, но вероятно связано с индоевропейским корнем, который на латыни prae и prope, по–гречески - prin и на санскрите – pra. Это – ядро значений, которые могут быть переведены как «перед», «прежде» (добавлю по–русски – прадедушка), «близко к», «от имени». Таким образом, это «то, что прежде, чем прибудет», или «что отделяет индивидуума и вещь друг от друга». Это – отношение лиц друг к другу, или разделение, отделение «меня» и «тебя» («вас») по расстоянию и времени.
Далее «Британника» сразу переходит в 17 век. Поэтому прокомментирую то, что только что переписал из нее. Конечно, «Британника» не знает того, что знаю я об образовании и действиях торгового племени. Вернее, знать–то знает, ибо именно из нее я о торговом племени узнал, но не придает этому значения. И даже сильно сомневается, что древние евреи и торговое племя – это одно и то же. Это у нее, видите ли, не доказано. И поэтому у нее никак не получается сделать правильный вывод из очень заинтересовавших меня сведений предыдущего абзаца.
Беру быка прямо за рога (подробности у меня в других работах). Весь этот куст значений, на первый взгляд не соответствующих друг другу, означает ни что иное, как товар в нынешнем понимании этого слова. И в то же время – наследство. Латынь и греческий оставим пока в стороне, так как это все тот же древнееврейский язык, и остановимся на санскрите – предке индоевропейской семьи языков. И выпишем подряд значения корня «пра»: товар всегда имеет значение «перед» и «прежде» продажи. То есть, он всегда имеет историю. Товар на то он и – товар, чтобы быть «близким к», назначенным к продаже, притом «от имени» одного индивида «к имени» другого индивида. Товар всегда – понятие ожидаемое, не столько его прибытия физического, сколько прибытия как ожидания, то есть, он «то, что прежде, чем прибудет». Особенно в отношении товара хорошо звучит его описательное определение: «то, что отделяет вещь и индивида друг от друга», то есть еще не проданную, но предназначенную к продаже вещь. Особенно хорошо, законченно определяет товар последнее определение «Британники»: «отношение лиц друг к другу, или разделение, отделение «меня» и «тебя» («вас») по расстоянию и времени». Ибо «отношение лиц друг к другу» как покупатель и продавец – есть разделительное отношение, притом предельно ясно сказано, что «от меня» «к тебе», «к вам».
Но товар, являясь собственностью, не может избежать наследования, иначе это – грабеж или растаскивание по домам как бы «ничейного» имущества. Отсюда – прадедушка. Только этот прадедушка не личность как таковая, а его наследство – имущество.
Я думаю, что ученым, которые составляли «Британнику», только идиотское «общепризнанное мнение», что торговлю выдумали сами собой все известные племена на свете, мешало сопоставить товар и «санскритское» определение собственности. Ибо товар – собственность преходящая, как «по расстоянию», так и «по времени». Однако время моих пояснений еще не подошло, продолжу пересказывать «Британнику».
Когда свойство этого слова появилось на английском языке, оно регулярно используется в значении латинского языка proprietas, или в других словах, легко получаемых из него. Перед 17–м столетиемредко можно встретить это слово в его современном смысле объекта юридического права. И даже тогда, когда это именно так понимается, контекст почти всегда подразумевает вещь или группу вещей, принадлежащих индивидууму, но пока не узаконенных на бумаге. И только много позднее это слово стало нормальным юридическим понятием индивидуальной собственности.
Здесь я недаром выделил «перед 17 столетием», это 16 век. Козимо Медичи – основатель католичества (это я доказываю в своих работах) и банковского дела в Европе умер в 1464 году, «наполнив папскую казну до отказа». Из этого вытекает, что, во–первых, официальная хронология врет, во–вторых, что во времена Медичи Старшего еще не было никакого банковского дела, так как не было еще устоявшегося понятия собственности. Просто было очень много денег в одной куче. Но не было еще закона, закон был только в гуще самих торговцев, наружу не прорвался. Тогда нечего болтать о Римской империи, дескать жившей по историческим книжкам чуть ли не при современной юриспруденции. Но об этом у меня в других работах. Это рассмотрено – с одной стороны.
С другой стороны, если Козимо Медичи был всеевропейский банкир в действительности, то почему вплоть до начала реформации и просвещения «редко можно встретить это слово в его современном смысле объекта юридического права»? Тогда как, оно известно со времен «древних» греков. Не следует ли из этого, что вопреки российскому юристу С.С. Алексееву «древнеримское» частное право было запрещено христианством в образе католичества? Как и галилеево «а, все–таки она вертится». Недаром целых сто лет после Козимо Медичи «Маллеус» («метод» борьбы с ведьмами, точнее – борьба с матриархатом) печатался в четыре раза чаще самой Библии. (См. мои другие работы).
Приведу–ка я еще одну мысль из «Британники», приближающую меня к предмету этой статьи. Кратко она выглядит так. На Западе все шло к тому, чтобы придать собственности юридический вид, «незападная» собственность (азиатская) все еще продолжала пониматься в самом раннем архаическом смысле. То есть, она перестала пониматься в главном своем свойстве как передаваемая, движущаяся, а стала пониматься в статическом свойстве. Понятнее будет: царская да боярская и больше – ничья. Поэтому не поленюсь, спрошу С.С. Алексеева: не поэтому ли у Вас в гражданском праве больше публично права, чем частного?
Далее «Британника» начинает делить право, так сказать, на восточное и западное. Вот как это у нее получается. На Западе стала прослеживаться тройственность собственности: владение, пользование и распоряжение. И продолжает: «триумвират принципов собственности – банальность на Европейском континенте, где долго считалось, что эта тенденция была свойственна Римскому праву. В непромышленных обществах (Восток – мое) комплекс правоотношений материального производства глубоко связан с семьей. В них экономика и семья глубоко связаны. Промышленные же общества (Запад – мое) контрастны в том, что в них отделено производство от потребления, то есть, экономика – от семьи. В результате, в правовых системах непромышленного мира, собственность, используемая в производстве, и собственность, используемая в семье, разделяются функционально и имеют тенденцию обращаться к различным телам закона».
Во–первых, тем самым «Британника» утверждает, что на Западе в отличие от Востока как производственная, так и семейная собственность «обращается» к одному и тому же «телу закона», то есть частному праву. А вот на Востоке производственная собственность «обращается» к публичному праву, а семейная собственность – к праву частному. И именно поэтому, запутавшись в этих двух «правах» окончательно, на Востоке и было выдумано «гражданское» право – мешанина из двух разных систем права, которую нам не может вразумительно объяснить С.С. Алексеев.
Во–вторых, если триумвират собственности «долго считался» произведением римского права, то значит, что сегодня так не считается. Поэтому и С.С. Алексееву это бы надо было знать тоже. Я к этому триумвирату еще вернусь.
В третьих, почему такая разница в системах права произошла на Востоке и Западе, «Британника» не знает, неудачно оправдываясь: «Современная антропология испытывает трудность, делая вывод относительно истории. Историямногих незападных обществ достоверно известна за очень непродолжительноевремя». Хотя, замечу я, древнее Вавилона и Египта этой самой истории ничего не известно. Даже Древний Рим «моложе» их.
Потерпев фиаско с восточной юриспруденцией, «Британника» бросает взгляд на Запад. И вновь удивляется: «Агломерирующая тенденция римскойюридической мысли никак не проявляетсяв политической и философской жизни того времени, кроме общих идей». А как ей «проявляться», если я доказал в других своих работах, что никакой Римской империи вообще не было. И вся ее «история» скомпилирована со значительной «переделкой» в «Платоновской» академии Козимо Медичи из «рукописей, купленных» им у Магомета II в Константинополе. И сделали это Фиччино и Браччолини на деньги Медичи.
Упомянув наличие только «общих идей» в Римской империи, «Британника» идет дальше: «Однако нетникаких основанийполагать, что основание римского права явилось следствием социальных причин». Я и думаю: а какие тут могут быть «осноавания», если вся римская история – сплошной роман на основе «фактических» событий? Примерно как «Молодая гвардия» Фадеева, которую историки не устают критиковать до сих пор, меняя местами «молодогвардейцев» и их «предателей». Но главный момент не в этом, а в том, что «следствием социальных причин» юриспруденция и не могла быть, ибо «социальные причины» безжалостно подавляют власть имущие, а не делают им юриспруденцию, чтоб они могли процветать. Особенно в те, жестокие времена.
Отбросив как исток возникновения юриспруденции «социальные причины», «Британника» констатирует: «Но происхождение классов именно в это время кажется очевидным. Владение собственностью в это время – вероятно. Но множество проявлений владения собственностью с легкостью не может быть приписано какому–либо классу». Другими словами, и «классовый» толчок к созданию юриспруденции не оправдался. Я не виню «Британнику» в том, что она не заметила национальный «класс» торговцев, ибо она рассуждает с позиций сегодняшнего дня, когда торговцы – многонациональны.
Знакомить нас с «происхождением» римского права «Британника» завершает следующими словами: «Вместе с тем, абсолютно не развито понятие защиты собственности от государства». Как же так? Ведь основа современного частного права как раз и заключается в том, что государство и индивид – равноправные субъекты этого права. Я–то знаю, почему так произошло, но подробно объяснять пока не буду, скажу только, что у торговцев–праевреев никогда не было государства, и даже понятия такого не было. И торговцы, не в пример нам, были очень практическими людьми. Так что борьбу с тенями не выдумывали.