Страница:
— Йо, Элвис, ты ли это?! - воскликнул я, хлопая главаря по монументальной спине в районе произрастания из неё коротковатой, но мускулистой шеи. Элвис у нас — здоровяк, разрядник по гиревому спорту, гордость школьного физрука. — Сколько лет, юноша!
Удар хоть не опрокинул его на землю, как мне того желалось, но заставил сделать шаг вперёд и замахать в поисках баланса руками. Я воспользовался моментом и завершил начатое, проведя идеальную по исполнению подсечку, самую малость подмогнув себе плечом. Элвис некрасиво упал, с позором уткнувшись носом в туфли отпрыгнувшего Яши. Сделав проворный шаг, я как раз успел к тому моменту, когда он, оскорблённо взрыкивая, поднялся на колени. Это позволило мне, даже не приседая, ухватить Элвиса пальцами правой руки за кадык, а левой — за ухоженный кок, давший ему лестное прозвище. В остальном, признаюсь, сходство гиревика с легендой рок-н-ролла ничтожно. К тому же его весьма портят многочисленные прыщи, свидетельствующие о не завершенном в семнадцать лет половом созревании.
Мы согласовано выпрямились. Элвис при этом довольно неестественным образом, но крайне старательно выгнулся назад — даже на носки приподнялся. Под молодецки распахнутой курткой и расстёгнутой до пупа рубахой обрисовалась могучая безволосая грудь. Со свойственной мне скромностью я остался в тени фигуры гиревика.
— Не дёргаться! — повелительно скомандовал я клевретам Элвиса, оставившим Алёшу и всерьёз заинтересовавшимся новоявленным защитником ихтиологов. — Иначе наш дорогой друг мигом оплешивеет. Притом болезненно. Учтите, юноши, я не шучу. Элвис, сознайся, тебя такая перспектива устраивает?
Безусловно, такая перспектива его ничуть не устраивала. Он показал это скупыми жестами и двукратным глотательным движением, совершённым через силу. Клевреты остановились, но боевого настроя не теряли: дышали яростно, метали очами молнии.
Голубенькие бойфренды тем временем успели воссоединиться, но спасать свои нежные шкурки бегством пока не решались.
Элвис с обидой в голосе сипло выдавил сквозь недрогнувшие тиски моих пальцев:
— Артамоныч, ну чё за байда? Ты чё, из-за этих пидаров меня замесил? Чё за нафиг-то?! Артамоныч, ты брось это, ёлы-палы!…
— Для начала, — сказал я ласково, — проясняю ситуацию. Я тебя пока не месил, хотя желание такое у меня проскальзывало. Надеюсь, до того всё же не дойдёт. Ты мне, в общем, симпатичен. Хоть и не вернул по сию пору кистевой пружинный эспандер, который брал "всего на недельку" ещё прошлый год. Как в целом симпатичны мне и твои нукеры. Однако не в настоящий момент. Ибо в настоящий момент я на вас, голубчиков, сердит. Надеюсь, ясно, чем это может обернуться? То-то! А сейчас максимально сосредоточьтесь и слушайте вопрос. Эти молодые люди вам говорили, что находятся под моей защитой?
— Да Артамоныч! Гребёт меня что ли, чё они там свистели?!! - взорвался возмущенным сбивчивым хрипом пленённый гиревик. — Пидарня же помойная! Нехер им у нас делать! Пи… — у него не без моей помощи перехватило дыхание, и он смолк.
Минуту подержав его без воздуха, я ослабил хватку. Он энергично запыхтел, с жадностью глотая кислород. Соскучился.
— Послушай, юноша! И вы, славные мои акселераты, послушайте тоже, — обратился я к сотоварищам Элвиса. — Поймите, совершенно не важно, кого эти люди предпочитают в постели, кому молятся, как зарабатывают на жизнь или что едят на завтрак. В нашем случае это дело десятое, а то и одиннадцатое. Вы забыли вот о чём: наш поселок крепок традициями, унаследованными от многих поколений пращуров.
Почти всегда во хмелю я становлюсь многословен, философичен и витиеват. Как на сей раз. Я продолжал заливаться, не забывая, впрочем, отслеживать ситуацию:
— Одним из таких фундаментальных законов, своеобразной этической максимой является неизменное уважение к старшим. Уважение к мнению старших, будь оно передано даже через третьи уста. Вы сегодня вызывающе проигнорировали мои слова — а ведь я возрастом гожусь вам в дядья или б о льшие братья! — и тем самым выступили против частицы того доброго, на чём зиждется мораль любимой всеми нами Петуховки. Но дурно в вашем поведении не только и главным образом не это. Посмотрите, ведь эти самоотверженные люди, которых вы несправедливо обидели, находятся здесь не для растления малолетних, не для чинения других каких пакостей, но по зову сердца. Они учёные. Учёные! Они не спят ночей, копаясь в рыбьих кишках, чтобы такие засранцы, как вы, могли хлебать свежую окунёвую ушицу без страха откинуть копыта. Они не думают о том, насколько это может быть опасно для них — нет, только о благе людском. И тут появляетется этакая чёрно-антиголубая сотня. Блюстители нравственности. Защитники то есть её, попираемой. Увы, не только без царя, но даже без самого завалящего старшины в голове. Результат, как и следовало ожидать, печален… По уму-то разобравшись, вас стоило бы за подобный шовинистический демарш отдать в руки Бердышева. Чтоб выдрал нагайкой при большом скоплении народа… — Я сделал драматическую паузу, рассчитывая, что приближающийся чрезвычайно кстати стук копыт казацкого патруля отдастся в головах у всех присутствующих. "Блюстители нравственности" его услышали и опасливо затаили дыхание. — Но я не стану этого делать. (У хулиганов с почти слышимым стуком с душ повалились многопудовые камни.) Я надеюсь на ваше благоразумие. Идите с миром и более не грешите!
В момент, когда я снял усталые пальцы с горла Элвиса, подле нас остановились патрульные. Старательно глядя поверх моей головы, Ростик Бердышев сурово спросил:
— Что здесь происходит?
Я промолчал, с независимым видом поглядывая по сторонам. Эх, самое время было бы сейчас эдак показательно щёлкнуть зажигалкой, засмолить папироску… Я на мгновение даже пожалел, что не курю.
— Ничего не происходит. Всё нормально, — сказал благоразумный Элвис, поправляя прическу. — Артамоныч нам лекцию читал. Что такое хорошо и что такое плохо. Здорово интересная лекция. Надо бы ему, это… в клубе с ней выступить.
— Действительно, ничего не случилось, — подтвердил кто-то из ихтиологов. — Действительно, всё нормально, мы беседовали об этике.
Зато один нукер, тот, что позлее мордой, отнюдь не согласился с такой оскорбительно мирной развязкой конфликта:
— А вот и не нормально, — выпалил он, озадачив даже Ростика, собиравшегося уже отваливать. — Приезжие-то того… — он дважды и трижды прищелкнул пальцами, подбадривая собственную неповоротливую мысль.
— Чего? — не понял казак.
— Кошек мучают! — нашёлся обвинитель. — Точно говорю, это они, бл-лядюги!
— Факты? — воскликнули мы с Ростиком почти одновременно. Разве что я был самую малость быстрее: к той поре, как наездник лишь раскрыл рот, я успел уже не только произнести это короткое слово, но и сгрести неугомонного юнца за грудки.
— А кому ещё-то?… - сдавленно пискнул он, цепляясь за мою руку в сумасшедшем стремлении вырваться на волю. Поняв, что это ему не удастся, нукер забрызгал слюной, переходя на визг: — Да отпусти ты, Капрал! Махом! Чё, не понял?!
Счастливо избегнув пропитанных бессильной ненавистью слюнных брызг, я пожал плечом и вздохнул. Грубо сказано, не эстетично оформлено, однако чего же не понять?
— Понял, — сказал я миролюбиво. — Отпускаю.
Я был чертовски неловок. Отпущенный, грубиян тут же упал… Вскочил, отряхиваясь, и скрылся под защиту лошадиного крупа, откуда продолжал вопить:
— И Капралов с ними заодно. Это он их привёз, я сам видел.
— Да ну тебя, придурок, — сказал вдруг ему Ростик. — Отойди-ка от коня, а то ушибёт ненароком. Поехали, мужики.
— Идёмте-идёмте, — сказал Яша. — Уж чашкой-то кофе с капелькой бренди мы просто обязаны вас угостить. Входите. — Он распахнул передо мной низенькую, узкую дверцу в левой части гигантских тесовых ворот Трефиловского дома. Затем просунул руку в какую-то дыру, пошарил там и щёлкнул выключателем.
Под крышей вспыхнула яркая жёлтая лампа, увенчанная широким эмалированным конусом допотопного отражателя.
Во дворе, мощённом плитами полопавшегося известняка, стоял под дощатым навесом светлый автофургон на базе зиловского «Бычка». Большинство его поверхностей разрисовывали агитационные надписи на нескольких языках, призывающие сохранить живую природу для наших детей. Присутствовали на фургоне и картинки, оживляющие текст — панда, тигр, какая-то невзрачная птичка.
— Ого, — сказал я, перешагивая высокую подворотенку. — Вон, какая у них машина, оказывается. Чего же вы автостопом добирались, странные люди?
— Понимаете, она поломалась, а нам хотелось успеть, пока здесь комиссия ЮНЕСКО работала. Мы оставили водителя разбираться, сами прихватили наиболее часто используемое оборудование — и на трассу… Между прочим, это передвижная биохимическая лаборатория. Лучшая не только в регионе, но, возможно, и в стране. Среди частных — безусловно, лучшая. Поскольку единственная, — улыбнулся Яша. — Стоимость одного только оборудования — почти полмиллиона долларов. Представляете!
— Не представляю, — сознался я. — Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?
— Глупости пишут, — сказал он, поморщась. — ЦРУ здесь ни при чём. Закупку приборов спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоенный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших, — смущённо добавил Яша. — Ну, вы понимаете?… Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. Наверное, он достоин памятника, — грустно добавил ихтиолог. — Но таким людям памятников обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, — решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. — Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алексею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.
Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длинная лавка вдоль улошнойстены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол застилали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальянской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, которую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.
Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Мебельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к процедуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, плясали среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины определённого сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площадку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.
"Только вот геликоптерам неоткуда взяться, — подумал я. — Даже под столь высокими потолочными сводами".
— Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, — сказал Алёша. — Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина — и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, — опередил он мой вопрос. — Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних домов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаиваются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?
"Забавно? — подумал я. — Вот уж не знаю". Я неуверенно улыбнулся и спросил:
— Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются толком.
— Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превосходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, — сменил он тему, — вы случаем, не осведомлены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любопытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чердаке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, глядите! — Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию — под стеклом, в деревянной рамке. — Заметьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Наверное, столбовой дворянин.
Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: "Матушке от Тёмы". Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто — таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой — сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, правильные крупные черты лица. Выражение — не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скрываемым высокомерием (да-да, именно так, по принципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) — боль. А глаза… "Прав Алёша, — решил я, — таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?…"
Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутылку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бисквитов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.
— Вынужден вас огорчить, — сказал я, откладывая портрет в сторонку. — Подлинное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин — последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Трефилки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника — до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась серебряная жила, кормившая — и неплохо кормившая — не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революцион э рами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно строил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, баловался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где однажды ночью, в разгар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революцион э ры поклялись жестоко отомстить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав — в архивах сохранились документы с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщиков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…
Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным — особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:
— Если исходить из цветущего вида Артемия Федотовича, эта фотография относится ко времени, предшествующему затяжному периоду его морального падения. Год эдак девятьсот третий — девятьсот пятый… — закончил я.
— Поразительно, как много вы знаете! — воскликнул Алёша, отмахиваясь от друга, делающего предостерегающие жесты и гримасы — дескать, неудобно же малознакомого человека столь сильно беспокоить расспросами. — Расскажите ещё что-нибудь. Например, зачем он кушал собак? Лечился от туберкулёза? В народе считается, что собачатина помогает.
— Мои знания — плод детского увлечения загадками старины, — сказал я. — С десятилетнего возраста годков до четырнадцати-пятнадцати, пока не увлекся всерьёз уже девочками, я даже вёл записи, где отмечал наиболее таинственные происшествия, случавшиеся в Петуховке и окрестностях за время существования посёлка. Взяться рассказывать пусть малую часть тех историй — остатка ночи не хватит, — похвалился я, наливая ещё кофе и бренди. Слушатели к спиртному не притрагивались. Как и к бисквитам. Только кофе. — Вы спрашивали о собаках? Тут вот какое дело. Как я уже говорил, Трефилов привёз с Дальнего Востока мага и кудесника, а вдобавок несколько щенков чау-чау. Скрещивая их с местными охотничьими лайками, считавшимися лучшими в европейской части Российской империи, и совершая над полученным помётом неведомые обряды, он намеревался вывести новую породу. Такую, которая умела бы отыскивать в земле полезные ископаемые или, на худой конец, клады. Помните об истощившейся серебряной жиле? Смелый эксперимент продолжался лет пять, а то и дольше. Выведенные в результате псы, может, и чуяли драгоценности, но вразумительно показать этого не могли. Трефилову пришла в голову дерзостная мысль: а вот если скушать питомцев, то не передадутся ли пожирателю их чудесные способности? Решено — сделано. От поголовного истребления линию редких животных спас доброхот псарь. Вынес тайком десяток кутят и укрыл в лесу — на заимке у родственника. Многие из сегодняшних петуховских дворняг имеют китайские корни. В чистом виде порода, к сожалению, не сохранилась. Хотя… как знать?… Позволите ещё один бисквит? Премного благодарен.
Алёша намеревался продолжить расспросы, но был уже весьма решительно осажен старшим другом. Я воспользовался моментом и в свою очередь спросил:
— Ну, а как ваши успехи, господа натуралисты? Наслышан, будто перед вами открылись неслыханные перспективы, грозящие мировым признанием и увековечением в граните бюстов? Так ли это?
— Пожалуй, ещё рано говорить о чем-либо конкретном. Ну, да вы же не претендуете на всеохватный и подробный ответ, на котором настаивал бы специалист, верно? — заговорил Алёша. — А раз так, и я позволю себе быть свободнее. На самом деле, в некоторых породах рыб, преимущественно карповых: карась, сазан, лещ и тому подобных — мы обнаружили не встречающиеся более нигде органические соединения двух видов. Природа их близка к гормональной. Одно выступает в роли сверхмощного тормоза метаболических процессов, и предварительно названо нами «деселерином» или просто "формой Д". От французского "уменьшать скорость". Другое — компенсирует, нейтрализует действие первого. Это "форма А" — «акселерин», ускоритель. В настоящее время мы наблюдаем, изучаем главным образом равновесное состояние обменной химии. Иначе говоря, «деселерин» и «акселерин» содержатся в организме рыб в пропорциональных количествах. И, соответственно, воздействуют с равной интенсивностью. Причем концентрация их сегодня — микроскопична и быстро уменьшается. Рыба ведёт себя вполне нормально. Даже абсолютно нормально. Если же любое из веществ начнёт преобладать — тут же возникнет экстремальное состояние. Вспомните недавнюю шумную историю с якобы отравлением ихтиофауны. Заторможенное состояние — во всём его блеске. Рыба «заснула», впала в анабиоз.
— А ускоренное? — спросил я.
— Ускоренного состояния мы на практике не наблюдали. Однако считаем возможным и его. И, повторюсь, чем больше времени отделяет нас от того удивительного случая, тем слабее действие веществ. Практически оно сходит на «нет». Вкратце это, пожалуй, всё. Вас, как местного жителя, волнует в первую очередь, конечно, утилитарная сторона. Безопасно ли кушать «отравленную» рыбу?
— Само собой.
— Наш ответ — да, полностью безопасно. Теплокровным животным, при попадании форм «А» и «Д» в организм через пищеварительную систему — при съедении рыбы, особенно термически обработанной — ни что не грозит. Подопытные животные чувствуют себя прекрасно, никаких следов действия веществ не обнаруживается.
— Так вы действительно мучаете кошек, хулиган был прав? — погрозил я ихтиологам пальцем, усмехаясь.
— В какой-то степени, пожалуй, — сказал Лёша. — Что поделаешь, другого способа исследований, равного по качеству, пока не существует. А вот слово «мучить» здесь не совсем уместно. Мы кормим животных рыбой, только и всего. Поверьте, они нам благодарны. Кстати, не только кошки. Мыши для нас гораздо удобнее. Работе с ними мы и отдаем предпочтение.
— Ты сказал, вещества не опасны при попадании через пищеварительную систему, — напомнил я, перейдя незаметно на "ты". — То есть другие способы могут оказаться менее безобидными? Скажем, прямые инъекции в кровь?
— Касательно других способов… — протянул Алёша. — Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно найдётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвычайно сложно. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантастически звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёргивают. Такое ощущение, будто само существование «деселерина» и «акселерина» возможно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого «ареала» не содержит никаких посторонних включений. Ни химических, ни биологических, ни радиоактивных. Вода как вода. Разве что значительно более чистая, чем мы привыкли встречать. Поэтому наша передвижная лаборатория — единственный в мире центр изучения загадочных форм «А» и «Д». А мы с Яшей единственные естествоиспытатели, приобщившиеся здешних тайн — практики и теоретики. Максимальная концентрация «деселерина» и «акселерина» отмечена в рыбе, выловленной возле возле деревни Серебряное.
— Посёлка, — машинально поправил я его. — Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, считает, что наш район определённо необычен. Экзотичен — по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей вселенной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизических, неофизических, суперфизических, метафизических — как пожелаете — возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конечными точками в Петуховке и Серебряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшебного… Да, впрочем, если желаете, поговорите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях — в том числе об Артемии Трефилове — тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора завода по вопросам охраны окружающей среды.
— Антон Басарыга? — воскликнули мои собеседники в голос. — Так мы же его отлично знаем!
Ветви старой ивы раскачивались под ветерком — плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот з а мка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.
Удар хоть не опрокинул его на землю, как мне того желалось, но заставил сделать шаг вперёд и замахать в поисках баланса руками. Я воспользовался моментом и завершил начатое, проведя идеальную по исполнению подсечку, самую малость подмогнув себе плечом. Элвис некрасиво упал, с позором уткнувшись носом в туфли отпрыгнувшего Яши. Сделав проворный шаг, я как раз успел к тому моменту, когда он, оскорблённо взрыкивая, поднялся на колени. Это позволило мне, даже не приседая, ухватить Элвиса пальцами правой руки за кадык, а левой — за ухоженный кок, давший ему лестное прозвище. В остальном, признаюсь, сходство гиревика с легендой рок-н-ролла ничтожно. К тому же его весьма портят многочисленные прыщи, свидетельствующие о не завершенном в семнадцать лет половом созревании.
Мы согласовано выпрямились. Элвис при этом довольно неестественным образом, но крайне старательно выгнулся назад — даже на носки приподнялся. Под молодецки распахнутой курткой и расстёгнутой до пупа рубахой обрисовалась могучая безволосая грудь. Со свойственной мне скромностью я остался в тени фигуры гиревика.
— Не дёргаться! — повелительно скомандовал я клевретам Элвиса, оставившим Алёшу и всерьёз заинтересовавшимся новоявленным защитником ихтиологов. — Иначе наш дорогой друг мигом оплешивеет. Притом болезненно. Учтите, юноши, я не шучу. Элвис, сознайся, тебя такая перспектива устраивает?
Безусловно, такая перспектива его ничуть не устраивала. Он показал это скупыми жестами и двукратным глотательным движением, совершённым через силу. Клевреты остановились, но боевого настроя не теряли: дышали яростно, метали очами молнии.
Голубенькие бойфренды тем временем успели воссоединиться, но спасать свои нежные шкурки бегством пока не решались.
Элвис с обидой в голосе сипло выдавил сквозь недрогнувшие тиски моих пальцев:
— Артамоныч, ну чё за байда? Ты чё, из-за этих пидаров меня замесил? Чё за нафиг-то?! Артамоныч, ты брось это, ёлы-палы!…
— Для начала, — сказал я ласково, — проясняю ситуацию. Я тебя пока не месил, хотя желание такое у меня проскальзывало. Надеюсь, до того всё же не дойдёт. Ты мне, в общем, симпатичен. Хоть и не вернул по сию пору кистевой пружинный эспандер, который брал "всего на недельку" ещё прошлый год. Как в целом симпатичны мне и твои нукеры. Однако не в настоящий момент. Ибо в настоящий момент я на вас, голубчиков, сердит. Надеюсь, ясно, чем это может обернуться? То-то! А сейчас максимально сосредоточьтесь и слушайте вопрос. Эти молодые люди вам говорили, что находятся под моей защитой?
— Да Артамоныч! Гребёт меня что ли, чё они там свистели?!! - взорвался возмущенным сбивчивым хрипом пленённый гиревик. — Пидарня же помойная! Нехер им у нас делать! Пи… — у него не без моей помощи перехватило дыхание, и он смолк.
Минуту подержав его без воздуха, я ослабил хватку. Он энергично запыхтел, с жадностью глотая кислород. Соскучился.
— Послушай, юноша! И вы, славные мои акселераты, послушайте тоже, — обратился я к сотоварищам Элвиса. — Поймите, совершенно не важно, кого эти люди предпочитают в постели, кому молятся, как зарабатывают на жизнь или что едят на завтрак. В нашем случае это дело десятое, а то и одиннадцатое. Вы забыли вот о чём: наш поселок крепок традициями, унаследованными от многих поколений пращуров.
Почти всегда во хмелю я становлюсь многословен, философичен и витиеват. Как на сей раз. Я продолжал заливаться, не забывая, впрочем, отслеживать ситуацию:
— Одним из таких фундаментальных законов, своеобразной этической максимой является неизменное уважение к старшим. Уважение к мнению старших, будь оно передано даже через третьи уста. Вы сегодня вызывающе проигнорировали мои слова — а ведь я возрастом гожусь вам в дядья или б о льшие братья! — и тем самым выступили против частицы того доброго, на чём зиждется мораль любимой всеми нами Петуховки. Но дурно в вашем поведении не только и главным образом не это. Посмотрите, ведь эти самоотверженные люди, которых вы несправедливо обидели, находятся здесь не для растления малолетних, не для чинения других каких пакостей, но по зову сердца. Они учёные. Учёные! Они не спят ночей, копаясь в рыбьих кишках, чтобы такие засранцы, как вы, могли хлебать свежую окунёвую ушицу без страха откинуть копыта. Они не думают о том, насколько это может быть опасно для них — нет, только о благе людском. И тут появляетется этакая чёрно-антиголубая сотня. Блюстители нравственности. Защитники то есть её, попираемой. Увы, не только без царя, но даже без самого завалящего старшины в голове. Результат, как и следовало ожидать, печален… По уму-то разобравшись, вас стоило бы за подобный шовинистический демарш отдать в руки Бердышева. Чтоб выдрал нагайкой при большом скоплении народа… — Я сделал драматическую паузу, рассчитывая, что приближающийся чрезвычайно кстати стук копыт казацкого патруля отдастся в головах у всех присутствующих. "Блюстители нравственности" его услышали и опасливо затаили дыхание. — Но я не стану этого делать. (У хулиганов с почти слышимым стуком с душ повалились многопудовые камни.) Я надеюсь на ваше благоразумие. Идите с миром и более не грешите!
В момент, когда я снял усталые пальцы с горла Элвиса, подле нас остановились патрульные. Старательно глядя поверх моей головы, Ростик Бердышев сурово спросил:
— Что здесь происходит?
Я промолчал, с независимым видом поглядывая по сторонам. Эх, самое время было бы сейчас эдак показательно щёлкнуть зажигалкой, засмолить папироску… Я на мгновение даже пожалел, что не курю.
— Ничего не происходит. Всё нормально, — сказал благоразумный Элвис, поправляя прическу. — Артамоныч нам лекцию читал. Что такое хорошо и что такое плохо. Здорово интересная лекция. Надо бы ему, это… в клубе с ней выступить.
— Действительно, ничего не случилось, — подтвердил кто-то из ихтиологов. — Действительно, всё нормально, мы беседовали об этике.
Зато один нукер, тот, что позлее мордой, отнюдь не согласился с такой оскорбительно мирной развязкой конфликта:
— А вот и не нормально, — выпалил он, озадачив даже Ростика, собиравшегося уже отваливать. — Приезжие-то того… — он дважды и трижды прищелкнул пальцами, подбадривая собственную неповоротливую мысль.
— Чего? — не понял казак.
— Кошек мучают! — нашёлся обвинитель. — Точно говорю, это они, бл-лядюги!
— Факты? — воскликнули мы с Ростиком почти одновременно. Разве что я был самую малость быстрее: к той поре, как наездник лишь раскрыл рот, я успел уже не только произнести это короткое слово, но и сгрести неугомонного юнца за грудки.
— А кому ещё-то?… - сдавленно пискнул он, цепляясь за мою руку в сумасшедшем стремлении вырваться на волю. Поняв, что это ему не удастся, нукер забрызгал слюной, переходя на визг: — Да отпусти ты, Капрал! Махом! Чё, не понял?!
Счастливо избегнув пропитанных бессильной ненавистью слюнных брызг, я пожал плечом и вздохнул. Грубо сказано, не эстетично оформлено, однако чего же не понять?
— Понял, — сказал я миролюбиво. — Отпускаю.
Я был чертовски неловок. Отпущенный, грубиян тут же упал… Вскочил, отряхиваясь, и скрылся под защиту лошадиного крупа, откуда продолжал вопить:
— И Капралов с ними заодно. Это он их привёз, я сам видел.
— Да ну тебя, придурок, — сказал вдруг ему Ростик. — Отойди-ка от коня, а то ушибёт ненароком. Поехали, мужики.
— Идёмте-идёмте, — сказал Яша. — Уж чашкой-то кофе с капелькой бренди мы просто обязаны вас угостить. Входите. — Он распахнул передо мной низенькую, узкую дверцу в левой части гигантских тесовых ворот Трефиловского дома. Затем просунул руку в какую-то дыру, пошарил там и щёлкнул выключателем.
Под крышей вспыхнула яркая жёлтая лампа, увенчанная широким эмалированным конусом допотопного отражателя.
Во дворе, мощённом плитами полопавшегося известняка, стоял под дощатым навесом светлый автофургон на базе зиловского «Бычка». Большинство его поверхностей разрисовывали агитационные надписи на нескольких языках, призывающие сохранить живую природу для наших детей. Присутствовали на фургоне и картинки, оживляющие текст — панда, тигр, какая-то невзрачная птичка.
— Ого, — сказал я, перешагивая высокую подворотенку. — Вон, какая у них машина, оказывается. Чего же вы автостопом добирались, странные люди?
— Понимаете, она поломалась, а нам хотелось успеть, пока здесь комиссия ЮНЕСКО работала. Мы оставили водителя разбираться, сами прихватили наиболее часто используемое оборудование — и на трассу… Между прочим, это передвижная биохимическая лаборатория. Лучшая не только в регионе, но, возможно, и в стране. Среди частных — безусловно, лучшая. Поскольку единственная, — улыбнулся Яша. — Стоимость одного только оборудования — почти полмиллиона долларов. Представляете!
— Не представляю, — сознался я. — Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?
— Глупости пишут, — сказал он, поморщась. — ЦРУ здесь ни при чём. Закупку приборов спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоенный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших, — смущённо добавил Яша. — Ну, вы понимаете?… Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. Наверное, он достоин памятника, — грустно добавил ихтиолог. — Но таким людям памятников обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, — решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. — Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алексею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.
Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длинная лавка вдоль улошнойстены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол застилали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальянской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, которую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.
Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Мебельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к процедуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, плясали среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины определённого сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площадку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.
"Только вот геликоптерам неоткуда взяться, — подумал я. — Даже под столь высокими потолочными сводами".
— Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, — сказал Алёша. — Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина — и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, — опередил он мой вопрос. — Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних домов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаиваются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?
"Забавно? — подумал я. — Вот уж не знаю". Я неуверенно улыбнулся и спросил:
— Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются толком.
— Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превосходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, — сменил он тему, — вы случаем, не осведомлены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любопытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чердаке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, глядите! — Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию — под стеклом, в деревянной рамке. — Заметьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Наверное, столбовой дворянин.
Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: "Матушке от Тёмы". Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто — таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой — сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, правильные крупные черты лица. Выражение — не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скрываемым высокомерием (да-да, именно так, по принципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) — боль. А глаза… "Прав Алёша, — решил я, — таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?…"
Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутылку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бисквитов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.
— Вынужден вас огорчить, — сказал я, откладывая портрет в сторонку. — Подлинное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин — последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Трефилки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника — до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась серебряная жила, кормившая — и неплохо кормившая — не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революцион э рами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно строил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, баловался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где однажды ночью, в разгар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революцион э ры поклялись жестоко отомстить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав — в архивах сохранились документы с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщиков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…
Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным — особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:
— Если исходить из цветущего вида Артемия Федотовича, эта фотография относится ко времени, предшествующему затяжному периоду его морального падения. Год эдак девятьсот третий — девятьсот пятый… — закончил я.
— Поразительно, как много вы знаете! — воскликнул Алёша, отмахиваясь от друга, делающего предостерегающие жесты и гримасы — дескать, неудобно же малознакомого человека столь сильно беспокоить расспросами. — Расскажите ещё что-нибудь. Например, зачем он кушал собак? Лечился от туберкулёза? В народе считается, что собачатина помогает.
— Мои знания — плод детского увлечения загадками старины, — сказал я. — С десятилетнего возраста годков до четырнадцати-пятнадцати, пока не увлекся всерьёз уже девочками, я даже вёл записи, где отмечал наиболее таинственные происшествия, случавшиеся в Петуховке и окрестностях за время существования посёлка. Взяться рассказывать пусть малую часть тех историй — остатка ночи не хватит, — похвалился я, наливая ещё кофе и бренди. Слушатели к спиртному не притрагивались. Как и к бисквитам. Только кофе. — Вы спрашивали о собаках? Тут вот какое дело. Как я уже говорил, Трефилов привёз с Дальнего Востока мага и кудесника, а вдобавок несколько щенков чау-чау. Скрещивая их с местными охотничьими лайками, считавшимися лучшими в европейской части Российской империи, и совершая над полученным помётом неведомые обряды, он намеревался вывести новую породу. Такую, которая умела бы отыскивать в земле полезные ископаемые или, на худой конец, клады. Помните об истощившейся серебряной жиле? Смелый эксперимент продолжался лет пять, а то и дольше. Выведенные в результате псы, может, и чуяли драгоценности, но вразумительно показать этого не могли. Трефилову пришла в голову дерзостная мысль: а вот если скушать питомцев, то не передадутся ли пожирателю их чудесные способности? Решено — сделано. От поголовного истребления линию редких животных спас доброхот псарь. Вынес тайком десяток кутят и укрыл в лесу — на заимке у родственника. Многие из сегодняшних петуховских дворняг имеют китайские корни. В чистом виде порода, к сожалению, не сохранилась. Хотя… как знать?… Позволите ещё один бисквит? Премного благодарен.
Алёша намеревался продолжить расспросы, но был уже весьма решительно осажен старшим другом. Я воспользовался моментом и в свою очередь спросил:
— Ну, а как ваши успехи, господа натуралисты? Наслышан, будто перед вами открылись неслыханные перспективы, грозящие мировым признанием и увековечением в граните бюстов? Так ли это?
— Пожалуй, ещё рано говорить о чем-либо конкретном. Ну, да вы же не претендуете на всеохватный и подробный ответ, на котором настаивал бы специалист, верно? — заговорил Алёша. — А раз так, и я позволю себе быть свободнее. На самом деле, в некоторых породах рыб, преимущественно карповых: карась, сазан, лещ и тому подобных — мы обнаружили не встречающиеся более нигде органические соединения двух видов. Природа их близка к гормональной. Одно выступает в роли сверхмощного тормоза метаболических процессов, и предварительно названо нами «деселерином» или просто "формой Д". От французского "уменьшать скорость". Другое — компенсирует, нейтрализует действие первого. Это "форма А" — «акселерин», ускоритель. В настоящее время мы наблюдаем, изучаем главным образом равновесное состояние обменной химии. Иначе говоря, «деселерин» и «акселерин» содержатся в организме рыб в пропорциональных количествах. И, соответственно, воздействуют с равной интенсивностью. Причем концентрация их сегодня — микроскопична и быстро уменьшается. Рыба ведёт себя вполне нормально. Даже абсолютно нормально. Если же любое из веществ начнёт преобладать — тут же возникнет экстремальное состояние. Вспомните недавнюю шумную историю с якобы отравлением ихтиофауны. Заторможенное состояние — во всём его блеске. Рыба «заснула», впала в анабиоз.
— А ускоренное? — спросил я.
— Ускоренного состояния мы на практике не наблюдали. Однако считаем возможным и его. И, повторюсь, чем больше времени отделяет нас от того удивительного случая, тем слабее действие веществ. Практически оно сходит на «нет». Вкратце это, пожалуй, всё. Вас, как местного жителя, волнует в первую очередь, конечно, утилитарная сторона. Безопасно ли кушать «отравленную» рыбу?
— Само собой.
— Наш ответ — да, полностью безопасно. Теплокровным животным, при попадании форм «А» и «Д» в организм через пищеварительную систему — при съедении рыбы, особенно термически обработанной — ни что не грозит. Подопытные животные чувствуют себя прекрасно, никаких следов действия веществ не обнаруживается.
— Так вы действительно мучаете кошек, хулиган был прав? — погрозил я ихтиологам пальцем, усмехаясь.
— В какой-то степени, пожалуй, — сказал Лёша. — Что поделаешь, другого способа исследований, равного по качеству, пока не существует. А вот слово «мучить» здесь не совсем уместно. Мы кормим животных рыбой, только и всего. Поверьте, они нам благодарны. Кстати, не только кошки. Мыши для нас гораздо удобнее. Работе с ними мы и отдаем предпочтение.
— Ты сказал, вещества не опасны при попадании через пищеварительную систему, — напомнил я, перейдя незаметно на "ты". — То есть другие способы могут оказаться менее безобидными? Скажем, прямые инъекции в кровь?
— Касательно других способов… — протянул Алёша. — Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно найдётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвычайно сложно. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантастически звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёргивают. Такое ощущение, будто само существование «деселерина» и «акселерина» возможно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого «ареала» не содержит никаких посторонних включений. Ни химических, ни биологических, ни радиоактивных. Вода как вода. Разве что значительно более чистая, чем мы привыкли встречать. Поэтому наша передвижная лаборатория — единственный в мире центр изучения загадочных форм «А» и «Д». А мы с Яшей единственные естествоиспытатели, приобщившиеся здешних тайн — практики и теоретики. Максимальная концентрация «деселерина» и «акселерина» отмечена в рыбе, выловленной возле возле деревни Серебряное.
— Посёлка, — машинально поправил я его. — Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, считает, что наш район определённо необычен. Экзотичен — по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей вселенной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизических, неофизических, суперфизических, метафизических — как пожелаете — возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конечными точками в Петуховке и Серебряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшебного… Да, впрочем, если желаете, поговорите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях — в том числе об Артемии Трефилове — тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора завода по вопросам охраны окружающей среды.
— Антон Басарыга? — воскликнули мои собеседники в голос. — Так мы же его отлично знаем!
Ветви старой ивы раскачивались под ветерком — плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот з а мка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.