Страница:
Отдалённо похожий на профиль покойного «квина» Фредди Меркьюри.
— Не может быть, — в волнении зашептал я, продолжая пятиться. — Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардистской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользовался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
"Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший — с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушкаЗайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не предпринимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
Клаус же — между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзостными обрядами — укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами — промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им — мне беседе с геем.
Гостем выступил младший из естествоведов — Алёша. Тот, что строен и спортивен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материалистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.
Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан — ещё тестя, — украшенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой — грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэродром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962—1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем — гений художника сумел передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капраловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.
Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно б о льшим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.
…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило — разведка у Трефилки была поставлена на совесть.
Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" — задумался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" — воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.
Обоз был обречён разграблению.
Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ — высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.
И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз — девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то м о лодцы — рыбу никак охранять?!" — ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел — для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь — туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.
Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.
Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза — большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то — и крепостные, и вольные — вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.
Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая — на царские, повторяю: царскиеземли! — стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них — посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…
К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!… Особенно волчью и медвежью.
В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна барезастрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вырвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились замаливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак — ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным — прямо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на порядок слабее по степени психического воздействия и на порядок — вспомните пословицу — опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разделочный нож — несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко. Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и яростной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.
Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяйственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижимость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особнячка в Петербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обратить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководствовался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом "кинули".
Серебряная жила начала стремительно, катастрофически скудеть. Старый управляющий почил с горя, а новый как-то неожиданно сбёг. Причина его торопливости выяснилось легко. Он прихватил с собой ящик, где хранились камушки, сберегаемые Трефиловыми на чёрный день. Сестра Артемия, учившаяся в Вене, понесла от красавца мадьяра, офицера и дворянина. С блестящей непринужденностью потомственного аристократа гусар ославил её перед обществом и бросил. Девица наложила на себя руки. Матушка Трефилова за тот несчастный год повыплакала все глазоньки, ослепла, после чего сделалась смешненькой. Иначе выражаясь, тронулась умом. Её сдали в скорбный дом.
Артемию Федотовичу всё было трын-трава, кроме безденежья. Так считали окружающие. Я думаю, он просто хорошо держался. В России входила в моду мистика, и его осенило: для решения финансовых проблем следует прибегнуть к помощи сверхъестественных сил. Отечественные столовращатели его решительно не устраивали: Трефилов считал их обыкновенными шарлатанами, почему отправился на Восток. Но сперва он сделал изрядный крюк к западу. Вена конца апреля 1904-го его очаровала. Голубой Дунай и сказки Венского леса. Прелестные дамы. Музыка вальса из каждого кафе. Чье сердце не забьётся, как птичка, чья душа не возликует? В глазах Артемия стояли слёзы восторга. Это не помешало ему, однако, разыскать мадьярского гусара, повинного гибели сестры, и убить на дуэли. Артемий зарубил породистого хама и сластолюбца саблей, доказав, что буйные гены Трефилки Косого ещё рано списывать со счетов. Австро-Венгрию он покинул пешком, в компании контрабандистов.
Дальнейший его путь лежал в Сербию, Грецию, Турцию, Иран и Палестину, Египет. Затем были Индия, Тибет, Китай, Корея. В Чемульпо он видел гибель Варяга, и в душе его вспыхнул высокотемпературный патриотический пламень. Он пробрался в Порт-Артур, где принял активное участие в обороне. Основным местом его пребывания стал пятый форт, что в районе Яншугоу, но бывал он и на батарее Голубиной. Он рыл волчьи ямы и строил засеки наравне с солдатами. После гибели Макарова, когда абсолютно всем стало абсолютно ясно, что при бездарном новом командовании город ожидает неминуемое падение, он начал искать пути выхода из блокады. К моменту сдачи Стессом и Фоком Порт-Артура в декабре 1904, он уже месяц как покинул Квантунский полуостров.
Под Рождество 1906 года Артемий вернулся на родную землю в сопровождении двух колоритных дикарей-шаманов и целой своры собак. Матушка его к тому времени преставилась; дела кое-как выправились, хоть и не вполне. Поселился он в Петуховке, петербургский особняк продал. Рудник посещал наездами, редко. Факты добычи металла по-прежнему не радовали.
Вот тут-то начинается самое интересное…
Строительство в Серебряном, на базе одного из неработающих заводских цехов таинственной машины. Безумные волхования. Опыты над животными и собою. Необъяснимая связь с революционерами. Убийство — или вынуждение к самоубийству — исполнительницы романсов, подведшее роковую черту под полным загадок периодом его жизни. Похоже на сумасшествие? На то, что человек бесился с жиру или наркотиков? Как судить… Попытаемся-ка лучше разобраться.
О Машине. По свидетельствам очевидцев, для её изготовления закупались огромные стеклянные а то и кварцевые линзы, параболические зеркала, электрические двигатели, включая очень маленькие, мощные электролампы с угольными контактами и лампы карбидные. У лучших петуховских слесарей-лекальщиков заказывались высокоточные детали и узлы, за качеством которых был установлен жёсткий контроль. Доступ в монтажное помещение был строжайше ограничен. Собственно, допускались сам Трефилов, шаманы, изобретатель и привезённые из-за границы классные рабочие.
Наш Филипп, вслед за отцом, считает Артемия простаком, поверившим безумному конструктору вечного двигателя. Такая точка зрения является традиционной для абсолютного большинства краеведов. Но не того мнения был Иван Иванович Капралов, дед Филиппа. И я склонен придерживаться дедовских взглядов. Не стоит забывать, что Трефилов-младший хоть с трудом, но окончил Казанский университет. То есть был наслышан о неумолимости закона сохранения энергии. Да и на что ему мог пригодиться перпетуум-мобиле? Тут, верно, другое. Но об этом ниже…
О сверхъестественном и иже с ним. Были: камлания под руководством азиатских магов, вивисекция, взрывное увлечение излишествами — наркотическими, алкогольными, сексуальными, столь же непредсказуемо сменяемое периодами полной аскезы. Было: огнепоклонничество, выразившееся в поджогах специально изготовленных фигур и строений, не имеющих определенного, сопоставимого с чем-либо известным обличья. Вступление в антигосударственный, подпольный союз, безусловно, обладающий мощной разрушительной энергетикой. Был обязательный ежемесячный вой на полную луну — под скрипку единственного в уезде настоящего румына Романеску.
Слушатель значительно и удручённо качает головой: вот уж точно признаки "сползания черепицы"! А как вам такая версия: всё вышеперечисленное является пошаговым выполнением обязательных атрибутов каких-то незнакомых нам мистерий? Согласитесь, вполне жизнеспособно.
Сюда же я отношу и строительство таинственной Машины.
Не абсурдного вечного двигателя, нет. Оптика, точная механика и электромагнетизм, «усиленные» волшебством. Погоняемые импульсами ментальных посылов, рождённых измененными состояниями психики. Ну а кровавые жертвоприношения? — это же тот ещё катализатор, известно издревле! Что должно было возникнуть на острие этих различных с первого взгляда, но связанных внутренней логикой — быть может, логикой не совсем человеческой — учений, действий и поступков? Вспомним, идеей фикс Артемия был поиск полезных ископаемых. В русло этой идеи он готов был уложить что угодно. Уложить, чтобы получить… Звучит барабанная дробь… Действующий заменитель папоротникового цвета! Машину, Показывающую Клады. Супер рентгеновский аппарат с дальнодействующим поисковым устройством. На первых порах Машина должна была вскрыть для Артемия Федотыча земные недра близ Серебряного. Чтобы отыскать, куда ушла богатейшая рудная жила. Кстати, такой ответ косвенно подтверждают свидетельства очевидцев. Во время испытательных запусков Машины (о них сигнализировала тревожная паровая сирена), даже дневных, а ночных особенно, в некоторых местах рудника порода светилась зеленоватым или же принимала вид расплавленного стекла. После "отбоя тревоги" параметры породы возвращались к норме, только шахтеры всё равно жутко боялись работать в отмеченных нечистымзабоях. Многие увольнялись вовсе, считая, что Артемий, чем бы ни занимался, перешагнул грань дозволенного высшими силами. Поэтому держаться от него следует подальше. Ведь если не Господь, который далеко, то уж девка-то Азовка, сиречь Горная Хозяйкаподобного самоуправства, подобного вызова ни за что не простит. Рудник оказался на грани закрытия. Как никогда близко к закрытию. Но Артемий Федотович уже сжёг за собою все мосты. Он шёл напролом. Он играл ва-банк. Или грудь в крестах или голова в кустах…
Наверное, гибель певички стала кульминацией опытов, после которой должен был воспоследовать величайший триумф. Или же дальнейшие мучительные поиски — в случае неудачи. А скорее — смерть. Он бы застрелился, и дело с концом.
Должно быть, что-то (всё?) из желаемого всё-таки удалось. Мозаика сложилась наконец и даже была как-то прочтена.
В роковую для поп-звезды ночь 1914-го душераздирающе выли недоеденные гибридные русско-китайские собаки. По небу гуляли огненные столпы, плакали и не успокаивались дети. В Серебрянской шахте случился грандиозный взрыв газа. Ветер ломал деревья и срывал крыши. Тараканы полчищами лезли людям в постели, стремились угнездиться на животе вкруг пупка и копошащимся обручем на шее. Один рыбак утверждал, что видел на Арийке множество всплывшей кверху брюхом рыбы, к утру, впрочем, исчезнувшей совершенно.
Современники отнесли эти катаклизмы на счёт начавшейся войны.
Я отношу на счёт первого полномасштабного действия Машины. Побочные явления, всего-то. Глядите, изломанный труп певицы ещё не остыл, собутыльники Артемия в шоке и стремительно трезвеют, он же седлает лошадь и бешеным галопом мчит в Серебряное. Какого чёрта? Товарищи по выпивке принимают этот порыв за спонтанное проявление трусости. Впоследствии органами дознания он толкуется однозначно — как бегство с места преступления. А было это гонкой счастливого отца к колыбели новорожденного первенца. Трефилов ждал чего-то подобного, а дождавшись, понял сразу — заработало!!!
Итак, Машина готова. Действует. Самое время применить её возможности по назначению. Только разделаться по-быстрому с досадным недоумением — самоубийством пьяной дуры-романсистки. Ха, легко! Уезд же под ним, — целиком. Этому сунул, того припугнул, третьему и четвёртому напомнил о вечной благодарности роду Трефиловых, в которой они клялись, помнят ведь… Но — сбой, сбой, сбой. Чиновники — все вдруг — остекленели. Чего вы хотите, десять лет без подачек: пёс, и тот хозяина позабудет, вполне может куснуть. Одна охранка вошла в положение. Не задаром, разумеется. Услуга за услугу. И Артемий, сжав зубы, переступил через честь. Ради неё, единственной любви — Машины своей.
Революционеры только крякнули, как очутились на нарах.
Обвинения с Артемия сняли.
Почему же в таком случае он сбежал на фронт, спр
— Не может быть, — в волнении зашептал я, продолжая пятиться. — Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардистской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользовался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
"Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.
Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и маленькую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на богатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коновалова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блудливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступников. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший — с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушкаЗайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не предпринимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
Клаус же — между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзостными обрядами — укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами — промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им — мне беседе с геем.
Гостем выступил младший из естествоведов — Алёша. Тот, что строен и спортивен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материалистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.
Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан — ещё тестя, — украшенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой — грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэродром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962—1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем — гений художника сумел передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капраловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.
Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно б о льшим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.
…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило — разведка у Трефилки была поставлена на совесть.
Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" — задумался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" — воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.
Обоз был обречён разграблению.
Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ — высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.
И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз — девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то м о лодцы — рыбу никак охранять?!" — ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел — для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь — туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.
Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.
Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза — большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то — и крепостные, и вольные — вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.
Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая — на царские, повторяю: царскиеземли! — стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них — посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…
К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!… Особенно волчью и медвежью.
В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна барезастрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вырвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились замаливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак — ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным — прямо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на порядок слабее по степени психического воздействия и на порядок — вспомните пословицу — опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разделочный нож — несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко. Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и яростной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.
Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяйственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижимость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особнячка в Петербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обратить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководствовался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом "кинули".
Серебряная жила начала стремительно, катастрофически скудеть. Старый управляющий почил с горя, а новый как-то неожиданно сбёг. Причина его торопливости выяснилось легко. Он прихватил с собой ящик, где хранились камушки, сберегаемые Трефиловыми на чёрный день. Сестра Артемия, учившаяся в Вене, понесла от красавца мадьяра, офицера и дворянина. С блестящей непринужденностью потомственного аристократа гусар ославил её перед обществом и бросил. Девица наложила на себя руки. Матушка Трефилова за тот несчастный год повыплакала все глазоньки, ослепла, после чего сделалась смешненькой. Иначе выражаясь, тронулась умом. Её сдали в скорбный дом.
Артемию Федотовичу всё было трын-трава, кроме безденежья. Так считали окружающие. Я думаю, он просто хорошо держался. В России входила в моду мистика, и его осенило: для решения финансовых проблем следует прибегнуть к помощи сверхъестественных сил. Отечественные столовращатели его решительно не устраивали: Трефилов считал их обыкновенными шарлатанами, почему отправился на Восток. Но сперва он сделал изрядный крюк к западу. Вена конца апреля 1904-го его очаровала. Голубой Дунай и сказки Венского леса. Прелестные дамы. Музыка вальса из каждого кафе. Чье сердце не забьётся, как птичка, чья душа не возликует? В глазах Артемия стояли слёзы восторга. Это не помешало ему, однако, разыскать мадьярского гусара, повинного гибели сестры, и убить на дуэли. Артемий зарубил породистого хама и сластолюбца саблей, доказав, что буйные гены Трефилки Косого ещё рано списывать со счетов. Австро-Венгрию он покинул пешком, в компании контрабандистов.
Дальнейший его путь лежал в Сербию, Грецию, Турцию, Иран и Палестину, Египет. Затем были Индия, Тибет, Китай, Корея. В Чемульпо он видел гибель Варяга, и в душе его вспыхнул высокотемпературный патриотический пламень. Он пробрался в Порт-Артур, где принял активное участие в обороне. Основным местом его пребывания стал пятый форт, что в районе Яншугоу, но бывал он и на батарее Голубиной. Он рыл волчьи ямы и строил засеки наравне с солдатами. После гибели Макарова, когда абсолютно всем стало абсолютно ясно, что при бездарном новом командовании город ожидает неминуемое падение, он начал искать пути выхода из блокады. К моменту сдачи Стессом и Фоком Порт-Артура в декабре 1904, он уже месяц как покинул Квантунский полуостров.
Под Рождество 1906 года Артемий вернулся на родную землю в сопровождении двух колоритных дикарей-шаманов и целой своры собак. Матушка его к тому времени преставилась; дела кое-как выправились, хоть и не вполне. Поселился он в Петуховке, петербургский особняк продал. Рудник посещал наездами, редко. Факты добычи металла по-прежнему не радовали.
Вот тут-то начинается самое интересное…
Строительство в Серебряном, на базе одного из неработающих заводских цехов таинственной машины. Безумные волхования. Опыты над животными и собою. Необъяснимая связь с революционерами. Убийство — или вынуждение к самоубийству — исполнительницы романсов, подведшее роковую черту под полным загадок периодом его жизни. Похоже на сумасшествие? На то, что человек бесился с жиру или наркотиков? Как судить… Попытаемся-ка лучше разобраться.
О Машине. По свидетельствам очевидцев, для её изготовления закупались огромные стеклянные а то и кварцевые линзы, параболические зеркала, электрические двигатели, включая очень маленькие, мощные электролампы с угольными контактами и лампы карбидные. У лучших петуховских слесарей-лекальщиков заказывались высокоточные детали и узлы, за качеством которых был установлен жёсткий контроль. Доступ в монтажное помещение был строжайше ограничен. Собственно, допускались сам Трефилов, шаманы, изобретатель и привезённые из-за границы классные рабочие.
Наш Филипп, вслед за отцом, считает Артемия простаком, поверившим безумному конструктору вечного двигателя. Такая точка зрения является традиционной для абсолютного большинства краеведов. Но не того мнения был Иван Иванович Капралов, дед Филиппа. И я склонен придерживаться дедовских взглядов. Не стоит забывать, что Трефилов-младший хоть с трудом, но окончил Казанский университет. То есть был наслышан о неумолимости закона сохранения энергии. Да и на что ему мог пригодиться перпетуум-мобиле? Тут, верно, другое. Но об этом ниже…
О сверхъестественном и иже с ним. Были: камлания под руководством азиатских магов, вивисекция, взрывное увлечение излишествами — наркотическими, алкогольными, сексуальными, столь же непредсказуемо сменяемое периодами полной аскезы. Было: огнепоклонничество, выразившееся в поджогах специально изготовленных фигур и строений, не имеющих определенного, сопоставимого с чем-либо известным обличья. Вступление в антигосударственный, подпольный союз, безусловно, обладающий мощной разрушительной энергетикой. Был обязательный ежемесячный вой на полную луну — под скрипку единственного в уезде настоящего румына Романеску.
Слушатель значительно и удручённо качает головой: вот уж точно признаки "сползания черепицы"! А как вам такая версия: всё вышеперечисленное является пошаговым выполнением обязательных атрибутов каких-то незнакомых нам мистерий? Согласитесь, вполне жизнеспособно.
Сюда же я отношу и строительство таинственной Машины.
Не абсурдного вечного двигателя, нет. Оптика, точная механика и электромагнетизм, «усиленные» волшебством. Погоняемые импульсами ментальных посылов, рождённых измененными состояниями психики. Ну а кровавые жертвоприношения? — это же тот ещё катализатор, известно издревле! Что должно было возникнуть на острие этих различных с первого взгляда, но связанных внутренней логикой — быть может, логикой не совсем человеческой — учений, действий и поступков? Вспомним, идеей фикс Артемия был поиск полезных ископаемых. В русло этой идеи он готов был уложить что угодно. Уложить, чтобы получить… Звучит барабанная дробь… Действующий заменитель папоротникового цвета! Машину, Показывающую Клады. Супер рентгеновский аппарат с дальнодействующим поисковым устройством. На первых порах Машина должна была вскрыть для Артемия Федотыча земные недра близ Серебряного. Чтобы отыскать, куда ушла богатейшая рудная жила. Кстати, такой ответ косвенно подтверждают свидетельства очевидцев. Во время испытательных запусков Машины (о них сигнализировала тревожная паровая сирена), даже дневных, а ночных особенно, в некоторых местах рудника порода светилась зеленоватым или же принимала вид расплавленного стекла. После "отбоя тревоги" параметры породы возвращались к норме, только шахтеры всё равно жутко боялись работать в отмеченных нечистымзабоях. Многие увольнялись вовсе, считая, что Артемий, чем бы ни занимался, перешагнул грань дозволенного высшими силами. Поэтому держаться от него следует подальше. Ведь если не Господь, который далеко, то уж девка-то Азовка, сиречь Горная Хозяйкаподобного самоуправства, подобного вызова ни за что не простит. Рудник оказался на грани закрытия. Как никогда близко к закрытию. Но Артемий Федотович уже сжёг за собою все мосты. Он шёл напролом. Он играл ва-банк. Или грудь в крестах или голова в кустах…
Наверное, гибель певички стала кульминацией опытов, после которой должен был воспоследовать величайший триумф. Или же дальнейшие мучительные поиски — в случае неудачи. А скорее — смерть. Он бы застрелился, и дело с концом.
Должно быть, что-то (всё?) из желаемого всё-таки удалось. Мозаика сложилась наконец и даже была как-то прочтена.
В роковую для поп-звезды ночь 1914-го душераздирающе выли недоеденные гибридные русско-китайские собаки. По небу гуляли огненные столпы, плакали и не успокаивались дети. В Серебрянской шахте случился грандиозный взрыв газа. Ветер ломал деревья и срывал крыши. Тараканы полчищами лезли людям в постели, стремились угнездиться на животе вкруг пупка и копошащимся обручем на шее. Один рыбак утверждал, что видел на Арийке множество всплывшей кверху брюхом рыбы, к утру, впрочем, исчезнувшей совершенно.
Современники отнесли эти катаклизмы на счёт начавшейся войны.
Я отношу на счёт первого полномасштабного действия Машины. Побочные явления, всего-то. Глядите, изломанный труп певицы ещё не остыл, собутыльники Артемия в шоке и стремительно трезвеют, он же седлает лошадь и бешеным галопом мчит в Серебряное. Какого чёрта? Товарищи по выпивке принимают этот порыв за спонтанное проявление трусости. Впоследствии органами дознания он толкуется однозначно — как бегство с места преступления. А было это гонкой счастливого отца к колыбели новорожденного первенца. Трефилов ждал чего-то подобного, а дождавшись, понял сразу — заработало!!!
Итак, Машина готова. Действует. Самое время применить её возможности по назначению. Только разделаться по-быстрому с досадным недоумением — самоубийством пьяной дуры-романсистки. Ха, легко! Уезд же под ним, — целиком. Этому сунул, того припугнул, третьему и четвёртому напомнил о вечной благодарности роду Трефиловых, в которой они клялись, помнят ведь… Но — сбой, сбой, сбой. Чиновники — все вдруг — остекленели. Чего вы хотите, десять лет без подачек: пёс, и тот хозяина позабудет, вполне может куснуть. Одна охранка вошла в положение. Не задаром, разумеется. Услуга за услугу. И Артемий, сжав зубы, переступил через честь. Ради неё, единственной любви — Машины своей.
Революционеры только крякнули, как очутились на нарах.
Обвинения с Артемия сняли.
Почему же в таком случае он сбежал на фронт, спр