– Под обе двери забиты деревянные клинья, смазанные эпоксидкой, чтоб никто не мог выбраться. К одному приколота вырезанная из книги картинка. На ней нарисован цветок. Пижма.
– Держите меня в курсе.
– Есть! – И Макаллестер дал отбой.
Ренд набрала загородный номер. После третьего сигнала на другом конце провода, в деревушке Мит, подняли трубку.
– Алло, – произнес дрожащий старческий голос.
– Тетечка, здравствуй. Это Хилари.
– Голубушка, какой приятный сюрприз. Где ты?
– В Лондоне, тетечка. Мне нужна твоя помощь. Прости пожалуйста, что не могу поговорить с тобой подольше. – Она мысленно увидела свою восьмидесятилетнюю тетку: коричневые старческие пятна, редкие седые волосы, сотни веселых морщинок у глаз и губ. Живые блестящие глаза.
– Я слушаю, – сказала тетка.
– Ты помнишь язык цветов?
Старуха тоненько, сипло рассмеялась.
– Нет. Но у меня сохранилась книга.
– Тетечка, сходи за ней, пожалуйста. Это очень важно.
В трубке надолго воцарилось молчание, потом вновь послышался теткин голос:
– Прости, голубушка, искала очки.
– Что означает клевер? – спросила Хилари. Это растение Элейн Тиз велела отослать в "Римские парные бани".
Через минуту старуха ответила:
– Месть.
– А пижма?
Вновь долгое молчание, шелест страниц.
– Пижма... "Я объявляю вам войну".
– И еще гортензия, – сказала Хилари. Этот цветок Элейн Тиз пыталась послать ей в вечер взрыва в банях. Его изображение она получила сегодня.
Наконец тетка ответила:
– Гортензия – это бессердечие.
"Бессердечие – нет сердца", – подумала детектив. И в тот же миг некое шестое чувство, чутье, нюх ищейки – называйте как хотите – подсказало ей, что Джек-Взрывник и Убийца-Вампир – одно лицо.
Вот почему в вечер взрыва в "Римских парных" Джек прислал букет мне. Мы ошибались, это не было его первое преступление. Я тогда уже занималась его делом, только он выступал как Убийца-Вампир.
И тогда она увидела ступицу.
* * *
18:04
Далеко от Нового Скотланд-Ярда, в ист-эндской квартирке сидел за кухонным столом человек. Он изучал в зеркале свое лицо. Осколки маски для подводного плавания, разбитой во время неудачной охоты в "Туннеле любви", изрезали ему лоб, щеки, нос и подбородок. Он чудом не лишился глаз и приобрел глубокие шрамы, которые останутся на всю жизнь.
"К врачу нельзя, слишком рискованно, – подумал он, поднимаясь со стула. – Ярд может выследить меня".
Он вышел из кухни и прошел по коридору в спальню. Одна стена здесь была заклеена газетными вырезками, освещавшими дело Убийцы-Вампира, другая отдана Убийце из канализации, третья воспевала подвиги Джека-Взрывника.
Человек долгим взглядом посмотрел на пустую четвертую стену за изголовьем кровати.
Окинул взглядом разложенные на полу вырезки, посвященные его фиаско в "Туннеле любви".
Вновь посмотрел на пустую стену. Вздохнул. Покачал головой.
И уселся рассматривать картинки в "Книге чудовищ".
* * *
Провиденс, Род-Айленд
13:04
– Расскажите мне о Рике, – попросил Чандлер.
– Я не любила ее, – ответила Дебора.
– Это я понял. Вы очень спокойно приняли весть о ее смерти.
– Они вели себя очень жестоко по отношению ко мне. Оба, инспектор. Я христианка, поэтому стараюсь забыть и простить. Но, поверьте мне, с близнецами это нелегко.
На улице сияло солнце, день выдался прекрасный. Они стояли на крыльце частной школы для девочек, где преподавала Дебора. Слякоть, нанесенная проезжающими по Энджелл-стрит машинами, начинала подмерзать. Дебора повернулась к Цинку и спросила:
– Вы впервые в Провиденсе?
– Да, – ответил он.
– Вы знаете, что оказались в самом сердце американского заповедника ужасов?
– Я считал, это Мэн, – удивился Чандлер.
Дебора улыбнулась.
– Кинг молодец, он очень популярен, но он не первый. Видите вон то здание? Там когда-то стоял дом № 454, где родился и провел первые годы жизни Лавкрафт. Читали Лавкрафта?
Чандлер кивнул.
– Совсем недавно на дежурстве у нас с одним парнем вышел разговор – вернее, спор. Чтобы доказать свою правоту, он потом дал мне сборник рассказов Лавкрафта. Один из них, "Крысы в стенах", я прочел в самолете.
– А во-он там, – Дебора махнула рукой куда-то влево, – в доме номер 88 по Бенефит-стрит жила Сара Уитмен. Прямо напротив моего дома. В 1848 году – в последний год своей жизни – Эдгар Аллан По приезжал в Провиденс делать ей предложение. Она согласилась выйти за него – пусть только бросит пить. По заартачился, она дала ему от ворот поворот, а год спустя он умер. Пройдемся? – предложила Дебора.
Они неторопливо двинулись по Энджелл-стрит в сторону реки ("Первые жилые кварталы здесь начинали строиться в семнадцатом веке"), миновали сорокаакровое пространство, обнесенное высокой каменной стеной ("Бывший "Дом умалишенных Декстера", – пояснила Дебора. – Название Лавкрафт позаимствовал для “Истории Чарльза Декстера Уорда”"), свернули направо на Проспект-стрит, пошли на север, к огромному куполу и ионическим колоннам церкви "Христианской науки"[36] («Дом на этой стороне Митинг-стрит – вон тот, георгианский, видите, квадратный, со стеклянной крышей – это последнее пристанище Лавкрафта; правда, тогда он стоял на Колледж-стрит, номер шестьдесят шесть»), взяли левее и по Кушинг-стрит, где сохранилась весьма оригинальная коновязь – пушка, врытая стволом в землю, – через Конгдон-стрит вышли на Проспект-Террейс.
– Вот это да! – восхитился Чандлер, устремляя взгляд к далекой окраине города, где высилось многоглавое здание Ратуши с центральным куполом из белого джорджийского мрамора.
– Это Бенефит-стрит, – Дебора показала за парапет, на подножие Колледж-Хилл. – Там под номером сто тридцать три стоит Заброшенный Дом из другого рассказа Лавкрафта – рассказа об ужасе, погребенном глубоко под его фундаментом. Вон там когда-то стояла гостиница "Золотой шар", где якобы останавливался По. А в двух шагах от дома номер шестьдесят шесть (я живу напротив) – кладбище Сент-Джон, где есть могилы времен колонизации. И По, и Лавкрафт частенько сиживали там при луне – творили.
– Жутковатая выходит экскурсия, – заметил Чандлер.
– Инспектор, вы спросили, что за человек была Рика. Я показываю вам Провиденс как Мекку любителей ужасов, потому что Рика и Сакс обожали этот жанр до фанатизма. Кошмары были им нужны как хлеб, вода и воздух.
Цинк посмотрел на статую основателя Род-Айленда Роджера Уильямса, венчавшую обзорную площадку, потом на его могилу внизу.
– На этот счет тоже есть отличная жуткая история, – улыбнулась Дебора. – Когда в 1683 году Уильямс умер, его похоронили за домом под яблоней. В 1860 году могилу вскрыли, чтобы перенести останки на Северное кладбище. И тогда оказалось, что корень яблони пророс туда, где почва была тучнее, оплел тело мертвеца и раздвоился, пустив отростки вдоль его ног. Теперь этот корень в коллекции Род-Айлендского исторического общества.
Чандлер усмехнулся.
– Ваш город с каждой минутой нравится мне все больше. Врастает в душу...
– Ой! – Дебора наморщила нос, потом хихикнула.
На миг воцарилось молчание. Дебора нарушила его вопросом:
– Почему вы не расспрашиваете меня о тяжбе? Вы ведь наверняка слышали о ней.
– Да, слышал, – подтвердил Цинк.
– Вас, наверное, заинтриговало заявление близнецов, что моя мать будто бы родила их от своего брата.
– Что, заметно?
– В общем, да.
– Они сказали правду?
– Нет, – коротко ответила Дебора. Чандлер молчал, не желая торопить события. Некоторое время Дебора оценивающе вглядывалась в его лицо и наконец заговорила: – После рождения близнецов моя мать приняла католичество. Она была хорошая женщина и больше всего любила возиться в саду. Она делала все, чтобы обратить близнецов в истинную веру, и даже когда в конце концов пришла к выводу, что Сакс – Антихрист, не отступилась от него. Мама целиком посвятила себя единственному сыну.
– Он любил ее?
– У них были странные отношения. Взаимная одержимость.
Чандлер почувствовал, что Деборе неловко говорить об этом, и сменил тему.
– Близнецы отставали в развитии?
– Вы опять о кровосмешении?
– Нет, – ответил он. – Я видел "Вурдалака" на сцене – очень зрелищно! – и мне попросту интересно, в каких головах рождаются столь странные идеи.
Губы Лейн тронула легкая ироническая улыбка.
– Напротив. Они росли очень развитыми детьми. Особенно одаренным был Сакс. Это и то, что они близнецы, отличало их от остальных и заставляло держаться особняком.
– Как отличало? – спросил Чандлер.
– Они были жутковатые ребята. Может быть, потому, что по рождению не могли считаться полноправными членами семьи Лейн и, сознавая это, в знак протеста вели себя безобразно. А может, потому, что мой отец и сам был не подарок.
– Мне очень жаль, что приходится копаться во всем этом, – заверил Цинк, – но это очень важно.
– Вы сказали, Рику убили. Вот я и рассказываю.
– Как вы считаете, у вашей сводной сестры были проблемы с психикой?
– Нет, – ответила Дебора. – Рика была хитрая и всегда точно знала, чего хочет. Она защищала Сакса, играла с ним в его игры, но только чтобы иметь возможность его использовать. Она вообще потрясающе умела подчинять себе людей и манипулировать ими. Например, чтоб заставить меня сделать что-нибудь, она всякий раз грозилась убить Мистера Нибса.
– Мистера Нибса? – переспросил Цинк.
– Моего кота. Он недавно умер.
Чандлер понял: жизнь не баловала Дебору. Молодая женщина производила впечатление человека мягкосердечного и очень одинокого, решившего удалиться от мира. "А зря", – опять подумал он.
– А Сакс? У него были проблемы с психикой?
– Да, – без колебания ответила Дебора.
– Шизофрения?
– Дался же вам этот инцест!
– Дебора, ваша мать – урожденная Кийт. Она передала Саксу свои гены.
– Может быть, он действительно был шизофреник. Очень похоже.
– А гемофилия?
– Нет. Это проклятие Кийтов его не коснулось. Но от моего отца, Хью Лейна, Саксу деваться было некуда. Тут я ему сочувствую.
– Почему? Расскажите-ка, – Цинк понизил голос.
Дебора вздохнула и показала на другую сторону Конгдон-стрит.
– Видите вон тот желтый домик? Дощатый, двухэтажный? Там мы жили. Там выросли двойняшки. Отец женился на маме из-за тех небольших денег, что у нее были. После побега из Ньюпорта ей больше некуда было пойти. Дом, где мы росли, счастье обходило стороной. Не по маминой вине. Ей просто не везло с мужчинами.
Отец никогда толком не работал. Он жил за счет мамы и пил, пил, пил. Сколько я себя помню, они спали в разных комнатах. Один раз отец избил маму за то, что она его "послала", как он выразился. Остаток того дня мама провела с четками в руках. Мне было четыре года.
Цинк слушал, и ему становилось не по себе. Он знал, первый мужчина в жизни женщины в значительной степени определяет ее отношение ко всем прочим мужчинам. Как правило, это отец. Его отношение к дочери впоследствии сильно влияет на ее представление о себе. Потому-то в глубине души многих женщин таится страх перед мужчинами. Вот откуда трудные отношения с противоположным полом. Виноваты отцы.
– Как только вы не сломались, Дебора? – спросил Чандлер.
– Вы будете смеяться.
– Нет.
– Все эти годы у меня был хороший друг. Нибс, мой кот.
Цинк улыбнулся. Ему захотелось коснуться ее руки, но что-то удержало его.
– Вообще-то могло быть и хуже, – продолжала Дебора. – Отец меня не обижал. Он любил меня... наверное. А Сакса ненавидел. – Лейн посмотрела на часы. – Мне пора. У меня урок.
Шагая в сторону Энджелл-стрит, Чандлер спросил:
– Как ваш отец обращался с Саксом?
– На людях только бранился, а когда никто не видел, бил. Я знаю. Однажды из окна спальни на втором этаже я видела, как на заднем дворе отец стащил с Сакса штаны и выпорол его кожаным ремнем. Потом втолкнул его в гараж и, наверное, добавил. Орал Сакс ужасно. – Они свернули на Энджелл-стрит. – А Сакс, – сказала Дебора, – вымещал свою незатухающую злобу на мне. Я ведь была любимой доченькой Хью Лейна. Годами я чувствовала эту растущую враждебность, находившую выход в том, что Сакс называл Игрой – я слышала, он говорил об этом с Рикой. Игра – вот чем он объяснял маме мои вечные злоключения. "Мы играли, и Дебби упала с дерева". "Мы играли в прятки, Дебби споткнулась и разбила нос". Рика, конечно, его покрывала.
– Сколько же нужно было сил, чтобы устоять!
– Ага; Рика, если я давала отпор, шипела: "Наша железная дева Дебс!" Но совсем скверно стало, когда он нашел новых дружков.
– Вы имеете в виду Сакса?
– Да. Когда ему стукнуло четырнадцать, он познакомился с гнусной компанией. Они ходили в кожаных куртках и называли себя Вурдалаками. Вскоре после знакомства с ними он пытался изнасиловать меня, – проговорила Дебора.
У школы в машине ждала Тейт.
– Мне пора, – сказала Дебора. – Опаздываю в класс.
– Можно встретиться с вами после урока? Мне необходимо дослушать ваш рассказ.
– Извините, – ответила Дебора, – у меня педсовет.
Она отвела взгляд.
– Впрочем, если это важно... мы могли бы поужинать у меня дома... хотите?
– Хочу. И даже очень.
Дебора написала ему на листочке адрес и исчезла за дверью.
Когда Чандлер усаживался в машину, Тейт сказала:
– У нее отличная кожа и лицо красивой лепки. Вот бы только кто-нибудь объяснил ей, что за собой надо следить! Тетеха.
* * *
Англия, Лондон
18:06
Аэрофотосъемка запечатлела царственную красу Хэмптон-Корт с его обширными садами, разбитыми по приказу короля Вильгельма III и органично вобравшими элементы эпохи Генриха VIII. В дальнем левом углу большого луга, окрещенного "Уайлдернесс" – "Поляна", – Вильгельм устроил знаменитый лабиринт из живых изгородей.
В последнее время существенную часть жизни Хилари составляли воспоминания. Она росла в радости, но самым большим счастьем для нее было отправиться с отцом в Хэмптон-Корт и с его ведома и одобрения затеряться в лабиринте. Как она веселилась, часами отыскивая обратную дорогу, ошибаясь, пробуя и вновь ошибаясь! Фотографию, стоявшую сейчас у Хилари на столе, подарил ей отец. Не раз и не два, столкнувшись с трудной загадкой, изобилующей извивами, поворотами и неожиданными тупиками, Хилари ставила перед собой этот большой тронутый желтизной снимок и, раздумывая над очередной загадкой, проходила лабиринт. Сейчас она взялась за эту игру, поскольку сумела объединить все тайны в одну и наизусть знала лабиринт, то есть была на полпути к разгадке.
"Джек-Взрывник и Убийца-Вампир – одно лицо", – думала она.
Джек либо психотик, либо психопат.
Джек вдобавок гомофоб, он боится и ненавидит гомосексуалистов. Поэтому он взорвал бани, куда ходят геи, и клинику, где занимаются проблемами СПИДа.
Интересно, зачем?
Взгляд Хилари скользил по одному из маршрутов лабиринта.
Ответ первый: параноидная шизофрения. Джек убежден, что все геи тайно сговорились преследовать, морочить, обманывать его – или убить. Его действия – попытка дать им отпор или отомстить.
Ответ второй: он болен СПИДом, и массовые убийства – возмездие за его болезнь. Как он заразился, занимаясь любовью или в результате насилия? Последнее более вероятно, поскольку его ненависть направлена вовне, а не внутрь.
"Стоп, – подумала Ренд. – Неувязочка. Почему тогда он начал с маленьких девочек и только потом взялся за гомосексуалистов?"
Ее взгляд, путешествовавший по лабиринту, уперся в глухую стену.
Ренд знала, что очень часто ключом к разгадке таинственного убийства бывает личность жертвы или жертв. Скажи мне, кто убит, и я скажу тебе, кто убийца. В данном случае первые восемь жертв – не достигшие половой зрелости девочки из семей с достатком выше среднего. Всех их убийца обескровил.
"Зачем?" – снова спросила себя Ренд.
Ради чистоты, подсказало чутье.
Джеку нужна кровь, не зараженная СПИДом. Он боится, что вирус проник в общественные банки крови, и убивает, стремясь создать личный запас. Взрослые не подходят – они живут половой жизнью. Занимаясь любовью, делаешь это не только со своим партнером, но и со всеми его или ее предыдущими партнерами. Мальчики могут быть жертвами педерастов. Девочки из семей, живущих за чертой бедности, по статистике чаще других оказываются жертвами инцеста. Отсюда вывод: самый безопасный вариант – малолетние девочки из зажиточных семей. В их крови нет вируса СПИД.
"Нет, – подумала Ренд, – это тоже тупик".
Зачем Джеку кровь, если он болен? К тому же она довольно быстро портится.
Ее взгляд вернулся по лабиринту к последней развилке.
"Однако, – напомнила она себе, – не забывай: Джек сумасшедший. Бред не имеет ничего общего с реальностью. Что если он не болен, а лишь боится заболеть? Может быть, у него кровь первой группы, как у пяти из его жертв, и он убивал девочек до тех пор, пока не набрал нужного запаса?"
Взгляд Хилари пробежал по тропинке лабиринта и перемахнул через перегородивший ее барьер кустарника.
Может быть, мы имеем дело с составным мотивом?
Однажды Джек пережил нападение насильника и с тех пор страдает гомофобией.
При этом он параноидный шизофреник с ярко выраженной гематоманией.
Его неодолимо привлекает кровь – и своя, и чужая.
Он убежден, что гомосексуалисты составили заговор с целью убить его, заразив СПИДом.
Еще он боится, что вскоре ему понадобится переливание.
И убивает маленьких девочек, чтобы создать запас незараженной крови: это оградит его от страхов и болезни.
Он обескровливает жертву весьма театрально – вскрывая артерию, а не вену, а затем, в полной власти гематомании, удаляет сердце.
Очарование крови – вот откуда рождается его страх.
Затем он начинает мстить, стремясь уничтожить все источники заражения.
Ибо теперь он – уверенный в своей правоте самозваный палач.
Понимая, что близка к разгадке, Ренд невольно остановила взгляд на выходе из лабиринта. Она вспомнила, что говорил Брейтуэйт о потребности подобных убийц во внимании. Джек дважды посылал ей упрек в "бессердечии". Ему хотелось, чтобы она связала преступления Вампира с преступлениями Взрывника, и в то же время он подсознательно боялся полностью раскрыть свое инкогнито, не желая попасться. Но сознание своей правоты – ведь он карающий ангел очищения – требовало заявить о себе миру. Зодиак прибегнул к астрологии, Джек использовал язык цветов.
"Я объявляю вам войну", вспомнила Ренд. И подумала: он замышляет что-то более серьезное.
* * *
18:09
Сид Джинкс решился: пора найти Дебору. Грех пренебрегать такой сластью.
Он нарисовал Деборину щелку, как представлял себе эту двухдюймовую полоску у нее между ног. Теперь рисунок висел на черной стене, а Джинкс стоял в десяти футах от него с четырьмя метательными ножами в руках. Думая о Деборе, он размахнулся. Сейчас нож со стуком войдет в ее мохнатку...
Вдруг из открывшейся двери в полумрак комнаты ворвался свет. Он растворил неяркие огоньки расставленных по полу свечей и заблестел на развешанном по стенам разнообразном режущем инструменте.
Джинкс повернул голову и прищурился. В дверях чернел женский силуэт.
– У меня есть для тебя новая работа.
[37]
Мэйфэр издавна слывет одним из престижнейших районов Лондона. Изысканный аристократический особняк, куда пришла Шарлен, на заре века продали, превратив в дорогой доходный дом. Нужную квартиру девушка нашла на третьем этаже.
Открыла женщина – тоже в маске. Лицо обрамляли модно подстриженные короткие черные волосы. На лифе платья вышита паутина. На шее – крестик с рубином.
– Здравствуйте. Я Шарлен Уилкокс, – представилась натурщица. – К мистеру Хазарду.
– К миссХазард, – поправила женщина, – к мисс Розанне Хазард. – Она отошла в сторону, пропуская Шарлен. – Давайте сюда пальто и зонтик. Вы насквозь промокли.
Со вкусом обставленная квартира тонула в полумраке. Только на помосте перед мольбертом лежал круг резкого красного света прожектора. Холст казался оранжевым: рядом на столике горели в канделябре свечи. Шарлен услышала, что мисс Хазард закрывает и запирает дверь.
– Что ж, – решила художница. – Хороша, спору нет.
"Судя по выговору, она американка или канадка", – подумала Шарлен.
– Идите на помост, дайте на вас посмотреть.
Шарлен подошла к возвышению. Ее омыли ярко-красные лучи.
– Теперь медленно повернитесь, – велела женщина-паук.
Уилкокс начала грациозный поворот. Мисс Хазард окинула ее оценивающим взглядом, подошла и сунула за пояс юбки Шарлен пять стодолларовых банкнот.
– У вас великолепная фигура, – похвалила мисс Хазард. – Начнем, пожалуй. Вы не торопясь раздевайтесь, а я погляжу, как у вас с мускулатурой.
– А за что такие деньги? – спросила Шарлен.
– Разденетесь, тогда и поговорим.
Снизу, с залитого дождем извозчичьего двора, прилаживая зубы, на женские силуэты жадно смотрел Сид Джинкс.
* * *
Провиденс, Род-Айленд
18:07
Когда Дебора принялась на скорую руку готовить салат, Цинк спросил ее об отношениях между Розанной Кийт и близнецами.
– Если не считать недели, проведенной ими в Ньюпорте, когда мама болела, до прошлогоднего судебного разбирательства они с Розанной не контактировали. Пока мы росли, мы ее не видели. Енох Кийт жил затворником в поместье и с мамой не общался, а Розанна училась в Европе. Но близнецы ее ненавидели лютой ненавистью, к которой примешивалась ревность – ведь Розанна упивалась роскошью, а они мучились с моим отцом.
– Как вы описали бы Розанну Кийт?
– Родилась с серебряной ложкой во рту и твердо намерена ее удержать. Любой ценой.
– Что если она увидела бы в ком-нибудь угрозу своему финансовому положению?
– Кто знает, – ответила Дебора. – А теперь сделайте одолжение, исчезните из кухни и дайте мне накрыть на стол. Кыш! Тут я командую.
Чандлеру было приятно сознавать, что чем дольше Дебора находится рядом с ним, тем больше она успокаивается. В ее попытках добродушно трунить еще сквозило напряжение, но оно постепенно таяло. Прихватив стакан, инспектор двинулся в гостиную, выдержанную в кремовых и теплых коричневых тонах. Оказавшись предоставлен сам себе в чужом доме, Цинк всякий раз шел прямиком к книжным полкам, чтобы составить представление о хозяине или хозяйке. Библиотека Деборы Лейн оказалась весьма пестрой. Половину шкафа занимали мэтры – Фолкнер, Пруст, Грин, Камю, Достоевский и Вулф, другую – столь же многочисленные романы Розмари Роджерс, Лоры Макбейн, Кэтлин Вудивисс и иже с ними.
"Любительница р-р-романтических историй", – решил Чандлер и отправился искать туалет.
В прихожую выходили три двери. Из единственной приоткрытой – из спальни Деборы – высунулась пушистая мордочка Нарциссы. "Красавица или чудовище", – Цинк толкнул другую дверь. За ней оказалась кладовка, заваленная хламом, собранным со всей квартиры. "У всех свои секреты", – подумал Цинк.
Вернувшись в гостиную, он заметил на столе у окна, выходящего на кладбище Сент-Джон, компьютер. Рядом высилась стопка листов, испещренных карандашными пометками: распечатанный текст, разделенный на главы. К маленькому зеркальцу сбоку был приклеен скотчем женский портрет.
– Вы пишете романы? – крикнул Цинк в сторону кухни.
– Которые никто не покупает, – отозвалась Дебора.
– А кто на рисунке на зеркале?
– Коринна Грей. – И чуть тише: – Мое второе я.
* * *
Англия, Лондон
23:19
Голая Шарлен Уилкокс плакала в ванной. Косметика размазалась по лицу, между ног саднило и болело. Теперь женщина за дверью пугала ее.
"Мне бы сразу догадаться, – казнилась Шарлен, – неспроста она так на меня пялилась. Но такие деньжищи... они бы пришлись маме очень кстати. Да хоть какие! Что ж я, уличная..."