Старший суперинтендент Хилари Ренд нахмурилась и покачала головой.
– А не получал ли Мак-Грегор вместе с заказом записки, которые просили бы отослать с букетами?
– Да, – ответил Хон. – Мак-Грегор получил две десятки, заказ и инструкции, а еще – две запечатанные карточки, их просили доставить вместе с цветами. Второй букет не предназначался никому конкретно. В управлении конверт с карточкой вскрыли, чтоб посмотреть, для кого цветы.
– Где эта карточка?
– На пути в лабораторию. Но у меня есть фотокопия.
Детектив-инспектор вынул из кармана пальто листок бумаги и протянул Ренд. Человек из особого отдела посветил фонариком, и старший суперинтендент прочла:
Хилари! Сделай их всех. Джек.
[9] – рычит один. «Hijo de la chingada!»[10] – отвечает другой. Цинк Чандлер наблюдает за ними с пятидесяти футов, из кустов.
Мексиканец, которому кажется, что его обыграли нечестно, поднимается из-за стола с мачете в руке. Он высокий, тощий, остроносый, с широкими индейскими скулами и вислыми усами подковой. Верхняя часть его лица заметно светлее коричневого от загара подбородка: сюда, защищая глаза от солнца, падает тень большого сомбреро.
Его партнер замирает за столом с картами в одной руке и бутылкой текилы – в другой. Он сидит очень неподвижно и, щурясь, пристально смотрит в глаза противнику, пытаясь смутить. Наконец Косоглазый кладет карты на стол, не спеша протягивает руку и упирается ладонью в трухлявый пень гваяканы. Он подносит бутыль к губам, выливает обжигающую жидкость себе в глотку и лишь тогда тоже берется за мачете.
Косоглазый, видит Чандлер, намного крепче большинства местных мужчин. В лице его есть что-то от предков-ацтеков – выступающие скулы, тонкогубый рот, длинные черные волосы и темные, близко посаженные глаза. Его торс облегает насквозь пропотевшая гуаябера, лоб повязан полоской змеиной кожи.
Чандлер берет бинокль, чтобы подробнее рассмотреть этих двоих. Он скользит внимательным взглядом по контурам их тел в поисках предательских выпуклостей там, где под одеждой спрятано оружие. С удовлетворением заключив, что мексиканцы вооружены только мачете, он наводит бинокль на точку, расположенную двадцатью пятью футами правее.
Там к стволу большого дерева сапоте лениво привалился третий, он дремлет в обнимку с автоматической винтовкой. У него сиеста. Даже гневный вопль Сомбреро не вырвал его из объятий сна. Он не похож на индейца, скорее это испанец: кожа у него почти совсем светлая, густо усеянная веснушками. Подбородок зарос колючей ярко-рыжей щетиной. К дереву сапоте, не дающему рыжему упасть, прислонены еще две винтовки.
Цинк Чандлер оценивает расстановку сил.
Он знает, следует очень осторожно относиться ко всему, что видишь в джунглях, – искусству видеть в джунглях нужно учиться. Ведь солнце здесь просачивается сквозь плотный полог густой листвы, рассыпая в глубокой тени островки ослепительно-яркого света. Это раздробленное сияние, в свою очередь, растворяет очертания предметов в беспорядочном чередовании светлых и темных пятен, словно военная маскировка, и в итоге можно увидеть то, чего в действительности нет, или, хуже того, что-нибудь не заметить.
Цинк должен удостовериться, что убийц Эда всего трое.
Краски джунглей – серое и коричневое древесных стволов, красное и желтое гниющих листьев, прохладная зелень подлеска и лиан и блеклая высокого свода ветвей – столь насыщенны и ярки, что кажутся ненастоящими. Однако самое поразительное, думает Цинк, это зловещая, странная тишина.
Он внимательно изучает подлесок, выискивая затаившегося четвертого. Никого не обнаружив, он, довольный, вновь сосредоточивается на троих наркокурьерах. Распластанный на земле, он чуть-чуть поворачивается и тянет из-за пояса свой сорок пятый. Сняв пистолет с предохранителя, он осторожно помещает его прямо перед глазами и целится в сердце человеку с винтовкой.
Звяк! Металлический лязг тревожит течение его мыслей: Косоглазый и Сомбреро все-таки сцепились. Мачете сердито сверкают на солнце.
Услышав звон оружия, Рыжая Борода встрепенулся. Он резко опускает винтовку к поясу.
Цинк держит пистолет двумя руками, упираясь локтями в землю.
Он нажимает на курок – и начинается безумие.
Рыжая Борода из светлокожего мексиканца вдруг превращается в напарника Цинка, Эда, с пробитой в шести местах головой. Пуля, выпущенная Цинком, попадает Эду в лицо, и оно разлетается вдребезги, остается только багровый зев, и оттуда несется пронзительное: «Чандлер, сукин сын, ты убил меня!»
«Нет», – шепчет Цинк.
«Да», – отвечает рассудок.
К Чандлеру мчатся Косоглазый и Сомбреро, размахивая мачете, словно пираты.
Выстрел, другой. Гром, грохот. Мексиканцы спотыкаются, опрокидываются, падают.
И тут Косоглазый перекатывается на живот и смеется, потому что...
...потому что полоска змеиной кожи, обвязанная вокруг его лба, оживает.
Чандлер цепенеет, не веря своим глазам. Он обливается потом, сердце начинает стучать тяжело, часто. Где-то в густых высоких кронах пронзительно звенит цикада. Воздух тоненько поет голосами тысяч москитов. Журчит, впитываясь в землю, кровь Косоглазого и Сомбреро, шипит змея-повязка, и в этом «ш-ш-ш-ш-ш» Цинк слышит сиплый обвиняющий голос Дженни Копп: «Чандлер, сукин ты сын. Ты и меня убил!»
«Нет», – шепчет Цинк.
«Да», – отвечает рассудок.
Змея медленно, очень медленно соскальзывает с головы Косоглазого. Цинк, парализованный, смотрит, как она подползает. Он понимает, нужно стрелять, но не может поднять руку – пистолет, кажется, весит добрую сотню фунтов.
Змея – это рабо де уэско, костехвост – поднимает ржаво-бурую голову, показывая брюхо, грязно-белое с легкой желтизной. Вдоль спины у нее идут черные галочки, а хвост сужен в тонкий костяной шип.
Цинк чувствует укус и закрывает глаза.
«Да, – шепчет он, сдаваясь. – Ваши смерти на мне».
Стрелы боли, зародившейся в укушенной ноге, пронзают все тело Цинка, все печенки и селезенки. Сердце бешено колотится, выпрыгивает из груди, кожа становится влажной, холодной. Цинк понимает, тело предало его – кровь, сметая все барьеры, затопляет рот и тонкими струйками сочится из ноздрей, а потом весь он покрывается кровавой испариной, словно...
* * *
– О Боже! – охнул Чандлер, садясь в постели.
Несколько мгновений – коротких, тревожных, когда сердце продолжало отчаянно трепыхаться в груди, а по лицу текли струйки пота, – он не мог понять, где он. Потом страшный сон развеялся. Цинк выпростал ноги из-под одеяла и неуверенно поднялся, пытаясь сориентироваться.
Он находился на восьмом этаже отеля "Прибрежный".
Взглянув на часы, Цинк подумал: он проспал тринадцать часов.
Потом как был, в одних пижамных штанах, подошел к окну, раздернул занавески и открыл балконную дверь.
Его слух незамедлительно атаковали звуки просыпающегося Ванкувера: невнятный рев гидросамолета, взлетающего из Внутренней Гавани, в котором тонуло мерное пыхтение лениво шлепающих по воде буксиров; шорох шин автомобилей, проносящихся по дамбе через парк; пронзительные крики чаек и сквозь них – хруст гравия под кроссовками утреннего бегуна восемью этажами ниже.
Чандлер подхватил с постели одеяло, набросил его на плечи и набрал номер гостиничного бюро обслуживания.
Слушая гудки в трубке, он провел рукой по заросшему щетиной лицу. Цинка била дрожь: свежий ветер с моря, влетая через окно, забирался под одеяло и осушал ночной пот. Порывшись в карманах рубашки, наброшенной на спинку соседнего стула, Чандлер обнаружил, что у него опять кончились сигареты.
На звонок ответил приветливый деловитый голос.
Цинк заказал:
– Кофе. Черный. И пачку "Бенсон и Хедж".
Он повесил трубку и вернулся к балкону.
Ветер с залива ударил ему в лицо, ожег холодом до слез. Цинк прищурился от яркого солнца и велел себе расслабиться. Тело одеревенело, мышцы ныли от чересчур долгого сна, но несмотря на столь затяжной отдых, инспектор Чандлер не чувствовал себя бодрым и свежим.
За Внутренней Гаванью сверкали снежные шапки величественного Берегового хребта. Утреннее солнце прорывалось сквозь низкие тихоокеанские тучи, расплескивая по Лайонс и Сайпресс-Боул медь и золото, и высоко на ледяных склонах вспыхивали и искрились ярчайшие блики.
Серо-зеленую морскую гладь у подножия гор морщила рябь; лодки покачивались на зыби, как хэллоуиновские яблоки в бочонке.[11] Застыл, перешагивая через узкое устье бухты, мост Лайонс-Гейт, Львиные Ворота, одной ногой на Северном берегу, другой – в парке Стэнли.
Громкий стук в дверь оторвал Чандлера от созерцания.
Цинк снимал этот номер в качестве богатого транжиры. Именно сюда в первый раз звонили "Охотники за головами", поэтому, несмотря на уверенность в том, что за дверью официант, он, памятуя о событиях субботнего вечера, решил: осторожность не помешает.
Прикрывая одеялом пистолет, Чандлер открыл дверь и отступил в сторону от наиболее вероятной траектории выстрела.
Поверх серебряного подноса с кофе и сигаретами на него взглянул прыщавый юнец:
– Ваш завтрак, сэр.
"Сторонний наблюдатель, – думал Цинк. – Вот кто я. Мне кажется, жизнь напролет я гляжу на происходящее со стороны".
Он пустил душ на полную мощность и закрыл глаза.
Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.
"У твоего напарника Эда был выбор. Он знал, чем рискует, когда шел служить в полицию. А какой выбор был у Дженни? Ты припер ее к стенке".
– Ты... ты легавый!..Господи Иисусе!
– Тише, Дженни. Если нас услышат, несдобровать тебе. Не мне.
– Легавый! – прошептала она. – О боже!
– Можно подумать, ты никогда раньше не попадалась.
– Так – ни разу.
– Век живи, век учись.
– Цинк, ради Бога, не позволяй...
– Заткнись и слушай. Выбор у тебя простой. Либо я сейчас арестую тебя, Дженни, и ты будешь в камере сперва загибаться от кумара, пока у тебя кишки глоткой не выйдут, а потом год, два, три тосковать по игле. Либо я отпускаю тебя, и ты работаешь на нас. Будешь паинькой, сможешь выйти сухой из воды. Но попробуй меня наколоть, и я пущу слушок, что Дженни Копп ссучилась по доброй воле.
– Ты... ты не сделаешь этого.
– Ты уверена?
– Что-то мне нехорошо, – выговорила Дженни, отворачиваясь. Ее вырвало прямо на пол кафе. Чандлер поднялся и вытолкал ее за двери.
– Цинк, мне надо с тобой повидаться. – Это уже неделю спустя. В канун роковой субботы.
– В чем дело, Дженни?
– Я боюсь.
– Что, партия и впрямь приходит сего...
– Помоги мне, Цинк, пожалуйста!
И телефон умолк.
Бух!– час спустя Дженни Копп получает пулю в сердце. Из-за того, что – ну же, признайся – ты ее подставил.
Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.
Валяйся всю жизнь в дерьме – поневоле начнешь марать других.
Даже тугим струям воды не смыть вины.
* * *
8:43
Чандлер завтракал в захудалой грязной забегаловке возле здания службы общественной безопасности на 312-й Мейн.
В Ванкувере, в отличие от других административных территорий, полицейскую работу делает не КККП. Здесь есть собственный департамент полиции, собственные силы охраны порядка. Цинк ждал человека по фамилии Хоулетт, тянувшего лямку в отделе по борьбе с преступлениями против нравственности. Хоулетт обещал принести записи переговоров Хенглера.
Детектив опаздывал.
Ничто не действовало на Чандлера столь угнетающе, как утро, проведенное в районе притонов и ночлежек. За соседним столиком хриплым шепотом, едва слышным за шипением масла на кухне, переговаривались двое похмельных портовых грузчиков, один в охотничьей шляпе из шотландки, другой в бейсболке. Оба были в полупальто из плотного клетчатого драпа, с поясом и большими накладными карманами, и в башмаках с накладками из белого металла на носах. Обсуждалось спанье с бабами – "за", "против" и почем нынче это удовольствие.
Неподалеку, на другом краю ковра, черного от нанесенной с улицы грязи, сгорбился пропойца: небритое лицо, из-за сетки лопнувших кровеносных сосудов похожее на страницу атласа дорог, синие мешки под опухшими глазами, отвислые щеки. Пальцы в темно-желтых табачных пятнах разминали сигарету. Он ждал, когда наконец желудок будет в состоянии принять лосьон для бритья (флакон торчал из кармана). Лосьон назывался "Аква велва".
– Знаешь, зачем "Акву" выпускают трех разных цветов? – услышал Цинк. Один из грузчиков косился на флакон.
– Нет, – ответил другой.
– Чтоб алканы могли смешивать "Б-52".[12]
За окном шумел дремучий лес разбитых надежд. Сразу за зданием суда, у дверей благотворительной организации, выстроилась вереница отверженных, закутанных в поношенные пальто с чужого плеча, – очередь за пособием. Усталый старик толкал по тротуару мимо здания службы общественной безопасности две самодельные тележки, заполненные всяким хламом, его земными сокровищами. Какой-то чудак на углу орал сам на себя.
– Еще кофе? – спросила подавальщица-китаянка.
Цинк кивнул.
Пока китаянка наполняла чашку, Цинк смотрелся в чайную ложечку. Отражение в вогнутом черпачке было перевернуто. "Как ты", – подумал он.
Грузчик за соседним столиком загадывал загадку.
– Какую рыбу ловят вдесятером на полсотни баксов?
– Ну? – спросил его друг.
– Блядюгу.
Дверь ресторанчика открылась, вошел мужчина, а за ним – двое тусклоглазых подростков с орущей стереомагнитолой. Из динамиков несся "Десперадо": "Иглз" настойчиво советовали Цинку, и вообще каждому живущему на свете, позволить кому-нибудь полюбить их, пока не поздно.
Хоулетт уселся за столик напротив Цинка (он походил на Роберта Митчема – сонный взгляд и все прочее, – только на руке недоставало двух пальцев) и сказал:
– Признаю, опоздал, но, ей-богу, я не виноват. Да чего там, сам знаешь.