Страница:
Навсегда. Отец Матфей – приговорил к смертной казни. И привел приговор в исполнение.
Гремин перевел дух, обвел глазами девушек и в свойственной ему манере, резко меняя тему, озорно спросил:
– Что пьем? Неужели «Шардоннэ»? Вот оно, дурное влияние.
Тут же за столиком в «Тримани» они договорились о распределении ролей. Гремин должен был по мемуарам и по научной литературе постараться, насколько возможно, выяснить, что скрывалось за свидетельскими показаниями отца Матвея. Евгения взялась найти написанное о болезни Гоголя в медицинской литературе, а Марианне поручили проследить итальянские контакты Гоголя. В особенности надлежало исследовать, остались ли в Италии потомки тех людей, с которыми в бытность своих наездов в Италию общался Гоголь. На этом они расстались.
ГЛАВА 11
Гремин перевел дух, обвел глазами девушек и в свойственной ему манере, резко меняя тему, озорно спросил:
– Что пьем? Неужели «Шардоннэ»? Вот оно, дурное влияние.
Тут же за столиком в «Тримани» они договорились о распределении ролей. Гремин должен был по мемуарам и по научной литературе постараться, насколько возможно, выяснить, что скрывалось за свидетельскими показаниями отца Матвея. Евгения взялась найти написанное о болезни Гоголя в медицинской литературе, а Марианне поручили проследить итальянские контакты Гоголя. В особенности надлежало исследовать, остались ли в Италии потомки тех людей, с которыми в бытность своих наездов в Италию общался Гоголь. На этом они расстались.
ГЛАВА 11
Первой добилась результата Евгения. Через несколько дней она позвонила Марианне и оживленно загалдела:
– Послушай, кажется есть след. Я познакомилась с одним человеком. Женщиной. Она врач. Последователь Фрейда и Фромма. И профессионально изучала психическое заболевание Гоголя. Мне кажется, если ее разговорить, она нам могла бы рассказать кое-что интересное. Ты сможешь сегодня организовать компактный ужин на четверых у себя?
Гремин пришел заранее. Евгения – вместе с гостьей, француженкой болгарского происхождения. Лет пятидесяти пяти. По имени Божана. Марианна сразу заметила, что, несмотря на чудовищную разницу в возрасте, они с Греминым с первых слов понравились друг другу.
Высокая, худая, нос с горбинкой, черная челка с легкой проседью, непрерывно курящая, порывистая Божана могла поразить мужское воображение.
– Похожа на Ахматову, – шепнул Гремин Марианне.
Марианна уже знала, кто такая Ахматова. Божана не услышала. Улыбнулась.
На аперитив устроились в библиотеке. В знак уважения к французскому гражданству Гремина и Божаны, Марианна подала настоящий киралиготе.
Божана приехала в Рим на два месяца для чтения курса лекций по истории психоанализа в Ла Сапьенца. Ее родители, богатые болгарские антиквары, полуармянских, полугреческих кровей, эмигрировали во Францию, опасаясь потрясений, еще в самом начале века. Она окончила медицинский факультет Сорбонны, потом продолжила медицинское образование в Вене. С молодости увлекалась психоанализом. Судя по ее элегантному намеку, была любовницей то ли Фрейда, то ли одного из его ближайших соратников. Пробовала практиковать, но осознав, что при ее непонятной национальности и безалаберном образе жизни из этого ничего путного не получится, Божана переключилась на околомедицинскую журналистику. Писала о половых извращениях разных исторических знаменитостей. В годы войны была корреспондентом американского «Медицинского журнала» при штабе Эйзенхауера.
Собственно, и с Евгенией она познакомилась благодаря своим американским завязкам. После Рима Божана собиралась отправиться в США по приглашению Принстонского университета. Ей вроде бы обещали грант на написание истории первых лет психоанализа. С визой что-то не ладилось. И тогда кто-то из коллег посоветовал ей обратиться к дочке профессора Капулетти, работавшей секретарем у американского посла. Виза была получена. И Божана, по-серьезному признательная, была готова расплатиться одним из двух доступных ей способов: поделившись информацией из неисчерпаемых резервов своих наблюдений. Ко второму, более простому, способу в последнее время Божана прибегала все реже.
Марианне Божана агрессивно не понравилась. Но Евгения опять, похоже, попала в точку. Болгарка, с ее прошлым и профессиональным амплуа, действительно могла знать что-то интересное. И мешать Гремину ее допрашивать Марианна не собиралась.
Покончив с аперитивом, они переместились в обеденный салон. Марианна не слишком любила присматривать за горничной и еще меньше – готовить, поэтому на вечер она выписала официанта из «Кампонески», наверное лучшего ресторана Рима, специализировавшегося на пьемонтской кухне. И блюда заказала там же. Так частенько поступал ее отец. Получилось просто, дорого и по-французски: улитки в «Шабли» и утиная грудка под апельсиновым соусом. Чтобы помочь преодолеть первые подступы к деликатной теме, заранее проинструктировала официанта обильно обносить вином. Перед очарованием бесподобного «Пуи фюме» устоять было нелегко. А под утку – «Кло де Вожо Гран Крю».
Евгения подала сигнал:
– Сознаюсь, едва мы с Божаной познакомились, я сразу подумала: нам надо обязательно встретиться вместе. Ведь мы все, не будучи русскими, так или иначе связаны с Россией и русской культурой. Даже Марианна, – взяла грех на душу Евгения, – изучала в Университете русскую литературу. Но у нас есть и общая страсть – любовь к Гоголю.
Божана чувствовала себя замечательно и частенько, скорее по привычке, бросала кокетливые взгляды на Гремина. Однако она четко помнила, зачем ее позвали и откликнулась сразу.
– О да, Гоголь – та еще штучка. Преинтереснейший тип. Знакома я с ним, правда, не была, но немножко занималась его судьбой. Давно, когда вас, девушки, еще не было на свете. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.
Гремин тоже не заставил себя просить дважды. Над легендой он, так показалось Марианне, не слишком ломал голову.
– Спасибо, я вам расскажу в двух словах, в чем суть. История почти детективная. И даже фельетонная. В годы войны со мной в партизанском отряде воевал старый белый эмигрант. Из знати. К тому же гомосексуалист и монархист, не скрывавший ни своих сексуальных, ни политических предпочтений. Понятно, что основное население партизанского отряда – молодые и здоровые нормальные ребята – держали его за чужака, хотя по-своему уважали, потому что старик, – а ему тогда было хорошо за шестьдесят, – люто ненавидел немцев, именно немцев как таковых, отнюдь не только нацистов, и отлично, грамотно воевал. Ни на что не претендуя и ничего не ожидая. Бывшему царскому генералу, ему никому ничего не требовалось доказывать.
Гремин как-то упоминал историю про старого белогвардейца, но тогда Марианна не придала ей значения. Сейчас она прислушалась.
– А ко мне старик испытывал определенную симпатию. Все-таки я тоже русского происхождения. Единственный в отряде. К тому же интеллигент. И хотя, очевидно, не педераст, но бурно свое презрение к человеческим слабостям ближних не выражал. Короче, старика, обычно, замыкавшего цепочку, прикрывая отступление огнем, – он был классный стрелок, – накрыло миной. И оторвало обе ноги. Мы его вынесли. Наверное, его можно было спасти. Но он сам нас остановил, когда мы попытались перетянуть изуродованные культяпки: «Не надо. От потери крови самая легкая смерть. Дайте лучше папиросу и стакан коньяка». Я с ним просидел до конца. Он мне оставил свои личные вещи: часы, золотой портсигар, Евангелие на греческом XVIII века. Попросил после войны разыскать своего последнего любовника – молодого парнишку, аспиранта Сорбонны. Того отправили в Освенцим. И тогда же он мне рассказал, что в Италии остались сенсационные документы, раскрывающие загадку болезни и смерти Гоголя… Потом меня закрутила жизнь, и я не вспоминал о предсмертных словах старика. Но сейчас, будучи в Италии, было бы грешно не проверить информацию. Пока наши изыскания ни к чему не привели, нам нужна ваша помощь. Как вы считаете, кем Гоголь все-таки был – некрофилом или гомосексуалистом?
Гремин замолчал. Женщины внимали ему, как зачарованные. Марианна не верила своим ушам. Когда Гремин начинал свой рассказ, была абсолютно уверена, что он даст более-менее правдоподобную липу. А сейчас она не знала, что и думать.
Божана слушала предельно внимательно, что, впрочем, не мешало ей с нескрываемым удовольствием отдавать должное утиной грудке и вину. Почувствовав на себе взгляды трех друзей, включилась в беседу. Ее густой, низкий, прокуренный и невероятно сексуальный голос полился свободно и уверенно.
– Я не буду долго рассказывать о себе. Это никому не интересно. Я посвятила Гоголю около года своей жизни. Ему и Достоевскому напополам. Конечно, двое даже таких мужчин не могли заполнить всю мою жизнь целиком. – Она улыбнулась. – Но тем не менее целый год большую часть своего времени, энергии, страсти я отдавала именно им двоим.
Я хотела написать книгу. Сюжет ее мне подсказал Эрих Фромм. Когда-то мы с ним близко дружили, – Божана мечтательно замолкла, словно вспоминая. Потом улыбнулась. – Ну, ладно. Бог с ним. Я должна была с позиций психоанализа проанализировать, как комплексы этих двух великих людей отражались в их творчестве. С Достоевским было проще.
– Ну, это классический случай, – поддержала Евгения. – Карты.
«Вот у кого патология, у Евгении, – Марианна рассердилась. – Не может не выскакивать!»
Но Божана не обратила внимание, повинуясь своим мыслям.
– Да, с Гоголем сложнее, – она замолчала, словно вспоминая.
– А почему вы не дописали книгу? Не жаль было бросать? – спросила Марианна.
– Не поверите. По мере того как я погружалась в тему, мне становился слишком неприятен сам персонаж. В один прекрасный момент я не могла себя преодолеть. Стало противно. Знаете, это моя болезнь. Я не могу слишком долго находиться с мужчиной, если он мне не нравится. Так или иначе о личной жизни Гоголя мне кое что известно.
Она снова улыбнулась, не без самодовольства, и обратилась к Гремину, переходя на «ты»:
– Я попробую ответить на твой первый вопрос. Он не совсем удачно сформулирован. Скорее всего,
Гоголь был и некрофилом, и гомосексуалистом. Имел четко выраженные садистские пристрастия. Умненький Набоков в недавнем эссе о Гоголе, опубликованном на английском, приводит прелюбопытнейшие примеры. Так, сам Гоголь однажды сознался Пушкину, что самое забавное зрелище, какое ему пришлось когда-либо наблюдать, – как обезумевшая от боли кошка металась по раскаленной крыше горящего дома. Или другой сюжет. В Швейцарии великий русский писатель однажды несколько часов кряду занимался тем, что расплющивал тростью маленьких ящериц, выползавших погреться на солнышко. Подобных эпизодов немало. Я перелопатила массу документов, и у меня нет ни малейшего сомнения, что у Гоголя имелся целый клубок извращений. Но дело в другом. В загадке. Тут вы все трое абсолютно правы. Загадка Гоголя действительно есть.
По мере того как Божана говорила, чувствовалось, что тема зажигает ее. В полумраке фиолетовая губная помада, когда болгарка усмехалась, отливала иссиня-багровым. Она успела основательно выпить. Глаза заблестели. Щеки разрумянились. Голос приобрел театральный пафос. Сделав длинный глоток, Божана покачала головой:
– «Кло де Вожо» – наверное, лучшее вино в мире. Не стоило тратить столько денег.
– У меня еще есть неплохой «Сотерн», – похвасталась Марианна, ни на минуту не забывавшая, что ее задача хозяйки в том, чтобы постоянно подпаивать гостью. – Давайте переберемся в салотто. Там нам будет удобнее.
Божана полностью овладела обстановкой. Она не зря практиковала психоанализ.
Усевшись поудобнее в уютном кресле с бокалом холодного «Сотерна», она обвела взглядом своих собеседников. Те устроились напротив. Марианна и Гремин на диванчике. Евгения на массивном низком пуфе. С Цезарем на коленях.
– Давайте поиграем. Попробуем суммировать, что вызывает недоумение в жизни Гоголя. Что в ней было странного?
– В каком смысле? – спросила Марианна.
– В самом простом. Ну, вот вы – красивая молодая девушка. Что вам бросается в глаза в первую очередь? Наверное, что Гоголь не был женат. Избави бог, в этом ничего криминального нет. Но в общем-то и сейчас, и тогда это достаточно нехарактерный стиль поведения для мужчины, которому хорошо за тридцать. Согласитесь?
– Ну да, конечно.
– Что еще? Что вы находите странным? Божана пошарила глазами по столу.
– Лист бумаги найдется? Давайте попробуем положить на бумагу.
Марианна принесла блокнот и карандаш. Божана устроилась поудобнее, усевшись с ногами в кресле, при этом и бутылка «Сотерна» оставалась поблизости.
– Итак, первое, что мы записали: неженатый. Второе что?
– Ну, если продолжать эту линию, – предположила Евгения, – то отсутствие каких-либо романов с женщинами. Если не считать полуроман со Смирновой. В постели они наверняка не были.
– Записали: отсутствие романов с женщинами. Что дальше?
– Явно ненормальное отношение к некоторым своим приятелям, – подал голос Гремин. Марианна обратила внимание, что, задав направление, тот сознательно уходил в тень, стараясь не доминировать в разговоре. – А если уж называть вещи своими именами, то откровенное влечение к мужчинам, свидетельством чему, в частности, переписка Гоголя с Герасимом Высоцким, Данилевским, Погодиным и так далее.
– Правильно. Записали: влечение к мужчинам. Доказательство – переписка Гоголя. Что еще?
Снова встряла Евгения со своими манерами студентки-отличницы и американо-еврейским акцентом:
– На мой взгляд, стоит отдельно упомянуть эпизод с Виельгорским. – Евгения бросила выразительный взгляд на Марианну.
Та сообразила. Ей все-таки надлежало поддерживать версию о своей специализации по русской литературе.
– Тогда следует упомянуть и эпизод с поэтом Языковым. Как-никак они вместе жили на вия Феличе больше полугода.
Божана великодушно согласилась.
– Можно записать, хотя этот эпизод сам по себе ничего не доказывает. Из соображений экономии многие русские, да и не только русские, путешественники по Европе в те времена вместе снимали квартиры. А что касается Виельгорского – это особая статья. Тут целый клубок доказательств. И тот знаменитый текст Гоголя, который исследователи десятилетиями дружно пытались представить как отрывок из несуществующего романтического произведения… «Ночи на вилле». – Марианна была вынуждена признать: «Старая кокотка, пожалуй, разбирается в Гоголе. Не то что Евгения». – И разрыв Гоголя с Волконской, а с влиятельными покровителями и особенно покровительницами Гоголь старался не порывать… Ведь, если честно, версия про двух ксендзов, попытавшихся на смертном одре обратить Виельгорского в католичество, откровенно слабовата.
Евгения пожелала уточнить.
– Извини, для ясности. – Она тоже перешла на «ты». – На твой взгляд, у Гоголя с Языковым скорее всего, ничего не было, а с Виельгорским было?
– Да. Пожалуй, так. Хотя как понимать: было не было. Если ты имеешь в виду гомосексуальные связи, – Евгения кивнула, наверняка уже сожалея, что забралась так глубоко, – тогда да. Хотя стопроцентно я не убеждена, что Гоголь и Виельгорский были близки. Весьма вероятно, но не убеждена. Однако я не исключаю, что Гоголь успел попользоваться юным Виельгорским после того, как тот помер. Но опять-таки, с точки зрения психологического портрета Гоголя это не имеет никакого значения. Абсолютно никакого. Принципиально важно другое. Что Гоголь на протяжении нескольких месяцев дожидается смерти Виельгорского. Поджидает ее, подкарауливает. Иначе как объяснить бесконечные дневные и ночные бдения у постели умирающего?
От слов Божаны всем стало не по себе. Казалось, скоро в воздухе запахнет серой и из-за тяжелых портьер выберется знакомая тень с длинным носом и окровавленными губами.
Божана между тем как ни в чем не бывало плела свое кружево.
– Но и это не самое показательное. Если в случае с Виельгорским Гоголь только ждал смерти друга, то Языкова он в прямом смысле этих слов готовил себе на стол. Как откармливают поросенка, чтобы зарезать по весне. Гоголь всеми мыслимыми и немыслимыми обещаниями соблазняет Языкова. Обещаниями комфорта, дружбы, компании, выздоровления. Только чтобы уломать того поселиться вместе в одной квартирке в Риме. Допускаю, что Гоголь надеялся на половую близость с умиравшим Языковым. Что тот, будучи тяжелобольным, несмотря на свою всем известную гетеросексуальность, не станет противиться… А может быть, Гоголь преследовал совсем другую цель. Он сознательно заманивал тяжелобольного к себе домой, чтобы терпеливо дождаться его смерти и заполучить в полное свое распоряжение его тело. Не какой-нибудь там трупик из морга, а тело близкого, родного человека, поэта и великого бабника. А Гоголь ох как любил приобщиться к знатным, богатым, известным и удачливым! Не спорю, сцена, безусловно, дикая, но вполне соответствующая образу Гоголя и стилю его поведения… И, кстати, его творчеству. Подобную сцену без какого бы то ни было насилия над здравым смыслом можно представить в канве повествования ну хотя бы «Страшной мести». Естественно, будь тогда цензура помягче… Избави боже, я не утверждаю, что именно так и было. Я этого не знаю. Но исключать нельзя ничего.
Воцарилось неловкое молчание. И Гремин, и Марианна, и Евгения дружно потупили взгляды. Марианна на правах хозяйки посчитала нужным чуть слышно произнести: «Какой-то монстр получается!»
Божана сделала вид, что не услышала, но сообразила, что увлеклась, переборщила. И быстро вернула разговор в прежнее русло.
– Так или иначе записали и Языкова. Что дальше?
Друзья переглянулись.
– Давайте прикинем, что еще было странного, подозрительного, таинственного в жизни Гоголя. Если проследить рисунок его жизни в 1830-е и в начале 1840-х годов. Что обращает на себя внимание?
Гремин покрутил бокал.
– Наверное, неожиданные отъезды Гоголя. Когда он без объяснения причин, без подготовки, никого не предупреждая, вдруг менял все свои планы, срывался с места и куда-нибудь уезжал.
– Абсолютно правильно. В жизни Гоголя присутствовали две страннейшие особенности: его неожиданные отъезды и необъяснимые кризисы его болезни. Вроде бы без каких бы то ни было заметных причин.
– Точно, – встрепенулась Евгения, – я помню, непонятные приступы болезни и меня удивляли. А кстати, чем он все-таки болел, Божана?
– А с ним, строго говоря, ничего не было.
– Как так?
– Да вот так. Во времена Гоголя его болезнь называли нервным расстройством. Потом, спустя несколько десятилетий, известный российский психиатр, если мне не изменяет память, Бажанов, Баженов, на основании свидетельств очевидцев поставил диагноз периодического психоза. По существу же ничегошеньки серьезного у Гоголя не было. Да, он страдал от расстройства кишечника, от геморроя, от запоров. Даже в предсмертные дни его донимали именно запоры. Однако это не те болезни, которые тебя подводят на край жизни и смерти. А Гоголь со своими кризисами и вправду несколько раз бывал на грани дать дуба… Еще интересней посмотреть, как накладываются друг на друга эти два рисунка – неожиданные отъезды Гоголя и обострения душевной болезни.
Божана попросила еще лист бумаги.
– Итак, на одном листе бумаги мы с вами перечислили особенности Гоголя, свидетельствующие о его ненормальной сексуальной ориентации. Сейчас на другом я помечу основные этапы в его перемещениях и основные приступы его заболевания. Буду восстанавливать по памяти, поэтому не обессудьте, если где ошибусь… Итак, перемещения. С осени 1837 года, года смерти Пушкина, по лето 1838 года – Гоголь в Риме. Затем он находится в Риме с осени 1838 года по лето 1839 года. Кстати, это была обычная практика, люди старались уезжать из Рима на месяцы перед августовской жарой. Причем уезжает Гоголь из Рима опять-таки неожиданно, через несколько дней после смерти Виельгорского. Затем более чем годичный перерыв в приездах Гоголя в Рим. И именно в это время, осенью 1840 года, с Гоголем приключается тяжелейший меланхолический приступ. Наверное, самый тяжелый на его многострадальном веку. Гоголь оказывается при смерти, а после перенесенного приступа отправляется в Рим. С осени 1840 года по лето 1841 года он опять в Риме. Затем годичный перерыв. Когда в начале 1842 года с ним случается повторение тяжелейшего приступа. С осени 1842 года по лето 1843 года Гоголь в Риме. На этот раз вместе с умирающим Языковым. Потом перерыв в несколько лет. И в приступах, и в приездах в Рим. С осени 1845 года по лето 1846 года Гоголь последний раз проводит несколько месяцев в Риме. С тех пор, вплоть до предсмертных недель, кризисы больше не повторяются. Фактически с редкими просветлениями Гоголь все время в состоянии глубочайшей депрессии. С осени 1846 года по лето 1847 года он в Неаполе. Однако эксперимент не срабатывает. Неаполь в отличие от Рима не выводит Гоголя из депрессии. Весной 1848 года Гоголь предпринимает последнюю попытку справиться с депрессией – едет в Палестину, Святую землю. Но и это не помогает. Он возвращается в Россию, где и остается вплоть до самой смерти.
Божана замолкла. Марианна с трудом освободилась от завороженного транса. Гремин и Евгения, похоже, испытали что-то сходное. Было что-то бесовское в том, как это женщина, не первой молодости, не особенно красивая, на глазах ткала материю загадки Гоголя.
– Нарисованная схемка нам с вами пригодится. Ну а теперь давайте вернемся к началу нашего разговора. В чем же все-таки главная тайна Гоголя? Самая главная, самая непостижимая?
Божана обвела глазами присутствующих. Марианна сосредоточилась, напряглась, – но напрасно. Да она и не особенно на себя рассчитывала. Евгения, понятное дело, попробовала:
– Изменение отношения к Риму? Ведь Гоголь начинал с откровенного преклонения перед Римом, писал, что без Рима он не в силах дышать. А через несколько лет восторженное восхищение сменяется охлаждением и раздражением.
– Хорошо. И что же?
Приободренная Евгения распушила перья:
– Значит, с Гоголем что-то случилось в Риме, что заставило его переменить отношение к городу.
«Ну вот», – скривилась Марианна. Американка ничтоже сумняшеся позаимствовала аргумент у Гремина. Умная Божана вида не подала, хотя от нее, скорее всего, не ускользнула перемена в выражении лица хозяйки.
– Очень правильно. Давайте возьмем на заметку. Загадка здесь, безусловно, есть, но это скорее последствие. А тебе ничего не приходит на ум? – обратилась она к Гремину.
– Вообще-то, строго говоря, самая большая загадка в жизни Гоголя: почему он перестал писать? Вроде бы в самом рассвете творческих сил, на волне успеха – и вдруг, бац, потерять талант и перестать писать! Таких случаев навскидку я не припомню. Чуть ли не физическая неспособность писать.
– Умница! Дай я тебя поцелую!
Божана потянулась с явным намерением поцеловать Гремина в губы, но, поскольку в одной руке она держала сигарету, а в другой бокал, балансировать ей было нелегко. И Марианна не без удовольствия отметила, как ловко Гремин уклонился от поцелуя в губы, чмокнув Божану в щеку. Потом, чтобы закрепить шутливо-почтительный тон, приложился к ее руке. Той, что поближе. С бокалом.
– Тут и вправду самая главная загадка Гоголя. Над ней мучились его друзья, современники, историки литературы. Объяснений множество. Но кроме банальных рассуждений по поводу глубокого душевного кризиса Гоголя, его неспособности создать положительного героя, нарисовать положительный образ российской действительности – кроме этого, мы не имеем, по сути, ничего.
Божана вынула из элегантного серебряного портсигара новую сигарету. Гремин галантно поднес спичку. В крошечном пламени цвет губ приобрел совсем багровый оттенок.
– Давайте теперь разложим по времени. Когда Гоголь перестал писать или, точнее, когда обнаружил свою неспособность писать?
– С 1842 года, после публикации первого тома «Мертвых душ». Во всяком случае, так принято считать, – откликнулась Евгения.
– В принципе правильно. Хотя тогда Гоголь еще был полон творческих планов. Он осознал свою неспособность писать примерно тогда же, когда прекратились приступы его непонятной болезни. То есть где-то с 1845 года. Причем, ты совершенно права, – великодушно ввернула Божана, – осознание своей творческой импотенции совпадает с переменой отношения Гоголя к Риму. Тогда как прежде, как правило, после душевного кризиса наступал творческий подъем. Во время пребывания Гоголя в Италии… Итак, вопрос: что из всего перечисленного следует?
Божана обвела присутствующих взглядом. Никто не проронил ни слова. Когда работает маэстро, публика безмолвствует. А Божана была воистину блистательна.
Поняв, что отвечать на поставленный вопрос придется ей самой, она театрально вздохнула:
– С точки зрения логики, здравого смысла, все в совокупности может означать только одно: в жизни Гоголя в первой половине 1840-х годов, скорее всего, между 1842 и 1845 годами, случилось какое-то драматическое событие, которое оказало на него сильнейшее впечатление, надломило всю его жизнь. Произошла кардинальная переоценка политических взглядов Гоголя. Он обратился к Богу. И утратил способность писать. Вообще. Напрочь.
– Послушай, кажется есть след. Я познакомилась с одним человеком. Женщиной. Она врач. Последователь Фрейда и Фромма. И профессионально изучала психическое заболевание Гоголя. Мне кажется, если ее разговорить, она нам могла бы рассказать кое-что интересное. Ты сможешь сегодня организовать компактный ужин на четверых у себя?
Гремин пришел заранее. Евгения – вместе с гостьей, француженкой болгарского происхождения. Лет пятидесяти пяти. По имени Божана. Марианна сразу заметила, что, несмотря на чудовищную разницу в возрасте, они с Греминым с первых слов понравились друг другу.
Высокая, худая, нос с горбинкой, черная челка с легкой проседью, непрерывно курящая, порывистая Божана могла поразить мужское воображение.
– Похожа на Ахматову, – шепнул Гремин Марианне.
Марианна уже знала, кто такая Ахматова. Божана не услышала. Улыбнулась.
На аперитив устроились в библиотеке. В знак уважения к французскому гражданству Гремина и Божаны, Марианна подала настоящий киралиготе.
Божана приехала в Рим на два месяца для чтения курса лекций по истории психоанализа в Ла Сапьенца. Ее родители, богатые болгарские антиквары, полуармянских, полугреческих кровей, эмигрировали во Францию, опасаясь потрясений, еще в самом начале века. Она окончила медицинский факультет Сорбонны, потом продолжила медицинское образование в Вене. С молодости увлекалась психоанализом. Судя по ее элегантному намеку, была любовницей то ли Фрейда, то ли одного из его ближайших соратников. Пробовала практиковать, но осознав, что при ее непонятной национальности и безалаберном образе жизни из этого ничего путного не получится, Божана переключилась на околомедицинскую журналистику. Писала о половых извращениях разных исторических знаменитостей. В годы войны была корреспондентом американского «Медицинского журнала» при штабе Эйзенхауера.
Собственно, и с Евгенией она познакомилась благодаря своим американским завязкам. После Рима Божана собиралась отправиться в США по приглашению Принстонского университета. Ей вроде бы обещали грант на написание истории первых лет психоанализа. С визой что-то не ладилось. И тогда кто-то из коллег посоветовал ей обратиться к дочке профессора Капулетти, работавшей секретарем у американского посла. Виза была получена. И Божана, по-серьезному признательная, была готова расплатиться одним из двух доступных ей способов: поделившись информацией из неисчерпаемых резервов своих наблюдений. Ко второму, более простому, способу в последнее время Божана прибегала все реже.
Марианне Божана агрессивно не понравилась. Но Евгения опять, похоже, попала в точку. Болгарка, с ее прошлым и профессиональным амплуа, действительно могла знать что-то интересное. И мешать Гремину ее допрашивать Марианна не собиралась.
Покончив с аперитивом, они переместились в обеденный салон. Марианна не слишком любила присматривать за горничной и еще меньше – готовить, поэтому на вечер она выписала официанта из «Кампонески», наверное лучшего ресторана Рима, специализировавшегося на пьемонтской кухне. И блюда заказала там же. Так частенько поступал ее отец. Получилось просто, дорого и по-французски: улитки в «Шабли» и утиная грудка под апельсиновым соусом. Чтобы помочь преодолеть первые подступы к деликатной теме, заранее проинструктировала официанта обильно обносить вином. Перед очарованием бесподобного «Пуи фюме» устоять было нелегко. А под утку – «Кло де Вожо Гран Крю».
Евгения подала сигнал:
– Сознаюсь, едва мы с Божаной познакомились, я сразу подумала: нам надо обязательно встретиться вместе. Ведь мы все, не будучи русскими, так или иначе связаны с Россией и русской культурой. Даже Марианна, – взяла грех на душу Евгения, – изучала в Университете русскую литературу. Но у нас есть и общая страсть – любовь к Гоголю.
Божана чувствовала себя замечательно и частенько, скорее по привычке, бросала кокетливые взгляды на Гремина. Однако она четко помнила, зачем ее позвали и откликнулась сразу.
– О да, Гоголь – та еще штучка. Преинтереснейший тип. Знакома я с ним, правда, не была, но немножко занималась его судьбой. Давно, когда вас, девушки, еще не было на свете. Так что спрашивайте, не стесняйтесь.
Гремин тоже не заставил себя просить дважды. Над легендой он, так показалось Марианне, не слишком ломал голову.
– Спасибо, я вам расскажу в двух словах, в чем суть. История почти детективная. И даже фельетонная. В годы войны со мной в партизанском отряде воевал старый белый эмигрант. Из знати. К тому же гомосексуалист и монархист, не скрывавший ни своих сексуальных, ни политических предпочтений. Понятно, что основное население партизанского отряда – молодые и здоровые нормальные ребята – держали его за чужака, хотя по-своему уважали, потому что старик, – а ему тогда было хорошо за шестьдесят, – люто ненавидел немцев, именно немцев как таковых, отнюдь не только нацистов, и отлично, грамотно воевал. Ни на что не претендуя и ничего не ожидая. Бывшему царскому генералу, ему никому ничего не требовалось доказывать.
Гремин как-то упоминал историю про старого белогвардейца, но тогда Марианна не придала ей значения. Сейчас она прислушалась.
– А ко мне старик испытывал определенную симпатию. Все-таки я тоже русского происхождения. Единственный в отряде. К тому же интеллигент. И хотя, очевидно, не педераст, но бурно свое презрение к человеческим слабостям ближних не выражал. Короче, старика, обычно, замыкавшего цепочку, прикрывая отступление огнем, – он был классный стрелок, – накрыло миной. И оторвало обе ноги. Мы его вынесли. Наверное, его можно было спасти. Но он сам нас остановил, когда мы попытались перетянуть изуродованные культяпки: «Не надо. От потери крови самая легкая смерть. Дайте лучше папиросу и стакан коньяка». Я с ним просидел до конца. Он мне оставил свои личные вещи: часы, золотой портсигар, Евангелие на греческом XVIII века. Попросил после войны разыскать своего последнего любовника – молодого парнишку, аспиранта Сорбонны. Того отправили в Освенцим. И тогда же он мне рассказал, что в Италии остались сенсационные документы, раскрывающие загадку болезни и смерти Гоголя… Потом меня закрутила жизнь, и я не вспоминал о предсмертных словах старика. Но сейчас, будучи в Италии, было бы грешно не проверить информацию. Пока наши изыскания ни к чему не привели, нам нужна ваша помощь. Как вы считаете, кем Гоголь все-таки был – некрофилом или гомосексуалистом?
Гремин замолчал. Женщины внимали ему, как зачарованные. Марианна не верила своим ушам. Когда Гремин начинал свой рассказ, была абсолютно уверена, что он даст более-менее правдоподобную липу. А сейчас она не знала, что и думать.
Божана слушала предельно внимательно, что, впрочем, не мешало ей с нескрываемым удовольствием отдавать должное утиной грудке и вину. Почувствовав на себе взгляды трех друзей, включилась в беседу. Ее густой, низкий, прокуренный и невероятно сексуальный голос полился свободно и уверенно.
– Я не буду долго рассказывать о себе. Это никому не интересно. Я посвятила Гоголю около года своей жизни. Ему и Достоевскому напополам. Конечно, двое даже таких мужчин не могли заполнить всю мою жизнь целиком. – Она улыбнулась. – Но тем не менее целый год большую часть своего времени, энергии, страсти я отдавала именно им двоим.
Я хотела написать книгу. Сюжет ее мне подсказал Эрих Фромм. Когда-то мы с ним близко дружили, – Божана мечтательно замолкла, словно вспоминая. Потом улыбнулась. – Ну, ладно. Бог с ним. Я должна была с позиций психоанализа проанализировать, как комплексы этих двух великих людей отражались в их творчестве. С Достоевским было проще.
– Ну, это классический случай, – поддержала Евгения. – Карты.
«Вот у кого патология, у Евгении, – Марианна рассердилась. – Не может не выскакивать!»
Но Божана не обратила внимание, повинуясь своим мыслям.
– Да, с Гоголем сложнее, – она замолчала, словно вспоминая.
– А почему вы не дописали книгу? Не жаль было бросать? – спросила Марианна.
– Не поверите. По мере того как я погружалась в тему, мне становился слишком неприятен сам персонаж. В один прекрасный момент я не могла себя преодолеть. Стало противно. Знаете, это моя болезнь. Я не могу слишком долго находиться с мужчиной, если он мне не нравится. Так или иначе о личной жизни Гоголя мне кое что известно.
Она снова улыбнулась, не без самодовольства, и обратилась к Гремину, переходя на «ты»:
– Я попробую ответить на твой первый вопрос. Он не совсем удачно сформулирован. Скорее всего,
Гоголь был и некрофилом, и гомосексуалистом. Имел четко выраженные садистские пристрастия. Умненький Набоков в недавнем эссе о Гоголе, опубликованном на английском, приводит прелюбопытнейшие примеры. Так, сам Гоголь однажды сознался Пушкину, что самое забавное зрелище, какое ему пришлось когда-либо наблюдать, – как обезумевшая от боли кошка металась по раскаленной крыше горящего дома. Или другой сюжет. В Швейцарии великий русский писатель однажды несколько часов кряду занимался тем, что расплющивал тростью маленьких ящериц, выползавших погреться на солнышко. Подобных эпизодов немало. Я перелопатила массу документов, и у меня нет ни малейшего сомнения, что у Гоголя имелся целый клубок извращений. Но дело в другом. В загадке. Тут вы все трое абсолютно правы. Загадка Гоголя действительно есть.
По мере того как Божана говорила, чувствовалось, что тема зажигает ее. В полумраке фиолетовая губная помада, когда болгарка усмехалась, отливала иссиня-багровым. Она успела основательно выпить. Глаза заблестели. Щеки разрумянились. Голос приобрел театральный пафос. Сделав длинный глоток, Божана покачала головой:
– «Кло де Вожо» – наверное, лучшее вино в мире. Не стоило тратить столько денег.
– У меня еще есть неплохой «Сотерн», – похвасталась Марианна, ни на минуту не забывавшая, что ее задача хозяйки в том, чтобы постоянно подпаивать гостью. – Давайте переберемся в салотто. Там нам будет удобнее.
Божана полностью овладела обстановкой. Она не зря практиковала психоанализ.
Усевшись поудобнее в уютном кресле с бокалом холодного «Сотерна», она обвела взглядом своих собеседников. Те устроились напротив. Марианна и Гремин на диванчике. Евгения на массивном низком пуфе. С Цезарем на коленях.
– Давайте поиграем. Попробуем суммировать, что вызывает недоумение в жизни Гоголя. Что в ней было странного?
– В каком смысле? – спросила Марианна.
– В самом простом. Ну, вот вы – красивая молодая девушка. Что вам бросается в глаза в первую очередь? Наверное, что Гоголь не был женат. Избави бог, в этом ничего криминального нет. Но в общем-то и сейчас, и тогда это достаточно нехарактерный стиль поведения для мужчины, которому хорошо за тридцать. Согласитесь?
– Ну да, конечно.
– Что еще? Что вы находите странным? Божана пошарила глазами по столу.
– Лист бумаги найдется? Давайте попробуем положить на бумагу.
Марианна принесла блокнот и карандаш. Божана устроилась поудобнее, усевшись с ногами в кресле, при этом и бутылка «Сотерна» оставалась поблизости.
– Итак, первое, что мы записали: неженатый. Второе что?
– Ну, если продолжать эту линию, – предположила Евгения, – то отсутствие каких-либо романов с женщинами. Если не считать полуроман со Смирновой. В постели они наверняка не были.
– Записали: отсутствие романов с женщинами. Что дальше?
– Явно ненормальное отношение к некоторым своим приятелям, – подал голос Гремин. Марианна обратила внимание, что, задав направление, тот сознательно уходил в тень, стараясь не доминировать в разговоре. – А если уж называть вещи своими именами, то откровенное влечение к мужчинам, свидетельством чему, в частности, переписка Гоголя с Герасимом Высоцким, Данилевским, Погодиным и так далее.
– Правильно. Записали: влечение к мужчинам. Доказательство – переписка Гоголя. Что еще?
Снова встряла Евгения со своими манерами студентки-отличницы и американо-еврейским акцентом:
– На мой взгляд, стоит отдельно упомянуть эпизод с Виельгорским. – Евгения бросила выразительный взгляд на Марианну.
Та сообразила. Ей все-таки надлежало поддерживать версию о своей специализации по русской литературе.
– Тогда следует упомянуть и эпизод с поэтом Языковым. Как-никак они вместе жили на вия Феличе больше полугода.
Божана великодушно согласилась.
– Можно записать, хотя этот эпизод сам по себе ничего не доказывает. Из соображений экономии многие русские, да и не только русские, путешественники по Европе в те времена вместе снимали квартиры. А что касается Виельгорского – это особая статья. Тут целый клубок доказательств. И тот знаменитый текст Гоголя, который исследователи десятилетиями дружно пытались представить как отрывок из несуществующего романтического произведения… «Ночи на вилле». – Марианна была вынуждена признать: «Старая кокотка, пожалуй, разбирается в Гоголе. Не то что Евгения». – И разрыв Гоголя с Волконской, а с влиятельными покровителями и особенно покровительницами Гоголь старался не порывать… Ведь, если честно, версия про двух ксендзов, попытавшихся на смертном одре обратить Виельгорского в католичество, откровенно слабовата.
Евгения пожелала уточнить.
– Извини, для ясности. – Она тоже перешла на «ты». – На твой взгляд, у Гоголя с Языковым скорее всего, ничего не было, а с Виельгорским было?
– Да. Пожалуй, так. Хотя как понимать: было не было. Если ты имеешь в виду гомосексуальные связи, – Евгения кивнула, наверняка уже сожалея, что забралась так глубоко, – тогда да. Хотя стопроцентно я не убеждена, что Гоголь и Виельгорский были близки. Весьма вероятно, но не убеждена. Однако я не исключаю, что Гоголь успел попользоваться юным Виельгорским после того, как тот помер. Но опять-таки, с точки зрения психологического портрета Гоголя это не имеет никакого значения. Абсолютно никакого. Принципиально важно другое. Что Гоголь на протяжении нескольких месяцев дожидается смерти Виельгорского. Поджидает ее, подкарауливает. Иначе как объяснить бесконечные дневные и ночные бдения у постели умирающего?
От слов Божаны всем стало не по себе. Казалось, скоро в воздухе запахнет серой и из-за тяжелых портьер выберется знакомая тень с длинным носом и окровавленными губами.
Божана между тем как ни в чем не бывало плела свое кружево.
– Но и это не самое показательное. Если в случае с Виельгорским Гоголь только ждал смерти друга, то Языкова он в прямом смысле этих слов готовил себе на стол. Как откармливают поросенка, чтобы зарезать по весне. Гоголь всеми мыслимыми и немыслимыми обещаниями соблазняет Языкова. Обещаниями комфорта, дружбы, компании, выздоровления. Только чтобы уломать того поселиться вместе в одной квартирке в Риме. Допускаю, что Гоголь надеялся на половую близость с умиравшим Языковым. Что тот, будучи тяжелобольным, несмотря на свою всем известную гетеросексуальность, не станет противиться… А может быть, Гоголь преследовал совсем другую цель. Он сознательно заманивал тяжелобольного к себе домой, чтобы терпеливо дождаться его смерти и заполучить в полное свое распоряжение его тело. Не какой-нибудь там трупик из морга, а тело близкого, родного человека, поэта и великого бабника. А Гоголь ох как любил приобщиться к знатным, богатым, известным и удачливым! Не спорю, сцена, безусловно, дикая, но вполне соответствующая образу Гоголя и стилю его поведения… И, кстати, его творчеству. Подобную сцену без какого бы то ни было насилия над здравым смыслом можно представить в канве повествования ну хотя бы «Страшной мести». Естественно, будь тогда цензура помягче… Избави боже, я не утверждаю, что именно так и было. Я этого не знаю. Но исключать нельзя ничего.
Воцарилось неловкое молчание. И Гремин, и Марианна, и Евгения дружно потупили взгляды. Марианна на правах хозяйки посчитала нужным чуть слышно произнести: «Какой-то монстр получается!»
Божана сделала вид, что не услышала, но сообразила, что увлеклась, переборщила. И быстро вернула разговор в прежнее русло.
– Так или иначе записали и Языкова. Что дальше?
Друзья переглянулись.
– Давайте прикинем, что еще было странного, подозрительного, таинственного в жизни Гоголя. Если проследить рисунок его жизни в 1830-е и в начале 1840-х годов. Что обращает на себя внимание?
Гремин покрутил бокал.
– Наверное, неожиданные отъезды Гоголя. Когда он без объяснения причин, без подготовки, никого не предупреждая, вдруг менял все свои планы, срывался с места и куда-нибудь уезжал.
– Абсолютно правильно. В жизни Гоголя присутствовали две страннейшие особенности: его неожиданные отъезды и необъяснимые кризисы его болезни. Вроде бы без каких бы то ни было заметных причин.
– Точно, – встрепенулась Евгения, – я помню, непонятные приступы болезни и меня удивляли. А кстати, чем он все-таки болел, Божана?
– А с ним, строго говоря, ничего не было.
– Как так?
– Да вот так. Во времена Гоголя его болезнь называли нервным расстройством. Потом, спустя несколько десятилетий, известный российский психиатр, если мне не изменяет память, Бажанов, Баженов, на основании свидетельств очевидцев поставил диагноз периодического психоза. По существу же ничегошеньки серьезного у Гоголя не было. Да, он страдал от расстройства кишечника, от геморроя, от запоров. Даже в предсмертные дни его донимали именно запоры. Однако это не те болезни, которые тебя подводят на край жизни и смерти. А Гоголь со своими кризисами и вправду несколько раз бывал на грани дать дуба… Еще интересней посмотреть, как накладываются друг на друга эти два рисунка – неожиданные отъезды Гоголя и обострения душевной болезни.
Божана попросила еще лист бумаги.
– Итак, на одном листе бумаги мы с вами перечислили особенности Гоголя, свидетельствующие о его ненормальной сексуальной ориентации. Сейчас на другом я помечу основные этапы в его перемещениях и основные приступы его заболевания. Буду восстанавливать по памяти, поэтому не обессудьте, если где ошибусь… Итак, перемещения. С осени 1837 года, года смерти Пушкина, по лето 1838 года – Гоголь в Риме. Затем он находится в Риме с осени 1838 года по лето 1839 года. Кстати, это была обычная практика, люди старались уезжать из Рима на месяцы перед августовской жарой. Причем уезжает Гоголь из Рима опять-таки неожиданно, через несколько дней после смерти Виельгорского. Затем более чем годичный перерыв в приездах Гоголя в Рим. И именно в это время, осенью 1840 года, с Гоголем приключается тяжелейший меланхолический приступ. Наверное, самый тяжелый на его многострадальном веку. Гоголь оказывается при смерти, а после перенесенного приступа отправляется в Рим. С осени 1840 года по лето 1841 года он опять в Риме. Затем годичный перерыв. Когда в начале 1842 года с ним случается повторение тяжелейшего приступа. С осени 1842 года по лето 1843 года Гоголь в Риме. На этот раз вместе с умирающим Языковым. Потом перерыв в несколько лет. И в приступах, и в приездах в Рим. С осени 1845 года по лето 1846 года Гоголь последний раз проводит несколько месяцев в Риме. С тех пор, вплоть до предсмертных недель, кризисы больше не повторяются. Фактически с редкими просветлениями Гоголь все время в состоянии глубочайшей депрессии. С осени 1846 года по лето 1847 года он в Неаполе. Однако эксперимент не срабатывает. Неаполь в отличие от Рима не выводит Гоголя из депрессии. Весной 1848 года Гоголь предпринимает последнюю попытку справиться с депрессией – едет в Палестину, Святую землю. Но и это не помогает. Он возвращается в Россию, где и остается вплоть до самой смерти.
Божана замолкла. Марианна с трудом освободилась от завороженного транса. Гремин и Евгения, похоже, испытали что-то сходное. Было что-то бесовское в том, как это женщина, не первой молодости, не особенно красивая, на глазах ткала материю загадки Гоголя.
– Нарисованная схемка нам с вами пригодится. Ну а теперь давайте вернемся к началу нашего разговора. В чем же все-таки главная тайна Гоголя? Самая главная, самая непостижимая?
Божана обвела глазами присутствующих. Марианна сосредоточилась, напряглась, – но напрасно. Да она и не особенно на себя рассчитывала. Евгения, понятное дело, попробовала:
– Изменение отношения к Риму? Ведь Гоголь начинал с откровенного преклонения перед Римом, писал, что без Рима он не в силах дышать. А через несколько лет восторженное восхищение сменяется охлаждением и раздражением.
– Хорошо. И что же?
Приободренная Евгения распушила перья:
– Значит, с Гоголем что-то случилось в Риме, что заставило его переменить отношение к городу.
«Ну вот», – скривилась Марианна. Американка ничтоже сумняшеся позаимствовала аргумент у Гремина. Умная Божана вида не подала, хотя от нее, скорее всего, не ускользнула перемена в выражении лица хозяйки.
– Очень правильно. Давайте возьмем на заметку. Загадка здесь, безусловно, есть, но это скорее последствие. А тебе ничего не приходит на ум? – обратилась она к Гремину.
– Вообще-то, строго говоря, самая большая загадка в жизни Гоголя: почему он перестал писать? Вроде бы в самом рассвете творческих сил, на волне успеха – и вдруг, бац, потерять талант и перестать писать! Таких случаев навскидку я не припомню. Чуть ли не физическая неспособность писать.
– Умница! Дай я тебя поцелую!
Божана потянулась с явным намерением поцеловать Гремина в губы, но, поскольку в одной руке она держала сигарету, а в другой бокал, балансировать ей было нелегко. И Марианна не без удовольствия отметила, как ловко Гремин уклонился от поцелуя в губы, чмокнув Божану в щеку. Потом, чтобы закрепить шутливо-почтительный тон, приложился к ее руке. Той, что поближе. С бокалом.
– Тут и вправду самая главная загадка Гоголя. Над ней мучились его друзья, современники, историки литературы. Объяснений множество. Но кроме банальных рассуждений по поводу глубокого душевного кризиса Гоголя, его неспособности создать положительного героя, нарисовать положительный образ российской действительности – кроме этого, мы не имеем, по сути, ничего.
Божана вынула из элегантного серебряного портсигара новую сигарету. Гремин галантно поднес спичку. В крошечном пламени цвет губ приобрел совсем багровый оттенок.
– Давайте теперь разложим по времени. Когда Гоголь перестал писать или, точнее, когда обнаружил свою неспособность писать?
– С 1842 года, после публикации первого тома «Мертвых душ». Во всяком случае, так принято считать, – откликнулась Евгения.
– В принципе правильно. Хотя тогда Гоголь еще был полон творческих планов. Он осознал свою неспособность писать примерно тогда же, когда прекратились приступы его непонятной болезни. То есть где-то с 1845 года. Причем, ты совершенно права, – великодушно ввернула Божана, – осознание своей творческой импотенции совпадает с переменой отношения Гоголя к Риму. Тогда как прежде, как правило, после душевного кризиса наступал творческий подъем. Во время пребывания Гоголя в Италии… Итак, вопрос: что из всего перечисленного следует?
Божана обвела присутствующих взглядом. Никто не проронил ни слова. Когда работает маэстро, публика безмолвствует. А Божана была воистину блистательна.
Поняв, что отвечать на поставленный вопрос придется ей самой, она театрально вздохнула:
– С точки зрения логики, здравого смысла, все в совокупности может означать только одно: в жизни Гоголя в первой половине 1840-х годов, скорее всего, между 1842 и 1845 годами, случилось какое-то драматическое событие, которое оказало на него сильнейшее впечатление, надломило всю его жизнь. Произошла кардинальная переоценка политических взглядов Гоголя. Он обратился к Богу. И утратил способность писать. Вообще. Напрочь.