Страница:
Ни для кого не составляло секрета, что отец Гермоген и отец Федор не сильно любили друг друга. По правде, они ненавидели друг друга всеми фибрами души. Тому хватало причин. Один был профессиональным священником, принял постриг по призванию, в юности. Другой – кадровый военный, офицер Генштаба, обратившийся к Богу от безысходности в самую тяжелую минуту своей жизни. Один – малообразованный, едва осиливший духовную академию. Второй – поступил мальчишкой в кадетский корпус, чтобы бороться с врагами Отечества, окончил Академию Генштаба и Московскую консерваторию, сдал экстерном экзамены на философский факультет Московского университета и в армии сделал блестящую карьеру. Один всю жизнь бросал вызов течению, другой всю жизнь плыл по течению. Один, несмотря на годы, ранения, увечья, до последних дней оставался красивым, видным мужчиной, из тех, на кого и в монашеском рубище заглядывались и кинозвезды, и герцогини. Другой – облысевший, располневший, неприметный. Представить отца Федора с женщиной – разве что с Ольгой Васильевной у самовара, – не получалось.
Но и это еще не все. Отец Федор свято верил, что какая бы власть ни правила в Москве и Питере: большевики, Советы, Сталин, НКВД, – Россия все равно остается Россией. Как бы власть ни притесняла Церковь, все равно это наша власть. И в меру своего разумения и своих скромных возможностей старался приблизить свой приход Святителя Николая к советской власти, к советскому посольству, к матери-Родине.
Отец Гермоген такую позицию отвергал категорически и бескомпромиссно. Для него Россия с большевиками не была Россия. Так же как для него не существовало выбора, кто он первее: русский или дворянин. Он – дворянин, а дворянство, как благородство, не знает национальности.
Оба не особенно скрывали свои убеждения. Храм Святителя Николая стал центром притяжения для той эмиграции, которая после победы Советского Союза, и тем более после смерти Сталина, была готова многое простить и забыть. Напротив, маленький греческий храм Святого Варфоломея, где приютили отца Гермогена и где он проповедовал, превратился в прибежище ярых, неисправимых антисоветчиков…
Они иногда навещали друг друга. Бывало, на пасхальной неделе отец Федор приглашал отца Гермогена на обед. И оба следили друг за другом.
И вот отцу Федору бдительные прихожане донесли, что отец Гермоген куда-то собрался. Отец Федор всполошился и направился к отцу Гермогену. Узнал, что тот хочет посетить отца Исидора, тот при смерти. И навязался отцу Гермогену в попутчики.
Отец Исидор жил в городке Понджибонси, недалеко от Сиены, невзрачном для тех красивейших мест. Ему было за девяносто. В прошлом царский сановник, благообразный старичок с седеньким младенческим пушком на съежившейся головке, с миниатюрной крольчачьей бородкой, маленькими ручками, сложенными на груди, – он умирал уже лет пятнадцать. В честь приезда единоверцев старичок поднялся, слегка воскрес. Они послужили в ближайшей часовне, вместе составили простенькую трапезу. А поутру, оставив отца Исидора на попечении молоденькой девушки лет двадцати, худенькой, робкой, неизвестно кем ему приходившейся, стали возвращаться. Близилось к вечеру, и, проезжая съезд на Кьюзи, отец Гермоген без предупреждения повернул.
– Ты куда?
– Навещу старого приятеля, графа Серджо Франкини. В 1914 году он был третьим секретарем итальянского посольства в Санкт-Петербурге. Ох мы погуляли вместе! Шампанского испито – не описать…
Отец Гермоген мечтательно покрутил головой. Отец Федор ему поверил.
Они остановились в недорогой гостиничке не доезжая Монтепульчано, договорились проснуться утром пораньше и вместе отправиться в поместье Кастель дель Ручелло. Но то ли от непривычки к разъездам в машине (в джипе трясло нестерпимо), то ли от усталости и подозрительности, отец Федор спал из рук вон плохо.
Около четырех раздался приглушенный рокот. Когда отец Федор спустился, отца Гермогена уже след простыл. Ночной дождь хорошо промыл небо. Светили звезды. Джип оставлял глубокую колею.
Отец Федор без спроса позаимствовал старый велосипед кого-то из прислуги, – здесь он перекрестился: «Грешен, прости меня Господи. Надо будет вернуть», – и пустился вдогонку. Ворота в поместье он обнаружил незапертыми. Машина припарковалась у черного входа. Камердинер был еще теплый.
Послышался выстрел, потом еще один. Отец Федор разыскал спальню графа и от ужаса представшей его взору картины его вывернуло наизнанку. Отец Гермоген направил пистолет на отца Федора, но на его счастье душегуб все пули израсходовал на бедного Франкини. Раздался пустой щелчок. И тогда отец Гермоген широким движением руки, наотмашь, как хлыстом, ударил отца Федора по лицу пистолетом. Потом отца Федора, потерявшего сознание, потащили к машине. Он очнулся от тряски. Левой рукой отец Гермоген держал руль, а правой – упирал дуло в бок отцу Федору, полусидевшему на соседнем сиденье.
– Больно было до одури, – сознался отец Федор. – И от выбитых зубов, и от рассеченных губ, и от жутко неудобной позы.
Ну а дальше они уже все себе представляли. Отец Гермоген остановился около колокольни и, пиная отца Федора дулом «парабеллума», заставил его подняться на крышу. Там приказал встать на парапет лицом к нему и падать спиной вниз. Взывания к милосердию, к Господу – ни к чему не привели. Отец Гермоген только ухмыльнулся. Попытка обратиться к другому аргументу – мы же православные, русские, дворяне, наконец, – оказалась еще менее успешной: «Ты такой же дворянин, как я – китаец! Мои предки с Иваном Грозным Казань брали, а твои, насколько мне известно, дослужились до коллежского асессора в городе Сран-Урюпинске после отмены крепостного права. Так что не надо. Прыгай, сука!»
Отец Федор прыгнул. Как он рассказывал, он сам не понял, что произошло. Видно, слишком велика была воля к жизни. Ему удалось ухватиться за парапет. Сперва отец Гермоген рассвирепел, но развеселился и решил поиграть. Стал наступать на пальцы.
– Несмотря на возраст и худобу, дядька он здоровый. Сапоги до сих пор заказывал себе гвардейские, у лучшего римского сапожника. Мои бедные пальцы аж захрустели. Еще раз-другой, я бы отпустил, – жаловался отец Федор.
И тут появился Гремин, и окрыленный внезапной надеждой, с неизвестно откуда взявшейся силой отец Федор ухватился за ногу своего мучителя. А тот возьми да и потеряй равновесие.
– Промысел Божий, другого объяснения я не вижу, – подытожил отец Федор.
Они переглянулись. Марианна явно была ошеломлена. Евгения не знала, как расценивать происшедшее. Гремин выглядел невозмутимым.
Отец Федор уже настолько восстановился, что, справившись с овощным супом, несмотря на отсутствие зубов, рискнул подпитать себя знаменитой местной вырезкой. Он снова чувствовал себя полностью в своей тарелке, с осуждением поглядывал на девиц. Изрек, что всем четверым сейчас лучше пищи телесной, как ничто помогла бы хорошая исповедь.
По существу, они могли бы уже ехать. Оставалась безделица. После завершения драмы на колокольне они вызвали карабинеров и потом рассказали все – в рамках разумного, естественно. Теперь следовало подписать протокол. Марешалло обещался привезти бумаги часам к двум. Уже отбило три.
И тут в тратторию вошел человек, не местный, и решительным шагом направился к их столику. Он был в костюме, при галстуке, коротко пострижен, с коротенькими ухоженными усиками. Под мышкой держал пачку газет. Гремин заметно побледнел.
– Ну что, Гремин? Что скажете? Я же вас предупреждал держаться подальше от таинственных историй. И вот снова трупы. Целых три. Нездорово получается.
– Здравствуйте, комиссар. Не говорю традиционное «мне приятно вас видеть».
– А вам сказать нечего?
– Да, строго говоря, так. Все, что я и мои друзья знали, – мы рассказали вашим коллегам. Хотя мы, естественно, в вашем распоряжении.
– Понимаете, в чем проблема и ваша, и моя, – обратился к Гремину комиссар. – Я не сомневаюсь в вашем алиби. Ни в коей мере. Вы никого не убивали. Но почему-то людей убивают после того, как они поговорят с вами.
Комиссар поморщился, как от зубной боли. В комнате словно похолодало. Евгения и Марианна, сжавшись в креслах, во все глаза смотрели на Гремина. Он как ни в чем не бывало молчал, ожидая дальнейшего хода своего оппонента. «Хотя тот, наверное, вовсе и не был оппонентом», – подумала Евгения.
Лишь отец Федор попытался встрять.
– Комиссар, храни вас Господи, да что вы говорите. Андрей Николаевич у нас регент церковного хора в храме Святителя Николая, что на виа Палестра.
Комиссар прервал его:
– Падре, извините, дайте мы завершим разговор. Прошу прощения, – тихо, но таким тоном, что отец Федор больше не возникал.
Гремин продолжал безмолвствовать.
– Ну что же, молчите. Ваше право. Я бы на вашем месте тоже молчал. Думаю, вы сами до конца не понимаете, что происходит. Ну что же, послушайте.
Комиссар отслоил из пачки газет, которые у него были под мышкой, сегодняшнюю «Коррьере делла Серра», вытянул римское приложение, полистал. Где-то на третьей странице нашел то, что искал. Развернул, показал присутствующим. Статья называлась «Смерть в конюшне». Рядом фотография заброшенной конюшни, недалеко от Рима, чуть в сторону от новой Аппиевой дороги. Вчера утром бродяги нашли там труп женщины и из страха, чтобы их не обвинили в убийстве, позвали полицейских. Кто она, даже ее возраст – пока не удалось определить. Согласно газетной информации, перед смертью женщину сильно пытали. Ей жгли пятки, поломали кости, вырезали груди, поотрезали пальцы, выжгли глаза. Все это комиссар излагал нейтральным голосом, словно сообщение о футбольном матче «Сиены» с «Сандорией».
– Зачем вы нам это зачитывате? – попыталась было возмутиться Евгения.
– Не надо, Женя, – по-русски остановил ее Гремин.
– Действительно не надо, мадемуазель. Ваш друг все понял. Эта женщина – Божана Клионис, с которой вы ужинали вместе вчетвером, две недели назад. Она и до, и после того вечера неоднократно встречалась с вами. Хотя, опять-таки, вас никто не подозревает.
– Комиссар, извините, можно вопрос? – Гремину вернулся его обычный, вежливо-жесткий голос.
– Сколько угодно!
– Давайте отойдем в сторону.
Они переместились на крыльцо. Евгения быстро подошла к бару, чтобы попросить стакан воды. Напрягла слух. Ни единого слова Гремина не улавливалось. Комиссар отвечал громче.
– Не знаю. Честно. Кто убивал – консул или отец Гермоген – не знаю. Будем проверять, проведем баллистическую экспертизу, заново снимем все отпечатки. Если вы спросите мое личное мнение – скорее отец Гермоген. Впрочем, ручаться не стану. Не исключаю, что настоящий убийца благополучно на свободе и замышляет очередное преступление.
Берегитесь. Это единственное, о чем прошу вас. Несмотря ни на что, вы мне симпатичны. Потому что следующим будете вы. Вы и ваши подруги.
Комиссар зашагал прочь. Гремин так и остался на крыльце, погруженный в себя. Евгению он не заметил.
ГЛАВА 15
Но и это еще не все. Отец Федор свято верил, что какая бы власть ни правила в Москве и Питере: большевики, Советы, Сталин, НКВД, – Россия все равно остается Россией. Как бы власть ни притесняла Церковь, все равно это наша власть. И в меру своего разумения и своих скромных возможностей старался приблизить свой приход Святителя Николая к советской власти, к советскому посольству, к матери-Родине.
Отец Гермоген такую позицию отвергал категорически и бескомпромиссно. Для него Россия с большевиками не была Россия. Так же как для него не существовало выбора, кто он первее: русский или дворянин. Он – дворянин, а дворянство, как благородство, не знает национальности.
Оба не особенно скрывали свои убеждения. Храм Святителя Николая стал центром притяжения для той эмиграции, которая после победы Советского Союза, и тем более после смерти Сталина, была готова многое простить и забыть. Напротив, маленький греческий храм Святого Варфоломея, где приютили отца Гермогена и где он проповедовал, превратился в прибежище ярых, неисправимых антисоветчиков…
Они иногда навещали друг друга. Бывало, на пасхальной неделе отец Федор приглашал отца Гермогена на обед. И оба следили друг за другом.
И вот отцу Федору бдительные прихожане донесли, что отец Гермоген куда-то собрался. Отец Федор всполошился и направился к отцу Гермогену. Узнал, что тот хочет посетить отца Исидора, тот при смерти. И навязался отцу Гермогену в попутчики.
Отец Исидор жил в городке Понджибонси, недалеко от Сиены, невзрачном для тех красивейших мест. Ему было за девяносто. В прошлом царский сановник, благообразный старичок с седеньким младенческим пушком на съежившейся головке, с миниатюрной крольчачьей бородкой, маленькими ручками, сложенными на груди, – он умирал уже лет пятнадцать. В честь приезда единоверцев старичок поднялся, слегка воскрес. Они послужили в ближайшей часовне, вместе составили простенькую трапезу. А поутру, оставив отца Исидора на попечении молоденькой девушки лет двадцати, худенькой, робкой, неизвестно кем ему приходившейся, стали возвращаться. Близилось к вечеру, и, проезжая съезд на Кьюзи, отец Гермоген без предупреждения повернул.
– Ты куда?
– Навещу старого приятеля, графа Серджо Франкини. В 1914 году он был третьим секретарем итальянского посольства в Санкт-Петербурге. Ох мы погуляли вместе! Шампанского испито – не описать…
Отец Гермоген мечтательно покрутил головой. Отец Федор ему поверил.
Они остановились в недорогой гостиничке не доезжая Монтепульчано, договорились проснуться утром пораньше и вместе отправиться в поместье Кастель дель Ручелло. Но то ли от непривычки к разъездам в машине (в джипе трясло нестерпимо), то ли от усталости и подозрительности, отец Федор спал из рук вон плохо.
Около четырех раздался приглушенный рокот. Когда отец Федор спустился, отца Гермогена уже след простыл. Ночной дождь хорошо промыл небо. Светили звезды. Джип оставлял глубокую колею.
Отец Федор без спроса позаимствовал старый велосипед кого-то из прислуги, – здесь он перекрестился: «Грешен, прости меня Господи. Надо будет вернуть», – и пустился вдогонку. Ворота в поместье он обнаружил незапертыми. Машина припарковалась у черного входа. Камердинер был еще теплый.
Послышался выстрел, потом еще один. Отец Федор разыскал спальню графа и от ужаса представшей его взору картины его вывернуло наизнанку. Отец Гермоген направил пистолет на отца Федора, но на его счастье душегуб все пули израсходовал на бедного Франкини. Раздался пустой щелчок. И тогда отец Гермоген широким движением руки, наотмашь, как хлыстом, ударил отца Федора по лицу пистолетом. Потом отца Федора, потерявшего сознание, потащили к машине. Он очнулся от тряски. Левой рукой отец Гермоген держал руль, а правой – упирал дуло в бок отцу Федору, полусидевшему на соседнем сиденье.
– Больно было до одури, – сознался отец Федор. – И от выбитых зубов, и от рассеченных губ, и от жутко неудобной позы.
Ну а дальше они уже все себе представляли. Отец Гермоген остановился около колокольни и, пиная отца Федора дулом «парабеллума», заставил его подняться на крышу. Там приказал встать на парапет лицом к нему и падать спиной вниз. Взывания к милосердию, к Господу – ни к чему не привели. Отец Гермоген только ухмыльнулся. Попытка обратиться к другому аргументу – мы же православные, русские, дворяне, наконец, – оказалась еще менее успешной: «Ты такой же дворянин, как я – китаец! Мои предки с Иваном Грозным Казань брали, а твои, насколько мне известно, дослужились до коллежского асессора в городе Сран-Урюпинске после отмены крепостного права. Так что не надо. Прыгай, сука!»
Отец Федор прыгнул. Как он рассказывал, он сам не понял, что произошло. Видно, слишком велика была воля к жизни. Ему удалось ухватиться за парапет. Сперва отец Гермоген рассвирепел, но развеселился и решил поиграть. Стал наступать на пальцы.
– Несмотря на возраст и худобу, дядька он здоровый. Сапоги до сих пор заказывал себе гвардейские, у лучшего римского сапожника. Мои бедные пальцы аж захрустели. Еще раз-другой, я бы отпустил, – жаловался отец Федор.
И тут появился Гремин, и окрыленный внезапной надеждой, с неизвестно откуда взявшейся силой отец Федор ухватился за ногу своего мучителя. А тот возьми да и потеряй равновесие.
– Промысел Божий, другого объяснения я не вижу, – подытожил отец Федор.
Они переглянулись. Марианна явно была ошеломлена. Евгения не знала, как расценивать происшедшее. Гремин выглядел невозмутимым.
Отец Федор уже настолько восстановился, что, справившись с овощным супом, несмотря на отсутствие зубов, рискнул подпитать себя знаменитой местной вырезкой. Он снова чувствовал себя полностью в своей тарелке, с осуждением поглядывал на девиц. Изрек, что всем четверым сейчас лучше пищи телесной, как ничто помогла бы хорошая исповедь.
По существу, они могли бы уже ехать. Оставалась безделица. После завершения драмы на колокольне они вызвали карабинеров и потом рассказали все – в рамках разумного, естественно. Теперь следовало подписать протокол. Марешалло обещался привезти бумаги часам к двум. Уже отбило три.
И тут в тратторию вошел человек, не местный, и решительным шагом направился к их столику. Он был в костюме, при галстуке, коротко пострижен, с коротенькими ухоженными усиками. Под мышкой держал пачку газет. Гремин заметно побледнел.
– Ну что, Гремин? Что скажете? Я же вас предупреждал держаться подальше от таинственных историй. И вот снова трупы. Целых три. Нездорово получается.
– Здравствуйте, комиссар. Не говорю традиционное «мне приятно вас видеть».
– А вам сказать нечего?
– Да, строго говоря, так. Все, что я и мои друзья знали, – мы рассказали вашим коллегам. Хотя мы, естественно, в вашем распоряжении.
– Понимаете, в чем проблема и ваша, и моя, – обратился к Гремину комиссар. – Я не сомневаюсь в вашем алиби. Ни в коей мере. Вы никого не убивали. Но почему-то людей убивают после того, как они поговорят с вами.
Комиссар поморщился, как от зубной боли. В комнате словно похолодало. Евгения и Марианна, сжавшись в креслах, во все глаза смотрели на Гремина. Он как ни в чем не бывало молчал, ожидая дальнейшего хода своего оппонента. «Хотя тот, наверное, вовсе и не был оппонентом», – подумала Евгения.
Лишь отец Федор попытался встрять.
– Комиссар, храни вас Господи, да что вы говорите. Андрей Николаевич у нас регент церковного хора в храме Святителя Николая, что на виа Палестра.
Комиссар прервал его:
– Падре, извините, дайте мы завершим разговор. Прошу прощения, – тихо, но таким тоном, что отец Федор больше не возникал.
Гремин продолжал безмолвствовать.
– Ну что же, молчите. Ваше право. Я бы на вашем месте тоже молчал. Думаю, вы сами до конца не понимаете, что происходит. Ну что же, послушайте.
Комиссар отслоил из пачки газет, которые у него были под мышкой, сегодняшнюю «Коррьере делла Серра», вытянул римское приложение, полистал. Где-то на третьей странице нашел то, что искал. Развернул, показал присутствующим. Статья называлась «Смерть в конюшне». Рядом фотография заброшенной конюшни, недалеко от Рима, чуть в сторону от новой Аппиевой дороги. Вчера утром бродяги нашли там труп женщины и из страха, чтобы их не обвинили в убийстве, позвали полицейских. Кто она, даже ее возраст – пока не удалось определить. Согласно газетной информации, перед смертью женщину сильно пытали. Ей жгли пятки, поломали кости, вырезали груди, поотрезали пальцы, выжгли глаза. Все это комиссар излагал нейтральным голосом, словно сообщение о футбольном матче «Сиены» с «Сандорией».
– Зачем вы нам это зачитывате? – попыталась было возмутиться Евгения.
– Не надо, Женя, – по-русски остановил ее Гремин.
– Действительно не надо, мадемуазель. Ваш друг все понял. Эта женщина – Божана Клионис, с которой вы ужинали вместе вчетвером, две недели назад. Она и до, и после того вечера неоднократно встречалась с вами. Хотя, опять-таки, вас никто не подозревает.
– Комиссар, извините, можно вопрос? – Гремину вернулся его обычный, вежливо-жесткий голос.
– Сколько угодно!
– Давайте отойдем в сторону.
Они переместились на крыльцо. Евгения быстро подошла к бару, чтобы попросить стакан воды. Напрягла слух. Ни единого слова Гремина не улавливалось. Комиссар отвечал громче.
– Не знаю. Честно. Кто убивал – консул или отец Гермоген – не знаю. Будем проверять, проведем баллистическую экспертизу, заново снимем все отпечатки. Если вы спросите мое личное мнение – скорее отец Гермоген. Впрочем, ручаться не стану. Не исключаю, что настоящий убийца благополучно на свободе и замышляет очередное преступление.
Берегитесь. Это единственное, о чем прошу вас. Несмотря ни на что, вы мне симпатичны. Потому что следующим будете вы. Вы и ваши подруги.
Комиссар зашагал прочь. Гремин так и остался на крыльце, погруженный в себя. Евгению он не заметил.
ГЛАВА 15
Альфред ликовал. Он ощущал себя на белом коне. Господи, сколько лет прошло с тех пор, как он ездил верхом! Не на белом коне, а вообще. Он даже не вспомнил бы сейчас, какой это был конь. Как ему хотелось расправить плечи, выпрямиться во весь рост, сорвать гадкие черные одежды, смыть грим, причесаться, одеться и снова стать самим собой! После стольких лет, стольких десятилетий унижения, прислуживания, лицедейства.
Он прекрасно помнил, зачем он затеял свою игру. Тогда не было другого выхода, другой возможности выжить. А потом появился смысл. Оказавшись в стане врага, дождаться часа, когда можно будет нанести врагу страшный удар. Если не смертельный, то очень болезненный. Это его вдохновляло, поддерживало, позволяло сносить беды и лишения, жить среди человеческих отбросов, питаться в прямом смысле слова на помойке. Потом жизнь повернулась к нему вполбока. Он обустроился, появилось подобие комфорта. Но он по-прежнему ждал своего часа. А этот час не наступал. И вот сейчас он был за шаг до цели.
Гремин, которого он так презирал, оказался вовсе не глуп. Он было хотел его уничтожить. Без пыток, попросту чтобы не мешал, не допустил глупостей по молодости. И к великому изумлению, не имея абсолютно никаких наводок, Гремин со своими сумасшедшими помощницами за несколько недель исхитрился подойти к заветной тайне ближе, чем он, профессионал, за два года изысканий. Да, с Греминым нужно будет разобраться, только позже. Сперва пусть доведет дело до конца.
Такая роль была для него непривычной. Альфред всегда брал на себя все по максимуму. Дрался, расплачивался, наказывал. Да, наказывать он тоже любил сам. И умел. На сей раз получилось иначе. Гремин пока не совершил ни одной ошибки. Оставалось следить, чтобы в нужный момент принять готовую работу.
Гремин не стал подкупать кладбищенских служек на Верано, что было бы бессмысленно и опасно. Нигде в криминальном мире круговая порука не приобретает столь беспощадные формы, как на крупных кладбищах. О его интересе сразу бы донесли местному барону, и в лучшем случае Гремину вежливо посоветовали не появляться на кладбище. При неблагоприятном, но более вероятном стечении обстоятельств его труп с ножом под лопаткой, порядком распухший и бесформенный, нашли бы где-нибудь в сточной канаве в районе римских Боргат. А может быть, и вообще никогда не нашли бы. Жители подземелья люди нелюбопытные. Им безразлично, зачем Гремин проявил свой интерес. Им важно, чтобы он его больше не проявлял. Никогда.
Альфред ждал, что Гремин проколется. И тогда эстафету принял бы он. Гремин не прокололся. Он никого ни о чем не спрашивал. Они втроем стали аккуратно и незаметно, без спешки изучать кладбище. Семья Марианны имела свой склеп, где всегда можно было устроить скромную службу, остаться помолиться, а то и заночевать незаметно.
Как вычислил Альфред, Гремин по ночам, железно удостоверившись, что за ним нет слежки, прятался в каком-нибудь укромном месте на всю ночь и наблюдал. Подготовка у молодого человека приличная – что есть, то есть, – сквозь зубы, с легким восхищением был вынужден признать Альфред. На старом Верано, с его тысячами ночных жителей, где уши и глаза имел каждый камень, каждое дерево, – лучшего способа наблюдать не существовало. Если бы Гремин попробовал шустрить, лазить, прислушиваться, приглядываться – его обнаружили бы в первую ночь. Тем не менее его не обнаружили.
За месяц с лишним таких бдений Гремину, похоже, удалось найти то, что он искал. По ночам на Верано совершалось разное: политики обсуждали серьезные дела, в семейных склепах предавались объятиям любовники, регулярно собирались главари римской массонерии и других тайных обществ. В пиньетовой роще верхнего Верано обосновались бывшие фашисты.
Здесь прятались опасные преступники – и от закона, и от своих собратьев. Иностранные разведчики назначали встречи с тайными агентами. Иными словами, жизнь бурлила. Случались постоянно и оргии.
Механизм кладбищенской оргии предельно прост. В любом крупном городе имеется группа людей с некрофилическими наклонностями. Кто-то борется с этим грехом до конца дней своих, кто-то не борется. Те, кто не борется, пытаются найти способ для удовлетворения своих потребностей. Существуют романтические способы: разрыть ночью свежую могилу на сельском погосте, выкрасть покойника в морге, пристроиться ночной сиделкой к умирающему родственнику и тому подобное. Но такие способы, во-первых, нерегулярны, а во-вторых, опасны. Проще договориться с кладбищенским начальством.
Каждый божий день в любом городе на кладбище из больниц, моргов, полицейских участков поступают неопознанные трупы, отлежавшие в морозильных камерах установленные для идентификации сроки. Их можно закопать сразу в анонимной могиле, чаще всего общей, на краю кладбища. Можно повременить сутки или двое, оставив в заброшенном склепе или подсобном помещении под замком. Что с ними будет в течение дня или ночи – кому какое дело.
А нередко трупы подбрасывают прямо на кладбище. И если у кладбищенского начальства нет основания подозревать, что речь идет об уважаемом и достойном гражданине и через какое-то время трупа хватятся, все складывается вообще идеально. Труп он как бы и есть, и его как бы и нет. В таких ситуациях кладбищенские служки позволяли традиционным клиентам, за хорошие деньги, забирать бесхозные трупы домой, с возвратом через несколько дней. А если за очень хорошие деньги, то и без возврата. Возможностей было пруд пруди. Неудивительно, что по ночам Верано гудел как маленький Монмартр.
Благодаря невероятному терпению и выдержке Гремину удалось обнаружить склепы, где по ночам происходили оргии, и выяснить: участники оргий попадали на кладбище через потайную дверку в северо-западной стене возле липовой аллеи. В условленный час дверка отворялась, появлялась мохнатая голова служки, и он пропускал человек пять-шесть, не больше. В темных плащах с капюшонами. Молча. Часа через три, перед рассветом, люди возвращались. И дверка захлопывалась.
Однако главные события происходили за массивными стенами роскошных склепов. Туда незаметно пробраться смогла бы разве что летучая мышь. Альфред с любопытством ожидал, как поступит Гремин. Проникнуть внутрь под видом завсегдатая этих сборищ он не мог, там своих знали в лицо, и его разоблачили бы в два счета. Не мог он обратиться и к местным мальчишкам. Они все состояли на содержании у кладбищенской банды. Гремин сумел познакомиться с главарем банды римских глухонемых, самого страшного воровского сообщества в Риме. Самого беспощадного. Здесь знали только одну меру наказания – смерть. Причем смерть через гаротту, как в Испании. Рассказывали, что вожак когда-то, двенадцатилетним пацаном, пришел сюда пешком из Испании.
Альфред наблюдал издалека в бинокль за их встречей на площади, недалеко от пирамиды Тестачо. Он умел читать по губам. Но на таком расстоянии ничего не улавливалось. К тому же уже темнело. Гремин говорил по-испански, четко шевеля губами. Главарь изъяснялся жестами, на азбуке глухонемых. Он, видимо, знал грамоту, потому что изредка прибегал к помощи длинной и узкой навахи, которой крупно чертил на земле отдельные слова.
Гремин пришел один, без оружия, принял все правила игры. Поклонился боссу, сел к костру, отведал общей трапезы, выпил «граппы» из алюминиевой кружки, затянулся «медзо-сигаро», взяв ее из рук вожака, и ни разу не скривился, не поперхнулся. Альфред мысленно аплодировал Гремину: молодец! Где только его учили? Обидно, что все равно придется убить. Потом босс, старый полуиспанец, полуцыган, подал знак рукой. У костра они остались вдвоем.
Бродяга хлопнул Гремина по спине и к удивлению наблюдавшего издалека Альфреда что-то произнес. Оказывается человек наводивший ужас на всех, начиная с комиссара полиции, прекрасно владел и слухом, и речью. Альфред в темноте ящерицей подкрался почти вплотную.
Гремин не особенно удивился чуду обретения речи. По крайней мере, внешне. Коротко объяснил свою просьбу. Требовалось изготовить дубль со связки ключей, которую постоянно носил на поясе один из подмастерьев преступного мира Верано. Здоровый малый с деформированным черепом. И никто не должен был заподозрить, что с ключей изготовили дубликаты. Следовательно, надо было выкрасть ключи, пока ключник спал, – а спали на Верано чутко, – за час-полтора изготовить дубликаты и незаметно вернуть на место. Ключник не должен был ненароком проснуться. Иначе его пришлось бы уничтожить. Со всеми нежелательными последствиями.
Главарь был согласен, но сказал:
– Я не лезу в чужие дела. Никогда. Верано – особый случай. Если ты затеваешь прирезать кого-то из тамошних королей, я должен об этом знать. Зачем тебе ключи?
Альфред позвоночником почувствовал, как напрягся в темноте Гремин. Интересно, как он выкрутится?
Гремин помолчал и ответил:
– Все правильно. Я никого не планирую убивать. На Верано в заброшенных склепах регулярно встречаются кое-какие люди из города. Причем, как правило, закрываются на ключ. Мне нужно поучаствовать в одной такой встрече. А потом, не перелезая через забор, выйти через потайную дверцу.
Ответ, по всей видимости, удовлетворил главаря. Не сказав много, Гремин сказал правду. Главарь ничем не выдал, что он понял, о чем речь. И у Альфреда осталось впечатление, что тот знает, в каком разговоре хочет поучаствовать Гремин.
– Сколько заплатишь?
– Вот задаток, – Гремин положил возле ножа деньги. Стопка была из пятитысячных, довольно толстая. – И ровно столько же сверх.
Главарь внимательно прищурился на деньги.
– Хватит этого. По рукам, – они выпили еще по «граппе», разделили еще один «медзо-сигаро». Молча разглядывали друг друга. Главарь – откровенно, не стесняясь, с улыбкой. Гремин – с достоинством, не волнуясь.
– Слушай, а зачем ты обратился к нам ради такого пустяка? Платишь огромные деньги. Тебя могли убить мои люди, покажись ты им подозрительным.
Гремин не темнил:
– Верано – не пустяк. Мне важно, чтобы ни одна живая душа не знала о нашем с тобой разговоре и о том, что у меня будут ключи. Кроме меня, тебя и твоего парнишки… На таких условиях я мог договориться только с тобой.
Снова воцарилось молчание. Главарь поглядывал на огонь, на нож, улыбался. Последнее слово было за ним:
– Да, пожалуй, ты прав. Можешь быть спокоен – когда все будет кончено, об этом деле будем знать только мы вдвоем.
Гремин побледнел, но совладал с собой:
– Но это уже тебе виднее.
В ту ночь Евгения бодро направилась к семейному склепу Марианны. Сама Марианна была уже там. Очевидно, вскоре должен был появиться Гремин.
Альфред прятался в развалинах Сан Лоренцо, в верхнем ярусе, в листве, где его никто не видел. С бутылкой «граппы», термосом кофе, с буханкой серого немецкого хлеба, напоминавшего ему детство. Ему нравился немецкий хлеб. И как он ненавидел итальянскую чабатту! Накануне он стал свидетелем, как в толпе на площади Болонья вожак глухонемых передал Гремину кожаный мешочек. Тот в ответ – конверт с деньгами, который вожак, кстати, не хотел брать. Потом взял. Они обнялись, расцеловались, как добрые знакомые. Альфред в очередной раз не удержался: грамотно работает, сука!
Он не смог выследить, как Гремин проник на кладбище. Значит, остался со вчерашнего вечера. Сейчас попасть вовнутрь предстояло ему.
Альфред выбрался из своего насиженного убежища. Натренированное, упругое, несмотря на набравшийся жирок, тело повиновалось с точностью швейцарских часов. Закрыв глаза для пущего блаженства, он несколько раз качнулся корпусом вправо-влево, потом бросил сомкнутые ноги в пустоту. Обломок балки над правым крылом трансепта – второй бросок. Парус, когда-то хранивший лик евангелиста Иоанна – еще бросок. Карниз вдоль правого нефа – и мягкое скольжение вниз по пилястру. Ни единого звука, шороха, стука, скрипа – так он преодолел тридцать пять метров и оказался на земле.
Плотный черный свитер, хотя было совсем не холодно, простые брюки, серые, никакие, удобные башмаки, старые, разношенные, на шнурках. Когда шнурки завязываешь в два узла – это самое надежное. И нога себя чувствует свободно, и ботинок не соскользнет. На голове – баск. За поясом под свитером пистолет «Штейр» – оружие интеллектуалов, садистов и уголовников высочайшей квалификации.
Альфред медленно пошел на некотором расстоянии вдоль основной северо-западной стены кладбища. Собственно, это и была настоящая стена. Все остальное вдоль Танженцьяле представляло собой фашистский новодел. Стена поддерживала насыпной плоский холм, на котором размещались склепы и капеллы знати и богатых торговцев и промышленников.
В подходящий момент Альфред, как белка, вскарабкался на ближайший ясень, подтянулся, качнулся. Перекинулся на соседнее дерево у самой стены. Повис на стене, держась за обломок то ли полуразрушившегося карниза, то ли какой-то старый барельеф – за какой-то выступ. Стена старая, словно изрытая оспой, зацепиться есть за что. Всосавшись в стену, Альфред прополз три-четыре метра и оказался наверху. Минута раздумья, балансирования. Прекрасно видя в темноте, он успевал окинуть взглядом окрестности, определить, где помягче грунт. Легкий наклон стального тела – и он опускается в нужной точке. Бесшумно, тихо, не только не запыхавшись, а и почти не испачкав одежду. Теперь предстояло найти прекрасную троицу. Он подобно Гремину, вжался в стену, превратился в человека-невидимку и стал смотреть и слушать.
Проходили какие-то люди, кто-то прополз рядом, оставляя аромат дорогих сигарет, щекотнуло ноздри дуновение французских духов, кто-то приглушенно матюгнулся, кого-то ударили, где-то послышались шлепки падающей с лопаты земли. Альфред не обращал внимания. Пока наконец из ночного хаоса его глаз не выхватил то, что он ждал. Мужской силуэт бесшумно передвигался от склепа к склепу. Ночь была безлунная. Ребята сработали грамотно, но не учли одного. Если уметь расположиться, то и звезды могут дать достаточный свет.
Через какое-то время к Гремину подтянулись две женские тени. И маршруты, и момент Гремин вычислил правильно. К тому же в богатой части кладбища простая публика, местная шпана особо не показывалась, дабы не нарваться на неприятности.
Они остановились в колоннах капеллы Манфреди – внушительного сооружения с низким, приземистым портиком и восемью толстыми гранитными колоннами. Там могли спрятаться с десяток рослых солдат. Только зачем они здесь прячутся? – Альфред недоумевал и вскоре понял: они наблюдали за часовней Альдобанини. В каких-то десяти метрах поодаль, в окружении кустов рододендрона.
Он прекрасно помнил, зачем он затеял свою игру. Тогда не было другого выхода, другой возможности выжить. А потом появился смысл. Оказавшись в стане врага, дождаться часа, когда можно будет нанести врагу страшный удар. Если не смертельный, то очень болезненный. Это его вдохновляло, поддерживало, позволяло сносить беды и лишения, жить среди человеческих отбросов, питаться в прямом смысле слова на помойке. Потом жизнь повернулась к нему вполбока. Он обустроился, появилось подобие комфорта. Но он по-прежнему ждал своего часа. А этот час не наступал. И вот сейчас он был за шаг до цели.
Гремин, которого он так презирал, оказался вовсе не глуп. Он было хотел его уничтожить. Без пыток, попросту чтобы не мешал, не допустил глупостей по молодости. И к великому изумлению, не имея абсолютно никаких наводок, Гремин со своими сумасшедшими помощницами за несколько недель исхитрился подойти к заветной тайне ближе, чем он, профессионал, за два года изысканий. Да, с Греминым нужно будет разобраться, только позже. Сперва пусть доведет дело до конца.
Такая роль была для него непривычной. Альфред всегда брал на себя все по максимуму. Дрался, расплачивался, наказывал. Да, наказывать он тоже любил сам. И умел. На сей раз получилось иначе. Гремин пока не совершил ни одной ошибки. Оставалось следить, чтобы в нужный момент принять готовую работу.
Гремин не стал подкупать кладбищенских служек на Верано, что было бы бессмысленно и опасно. Нигде в криминальном мире круговая порука не приобретает столь беспощадные формы, как на крупных кладбищах. О его интересе сразу бы донесли местному барону, и в лучшем случае Гремину вежливо посоветовали не появляться на кладбище. При неблагоприятном, но более вероятном стечении обстоятельств его труп с ножом под лопаткой, порядком распухший и бесформенный, нашли бы где-нибудь в сточной канаве в районе римских Боргат. А может быть, и вообще никогда не нашли бы. Жители подземелья люди нелюбопытные. Им безразлично, зачем Гремин проявил свой интерес. Им важно, чтобы он его больше не проявлял. Никогда.
Альфред ждал, что Гремин проколется. И тогда эстафету принял бы он. Гремин не прокололся. Он никого ни о чем не спрашивал. Они втроем стали аккуратно и незаметно, без спешки изучать кладбище. Семья Марианны имела свой склеп, где всегда можно было устроить скромную службу, остаться помолиться, а то и заночевать незаметно.
Как вычислил Альфред, Гремин по ночам, железно удостоверившись, что за ним нет слежки, прятался в каком-нибудь укромном месте на всю ночь и наблюдал. Подготовка у молодого человека приличная – что есть, то есть, – сквозь зубы, с легким восхищением был вынужден признать Альфред. На старом Верано, с его тысячами ночных жителей, где уши и глаза имел каждый камень, каждое дерево, – лучшего способа наблюдать не существовало. Если бы Гремин попробовал шустрить, лазить, прислушиваться, приглядываться – его обнаружили бы в первую ночь. Тем не менее его не обнаружили.
За месяц с лишним таких бдений Гремину, похоже, удалось найти то, что он искал. По ночам на Верано совершалось разное: политики обсуждали серьезные дела, в семейных склепах предавались объятиям любовники, регулярно собирались главари римской массонерии и других тайных обществ. В пиньетовой роще верхнего Верано обосновались бывшие фашисты.
Здесь прятались опасные преступники – и от закона, и от своих собратьев. Иностранные разведчики назначали встречи с тайными агентами. Иными словами, жизнь бурлила. Случались постоянно и оргии.
Механизм кладбищенской оргии предельно прост. В любом крупном городе имеется группа людей с некрофилическими наклонностями. Кто-то борется с этим грехом до конца дней своих, кто-то не борется. Те, кто не борется, пытаются найти способ для удовлетворения своих потребностей. Существуют романтические способы: разрыть ночью свежую могилу на сельском погосте, выкрасть покойника в морге, пристроиться ночной сиделкой к умирающему родственнику и тому подобное. Но такие способы, во-первых, нерегулярны, а во-вторых, опасны. Проще договориться с кладбищенским начальством.
Каждый божий день в любом городе на кладбище из больниц, моргов, полицейских участков поступают неопознанные трупы, отлежавшие в морозильных камерах установленные для идентификации сроки. Их можно закопать сразу в анонимной могиле, чаще всего общей, на краю кладбища. Можно повременить сутки или двое, оставив в заброшенном склепе или подсобном помещении под замком. Что с ними будет в течение дня или ночи – кому какое дело.
А нередко трупы подбрасывают прямо на кладбище. И если у кладбищенского начальства нет основания подозревать, что речь идет об уважаемом и достойном гражданине и через какое-то время трупа хватятся, все складывается вообще идеально. Труп он как бы и есть, и его как бы и нет. В таких ситуациях кладбищенские служки позволяли традиционным клиентам, за хорошие деньги, забирать бесхозные трупы домой, с возвратом через несколько дней. А если за очень хорошие деньги, то и без возврата. Возможностей было пруд пруди. Неудивительно, что по ночам Верано гудел как маленький Монмартр.
Благодаря невероятному терпению и выдержке Гремину удалось обнаружить склепы, где по ночам происходили оргии, и выяснить: участники оргий попадали на кладбище через потайную дверку в северо-западной стене возле липовой аллеи. В условленный час дверка отворялась, появлялась мохнатая голова служки, и он пропускал человек пять-шесть, не больше. В темных плащах с капюшонами. Молча. Часа через три, перед рассветом, люди возвращались. И дверка захлопывалась.
Однако главные события происходили за массивными стенами роскошных склепов. Туда незаметно пробраться смогла бы разве что летучая мышь. Альфред с любопытством ожидал, как поступит Гремин. Проникнуть внутрь под видом завсегдатая этих сборищ он не мог, там своих знали в лицо, и его разоблачили бы в два счета. Не мог он обратиться и к местным мальчишкам. Они все состояли на содержании у кладбищенской банды. Гремин сумел познакомиться с главарем банды римских глухонемых, самого страшного воровского сообщества в Риме. Самого беспощадного. Здесь знали только одну меру наказания – смерть. Причем смерть через гаротту, как в Испании. Рассказывали, что вожак когда-то, двенадцатилетним пацаном, пришел сюда пешком из Испании.
Альфред наблюдал издалека в бинокль за их встречей на площади, недалеко от пирамиды Тестачо. Он умел читать по губам. Но на таком расстоянии ничего не улавливалось. К тому же уже темнело. Гремин говорил по-испански, четко шевеля губами. Главарь изъяснялся жестами, на азбуке глухонемых. Он, видимо, знал грамоту, потому что изредка прибегал к помощи длинной и узкой навахи, которой крупно чертил на земле отдельные слова.
Гремин пришел один, без оружия, принял все правила игры. Поклонился боссу, сел к костру, отведал общей трапезы, выпил «граппы» из алюминиевой кружки, затянулся «медзо-сигаро», взяв ее из рук вожака, и ни разу не скривился, не поперхнулся. Альфред мысленно аплодировал Гремину: молодец! Где только его учили? Обидно, что все равно придется убить. Потом босс, старый полуиспанец, полуцыган, подал знак рукой. У костра они остались вдвоем.
Бродяга хлопнул Гремина по спине и к удивлению наблюдавшего издалека Альфреда что-то произнес. Оказывается человек наводивший ужас на всех, начиная с комиссара полиции, прекрасно владел и слухом, и речью. Альфред в темноте ящерицей подкрался почти вплотную.
Гремин не особенно удивился чуду обретения речи. По крайней мере, внешне. Коротко объяснил свою просьбу. Требовалось изготовить дубль со связки ключей, которую постоянно носил на поясе один из подмастерьев преступного мира Верано. Здоровый малый с деформированным черепом. И никто не должен был заподозрить, что с ключей изготовили дубликаты. Следовательно, надо было выкрасть ключи, пока ключник спал, – а спали на Верано чутко, – за час-полтора изготовить дубликаты и незаметно вернуть на место. Ключник не должен был ненароком проснуться. Иначе его пришлось бы уничтожить. Со всеми нежелательными последствиями.
Главарь был согласен, но сказал:
– Я не лезу в чужие дела. Никогда. Верано – особый случай. Если ты затеваешь прирезать кого-то из тамошних королей, я должен об этом знать. Зачем тебе ключи?
Альфред позвоночником почувствовал, как напрягся в темноте Гремин. Интересно, как он выкрутится?
Гремин помолчал и ответил:
– Все правильно. Я никого не планирую убивать. На Верано в заброшенных склепах регулярно встречаются кое-какие люди из города. Причем, как правило, закрываются на ключ. Мне нужно поучаствовать в одной такой встрече. А потом, не перелезая через забор, выйти через потайную дверцу.
Ответ, по всей видимости, удовлетворил главаря. Не сказав много, Гремин сказал правду. Главарь ничем не выдал, что он понял, о чем речь. И у Альфреда осталось впечатление, что тот знает, в каком разговоре хочет поучаствовать Гремин.
– Сколько заплатишь?
– Вот задаток, – Гремин положил возле ножа деньги. Стопка была из пятитысячных, довольно толстая. – И ровно столько же сверх.
Главарь внимательно прищурился на деньги.
– Хватит этого. По рукам, – они выпили еще по «граппе», разделили еще один «медзо-сигаро». Молча разглядывали друг друга. Главарь – откровенно, не стесняясь, с улыбкой. Гремин – с достоинством, не волнуясь.
– Слушай, а зачем ты обратился к нам ради такого пустяка? Платишь огромные деньги. Тебя могли убить мои люди, покажись ты им подозрительным.
Гремин не темнил:
– Верано – не пустяк. Мне важно, чтобы ни одна живая душа не знала о нашем с тобой разговоре и о том, что у меня будут ключи. Кроме меня, тебя и твоего парнишки… На таких условиях я мог договориться только с тобой.
Снова воцарилось молчание. Главарь поглядывал на огонь, на нож, улыбался. Последнее слово было за ним:
– Да, пожалуй, ты прав. Можешь быть спокоен – когда все будет кончено, об этом деле будем знать только мы вдвоем.
Гремин побледнел, но совладал с собой:
– Но это уже тебе виднее.
В ту ночь Евгения бодро направилась к семейному склепу Марианны. Сама Марианна была уже там. Очевидно, вскоре должен был появиться Гремин.
Альфред прятался в развалинах Сан Лоренцо, в верхнем ярусе, в листве, где его никто не видел. С бутылкой «граппы», термосом кофе, с буханкой серого немецкого хлеба, напоминавшего ему детство. Ему нравился немецкий хлеб. И как он ненавидел итальянскую чабатту! Накануне он стал свидетелем, как в толпе на площади Болонья вожак глухонемых передал Гремину кожаный мешочек. Тот в ответ – конверт с деньгами, который вожак, кстати, не хотел брать. Потом взял. Они обнялись, расцеловались, как добрые знакомые. Альфред в очередной раз не удержался: грамотно работает, сука!
Он не смог выследить, как Гремин проник на кладбище. Значит, остался со вчерашнего вечера. Сейчас попасть вовнутрь предстояло ему.
Альфред выбрался из своего насиженного убежища. Натренированное, упругое, несмотря на набравшийся жирок, тело повиновалось с точностью швейцарских часов. Закрыв глаза для пущего блаженства, он несколько раз качнулся корпусом вправо-влево, потом бросил сомкнутые ноги в пустоту. Обломок балки над правым крылом трансепта – второй бросок. Парус, когда-то хранивший лик евангелиста Иоанна – еще бросок. Карниз вдоль правого нефа – и мягкое скольжение вниз по пилястру. Ни единого звука, шороха, стука, скрипа – так он преодолел тридцать пять метров и оказался на земле.
Плотный черный свитер, хотя было совсем не холодно, простые брюки, серые, никакие, удобные башмаки, старые, разношенные, на шнурках. Когда шнурки завязываешь в два узла – это самое надежное. И нога себя чувствует свободно, и ботинок не соскользнет. На голове – баск. За поясом под свитером пистолет «Штейр» – оружие интеллектуалов, садистов и уголовников высочайшей квалификации.
Альфред медленно пошел на некотором расстоянии вдоль основной северо-западной стены кладбища. Собственно, это и была настоящая стена. Все остальное вдоль Танженцьяле представляло собой фашистский новодел. Стена поддерживала насыпной плоский холм, на котором размещались склепы и капеллы знати и богатых торговцев и промышленников.
В подходящий момент Альфред, как белка, вскарабкался на ближайший ясень, подтянулся, качнулся. Перекинулся на соседнее дерево у самой стены. Повис на стене, держась за обломок то ли полуразрушившегося карниза, то ли какой-то старый барельеф – за какой-то выступ. Стена старая, словно изрытая оспой, зацепиться есть за что. Всосавшись в стену, Альфред прополз три-четыре метра и оказался наверху. Минута раздумья, балансирования. Прекрасно видя в темноте, он успевал окинуть взглядом окрестности, определить, где помягче грунт. Легкий наклон стального тела – и он опускается в нужной точке. Бесшумно, тихо, не только не запыхавшись, а и почти не испачкав одежду. Теперь предстояло найти прекрасную троицу. Он подобно Гремину, вжался в стену, превратился в человека-невидимку и стал смотреть и слушать.
Проходили какие-то люди, кто-то прополз рядом, оставляя аромат дорогих сигарет, щекотнуло ноздри дуновение французских духов, кто-то приглушенно матюгнулся, кого-то ударили, где-то послышались шлепки падающей с лопаты земли. Альфред не обращал внимания. Пока наконец из ночного хаоса его глаз не выхватил то, что он ждал. Мужской силуэт бесшумно передвигался от склепа к склепу. Ночь была безлунная. Ребята сработали грамотно, но не учли одного. Если уметь расположиться, то и звезды могут дать достаточный свет.
Через какое-то время к Гремину подтянулись две женские тени. И маршруты, и момент Гремин вычислил правильно. К тому же в богатой части кладбища простая публика, местная шпана особо не показывалась, дабы не нарваться на неприятности.
Они остановились в колоннах капеллы Манфреди – внушительного сооружения с низким, приземистым портиком и восемью толстыми гранитными колоннами. Там могли спрятаться с десяток рослых солдат. Только зачем они здесь прячутся? – Альфред недоумевал и вскоре понял: они наблюдали за часовней Альдобанини. В каких-то десяти метрах поодаль, в окружении кустов рододендрона.