Страница:
ГЛАВА 16
Гремин проснулся непривычно поздно. Его маленькая каморка была заполнена солнцем и оттого казалась просторнее и выше. У него еще звучал в ушах шорох антикварной бумаги. Свершилось. Он никогда бы не предположил, что полупьяное признание монархиста-гомосексуалиста через столько лет вернется к нему бумерангом. Никто не помнил, что это он, Андрей Гремин, когда-то направил ту информацию в Москву. По закону спецслужб. Забавно другое. Что задание на проработку того следа выпало именно ему. И еще забавнее – он задание выполнил.
Гремин встал, потянулся. Позволил себе не делать зарядку. Потолок нависал неприлично низко, несоразмерно с его вновь обретенной статью. Он словно стал лучше, красивее, умнее. Сомнения, мучения, подозрения – теперь в прошлом. Хотя нет. Главную задачу еще предстояло решить. Не сейчас. Сперва нужно на свежую голову перечитать документ, а потом думать, как поступить с самим собой, с Марианной и Евгенией. И возвращаться ли на Родину.
Гремин отодвинул бархатный половичок. Старый, истертый, закрывавший неказистый тяжелый сейф, вмонтированный в стену. Достал ключ, открыл. В сейфе было пусто. Он не поверил своим глазам. Затаил дыхание. Выдохнул, вдохнул. Протер глаза. По-прежнему пусто. Пошарил рукой. Пусто.
Он не удивился. Он знал, что такие приключения так просто не заканчиваются. Добиваясь цели, он слишком нагрешил, хотя и не пролил ни капли крови. И сейчас наступал час расплаты за грехи. Он был готов платить.
По складу ума, по характеру, по мировосприятию Гремин оставался мирянином. Он верил в победу, и не там, а здесь. Он должен был победить в этом поединке.
Гремин сел на табурет и попробовал размышлять. В принципе он давно подозревал, что кто-то проверяет его сейф. Но одно дело подозревать, другое – знать наверняка. Открыть сейф, подобрать к нему ключ, конечно, возможно. По силам опытному медвежатнику. Гремин в партизанском отряде провел год бок о бок с известнейшим парижским медвежатником Джо Коккорелем. От одного его прикосновения открывались любые замки, сундуки, сейфы. Самородок. Жаль, что его подстрелил немецкий снайпер…
Коккорель научил Гремина с помощью элементарного напильника, треугольного, подпиливать ключи сложных сейфов, а затем перебирать механизм замка. Предположить, что в приходе Святителя Николая кто-то владел подобной техникой, – не получалось. К тому же остались бы следы: царапины, масляные пятна. Гремин регулярно проверял поверхность сейфа. Ничего. Поэтому первую версию он исключил за неправдоподобностью.
Хорошо, версия вторая. Допустим, что у него выкрали ключ и сделали дубликат. Когда человек живет с тобой рядом, вполне возможно выследить момент. Ты ходишь в туалет, принимаешь душ, спишь, плохо себя чувствуешь, разговариваешь по телефону, отвлекаешься… Но не срабатывала и эта версия. Вчерашней ночью Гремин не только закрыл все замки и задвижки, а и забаррикадировался.
Дверь подпер кроватью. Окно же смотрело на глухую стену соседнего дома. Забраться в комнату можно было с пятого получердачного этажа, спустившись по веревке. В принципе ничего страшного, при акробатических навыках. К тому же, залезая в окно, нужно не уронить горшок с геранью, специально поставленный в самом неудобном месте, и не разбудить хозяина, который не был пьян.
Как бы то ни было, наступило утро, 8.30. Утро решающего дня в его жизни. Гремин тупо уставился в темную дыру сейфа. Потом приноровился поудобнее и со всей силы толкнул заднюю стенку сейфа ногой. Стенка ввалилась в пустоту. Открылся лаз. Стало понятно, как исчезли папка с документами и пистолет.
Гремин снова, чего с ним давно не случалось, представил разделанного Маркини на мясницком столе. И отогнал от себя это наваждение. Он испытывал законное мужское чувство гордости, что вычислил своего противника. Теперь оставалось провести последнюю схватку. Он был готов к ней. Важно только постараться провести ее на своих условиях.
Ему не хотелось только оказаться со своим врагом один на один в церковном подвале. Темном, с низкими сплющенными сводами. Там, в подвале, психологическое превосходство было бы на стороне садиста. А потом – инкубы Андриуса, Маркини, Божаны, Серджо Франкини, его дворецкого, почти наверняка княгини… Гремин почти не сомневался. Раз виновник смертей не отец Гермоген, значит, в череде жертв добавилась еще одна. Обитая в церкви больше полугода, он наслышался всяких сказок. Считалось, что души погибших, живших неправедной жизнью, по какому-то странному закону потустороннего мира в решающие минуты приходили на помощь своим губителям. Гремин постарался отогнать такие мысли. Надо было спешить.
Ему противостоял профессионал высшего класса. Значительно более высокого, чем он сам. Гремин верил своему небесному покровителю – апостолу Андрею Первозванному. Он вгляделся в маленький керамический образ апостола, висевший над изголовьем. Видимо, болгарская работа XVII века, при турецком владычестве. Поразительно яркие краски: голубые, розовые, оранжевые. И фигурка апостола. Не на кресте, нет. Во весь рост, в тунике, в римском панцире, с копьем. Гремин обратился с молитвой: «Святитель Андрей, ты же с копьем. Ты же учил, что за веру нужно бороться. Не оставь меня голого и сирого. Помоги мне. Укрепи веру мою, и я справлюсь. Помоги мне. Я знаю, что ты можешь помочь мне. Умоляю тебя – помоги. И моли Господа, чтобы он простил мне грехи мои».
Гремин склонился. Перекрестился три раза. Обернулся и перекрестился на икону Андрея Первозванного, в окладе, висевшую на столом. С трепетом приблизился, погладил оклад, задержал пальцы сбоку, нежно поводил, что-то зацепил. У него в руке оказалось тонкое лезвие золингеровской работы. Недлинное, сантиметров пятнадцать, невероятно острое. Легкого прикосновения такой бритвы достаточно, чтобы щека отвисла безжизненным куском мяса. Что же, попробуем. Он туго обмотал основание лезвия бечевкой, упрятал бритву в носовой платок, положил в карман. Перекрестился: «Спасибо тебе, святитель Андрей!»
Неожиданно вспомнилась Марианна. Не когда они занимались любовью, а самый первый раз, когда он ее встретил. Ослепительно прекрасный, гордый, неприступный, образ. Он старательно отогнал его. Нужно сперва победить. Там разберемся.
Только не позволить затащить себя в подвал. Значит – нельзя спускаться по основной лестнице. Можно попробовать, правда, убежать по крышам. Но это ничего не решало. Нет, схватка должна была произойти здесь, в церкви, в этих стенах, которым он доверял. Здесь, и только здесь.
После недолгих раздумий Гремин выпрыгнул в окно. Этажи были низкие. Он рассчитывал попасть на крышу двухэтажной пристройки, примыкавшей к основному зданию. А оттуда – спуститься по водосточной трубе. Так и сделал. Только слегка разбил колено. Пустяки.
Вот он – во дворике. Открытые окна в храм. Гремин перемахнул через подоконник и оказался в церкви.
Кругом – зажженные свечи, лампады. В углу репетирует хор, его хор. Ему радостно машет, улыбаясь во весь широкий рот на круглом, похожем на блин, лице, матушка Авдотья – жена второго священника, отца Герасима. Девушки-хористки, все страшные до невообразимости, перешушукиваются.
– Здравствуй, батюшка, – приветствует Гремина здоровый мужик Никифор, продающий церковные книжки и свечи у входа. Он же по совместительству и сторож, и звонарь, и дворник, и уборщик. Отец Федор, как всегда, невозмутим, всех благословляет:
– Братья и сестры, извините. Нам с Андреем Николаевичем нужно поговорить. Оставьте нас на несколько минут и не подслушивайте, – по-старчески полушутливо грозит толстым пальцем.
Нет, была харизма в этом патриархальном попе. Послушались молча. По спине Гремина пробежали мурашки. Ему стало ясно, что отец Федор никакой не отец Федор, а человек, который много лет носил эту личину и удачно сросся с ней.
По звукам удаляющихся шагов Гремин понял, что здание покинули все и они остались вдвоем.
– Ну что? – деланно бодрым голосом взял на себя инициативу Гремин. – Нам многое нужно друг другу рассказать.
Отец Федор широко улыбнулся своей добродушной улыбкой провинциального батюшки. Без всякой искуственности.
– Нет, дружок мой, нам нечего друг другу рассказывать. А ты и вправду должен ответить на пару вопросов. Мы с тобой быстро прокрутим. Времени у меня нет. Так что давай-ка спустимся в подвал и потолкуем минут десять.
Доброта сквозила в словах отца Федора даже тогда, когда он обещал своей жертве, что будет пытать ее не больше десяти минут. Жизнь непостижима.
– Нет, отец Федор, у меня ни малейшего желания спускаться с вами в подвал.
– Ну тогда, – отец Федор вынул из широкого кармана подрясника пистолет, Гремин узнал свою «берету», – мне тебя придется пристрелить прямо здесь. А уж закончим внизу. Свежая кровь, пока не загустела, легко смывается. Даже хлорки не нужно.
– И у вас поднимется рука выстрелить в направлении святого алтаря?
– Запросто. Во имя Господа Бога. Ведь это только икона. А Бог – он там. И там мы все будем держать ответ в Судный день.
– И по образам кисти великого Брюллова тоже не жалко будет стрелять?
– Да, господи, кто он такой твой Брюллов? Удачливый мазилка, бабник, продавшийся католикам? За то его Бог и наказал болезнью и короткой жизнью. Да, впрочем, пес с ним, с Брюлловым, – отец Федор, видимо, сообразил, что Гремин затягивает время.
Раздался выстрел. Гремин успел шагнуть в сторону за долю секунды до этого. Он сам не смог бы объяснить – почему. Отец Федор целил в коленную чашечку, чтобы сразу парализовать противника. Пуля слегка задела икру.
– Да, молодой человек, я вас в очередной раз недооценил, – промолвил отец Федор. – Ну что же, попробуем еще раз.
Гремин не шелохнулся. Осечка. Отец Федор поднял брови. Третий выстрел. Осечка. Он с удивлением уставился на пистолет.
– Зря стараетесь, батюшка. Остальные патроны – холостые. Можете их разрядить хоть себе в рот…
Отец Федор покрутил дымящимся стволом, пожевал губами, как будто и в самом деле собирался выстрелить себе в рот.
– И давно ты заподозрил, что твой сейф проверяют?
– Недели две назад. Я же работал автономно, ты знаешь, без связи с Центром. – Они перешли на «ты». – И когда начались утечки, их надо было как-то объяснять. Я перебрал разные варианты. Сначала я верил, что убийства дело рук нашего резидента. Относительно отца Гермогена я допускал, что он мог убить, и многих, но поверить, что он станет пытать – такое не укладывалось у меня в голове.
– Но почему ты не проверил сейф?
– Я не хотел вспугнуть тебя. Я не имел права ошибиться. Я слишком ненавидел убийцу и должен был его найти.
– Ладно, хватит, – грубо, совсем не по-духовному прервал отец Федор. – У меня нет времени. – Он еще раз зло повертел пистолет, сдул дымок. Спрятал в карман. – Скажи, зачем ты убрал документ в сейф? Зачем ты рискнул документом, если у тебя были сомнения, что сейф ненадежный?
– Э, отец Федор, я положил не документ. Я положил копию. – Гремин опять перешел на «вы». – Вы слишком рано пристрелили – или прирезали? – княгиню Делла Ровере. Она вам разве не рассказала, что в тайнике лежали два экземпляра, точнее, документ и его копия?
Отец Федор аж подпрыгнул. Грязно выматерился:
– Гребаная сука, тут ты меня уел. Старуха явно выжила из ума. Твердила только, как они тогда забавлялись, а про копию забыла, блядища. Ничего, она свое получила.
Отец Федор из другого кармана, левого, вынул нож. Перебросил его в правую руку. Обычный матросский нож. Длинный, с деревянной рукояткой. Нетрудно было догадаться, что этот нож познал немало крови.
Отец Федор изготовился к драке. Сбросив резким движением подрясник, он оказался в обычных серых штанах, в сером хлопчатобумажном свитере, просторном. На ногах – широкие башмаки.
– Но почему Андрей Николаевич ты вернулся? Почему повел игру со мной? Ведь сейчас мне придется дознаваться, где ты заховал документ, а это будет больно. И ты расскажешь. Все рассказывают. Почему не убежал? Ведь ты же знаешь, что я сильнее.
«Странно, – подумалось Гремину. – Они оба в одинаковой одежде. Вот что значит школа». На том тоже были серо-синие полуспортивные брюки, старые ботинки, только не свитер, а плотная рубашка хлопчатобумажная, американская наверное. Во Франции была мода на американские рубашки в клетку. В руках Гремина заблестела бритва. Отец Федор уважительно пощелкал языком.
– Хм, все равно ничего у тебя не выйдет. Минутой раньше, минутой позже – ты обречен.
Они молча маневрировали, Гремин старался держаться поближе к окну, от которого отец Федор его всячески оттеснял. И в свою очередь – подальше от ризницы. В замкнутом месте отец Федор со своей силой и сноровкой одолел бы его.
– И все-таки, – настаивал отец Федор в своей обычной манере, как он приставал к какому-нибудь нерадивому прихожанину, – зачем ты затеял игру? Что тебе нужно?
– Я вам уже объяснил, отец Федор, – на слух могло бы показаться, что отец-настоятель беседует с регентом, – я привык любую партию доигрывать до конца. Если бы я убежал с документом, партия осталась бы недоигранной. А вы все равно нашли бы меня. Либо вы, либо те, кто стоят за вами.
Отец Федор хмыкнул:
– Сейчас за мной никто не стоит.
– А потом в вашей власти остались бы Марианна и Евгения.
– М-м-м… Евгения… Если бы ты еще пожил, много интересного узнал бы об этой проститутке.
– А главное, вы не поверите, я хотел понять вас.
– Меня?
– Да, вас. Мне хотелось узнать вашу роль во всем этом деле. Если бы я убежал, я бы ничего не узнал. Я должен был во всем разобраться.
– Ну что же. Вот и разобрался.
Отец Федор резко мотнул правой рукой. Он дрался скорее как уголовник. В школе НКВД так не учили. Он орудовал ножом напористо, уверенно. Гремин же владел своей бритвой артистично. Ему помогала молодость, прыгучесть. Несмотря на рану ноги.
И задачи у них были разные. Отцу Федору требовалось нанести один мощный удар в корпус, пробить печенку, селезенку, желудок. От такого удара Гремин не оправился бы. А перед Греминым стояла задача попроще. Ему было достаточно задеть противника своей бритвой, срезать кусочек уха, щеки. Он рассчитывал на эффект потери крови. Хотя у него кровоточащая нога давала о себе знать.
Неизвестно, дала бы фортуна Гремину шанс нанести свой скользящий удар, но неожиданно двери церкови распахнулись настежь. В церковь заскочили пятеро мужчин в форме американских морских пехотинцев.
– Стой, не двигаться! Оружие бросить!
Гремину, окруженному со всех сторон, оставалось повиноваться. Хотя спрятать бритву в рукав он успел.
Отец же Федор стоял чуть в глубине. И потом совершил нечто немыслимое: прыгнул метров на шесть, бросив всю тяжесть своего тела в царские врата. Раздался дикий хруст разламываемого дерева. Послышались выстрелы. От иконостаса полетели золоченые щепки…
Когда Гремина уводили, он бросил взгляд за разбитый иконостас. На полу ни единого пятна крови. Ну что же, встречу придется отложить.
– Куда вы меня ведете? – спросил он по-английски.
– Сейчас узнаете, – достаточно вежливо ответил старший, судя по нашивкам, сержант.
– А у вас есть разрешение местных властей? Пехотинцы дружно рассмеялись.
– О, йес, – подтвердил сержант. – У нас все есть. Прежде всего, вот это, – он показал на огромный кольт у себя на поясе.
Гремин встал, потянулся. Позволил себе не делать зарядку. Потолок нависал неприлично низко, несоразмерно с его вновь обретенной статью. Он словно стал лучше, красивее, умнее. Сомнения, мучения, подозрения – теперь в прошлом. Хотя нет. Главную задачу еще предстояло решить. Не сейчас. Сперва нужно на свежую голову перечитать документ, а потом думать, как поступить с самим собой, с Марианной и Евгенией. И возвращаться ли на Родину.
Гремин отодвинул бархатный половичок. Старый, истертый, закрывавший неказистый тяжелый сейф, вмонтированный в стену. Достал ключ, открыл. В сейфе было пусто. Он не поверил своим глазам. Затаил дыхание. Выдохнул, вдохнул. Протер глаза. По-прежнему пусто. Пошарил рукой. Пусто.
Он не удивился. Он знал, что такие приключения так просто не заканчиваются. Добиваясь цели, он слишком нагрешил, хотя и не пролил ни капли крови. И сейчас наступал час расплаты за грехи. Он был готов платить.
По складу ума, по характеру, по мировосприятию Гремин оставался мирянином. Он верил в победу, и не там, а здесь. Он должен был победить в этом поединке.
Гремин сел на табурет и попробовал размышлять. В принципе он давно подозревал, что кто-то проверяет его сейф. Но одно дело подозревать, другое – знать наверняка. Открыть сейф, подобрать к нему ключ, конечно, возможно. По силам опытному медвежатнику. Гремин в партизанском отряде провел год бок о бок с известнейшим парижским медвежатником Джо Коккорелем. От одного его прикосновения открывались любые замки, сундуки, сейфы. Самородок. Жаль, что его подстрелил немецкий снайпер…
Коккорель научил Гремина с помощью элементарного напильника, треугольного, подпиливать ключи сложных сейфов, а затем перебирать механизм замка. Предположить, что в приходе Святителя Николая кто-то владел подобной техникой, – не получалось. К тому же остались бы следы: царапины, масляные пятна. Гремин регулярно проверял поверхность сейфа. Ничего. Поэтому первую версию он исключил за неправдоподобностью.
Хорошо, версия вторая. Допустим, что у него выкрали ключ и сделали дубликат. Когда человек живет с тобой рядом, вполне возможно выследить момент. Ты ходишь в туалет, принимаешь душ, спишь, плохо себя чувствуешь, разговариваешь по телефону, отвлекаешься… Но не срабатывала и эта версия. Вчерашней ночью Гремин не только закрыл все замки и задвижки, а и забаррикадировался.
Дверь подпер кроватью. Окно же смотрело на глухую стену соседнего дома. Забраться в комнату можно было с пятого получердачного этажа, спустившись по веревке. В принципе ничего страшного, при акробатических навыках. К тому же, залезая в окно, нужно не уронить горшок с геранью, специально поставленный в самом неудобном месте, и не разбудить хозяина, который не был пьян.
Как бы то ни было, наступило утро, 8.30. Утро решающего дня в его жизни. Гремин тупо уставился в темную дыру сейфа. Потом приноровился поудобнее и со всей силы толкнул заднюю стенку сейфа ногой. Стенка ввалилась в пустоту. Открылся лаз. Стало понятно, как исчезли папка с документами и пистолет.
Гремин снова, чего с ним давно не случалось, представил разделанного Маркини на мясницком столе. И отогнал от себя это наваждение. Он испытывал законное мужское чувство гордости, что вычислил своего противника. Теперь оставалось провести последнюю схватку. Он был готов к ней. Важно только постараться провести ее на своих условиях.
Ему не хотелось только оказаться со своим врагом один на один в церковном подвале. Темном, с низкими сплющенными сводами. Там, в подвале, психологическое превосходство было бы на стороне садиста. А потом – инкубы Андриуса, Маркини, Божаны, Серджо Франкини, его дворецкого, почти наверняка княгини… Гремин почти не сомневался. Раз виновник смертей не отец Гермоген, значит, в череде жертв добавилась еще одна. Обитая в церкви больше полугода, он наслышался всяких сказок. Считалось, что души погибших, живших неправедной жизнью, по какому-то странному закону потустороннего мира в решающие минуты приходили на помощь своим губителям. Гремин постарался отогнать такие мысли. Надо было спешить.
Ему противостоял профессионал высшего класса. Значительно более высокого, чем он сам. Гремин верил своему небесному покровителю – апостолу Андрею Первозванному. Он вгляделся в маленький керамический образ апостола, висевший над изголовьем. Видимо, болгарская работа XVII века, при турецком владычестве. Поразительно яркие краски: голубые, розовые, оранжевые. И фигурка апостола. Не на кресте, нет. Во весь рост, в тунике, в римском панцире, с копьем. Гремин обратился с молитвой: «Святитель Андрей, ты же с копьем. Ты же учил, что за веру нужно бороться. Не оставь меня голого и сирого. Помоги мне. Укрепи веру мою, и я справлюсь. Помоги мне. Я знаю, что ты можешь помочь мне. Умоляю тебя – помоги. И моли Господа, чтобы он простил мне грехи мои».
Гремин склонился. Перекрестился три раза. Обернулся и перекрестился на икону Андрея Первозванного, в окладе, висевшую на столом. С трепетом приблизился, погладил оклад, задержал пальцы сбоку, нежно поводил, что-то зацепил. У него в руке оказалось тонкое лезвие золингеровской работы. Недлинное, сантиметров пятнадцать, невероятно острое. Легкого прикосновения такой бритвы достаточно, чтобы щека отвисла безжизненным куском мяса. Что же, попробуем. Он туго обмотал основание лезвия бечевкой, упрятал бритву в носовой платок, положил в карман. Перекрестился: «Спасибо тебе, святитель Андрей!»
Неожиданно вспомнилась Марианна. Не когда они занимались любовью, а самый первый раз, когда он ее встретил. Ослепительно прекрасный, гордый, неприступный, образ. Он старательно отогнал его. Нужно сперва победить. Там разберемся.
Только не позволить затащить себя в подвал. Значит – нельзя спускаться по основной лестнице. Можно попробовать, правда, убежать по крышам. Но это ничего не решало. Нет, схватка должна была произойти здесь, в церкви, в этих стенах, которым он доверял. Здесь, и только здесь.
После недолгих раздумий Гремин выпрыгнул в окно. Этажи были низкие. Он рассчитывал попасть на крышу двухэтажной пристройки, примыкавшей к основному зданию. А оттуда – спуститься по водосточной трубе. Так и сделал. Только слегка разбил колено. Пустяки.
Вот он – во дворике. Открытые окна в храм. Гремин перемахнул через подоконник и оказался в церкви.
Кругом – зажженные свечи, лампады. В углу репетирует хор, его хор. Ему радостно машет, улыбаясь во весь широкий рот на круглом, похожем на блин, лице, матушка Авдотья – жена второго священника, отца Герасима. Девушки-хористки, все страшные до невообразимости, перешушукиваются.
– Здравствуй, батюшка, – приветствует Гремина здоровый мужик Никифор, продающий церковные книжки и свечи у входа. Он же по совместительству и сторож, и звонарь, и дворник, и уборщик. Отец Федор, как всегда, невозмутим, всех благословляет:
– Братья и сестры, извините. Нам с Андреем Николаевичем нужно поговорить. Оставьте нас на несколько минут и не подслушивайте, – по-старчески полушутливо грозит толстым пальцем.
Нет, была харизма в этом патриархальном попе. Послушались молча. По спине Гремина пробежали мурашки. Ему стало ясно, что отец Федор никакой не отец Федор, а человек, который много лет носил эту личину и удачно сросся с ней.
По звукам удаляющихся шагов Гремин понял, что здание покинули все и они остались вдвоем.
– Ну что? – деланно бодрым голосом взял на себя инициативу Гремин. – Нам многое нужно друг другу рассказать.
Отец Федор широко улыбнулся своей добродушной улыбкой провинциального батюшки. Без всякой искуственности.
– Нет, дружок мой, нам нечего друг другу рассказывать. А ты и вправду должен ответить на пару вопросов. Мы с тобой быстро прокрутим. Времени у меня нет. Так что давай-ка спустимся в подвал и потолкуем минут десять.
Доброта сквозила в словах отца Федора даже тогда, когда он обещал своей жертве, что будет пытать ее не больше десяти минут. Жизнь непостижима.
– Нет, отец Федор, у меня ни малейшего желания спускаться с вами в подвал.
– Ну тогда, – отец Федор вынул из широкого кармана подрясника пистолет, Гремин узнал свою «берету», – мне тебя придется пристрелить прямо здесь. А уж закончим внизу. Свежая кровь, пока не загустела, легко смывается. Даже хлорки не нужно.
– И у вас поднимется рука выстрелить в направлении святого алтаря?
– Запросто. Во имя Господа Бога. Ведь это только икона. А Бог – он там. И там мы все будем держать ответ в Судный день.
– И по образам кисти великого Брюллова тоже не жалко будет стрелять?
– Да, господи, кто он такой твой Брюллов? Удачливый мазилка, бабник, продавшийся католикам? За то его Бог и наказал болезнью и короткой жизнью. Да, впрочем, пес с ним, с Брюлловым, – отец Федор, видимо, сообразил, что Гремин затягивает время.
Раздался выстрел. Гремин успел шагнуть в сторону за долю секунды до этого. Он сам не смог бы объяснить – почему. Отец Федор целил в коленную чашечку, чтобы сразу парализовать противника. Пуля слегка задела икру.
– Да, молодой человек, я вас в очередной раз недооценил, – промолвил отец Федор. – Ну что же, попробуем еще раз.
Гремин не шелохнулся. Осечка. Отец Федор поднял брови. Третий выстрел. Осечка. Он с удивлением уставился на пистолет.
– Зря стараетесь, батюшка. Остальные патроны – холостые. Можете их разрядить хоть себе в рот…
Отец Федор покрутил дымящимся стволом, пожевал губами, как будто и в самом деле собирался выстрелить себе в рот.
– И давно ты заподозрил, что твой сейф проверяют?
– Недели две назад. Я же работал автономно, ты знаешь, без связи с Центром. – Они перешли на «ты». – И когда начались утечки, их надо было как-то объяснять. Я перебрал разные варианты. Сначала я верил, что убийства дело рук нашего резидента. Относительно отца Гермогена я допускал, что он мог убить, и многих, но поверить, что он станет пытать – такое не укладывалось у меня в голове.
– Но почему ты не проверил сейф?
– Я не хотел вспугнуть тебя. Я не имел права ошибиться. Я слишком ненавидел убийцу и должен был его найти.
– Ладно, хватит, – грубо, совсем не по-духовному прервал отец Федор. – У меня нет времени. – Он еще раз зло повертел пистолет, сдул дымок. Спрятал в карман. – Скажи, зачем ты убрал документ в сейф? Зачем ты рискнул документом, если у тебя были сомнения, что сейф ненадежный?
– Э, отец Федор, я положил не документ. Я положил копию. – Гремин опять перешел на «вы». – Вы слишком рано пристрелили – или прирезали? – княгиню Делла Ровере. Она вам разве не рассказала, что в тайнике лежали два экземпляра, точнее, документ и его копия?
Отец Федор аж подпрыгнул. Грязно выматерился:
– Гребаная сука, тут ты меня уел. Старуха явно выжила из ума. Твердила только, как они тогда забавлялись, а про копию забыла, блядища. Ничего, она свое получила.
Отец Федор из другого кармана, левого, вынул нож. Перебросил его в правую руку. Обычный матросский нож. Длинный, с деревянной рукояткой. Нетрудно было догадаться, что этот нож познал немало крови.
Отец Федор изготовился к драке. Сбросив резким движением подрясник, он оказался в обычных серых штанах, в сером хлопчатобумажном свитере, просторном. На ногах – широкие башмаки.
– Но почему Андрей Николаевич ты вернулся? Почему повел игру со мной? Ведь сейчас мне придется дознаваться, где ты заховал документ, а это будет больно. И ты расскажешь. Все рассказывают. Почему не убежал? Ведь ты же знаешь, что я сильнее.
«Странно, – подумалось Гремину. – Они оба в одинаковой одежде. Вот что значит школа». На том тоже были серо-синие полуспортивные брюки, старые ботинки, только не свитер, а плотная рубашка хлопчатобумажная, американская наверное. Во Франции была мода на американские рубашки в клетку. В руках Гремина заблестела бритва. Отец Федор уважительно пощелкал языком.
– Хм, все равно ничего у тебя не выйдет. Минутой раньше, минутой позже – ты обречен.
Они молча маневрировали, Гремин старался держаться поближе к окну, от которого отец Федор его всячески оттеснял. И в свою очередь – подальше от ризницы. В замкнутом месте отец Федор со своей силой и сноровкой одолел бы его.
– И все-таки, – настаивал отец Федор в своей обычной манере, как он приставал к какому-нибудь нерадивому прихожанину, – зачем ты затеял игру? Что тебе нужно?
– Я вам уже объяснил, отец Федор, – на слух могло бы показаться, что отец-настоятель беседует с регентом, – я привык любую партию доигрывать до конца. Если бы я убежал с документом, партия осталась бы недоигранной. А вы все равно нашли бы меня. Либо вы, либо те, кто стоят за вами.
Отец Федор хмыкнул:
– Сейчас за мной никто не стоит.
– А потом в вашей власти остались бы Марианна и Евгения.
– М-м-м… Евгения… Если бы ты еще пожил, много интересного узнал бы об этой проститутке.
– А главное, вы не поверите, я хотел понять вас.
– Меня?
– Да, вас. Мне хотелось узнать вашу роль во всем этом деле. Если бы я убежал, я бы ничего не узнал. Я должен был во всем разобраться.
– Ну что же. Вот и разобрался.
Отец Федор резко мотнул правой рукой. Он дрался скорее как уголовник. В школе НКВД так не учили. Он орудовал ножом напористо, уверенно. Гремин же владел своей бритвой артистично. Ему помогала молодость, прыгучесть. Несмотря на рану ноги.
И задачи у них были разные. Отцу Федору требовалось нанести один мощный удар в корпус, пробить печенку, селезенку, желудок. От такого удара Гремин не оправился бы. А перед Греминым стояла задача попроще. Ему было достаточно задеть противника своей бритвой, срезать кусочек уха, щеки. Он рассчитывал на эффект потери крови. Хотя у него кровоточащая нога давала о себе знать.
Неизвестно, дала бы фортуна Гремину шанс нанести свой скользящий удар, но неожиданно двери церкови распахнулись настежь. В церковь заскочили пятеро мужчин в форме американских морских пехотинцев.
– Стой, не двигаться! Оружие бросить!
Гремину, окруженному со всех сторон, оставалось повиноваться. Хотя спрятать бритву в рукав он успел.
Отец же Федор стоял чуть в глубине. И потом совершил нечто немыслимое: прыгнул метров на шесть, бросив всю тяжесть своего тела в царские врата. Раздался дикий хруст разламываемого дерева. Послышались выстрелы. От иконостаса полетели золоченые щепки…
Когда Гремина уводили, он бросил взгляд за разбитый иконостас. На полу ни единого пятна крови. Ну что же, встречу придется отложить.
– Куда вы меня ведете? – спросил он по-английски.
– Сейчас узнаете, – достаточно вежливо ответил старший, судя по нашивкам, сержант.
– А у вас есть разрешение местных властей? Пехотинцы дружно рассмеялись.
– О, йес, – подтвердил сержант. – У нас все есть. Прежде всего, вот это, – он показал на огромный кольт у себя на поясе.
ГЛАВА 17
Гремина погрузили в армейский фургон с номерами Шестого флота США. Там помимо водителя и сопровождающего в кабине было еще двое морских пехотинцев. В дополнение к двойным наручникам – руки-ноги,
которые, хотя и не сильно сковывали движения, Гремину завязали глаза. Поначалу, зная Рим, он по поворотам и торможению пытался отслеживать, по какой улице они ехали. Ясно было: они вертелись где-то в центре. Наконец «студебеккер» со скрипом остановился.
На четвертый этаж поднимались пешком. Для Гремина с его ножными кандалами не самый легкий подъем. К тому же все сильнее саднила рана от выстрела.
«Четвертый этаж… Я живу на четвертом, Марианна живет на четвертом. Покойный Маркини жил на четвертом». – Продолжить перечень Гремин не успел. С него сняли повязку. И первое, что он услышал, был четкий командирский голос Евгении на английском языке. Она была одета почти по форме. Синие туфли на низком каблуке, синие чулки, синяя строгая юбка, синий жакетик, белая блузка, жабо, крошечные бриллиантовые сережки, подобранные на затылке волосы. Она сделала вид, что не узнала его. Ну что же, дело хозяйское. Подобного изумления Гремин, наверное, не испытывал ни разу в жизни.
Они находились в квартире Марианны. Гремина подтолкнули на низкий, неудобный диван. Марианна полулежала в соседнем кресле, поджав под себя ноги в туфельках на высоких каблуках. В ярком цветастом платье, безумно злая, надувшая щеки, и – невероятно привлекательная. Видимо, она считала Гремина частью этой подставы и не ответила на его взгляд.
Гремин огляделся. За ним стояли трое. Здоровые, молодые, лет двадцати пяти, в форме военной полиции, белые каски, белые портупеи, белые башмаки, белые перчатки. Один из них негр. На поясах – здоровенные кобуры, руки по уставу за спиной. Взгляд – звероподобный. С такими не потолкуешь. Четвертый – у двери в библиотеку, в той же позе. У окна – Евгения, которая как будто здесь командовала.
Еще один тип лет сорока пяти чуть в стороне – серый костюм, недешевый, белая рубашка, серый галстук, начищенные ботинки, пробор, массивное золотое кольцо на мизинце. Понятно, пытать будет этот.
Заговорила Евгения. Чувствовалось, что ей очень хотелось казаться взрослой.
– Итак, господа, еще раз поясню ситуацию. Я секретарь американского посла. Как вы знаете, по Закону о национальной безопасности 1947 года, посол является верховным координатором деятельности всех спецслужб в стране пребывания. Кроме того, по совместительству я являюсь майором Центрального разведывательного управления США. Мне поручено провести допрос господина Гремина с применением легких, повторяю, легких психотропных веществ… Мы более-менее представляем его активность здесь. Он не причинил ни малейшего вреда американским интересам. Напротив, сам того не сознавая, значительно помог нам. Однако нам нужно выяснить: откуда советские спецслужбы получили информацию о наличии так называемого документа Гоголя и какая роль отводилась этому документу в секретных операциях советских властей в Италии?
Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Голос был резкий, с легкой металлической ноткой, звучал убедительно.
Паузой воспользовался тип, находившийся чуть в отдалении:
– Можно, майор? Для начала нам нужно выяснить, где спрятан этот чертов документ, и найти его. – Голос грубый, с протянутыми гласными, человека с Юга.
«Младший лейтенант или сержант. Наверное, старший этих держиморд. Нужно будет нейтрализовать его первым», – взял на заметку Гремин.
Евгения проигнорировала.
– Маркиза сейчас будет доставлена в штаб-квартиру итальянской контрразведки. – Гремин сперва не врубился, о ком речь, потом сообразил, что таков титул Марианны. – Это единственная возможность защитить ее от ареста. Рассчитываю, что с учетом дружеских связей между ее отцом и начальником контрразведки все будет улажено: и нужная нам информация получена, и скандал предотвращен. Маркиза, дочь посла, нас, собственно, мало интересует. А господина Гремина мы допросим. Захочет он нам что-то рассказать – это уже его решение. Затем мы его тоже передаем итальянской контрразведке. И официально оформляем запрос об экстрадиции его в США, в течение сорока восьми часов. Все понятно?
Повисла долгая тишина. Евгения обвела взглядом присутствующих. Гремин про себя подумал: «Боже, как бы ей годилась нацистская форма! Еврейкам вообще идет форма».
Неожиданно раздался тихий, неприятный голос господина в штатском, в халате:
– Да, все правильно, госпожа Фридберг, только хочу внести ясность. Здесь командуете не вы, а я.
Гремин перевел глаза на Евгению. Та опешила, но совладала с собой.
– С какой стати вы? Меня сюда направила сама госпожа Люс. Она сейчас в частном отпуске в США, где оперируют ее мужа. Госпожа Люс оставила мне все необходимые указания. А кроме того, я здесь старший по званию офицер.
Гремин подумал, что комбинация здесь не так проста. Евгению рано подводить под категорию «суки».
Евгения с вызовом посмотрела на человека в халате. Серыми, непроницаемыми глазами, как в американских фильмах.
– Госпожа Фридберг, я вынужден напомнить: вас здесь никто не ждал, никто сюда не вызывал. Вам была отведена определенная роль, которую вы исполнили с блеском. Вы представлены к награде. Теперь ваша роль завершилась. Строго говоря, вас здесь не должно быть…
Если вы пожелаете присутствовать при допросе – пожалуйста.
Евгения выглядела жалко. Фигуру еще держала, все-таки роль дисциплинирует. А вот лицо уже поплыло. Не хватало только слез.
– Я вам искренне советую покинуть помещение, забыть, что вы видели здесь, и уехать из Рима дня на два-три на какой-нибудь курорт.
Евгения едва не дрожала. Гремину стало ее страшно жалко.
– Капитан, извините, разрешите мне побыть здесь минут пять. Просто прийти в себя. Потом я уйду, не волнуйтесь.
Итак, композиция была такова. Гремин сидел на диванчике в салотто на квартире Марианны, где они так часто собирались. Он оценил выбор этого места. Жильцы дома за последние месяцы привыкли, что здесь зачастую ночами горел свет и раздавались голоса. На шум никто не обратил бы внимание.
Наручники сковывали ему руки и ноги. Посередине висела длинная соединительная цепь. Передвигаться в таких кандалах он мог с трудом. Болела рана.
Марианна сидела комочком, поджав под себя ноги, была подавлена и усиленно старалась не смотреть ни на Гремина, ни на Евгению. До сих пор она не произнесла ни единого слова.
Кресло по левую руку от Гремина пустовало. Рядом стояла Евгения. Сзади на фоне зашторенного окна прорисовывался силуэт гражданина в белом халате.
Гремин отдавал себе отчет, что при четырех военных полицейских его положение из рук вон плохо. Да, его пока не обыскивали, и он успел заложить свой золингер за резинку носка. Пока не заметили. Но что он с бритвой против четырех армейских кольтов.
Неожиданно Марианна разрыдалась. Вначале тихо, беззвучно, потом громче, сотрясаясь всем телом. Гремин было вытянулся. Ему на плечо легла жесткая черная ладонь.
– Не дергайтесь, без вас обойдемся!
Евгения тоже вздрогнула, шагнула к креслу.
– Э-э, черт возьми… Ушли бы вы лучше. Я ей сделаю аккуратный укольчик. Мы все утрясем. Мы с ней просто потолкуем.
Человек в халате порылся в своем саквояже, достал ампулу серо-желтого цвета, отколол макушку, заправил шприц. Евгения остановила его за руку.
– Капитан, я вас очень прошу, не надо никаких уколов. Лучше дайте ей чашку чая. Она успокоится и все расскажет. Я вам гарантирую.
Вежливость постепенно смывалась с лица капитана. Из американского джентльмена в дорогом костюме с зализанным пробором, наглаженными брюками с отворотами и черными начищенными ботинками, вылезал хам. Тупой, ленивый, подлый… Не скрывая ненависти, он медленно процедил:
– Не возникайте. Или уходите к чертовой матери, или я такой же укол вколю вам.
Грань была перейдена.
Евгения залепила ему звонкую пощечину. Шлепок оказался настолько внезапным, что капитан даже покачнулся. Он грязно выматерился и что было силы, словно перед ним стояла не хрупкая, тоненькая женщина, а здоровый мужик, толкнул ее. Евгения отлетела метра на два. Ее тут же усадил в свободное кресло и, придавив ей плечи, встал у нее за спиной полицейский.
Капитан повернулся к Марианне. Плотская, скользкая улыбка расщепила его лицо напополам. Глазенки сузились и блестели поганенько маслянистым цветом.
– Но вы-то, голубушка, все правильно поняли? Вы-то не будете протестовать?
Еле слышным голосом Марианна словно в забытье произнесла:
– Я не буду протестовать.
Глаза ее были полуприкрыты и странно косили в живот капитана.
– Ну вот и прекрасно. Протяните-ка руку. Можете не вставать. Через пять минут вам будет хорошо. И мы сможем заняться делом. Чем раньше начнем, тем раньше кончим…
Марианна сидела напряженно, обхватив плечи руками, чтобы не дрожать.
– Ну, дайте руку, – с нетерпением повторил человек в халате.
Он потянул девушку за локоть. Та высвободилась. Гремин ахнул: в руке Марианны блестел миниатюрный серебряный браунинг.
Чтобы хоть как-то ей помочь, отвлечь внимание, Гремин привскочил и мертвой хваткой захватил в тиски – здесь наручники оказались весьма кстати – голову негра, который стоял за ним. Потом услышал два выстрела. Чуть сдвинув негра, всей своей тяжестью придавившего его, увидел: человек в халате лежал на полу, подергиваясь. На полу растекалась кровь. Калибр маленький, но отличный пистолет и очень близкое расстояние. Две пули.
Третьим выстрелом Марианна свалила охранника, который придерживал Евгению. Выстрелила наугад. Попала в ляжку. Полицейский завалился со стоном. Следующий выстрел пришелся в корпус.
которые, хотя и не сильно сковывали движения, Гремину завязали глаза. Поначалу, зная Рим, он по поворотам и торможению пытался отслеживать, по какой улице они ехали. Ясно было: они вертелись где-то в центре. Наконец «студебеккер» со скрипом остановился.
На четвертый этаж поднимались пешком. Для Гремина с его ножными кандалами не самый легкий подъем. К тому же все сильнее саднила рана от выстрела.
«Четвертый этаж… Я живу на четвертом, Марианна живет на четвертом. Покойный Маркини жил на четвертом». – Продолжить перечень Гремин не успел. С него сняли повязку. И первое, что он услышал, был четкий командирский голос Евгении на английском языке. Она была одета почти по форме. Синие туфли на низком каблуке, синие чулки, синяя строгая юбка, синий жакетик, белая блузка, жабо, крошечные бриллиантовые сережки, подобранные на затылке волосы. Она сделала вид, что не узнала его. Ну что же, дело хозяйское. Подобного изумления Гремин, наверное, не испытывал ни разу в жизни.
Они находились в квартире Марианны. Гремина подтолкнули на низкий, неудобный диван. Марианна полулежала в соседнем кресле, поджав под себя ноги в туфельках на высоких каблуках. В ярком цветастом платье, безумно злая, надувшая щеки, и – невероятно привлекательная. Видимо, она считала Гремина частью этой подставы и не ответила на его взгляд.
Гремин огляделся. За ним стояли трое. Здоровые, молодые, лет двадцати пяти, в форме военной полиции, белые каски, белые портупеи, белые башмаки, белые перчатки. Один из них негр. На поясах – здоровенные кобуры, руки по уставу за спиной. Взгляд – звероподобный. С такими не потолкуешь. Четвертый – у двери в библиотеку, в той же позе. У окна – Евгения, которая как будто здесь командовала.
Еще один тип лет сорока пяти чуть в стороне – серый костюм, недешевый, белая рубашка, серый галстук, начищенные ботинки, пробор, массивное золотое кольцо на мизинце. Понятно, пытать будет этот.
Заговорила Евгения. Чувствовалось, что ей очень хотелось казаться взрослой.
– Итак, господа, еще раз поясню ситуацию. Я секретарь американского посла. Как вы знаете, по Закону о национальной безопасности 1947 года, посол является верховным координатором деятельности всех спецслужб в стране пребывания. Кроме того, по совместительству я являюсь майором Центрального разведывательного управления США. Мне поручено провести допрос господина Гремина с применением легких, повторяю, легких психотропных веществ… Мы более-менее представляем его активность здесь. Он не причинил ни малейшего вреда американским интересам. Напротив, сам того не сознавая, значительно помог нам. Однако нам нужно выяснить: откуда советские спецслужбы получили информацию о наличии так называемого документа Гоголя и какая роль отводилась этому документу в секретных операциях советских властей в Италии?
Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Голос был резкий, с легкой металлической ноткой, звучал убедительно.
Паузой воспользовался тип, находившийся чуть в отдалении:
– Можно, майор? Для начала нам нужно выяснить, где спрятан этот чертов документ, и найти его. – Голос грубый, с протянутыми гласными, человека с Юга.
«Младший лейтенант или сержант. Наверное, старший этих держиморд. Нужно будет нейтрализовать его первым», – взял на заметку Гремин.
Евгения проигнорировала.
– Маркиза сейчас будет доставлена в штаб-квартиру итальянской контрразведки. – Гремин сперва не врубился, о ком речь, потом сообразил, что таков титул Марианны. – Это единственная возможность защитить ее от ареста. Рассчитываю, что с учетом дружеских связей между ее отцом и начальником контрразведки все будет улажено: и нужная нам информация получена, и скандал предотвращен. Маркиза, дочь посла, нас, собственно, мало интересует. А господина Гремина мы допросим. Захочет он нам что-то рассказать – это уже его решение. Затем мы его тоже передаем итальянской контрразведке. И официально оформляем запрос об экстрадиции его в США, в течение сорока восьми часов. Все понятно?
Повисла долгая тишина. Евгения обвела взглядом присутствующих. Гремин про себя подумал: «Боже, как бы ей годилась нацистская форма! Еврейкам вообще идет форма».
Неожиданно раздался тихий, неприятный голос господина в штатском, в халате:
– Да, все правильно, госпожа Фридберг, только хочу внести ясность. Здесь командуете не вы, а я.
Гремин перевел глаза на Евгению. Та опешила, но совладала с собой.
– С какой стати вы? Меня сюда направила сама госпожа Люс. Она сейчас в частном отпуске в США, где оперируют ее мужа. Госпожа Люс оставила мне все необходимые указания. А кроме того, я здесь старший по званию офицер.
Гремин подумал, что комбинация здесь не так проста. Евгению рано подводить под категорию «суки».
Евгения с вызовом посмотрела на человека в халате. Серыми, непроницаемыми глазами, как в американских фильмах.
– Госпожа Фридберг, я вынужден напомнить: вас здесь никто не ждал, никто сюда не вызывал. Вам была отведена определенная роль, которую вы исполнили с блеском. Вы представлены к награде. Теперь ваша роль завершилась. Строго говоря, вас здесь не должно быть…
Если вы пожелаете присутствовать при допросе – пожалуйста.
Евгения выглядела жалко. Фигуру еще держала, все-таки роль дисциплинирует. А вот лицо уже поплыло. Не хватало только слез.
– Я вам искренне советую покинуть помещение, забыть, что вы видели здесь, и уехать из Рима дня на два-три на какой-нибудь курорт.
Евгения едва не дрожала. Гремину стало ее страшно жалко.
– Капитан, извините, разрешите мне побыть здесь минут пять. Просто прийти в себя. Потом я уйду, не волнуйтесь.
Итак, композиция была такова. Гремин сидел на диванчике в салотто на квартире Марианны, где они так часто собирались. Он оценил выбор этого места. Жильцы дома за последние месяцы привыкли, что здесь зачастую ночами горел свет и раздавались голоса. На шум никто не обратил бы внимание.
Наручники сковывали ему руки и ноги. Посередине висела длинная соединительная цепь. Передвигаться в таких кандалах он мог с трудом. Болела рана.
Марианна сидела комочком, поджав под себя ноги, была подавлена и усиленно старалась не смотреть ни на Гремина, ни на Евгению. До сих пор она не произнесла ни единого слова.
Кресло по левую руку от Гремина пустовало. Рядом стояла Евгения. Сзади на фоне зашторенного окна прорисовывался силуэт гражданина в белом халате.
Гремин отдавал себе отчет, что при четырех военных полицейских его положение из рук вон плохо. Да, его пока не обыскивали, и он успел заложить свой золингер за резинку носка. Пока не заметили. Но что он с бритвой против четырех армейских кольтов.
Неожиданно Марианна разрыдалась. Вначале тихо, беззвучно, потом громче, сотрясаясь всем телом. Гремин было вытянулся. Ему на плечо легла жесткая черная ладонь.
– Не дергайтесь, без вас обойдемся!
Евгения тоже вздрогнула, шагнула к креслу.
– Э-э, черт возьми… Ушли бы вы лучше. Я ей сделаю аккуратный укольчик. Мы все утрясем. Мы с ней просто потолкуем.
Человек в халате порылся в своем саквояже, достал ампулу серо-желтого цвета, отколол макушку, заправил шприц. Евгения остановила его за руку.
– Капитан, я вас очень прошу, не надо никаких уколов. Лучше дайте ей чашку чая. Она успокоится и все расскажет. Я вам гарантирую.
Вежливость постепенно смывалась с лица капитана. Из американского джентльмена в дорогом костюме с зализанным пробором, наглаженными брюками с отворотами и черными начищенными ботинками, вылезал хам. Тупой, ленивый, подлый… Не скрывая ненависти, он медленно процедил:
– Не возникайте. Или уходите к чертовой матери, или я такой же укол вколю вам.
Грань была перейдена.
Евгения залепила ему звонкую пощечину. Шлепок оказался настолько внезапным, что капитан даже покачнулся. Он грязно выматерился и что было силы, словно перед ним стояла не хрупкая, тоненькая женщина, а здоровый мужик, толкнул ее. Евгения отлетела метра на два. Ее тут же усадил в свободное кресло и, придавив ей плечи, встал у нее за спиной полицейский.
Капитан повернулся к Марианне. Плотская, скользкая улыбка расщепила его лицо напополам. Глазенки сузились и блестели поганенько маслянистым цветом.
– Но вы-то, голубушка, все правильно поняли? Вы-то не будете протестовать?
Еле слышным голосом Марианна словно в забытье произнесла:
– Я не буду протестовать.
Глаза ее были полуприкрыты и странно косили в живот капитана.
– Ну вот и прекрасно. Протяните-ка руку. Можете не вставать. Через пять минут вам будет хорошо. И мы сможем заняться делом. Чем раньше начнем, тем раньше кончим…
Марианна сидела напряженно, обхватив плечи руками, чтобы не дрожать.
– Ну, дайте руку, – с нетерпением повторил человек в халате.
Он потянул девушку за локоть. Та высвободилась. Гремин ахнул: в руке Марианны блестел миниатюрный серебряный браунинг.
Чтобы хоть как-то ей помочь, отвлечь внимание, Гремин привскочил и мертвой хваткой захватил в тиски – здесь наручники оказались весьма кстати – голову негра, который стоял за ним. Потом услышал два выстрела. Чуть сдвинув негра, всей своей тяжестью придавившего его, увидел: человек в халате лежал на полу, подергиваясь. На полу растекалась кровь. Калибр маленький, но отличный пистолет и очень близкое расстояние. Две пули.
Третьим выстрелом Марианна свалила охранника, который придерживал Евгению. Выстрелила наугад. Попала в ляжку. Полицейский завалился со стоном. Следующий выстрел пришелся в корпус.