Йонник молча взглянул на нас.
– Йонник, Табита, это мой давний студент Натаниель Маккормик. В настоящее время он занимается тем, что до основания потрясает Центр контроля и предотвращения заболеваний.
Несмотря на все перипетии жизни, характеристика доктора Тобел заставила меня в полной мере ощутить собственную значимость. Душа исполнилась благодарности.
Йонник и Табита пробормотали что-то, что должно было означать приветствие. Где-то в дальнем углу лаборатории тихо жужжала центрифуга. Боже, невольно подумал я, как же давно я не бывал в подобных заведениях! Звуки, запахи… словно возвращаешься домой.
– Вот, Натаниель, думаю, тебе это должно понравиться.
Постукивая палками по кафельному полу, доктор Тобел повела меня в соседнюю комнату. Она оказалась меньше, чем первая, но оснащена гораздо лучше: новые хроматографы высокого давления, на каждом рабочем месте компьютеры, в углу – аппарат регистров управления процессами. Все оборудование новое и очень дорогое.
Морщинки на лице моей провожатой сложились в улыбку.
– Преимущество сотрудничества с частным сектором. Мы здесь неплохо оснащены.
Я услышал, как в противоположном конце комнаты кто-то очень шустро печатает на компьютере.
– Частный сектор? – переспросил я. Но в этот момент что-то явно отвлекло доктора Тобел. Что именно, я не понял. – Ну так что же? – повторил я. – Вы же не можете держать меня в неизвестности бесконечно.
Она улыбнулась, словно возвращаясь в настоящий момент.
– Ты что-нибудь слышал о компании под названием «Трансгеника»?
– Кажется, да. Что-то связанное с ксенотрансплантацией, так ведь?
– Вижу, не отстаешь от жизни, читаешь.
– Стараюсь по мере возможности.
Ксенотрансплантация, или гетеротрансплантация, – это межвидовая пересадка органов и тканей от одного живого организма в другой. В определенном объеме эта практика получила распространение в медицине. Например, клапаны сердца от свиней, инсулин от коров. Но, насколько я помнил, компания «Трансгеника» занималась куда более серьезными темами, целыми органами вроде почек и сердца. Эксперименты по данной тематике проводились уже в течение десятилетий. Но не приносили серьезных результатов. Первые опыты зарегистрированы в Германии в начале 1900-х годов. Хирург по имени Эрнст Унгер пересадил человеку почку примата. Пациент немедленно скончался, так как его иммунная система воспротивилась чужеродному органу, и кровь в сосудах свернулась. Позже, в 1920-х годах, уже американский врач пересадил человеку почки ягненка. С ними больной прожил целых девять дней. Результат лучше, но об успехе говорить не приходится. Однако если учесть, что в начале века даже теория групп крови казалась новой, эксперименты можно считать чрезвычайно успешными.
Почки приматов, почки ягнят, умирающие пациенты… тут мои познания заканчивались, поскольку это было единственное, что мне удалось вспомнить из лекций по трансплантации десятилетней давности.
– Так вы работаете на компанию «Трансгеника»? – уточнил я.
– Да, вернее, с ними. А они для продолжения работы получили большой грант от Национального института здравоохранения и инвестиции со стороны Фармацевтического союза. Деньги института предназначались специально для исследований по тематике риска межвидовых инфекций – вирусов, прионов и тех отвратительных микробов, с которыми вы работаете. Контроль над работой требовал независимой структуры и независимого руководителя. Они обратились ко мне, ну а я уж не упустила такой шанс.
– Поздравляю, – ответил я.
Учитывая все особенности ситуации, что-то я сомневался в полной независимости доктора Тобел. Однако углубляться в скепсис совсем не хотелось.
– И на какой же стадии находятся опыты? Дошли до клинической?
– Судя по всему, они уже приближаются к третьей стадии, за которой следует одобрение или неодобрение со стороны Управления по контролю над продуктами и лекарствами. А это должно произойти примерно через год. Все это очень ответственно и интересно. Мы скребем едва ли не каждую ткань реципиентов, но пока ничего не нашли. Абсолютно все реципиенты совершенно чисты.
– А кто они, реципиенты?
Она словно не услышала вопроса и задала встречный:
– Ты знаешь Отто Фалька?
Имя я слышал – и оно явно принадлежало не реципиенту. Отто Фальк – крупный хирург, специалист по трансплантации. Пятнадцать лет назад он перешел из университета Джона Хопкинса. А прославился как сторонник и пропагандист ксенотрансплантации. Именно из его лекций я и почерпнул сведения о первых экспериментах в данной области.
– Он прочитал нам несколько лекций, – ответил я. – Итак, вы имеете дело со свиньями? Насколько мне помнится, он очень благоволил к свиньям.
– Да. Потому что они имеют органы, наиболее близкие человеку по размеру и морфологии. Да. Благородная свинья.
Я услышал, как человек за компьютером в дальнем углу негромко что-то пробормотал, причем это «что-то» очень напоминало ругательство.
– И сколько же человек в группе «Трансгеника»? – поинтересовался я, пытаясь сквозь полки с каталогами и бутылками с реагентами лучше разглядеть хозяйку голоса – а он был именно женским.
Доктор Тобел не ответила.
– Почему бы нам не пойти пообедать? Днем я устрою тебе подробную экскурсию.
Женщина за компьютером снова что-то недовольно пробормотала, и я услышал, как она отодвинула стул и, обходя длинные лабораторные столы, направилась в нашу сторону. Вышла из-за угла и, увидев меня, остановилась как вкопанная. А мне на мгновение показалось, что я умираю.
– Привет, Натаниель, – наконец произнесла она.
– Элен… – прошелестел я.
Повисло перегруженное смыслами молчание. Нарушила его доктор Тобел:
– Доктор Чен – одна из наших сотрудниц.
Полностью потеряв способность думать, я лишь тупо кивнул.
– Как твои дела? – спросила Элен.
– Нормально.
Голос мой дрожал.
Наступила еще одна напряженная пауза, и доктор Тобел опять предложила отправиться обедать.
– Приятно тебя встретить, – произнесла Элен, когда мы уже повернулись, чтобы уйти.
Я кивнул.
В лифте Хэрриет Тобел тронула меня за руку.
– Извини, Натаниель. Элен не должна была сегодня быть здесь. И почему-то вдруг оказалась не за своим обычным столом. Если б я знала…
– Все в порядке. Дела давно минувших дней.
Не так уж и давно минувших, подумал я. Да и вообще, минут ли они когда-нибудь?
45
Мы направились в небольшое кафе, расположенное в соседнем лабораторном корпусе, опасаясь еще одной встречи с Элен Чен. На медицинском факультете полно этих маленьких закусочных и кафе – кажется, что каждый корпус имеет свою съедобную тематику. Благодатная клиентура приносит неплохой доход заведениям, которым посчастливилось получить возможность здесь работать.
Чтобы как-то поддержать компанию, я заказал сандвич, однако так и не смог проглотить ни кусочка. Мне вовсе не хотелось обсуждать подробности смерти Дугласа Бьюкенена и историю с Глэдис Томас, но точно так же мне не хотелось говорить об Элен Чен. Поэтому я начал рассказывать доктору Тобел какие-то сказки. А кроме того, подумал я, она ведь микробиолог и когда-то работала в моей организации – в Центре контроля и предотвращения заболеваний. Правда, тогда еще он назывался Центром передающихся заболеваний. Она занималась первыми исследованиями вирусной геморрагической лихорадки, и было это еще до того, как внимание самых ярких умов привлек ВИЧ. И ей удалось кое-что прояснить в своей области.
От меня не укрылось, что по мере развития рассказа доктор Тобел становилась все внимательнее. Как я и надеялся, тема ее заинтересовала. Для женщины, значительную часть своей жизни посвятившей исследованию СПИДа, любой разговор о сексе и смерти оказался бы отрезвляюще притягательным. Я покончил с фактами и начал излагать версию о биотеррористах, сеющих среди населения смерть посредством секса.
– Кажется бредом? – поинтересовался я.
– Я в этом не специалист, – последовал осторожный ответ.
– Но что вы думаете по этому поводу?
– Думаю, звучит весьма зловеще.
– Именно. И для населения, на которое направлена атака, является совершенно неожиданным. Все происходящее очень меня волнует, доктор Тобел. Можно даже сказать, пугает.
Она помолчала, словно раздумывая, а потом засмеялась.
– Ты слишком стараешься, Натаниель. Неожиданно еще не означает специально. Ты же не автор детективного романа.
Да, я действительно не был автором детективного романа. И биотерроризм вряд ли можно было считать самым вероятным сценарием. Но этот сценарий наверняка стал бы самым страшным, а в том, что происходило нечто очень странное и зловещее, сомневаться не приходилось. Наверное, мое смятение каким-то образом выползло на поверхность, потому что лицо доктора Тобел смягчилось, и она произнесла почти нежно:
– Но хорошо, что ты все это так серьезно обдумываешь. И я рада, что правительству удалось получить такого работника. – Она улыбнулась. – Ты сказал, что во всем этом замешан человек по имени Рэндал Джефферсон?
– Да.
– Ну так я ему позвоню. Я уверена, он сообщил вам все, что знает, даже если разговаривал и не самым любезным тоном.
– Так вы его знаете?
– Мы были знакомы – хотя и нельзя сказать, что дружили – в мою бытность в университете Джона Хопкинса. – Она задумчиво посмотрела в пространство. – Он хороший человек, Натаниель. Ты просто неудачно с ним столкнулся.
– Судя по всему, все столкновения с ним могут оказаться неудачными.
– Ну так ему есть что защищать.
– В том числе и грязные, словно помойка, пансионаты?
Лицо моей старой наставницы казалось совершенно бесстрастным.
– Я знаю, как ты беспокоишься. Меня ты тоже испугал. – Губы ее сложились в печальную усмешку, и она откинулась на спинку стула. – А еще я понимаю, как ты переживаешь свое отстранение от расследования, хотя, наверное, это к лучшему.
Я засмеялся, но тут же умолк – она вовсе не шутила.
– Не могу поверить, что вы серьезно. Ведь сейчас вы сказали, будто правительству повезло, что я на него работаю.
– Так и есть. – Она замолчала, явно сомневаясь, стоит ли продолжать. Но все-таки решилась. – Натаниель, ты еще так молод. И, надо признать, чересчур честолюбив даже для сферы деятельности, где честолюбивы все. Дело в том, что самый короткий путь – не всегда лучший.
– В этом вы, конечно, правы.
Было совсем не трудно догадаться, что именно она имеет в виду: те самые недостатки характера, из-за которых я вылетел с медицинского факультета, лишили меня работы в Балтиморе. Однако существовало и одно очень серьезное отличие.
– На сей раз я не сделал ничего плохого.
– Кроме того, что распугал всех, кто мог бы тебе помочь. Наш мирок очень тесен, Натаниель. Все знают всех, и каждый защищает каждого. Особенно от слишком пристальных взглядов широкой общественности, которая иногда даже и не пытается понять суть наших действий. В глазах посторонних все выглядит черно-белым. – Она откусила маленький кусочек сандвича. – Отто Фальк оклеил одну из стен своего кабинета письмами, в которых его поливают грязью, обвинениями и ненавистью, а вторую – мольбами тех, кто умирает, ожидая пересадки почек. «Гори в аду, нацист» и «Пожалуйста, помогите нам скорее. Мой брат умирает, и если ему срочно не пересадят почку, я его потеряю». В глазах всех этих людей он предстает или дьяволом, или ангелом. А на самом деле он всего лишь человек. А ты…
Она посмотрела мне прямо в глаза.
– Ты не можешь понять, почему все вокруг не кидаются тебе навстречу, когда ты пытаешься выудить из них информацию. В частности, доктор Джефферсон. Ты, Натаниель, слуга двух господ. Это тебе должны были объяснить в Атланте. С одной стороны, ты призван охранять здоровье общества, это правда. Но с другой стороны, ты должен защищать и само общество: его законы и те права, которые оно гарантирует своим отдельным членам…
– А как насчет права людей не подхватить инфекцию?
– О, все обстояло бы просто чудесно, живи мы в полицейском государстве, где каждый дом можно было бы обыскать и обследовать и где каждого можно было бы заставить раскрыть все самые грязные секреты жизни, – с благородной целью остановить распространение вспышки, если бы, конечно, она зависела от этих секретов. Кстати, а новые случаи заболевания появились?
– Не знаю.
– А следовало бы знать. – Доктор Тобел взяла свой сандвич, внимательно его осмотрела и снова положила на тарелку. – Может быть, это просто отдельный инцидент. Может быть, одна из заболевших женщин подцепила вирус от кого-то, кто путешествовал, скажем, по Южной Америке и привез оттуда какую-нибудь новую разновидность мачупо. Может, эта разновидность передается исключительно через секс и кровь. Если это именно так и движется заболевание с той скоростью, о которой ты говоришь, то слава Богу. Значит, оно само себя и уничтожит. А если следовать твоим принципам, то мы должны посадить на карантин весь Балтимор, доктора Рэндала Джефферсона запереть в тюрьму и на этом покончить.
Мне стало очень неприятно, и я ответил:
– Возможно, именно это и следует предположить.
– А возможно, проблема в том, что видишь ты все исключительно в черно-белом цвете. Для ученого или эпидемиолога черта не самая полезная.
Какое-то время мы просто молча ели, причем я раздражался все сильнее. Мне всегда казалось, что Хэрриет Тобел принадлежит к тем немногим избранным, кто способен меня понять. И вот оказалось, что она ничего не понимает. А потому я попытался хоть что-то доказать.
– Невозможно же иметь все, доктор Тобел. И поэтому приходится приносить в жертву некоторые права личности – ради всеобщего блага. Введение карантина, как правило, действует положительно. А потому, если хотите, можете меня ругать и даже проклинать. Все равно, если бы мы вовремя обнаружили Дугласа и на какое-то время смогли его изолировать, это непременно помогло бы. И не случилось бы ничего из того, что случилось.
– Но ведь ты даже не знаешь наверняка, действительно ли в центре вспышки стоит именно Дуглас. – Помолчав немного, она сказала: – Хорошо. Я поговорю с Рэндалом Джефферсоном. Конечно, мне удастся сделать не так уж много, но, во всяком случае, успокоить его я попробую. Может быть, он расскажет мне об этом молодом человеке что-нибудь, что сможет тебя заинтересовать.
Она достала карманный компьютер и что-то написала на дисплее.
– Ты сказал, героя зовут Дуглас Бьюкенен?
– Или Кейси. Именно так его звали здесь, в Калифорнии. И это все тоже кажется достаточно странным и запутанным… – Я замолчал, увидев, как изменилось выражение лица моей старой учительницы. – В чем дело?
Я внимательно наблюдал за движениями ее губ.
– Кейси? Ты уверен, что его звали именно Кейси?
– Да. А что?
– Да ничего. Кейси… а дальше как?
– Фамилию мы не знаем. Что-то не так?
– Ничего особенного, Натаниель. А как этот человек выглядел?
– Он был… да, кстати, у меня есть его фотография.
Я достал тот самый снимок, который так предусмотрительно дал мне на прощание детектив Майерс, и протянул ей. Едва доктор Тобел увидела Кейси, как тут же переменилась в лице. Я ждал, что она произнесет что-нибудь очень важное, но она лишь молча на меня взглянула и, не говоря ни слова, вернула фотографию.
– Мне нужно срочно отправиться по делам, мой милый. Так было приятно тебя встретить.
С этими словами доктор Тобел взяла в руки свои палки и с трудом поднялась.
– Доктор Тобел, – остановил я ее, – если вы вспомните что-нибудь… хоть что-нибудь…
– Очень рада нашей встрече, Натаниель, – лишь повторила она и ушла, постукивая палочками по гладкому каменному полу.
46
Я растерянно направился к машине. Очень странно. Но с другой стороны, кто-то, кажется, что-то знает. Проезжая мимо корпуса Хейлмана, я остановился. Ясно, что сейчас совсем не время думать о женщинах. Но так хотелось повидать Элен! Я представил, как забираюсь на третий этаж, открываю дверь лаборатории доктора Тобел и затеваю с Элен Чен остроумный разговор. Правда, что именно ей говорю, я и понятия не имел.
Нет, нельзя. Я доехал до стоянки и достал телефон. Карьера прежде всего. Набрал номер пейджера Тима. Через двадцать минут, как раз когда я выезжал на дорогу, ведущую в Сан-Хосе, вундеркинд-эпидемиолог мне ответил.
– Я нашел эту женщину, Глэдис Томас, – сообщил я.
– И что же?
– Она умерла. Повесилась сегодня утром.
Молчание продолжалось довольно долго.
– Так, – наконец произнес он. – Все это очень странно. Говоришь, повесилась?
– Да. Я видел тело.
Как справедливо заметил Тим, все это действительно казалось странным. Не сам факт самоубийства, а метод. Хотя вообще-то люди вешаются относительно часто, но женщины все-таки предпочитают глотать таблетки.
Тим снова помолчал.
– А ты, хм, встречался с ней… до этого?
– Встречался.
Я рассказал о романе между Глэдис Томас и Дугласом Бьюкененом, о Кейси, втором «я» мистера Бьюкенена, которым он пользовался на Западном побережье.
– Просто очень странно.
– Насколько я могу понять, это означает, что Кейси или Дуглас выступал в двух ипостасях. Причем одну он украл у человека, умершего в Пенсильвании. Одно из двух: или он жил здесь под именем Кейси и уже отсюда ездил на восток, или же оттуда приезжал сюда, называясь этим именем. Но это один и тот же парень, Тим. Это подтверждает фотография.
– А ты знаешь фамилию этого Кейси?
– Нет.
Снова наступило молчание. Потом Тим растерянно проговорил:
– Не знаю, что со всем этим делать.
– Но ведь существует и еще кое-что, о чем ты тоже не будешь знать, что делать.
И я рассказал о смерти, воскресении и новой смерти Дугласа Бьюкенена.
– Об этом я уже слышал, – ответил он. – Утром звонил Джон Майерс. А кстати, когда именно ты узнал об этой двойной смерти?
Я решил соврать:
– Двадцать минут назад.
– Ну ладно. Послушай, ты же не разнюхиваешь за моей спиной, правда? Не пытаешься незримо присутствовать здесь, в Балтиморе?
– Такое мне даже в голову не приходило, – очень естественно ответил я. – Просто позвонил Майерсу – так, чтобы узнать, как дела и не слишком ли он там замучился.
– Ну и правильно. – Я услышал, что машина Тима остановилась и открылась дверь. – Знаешь, мы все-таки склоняемся к версии распространения заболевания вредителями – грызунами или насекомыми. Балтимор ведь портовый город, а потому нет ничего странного в том, что какая-нибудь вредная блоха или крыса убежала с корабля и принесла с собой вирус. Это тем более вероятно, что несколько человек из пансионатов Джефферсона работают в доках. Но… – он громко вздохнул, – но если думать о том, что болтаете вы с Джоном Майерсом…
Тим отвернулся от телефона и заговорил с кем-то другим. Такой важной шишке, разумеется, некогда соблюдать телефонный этикет. Однако он очень быстро вернулся ко мне:
– Последние факты меня просто пугают, Нат. Дело становится чертовски непонятным. Мне все это не нравится. Совсем не нравится. Ведь в убийстве Дугласа Бьюкенена нам до сих пор неизвестно главное… – Он не договорил, словно что-то обдумывая. – Я не полицейский. Вернее, мы не полицейские. В дело изо всех сил рвется ФБР.
– ФБР?
Эту новость трудно было назвать хорошей. Я уже представлял заголовки: «ФБР расследует возможность биологического террора».
– Да, именно так. Я изо всех сил стараюсь их сдерживать. Ведь мы считали ситуацию естественной. Но теперь, когда буквально за несколько часов всплыло столько всякого…
– Тим, не смеши. Еще рано. У меня здесь дела продвигаются. А если ты их впустишь, то они смешают все на свете…
– Ты слышал, что я сказал насчет нашей принадлежности к полиции? Это просто не наше дело. Мы занимаемся болезнью, а ребята из ФБР пусть займутся убийством и путаницей с именами.
В трубке было слышно, как рядом с Тимом разговаривают люди, и он понизил голос:
– Послушай, я знаю, что ты на этом зациклился. Понимаю – тебе кажется, будто у тебя изо рта выхватывают лакомый кусок славы – и так каждый раз, когда тебе удается добиться успеха. Но знаешь, Нат, в жизни встречается дерьмо, и это истина. То есть это не в твой адрес…
Верно, подумал я. Это ты о себе, Тим.
– Я имею в виду, как справиться с ситуацией – с политикой и всем прочим – как можно более успешно. – Он помолчал. – А сексом они занимались?
– Кто?
– Да эта девчонка, Глэдис или как ее там, и Дуглас Бьюкенен.
– Она утверждала, что нет.
– Ты ей веришь?
– Да. Судя по всему, она на самом деле была очень в него влюблена.
– Куда там! – Голос его истекал сарказмом. – Любовь с коэффициентом умственного развития, равным семидесяти. Возьми образцы тканей и отправь в лабораторию. Завтра ведь возвращаешься в Атланту?
Мне пришлось отвечать на вопрос, который даже не был вопросом.
– Да, – коротко произнес я.
Лицо мое горело, пот стекал со лба и катился по щеке. Здорово он меня отделал. Я остановился возле департамента здравоохранения, как раз возле знака «Стоянка запрещена». Тут же к машине неторопливо направился охранник. Я показал на приклеенное к ветровому стеклу разрешение, и он прошел мимо.
Сменив тему, я поинтересовался, что новенького произошло в Балтиморе.
– Больше пока никто не заболел. Но и прошло-то всего тридцать шесть часов. – Тим неожиданно закруглился: – Ладно, мне пора. Пресс-конференция на носу. Последний вопрос: ты там еще не довел всех до ручки?
– Нет, Тим.
– А кого-нибудь довел?
– Думаю, пока никого.
– То есть меня не интересует, думаешь ли ты, что уже довел кого-то. Меня интересует, что должен по этому поводу думать я.
Вот сволочь!
– Ну так считай, что все в порядке.
– Это хорошо. Во всяком случае, утешает, что у тебя не слишком много времени. Завтра ты должен быть в Атланте.
Я хотел поблагодарить его за то, что он напомнил мне о времени возвращения в Атланту, о котором я чуть не забыл.
– Хорошо, мне пора. Постарайся удержать аборигенов от восстания.
– Тим, – сказал я, – есть еще кое-что.
Но на линии уже наступила тишина.
– Ты дерьмо, Тим, задница. Ты это знаешь?
Через две минуты позвонила Брук.
– Ты где? – не церемонясь, поинтересовалась она.
– В департаменте здравоохранения. Мне надо…
– Тебе надо срочно приехать сюда. Я сейчас в медэкспертизе.
– Я как раз собирался насчет этого позвонить.
Узнав, как найти медэкспертизу, я спросил:
– А что ты, собственно говоря, там делаешь? Брук, это же совсем не входит…
– Я уже говорила тебе, что работы у меня сейчас немного. Тебе необходимо срочно явиться сюда.
– Что-то произошло?
– Приезжай, – коротко ответила она и отключилась.
47
Пока я ставил машину возле муниципального здания, в котором помещалось отделение судебно-медицинской экспертизы, пробирался через проходную и путался в коридорах и переходах, ведущих в подвал, время шло. Оказывается, что уже больше трех часов. Можно было предположить, что к этому времени патологоанатомы почти закончат вскрытие.
И правда, дело продвинулось далеко. Это я увидел через большое окно, отделявшее административные помещения от самой анатомички. В комнате находились три человека, все в халатах, масках и перчатках. Двое склонились над телом, а третий заглядывал между их плеч. Наблюдатель, в котором я предположил Брук, поскольку фигура выглядела смутно женской, показал мне рукой направо. Я обошел столы, из которых занят был лишь один – за ним сидела секретарша средних лет, на вид едва живая, – и открыл дверь с огромной надписью: «Лаборатория вскрытия». Вошел в небольшой вестибюль, богато оснащенный халатами, перчатками, масками и прочими необходимыми в данном случае вещами, и оделся. На двери, ведущей непосредственно в лабораторию, призывали к бдительности и осторожности сразу несколько табличек.
Брук меня ждала.
– Долго ты пробирался, – заметила она.
– Даже Дедал не смог бы изобрести более запутанный лабиринт.
– Кто-кто?
– Не важно.
Она повела меня в обход двух лабораторных столов из нержавеющей стали. Один был пуст, на втором покоилось накрытое тело. На третьем столе лежала Глэдис Томас. Но она совсем не походила на Глэдис Томас: грудина была открыта, и ее содержимое лежало на столе на расстоянии нескольких футов от самого тела.
Брук представила меня доктору по имени Луис Гонсалес. Он был стажером – второй год проходил переподготовку по судебной медицине. Помощника звали Питер. Казалось, ему здесь очень плохо. После первых же приветствий доктор Гонсалес поинтересовался:
– Так что, это действительно Эбола? Я имею в виду то, что происходит в Балтиморе?
Питер, по локоть в крови, приостановился, ожидая ответа.
Брук посмотрела на меня.
– Нат, я уже сказала им, что это не Эбола.
– Мы просто пытаемся получить всю возможную информацию, – заметил Гонсалес, взвешивая печень и что-то записывая.
Я ответил, что мы не знаем, что именно происходит в Балтиморе, но вряд ли именно это тело заражено… ну, чем бы там ни было.
– Я именно так и сказала, – вставила Брук.
– Своим звонком вы напугали здесь всех до полусмерти. Никто не захотел этим заниматься, кроме нас с Питером.
– Я не хотел, – заметил Питер.
– Ты смелый человек и далеко пойдешь в этой жизни, – ответил доктор Гонсалес.