Джошуа Спэньол
Изолятор
Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда я низрину тебя, – говорит Господь.
История внедрения новых медицинских методов показала, что мы не в состоянии противиться сиюминутной личной выгоде, даже зная, что серьезно рискуем.
Химера
1. Организм, орган или его часть, состоящие из двух или более тканей различного генетического состава и появившиеся в результате пересадки органов, тканей или генной инженерии.
2. Человек, перенесший пересадку генетически и иммунологически чуждых тканей.
3. Причудливая иллюзия или фантазия.
I
Балтимор
Вот как все начиналось.
В 6.30 утра мне позвонил чиновник местного департамента здравоохранения и, борясь со сном и нарастающим страхом перед нависшей угрозой, попытался изложить ход событий.
Недели полторы назад в отделение неотложной помощи обратилась тридцатилетняя женщина. Она жаловалась на боль в горле, ногах и спине и сухой кашель. Температура оказалась слегка повышенной. Дежурный врач решил, что это грипп, прописал какую-то микстуру и тайленол и отправил пациентку домой.
Спустя три дня она пришла снова. Боль в горле усилилась: миндалины распухли, покраснели и покрылись белым налетом. Температура повысилась еще на пару градусов – если перевести с Цельсия на Фаренгейт, она равнялась уже ста четырем, – и, кроме того, появился целый ряд новых неприятных симптомов: боль в животе, диарея, кровоточивость десен и носовое кровотечение. При исследовании прямой кишки обнаружили кровь ярко-красного цвета, что указывало на кровотечение в нижнем сегменте желудочно-кишечного тракта. Острая боль в мышцах шеи и спины продолжалась. Ребята из «неотложки» пальпировали позвоночник, измерили давление и назначили внутривенно комплекс из четырех составляющих. Женщину госпитализировали.
В лаборатории у нее взяли мазок из горла, сделали анализ крови и попытались выявить бактерии на вирусные антитела. Все безрезультатно. Больную продолжали держать на четверном составе, сохраняя электролитный обмен, пытаясь помешать нарушению электролитного баланса, то есть занимались тем, что на профессиональном языке называется «поддерживающей терапией». Обычно к ней прибегают в том случае, когда больше ничего сделать не могут.
Через день в «неотложку» обратилась еще одна молодая женщина с симптомами гриппа: боли, температура, сухой кашель. Снова микстуры и тайленол, и снова дежурный врач отправляет больную домой. На следующий день ее привозят обратно: боли в животе и в горле, высокая температура, рвота, острая мышечная боль. Десны немного кровоточат. Пациентку положили в больницу и поставили в известность местный департамент здравоохранения. Однако паники пока не наблюдалось. Не наблюдалось до следующего дня, когда кожа первой больной стала шелушиться. Начался процесс, похожий на ряд крошечных петехиальных кровоизлияний: образующиеся под кожей капельки крови размером с булавочную головку являются знаком того, что тонкие капиллярные сосуды не выдерживают и разрываются. Однако очень скоро капельки начали превращаться в неправильной формы пятна, которые, в свою очередь, отделялись от нижних слоев ткани, оставляя страшные кровавые язвы.
На следующее утро, вернее, даже ночью, в отделение неотложной помощи обратилась еще одна молодая женщина. Жаловалась на те же симптомы, напоминавшие грипп, и не скрывала своего страха. Оказалось, что она жила вместе с первой из трех – той, что сейчас лежала наверху, сбрасывая кожу.
Третью больную уже не отправили домой, а сразу положили в стационар. Это случилось в 2.40 ночи. А еще через четыре часа я уже выслушивал всю историю в интерпретации доктора Херберта Ферлаха.
Ферлах выглядел растерянным и испуганным, а все, что пугало его, видавшего виды армейского доктора, пугало и меня. Голос гремел в телефонной трубке, и я почти слышал, как со скрежетом перетираются в его мозгу возможные диагнозы трех несчастных: лихорадка Ласса, Эбола, Марбург и еще масса страшных названий, от которых мы так отчаянно стремимся защитить людей. Обычно стараешься успокоить себя, внушая, что вероятность чего-то действительно очень плохого и имеющего характер тенденции – крайне мала. Но платят нам как раз за то, чтобы мы не упустили вот этот самый крошечный шанс реальной опасности. И если удастся, задавили его в корне.
Я невольно спросил себя, как Ферлах спит по ночам.
Сам я сплю просто отвратительно и к тому времени, когда он позвонил, уже два часа как бодрствовал. Так что, еще даже не отключив мобильный телефон, я оказался в машине и пополнил утренний поток транспорта на улицах Балтимора, подгоняемый нехорошим предчувствием.
1
Сент-Рэфэел – старая католическая больница, гордо именующая себя госпиталем, отчаянно пыталась отстоять собственную независимость перед лицом многочисленных – и дружественных, и откровенно агрессивных – предложений со стороны университета Джона Хопкинса и университета штата Мэриленд. Располагалась она в центре ветхого квартала в юго-западной части города; с севера и запада ее окружали жилые массивы, а с юга и востока – странная смесь старых фабрик и множества заброшенных домов. В первую очередь больница обслуживала небогатых жителей прилегающих районов, но принимала больных и из рабочих районов Пигтаун и Оттербейт. Последние новости сообщали: больница обеднела настолько, что переговоры с Хопкинсом и университетом штата возобновились. Сейчас больница выступала в роли бывшей королевы бала, которая уже готова танцевать с любым, кто до нее снизойдет. Ходили слухи, будто власти – администрация самой больницы, католическая епархия, городская управа, университет штата – хотели просто разогнать ее. И в то мгновение, когда перед моими глазами возникла эта грязная, с черными потеками, груда кирпичей, перед которой маячили несколько бетонных изваяний святого Рафаила, в голове сама собой возникла мысль о том, что эвтаназия могла бы оказаться не самым плохим исходом.
И все-таки в моем сердце жила нежность к этому жалкому заведению. Совсем недавно я провел здесь, в Сент-Рэфе, две недели, пытаясь запустить в действие программу, позволяющую точно определять природу происходящих событий: вспышки болезней, биотеррористические нападения и другие неприятные и страшные события. Иными словами, Сент-Рэф нуждался во мне. В отличие от Хопкинса, постоянно учившего моих работодателей – службу эпидемиологической разведки Центра контроля над заболеваниями, – как себя вести и что делать. Если бы все сотрудники центра внезапно умерли от какой-нибудь болезни или, что еще хуже, ушли работать в частный сектор, то, вполне возможно, Хопкинс смог бы восстановить организацию, что называется, с нуля. Ну а Сент-Рэфу была уготована роль третьестепенной больнички в городе, где властвует один из лучших медицинских центров мира. Моя же работа заключалась в том, чтобы вернуть эту больничку к жизни.
Итак, я – сотрудник, или «офицер», службы эпидемиологической разведки, одного из подразделений Центра контроля и предотвращения заболеваний. Учитывая мои обязанности, состоящие в отслеживании и расследовании вспышек заболеваний, звание «офицер» как раз оказывается очень подходящим. Полицейский жаргон давно у нас в ходу. И свои, и чужие раньше называли нас, служащих центра, «медицинскими детективами». Однако термин этот давно вышел из употребления, поскольку звучит слишком напыщенно и в то же самое время донельзя стерто. Во всяком случае, занимаемся мы именно тем, что выискиваем болезни и докапываемся до их начала и причины.
История службы эпидемиологической разведки, как и многих других подразделений, отличается некоторой цикличностью. Созданная в самом начале Корейской войны в качестве системы немедленного оповещения о биологических атаках, разведслужба потратила несколько десятилетий именно на то, чтобы найти свое поле деятельности. И ей это прекрасно удалось. Именно СЭР помогла восстановить доверие общества после страхов перед вакциной полиомиелита, разгоревшихся в середине XX века, и она же способствовала искоренению в мире ветряной оспы. В конце 1990-х – начале 2000-х годов наши сотрудники выследили западно-нильский вирус и предотвратили его распространение. А сейчас страна снова панически боится биологического терроризма.
И именно поэтому я здесь, в Балтиморе, пытаюсь залатать дырку в федеральной системе контроля над распространением заболеваний. Как правило, старый госпиталь не может похвастаться слишком пристальным к себе вниманием. Но близость Сент-Рэфа к столице вспугнула отцов государственного здравоохранения, стремящихся немедленно выявить очаг любого заболевания в этом районе страны. Потому меня и прислали сюда с заданием организовать соответствующую систему наблюдения.
Итак, я – неотъемлемая часть отделения специального патогенеза секции вирусных и риккетсиозных заболеваний. А секция эта, в свою очередь, является подразделением Национального центра инфекционных болезней, одной из составляющих Центра контроля и предотвращения заболеваний. Дальше этого мои познания в организационной сфере не простираются. А потому, несмотря на то, что я с легкостью могу изложить молекулярное строение семейства ареновирусных, мне вряд ли удастся схематично набросать структуру нашего центра. Оставляю это блестящим бюрократам и технократам из Джорджии и Вашингтона. Если бы существовала Нобелевская премия в области институционной запутанности, эти ребята из года в год делили бы ее между собой.
Я остановился возле отделения неотложной помощи, как раз под знаком «стоянка запрещена», и прилепил на ветровое стекло удостоверение городского департамента здравоохранения Балтимора. Порывшись в бардачке, нашел старое удостоверение Центра контроля и предотвращения заболеваний и прилепил его рядом. Болезни болезнями, но меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы моя машина оказалась эвакуированной.
Повесив на шею карточку – удостоверение личности, я почти бегом направился к вращающимся дверям отделения скорой помощи. Все вокруг казалось странно спокойным: было июльское раннее утро, и это воспринималось как хороший знак. Хотя Ферлах явно уже на взводе, казалось, что новость еще не распространилась по госпиталю и не дай Бог, чтобы просочилась в прессу. Последние несколько лет – провал с сибирской язвой, атипичная пневмония – научили медицинский мир, как вести себя с вездесущей прессой и ее ненасытным аппетитом на нескончаемые сенсации.
На стене за сестринским постом висел бежевый телефон. Я схватил трубку, быстро набрал номер эпидемиолога и приготовился ждать. Ответили минуты через две. Я торопливо заговорил:
– Доктор Мэдисон, это Натаниель Маккормик. Я в «неотложке».
Голос в трубке казался слабым и каким-то размытым.
– А я наверху, в М-2. Какого черта вы делаете там, внизу?
2
Отделение М-2 представляло собой длинный сплошной коридор, по обеим сторонам которого располагались рассчитанные на двоих палаты. Некогда белый, покрытый линолеумом пол давно уже стал серым, а бежевые стены приобрели грязный налет, который не удавалось устранить даже самыми изощренными усилиями. Отделение представляло собой зеркальное отражение М-1, находящегося этажом ниже, с той лишь разницей, что здесь коридор заканчивался двойными металлическими дверями.
Я заметил на дверях напечатанную на лазерном принтере табличку:
«Изолятор.
Обязательны строгие меры предосторожности. Вход только по специальным пропускам. По всем вопросам звоните в отдел биологического терроризма и эпидемий по телефону 2134. Спасибо!»
Я вдруг подумал, что идея биологического терроризма уже запущена и начала свой полет.
Изолятор состоял из двух помещений. Сейчас я находился в первом из них, маленьком вестибюле с двумя раковинами, большим красным мусорным пакетом, предназначенным специально для биологически опасных отходов, и подносами, загруженными упакованными в пластик халатами, защитными очками, перчатками и бахилами. На тележке стояли три коробки с респираторами отрицательного давления в виде полумаски. Такие респираторы задерживают частицы даже в пять микрон, то есть величиной с хантавирус. Почему-то мне стало приятно, что здесь все так испугались.
Этот тип изолятора – маленькая, тщательно отделенная часть госпиталя – сохранился с прежних тяжелых дней, когда приходилось упорно бороться с туберкулезом. Сейчас такие отделения имеются далеко не во всех больницах: большинство из них изолирует больных в отдельных палатах. Однако здесь существовал этот короткий коридорчик, всего с четырьмя дверями, по две с каждой стороны, совершенно отрезанный от остального здания и предназначенный для полной изоляции инфекционных больных. Добрая старая карантинная зона.
Облачившись в ритуальные одежды и подобрав нужный по размеру респиратор, я открыл еще одни двойные двери в дальней части комнаты. Вместе с дверным скрипом раздался легкий свист воздуха, и я почувствовал, как он словно всасывает мой одноразовый халат. Исправно действовала система отрицательного давления – давление снаружи оказывалось больше, чем внутри, и это не давало мельчайшим частицам проникнуть из внутреннего пространства во внешнее. Воздух будет пропущен через фильтр и выведен наружу.
Я проверил, плотно ли прилегает респиратор, а потом окончательно открыл дверь и переступил порог.
Посреди короткого коридора беседовали трое «инопланетян» – такой вид придавали людям защитные костюмы. Кроме людей, в коридоре оказались лишь пара стульев, большая корзина для биологически опасного мусора и небольшой столик с факсом, бумагой и ручками. Факс непосредственно соединялся с другим аппаратом, стоящим на сестринском пульте там, «на воле», за пределами зараженной зоны. Записки, приказы, сообщения и все такое прочее отправлялись отсюда прямо на пульт. Таким путем мы передавали в госпиталь биологические и медицинские данные из изолятора.
Маски не помешали мне сразу узнать и женщину – доктора Мэдисон – и мужчину – чернокожего доктора Ферлаха. Третий, пожилой белый мужчина, был мне незнаком. Я подошел, и люди, не прекращая разговора, инстинктивно подвинулись, чтобы принять в свой круг и меня.
– Антитела? – спрашивал в этот момент Ферлах.
Голос сквозь респиратор звучал жестко и слегка скрипуче.
– Нет, еще нет, – ответила доктор Мэдисон. – Ничего особенного. Понятия не имею, что это может быть…
Наконец все трое посмотрели на меня.
– Доктор Маккормик, Джин Мэдисон вы знаете, – начал церемонию представления Ферлах. – А это Гэри Хэммил, – он показал на незнакомца, – новый главный инфекционист госпиталя Сент-Рэфэел.
Так, понятно. Значит, в инфекции теперь новый начальник. Сент-Рэф несколько месяцев не мог найти подходящего человека; должно быть, доктор Хэммил вступил в должность совсем недавно. Как мило с их стороны поставить меня в известность.
– Только не ныряйте головой вперед, – посоветовал я.
– Тем более что в бассейн еще не налили воду, – поддержал он.
Мы вежливо засмеялись.
– Доктор Маккормик работает у нас по поручению Центра контроля, – пояснил Ферлах.
– Ну ладно, спасибо за представления, – раздраженно прервала любезности Джин Мэдисон и обратилась ко мне: – Образцы тканей, анализ крови, слюны – все уже отправлено в нашу лабораторию.
– В нашу? – переспросил я.
– В лабораторию округа.
Я невольно взглянул на Ферлаха. Он понял, о чем речь, и ответил:
– Самый срочный результат. В лабораторию штата образцы тоже отправлены.
– А что у них есть здесь, в лаборатории округа? – поинтересовался Хэммил.
Ферлах посмотрел в пол.
– Ну, надо сказать, немного. Самое простое. Но лаборатория штата оснащена как следует. Имеются тесты на филовирусы, Марбург и Эбола. Думаю, можно проверить и Ласа, и Рифт Вэлли, и много чего еще. Конечно, всего существующего на свете оборудования они не имеют, но тем не менее основные напасти распознают.
– Если нужно, Центр контроля и предотвращения всегда готов помочь, – заметил я. – Он обладает немалыми ресурсами: образцами анализов, банками данных патогенеза; возможности его куда больше, чем у Балтимора или штата Мэриленд. А штаб-квартира в Атланте имеет крупнейшее в мире хранилище специфических тестов заболеваний.
Доктор Мэдисон ответила очень быстро:
– Спасибо, но мне кажется, мы сможем справиться сами.
– Джин, – попытался вставить слово Хэммил.
– У нас есть доступ к лабораториям штата, – продолжала она. – Так что мы вполне можем не беспокоить федеральное правительство.
Скажу пару слов о связях Центра контроля и предотвращения заболеваний с другими структурами в медицине и системе здравоохранения в целом. Наши полномочия состоят во всем и ни в чем конкретно. Правда, это действительно так и есть. Мы вступаем в дело только по просьбе конкретных больниц, округов и штатов. Если таких просьб не поступает, центр должен оставаться в стороне. И хотя существует миллион причин, почему именно та или иная организация может нуждаться в помощи из Атланты, существует также и множество причин, почему они не хотят этого делать. Все замыкается на контроле.
Пока я учился в Атланте, мне не уставали вдалбливать, как именно следует вести себя в конкретных местных условиях. В целом мы стремимся действовать как можно мягче. Только мне это не особенно удается. Во всех оценках моей деятельности за прошлый год в графе «профессиональные отношения» всегда стояла фраза «нуждаются в улучшении».
Хэммил взглянул на меня:
– Доктор Маккормик, мы очень ценим вашу поддержку.
Я кивнул. Киваю я, как правило, в тех случаях, когда не знаю, что сказать.
Доктор Мэдисон вздохнула:
– Ну, кажется, с лабораториями мы разобрались, во всяком случае, на некоторое время. Будем полагаться на возможности штата. – Она повернулась к Ферлаху. – Городской совет Балтимора сможет взять на себя расследование вспышки?
– Да, – подтвердил тот. – Я уже говорил с уполномоченным. А если вдруг не будем справляться, обратимся к властям штата. – Он кивнул в мою сторону. – Поскольку доктор Маккормик уже здесь и успел познакомиться с городом, я собираюсь попросить его остаться для расследования.
Наступило молчание.
– Буду счастлив помочь, – наконец произнес я.
– А мне показалось, что мы договорились полагаться на средства штата, – вставила доктор Мэдисон.
– В отношении лабораторий, Джин, а не в смысле самого расследования. Доктор Маккормик куда лучше знаком с ситуацией, чем…
– Вмешательство Центра контроля послужит сигналом для прессы…
– Но он ведь уже здесь, так что процедуру запроса можно обойти. А кроме того, если мы не включим его в комиссию, то это покажется просто-напросто пренебрежением.
– Хочу подчеркнуть. – Я решил воплотить в жизнь то, чему меня так упорно учили в Атланте. – Центр контроля и предотвращения заболеваний готов вмешаться по вашей просьбе. Так же как и в случае с введением программы наблюдения, мы можем действовать и максимально активно, и максимально пассивно – как вам будет угодно. И расследование, и контроль вспышки заболевания будут проводиться на местном уровне, равно как и связи с прессой. – Я обращался к Хэммилу и Мэдисон. – Кроме того, мы будем счастливы помочь с клинической экспертизой.
Повисло долгое молчание, и я внезапно понял, что именно сейчас оказался каким-то образом включенным во все происходящее. Джин Мэдисон – а именно она выступала в роли Вечного Скептика – наконец выдохнула:
– О Господи! Клиническая экспертиза?
Я даже растерялся.
– Да мы всего лишь предлагаем помощь – на случай, если она вдруг понадобится.
– За кого вы нас принимаете, доктор Маккормик, – поинтересовалась Джин Мэдисон, – и чем, по-вашему, мы здесь занимаемся?
– Я…
– У нас прекрасные врачи, возможно, лучшие в городе…
– Джин, – произнес доктор Хэммил.
– И мы вполне в состоянии позаботиться об этих женщинах.
– Я не пытаюсь комментировать квалификацию персонала госпиталя, – начал оправдываться я.
– Разумеется, пытаетесь. Считаете, что находитесь в какой-то захудалой больничке. Но вот чудеса: мы здесь повидали немало больных, и, как правило, они почему-то выздоравливают!
– Я просто хочу, чтобы вы знали, что существуют ресурсы, доступные…
– Спасибо за участие, доктор. Мы учтем ваши советы. – С этими словами Мэдисон повернулась к двери. Однако прежде чем открыть ее, остановилась. – Через десять минут, джентльмены, состоится совещание персонала. Доктор Маккормик, поскольку вы обладаете именно той квалификацией, которой нам всем здесь так не хватает, то прошу вас представить собственную версию состояния больных.
– Я ведь даже не видел…
Она уже вышла.
После того как дверь закрылась, доктор Хэммил спросил:
– Сколько вам лет, доктор Маккормик?
– Что? А, тридцать три.
Он кивнул:
– Думаю, это многое объясняет. Взрослейте, доктор.
Они с Ферлахом переглянулись, и Хэммил тоже направился к двери. Она с шипением закрылась за ним.
3
Мы с Ферлахом остались вдвоем и некоторое время стояли молча. Наконец он заговорил:
– Здесь все не так уж и просто.
– Неужели, Херб? А так сразу и не скажешь.
Сквозь защитные очки Ферлах внимательно посмотрел на меня.
– Хэммила я не знаю. Зато уже много лет знаю Джин Мэдисон, – заметил он. – Она хороший врач – чертовски квалифицированный инфекционист, прекрасный эпидемиолог.
– И тем не менее, очень уязвлена тем, что ее программа наблюдения не предотвратила заболеваний. И раздражена нашим с вами присутствием.
– Да, наверное, это так.
– Именно так. Ведет себя с нами, как малое дитя. А этот новенький, Хэммил, советует мне повзрослеть. Ну надо же!
Я не сомневался, что в основе моих проблем с Джин Мэдисон лежит ее исключительно уязвленное самолюбие.
Ферлах поспешил меня урезонить:
– Да-да, вы, наверное, правы, однако постарайтесь взглянуть на вещи ее глазами. Мэдисон работает здесь уже почти двадцать лет. Вот в этом самом госпитале. Пережила всяческие нападки на его репутацию, финансовое положение, работу персонала. И все же госпиталь стоит и действует. И само его существование многих страшно раздражает. Все вокруг ждут лишь малейшей оплошности.
– В данном случае рассматривать проблему как дело чести – это и есть чистой воды оплошность. Разве я не прав? Геморрагическая лихорадка рассматривается как возможный диагноз?
– Мы еще ничего не знаем.
– Красная сыпь? Кровотечение? Я пока не видел больных и думаю…
– Мы еще ничего не знаем.
– Но даже если мы просто задумаемся об этом, они… – Я махнул рукой в сторону закрытой двери. – Это же абсурд!
– Не паникуйте.
– Я именно паникую. И они тоже уже должны были запаниковать. То есть я хочу сказать, что это безумие, Херб. Они должны бить тревогу. Должны задницу мне целовать – и вам тоже – и просить помощи! Как вы думаете, когда они в последний раз видели здесь что-нибудь по-настоящему серьезное?
– Я не…
– Мачупо? Хунин? Рифт Вэлли?
– Я понимаю, что вы хотите сказать.
– Мне известен всего лишь десяток людей, которые за последний год встречали подобные заболевания, хотя бы некоторые из них. И вам, наверное, тоже.
Постепенно мне удалось успокоиться и взять себя в руки.
– Ну ладно. По крайней мере они должны были уже закрыть этот этаж. Даже учитывая изоляцию, не могу представить себе, что можно держать здесь больных. Трудно поверить, что такой вопрос еще не вставал. – Я взглянул на него. – Если они не закроют этаж, то это должны сделать вы.
– Уже пять часов назад мы решили, что все случаи связаны между собой и аналогичны. Если все учесть, то мне кажется, госпиталь действует адекватно.
– Адекватно? И что же, этого достаточно?
– Вы пытаетесь учить меня моему же делу, доктор Маккормик? – Ферлах смотрел на меня в упор, пока я, не выдержав, не отвел взгляд. – Дело в том, что это не учебник. И не все происходит так быстро, как вам того хочется.
Хотя респиратор закрывал его лицо, я видел, как он устал. Устал и нервничает.
– И все же вы правы. Говорите именно то, что следует. – Он вздохнул. – Семь лет я работаю в системе здравоохранения. За это время произошло, наверное, не меньше тридцати вспышек различных болезней. Пришлось даже иметь дело со случаем биотерроризма: официант, которого уволили из ресторана, запустил в салат сальмонеллу. Но ничего похожего на это я не встречал. – Он помолчал, потом заговорил снова: – Предложу Джин подумать об официальном запросе о помощи. Но уверяю – у вас она помощи не попросит.
– Да мне плевать, попросит или не попросит. Вопрос в том, как не дать погибнуть этим девушкам. И как не дать заболеть другим.
– Понимаю. И все-таки постарайтесь действовать спокойнее.
Мы помолчали. Потом Ферлах снова заговорил:
– Попробуйте взглянуть на вещи оптимистично: если уж вам суждено заболеть, то лучше всего это сделать именно в Балтиморе. Балтимор – лучшее на земле место для болезней.